Я тихонько ступаю по прохладному полу, иду, и пытаюсь не нарушать безмолвие, парящее вокруг меня. Я не хочу упускать эти далёкие звуки, которые едва ловлю, а может это просто говорит со мной тишина, своим шипящим и невнятным голосом, таким, каким он слышался людям прошлого века, и позапрошлого, и десяти столетий назад и далёким, ещё не совсем разумным людям. Этот голос, который мы стали редко слышать, хотя обязаны ему своей первой колыбельной в чреве матери. Звездность, нескончаемость, величие и пыльная древность звучит внутри каким-то отголоском своих чувств.
Я остановился: где-то тикают мнимые и кажущиеся нереальными часы, - ведь время для меня словно перестало ощущаться. Что-то вдалеке неразборчиво скрипнет, за окном редкий шум. С головой окунаешься в воспоминания того, что незаметно ушло, настолько незаметно, что перестал это ощущать.
Этому нет названия и ни в какой книге вы не найдёте описания этого. Каждый называет это по-разному и самое близкое, что может придти на ум для сравнения - это "Dejavu", но определение настолько же неверно, насколько и земля плоска, то есть это было для тебя когда-то правдой. Что-то внутри меня стягивает и скребётся, но ведь всё хорошо, жизнь течёт спокойно и непринужденно, с чего бы появиться этим тягостным душевным волнениям?
Но я чувствую, я чувствую и от этого не крыться, не убежать, как от ужаса следуемого за тобой и, ведь, уже просто не хочешь. Какое-то наслаждение присутствует в тебе сейчас, когда стоишь, держась рукой за стену и медленно дышишь, пытаясь делать, как можно меньше шума чтобы не спугнуть...не спугнуть что? Я и сам не могу этого понять.
Тени уютно обволокли комнату своим одеялом, отодвинули грань привычного намного дальше чем днём, ведь при свете их совсем не заметишь: детей солнца, этих родных теней... И теперь я взираю на это великолепие предметов, мирно спящих, словно маленькие дети, уснувшие после бурного дня и теперь постанывающих в своих кроватях. Я провожу рукой по обоям и чувствую их шероховатость, каждый изгиб узора и прохладу стены, и еле слышные, настолько, что я это просто выдумал - их далёкие сонные вздохи. Знаете, я себя ощутил Мумий-Троллем, как в детских рассказах Туве Янсон, когда тот проснулся от спячки раньше чем следовало и впервые увидел снег...
Всё казалось другим, и ты сам словно преобразился, внутри что-то открылось, какая-то тоска и изнывание, но по чём? Картины минувшего пробегают в голове, а перед глазами открываются чудесный вид невообразимых перемен, а рука медленно скользит по окружению, ты проводишь ею по столу, который на самом деле другой, чем ты представлял, шкаф теперь преобразился, но не внешне, он даже немного постарел и глядел великаном. Занавески колыхались от моей руки, которой я водил по ткани, и впитывал что-то...нечто тонкое и совсем неуловимое, что вряд ли когда-то испытывал. Я зажмурил глаза и повернулся туда, где было окно. Пустое и одинокое шоссе как кровеносная система расплеталась вокруг, но оно было обескровлено-мёртвым. Я не вытерпел и захотел туда, вовне.
Тихо закрыв за собой дверь, я неслышными шагами начал спускаться по лестнице. Тяжелые побелённые стены неровно дышали, словно в лихорадке. Наверное, они больны. Каждый шаг я делал с всё более уверенным настроением, таким непонятным и новым, что совсем не думал о том, что может произойти позже...
Десять ступенек, девять...семь...пять ступенек...три...последняя..
И вдруг внутри что-то надломилось, будто сработал предохранитель, как это происходит в электрической цепи, и я в нерешительности остановился, ничего не понимая, что я тут собираюсь делать посреди ночи, да ещё неодетым. Я вспомнил, что завтра рано вставать, что потому будет трудный день полный хлопот и суеты, и на меня навалилось бремя усталости, такой невыносимой и душной что я повернул назад. Тишину нарушил лишь резкий щёлчок замка, когда я вошёл.
А на улице по прежнему стояла тишина и звала, казалось, в пустоту, туда, откуда пришла, но некому её услышать и никто не выбежит навстречу, и никто не выйдет выть на луну.