Главный экзамен
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Жизнь обычного человека, от детских лет с их забавными курьёзами, до взрослых испытаний.
|
Часть 1.
Красно-рыжие кони на зелёном лугу - самое первое, что надолго врезалось в мою память. Я увидел их в окне вагона, когда наша семья переезжала на поезде из Иркутска в новый, строящийся город Ангарск.
Шло лето 1953 года, мне было около двух лет. Мой отец прошёл войну, после неё закончил Иркутский горно-металлургический институт и был направлен на Ангарский нефтехимический комбинат работать инженером. Мать, недавняя выпускница Иркутского государственного университета, ехала вместе с ним. Ехать было недалеко, километров пятьдесят. Всю дорогу я сидел на руках у матери возле окна, а бабушка - тёща отца, которая тоже переезжала с нами, старалась развлечь меня, объясняя всё интересное и непонятное, встречавшееся по пути.
В Ангарске нас встретил дедушка Карл (муж бабушки), который уже более года работал бухгалтером на комбинате. Ему была предоставлена отдельная трёхкомнатная квартира в новом доме, где по приезде мы и поселились всей семьёй.
И вот я сижу на коричневом деревянном полу, в большой пустой комнате со свежевыбеленными стенами. Вокруг валяются цветные кубики, которые мне уже надоели. Неожиданно появляется мама, у неё в руках маленькая необычная ярко-зелёная машинка. Мама ласково смотрит на меня большими карими глазами, и, улыбаясь, говорит:
- Толик, если ты соберёшь все кубики в коробку, то я дам тебе эту новую игрушку!
Но я сразу тянусь к машинке - она такая интересная! Однако мама отстраняет меня. В этот момент приходит бабушка, и начинает уговаривать маму сразу отдать "ребёнку" игрушку, так как "он ещё очень маленький". Мама нехотя уступает. Этот эпизод надолго запоминается мне тем, что быстро удалось получить желаемое, потому что я "ещё маленький".
Время шло, я потихоньку подрастал. Утром взрослые, кроме бабушки Кати, уходили на работу, и квартира надолго погружалась в тишину. После завтрака с надоевшей манной кашей, пока бабушка возилась на кухне, я отправлялся обследовать закоулки нашего обширного жилища. В последнее время у нас появилась новая мебель: высокий шкаф с большим зеркалом, скрипучий диван из чёрной кожи, буфет со стеклянными дверцами и множество стульев.
Иногда под кроватью или за диваном неожиданно обнаруживается что-нибудь интересное. Когда я нахожу непонятную вещь, то сразу приношу её бабушке и прошу разъяснений. Она то хвалит меня:
- Вот молодец, что нашёл мой потерявшийся напёрсток!
То - ругает:
- Ну зачем ты вытащил грязную, пыльную скрипку из-за шкафа, отнеси её назад!
Потом я сижу на кухне возле бабушки и расспрашиваю про скрипку. Вытирая посуду, она рассказывает, что на скрипке когда-то очень хорошо играл дедушка Карл.
- А почему он не играет сейчас? - интересуюсь я.
- Это было так давно, когда оба мы были ещё совсем молодыми... - говорит бабушка с грустной улыбкой.
- А разве ты была молодой? - удивляюсь я.
- Конечно же, была! - отвечает она, смеясь.
У неё, как и у мамы, большие, добрые карие глаза, но морщинистое, подвижное лицо с небольшим светлым пушком над верхней губой, прямой крупный нос, густые брови и неравномерно поседевшие волосы, собранные в узел на затылке. Глядя на неё, мне очень трудно поверить, что она когда-то могла быть другой...
День тянется долго. Постепенно из бабушкиных рассказов я узнаю, что наш дедушка не русский, а эстонец - поэтому он говорит не так, как все, а с "акцентом". Что сама она в молодости жила в большом городе Петербурге и познакомилась с дедушкой в какой-то Финляндии, где очень красиво. А потом была страшная Гражданская война, и они вдвоём пережили много разных бед.
Рассказы бабушки всегда заканчивались одним и тем же выводом: для того, чтобы вырасти большим и сильным, мне нужно очень хорошо и много кушать, ничего не оставляя на тарелке. Это требование повергало меня в отчаяние, так как бабушкина щедрость не знала меры, и мне в тарелку накладывалась порция, наверное, достойная здоровенного грузчика.
Вечером первой приходит с работы мама. Она целует меня, от неё по-особому, приятно пахнет, я получаю в подарок коробку цветных карандашей, но не знаю, что с ними делать.
Позже появляется отец, после ужина он садится за круглый стол в большой комнате, аккуратно затачивает все карандаши перочинным ножиком, потом берёт лист чистой бумаги, и, усаживая меня рядом с собой, спрашивает:
- Ну, что будем рисовать?
- Коня! - прошу я.
И он начинает рисовать - очень странно видеть, как из многочисленных, тонких, будто паутинка, линий постепенно проступает законченный чёткий рисунок. Это завораживает меня - я тоже беру карандаш и пытаюсь повторить рисунок отца, но почему-то ничего не получается, кроме бестолковых каракулей. Я готов зареветь, но отец утешает:
- Вот подрастёшь - научишься!
"Так значит, всё время быть маленьким тоже не совсем хорошо?" - думается мне.
Позже всех появляется дедушка. Иногда они с отцом садятся играть в шахматы. Это очень странная игра: на специальной клетчатой доске расставляется много разных интересных деревянных фигурок. Тут бы и начать играть - например, сбивать эти фигурки щелчками, но они молча сидят друг против друга, однообразно приговаривая:
- Вы так? А мы вот так! - и едва передвигают фигурки по доске.
Глядя на них, невольно думается, что, наверное, это всё-таки очень скучно - быть взрослым, и возникает опасение: неужели я тоже стану таким, когда вырасту?
Как-то вдруг настала зима, окна расцвели сказочными ледяными узорами. Гулять меня не пускают из-за сильных морозов; от скуки, когда никто не видит, я скребу заиндевевшие окна ногтями и ем соскобленный снег - у него странный вкус талой свежести. Процарапав маленькое оконце в инее и расширив его дыханием, стараюсь что-нибудь разглядеть на улице, но вижу лишь занесённый снежным сугробом угол двора. Весь остальной огромный и непонятный мир, где предстоит жить, теряется в белой снежной пелене.
Неожиданно я заметил, что куда-то исчезла мама, а когда стал допытываться у бабушки - где она, то бабушка почему-то спросила:
- Ты хотел бы брата или сестричку?
Это меня озадачило, и я поинтересовался:
- А где их берут?
На что бабушка с улыбкой ответила:
- В магазине покупают!
- А что - меня тоже в магазине купили?
- Нет, тебя в капусте нашли!
- В какой?!
- Вот вырастешь - потом всё узнаешь! - закончила она разговор всегдашней отговоркой.
Вскоре, обычным серым зимним утром, папа неожиданно предложил мне прокатиться на машине. Я, конечно, сразу согласился, после чего меня быстро одели и укутали - так, что стало трудно двигался. Когда мы с отцом вышли на морозный воздух, у крыльца стояла легковая машина шоколадно-коричневого цвета. Папа сообщил мне, что машина называется "Победой". К моему удовольствию, меня посадили на переднее сидение рядом с шофёром. Мотор заурчал, и мы поехали. Из-за маленького роста я мало что видел в окна, зато с большим интересом наблюдал за действиями шофёра. Когда мы остановились возле какого-то длинного дома, шофёр с отцом вышли на улицу, хлопнув дверцами, а мне сказали сидеть и ждать в машине. Через некоторое время дверцы автомобиля снова открылись, и я, к своему удивлению, увидел маму и отца, который держал в руках два больших белых свёртка. Мама обняла меня и памятно сказала:
- Ну вот, Толик, теперь ты будешь не один - у тебя будут братик и сестричка!
Я с интересом посмотрел на ничем не примечательное двухэтажное здание унылого серо-жёлтого цвета, откуда вынесли свертки, и с сомнением подумал: "Неужели это и есть тот самый магазин, где покупают детей"? Ни надписей, ни стеклянных витрин, как на "Детском мире", да и спешащих покупателей не было заметно.
Когда мы приехали домой, бабушка, охая и причитая, осторожно развернула оба белых свёртка на своей широкой кровати. В них оказались два совсем маленьких красноватых человечка. Они непрерывно двигали игрушечными ручками и ножками. Около них началась суматошная суета - взрослые говорили все сразу, и нельзя было понять: рады они, или, наоборот, пришли в полное отчаяние. После того как я попытался потрогать одного из человечков, бабушка увела меня в соседнюю комнату, где сказала, что сестричку решили назвать Викторией в честь маминой старшей сестры, а брата - Константином, в честь дедушки, полное имя которого было Карл-Константин. Так начало 1955 года ознаменовалось прибавлением в нашей семье.
С появлением малышей наша жизнь сильно изменилась. Двойняшкам была отведена отдельная комната, где они обычно спали, и окна там были занавешены плотными шторами. Когда же один из младенцев начинал плакать, вскоре вступал и второй, тогда мама с бабушкой начинали бегать из "детской комнаты" на кухню и назад с молочными бутылочками в руках, говоря, чтобы я "не вертелся у них под ногами". Кухня всё время была увешана мокрыми пелёнками, а в ванной постоянно что-то стиралось.
Зато я стал больше предоставлен сам себе. Чтобы развлечься, иногда доставал книги из старого застеклённого шкафа, потом ставил их друг на друга, сооружал "дома" и "пирамиды". В попадавшихся старых журналах разглядывал необычные картинки. Когда надоедало и это, прятался в новом гардеробе, ожидая, когда меня хватятся и станут искать. Ждать приходилось долго, и я начинал представлять себе, что из этого шкафа по тайному ходу я попадаю в необычную страну, где растут дивные растения с разными конфетами вместо плодов, которые я рву полными пригоршнями.
Когда на окнах растаяли снежные узоры, стал виден наш двор. Его окружали несколько белых двухэтажных домов с высокими, серыми черепичными крышами. В глубине, у высокого дощатого забора, стояли два железных коричневых гаража, мусорный бак и деревянный угольный сарай. Посредине кое-где росли высоченные сосны, оставшиеся от "дикой" тайги. Иногда во дворе можно было видеть играющих ребят. Мне тоже хотелось выйти погулять, но одного меня ещё не выпускали.
Мама снова стала уходить на работу. Однажды вечером она принесла маленького серого котёнка, объяснив, что это подарок студентов строительного техникума, где ей предложили место преподавателя физики. Бабушка, умилившись, налила в блюдце молока, и подставила котёнку, который тут же всё быстро вылакал. Это пушистое, маленькое существо всем понравилось, поэтому было решено оставить его жить у нас.
Весной дедушка пошёл на пенсию. Он стал помогать бабушке по хозяйству: ходил в магазин, на базар, иногда брал с собой и меня. В свободное время дед обычно сидел за круглым столом в большой комнате, читал газеты и курил папиросы. Над его головой слоился едкий голубоватый дым, поэтому комнату часто проветривали. Быстро подросший котёнок, которого назвали Тёмкой, смирно сидел у ног деда, обвернувшись хвостом. Громко тикали большие часы на столе, отсчитывая томительные часы скуки.
Однажды, когда дедушка куда-то вышел, я заглянул в одну из оставленных им газет. Вся она была густо усыпана маленькими чёрными буковками, но внизу страницы был небольшой интересный рисунок: какие-то маленькие зубастые человечки с кривыми ногами и руками пытались залезть на высокую стену со звездой, а их оттуда сбрасывал великан с могучей шеей и мускулистыми руками. Меня очень заинтересовали маленькие человечки - интересно, где они водятся, быть может, за печкой на кухне, как тараканы? Как только бабушка вышла из кухни, мной была предпринята проверка этого предположения. Но, основательно вымазавшись в саже и паутине, никаких человечков за печью мне обнаружить не удалось.
По утрам я часто наблюдал, как дедушка бреется: намыливает себе щёки кисточкой, образующей обильную белую пену, а потом снимает её "станком" с лезвием. Окончив бритьё, он обычно подравнивал свои седые усы маленькими блестящими ножничками. Как-то, разглядывая Тёмку, который превратился уже в настоящего, большого кота, я заметил, что у него очень отросли усы, причём они были примерно такого же светло-серого цвета, что и у дедушки. Недолго думая, я решил сделать "доброе дело" - побрить и постричь его "для порядка". Достав из тумбочки дедушкины принадлежности, подманил бедолагу и стал намыливать ему мордочку сухой кистью, на что он только недовольно фыркал и отряхивался, но когда я отхватил ему половину усов с одной стороны блестящими ножничками - он дико взвизгнул, вырвался и убежал на кухню. Я кинулся за ним, там меня увидела бабушка и спросила в чём дело, а, выслушав объяснение, сказала:
- Беда с тобой, на минуту тебя нельзя оставить, ну кто же это стрижёт котам усы!
- Но ведь дедушка же стрижёт! - настаивал я.
- Ну да - мужчины стригут, а коты нет!
- А почему у тебя нет усов?
- У женщин усов не бывает.
- А почему не бывает? - допытывался я.
- Много будешь знать - скоро состаришься! Иди, положи дедушкины вещи на место и не трогай больше кота!
Всю квартиру я уже довольно подробно обследовал, но была в большой комнате ещё одна очень занимавшая меня вещь. Высоко на стене, над кроватью бабушки, висела большая чёрная тарелка, которую папа называл "репродуктором". Как правило, целый день оттуда слышалась негромкая музыка или какие-то разговоры взрослыми голосами, а один раз даже звонкий детский голос читал стихи. Было страшно любопытно: откуда же там берутся разные голоса, где прячутся все те, кто в нём разговаривает и поёт? А что, если это те самые маленькие чёрные человечки из дедушкиной газеты - ведь они лезли на стену, а репродуктор как раз и висел на стене, правда, на ней не было звезды, зато висел большой бордовый ковёр! Дождавшись момента, когда в комнате никого не было, я поставил один из стульев на красиво застеленную бабушкину кровать, и, с трудом балансируя, вскарабкался на него. Но, к сожалению, мне немного не хватало роста, чтобы дотянуться до близкой желанной цели. А репродуктор между тем о чём-то взахлёб убедительно рассказывал. Мне уже стало представляться, что где-то в нём может быть спрятан маленький ротик с язычком и зубами, который может укусить, как кошка, если я осмелюсь его схватить руками. Будь что будет, решил я, и, подпрыгнув, крепко схватил обеими руками большую чёрную тарелку. В следующий миг, не выпуская её из рук, почувствовал, как плюхнулся на кровать, та спружинила, чем спасла меня от ушиба. Зато стул тотчас завалился и грохнулся об пол. На шум прибежали бабушка и дедушка. Бабушка отобрала мою добычу с криком: "Что ты наделал!", а дедушка только покачал головой и повёл меня на кухню смазывать царапины на руках йодом.
Вечером, когда пришли родители, мама тоже поругала меня, но не сильно, а вот отец неожиданно сказал, что этот "допотопный" репродуктор, по которому ещё войну объявляли, давно пора выкинуть, и купить вместо него новый, современный радиоприёмник. Это мне придало смелости, и я попросил не выкидывать раритет, а отдать его мне. Женщины воспротивились, заявляя, что он весь в пыли и грязи, но папа всё-таки разрешил мне его взять, предварительно вытерев с него пыль. С нетерпением я схватил так непросто доставшуюся мне "добычу" и быстро разорвал плотную чёрную бумагу вокруг центра воронки. Однако вместо маленького рта или каких-либо человечков обнаружил лишь тускло блестящие завитки тонких медных проводов, да ещё какую-то круглую железку. Я почувствовал себя обманутым, но и одновременно очень удивлённым - как это может быть, чтобы проводки да железки могли разговаривать и даже петь разными голосами? Однако спрашивать у взрослых не хотелось. Всё равно скажут: ты ещё маленький, вот когда вырастешь, тогда узнаешь!
Вскоре у нас появился новый большой радиоприёмник, похожий на ящик. Его поставили на отдельном столике, покрытом белой кружевной скатертью. По вечерам папа включал это чудо техники, и, вращая ручку настройки, слушал разные радиостанции вперемешку с шипением и треском помех. Как-то раз он подозвал меня, объяснив, что сейчас будут передавать интересную радиопостановку: "Три мушкетёра". Я сел рядом с приёмником и стал внимательно слушать. Сначала заиграла грустная музыка, потом торжественный мужской голос произнёс:
- Анна Австрийская скучала.
Это показалось мне вполне понятным - я и сам нередко скучал.
Потом другой, женский голос сказал несколько в нос:
- Пожалуйте сюда, сударь, королева ждёт вас!
Дальше пошли сплошные непонятные разговоры с упоминанием каких-то подвесок, и мне стало совсем неинтересно. Отец заметил это и сказал:
- Что, не интересно? Ну, это потому, что ты ещё маленький, вот вырастешь...
- Пап, а кем лучше быть большим, или маленьким?
- Конечно маленьким! - ответил он не задумываясь, и это меня очень обрадовало.
Из "детской комнаты" всё чаще стали выносить на руках малышей, они смотрели на всё огромными блестящими глазами, покачивая большими круглыми головами, бабушка называла их "двойняшками" и говорила, что они "пошли в мать", так как были тёмноволосыми и кареглазыми, а я весь в "отцовскую породу" - светловолосый и голубоглазый. Когда же мама заметила ей, что и у отца волосы тёмные, бабушка предположила, что волосы мне, наверное "достались в наследство" от деда - светловолосого эстонца.
Задули весенние ветры, заголубело небо, просохла грязь во дворе, появилась первая яркая зелень под окнами, и мама с бабушкой решили первый раз выпустить меня самостоятельно погулять во двор. Разрешили взять с собой новую, ярко-красную "пожарную" машинку, строго наказав, чтобы я играл в песочнице напротив кухонного окна.
Когда я вышел из прохладного подъезда на нагретое ярким солнцем крыльцо и огляделся, двор показался мне огромным и совсем безлюдным. Но на пути к песочнице передо мной неожиданно вырос коренастый белобрысый мальчишка. Шмыгнув носом, он сиплым голосом потребовал:
- Дай поиграть машинкой!
И, не дожидаясь моего ответа, цепко ухватил её исцарапанной рукой. Я, сопротивляясь, потянул игрушку к себе и тотчас получил ослепительный удар в нос. Не помню, как я оказался дома, лежащим на кровати, возле которой, причитая, суетилась бабушка с мокрым платком в красных пятнах. Прикладывая платок к моему разбитому носу, она сказала, что знает напавшего на меня - это Женька, младший сын из "неблагополучной семьи", его мать торгует газировкой у гастронома, отец же неизвестно где, а двое мальчишек целыми днями болтаются на улице, и если они ещё раз полезут ко мне, она "надерёт им уши". Таким образом я узнал, что двор - место не только интересное, но и небезопасное.
Вскоре после этого родители сообщили мне, что скоро будет день моего рождения - что мне исполнится целых четыре года и поэтому они решили пригласить соседских ребят, моих сверстников, на это торжество.
Когда наступило яркое, солнечное утро этого долгожданного дня, меня долго умывали и расчёсывали, а потом наконец ввели в большую комнату, где вокруг праздничного стола уже стали собираться гости. Это были мальчики и девочки примерно моего возраста, некоторых я уже знал, а некоторых видел впервые. Высокая, худощавая, быстроглазая Вера из соседнего подъезда, которая была значительно старше других ребят, подошла, и, улыбаясь, скороговоркой поздравила меня от всех собравшихся, вручив маленькую раскладную книжку с картинками. Не дав толком рассмотреть подарок, меня усадили за стол, посредине которого заманчиво красовался большой круглый торт с разноцветными розочками. Вера ловко разрезала его так, что всем досталось поровну. Мама принесла и открыла несколько бутылок с газировкой, которая весело вскипала шипящей пеной, когда её разливали в стаканы. Пиршество началось: мне достался большой кусок торта с кремовой розочкой, которую я съел первым делом и запил полным стаканом "ударившей" в нос газировки, после чего сразу стало тяжело в животе. Захотелось тут же уйти из-за стола и прилечь на кровать, но мне не дали. Вера предложила какую-то игру "в слова", правила которой были не очень понятны, гости стали спорить наперебой друг с другом, а бойкий рыжеволосый Сергей, наш сосед со второго этажа, предложил лучше играть в "жмурки" и назвал Веру "дурой", за то что она отказалась и щёлкнула его по лбу. Обстановка накалялась, чувство праздника исчезло, и мне хотелось одного - чтобы всё это побыстрее закончилось. Наконец гости стали расходиться, я вздохнул с облегчением и даже не очень огорчился, когда обнаружил, что подаренная мне раскладная книжка бесследно исчезла вместе с гостями. Осталось досадное осознание того, что даже праздники, оказывается, приносят не только радости и удовольствия.
Летом для малышей была куплена специальная двойная коляска. Бабушка, а по выходным дням и родители, захватив меня с собой, вывозили двойняшек на прогулку. Иногда мне доверяли везти коляску, чем я очень гордился, представляя себя водителем машины. На самостоятельные прогулки я выходил очень редко и с опаской. К осени брат с сестрой уже ползали по полу комнаты в ползунках. С ними уже можно было немного играть.
Когда пришла зима и снова потянулись скучные длинные дни, вдруг к нам пришёл какой-то незнакомый мужчина, которого отец называл "фотографом". Бабушка с мамой принесли малышей из их комнаты и сказали, что этот дядя будет всех нас сейчас "снимать" по очереди. Меня усадили на диван и велели сидеть смирно. У дяди в руках появился странный чёрный предмет с круглым блестящим стеклом посредине. Меня посадили на стул и сказали:
- Смотри сюда, мальчик, и не двигайся, сейчас вылетит "птичка"!
Я, крайне заинтересованный этим обещанием, уставился на отливающее синевой стекло, в котором очень чётко отражалось искривлённое окно комнаты. Вдруг что-то слабо щёлкнуло и мне сказали, что я могу идти.
- А птичка? Она же не вылетела!- разочаровано спросил я.
- Другой раз вылетит! - уверенно пообещал дядя.
С любопытством наблюдал я, как он продолжал "снимать" брата и сестру вместе с бабушкой, с родителями, а потом без них. Из разговора старших я усвоил, что странный предмет в руках этого дяди-фотографа называется фотоаппаратом.
Фотограф постоянно поворачивал фотоаппарат так и этак, что-то крутил и нажимал, что-то щёлкало, но "птичка" никак не вылетала. Из этого я сделал вывод, что ничего не получилось, тем более, что фотограф вскоре ушёл, так же быстро, как и пришёл. После ухода этого странного человека я ещё некоторое время соображал: каким образом ему удалось поймать и посадить птичку в фотоаппарат и почему она всё-таки не вылетела?
В один из долгих зимних вечеров отец, придя с работы, принёс с собой небольшое, но самое настоящее дерево. Он объяснил, что скоро Новый год, который мы будем встречать с ёлкой! Дома сразу запахло хвоей и смолой. Этот новый запах обещал что-то чудесное, радостное... На другой день папа установил ёлку в деревянную крестовину, и мы стали наряжать деревце. Откуда-то взялся ящик с блестящими, разноцветными игрушками, которые я, желая помочь, стал подавать маме и бабушке, правда при этом кое-что случайно разбилось, но меня не сильно ругали. Когда вся ёлка была увешана цветными зеркальными шарами, стеклянными шишками и "фонариками", папа опутал её снизу доверху проводами с маленькими разноцветными лампочками, но зажечь их пообещал завтра, когда наступит Новый год.
На следующее утро, после завтрака, бабушка сообщила мне, что уже наступил Новый год, и ночью, когда я спал, к нам приходил Дед Мороз с подарками. Будто он спрашивал, как я себя веду, слушаюсь ли старших, и, узнав, что я "очень хороший, послушный мальчик", оставил мне под ёлкой подарок. Услышав эту новость, я тут же со всех ног побежал в большую комнату и увидел, что ёлка волшебно сияет разноцветными огоньками, которые многократно отражаются в блестящих игрушках, отбрасывают на потолок и стены радужные зайчики. Но самое невероятное было то, что под ёлкой действительно лежал белый матерчатый мешочек! Он был похож на те, в которых бабушка хранила сахар в буфете, однако в нём, к моей радости, оказались самые настоящие конфеты, причём их было много и они были разные, а ещё там были оранжевые, ароматные мандарины и даже большая шоколадка! Боясь ошибиться, я неуверенно спросил у собравшихся возле ёлки взрослых:
- И это всё мне?
- Ну конечно, тебе! - сказала мама. - Мы поздравляем тебя с Новым 1956 годом! Только не ешь всё сразу!
Столько сладкого сразу я ещё никогда не получал, поэтому немного растерялся: с чего начинать? Недолго думая, решил начать с "главного" - с шоколадки, и, уже разворачивая серебристую фольгу, с некоторой тревогой подумал о странном Деде, да ещё и "Морозе", который приходил ночью и интересовался моим поведением. А что если бы он узнал про кошку и радиорепродуктор? Это мне несколько испортило аппетит, и я стал допытываться у бабушки - а какой он, этот Дед Мороз? Когда же я услышал, что это старик с большой белой бородой, в шубе и с мешком, где лежат подарки, то вспомнил бородатого согнутого старика с мешком, которого я видел летом в нашем дворе. Тот старик ходил и кричал:
- Тряпки, ветошь берём, покупаем, меняем!
К нему сбегались дворовые ребята, подходили женщины, несли поломанные примусы, тряпки, старую обувь. За это он давал мелкие деньги, конфеты, леденцы, свистульки, и даже какую-то подозрительную жвачку, серые комки которой плавали в банке с желтоватой жидкостью. Эта жвачка пользовалась у пацанов особым почётом - говорили, что секрет её изготовления знают только буряты, живущие на окраине города в своём посёлке. Старик-старьёвщик был совсем безобидным, и если Дед Мороз похож на него, то, значит, бояться его особенно нечего. Эти соображения меня несколько успокоили, и я снова принялся наслаждаться своим сладким подарком.
В течение нескольких дней подарок был съеден, аппетит надолго испорчен, а ёлка, постояв ещё с неделю, куда-то незаметно исчезла. От праздника остался только пустой белый полотняный мешочек да засохшие мандаринные корки, но вскоре пропали и они.
Установилась долгая сибирская зима с крепкими морозами. Дедушка снова сидел за столом, курил и читал газеты, а кот опять, тихо свернувшись у его ног клубком, дремал и жмурил жёлтые глаза. От нечего делать я начал дразнить кота, тихонько мяукая. Вдруг дедушка поднял на меня свои сине-бирюзовые глаза, и, неожиданно весело улыбнувшись, спросил:
- Что, брат, скучно?
- Да, - сознался я.
- Ну ничего, потерпи - вот настанет лето, я возьму тебя с собой на рыбалку.
И он рассказал, что недалеко от нашего дома находится река Китой, где водится много разной рыбы, а немного подальше, за городом, Китой впадает в большую красивую реку Ангару, в честь которой наш город и назван Ангарском. По Ангаре ходят большие пароходы и можно доплыть до самого глубокого озера в мире - Байкала. Мне очень захотелось всё это увидеть своими глазами: и Ангару, и пароходы, и самое глубокое озеро. Я стал с особым нетерпением дожидаться лета, но зима всё тянулась и тянулась. Стало казаться, что она пришла навсегда, и снег уже никогда не растает.
С некоторых пор отец стал по вечерам заставлять на ночь окна в комнатах большими щитами, сбитыми из досок - называли их ставнями и говорили что "так надёжнее". Мне это было непонятно и я, как всегда, обратился за разъяснениями к бабушке. Сначала она нехотя ответила, что это от сквозняков, а потом задумчиво заговорила, как бы сама с собой:
- После того, как умер товарищ Сталин, из лагерей повыпускали столько заключенных... А среди них полно жулья всякого, ведь Ангарск-то и строили почти одни заключенные, тут вокруг города столько лагерей... А теперь вечером на улицу страшно выйти - в соседнем дворе, говорят, женщину недавно зарезали. Я настояла, чтобы Анатолий теперь ходил каждый вечер встречать Изабеллу с работы.
Я уже знал, что отца бабушка называет Анатолием, а маму Изабеллой, или Изой, а вот кто такие заключенные и померший бабушкин товарищ - Сталин, было неясно. На мой вопрос о нём бабушка разъяснила, что это был руководитель нашего государства, а теперь, когда он умер, вместо него стал Хрущёв, и что теперь будет - пока непонятно.
- При товарище Сталине, по крайней мере, был порядок! - добавила она.
- А ты что, с ним дружила? - поинтересовался я.
- Почему дружила?
- Ты ведь говоришь - он товарищ!
- Да нет, это просто так... Это дедушка научил меня, что когда говорим о Сталине - лучше говорить не просто "Сталин", а "товарищ Сталин", на всякий случай... Раньше-то все были господами, а вот сейчас стали товарищами!
- А как это он умер?
- Ну как, как - как все помирают, от старости, хотя разное говорили... Я вот тоже могу в любой момент помереть, станет с сердцем плохо и всё.
- А что делают с теми, кто помирает?
- Хоронят. Правда, товарища Сталина в мавзолей положили...
- А как это хоронят? Что такое "мавзолей", и кто такие "заключённые"?
- Вот любопытный! Рано тебе ещё всё это знать... Иди-ка ты лучше поиграй с малышами, а мне надо ужин готовить, а то скоро твои родители с работы придут!
К весне брат и сестра выросли настолько, что стали потихоньку ходить, и мне было интересно наблюдать за ними. Несмотря на то, что двойняшки были очень похожи, у них стала обнаруживаться разница в характерах: так, братишка, если падал, то почти сразу начинал реветь, ожидая, когда его поднимут, сестрица же, наоборот, упрямо сжимала маленький ротик и самостоятельно пыталась подняться на ноги. С приходом весны бабушка пошила малышам одинаковые оранжевые костюмчики, и мама с отцом стали прогуливать их возле нашего дома, когда имели свободное время. Вместе с ними гулял и я, но мне уже хотелось большей самостоятельности. Когда, наконец, настало долгожданное лето и стало совсем тепло, меня снова стали выпускать во двор самого, правда, после длительного и подробного инструктажа.
Стояло солнечное утро в самом начале лета. Выйдя на прогулку, я обнаружил возле нашего подъезда необычное сооружение из еловых веток и красивых бумажных цветов. Оно было прислонено к стене и опиралось на тонкие проволочные ножки. Не успел я его хорошенько разглядеть, как подошли несколько мужчин, принесли и поставили рядом ещё несколько таких же. В это время появился какой-то долговязый пацан, и, заслонив солнце, лениво спросил меня:
- Кому венки?
Я растерянно ответил, что не знаю.
- Это Танькиному отцу! - услышал я уверенный звонкий голос подошедшего к нам соседа Серёги.
Вокруг стали собираться дворовые ребята. Вместе с ними подошла лохматая, рыжая собака, и, осторожно понюхав мои новые кожаные сандалии, выжидающе уставилась на меня умными жёлтыми глазами. Испугавшись, я было попятился, но она миролюбиво замахала хвостом и отошла в сторону.
- Не боись! Она не кусается! - заверил Серёга.
- Что это будет? - поинтересовался я.
- Похороны! - коротко ответил он.
Не успел я удивиться и расспросить поподробнее, как неподалёку послышался знакомый радостный голос Веры:
- Это будет очень красиво! Вот сейчас сами увидите! - говорила она с энтузиазмом, обращаясь к своим подругам.
Мне сразу вспомнился день рождения, когда она поздравляла меня с таким же воодушевлением, и создалось впечатление, что сейчас готовится какой-то праздник! Между тем у подъезда уже собралась довольно большая толпа разных знакомых и незнакомых людей, особенно много было откуда-то взявшихся старух. Возле подъезда появились сурового вида мужчины с огромным барабаном и блестящими медными трубами. Барабан и большую, немного помятую трубу, похожую на огромную улитку, поставили воронкой прямо на землю. Пацаны с любопытством столпились возле инструментов. Особенно забавно было видеть свои вытянутые физиономии, отражённые боками трубы, которую некоторые даже пытались потрогать руками, но суровые дядьки отгоняли смельчаков.
К подъезду, тихо урча мотором, подъехал зелёный грузовик. Борта кузова у него были открыты, а посередине зачем-то был разостлан большой пёстрый ковёр. Все чего-то ждали, негромко переговариваясь. Вдруг толпа оживилась и расступилась у подъезда, кто-то внятно сказал:
- Несут!
Бухнул барабан, звякнули тарелки и взвыла труба. Из дверей подъезда показались мужчины, несущие на плечах большой красный ящик со скошенными боками, сквозь музыку раздались неясные женские возгласы. Из-за спин и голов зрителей едва было видно, как ящик медленно плыл над людьми к машине. Поднявшись на цыпочки, я разглядел, что в нём кто-то лежит, накрытый белым покрывалом, осыпанным цветами. Лица человека не было видно - только желтоватый нос был устремлён в голубое небо. Я был уверен, что этот человек несомненно должен был блаженно улыбаться - ведь ему оказаны такие почести! Но за что? Я вспомнил, что Сергей упомянул Танькиного отца, когда речь шла о венках. Таню я изредка видел возле дома - это была маленькая тихая девочка из соседней квартиры, она тоже была на моём дне рождения, но её мать и отца я не знал. Неужели её отец такой выдающийся человек, что его в цветах носят на руках, да ещё в специальном ящике? Быть может, он такой же важный, как и товарищ Сталин, о котором говорила бабушка? Пока я всё это соображал, меня совсем уже оттеснили в сторону, но я видел, что ящик поставили на кузов с ковром и машина потихоньку тронулась вокруг двора, фыркая синим дымом. Люди с венками пошли впереди машины, а музыканты и остальные вслед за ней. Странно и непонятно было видеть какую-то шатающуюся женщину в чёрном, которую вели под руки у самого борта кузова. Старухи, оставшиеся возле подъезда, странно обмахивали себя руками, кто-то объяснил, что они крестятся. Это тоже было непонятно, но выяснять было некогда - я вместе с пацанами поспешил вслед за всеми, а рядом мелкой трусцой побежала рыжая собака, закрутив хвост бубликом. Наибольший интерес у ребят по-прежнему вызывал оркестр. Женька Механиков всё-таки ухитрился потрогать на ходу большую медную трубу, несмотря на то, что опоясанный ею толстый дядька грозно косился на него выпученными глазами, раздувая багровые от натуги щёки. Когда процессия стала выходить из двора на улицу, я вспомнил строгий бабушкин наказ: не покидать двора, и, хотя мне было очень интересно, куда повезли этого человека, всё-таки вернулся к своему подъезду.
Двор опустел. На дороге кое-где валялись разбросанные, помятые цветы, которые обнюхивала серая кошка, а издалека всё ещё слышалось буханье барабана - то громче, то глуше.
Возле нашего подъезда на скамеечке сидели несколько старух и неспешно переговаривались:
- Говорят, у него нашли рак!
- Так ведь он же пошёл работать в закрытый цех - всё хотел побольше заработать.
- Вот тебе и заработал!
- Все там будем, о Господи...
Я постоял на крыльце рядом, послушал их, осознавая, что чего-то не понимаю: рака я видел на картинке, но дедушка объяснил мне, что у нас в Сибири они не водятся. Да если бы у него и нашли рака, который был где-то в "закрытом цехе" - почему его надо с цветами и музыкой увозить куда-то?
Вскоре во дворе стали снова появляться ребята, они собрались у песочницы и по-своему обсуждали произошедшее. Я тоже подошёл к ним и спросил, куда это все пошли с венками, и что будет с тем, кого повезли на машине? Вера, тоже подошедшая к песочнице, тряхнула длинной тёмной чёлкой и объяснила, что повезли его на кладбище, что там его похоронят в землю и сделают очень красивую могилку, украшенную венками.
- А давайте играть в похороны! - вдруг предложила Люда, полная белобрысая девочка с круглыми птичьими глазами.
Вера поддержала предложение, и тут же спросила:
- Ну а кого первым будем хоронить?
Все загалдели наперебой, предлагая себя. Я скромно отошёл в сторону, будучи уверен, что меня не выберут. Но Вера подозвала меня, поставила всех ребят в круг, и указывая пальцем поочерёдно на каждого, стала приговаривать:
- На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной - кто ты будешь такой, выходи поскорей - не обманывай добрых и честных людей! - и её палец уткнулся в мой живот!
- Тебе повезло! - сказала она. - Тебя и будем хоронить! Ну-ка, ребята, быстренько выкопаем в песке ямку для могилки! А ты, Тольчик, тоже помогай!
Вскоре под её руководством посреди песочницы щепками и руками ребят была выкопана продолговатая канавка. Критически осмотрев её, Вера заметила, что надо бы поглубже, но сойдёт и так, ведь я ещё маленький. На этот раз такое замечание показалось мне обидным. По её указанию меня уложили в эту канавку и общими усилиями засыпали холодным, слегка влажным песком по шею. Затем небольшой холмик, образовавшийся сверху, украсили подобранными на дороге цветами, осколками стекла, веточками кустов и конфетными фантиками, что по общему мнению вышло очень красиво. Лежать мне было неудобно, песок давил на грудь, но Вера требовала, чтобы я лежал тихо и старался не дышать, так как от этого холмик с украшениями осыпался.
- Ведь для тебя же стараемся! - убеждала она. Я лежал и терпел, соображая: "Неужели и того, в красном ящике, тоже так закопали, как и меня? Интересно, и долго так надо лежать"?
Вдруг Вера быстро поднялась с колен, отряхивая своё платье и вежливо с кем-то поздоровалась. Я повернул голову насколько мог и увидел, что сбоку возле песочницы стоит моя мама. Удивлённо глядя на меня, она тихо спросила:
- Это что тут происходит?
При общем молчании я с гордостью пояснил, что "вот, меня похоронили"...
- Сейчас же, немедленно домой - марш! - уже громко скомандовала мама.
Не понимая, что её так рассердило, я с трудом поднялся и все украшения вместе с песком упали к моим ногам. Ребята, озадаченные и растерянные, смотрели то на маму, то на меня.
- А мы тут играли... - как ни в чём не бывало, пояснила Вера.
- Да я уж вижу! - отозвалась с досадой мама, взяла меня за руку и быстро повела домой. Дома, когда она рассказала бабушке о том, где и как я "гулял", они вдвоём принялись меня ругать: было сказано, что у всех дети как дети - играют в нормальные игры, не мажутся с ног до головы в песке, не рвут новых рубашек. Я чувствовал свою вину, мне было совестно, и было непонятно, как же это другие, "хорошие дети", ухитряются не выпачкаться, играя во дворе. Наконец все упрёки были высказаны и меня посадили обедать. Пока я без аппетита безнадёжно смотрел на большую тарелку серого, с жирными жёлтыми кругами, супа, налитого до краёв, бабушка сообщила, что хоронили сегодня нашего соседа Рогожина, который работал на том же заводе, где и мой отец, но в каком-то вредном для здоровья цехе, поэтому он заболел и умер. А теперь его жена осталась с двумя дочками "на руках"... При этом глаза бабушки увлажнились и она вытерла их краем фартука. Тогда я спросил: долго ли он будет лежать закопанный?
- То есть как долго? - удивилась бабушка. - Он так там и останется навсегда!
- А если ему там надоест? - упрямо настаивал я.
- Да ведь он умер, и ему ничего уже не надо!
Видя моё недоумение, бабушка добавила:
- Ну как бы заснул и больше уже не проснулся - это такое большое горе!
Но если это горе, и умершему ничего уже не надо, с трудом соображал я про себя, то зачем тогда музыка, цветы и всё такое, что бывает на празднике? Однако другая, более важная мысль, заслонила эти соображения, и я с испугом спросил:
- А что - я тоже умру?
- Да, но это будет очень и очень нескоро, если, конечно, ты будешь мыть руки перед едой и слушаться во всём взрослых... Ешь давай - суп совсем остыл!
Когда вечером меня уложили спать, мне вспомнился разговор с бабушкой о том, что можно заснуть и не проснуться - от этой мысли мне стало не по себе и я решил, на всякий случай, не спать до утра. Сначала всё было тихо; вдруг в углу, где темнел большой шкаф, что-то тихонько, но отчётливо заскрипело. Я оледенел от страха, вспомнились рассказы о ворах, залезающих по ночам в квартиры. А когда в комнате послышались крадущиеся шаги, я и вовсе уверился в своих худших опасениях. Ничего не оставалось, как притвориться спящим. А может быть, всё-таки надо поднять тревогу - разбудить взрослых? Но что если вор набросится на меня с ножом? Обливаясь холодным потом, я лежал, терзаясь сомнениями. Когда же звуки шагов приблизились, страх и любопытство заставили меня открыть крепко зажмуренные глаза: посреди комнаты стояла какая-то тёмная фигура - я, в ужасе и отчаянии вскочив с кровати, бросился на неё...
Вдруг я проснулся и увидел косой солнечный луч на белой стене, в комнате никого не было, сквозь тишину из кухни доносилось мирное позвякивание посуды. Радость и облегчение наполнили меня по мере осознания того, что ночной кошмар оказался всего лишь сном.
После завтрака, снабжённый новейшими инструкциями о том, как следует вести себя во дворе, я вышел на улицу и увидел, что в песочнице снова играют в похороны. На этот раз хоронили Люду. Теперь, когда я уже знал, что похороны - это вовсе не радостное событие, играть в эту игру не хотелось, но всё-таки я подошёл к ребятам и стал просто смотреть. Веры сегодня не было, и игра шла вяло. Люда всё время нетерпеливо шевелилась, разрушая, к неудовольствию ребят, возводимые украшения. В это время возле песочницы появился тот долговязый пацан, что спрашивал меня о венках. Оглядев играющих бегающими, наглыми глазами из-под нависшей чёлки, он поинтересовался:
- Чё эт вы тут делаете?
- Привет, Ходя! - ответил Сергей. - Вот - в похороны играем...
Ходя презрительно плюнул сквозь зубы и заявил с кривой ухмылкой, глядя на Люду, прикопанную в песке:
- Кто же это живых хоронит!? Вот хотите настоящие похороны устроим?
И, не дожидаясь ответа, скомандовал:
- Айда за мной!
Мне этот пацан сразу не понравился, но, видя, что все, вместе с "восставшей" Людой, послушно последовали за ним, решил пойти и я.
В дальнем углу двора, возле помойки, он приметил и подманил белого пушистого котёнка, дав ему что-то съестное. Пока котёнок с любопытством обнюхивал "угощение", Ходя быстро поднял лежавший неподалёку увесистый шлакоблок и неожиданно со всей силы обрушил его на несчастное животное. Люда пронзительно вскрикнула - из под камня брызнуло красное. Я отвернулся, мне стало дурно.
- Ну вот, теперь можно и хоронить! - услышал я самодовольный, гнусавый Ходин голос.
Не оглядываясь, шатаясь и спотыкаясь, я побрёл прочь в противоположный конец двора. Не помню, как очутился возле боковой глухой стены нашего дома, где из трещин в асфальте пробивалась трава и крапива. Перед глазами всё ещё стояла ужасная картина гибели котёнка. Желая избавиться от неё, я стал с особым вниманием разглядывать стену дома. На уровне лица красным кирпичом было нацарапано какое-то слово, и, хотя меня уже стали учить дома азбуке, прочесть это слово я не смог. Прямо по стене, снизу вверх, ловко передвигая тоненькие ножки, полз маленький паучок. Меня заинтересовало, почему он не падает с вертикальной стены, подумалось, что если бы и люди тоже могли бы ходить по стенам, то можно было бы обойтись без лестниц. Это немного отвлекло меня. Неожиданно из-за угла дома появился Серёга и, запыхавшись, сказал:
- Вот ты где! Иди скорей, тебя там твоя бабушка по всему двору ищет!
При этом он смахнул паучка со стены на асфальт и притопнул его ногой, пояснив, что это "косиножка" из подвала. На мой вопрос, почему он раздавил его, Сергей ответил, что они "вредные".
На другой день я узнал от Люды, что убитого котёнка похоронили по "всем правилам", в коробке из-под обуви, и сделали очень красивую могилку за угольным сараем. Потом она предложила мне пойти вместе с ней и посмотреть на эту красоту, но мне не захотелось, и я отказался. С тех пор меня как-то не тянуло играть с дворовыми ребятами. Всё чаще я стал приходить к этой стене в безлюдном углу двора, где было тихо и спокойно. Здесь я впервые увидел, как в глубине неба плывут облака, услышал шум ветра в верхушках сосен и далёкие гудки паровозов. В один из тихих летних дней, придя к стене, я неожиданно встретил там нашу соседку Таню. Она молча, серьёзно смотрела на меня, будто чего-то ожидая. У неё были большие голубые глаза и русые волосы с двумя тонкими косичками. Она была похожа на куклу, которую недавно купили моей сестре, даже красное платье в белый горошек было почти такое же, как у куклы. Помолчав, она тряхнула бантиками на косичках и спросила:
- У тебя есть секретик?
- Нет, - ответил я.
- А у меня есть, хочешь, покажу? Только дай сначала честно-ленинское и честно-сталинское слово, что никому не скажешь, где он спрятан!
Я согласился и повторил слова этой "нерушимой" клятвы. Потом, поминутно оглядываясь, она повела меня к кустам черёмухи возле старого дощатого забора, примыкающего к дому. Там, возле замшелого пня, мы присели на корточки, и девочка обломком черепицы стала разгребать землю. Вскоре в разрытой ямке блеснул осколок стекла, под которым оказались разложены фантики от конфет и разноцветные стёклышки. Очистив поверхность от мелкого мусора ладошкой, она с гордостью спросила:
- Ну как - нравится?
- Нравится, - соврал я, смутно чувствуя в этом секретике нечто общее с украшениями на могилках, которые делали в песочнице.
- Такого красивого секретика ни у кого в нашем дворе нет - даже у Людки! - заявила она, и, оглянувшись, стала быстро засыпать своё сокровище землёй.
Придя домой, я подумал, что хорошо бы и мне тоже сделать свой секретик, вот только вместо конфетных бумажек нужно подыскать что-нибудь другое, поинтереснее. И тут мне на глаза попались лежащие стопочкой на столе какие-то особенные, немного мятые радужные бумажки, на которых был лысый старик с бородкой. Бумажек было много, но все они были совершенно одинаковы, с затейливыми надписями и завитушками вокруг цифры "10". Мне подумалось, что они вполне годятся для "секретика". Сначала я хотел попросить одну такую бумажку у бабушки, но сообразил, что тогда она непременно спросит, зачем мне это надо, и волей-неволей придётся рассказать о своём намерении. А что же это за "секретик", если о нём будут знать даже взрослые? Тогда, взяв одну из наименее мятых бумажек, я засунул её под бабушкин сундук, и, довольный собой, стал обдумывать, где именно во дворе лучше устроить свой тайник.
После обеда, играя с малышами в детской, я услышал, что мама с бабушкой о чём-то горячо спорят в соседней комнате. Вскоре они позвали туда меня, и мама строго спросила:
- Толик, ты брал деньги на столе?
Я сразу ответил, что "никаких денег не брал".
Тогда бабушка уже мягче сказала:
- Подумай, вспомни, может быть ты всё-таки взял одну бумажку?
И показала мне точно такую же, какую я взял для своего "секретика". Тут только до меня со всей ясностью дошло, что эти бумажки, оказывается, тоже деньги - что деньгами бывают не только жёлтые и белые металлические монетки, которые я иногда находил на полу и отдавал бабушке. Мне стало очень стыдно, я сразу же полез под сундук, и, достав злополучную бумажку, положил её на стол.
- Как же ты мог это сделать? - сурово спросила мама.
Я попытался объяснить, что не знал, какие это бумажки, но, несмотря на это, мне пришлось выслушать внушительное назидание о том, как некоторые "плохие дети" становятся ворами и попадают в тюрьму, где их годами содержат на хлебе и воде взаперти. Всё сказанное так на меня подействовало, что я совсем отказался от мысли делать какой-либо "секретик".
На другой день, на прогулке, размышляя о том, почему бумажные деньги, в отличие от фантиков, так важны и ценны для взрослых, я незаметно для себя дошёл до места, где был спрятан Танин секретик. То, что я увидел, поразило и озадачило меня - на том самом месте земля была разрыта и в ямке валялись осколки стекла вперемешку с обрывками фантиков. Жалость и бессильная злость на неизвестного негодяя, сделавшего это, охватили меня.
"Кому ещё, кроме меня, могла доверить она свою маленькую тайну?" - одолевали меня сомнения.
Вдруг я бессознательно обернулся и увидел, что кто-то быстро спрятался за углом дома. Мне показалось, что я узнал мелькнувшую Танину косичку. Обида бросилась мне в голову: ведь она могла подумать, что это моих рук дело. Со всех ног я кинулся за угол дома, но никого там не обнаружил. С тех пор Таня сторонилась меня, и все попытки поговорить с ней ни к чему не привели - она только молча хмурилась, отворачивалась и уходила. Это происшествие надолго оставило тяжёлое чувство незаслуженной обиды.
В один из скучных серых дней, когда в пустынном дворе почти никто не гулял, ко мне подошёл тихий, смуглолицый Лёва из соседнего дома. Он казался немного старше меня, но я его не боялся, так как в буйных играх дворовых ребят он почти никогда не участвовал, предпочитая наблюдать за ними со стороны.
- Чё делаешь? - спросил он, ковыряя землю носком тапочки.
- Так, ничего, - ответил я, тоже ковыряя землю сандалией.
- А у тебя есть "секретик"?
- Нет, а у тебя?
- Тоже нет, зато я знаю, где девчонки прячут свои!
- А откуда ты знаешь, где они их прячут? - поинтересовался я.
Он немного помолчал, потом, оглянувшись, ответил, понизив голос:
- А я их выследил... Я даже один раз подглядел, как Людка писает под забором - вот!
Растерявшись от неожиданности, я молча смотрел на него.
- Слушай, давай пойдём, разорим Людкин секретик, - предложил он, заглядывая мне в глаза, и добавил:
- Вот смеху будет! - и засмеялся каким-то икающим смехом, прищурив зеленоватые глаза.
"Так вот кто "разоритель"!" - осенило меня. "Дать бы ему сейчас, как следует!" Но драться я ещё не умел, и поэтому просто отказался идти с ним, сказав, что мне пора домой.
Когда на следующий день я сказал Люде, что это Лёвка выслеживает, где прячут "секретики" и разоряет их, она спокойно ответила:
- Я знаю! Он у меня дождётся!
А через пару дней, встретив меня во дворе, сообщила, что он "получил" - дворовые девчонки сообща устроили ему "трёпку".
***
С наступлением тёплых дней дедушка стал чаще брать меня с собой на прогулки. Обычно сначала он подходил к зелёному деревянному киоску, где покупал газеты, после чего мы вдвоём не спеша шли по тихой, тенистой улице до самого конца, к высоким соснам на краю обрыва, с которого виднелась вдали светлая полоса реки.
Дедушка садился под дерево и разворачивал газеты. Когда он углублялся в чтение, я собирал шишки, ловил букашек и бабочек - в общем, развлекался как мог. Однажды на склоне песчаного обрыва, среди кустов, что-то ослепительно ярко засверкало под лучами солнца. Это очень заинтересовало меня. Надеясь найти там нечто вроде "звезды, упавшей с неба", я стал с трудом продираться сквозь густые заросли багульника к источнику блеска. Каково же было разочарование, когда на этом месте обнаружился всего лишь лежащий в траве тёмно-зелёный осколок разбитой бутылки. Когда, весь поцарапанный, в изодранной рубашке, я вернулся к дедушке, и прервав его чтение газеты, рассказал о случившемся, он покачал головой, и, ласково глядя на меня, тихо сказал:
- Что же поделаешь, дружок - нередко в нашей жизни мы гонимся за разными призрачными химерами. А вот порванная рубашка - это нехорошо, это я не доглядел за тобой...
При слове "химеры" я вспомнил быстрых, зелёных ящериц, которых мне до сих пор никак не удавалось поймать, и хотел уже было подробнее расспросить дедушку о них, но он, озабоченно оглядывая меня, спросил:
- Что бабушке скажем?
Я задумался, меня и так постоянно ругали дома за грязь, а тут порванная рубашка - которую теперь вообще оставалось только выкинуть. Тогда дедушка неожиданно предложил мне нарвать бабушке букет полевых цветов, объяснив, что все женщины любят, когда им дарят цветы, и иногда кое-что за это прощают. Я не очень поверил, но цветов мы нарвали, и, когда, придя домой, я ткнул большим букетом из диких ромашек и васильков в нос бабушке, неуверенно пробормотав:
- Вот, это тебе! - она, к моему удивлению, не только не ругала меня, но даже обняла и поцеловала, а глядя на рубашку и царапины, только вздохнула. Этот опыт мне потом ещё не раз пригодился в жизни...
Под конец лета в нашем доме состоялась свадьба. Возле подъезда снова толпились разные люди: мужчины и женщины, старухи и дворовые ребята, пришла и рыжая собака по кличке Линда. Мне невольно вспомнились недавние похороны: опять были цветы и музыка, правда, на этот раз вместо венков - букеты, а вместо труб играла гармошка, но, как и в прошлый раз, все чего-то ожидали, стоя у подъезда, а старухи перешёптывались. По общему настроению собравшихся чувствовалось, что свадьба всё-таки веселее похорон: люди, переговариваясь, шутили, улыбались, порой слышался смех. Вскоре, вопреки моим ожиданиям, вместо грузовика с ковром к подъезду подъехала "Победа", такая же, как и та, на которой мы с папой ездили за братом и сестричкой, из неё вышла молодая женщина вся в белом и ещё какие-то мужчины в костюмах и при галстуках. Сопровождаемые одобрительными возгласами, они вошли в подъезд, после чего вскоре началось веселье, которое длилось допоздна. Из открытых окон их квартиры на первом этаже непрерывно слышалась музыка, прерываемая криками "Горько!". Вслед за пацанами, набравшись храбрости, я тоже подтянулся и вскарабкался к подоконнику. Заглянув в ярко освещённое окно, увидел длинный стол, уставленный тарелками и бутылками, в торце стола сидела женщина в белом, а рядом с ней, в чёрном костюме, старший сын соседей Дьяконовых. Его тусклые глаза были полуприкрыты, в одной руке он криво держал рюмку, а другой обнимал женщину, которая быстро гладила его по руке с рюмкой и всё время повторяла:
- Толя, не надо... Ну я прошу тебя - не надо!
Пальцы онемели от напряжения, и я, выпустив карниз подоконника, почти упал на землю.
- Ну что, видел жениха и невесту? - спросили меня ребята, столпившиеся под окном.
- Видел! - ответил я. И подумал, что они какие-то странные.
На другой день веселье всё ещё продолжалось, но всеобщее внимание уже привлекал один из гостей - житель соседнего дома: высокий угрюмый мужчина по имени Степан, он так напился, что уже не разговаривал, а только угрожающе рычал и выл. Наконец двое парней с трудом повели его домой. Часто спотыкаясь и мотая всклокоченной головой, он позволил довести себя до средины двора. Но когда навстречу ему с криками и бранью вышла из подъезда маленькая рябая женщина (его жена), он с неожиданной силой оттолкнул своих провожатых и кинулся на неё с криком:
- Убью! Ссука!!!
Та вскрикнула, бросилась бежать назад в свой подъезд. Степан, дико вытаращив белые глаза и размахивая длинными ручищами, погнался за ней, изрыгая ругательства. Мы, ребятня, со страхом наблюдали издали, как он, шатаясь и едва не упав на крыльце, скрылся в своём подъезде. Почти сразу оттуда раздался истошный женский крик, от которого всем стало страшно. Тут же из подъезда выскочила растрёпанная старуха и заголосила:
- Спасите! Убивают! Он её утюгом... О Господи, вызовите кто-нибудь скорую! Скорее!
- Надо милицию! - сказал кто-то.
- Где телефон? Пошли быстрее, покажешь! - отозвался другой.
В это время меня позвали домой. Возвращался я с впечатлением, что свадьбы, похороны и дни рождения чем-то похожи между собой, и все они почему-то невесело заканчиваются.
Долго ещё после этой свадьбы ребята нашего и соседнего двора ходили в "степанов" подъезд смотреть на пятно крови его жены, похожее на большую бурую кляксу, растёкшуюся по потресканной грязно-серой стене.
Мне не хотелось идти смотреть на это пятно, но когда рыжий вихрастый Сергей, ехидно улыбаясь, спросил:
- Ты чё, боишься?!
Я смело ответил:
- Пошли!
После осмотра пятна Сергей, видимо, желая до конца испытать мою смелость, предложил залезть на чердак этого же дома, на что я тоже "храбро" согласился, чтобы не прослыть "сыкуном".
Взойдя на последний, второй, этаж, с предосторожностями тихонько залезли вверх по узкой железной лестнице в чернеющий на потолке квадратный проём люка. Едва поднявшись, мы оказались в странном, сумрачном мире: сквозь разбитое стекло маленького слухового окна темноту резал косой луч солнца и упирался в пол, засыпанный чёрным шлаком; в тёплом, пыльном воздухе пахло голубями и кошками. Подойдя к оконцу, мы, вспугнув воробья, полюбовались сверху необычным видом нашего двора. Сергей сказал, что там, вдалеке, за крышами домов, проходит железная дорога, по которой можно уехать очень далеко - "куда хочешь"... Вдруг сзади нас что-то отчётливо заскрипело, мы быстро отскочили от окна и затаились в тёмном углу под скатом крыши. С ужасом мы разглядели, что из люка торчит чья-то лохматая голова. Голова оглянулась по сторонам, нехорошо выругалась хриплым мужским голосом, затем грозно спросила:
- Кого тут носит?
Мне показалось, что это Степан! Сердце от страха заколотилось у самого горла, мешая дышать. Сергей сжал моё плечо и жарко шепнул в ухо:
- Сиди тихо!
Мучительно долго сидели мы, неудобно скорчившись в тёмном углу, пока наконец эта страшная голова, пообещав, что "повыдергает ноги всем, кого тут поймает", наконец исчезла в проёме люка. С величайшей осторожностью, поминутно замирая от страха, мы, крадучись, кое-как выбрались с чердака, и радостные выбежали из опасного подъезда на залитый солнцем безмятежный двор. С тех пор я особенно подружился с Сергеем - он был верным товарищем в дворовых спорах и "приключениях", но одно мне не очень нравилось - он любил затевать опасные игры и соревнования: то мы с ним лазили в подвал искать "бабая", то дразнили пьяного кочегара из котельной, то клали патроны в костёр и т.д.
Когда настала зима, у нас во дворе сделали очень высокую ледяную горку. Ребята выдумали новую забаву: один катится с горы на санях, а другой стоит со своими санями у него на пути внизу - если никто не "забоится", то оба с криком, визгом, скрежетом саней сшибаются и летят как попало по длинной ледяной дорожке, от чего всем очень весело. Один раз, когда я, лёжа на своих санях, помчался вниз с горки, на моём пути неожиданно встал мой давний обидчик Женька Механиков. При моём приближении он неожиданно отскочил в сторону, оставив на моём пути свои тяжёлые, железные самодельные сани. При ударе о них я сильно распорол левую руку на сгибе ладони, после чего мне накладывали швы и она долго заживала, поэтому мои активные игры с ребятами временно прекратились.
Под Новый год мама водила меня на ёлку в свой техникум. Там, в огромном зале, у большой, красиво украшенной ёлки, Дед Мороз со Снегурочкой, после песен и хороводов, вручали всем ребятам одинаковые подарки. Дед Мороз мне не понравился - сразу было видно, что это молодой парень с ватной, съехавшей набок бородой, зато подарок был самый настоящий - его мне хватило почти на целую неделю. Наевшись сластей, я совсем перестал есть, как сказал папа, "мирскую пищу" - то есть первое и второе, чем приводил в отчаяние маму с бабушкой - они очень боялись, что я "испорчу себе желудок". Зато отец относился к этому совершенно спокойно, заявляя, что их у матери было семеро детей, жили впроголодь, питались чем придётся - и ничего, все выросли здоровыми!
- Не хочет - пусть не ест, проголодается - захочет! - утверждал он, но женщины его, к сожалению, не слушали. Однажды, после того, как бабушка заявила, что я "не встану из-за стола, пока не съем весь суп и жареную рыбу с картошкой", дошло до того, что я был вынужден потихоньку вылить суп из тарелки в валенки, которые сушились рядом на батарее, а рыбу скормить кошке, сидящей под столом. Всё это я тихонько проделал, пока бабушка "колдовала" у печки, стоя ко мне спиной, зато, повернувшись, она была приятно удивлена тем, как быстро "наладился мой аппетит". Я, конечно, понимал, что поступил нехорошо - но зато в результате все, включая кошку, были довольны.
За чаем бабушка интересно рассказала, что дедушка прочёл в газете, как какие-то "вредные американцы" запускают в нашу страну шпионские воздушные шары. На всякий случай я выглянул в окно, но в небе летала только стайка сизых голубей. На мой вопрос, где эти шары и зачем они, бабушка ответила, что летят они очень высоко и поэтому их не видно, а сделаны они чтобы всё тут у нас сфотографировать и навредить нам.
- А как они могут нам навредить? - стал допытываться я.
- Ну мало ли как - вот возьмут, например, и разбросают везде отравленные конфеты, а дети подберут их, и когда съедят, у них разболятся животы. Ты смотри никогда не ешь ничего подобранного во дворе, и даже если кто-то незнакомый угостит тебя чем-нибудь вкусным, скажи спасибо и откажись!
Такие разговоры внушали некоторую тревогу: оказывается, и во "взрослом мире" не всё хорошо и ладно, потому что есть где-то "злые люди", которые хотят нам навредить, но кто они и где - оставалось не вполне понятно. В памяти всплывал рисунок с корявыми чёрными человечками из дедушкиной газеты. Но долго думать об этом было некогда, надо было допивать чай, а потом идти учить азбуку с картинками.
Уже зима шла на убыль - дни становились длиннее, а мама стала всё чаще задерживаться на работе. Бабушка объяснила мне, что ей предложили вступить в Коммунистическую партию и поэтому у неё добавилось работы. На мой вопрос о том, что это за партия, последовал ответ:
- Это такое сообщество, которое объединяет самых лучших и честных людей для создания прекрасного будущего, когда всего будет в изобилии и отменят деньги.
- А тебе тоже предложили вступить? - поинтересовался я.