Клейтон Т., Крейг Ф. : другие произведения.

Трафальгар, часть первая: Прелюдия

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


Глава 1. Сторожевые башни Кадиса

  
   Кадис расположен на острове, на краю этой длинной узкой полоски суши, окруженной Атлантическим океаном. С башни Тавира, самой высокой из сторожевых башен города, можно непосредственно видеть место, где разыгралось сражение. Глядя на юг, видишь длинные песчаные пляжи, простирающиеся до мыса Трафальгар. Суда сражались в нескольких милях от берега, почти на горизонте, ближе к мысу Рош, чем к самому Трафальгару. В этом направлении можно наблюдать волны, разбивающиеся о скалистые отмели, которые до сих пор заставляют настораживаться мореплавателей. Позади, к северу и востоку, раскинулись сверкающие воды хорошо укрытой бухты Кадис-бей, а к юго-востоку виден главный судоходный канал, петляющий среди солончаков болотистого острова Исла-де-Леон (где по сей день находится главная военно-морская база Испании) и тянущийся вплоть до судостроительной верфи Ла-Каррака, где строились и ремонтировались корабли короля Испании.
   Солнечным днем - а большинство дней здесь солнечны - улицы старого города, радиально расходящиеся от основания башни, погружены в глубокий сумрак. Здесь мало, что изменилось с 1805 года: улицы слишком узки для значительного дорожного движения, и большинство людей ходят пешком, как и в те далекие времена. Исключением является лишь Аламеда - широкое авеню, выходящее на залив, где элегантные дамы Кадиса все так же укрываются в тени экзотических американских деревьев, растущих по его сторонам. В западной части города возвышается знаменитая, построенная в стиле барокко, церковь Иглесиа-дель-Кармен, где офицеры объединенного флота прослушали мессу перед выходом в море. Из окон отеля Парадор Атлантико можно наблюдать форт и маяк Сан-Себастьян на фоне заходящего солнца, окинуть взором водное пространство, где патрулировала когда-то эскадра Коллингвуда, блокировавшая Кадис, и в нескольких сотнях ярдов отсюда увидеть скалы, которые разодрали днище флагманского корабля адмирала Вильнева во время жестокого шторма, последовавшего вслед за сражением.
   В 1805 году Кадис был самым шикарным и процветающим городом Испании - не таким величественным, как надменный Мадрид, с его двором и аристократией, но намного более космополитичным. И другие испанские города были выкрашены в белый цвет, но никакой из них не сверкал подобно Кадису, фасады домов которого были облицованы белым мрамором. Некий писатель сравнивал его с "гигантским кораблем из алебастра, плывущим средь морских пучин". Перила многих балконов и решетки на окнах первых этажей были выкрашены в цвет морской волны. Окованные медью большие деревянные двери выходили в покрытые голубой плиткой внутренние дворики с роскошной тропической растительностью. Комнаты были отделаны красным деревом, позолотой, тонким стеклом и прочей фешенебельной роскошью из Италии, Франции и Англии. Красивые фасады приятно сочетающихся по стилю четырехэтажных зданий заслоняли крыши так, что эта белизна простиралась вплоть до голубого неба, прерываемая только черепичными шпилями и куполами церквей. И над всем этим как бы плыли 160 сторожевых башен, с которых кадисские торговцы осматривали горизонт в поисках возвращающихся домой судов. Тавира была официальной сторожевой башней и именно отсюда летом 1805 года городская стража наблюдала за кораблями британского флота сквозь свои длинные медные подзорные трубы.
  

* * *

  
   В свои пятьдесят семь лет Коллингвуд имел изрядный опыт путешествий, и, по его обоснованному мнению, теплый и ветреный Кадис имел "преимущество обладать великолепнейшим климатом в мире". В семь утра вторника 20 августа 1805 года он находился на борту своего флагмана "Дредноут", как обычно крейсировавшего в нескольких милях мористее Кадиса; при нем была его собака Баунс (Задавака). У Коллингвуда было всего лишь три линейных корабля, так как основная часть испанского флота была вне Кадиса. Один из линейных кораблей, "Колосс", в данный момент проверял судно под шведским флагом; многие испанские купцы пытались прорваться через блокаду, используя флаги третьих стран.
   Адмирал осмотрел гавань своей подзорной трубой и привычно насчитал восемь высоких мачт в ней. Еще четыре корабля стояли у входа в бухту. Коллингвуд отлично знал Кадис. Он блокировал его в военное время и посещал в мирное. На пути домой из Средиземного моря британские корабли часто останавливались здесь, чтобы принять груз серебра для безопасной доставки в Англию. Комиссионные составляли приличный дополнительный доход для британских капитанов. Подобные приработки редко выпадали в дни блокадной службы.
   Самопожертвование и долг были лозунгом современного флота, мощного, но раскиданного по миру, настолько переполненного амбициозными талантами, что он больше не обещал столбовой дороги от способностей к богатству, как это было пятьдесят лет назад. Однако успех все еще мог принести достаток. Коллингвуд был сыном обанкротившегося ньюкаслского купца, но благодаря своей удачной морской карьере он женился на дочери лорд-мэра в 1791 году. Периоды времени, проведенные вместе с Сарой, были короткими. В течение долгих лет, проведенных в блокаде французского флота в Бресте, он приучал своих капитанов быть такими же самоотверженными и дисциплинированными стоиками, каким и был он сам. Он был образованным и тонко чувствующим, суховатым, но с чувством юмора. Его письма временами были по-озорному забавны. Но он был суров: ненавидел пьянство и относился с недоверием к романам, особенно для девочек, которое усиливалось тем, что его старшей дочери, тоже Саре, исполнилось тринадцать. Он очень хотел попасть домой.
   Будучи командиром корабля, он был сострадателен, гуманен и справедлив, неохотно применял физические наказания. Он любил свои экипажи, и те отвечали ему признательностью и уважением. Но мнения его братьев-офицеров были противоречивы. Многим он был непонятен из-за его сдержанности. Один молодой офицер написал о нем позже как "о самовлюбленном старом медведе. Все признавали, что он был храбр, непреклонен, упорен и решителен, но у него было мало друзей и совсем не было почитателей. Телом и душой он был железом, и очень холодным железом".
    [] Адмирал Коллингвуд
   Каковы бы ни были его недостатки, Коллингвуд, без сомнения, был умен и хладнокровен, и именно эти качества проявились, когда поздним утром 20 августа на горизонте были замечены незнакомые паруса - сначала шесть, затем двадцать шесть, затем тридцать шесть. Коллингвуд не ожидал прибытия друзей. Единственным объяснением такой значительной силы было появление объединенного франко-испанского флота, о котором было известно, что он вышел в море под командованием вице-адмирала Пьера Вильнева. Британский флот охотился за этими кораблями шесть месяцев, и хотя Коллингвуд был предупрежден об их выходе из Эль-Ферроля в северной Испании, он никак не ожидал, что они пойдут на юг. Однако, несомненно, это были они у Кадиса, быстро приближаясь к крохотной эскадре Коллингвуда. Его пять кораблей - "Дредноут", "Колосс" и "Ахилл", с приданными эскадре фрегатом "Найджер" и бомбардирским кораблем "Тандер" - оказались в большой опасности, будучи застигнутыми между головными кораблями Объединенного флота и небольшой испанской эскадрой в Кадисской бухте.
   Офицеры "Дредноута" вновь направили свои подзорные трубы на Кадис. Пока никакой активности. Корабли Вильнева также не прибавляли парусов. Вероятно, они не сообразили, что корабли Коллингвуда - британские. Главная проблема Коллингвуда заключалась в том, что тихоходный "Тандер" находился ближе всех к надвигающемуся врагу, и необходимо было выиграть время для его отступления. Удаляясь очень медленно, как будто не существовало никакой опасности, адмирал пытался обмануть врага, чтобы дать возможность уйти "Тандеру". Уловка удавалась в течение двух часов, но затем часть сил отделилась от Объединенного флота и приступила к погоне. "Тандер" был бы неминуемо захвачен, если бы его капитан не догадался укрыться на мелководье трафальгарских отмелей, куда более крупные вражеские суда последовать не осмелились. Остальные корабли Коллингвуда имели достаточно преимущества в ходе, чтобы опередить своих преследователей и пройти Гибралтарский пролив. Обезопасив отход в Средиземное море, Коллингвуд послал на разведку свой самый быстроходный корабль "Колосс". Когда несколько вражеских кораблей попытались его атаковать, Коллингвуд изменил галс для поддержки "Колосса". Французы и испанцы ретировались в Кадис.
   На следующий день прибыл фрегат с предупреждением Коллингвуду о подходе Вильнева. Он отослал фрегат в Лондон с донесением о том, что французы уже в Кадисе.
  

* * *

   Карикатура Джорджа Вудварда "Испанский комфорт", опубликованная в начале 1805 года, лаконично показывала дилемму, стоявшую перед Испанией. На карикатуре Наполеон Бонапарт, угрожая испанцу, восклицает: "Клянусь императорским достоинством, я выбью из тебя дух, если не будешь сражаться", в то время как воинственный Джон Булль в одежде моряка парирует: "Клянусь синей курткой и штанами, я поколочу тебя, если ты будешь (сражаться)". Испания находилась между двумя забияками, опасаясь их обоих. Сухопутная граница делала страну уязвимой перед наполеоновской армией, крупнейшей в мире, в то время как ее морская торговля находилась во власти британского флота. Кадис ощущал это давление более, чем какой-либо другой город Испании.
   Население числом около 72 000 человек, из которых десятая часть иностранцы, продавало и покупало андалузские, южноамериканские и американские товары. Три четверти всей торговли громадной испанской империи проходила через этот порт. Именно в Кадис всегда приходил флот, доставлявший сокровища Нового Света, и почти все серебро оседало здесь. Каждая европейская страна, ведущая торговлю с Азией, имела свои офисы в этом городе, так как восточная торговля осуществлялась наличными, и серебряную монету можно было получить в Кадисе. Имелись близкие связи с Францией, которая экспортировала ткани и другую мануфактуру через Кадис в Латинскую Америку, но крупнейшим экспортным рынком для Испании была, безусловно, Великобритания.
   Лондонским представителем в Кадисе был Джеймс Дафф, торговец хересом, который прожил в Андалузии так долго, что даже англичане называли его доном Диего. Он поселился в Испании в 1765 году в возрасте двадцати девяти лет. До сих пор неженатый, он постарел, но не потерял проницательности и остроты ума. Он обладал значительным состоянием - британцы покупали больше вина из Испании, нежели из Франции - а его лондонским агентом был Джордж Сандеман, компания которого процветает до сих пор. Дафф контролировал взлеты и падения в британских отношениях с Испанией и пытался по возможности сглаживать противоречия.
   В перерывах между войнами, вторжениями и блокадами Испания старалась модернизировать и лучше эксплуатировать свои южноамериканские провинции. Серебряные шахты Новой Испании, Перу и Ла-Платы восстанавливались, а Куба становилась соперником британским и французским "сахарным" островам Карибского бассейна. Для защиты этих владений и охраны морского пути к ним Испания вкладывала значительные инвестиции в свой военно-морской флот; к 1790 году она обладала таким же числом кораблей, как и Франция. Наиболее обещающих молодых офицеров обучали математике, астрономии, навигации и картографии, в то время как Армада Эспаньола, т.е. испанский флот, прикладывал усилия к исследованию, описанию и картографированию громадных ресурсов Империи.
   Одним из таких героев нового исследовательского флота Испании был Дионисио Алькала Галиано, одаренный математик, прославленный навигатор и опытный исследователь. Он был англофилом не из политических соображений, а из научных, так как полагал, что британские математики превосходят французских. Он восхищался профессионализмом британских моряков и даже немного говорил по-английски. Знание английского языка было редким в те времена среди европейцев (купцы и морские офицеры разных наций обычно общались на французском языке) и он был горд своим умением.
   Галиано участвовал в съемке побережья Иберийского полуострова для первого скрупулезного испанского атласа побережья полуострова (Atlas MarМtimo de EspaЯa), затем в съемке Магелланова пролива и в картографировании Азорских островов. Вместе со знаменитым исследователем Алехандро Маласпина он отправился в рейс для производства съемок побережий всей Испанской империи. В 1792 году по приказу короля Карлоса IV Галиано предпринял поиски Северо-Западного прохода от западного к восточному побережью Северной Америки (начиная с пролива Ванкувер) и доказал, что такого прохода там не существует.
   В 1794 году, когда Галиано вернулся в Испанию, его страна уже воевала. Безбожная Французская республика казнила Людовика XVI, и католическая Испания боролась с французскими республиканцами бок о бок с Британией. Но поражения на французской границе вынудили короля в 1795 году запросить мира. Годом позже Франция опять заставила воевать испанцев, на этот раз в качестве своих союзников против Британии. Эта война привела к блокаде Кадиса британским флотом, и Галиано было приказано прорвать ее и отправиться в рискованное плавание в Вера-Крус (современная Мексика) для того, чтобы доставить оттуда так требующееся для войны серебро. В конце 1798 года он вышел из Кадиса, ускользнув от зорких глаз блокирующей эскадры. Вернулся он следующей весной с двумя кораблями и тремя фрегатами, нагруженными серебром, добычей, о которой мечтали британские капитаны. Следуя необычным маршрутом вне видимости берегов, полагаясь только на свои приборы и расчеты, он перехитрил корабли, посланные на его перехват, и привел флотилию с сокровищами в Сантонью. Под впечатлением этого успеха правительство вторично послало его в Новый Свет. На этот раз возвращение было безопасней: война закончилась до его прихода.
   Каким-то образом Джеймс Дафф ухитрялся, оставаясь всю войну в Кадисе, посылать время от времени письма, даже в то время, когда британский флот перехватывал идущие в Кадис суда с сокровищами, захватил остров Тринидад и одержал победу над испанским флотом в крупном морском сражении у мыса Сан-Винсент. Кадис ужасно пострадал за это время: постоянная блокада порта британцами уничтожила его заморскую торговлю. За пять военных лет британцы захватили товаров стоимостью, равной годичному бизнесу Кадиса в мирное время. Невзгоды прекратились с завершением боевых действий в 1801 году. Дафф и его испанские друзья радовались резкому возрождению благосостояния. Но мир продлился недолго. Новая англо-французская война, объявленная 18 мая 1803 года, угрожала еще большими потерями.
   Наполеон принудил короля Карлоса IV подписать договор, который обязывал Испанию сражаться на стороне Франции. Отчаянно пытаясь избежать еще одного конфликта с Британией, Испания стремилась остаться нейтральной. В качестве альтернативы присоединению к войне Мадрид втайне предложил правительству Наполеона значительную субсидию; начались долгие мучительные переговоры.
   Вице-адмирал Горацио Нельсон, поставленный во главе средиземноморского флота, очень хотел раскрыть истинные намерения Испании и поэтому возобновил старые связи с Джеймсом Даффом. Адмирал напомнил консулу, чья деловая репутация зависела от освященного временем доверия, что "в следующем январе исполнится двадцать семь лет со дня нашего знакомства". Нельсон впервые посетил Кадис в 1777 году, где, будучи 18-летним исполняющим обязанности лейтенанта, завязал контакты с виноторговцем. Он попросил Даффа составить доклад о военно-морских приготовлениях Испании. Но докладывать было особо нечего: испанцы искренне пытались остаться нейтральными и их корабли оставались разоруженными. Летом 1803 года Дафф подтвердил, что "в их арсеналах ничего не происходит; они распустили команды, и тем позволено было разойтись по домам". Они не прикладывали никаких усилий снабдить корабли и "вообще в арсенале была тотальная нехватка строевого леса, а имеющийся был из испанской сосны; да и в других отношениях снабжение было скудным". Дафф передал добрые пожелания адмирала своим друзьям среди испанских офицеров Кадиса, стремясь поддержать их дружеские чувства (к Англии). В октябре 1803 года он писал: "Я твердо уверен, что нейтралитет Испании обеспечен полностью".
   Нельсон был убежден. Он писал одному из своих офицеров: "Я придерживаюсь мнения, что Испания не имеет ни малейшего желания вступать в войну с Англией, и также не думаю, что Англия непременно хочет воевать с Испанией". Но многих британских морских офицеров привлекала идея войны с Испанией из-за возможной частной выгоды, которую она могла принести; в течение года один из них сумел создать кризис. В сентябре 1804 года испанцы посадили войска на корабли в Эль-Ферроле для подавления восстания в труднодоступной Стране басков. Александр Кокрейн, командир британского отряда кораблей, наблюдавшего за Эль-Ферролем, доложил в Лондон, что, по его мнению, восстание басков было только предлогом для вооружения кораблей, "слишком неубедительным, чтобы принять его". Кокрейн был неправ: после его демарша испанцы немедленно вернули войска в казармы. Но на основе его ошибочного вывода адмиралтейство послало приказ задержать четыре испанских фрегата, везущих серебро из Южной Америки в Кадис.
   Адмиралы Уильям Корнуоллис (блокадная эскадра у Бреста) и Нельсон (Средиземноморская эскадра) получили приказы выделить по два фрегата для выполнения этой задачи. Нельсон отчетливо представлял, какова будет реакция испанских капитанов на подобное требование. Он осознавал, что единственным способом избежать кровопролития была бы посылка настолько превосходящих сил, чтобы испанские фрегаты могли сдаться без ущерба для своей чести. В соответствии с этим он отрядил на это дело весьма способного капитана линейного корабля "Донегал" сэра Ричарда Стрэчана с четырьмя фрегатами. Распоряжения Нельсона, однако, поступили к тому неделей позже, когда столкновение уже произошло.
   Два фрегата из метрополии соединились с двумя, уже несущими службу у Кадиса. Испанцы появились неожиданно рано утром 5 октября 1804 года. Результатом была кровавая баня. Испанские фрегаты были переполнены семьями, женами и пожитками дипломатов и морских офицеров, возвращавшихся домой из Монтевидео, и ни в каком отношении не были готовы сражаться. Но, столкнувшись лицом к лицу с равным количеством вражеских фрегатов, испанский командир отказался от сдачи и попытался прорваться в Кадис. Британцы атаковали с воодушевлением, подогреваемым невероятной суммой призовых денег на кону. Испанский фрегат "Мерседес" загорелся и взорвался. Капитан, его жена и семеро детей, а также еще девятнадцать испанок с детьми погибли. На глазах одного из офицеров, Диего Альвеара, находившегося со своим старшим сыном на другом фрегате, погибли жена и остальные дети. Часть женщин и детей погибли под британским огнем.
   Поведение британского правительства встретило осуждение во всей Европе. Достойно удивления, однако, то, что сообщал Пьер Гурреж, французский капитан, застрявший в Кадисе: народ там "пытался оправдать поведение Англии... в надежде, что это нападение не расстроит согласия между двумя нациями". Антонио Алькала Галиано, сын Дионисио, молодой, но проницательный свидетель происходящих событий, видел, что население было разделено. "Акт пиратства... наполнил испанцев печалью и гневом", писал он, и в то же время в Кадисе было много людей, считавших, что именно амбиции Франции, и в особенности личные амбиции человека, который недавно объявил себя императором, "представляли подлинную угрозу независимости Испании". Профранцузская фракция Кадиса называла таких людей мамлюками.
   Мать Антонио и его дядя Хуан были пылкими и решительными мамлюками, ненавидящими Наполеона. Так же, как и другие, они были шокированы британским нападением на фрегаты, в то же время они признавали резонным недовольство англичан испанским правительством и тем, что нейтралитет Испании играл на руку Франции. Признавая, что честь требует сражаться, они обвиняли Францию во втягивании их в войну, которую они считали катастрофой. Дионисио Галиано не был ни мамлюком, ни сторонником Франции. Он был слишком погружен в научные штудии и свою профессию для того, чтобы проявлять интерес к политике. Но и он тоже пришел в ужас от этого нападения и немедленно изъявил желание вернуться в строй.
   В Мадриде чаша весов склонилась на сторону профранцузской партии и 12 декабря 1804 года Испания объявила войну Британии. Двумя месяцами спустя Дафф информировал Нельсона о своем неминуемом отъезде: "В свете войны с этой страной, мое пребывание здесь представляется рискованным... и думаю, что отъезд не за горами". Ухитрившись добиться свободы для британского офицера, который занимался разведкой по поручению Нельсона и потерпел крушение во время шторма возле Кадиса, он попросил Нельсона пропустить несколько шедших домой из Ливорно судов, принадлежавших кадисским англофилам. Дафф намеревался уехать в Англию летом, но не смог. Признаком того, что андалузцы не желали рвать все связи с Британией, а также личного к нему отношения как к "любимому и высоко уважаемому", было то, что дон Диего Дафф оставался там и продолжал быть всем известным как британский консул в Кадисе.
   Испания установила жесткие пределы своей поддержке французскому союзнику. Испанский адмирал Федерико Гравина, будучи послом во Франции, имел инструкции, запрещающие отправлять испанский флот в Брест, как это было в ходе минувшей войны. Секретные инструкции Гравины гласили: "Так как не в интересах Испании посылать наши силы в Брест, следует избежать этого в целях как усиления защиты своего побережья, так и ослабления возможности успеха союзника в высадке десанта в Англию". В течение всей кампании до Трафальгарской битвы испанцы пассивно саботировали планы вторжения в Британию. Мадрид стремился поддерживать баланс сил между своими двумя могущественными соседями, и считал полную победу Наполеона столь же ужасной для Испании, как и его полное поражение.
  

* * *

   Его Императорское и Королевское Высочество Наполеон Бонапарт, император Франции и король Италии, не страдал подобными противоречивыми чувствами и надеялся, что 1805 год будет годом, в котором он решит судьбы всего мира. С этой целью он разработал стратегию вторжения и покорения Британии. Она была захватывающей своим размахом и целью: он будет перемещать флота с такой же агрессивной самоуверенностью, с какой он двигал войска на полях сражений. Но для ее успеха было необходимо, чтобы адмиралтейство в Лондоне попалось на его уловку.
   Наполеон намеревался отвлечь обманным маневром значительные силы британского флота в Вест-Индию перед тем, как он внезапно соберет все свои ресурсы в Английском канале (Ла-Манше) для вторжения в южную Англию. В марте он отдал приказ адмиралу Вильневу выйти в море с 11 линейными кораблями из французской средиземноморской базы Тулон, соединиться с испанским флотом в Кадисе, пересечь Атлантику и ждать прибытия подкреплений. Нельсон преследовал Вильнева, имея 10 линейных кораблей. В конце мая приказы Вильневу были изменены. Ему следовало атаковать британские владения в Карибском море, по прошествию некоторого времени вернуться в Европу, присоединяя к себе корабли из Эль-Ферроля (северная Испания), Рошфора и Бреста в западной Франции. Затем он должен был войти в Английский канал с шестьюдесятью кораблями (или более), количеством, достаточным для эффективной поддержки французской армии во время ее смелого броска через пролив до того, как британский флот перегруппирует свои силы. Задержанный плохой погодой и упорным сопротивлением британского гарнизона на Маврикии, Вильнев вышел 4 июня для захвата очередного острова. 8 июня ему посчастливилось захватить конвой британских торговых судов. От них он узнал о прибытии Нельсона в Вест-Индию. Узнав это, Вильнев решил немедленно направиться в Ла-Манш.
   К счастью для британцев, отправленное Нельсоном наблюдать за флотом Вильнева быстроходное посыльное судно вовремя добралось до Англии, и поздно вечером 8 июля Адмиралтейство было извещено о передвижении французов. Опасаясь будить раздражительного первого лорда Адмиралтейства, сэра Чарльза Миддлтона, лорда Бархема, адъютанты только поутру передали ему сообщение. Он был вне себя от случившейся задержки. Все еще в ночной рубашке, восьмидесятилетний джентльмен на скорую руку написал несколько распоряжений, которые должны были расстроить замыслы французов. Вильнев не прорвется в Ла-Манш беспрепятственно, как надеялся Наполеон.
   22 июля британские силы в количестве пятнадцати линейных кораблей под командованием вице-адмирала, сэра Роберта Кальдера перехватили двадцать кораблей Вильнева мористее мыса Финистерре, северо-западной оконечности Испании. В условиях плохой видимости корабли вступили в схватку, закончившуюся без результата. После двухдневного противостояния при практически полном отсутствии ветра противники потеряли друг друга из вида. С поврежденными кораблями, недостатком провизии, большим количеством больных, Вильнев направился в ближайший дружественный порт Виго, находящийся непосредственно к северу от португальской границы. Спустя несколько дней он перешел в расположенные несколько севернее порты-близнецы Ла-Корунья и Эль-Ферроль, где он соединился с другими французскими и испанскими силами.
   Теперь Вильнев имел двадцать восемь линейных кораблей в приемлемом состоянии. Все, что оставалось сделать, по мнению Наполеона, это направиться в Брест, соединившись по пути с пятью кораблями, которые уже вышли из Рошфора, разблокировать Брест и двадцать пять линейных кораблей, находившихся там, и прибыть в Булонь. Но, к ярости Наполеона, Вильнев остался в Ла-Корунье.
   Как в Британии, так и на самом флоте люди ощущали нависшую на ними грозную опасность. Против двадцати одного вражеского корабля в Бресте, плюс двадцати восьми Вильнева и пяти из Рошфора, британцы могли противопоставить в этот момент только двадцать шесть. "Соединение Враждебнава флота угражает незовисемости Великобритании", писал матрос 1 класса Джеймс Мартин с линейного корабля "Нептун", только что вернувшегося в Плимут для производства ремонта и пополнения запасов. Он был обеспокоен тем, что "Британский флот был Разсридаточен по розличным Тиатрам, и то немногое, что мы можем рикрутиравать дома - Полная Никампитентность".
   Последующие события для Мартина не были ободряющими. "Нептун" был направлен под команду сэра Роберта Кальдера, блокировавшего Эль-Ферроль. Оценив силы Вильнева, Кальдер счел свои восемь кораблей недостаточными, чтобы запереть противника в гавани, и решил присоединиться к более крупным силам Корнуоллиса у Бреста, что он и сделал 13 августа. Двумя днями позже, к неимоверному облегчению Мартина и его соплавателей, из Вест-Индии прибыл Нельсон с двенадцатью кораблями.
   Капитан "Нептуна" Томас Фремантл был старым товарищем Нельсона, служившим под его командой на фрегате в Средиземном море: "Мой корабль был единственным, с кем пообщался Нельсон. Я спустил шлюпку на воду, Проби [лейтенант Гранвиль Проби] доставил ему все имевшиеся у меня газеты и поговорил с ним пару минут. Нельсон выглядел неважно, сказал Проби, и передал мне его слова - я полумертв". Нельсон отбыл в Англию для непродолжительного лечения, оставив десять кораблей для подкрепления сил, охранявших подходы к Ла-Маншу.
   Кальдера с восемнадцатью кораблями, среди которых был и "Нептун", послали назад к Эль-Ферролю следить за Вильневом. Эскадра была уже почти в пределах видимости испанской военно-морской базы, когда во вторник, 20 августа, "на горизонте появился корабль под всеми парусами и подал пушечный сигнал лечь в дрейф". Этим кораблем оказался фрегат "Наяда", доставивший известия о противнике. За несколько дней перед этим, недалеко от Эль-Ферроля, "Наяда" с трудом ускользнула от французского флота, маскировавшегося под британский и использовавшего правильные британские сигналы, запрашивая "Наяду" идентифицировать себя. Французские фрегаты произвели залп по спасавшейся бегством "Наяде". Это не мог быть кто-либо иной, нежели Вильнев. Но куда он пошел? На самом деле он прибыл в Кадис утром того же дня, 20 августа, чуть не застав врасплох Коллингвуда, но никто в эскадре Кальдера еще не знал об этом. На борту "Нептуна" капитан Томас Фремантл, матрос Джеймс Мартин и их соплаватели готовились к бою, сознавая, что если их восемнадцать кораблей найдут двадцать восемь вильневских, то британский народ ожидает от них уничтожения неприятельского флота или гибели в попытке добиться этого результата.
  

* * *

   Весь день 20 августа Наполеон провел в Булони, инспектируя войска и проклиная Вильнева. Все было готово. Императорская гвардия и кавалерия были с ним. В первой волне десанта 1700 специально подготовленных плавсредств могли вместить 113000 человек и 5600 лошадей. Вторая волна из 590 транспортов - 48000 человек и 3400 лошадей. Наполеон был человеком, чьи приказы выполнялись. Он верил в возможность покорить Британию. Все, что требовалось - это достаточное количество боевых кораблей, чтобы прикрыть его транспорта в течение нескольких дней. С вершин прибрежных дюн император мог без труда разглядеть Англию, и элита "Английской армии" (Armee d'Angleterre), так же, как и он сам, с нетерпением ожидали прибытия флота. Наполеон прибыл в армию в начале месяца и последнюю неделю он каждый день ожидал увидеть на горизонте паруса Вильнева.
   В то самое время, когда император кипел от гнева, Вильнев отплыл в Кадис. Он одновременно и стыдился отказа от похода в Булонь, и был убежден в правильности своих действий. Он не верил, что его корабли могли бы победить британцев в битве на равных условиях, и опасался того, что может произойти с его моряками в Английском канале. Его экипажи, набранные в Провансе, Аквитании, Андалузии и Галиции, были слабо знакомы с этими опасными водами. Кроме того, здравый смысл подсказывал Вильневу, что теперь было уже бесполезно следовать планам Наполеона, учитывая, что британцам о них все известно. В Ла-Корунье и Эль-Ферроле его беспокойство усилилось под влиянием своего испанского коллеги адмирала Федерико Гравина, секретные инструкции которого запрещали ему идти в Брест или принимать участие в высадке на Британские острова. Испанский адмирал старался не доводить их разговоры до той черты, когда он будет вынужден открыть карты и отказаться идти на север, а представлял свое нежелание поступить так обычным здравым смыслом. 3 августа Гравина в самых вежливых и убедительных выражениях проинформировал морского министра Наполеона Дени Декре о том, что, по его мнению, попытка вторжения уже провалилась.
   В этот же день Вильнев написал своему старому и испытанному другу Декре, что, при невозможности сделать что-либо другое, он отправится в Кадис и соединится там с испанской эскадрой. В этой хорошо защищенной и безопасной гавани он сможет отремонтировать корабли и пополнить запасы. 7 августа он писал Декре: "Я готов к отплытию, но не знаю, что буду делать". Его беспокоили восемь кораблей, появившихся недалеко от Эль-Ферроля. Это мог быть Нельсон. "Они последуют за нами", писал он Декре. "Мне бы не хотелось встретить их двадцать или более кораблей. Наша морская тактика устарела. Мы не умеем ничего, кроме линейного построения, а это именно то, чего желает противник".
   Вильнев был выходцем из древнего дворянского рода, потомком мальтийских рыцарей. Его не привлекала возможность быть покрытым позором за уклонение от битвы, а также он опасался реакции императора на свое поведение. Ни в коей мере его не воодушевляло присутствие на борту императорского адъютанта, генерала Жака-Александра Лористона, командующего экспедиционными силами, которые сопровождали его до Мартиники и назад. В то время как Вильнев докладывал своему другу Декре о недостатках в людях, кораблях и береговом обслуживании, Лористон еженедельно писал непосредственно Бонапарту свои письма, в которых детально расписывал чрезмерную осторожность Вильнева и отсутствие у него всяческой инициативы. Лористон любил давать советы Вильневу, а тому, в полном соответствии с истинным духом флотско-армейского "сотрудничества", нравилось отклонять их с, как выражался Лористон, "наглым высокомерием и саркастическим равнодушием".
   С проходившего мимо торгового судна они узнали, что в районе Кадиса находилось всего три британских корабля, и адъютант Наполеона предложил послать вперед под покровом ночи адмирала Шарля Магона с шестью кораблями с тем, чтобы на рассвете захватить британцев врасплох. Но Вильнев был озабочен докладом, что за его эскадрой следует "хвост", и проигнорировал этот совет. Лористон доложил Наполеону, что англичане смогли улизнуть только потому, что эскадра подошла в дневное время. Окрестные рыбаки сообщили, что, приди французы ранним утром, когда дул южный ветер, англичанам не удалось бы так легко уйти. Но Вильнев был слишком осторожен и не желал ни малейшего риска. "Короче говоря, сир, страх перед Нельсоном преобладал", писал Лористон. Более смелые среди флотских офицеров были также недовольны. Драчливый и деятельный Магон, еще более раздраженный вызывающим поведением кораблей Коллингвуда при их отходе, был в бешенстве от упущенной возможности.
   Приветственные флаги развевались над сторожевыми башнями сверкающего Кадиса, толпы народа заполонили Аламеду и балконы домов - но флот, величественно входивший в Кадисскую гавань, никоим образом нельзя было назвать ни объединенным, ни единым, ни счастливым.
  

* * * * *

  

Глава 2. Рождественский пудинг в опасности

  
  
   Вице-адмирал Горацио Нельсон пробыл в Лондоне всего несколько дней, когда какой-то иностранный турист обратился к нему на улице. Это был Андреас Андерсен Фельдборг, датский писатель, посетивший Англию с целью сбора впечатлений для своей новой книги. Он хотел показать Нельсону свою предыдущую работу, посвященную сражению при Копенгагене. В 1801 году Нельсон атаковал стоявший на якоре вблизи своей столицы датский флот, чтобы вывести Данию из "Вооруженного нейтралитета северных стран". Предприятие было опасным, и битва была жестокой. Благодаря своевременно предложенному перемирию, а также собственным дипломатическим способностям Нельсона англичанам удалось одержать победу в битве, в которой продолжение боевых действий легко могло бы превратить ее в поражение. К счастью для британцев, Нельсон обладал способностями не только флотоводца, но и дипломата. Деятельный и убедительный как в переписке, так и в личном общении, Нельсон, несомненно, был самым харизматическим лидером британского флота за все время его существования. "В результате он стал всемирно известным воплощением ужаса для всех морских держав" - так Томас Фремантл цитировал слова письма, полученного из дома от одного из своих домочадцев.
   Нельсон пригласил Фельдборга с его книгой к себе в дом в Мертоне, бывшим в те времена деревней неподалеку от юго-западной окраины Лондона. Датчанин оставил живописное описание своего визита 26 августа 1805 года. Он прибыл в экипаже и проехал мимо сторожки по посыпанному гравием, обрамленному густой растительностью подъезду к поместью Мертон-Плейс, внушительному зданию из красного кирпича, которое Нельсон приобрел в 1801 году для себя и свое возлюбленной Эммы, леди Гамильтон. Ожидая в вестибюле, Фельдборг любовался мраморным бюстом адмирала, картинами и другими раритетами, среди которых был и громоотвод с французского флагмана, взорвавшегося во время Нильской битвы. Затем его провели в "величественные апартаменты", где его взор немедленно привлекла внимание сидевшая подле окна леди Гамильтон, и только спустя некоторое время он обнаружил адмирала, расположившегося в полной парадной форме в кресле у двери. Нельсон не отказал себе в удовольствии произвести впечатление, что было типичным для этого человека, любившего извлекать театральные эффекты из всего, что он делал.
  
  ;Адмирал Нельсон [] Адмирал Горацио Нельсон
  
   Во время разговора Фельдборг заметил, что " пронзительный взгляд его единственного глаза как бы освещал его обличье, смягчая жесткость и придавая более приятный вид его суровым чертам". Нельсон был хрупкого сложения, невысок - 5 футов 7 дюймов роста - и с выдающимся носом. Он не был красив, не был даже тогда, когда его правый глаз и правая рука были на месте, но он производил глубокое впечатление: " Все его обличье вызывало глубокое благоговение, особенно, когда его взор устремлялся горе. В нем не было гордости своим званием; но он излучал такую степень достоинства, присущую людям выдающихся качеств, что пленял других всем своим видом".
   Обходя дом, Фельдборг заметил, что тот представляет собой что-то вроде театра. Один из друзей Нельсона, Гилберт Элиот, лорд Минто, как-то жаловался, что "не только комнаты, но и весь дом, включая лестничные площадки, заполнен ни чем иным, как портретами его и ее, всех размеров и видов, изображениями его боевых сражений, гербами, памятными табличками в его честь, флагштоком "Л'Ориента", и прочая, и прочая". Минто полагал это "избытком тщеславия, противоречащим цели, для которой все это было предназначено". Тщеславие здесь присутствовало без сомнения, однако эти украшения вполне соответствовали дому, который гораздо чаще посещался туристами, чем своим владельцем. В отсутствие Нельсона Мертон-Плейс стал национальной святыней, домом ведущего воина страны, ее единственного надежного щита против ужасающего Бонапарта.
   Нельсон был сыном непримечательного сельского священника из северного Норфолка. Он получил образование в школах Норвич-Скул и Норт-Уолшем, затем в возрасте 12 лет поступил на корабль, находившийся под командой его дяди, Мориса Саклинга. В 1777 году он сдал экзамен на чин лейтенанта, что при его 18-летнем возрасте было нарушением правил, однако к тому времени он уже побывал в Арктике, Индии, Америке и Вест-Индии. В 20 лет он получил чин "полного" капитана (post captain), что означало, что он мог стать контр-адмиралом до того, как достигнет сорокалетнего возраста, так как продвижение по службе после капитанского звания производилось по старшинству, а не по заслугам.

Молодой Нельсон [] Молодой Нельсон

  
   Как это и было принято, высокопоставленный дядя Нельсона продвигал своего племянника по службе в начале его карьеры, но Нельсон и сам стал быстро выделяться своими способностями. Во время войны с революционной Францией он произвел благоприятное впечатление сначала на лорда Худа, а затем на сэра Джона Джервиса, адмиралов, бывших командующими Средиземноморским флотом, и Джервис произвел его в коммодоры действующей отдельно эскадры, хотя он по-прежнему имел звание кэптена [капитана 1 ранга в российском флоте]. Репутация Нельсона как героического воина вела свое происхождение от колоритного отчета о битве при Сент-Винсенте в 1797 году, написанного и опубликованного им совместно со своим другом Эдуардом Берри. Затем последовали два смелых, хотя и неудачных, нападения на Кадис и Тенерифе, которые поддержали его репутацию как агрессивного военачальника. Но только уничтожение французского флота в Нильском сражении 1798 года сделало ему имя. Граф Спенсер, тогдашний первый лорд Адмиралтейства, упал в обморок от облегчения при получении этой новости.
   После этого триумфа, который на время запер Наполеона в Египте и помешал его планам продвижения на восток к Индии, Нельсон становится самой популярной личностью того времени. Появились ленты Нельсона, табакерки Нельсона, веера Нельсона, чашки и кувшины Нельсона. Люди носили кулоны и брелки с девизом "Нельсон навсегда". Неиссякаемый поток печатных изданий и цветистых заголовков в газетах и журналах еще больше укрепили его статус национального героя. Эмме Гамильтон не было нужды покупать фаянс и гравюры, украшавшие буфеты и стены Мертон-Плейса: благодарные производители и издатели дарили их для выставления на свет, а вздохнувшие с облегчением купцы Ост-Индской и Вест-Индской компаний подарили ей столовое серебро. Король Англии сделал Нельсона виконтом; король Неаполя сделал его герцогом Бронте. От турецкого султана он получил в дар огромного размера челенг (перо с алмазом), предназначавшийся для ношения на тюрбане, который Нельсон носил на своей шляпе. Это являлось высшей турецкой наградой за доблесть.
  

* * *

  
  
   До прочтения лондонских газет Нельсон полагал, что встретит острую критику за провал попыток поимки Вильнева. Вместо этого он встретил описания его как спасителя вест-индских владений. Перед его приездом город ударился в панику при получении известий о соединении Вильнева с адмиралом Гравина и последующем движении его через Атлантику на восток. Нельсон также узнал, что страна - или, во всяком случае, лондонская пресса - была взбешена тем, что сэр Роберт Кальдер не пожертвовал своими кораблями и не провел решительное сражение с Вильневом; также писали, что, будь Нельсон на его месте, все обстояло бы иначе.
   Между тем, газеты провозглашали: "Движения на французском берегу дают повод к мысли о том, что вторжения в Англию следует ожидать незамедлительно". По информации, поступавшей из Парижа, "большое количество войск марширует со всех частей страны к портам пролива. Огромная резервная армия накапливается на небольшом расстоянии от побережья. Все высшие офицеры, назначенные на командные посты в предполагаемой экспедиции против Англии, отправились к местам дислокации своих войск".
   Лихорадка вторжения продолжалась уже в течение многих месяцев. Бонапарт с самого начала войны в 1803 году угрожал пересечь Английский Канал (Ла-Манш), и к лету 1805 года каждый британец знал, что вторжение неминуемо. Армии Франции, а также ее баварские и голландские союзники разбили лагеря вдоль всего побережья от Булони до Шельды, и каждый день приносил все новые и новые подтверждения неминуемой атаки. Воинство Наполеона до сих пор побивало любые силы, посланные против него. И если они достигнут Англии, кто может знать, на какую сторону склонятся местные демократы и инакомыслящие, не говоря уж об ирландцах? Правительство прилагало отчаянные пропагандистские усилия для удержания Джона Булля на стороне Высокой Церкви и государства против кровожадных французских революционеров. Карикатурист Джеймс Джилрей был приватно проинструктирован министрами, и в мае 1803 года создал незабываемый имидж свирепого, истеричного Наполеона в своей работе Maniac Ravings (Маниакальный бред). Другие печатные издания, показывавшие кошмарные видения гигантских укрепленных колесных пароходов, туннелей под проливом и эскадр громадных воздушных шаров, способствовали волнам паники. ( В действительности, французы рассматривали, но отбросили такие диковинные заморские идеи; в сентябре 1803 года некий Роберт Фултон, американец, даже предложил Наполеону построить достаточное количество подводных лодок для блокады Темзы.)
   Военно-морские базы Чатама, Ширнеса, Плимута и Портсмута были связаны с Адмиралтейством семафорным телеграфом, и цепь сигнальных башен спешно строилась для передачи мгновенных сообщений о вторжении. Во всех стратегических пунктах южного побережья были размещены береговые батареи; старые крепости были укомплектованы личным составом. В августе 1805 года было утверждено строительство башен Мартелло для затруднения высадки десантов. Низменность Ромней-Марш была приготовлена к затоплению, и за ней проектировался канал для нужд армии.
   В южной Англии тренировались 385 тысяч плохо вооруженных добровольцев. Лондонские полки имели приказы быть готовыми к немедленному выступлению. Побережье охраняли восемьсот рыбачьих судов и речных плавсредств "Морского ополчения", вооруженные пушками и насчитывавшие в своем составе еще 25 тысяч человек. Газеты сообщали, что адмирал лорд Кейт, командующий морскими силами Канала, "отослал свою семью с побережья в связи с неминуемой угрозой вторжения".
   Пресса, лишенная какой-либо достоверной информации о военной ситуации за проливом, изливала потоки брани на "Узурпатора-Цареубийцу". Британские журналисты не имели ни малейшего сомнения в его наступательных намерениях и ожидали, что он не пожалеет французских жизней для "предприятия, которое, окажись оно успешным, предоставит возможность Франции сокрушить любую державу в Европе":
   "Наше благосостояние, наша слава и наше сопротивление его планам всемирной гегемонии терзают его ум и гложут его сердце, возбуждая смертельную ненависть, которая затопила бы наш остров в крови! Когда бы ни пришел день столкновения, мы полны надеждой и верой, что он окончит период его тщеславия, репутации и мощи; и что берега Британии, ощетинившиеся штыками ее отважных защитников, будут сверкать как молния, принося уничтожение самонадеянным захватчикам".
   Сколь бы ни были хвастливы газетчики со своими ощетинившимися штыками, уравновешенные люди понимали, что враг должен быть остановлен в море. Лучшая часть небольшой профессиональной армии Британии была выкошена болезнями после вторжения в Санто-Доминго (ныне Гаити) в 1795 году. То, что осталось, не остановит закаленные в боях легионы Наполеона, если они достигнут берегов. Даже перерезывание коммуникаций не будет являться гарантией успеха. Солдаты Наполеона известны своей неприхотливостью в походах. Именно поэтому очень многие были взбешены безрезультатностью первого боевого столкновения Кальдера с Вильневом. И поэтому же, обнаружив соединенный флот во второй раз, люди Кальдера приготовились к жертвенному кровопролитию.
   Известия о выходе Вильнева из Эль-Ферроля и его возможном приближении к Каналу достигли Адмиралтейства 21 августа, в тот самый день, когда Нельсон появился с докладом у лорда Бархема. Он понял, что его побывка в Мертоне будет непродолжительной. Позднее этим же днем он побывал в Управлении Флота (Navy Office), попробовал пройтись по магазинам, но "публичное появление на улицах лорда Нельсона, покрывшего за минувшие пять недель обширные пространства океана, привлекало всеобщее внимание".
   Возбужденное население нуждалось в герое, и куда бы ни шел в течение этой недели Нельсон, всюду собиралась толпа. Американский турист, видевший его на улице Стрэнд, заметил, что "когда он входил в магазин, у дверей собиралось полно народа, ждавшего его выхода, и сопровождавшего его на улицах с криками в его честь. Он всеобщий любимец, с кем бы я ни заговорил". Лорд Минто "встретил его сегодня в толпе на Пикадилли, взял его за руку, и толпа стала приветствовать также меня. Действительно, очень трогательно видеть интерес и восхищение, любовь и уважение всего света; и искреннее выражение этих чувств одновременно при его виде, как от простых, так и от благородных людей. Оно гораздо выше любого представления в пьесе или поэме, прославляющей героя".
  

* * *

  
   Расчеты, содержащиеся в рабочей тетради Уильяма Риверса, хотя и не являлись таким уж внушительным вкладом в нумерологию, показывали то, что большинство простых британских матросов думало о Наполеоне, а именно то, что тот был дьяволом - ну, или, по крайней мере, его ближайшим родственником.
   Риверс был констапелем [артиллерийским кондуктором, заведовавшим артиллерийской частью корабля] флагманского судна Нельсона "Виктори", стоявшего в портсмутских доках, в то время как адмирала чествовали в Лондоне. Тетрадь, которую Риверс заполнял в течение тех месяцев, до сих пор находится в прекрасном состоянии и хранится в библиотеке Королевского военно-морского музея в Портсмуте, ярдах в двухстах от сохраненного корабля. Она представляет собой беспорядочную смесь персональных размышлений, строчек скверных стишков, технических расчетов и таблиц, втиснутых в любое свободное место. Принимая во внимание то, что Риверс был ответственным за все орудия и боеприпасы на борту флагмана, не вызывает удивления, что он заполнил большую часть своей тетради списками припасов, деталями дальности стрельбы своих орудий при различных углах возвышения и проникающей способности ядра при различных комбинациях порохового заряда. Менее ожидаемыми являются страницы, на которых он математически доказывает дьявольскую сущность Наполеона. Риверс придал каждой букве алфавита соответствующую цифру: единицу для А, двойку для В, объединив буквы I и J, что было обычным для современного ему алфавита; достигнув К, он сменил разряд, так, что букве L присвоил число двадцать, букве М - тридцать, и так далее. Таким не вполне элегантным методом общее число для букв в имени "Наполеон Бонапарт" стало равным 666, т.е. числу зверя.
   Нельсон разделял взгляды своего канонира на Наполеона. Будучи по взглядам на церковь и государство все тем же сыном консервативного клирика, он являлся инстинктивным противником бунтовщиков, предателей и цареубийц. Он горел желанием вести британский флот к такой решительной победе над французами, которая уничтожит любую надежду на возможность для узурпатора Наполеона свергнуть английского короля.
   21 августа Нельсону была назначена встреча с человеком подобных взглядов, британским премьер-министром Уильямом Питтом. Двумя днями позже адмирал провел несколько часов, уединившись с премьером и его основными министрами. Со времени своего прихода во власть в мае 1804 года Питт пытался убедить австрийцев и русских создать новый альянс против Франции; он также спонсировал менее ортодоксальные способы решения проблем, стоявших перед страной. Так, в 1804 году французские корабли захватили британского морского офицера по имени Джон Уэлсли Райт сразу же после того, как тот высадил двух французских роялистов, имевших своей миссией убийство Наполеона.
   Так как подобные миссии неизменно проваливались, свои основные усилия Питт направил на втягивание Австрии в войну. При угрозе своим восточным границам, считал Питт, Наполеон не будет иметь возможности держать свои лучшие войска на берегу Ла-Манша. Тем не менее, последние новости о Вильневе означали, что (если Кальдер не сможет остановить французского адмирала) возможность начала вторжения до того, как состоится инспирированное Питтом русско-австрийское выступление, достаточно высока. Питту требовалось знать мнение Нельсона. "Из меня уже сделали Чародея, писал Нельсон своему приятелю капитану Ричарду Китсу, "и, знает Бог, они очень скоро выяснят, что я весьма далек от такого звания; меня попросили высказать свое мнение, к чему я не был склонен, так как, если я сделаю неверное предположение, очарование спадет. Но я отважился сказать без всяческого опасения, что, если Кальдер вступит в бой с их двадцатью семью или двадцатью восьмью кораблями, то в этот раз враг побьет наш флот крепко, но они не будут в состоянии причинить нам беспокойства позднее, по крайней мере, в этом году". Нельсон выразил полную уверенность, что его коллега не позволит уйти флоту Вильнева без боя второй раз, чего бы это ему ни стоило.
  

* * *

  
   Когда у него были дела в городе, Нельсон останавливался в гостинице Гордонс-Отель на Албемарл-стрит, что в сотне ярдов от типографии Ханны Хампфри, в окнах которой были выставлены последние работы Джеймса Джилрея. Нельсон наслаждался карикатурами, особенно когда они были посвящены ему или его друзьям: он как-то даже попросил жену прислать ему в море несколько карикатур, сделанных на него после Нильской битвы. Одной из выставленных в окне этим августом была работа под названием "Рождественский пудинг в опасности", опубликованная ранее в этом же году. Джилрей изобразил Питта и Наполеона, сидящими за столом по разные стороны от большого рождественского пудинга, представляющего весь мир. Питт настороженно следил своими маленькими блестящими глазами за Наполеоном, который воткнул вилку в милый сердцу Георга III Ганновер и жадно отрезал солидный кусок Европы, а сам в это время тянул подальше от француза полпудинга с надписями "океан" и "Вест-Индия". Великобритания оставалась на блюде, пока не тронутой. Но теперь казалось, что императорская вилка была готова для следующего удара. Бесстрастный эпиграф Джилрея "Весь мир со всем своим содержимым слишком мал, чтобы удовлетворить такие ненасытные аппетиты" созвучен недавнему мнению одного французского историка экономики, сказавшему, что англо-французский конфликт, пародируемый Джилреем, "был столкновением двух устремлений к могуществу и власти, почти неограниченных с обеих сторон".
   ;Plum Pudding in Danger [] Питт и Наполеон делят мир
  
   Победа Нельсона при Трафальгаре обычно представляется битвой, которая предотвратила вторжение в Британию и ставится в один ряд с двумя великими моментами национального спасения: разгромом Дрейком Великой Армады в 1588 году и воздушной битвой за Британию между Королевскими ВВС и Люфтваффе в 1940 году. Но результат Трафальгарской битвы имел гораздо большее значение. В действительности это было не оборонительным сражением, а кульминационным пунктом агрессивного соперничества, так живо изображенного в "Рождественском пудинге". Это сражение подтвердило неопровержимое превосходство британского флота на море, позволившее Питту и его преемникам завершить нарезку того гигантского куска пудинга и положить его на британскую тарелку.
   В течение столетия Британия и Франция сражались в войнах, которые французские историки назвали "Второй Столетней Войной" или же Битвой за Атлантику. Причина ее была коммерческой: соперничество в торговле с Северной и Южной Америкой и с наиболее ценной частью Америки - вест-индскими островами.
   Британия содержала крошечную армию, но огромный флот. В соперничестве за торговые пути и колонии это давало ей преимущество перед Францией, обширным сухопутным границам которой требовалась большая регулярная армия. По мере того, как Британия постепенно увеличивала свою мощь на море, французам - а также испанцам - казалось, что она самонадеянно претендует на контроль над всей морской торговлей, выдавливая своих соперников. Они стремились защитить свою еще существующую долю, и укрепляли свои флота, которые были предметом глубокой озабоченности британцев во время американской войны за независимость (1776-1783), когда многие из офицеров, принимавших впоследствии участие в Трафальгарском сражении, получали бесценный боевой опыт. Этот вызов еще более укрепил британцев в их стремлении к доминированию, и по окончании американской войны последовала гонка вооружений, в которой все три нации усиливали мощь своих флотов.
   Ставкой в этой игре была атлантическая торговля - самый динамичный и расширяющийся сектор европейской экономики. В период с 1716-го по 1787 год внешнеторговый оборот Франции увеличился в десять раз, и ко времени революции три четверти ее приходилось на торговлю с собственной колонией Санто-Доминго, которая была лишь частью одного из вест-индских островов. Богатства, которые текли с обширных вест-индских плантаций, поражали любое воображение. Там произрастали предметы роскоши того времени: кофе, сахар, какао, имбирь, хлопок, индиго, выращиваемые африканскими рабами, которые и сами собой представляли ценные предметы торговли. В 1780-х годах стоимость торгового оборота Санто-Доминго - главным образом сахар и кофе - равнялась всему торговому обороту недавно созданных Соединенных Штатов. Санто-Доминго торговало главным образом с Бордо, который, как и Нант (французский соперник Ливерпуля и Бристоля в качестве работоргового порта), имел процветающие сектора промышленности, связанной с колониальной торговлей: сахарные заводы, табачные, парусные и канатные фабрики, литейные производства. Атлантические приморские провинции стали вскоре наиболее индустриальными во Франции.
   Связующим звеном между коммерцией и морской мощью стали "первоклассные моряки". Люди, которые в мирное время зарабатывали себе на жизнь, плавая на торговых судах через Атлантику, в военное время пополняли ряды военно-морского флота. В вест-индской торговле было занято две трети океанских торговых судов Франции и лучшие 15 тысяч из общего числа (82 тысячи) зарегистрированных моряков. Лорд Родней доказывал, что именно вест-индская торговля дала возможность Франции оспаривать титул владычицы океана во время американской войны, а в Национальной Ассамблеи Франции в 1790 году прозвучало, что, потеряв эту торговлю, в будущем Франция не будет иметь никаких шансов в войне на море.
   Британцы правильно определили французский успех в Вест-Индии как главную причину подъема морской и коммерческой мощи своего врага. И они были полны решимости сломить эту мощь. Когда в 1793 году разразилась война, Джон Булль уже вовсю присматривался к рождественскому пудингу. Газета Таймс в статье от 8 февраля разъясняла:
   "Франция является единственной державой, чья морская мощь до сих пор представляется равной Британии и чья торговля соперничает с нашей в обеих частях света.... Если бы Англия добилась успеха в уничтожении морских сил своего соперника; если бы она смогла повернуть течение этой торговли, которая так часто возбуждает ревность, в пользу своей собственной страны... степень коммерческого процветания, до которой могли бы подняться три королевства (Великобритании), превзошла бы все расчеты".
   Очень легко доказать, что после революции французский флот самоуничтожился. Liberte, fraternite и особенно egalite разрушили дисциплину на флоте: никто не выполнял приказов. Большинство офицеров были аристократами, и многие из них были осуждены и посажены в тюрьмы. Некоторые были гильотинированы; некоторые ушли в отставку и вернулись к частной жизни; кто-то эмигрировал. Политический хаос разрушил военно-морскую организацию и кораблестроительные программы.
   Британия воспользовалась слабостью противника. С семидесяти линейных кораблей в 1790 году, морская мощь Франции опустилась до сорока семи в 1802 году. Французская торговля также захирела, благодаря хаосу в колониях (в частности гражданская война и восстание рабов в Санто-Доминго) и британскому господству на море. Затем Наполеон взял власть. На флоте был восстановлен порядок и укреплен моральный дух. Как только в октябре 1801 года были подписаны предварительные условия Амьенского мира, Наполеон начал организацию экспедиции, чтобы покончить с хаосом в Санто-Доминго. Экспедиция отплыла в декабре. В экспансивном воображении Наполеона это был первый шаг к сотворению новой американской империи, опирающейся на Луизиану, обширную провинцию, которую Испания уступила по мирному договору. Но французские экспедиционные силы, ослабляемые болезнями, таяли под ударами черных повстанцев, тайно поддерживаемых Британией и Соединенными Штатами. В расстроенных чувствах - "проклятый кофе, проклятый сахар, проклятые колонии" - Наполеон продал Луизиану американцам и использовал полученные средства для финансирования другого подхода к атлантической проблеме - прямого вторжения в Англию.
   Для британцев это уравнение было достаточно простым. Уничтожь французский и испанский флота - и британцы смогут уничтожить и перехватить их торговлю. Уничтожь их торговлю - и их флота никогда не будут иметь моряков в достаточном количестве для того, чтобы бросить вызов Британии. К 1805 году они еще имели некоторое количество кораблей. Одна "сокрушительная победа" покончит с этим делом раз и навсегда.
  

* * *

  
   Когда адмирал Нельсон водил Фельдборга по своему дому, они остановились на лестничной площадке, "стены которой были украшены картинами побед его светлости, а также других морских сражений; он показал мне гравюру "Битва при Копенгагене", на которой достаточно верно была отображена обстановка". Поблизости висела гравюра, которой Нельсон придавал особое значение, возможно, потому, что автор, Томас Баттерворт, был бывшим моряком, оставившим флот по ранению. Ее содержание было близко духу адмирала: на ней были изображены двадцать шесть вражеских линейных кораблей, в захвате которых участвовал Нельсон в период с 1793 по 1801 год, и панорамы боевых действий с его участием при Генуе, Сан-Винсенте, Абукире и Копенгагене.
   Нельсон собственноручно снабдил Баттерворта описаниями кораблей, давая подробные инструкции наподобие такой, как "название каждого корабля должно быть написано между фок- и грот-мачтами". Когда художник предложил набросок его портрета, Нельсон потребовал изменить его. Симптоматичны интерес, который Нельсон проявлял к культивированию своего имиджа, и забота о том, чтобы публика была должным образом извещена о его достижениях. Гравюра была зримым изображением, насколько велики были эти достижения. Захват двадцати шести линейных кораблей был беспрецедентным личным вкладом в изменение баланса морской мощи. И если было необходимо уничтожить вражеские флота, то именно Нельсон подходил для этого как никто другой.
  

* * * * *

  
  

Глава 3. Наш несравненный флот

  
   Работа адмирала не прекращалась и тогда, когда он добирался до дома. В своем кабинете в Мертон-Плейсе Нельсон разбирал корреспонденцию на самые различные темы. Пэры и другие влиятельные люди писали ему письма с поздравлениями, рекомендациями взять кого-либо на службу, просьбами замолвить при случае словечко, которое может продвинуть их фаворита. Те, кто не имел рекомендаций от влиятельных персон, присылали письма с просьбами различной степени подобострастия. Лейтенант Томас Коул, служивший на "Фудройанте", потерял ногу в береговой акции на Мартинике: не мог бы Нельсон порекомендовать его на какую-нибудь работу? Джеймс Баффин, плотник, застрял на блокшиве "Медуей": нельзя ли его перевести на действующий корабль? Чарльз Добсон с "Барфлера" в бухте Косанд-Бей желал служить под командой Нельсона в любой части света. Уильям Комптон из Веймута со своей женой Анн выражал негодование по поводу неудачи, постигшей Нельсона в одном деле в Вест-Индии, когда он положился на сведения лживого американского торговца: "Я боюсь, что все американцы шпионят в пользу Франции. Я видел, бывая за границей, что все они враждебны этой Стране; конечно, все их люди сознательно предательски вводят в заблуждение наш флот!"
   Неизвестный художник по имени Блекберд просил разрешения Нельсона написать его портрет маслом. Уильям Осборн интересовался, поможет ли ему адмирал отдать своего сына в школу Чартерхауз-Скул. Джордж Оуэн, матрос с "Кармартена", "хорошо зная большое внимание, которое Ваша Светлость уделяет счастью и интересам британских моряков", просил помощи в получении своей доли призовых, причитавшихся ему за период службы на бывшем корабле Нельсона "Кэптен": он не знает имен призовых агентов и до сих пор получил лишь небольшую часть положенных ему денег. Элизабет Клод из Челси, вдова, чей муж когда-то служил под командой Нельсона, рекомендовала своего сына Уильяма Клода с "Экселента".
   П. Х. Клей из Элдерманбери искал поддержки Нельсоном своих изделий и слал образцы непромокаемых курток и матросских бушлатов, ссылаясь на знакомство с ним, когда-то приключившееся в Мертоне. Клей знал, что если Нельсон одобрит, то флот приобретет эти куртки. Предприимчивый и пользующийся удобным случаем американский изобретатель Роберт Фултон, после неудачной попытки продать свое изобретение Наполеону, предлагал тайную демонстрацию возможностей подводной лодки для подрыва вражеских кораблей в Кадисе.
   В промежутках между рассмотрением просьбы вдовы и оценкой достоинств непромокаемых курток Нельсон проводил много времени на различных встречах в Лондоне, где он провел четырнадцать дней из своего 25-дневного пребывания на родине. Это едва ли можно было назвать отпуском, но он старался уделить как можно больше времени семье и друзьям.
   Нельсона, хотя и пользовавшегося любовью и преданностью большинства тех, с кем он вместе плавал и сражался, нельзя было назвать совершенным. Будучи возбужденным, он так размахивал обрубком своей ампутированной руки, что его офицеры привыкли отклонять свои головы, завидев движение адмиральского "плавника". Его отношения с Адмиралтейством зачастую были бурными, а некоторые из старших коллег ненавидели его: они находили его высокомерным и тщеславным, чрезмерно погруженным в споры по кредитам и призовым деньгам и вызывающим в своей частной жизни. Жены многих морских офицеров порицали страстную связь Нельсона с леди Гамильтон и его жестокость по отношению к брошенной жене Френсис.
   Он повстречал Френсис Нисбет и женился на ней в 1787 году на вест-индском острове Невис. После окончания американской войны он командовал судном, патрулировавшим вест-индские воды с целью пресечения контрабанды. Френсис была вдовой с одним сыном и получила небольшое наследство от своего дядюшки. Ее состояние оказалось более скромным, чем они рассчитывали, но настоящим разочарованием для Нельсона была ее неспособность родить ему своих детей. Фани была верной и послушной женой, но в опьяняющей атмосфере охваченного войной Неаполя свежеиспеченный кумир страстно влюбился в другую женщину, которая в 1801 году подарила ему ребенка - дочь Гортензию.
   Его возлюбленная, леди Гамильтон, известная также под именем Ами Лайон, которым она подписала брачное свидетельство, и Эмма Харт, под которым она была известна в артистических кругах, была сложной личностью. Как и некоторые современные выдающиеся женщины (некоторые из которых также воспитывают детей, нажитых с принцами, герцогами и политиками), она появилась неизвестно откуда со своими взглядами, личностью и женственностью.
   Урожденная Чешира, она работала там служанкой и затем перебралась в Лондон, возможно, собираясь работать на театральную семью Линли. Весьма вероятно, что вскоре она была вовлечена в проституцию или нечто весьма близкое к этому. В семнадцатилетнем возрасте, забеременев, она была брошена сэром Гарри Фетерстоном ( ? - Fetherstonhaugh), распутным аристократом. Чарльз Гревилл, молодой человек из благородной семьи, пришел ей на помощь и в 1782 году представил ее как многообещающую модель художнику Джорджу Ромнею, а также сэру Джошуа Рейнольдсу. Их картины Эммы под названием "Природа" и "Вакханка", привлекшие внимание публики, были отпечатаны в виде гравюр Джоном Рафаэлем Смитом, известным гравировщиком. Художественные критики информировали публику, что моделью с такой захватывающей красотой была мисс Эмма Харт. Она продолжала появляться в гравюрах, сделанных по картинам Ромнея и вскоре ее лицо и фигура стали прославлены как брэнд ее поколения.
   В 1786 году газеты опубликовали известия об ее отъезде в Неаполь. То, что произошло, говорит многое о статусе привлекательной женщины из низших классов в георгианском обществе, но также и показывает, как высоко она могла подняться, если придерживалась правил игры. Чарльз Гревилл, в сущности, вручил Эмму своему дяде в качестве подарка. Его дядя, сэр Уильям Гамильтон, известный своими коллекциями античной классики, был британским послом в Неаполе. Ему было шестьдесят, его новой любовнице всего двадцать шесть, он попал в плен ее очарования и в 1791 году привез ее в Лондон, чтобы там обвенчаться.
   И в этот раз Эмма привлекла оживленное внимание публики, сопровождаемое спекуляциями об ее происхождении. "Весь свет следит за ней и говорит о ней", писал Ромней о своей бывшей модели, в то время как юный Томас Лоренс искал к ней подходы, чтобы "эта великолепная женщина" позировала для картины "Penserose", предназначенной для ежегодной выставки Королевской Академии в 1792 году. К этому времени она научилась недурно петь. Ромней сообщал, что, будучи в его доме, управляющий лондонской оперой Джованни Галлини "предложил ей две тысячи фунтов в год и два бенефиса, если она подпишет контракт с ним, на что сэр Уильям ответил учтиво, что он уже подписал с ней контракт на всю жизнь". Она же главным образом "выказывала свое особенное пристрастие к изучению античных скульптур, и эту имитацию она ухитрялась изображать с присущей ей грацией и с приличествующим случаю выражением". Одна из газет сообщала, что она отвергла предложение в 1500 фунтов за сезон выступлений в театре Ковент-Гарден. Элизабет Фостер восхищалась "ее совершенными и привлекательными формами, которых не имели даже троянские и греческие принцессы", хотя и, рассказывая об одном обеде, замечала со снисходительным пренебрежением, которое разделяли и другие дамы ее происхождения: "Ее речь, будучи непосредственной и добропорядочной, все же была неинтересной, а произношение вульгарным".
   Социальный сатирик "Питер Пиндар" (Джон Уолкот) поддразнивал сэра Уильяма в своем характерном стиле:
  
   O Knights of Naples is it come to pass,
   That thou hast left the gods of stone and brass,
   To wed a deity of flesh and blood?*
   O lock the temple with thy strongest key,
   For fear thy deity, a comely she,
   Should one day ramble, in a frolic mood.
  
   * It is really true - the Knight is married to a most beautiful virgin, whom he styles his Grecian. Her attitudes are the most desirable models for young artists.
   * В самом деле - рыцарь женат на красивейшей деве, которую он считает своей гречанкой. Ее поведение является наиболее желательной моделью для юных художников.
  
   Он заключает свое "Лирическое послание сэру Уильяму Гамильтону" зловещим намеком, что Эмма может свернуть на прежний путь:
  
   Yet should thy Grecian Goddess fly the fane
   I think that we may catch her in Hedge-Lane. **
  
   ** The resort of the Cyprian corps [ladies of pleasure], an avenue that opens into Cockspur-street.
   ** Прибежище женщин легкого поведения, авеню, выходящее на Кокспур-стрит.
  
   Однако сэр Уильям был твердо уверен в правильности своего суждения о личности Эммы. Георг III дал ему понять, что женитьба не повлияет на его карьеру, хотя королева Шарлотта, со свойственным мелким немецким принцессам снобизмом, отказалась принять Эмму при дворе.
   Два года спустя (1793) Нельсон в первый раз встретил Эмму. Это было похоже на встречу с кинозвездой - ведь к тому времени каждый известный художник в Европе написал ее портрет. В 1798 году, узнав ее получше, он все еще оставался так же впечатлен ею. "Я сижу напротив леди Гамильтон, поэтому вы не должны быть удивлены восхитительным беспорядком этого письма", писал он графу Сент-Винсенту. "Я очень сомневаюсь, что вы смогли бы написать лучше, будь Ваша Светлость на моем месте". Чета Гамильтонов стала его близкими друзьями, и Эмма с напряженным вниманием относилась к этому новому Британскому Герою. Вскоре они стали любовниками, с молчаливого одобрения - или, по крайней мере, вынужденного согласия - ее супруга.
   Эмма была все же большим, чем просто декоративным украшением. Нельсон считал, что только благодаря ее очарованию и влиянию на королеву Каролину он получил тайное разрешение ввести свой флот в гавань Сиракуз - жизненно необходимое содействие его победе при Абукире. После этой победы, когда Георг III отказался дать Нельсону титул графа на том основании, что он не сможет финансово поддерживать достоинство титула, Эмма произнесла: "Будь я королем Англии, я бы сделала тебя самым благородным и могущественным герцогом Нельсоном, маркизом Нила, графом Александрии, виконтом пирамид, бароном крокодилов и принцем победы".
   Страстная любовь Нельсона и дружба Эммы с королевой Каролиной привели его к самому дурному решению за всю его карьеру. В 1799 году он позволил королю и королеве Обеих Сицилий казнить причастных к провалившейся революции в Неаполе людей, которые сложили оружие в обмен на беспрепятственный уход во Францию под честное слово британского офицера. В парламенте он подвергся острой критике за этот бесчестный поступок, а на флоте его порицали за то, что он потерял целый год, засидевшись с Гамильтонами при неаполитанском дворе. Молодой художник по имени Генри Баркер встретился с ними за ужином в Неаполе и наблюдал, как Эмма разрезает бифштекс Нельсону: "Я не могу забыть того, как она выглядела в этот вечер: ее изящную привлекательную фигуру, облаченную в своего рода мантию, отделанную розами от шеи до самих пят, выражение ее прекрасного лица с красивыми темными глазами". Нельсон взял Гамильтонов в долгое средиземноморское крейсерство, во время которого адмиральские апартаменты превратились в плавучий будуар. Горация была зачата во время этого плавания в 1800 году.
   Социальный статус Эммы во время проживания в Мертон-Плейсе был двусмысленным. Одни члены высшего общества принимали ее; другие предпочитали не иметь с ней дела. Однако, как бы ни хмурились жеманные и чопорные люди, адюльтерные связи в те времена не были чем-то из ряда вон выходящими: лидер оппозиционных вигов Чарльз Джеймс Фокс открыто жил с бывшей куртизанкой, а герцог Кларенс (будущий Уильям IV) делил дом в Ричмонде со своей любовницей и их совместными детьми. Кроме того, Эмма не была особенно заинтересована в высшем свете: ей больше импонировало общество театралов и покровителей искусств, таких, как сказочно богатый бисексуал Уильям Бекфорд, родственник Гамильтона, построивший в Фонтхилле (Уилтшир) аббатство в фантастическом готическом стиле.
   Эмма постоянно преобразовывала Мертон. Она спроектировала переход, названный Нельсоном "квартердеком", который вел в летний домик, в свою очередь получивший название "полуют". Нельсон подыгрывал ее чувству драматизма: "Помни, ты должна быть верховной владычицей всех земель и вод Мертона, а мы все - твои гости и будем подчиняться всем твоим законным распоряжениям". Когда она велела прокопать канал, он смеялся над мыслью о "прекрасной Эмме, гребущей в шлюпке с одноруким адмиралом в качестве пассажира! Прекрасный повод для карикатур".
  

* * *

  
   Адмирал Коллингвуд пытался собрать дополнительные силы до того, как Вильнев поймет, что британский флот, блокировавший Кадис, состоит всего из трех линейных кораблей - "Дредноута", "Колосса" и "Ахилла". Его единственный фрегат обнаружил линейный корабль "Марс", закупавший провизию в Танжере. Капитан Джордж Дафф немедленно вышел в море и присоединился к Коллингвуду на следующее утро. "Я весьма удачно приобрел много волов, как для своего корабля, так и для эскадры, а также довольно овощей и фруктов для себя самого", писал он домой в Эдинбург своей жене Софии. Затем прибыл контр-адмирал Джон Найт на линейном корабле "Куин", вместе с другими кораблями эскадры Коллингвуда, которые были приданы Найту для выполнения других задач. Это были "Тоннант" Чарльза Тайлера, "Беллерофон" Джона Кука и "Минотавр" Чарльза Мансфилда. Небольшая эскадра Коллингвуда, уже состоявшая из восьми линейных кораблей, противостояла сорока с лишним кораблям Вильнева. Чтобы скрыть свою слабость, они изображали собой передовое соединение, подавая сигналы воображаемому флоту, якобы находившемуся за пределами видимости.
   Коллингвуд просто, без чопорности относился к своим капитанам, которые были моложе его, по меньшей мере, на дюжину лет. В письме Чарльзу Тайлеру адмирал поддразнивал его за отсутствие в критический момент прибытия эскадры Вильнева: "где вы были со своим адмиралом? Я, было, подумал, что вы пошли обследовать Торенси-Бей". Первое впечатление Джорджа Даффа о Коллингвуде при встрече в мае 1805 года было - "непреклонный, уравновешенный, прекрасный офицер", а 27 августа они пообедали вместе на "Дредноуте", причем главным блюдом была черепаха, которую подстрелил Дафф утром того же дня.
   Дафф радовался, что одним из капитанов под Кадисом был Джон Кук, его старинный и близкий приятель. В бытность Кука капитаном фрегата он пользовался расположением фортуны, удачно проведя несколько известных операций против французских фрегатов. Даффу же на фрегатах не везло, и он надеялся на перемену отношения со стороны этой непостоянной богини. Еще до прибытия Вильнева он полушутливо писал своей жене: "Я слышал, что испанцы ожидают прибытия из колоний линейного корабля и фрегата с деньгами; мы должны зорко следить за ними. В связи с этим надеюсь, что ты будешь иметь возможность присмотреть дом где-нибудь в деревне и заказать изготовление кареты".
   Чарльз Тайлер и капитан "Колосса" Джеймс Моррис также были добрыми друзьями. В 1798 году они были товарищами по несчастью, когда оба (но каждый по отдельности) предстали перед военным трибуналом за потерю своих судов в районе Кадиса. Моррис имел все основания запомнить местные скалы и ту непогоду, во время которой его фрегат сел на мель под огнем батареи, бившей с мыса Рота, что расположен напротив города. Коллингвуд в том и другом случае был членом трибунала, полностью оправдавшего этих офицеров. Моррису вынесли благодарность за то, что под огнем вражеских батарей и бомбардирских судов он сумел спасти свой экипаж и сжечь обреченный корабль. Тайлер перед тем, как стать капитаном линейного корабля при Копенгагене, командовал соединением фрегатов в эскадре Нельсона. Капитаны фрегатов любили охотиться парами с тем, чтобы было, кому прикрыть тыл, и взаимное доверие, такое, как у Тайлера и Морриса, Даффа и Кука, порождало дружбу.
   Эти капитаны, в большинстве своем сорока с лишним лет, были закалены длительными испытаниями и сражениями на море. Все они гардемаринами или лейтенантами принимали участие в отчаянных битвах во время американской войны за независимость, а затем молодыми капитанами в более успешных кампаниях после 1793 года. Ричарду Кингу, капитану "Ахилла", было только тридцать, слишком молод для участия в американской войне, но и он, будучи капитаном фрегата, захватил несколько вражеских судов. Командование фрегатами стимулировало независимость мышления и инициативность, качества, которые Нельсон считал желательными и для капитанов линейных кораблей.
   Они не были простыми служаками. Британские офицеры, как и их испанские коллеги, видели себя людьми века Просвещения, они были знакомы с алгеброй и геометрией. Многие современники рассматривали их как интеллектуальную элиту; впрочем, они и сами считали себя таковой. Они пользовались лучшими современными приборами и инструментами - даже испанские исследователи заказывали приборы в Лондоне. Они не только умели пользоваться этими приборами, но и участвовали в их испытаниях и предлагали усовершенствования. Коллингвуду повезло иметь таких неординарных офицеров, как эта четверка, но "такая выдающаяся компания превосходных парней", как выразился Нельсон о своих офицерах в битве при Копенгагене, ни в коем случае не представляла исключения в той организации, которую он называл "наш несравненный флот".
   В социальном плане, офицеры были выходцами из среднего класса. Тайлер был сыном армейского офицера, Моррис - капитана флота, Кук - клерка адмиралтейства и Дафф - стряпчего. Конечно, на флоте были и капитаны из аристократических семей, и даже такие, как капитан фрегата "Сириус" Уильям Проуз, начавший свою службу рядовым матросом. Вступление в британский офицерский корпус не зависело от рождения, но продвижение по службе ускорялось влиятельным покровительством, хотя выдающиеся способности и должное рвение играли существенную роль.
  

* * *

  
   Многие, если не большинство, из матросов поступали служить на королевский флот не по собственной воле. Недавние исследования показали, что условия службы на кораблях были не такими ужасными, как их любили обрисовывать викторианские реформаторы, и устаревшая мифология о голоде, нужде, педерастии и кнуте требует нового осмысления. Британский флот был во многом крупнейшей и эффективнейшей отраслью индустрии того времени. Лучшее питание, медицинское обслуживание и гигиена были тремя основными преимуществами перед флотами соперников, а система снабжения по стандартам тех дней была первоклассной. Но все же существовали большие трудности в привлечении достаточного количества квалифицированных матросов.
   Часто говорилось, что оклады матросов не изменялись на флоте в период с 1653 по 1797 год. Это верно, но и инфляции в период с 1653 по 1760 год практически не было. Однако к 1805 году ситуация изменилась: безудержная инфляция вкупе с другими тяготами морской службы делала ее все менее привлекательной, чем прежде.
   Общее количество матросов в Британии, включая находившихся на коммерческой службе, оценивалось в 136 тысяч человек. В 1804 году парламент проголосовал за штатную численность военно-морского флота 100 тысяч человек; в 1805 году - 120 тысяч. Все они не могли быть профессиональными моряками, и требовалось много добровольцев из числа молодых искателей приключений и отчаявшихся безработных. Флотские же капитаны нуждались в костяке экипажа из настоящих моряков с многолетним опытом работы на больших судах. Эта необходимость неизбежно вступала в противоречие с интересами торговли. К сожалению, королевский флот мог предложить матросам только треть того заработка, который они имели на торговых судах. Более того, всем было хорошо известно, что, раз попав на королевскую службу, выбраться из нее было делом трудным. Последняя война длилась в течение девяти лет.
   Линейный корабль "Колосс" капитана Джеймса Морриса был новый, спущенный на воду в апреле 1803 года в Дептфорде на Темзе. Он еще не был готов принять экипаж во время "Великой Вербовки" в марте того же года, когда флот пытался одномоментно рекрутировать 10 тысяч человек вдобавок к пятидесяти тысячам уже находившихся на службе. Перед объявлением войны в большой тайне были отданы указания о начале принудительной вербовки на флот. Необходимость в увеличении численности личного состава флота была настолько велика, что большинство ограничений на вербовку было снято. В то время как население считало себя находящимся в мирной обстановке, вооруженные моряки и морские пехотинцы вторгались в каждую таверну и высаживались на каждое судно в Портсмуте, Плимуте и лондонских доках. Тотчас вслед за этим, до того, как распространились новости, взялись и за другие порты. Это была, несомненно, крупнейшая операция подобного рода, беспрецедентная по своей жестокости и крайне непопулярная. Вокруг Портсмута "каждое торговое судно, находившееся в гавани или у Спитхеда, лишилось команды; все лодочники, признанные полезными для службы Его Величеству, были уведены. Быстрота принятых мер позволила собрать свыше шестисот моряков". Отряды вербовщиков хватали всех попавших под руку, отделяя затем посторонних после тщательной проверки.
   На Темзе облава была проведена особенно тщательно. Американский посол выразил протест по поводу громадного количества своих соотечественников, схваченных вербовщиками. Здесь была одна загвоздка: родившиеся в Америке до 1776 (или даже до 1783) года могли считаться британскими подданными. Но флот не особенно морочил себе голову с возрастом вербованных, лишь бы они были профессионалами. Американские моряки иногда имели с собой документы, доказывавшие их гражданство, но, поскольку и британские моряки нередко имели подобные фальшивые бумаги, то британские капитаны не обращали на них особенного внимания.
   Одним из таких американцев был Бенджамин Тернер, 21-летний матрос 1 класса из Филадельфии, схваченный в Дептфорде в июне 1803 года. Он отказался идти добровольно, указывая, что является американским гражданином, но вербовщики все же отвезли его на борт приемного тендера "Энтерпрайз". Другой моряк так описывал подобное приключение: "Очутившись на борту корабля, мы получили приказание спуститься в трюм, после чего решетка на люке была закрыта; часовые из числа морской пехоты стояли вокруг люка с заряженными мушкетами; штыки примкнуты, как будто охраняли преступников высшего калибра или приговоренных к смерти. В этом месте мы провели весь день и следующую ночь в тесноте, и не было свободного места, чтобы сидеть".
   Из этого переполненного трюма людей перевели в Вулвич, на только что построенный линейный корабль "Колосс". В это время на борту корабля находились только несколько офицеров, основные мичмана (уорент-офицеры) и горсточка добровольцев. Одним из первых добровольцев был "маленький черный мальчик" девяти лет, названный Джорджем Брауном - очевидно, это имя ему дал первый лейтенант, так как мальчик "не говорил по-английски". При поступлении людей на корабль первый лейтенант разделял их по категориям. Например, Браун был юнгой 3 класса, но основная масса, которую составляли люди старше восемнадцати лет, делилась на три категории: унтер-офицеры и матросы 1 класса ("petty and able"), матросы 2 класса ("ordinary"), матросы без класса ("landsmen"). Каждый из унтер-офицеров и матросов 1 класса были "хорошо подготовлены к выполнению своих обязанностей". Матрос 2 класса - это "тот, кто может оказаться полезным на борту, но не является экспертом или квалифицированным моряком". Матросы без класса - ландсмены - обычно не имели никакого морского опыта, но многие работы на борту требовали только приложения силы - тянуть канат или выхаживать шпиль, например. Некоторые ландсмены со временем набирались опыта и становились моряками. Минимальные требования для безопасного и компетентного обслуживания корабля в части комплектования экипажем были следующие: одна треть унтер-офицеров и матросов 1 класса, одна треть матросов 2 класса, одна треть ландсменов.
   Затем судовой хирург Эдвин Джоунз осматривал вновь прибывших. Он был не особенно доволен тем, что увидел:
   "Среди них было несколько хороших моряков и крепких здоровых молодых парней, главным образом из лодочников, но большая часть была прислана лондонской полицией. В целом они были плохо одеты, грязны, истощены и опустившиеся - эти последствия вытекали из их образа жизни и условий заключения, как на берегу, так и на борту тендера; среди болезней заметно преобладали венерические".
   Вероятно, Джоунз преувеличивал: список личного состава "Колосса" показывает только дюжину преступников, посланных на флот "гражданскими властями". Среди них были Фредерик Фитцджеральд из Лондона и Джеймс Краунинг из Корка с запущенной венерической болезнью; также Джеймс Кристинг, 32-летний индиец из Бенгалии, которого, в конечном счете, комиссовали по болезни, причиненной неподходящим климатом мористее Бретани. Но списки личного состава имели тенденцию приукрашивать действительность, и, возможно, некоторые из тех, кто имел пометки "рекрут" или "волонтер", на самом деле являлись нежелательными бродягами или пьяницами, забранными на улицах полицией. "Великая Вербовка" проводилась с 9 марта и к июню месяцу "Колосс" получал одни отбросы. Насильно завербованные матросы зачастую искали любую возможность к бегству: так, Джон Хант утонул "в попытке дезертировать вплавь", когда "Колосс" покидал Вулвич.
   С половиной команды "Колосс" перешел в Нор. Там, после получения пополнения с тендера "Зиланд", экипаж был укомплектован почти до штатной численности в 640 человек. Хирург комментировал это пополнение следующим образом: "Мы получили несколько весьма достойных моряков в этой партии, но большинство напоминало тех, которых мы получили на Реке (имеется в виду Темза). Я отобрал из них 7 человек, показавшихся мне полностью непригодными к службе, и отослал их на госпитальное судно; там их обследовали и немедленно комиссовали". Кое-кто пытался симулировать болезнь для того, чтобы получить освобождение от службы. Джоунз допустил "нескольких туберкулезных и дряхлых пациентов, которых было бы лучше сразу отослать на берег, но обследование их жалоб требовало определенного времени и наблюдения для выявления возможных симулянтов - это явилось причиной довольно большого количества больных, отправленных в госпиталь по прибытию корабля в Плимут".
   Свой первый рейс "Колосс" совершил в нейтральный порт Эль-Ферроль. В море выяснилось, что состояние здоровья экипажа в целом хорошее. Одной из важнейших забот для флота были вспышки заболеваний, подчас приводившие к потере управления кораблем. Жалобы на венерические болезни причиняли Джоунзу немалые хлопоты: "значительная часть их была с вторичными симптомами и зачастую застарелыми". Он также излечил "свыше ста человек с легкими случаями... главным образом гонореи; они не требовали изолирования или освобождения от службы". Цинга была бичом для мореплавателей, но к 1803 году флот уже имел адекватное средство: лимоны в Средиземном море и лаймы в Вест-Индии - в тех случаях, когда ими можно было запастись. На "Колоссе" цинга "была обычным делом во время первого рейса, когда на борту не было достаточного количества лимонного сока, чтобы обеспечить всю команду - но с ней довольно легко справились, и в последних двух рейсах не было ни одного случая; лимонный сок регулярно входил в рацион питания всего экипажа".
   Единственной серьезной проблемой, унесшей пять жизней и выведшей из строя 161 человека, была вспышка лихорадки: она была занесена на "Колосс" экипажем линейного корабля "Магнифисент", взятым на борт после того, как тот наскочил на ненанесенную на карту скалу и затонул. Джоунз посчитал причиной болезни сырую погоду и переполненные людьми нижние палубы, которые невозможно было проветривать из-за плохой погоды. Моряки с "Магнифисента", потеряв свою одежду и койки, вынуждены были спать прямо на палубе, и, по мысли доктора, они и заболели первыми. Однако с этим удалось справиться, и "Колосс" оставался в приличном состоянии в отношении гигиены и санитарии. К августу 1805 года капитан Джеймс Моррис и его офицеры превратили этот малоподходящий сброд в прекрасную боевую единицу, достойную своего мощного корабля, которого Коллингвуд считал "превосходным моряком".
   Корабль Чарльза Тайлера был одним из тех кораблей, которые испытывали трудности в получении и сохранении достаточно квалифицированной команды, даже с учетом того, что она была укомплектована в начале "Великой Вербовки". "Тоннант" был французским 84-пушечным кораблем, построенным в Тулоне из Адриатического дуба и спущенным на воду в 1792 году. Он был захвачен в очень поврежденном состоянии в битве на Ниле. Его ремонт в плимутском доке завершился в 1802 году. Бригады мастеров, "работавшие даже в обеденные перерывы, чтобы ускорить введение его в строй", заменили медную обшивку подводной части корпуса. Только что назначенный капитан Эдуард Пеллью увидел "аккуратную корму, элегантно украшенную резьбой с вензелем G.R. и короной, расположенной в центре кормового планширя под средним фонарем; носовая фигура представляла собой бюст Юпитера, мечущего молнию; вся эта красота была превосходно выполнена мистером Диккинсоном и его сыном, мастером-резчиком верфи".
   Пеллью был известным капитаном, родом из Корнуолла, и командовал соединением фрегатов, взявшим множество ценных призов во время последней войны. Он привел с собой костяк своих последователей, всегда плававших с ним, перемещаясь с корабля на корабль. Часть ценных специалистов осталась на "Тоннанте" и после того, как Пеллью покинул его. Трое из лейтенантов, бывших на борту "Тоннанта" в 1805 году, Бенджамин Клемент, Чарльз Беннетт и Уильям Миллетт, служили на корабле со времени введения его в строй. Морские пехотинцы из плимутской дивизии также находились на борту с марта 1803 года. Очень многие из экипажа были местными уроженцами и придавали кораблю характерный корнуэльский колорит.
   К концу апреля, получив некоторое пополнение, "Тоннант" перешел в Косанд-Бей. Там новые группы моряков, как насильно завербованных, так и добровольцев, были поставлены с тендера, служившего распределителем, бывшего испанского корабля "Сальвадор-дель-Мундо". Группы соответствовали местностям, где были схвачены рекруты. Те, кто был рекрутирован вместе, и служили вместе. Из 272 английских моряков, место рождения которых было четко указано в списках личного состава "Тоннанта", пятьдесят девять были родом из Девона (большей частью из Плимута и плимутских доков) и пятьдесят два из Корнуолла. Двадцать девять прибыли с Ланкашира и девять с Камберленда, группами из Уайтхейвена и Ланкастера. Имелось также сорок четыре шотландца и тридцать три уэльсца.
   Количество ирландцев среди экипажей британских судов при Трафальгаре было где-то между третью или четвертью всего состава, и их вклад в битву заслуживает освещения. Тайлер сам был одним из многих британских офицеров - уроженцев Ирландии, и вообще Ирландия дала немало умелых моряков. Все же большинство ирландцев при Трафальгаре были необученными добровольцами, которые предпочли флот деревенской бедности, политическим репрессиям - как следствием восстания 1798 года - и прозябанию в дублинских трущобах. На "Тоннанте" было 128 ирландцев, из которых только семнадцать имели квалификацию матроса 1 класса.
   Некоторые из тех, кого получил "Тоннант" в результате "Великой Вербовки" 1803 года, быстро становились ключевыми членами экипажа; таким был, например, 32-летний шотландец Джон Маккей из Каррона. Маккей был назначен квартирмейстером (старшиной рулевых), т.е. человеком, отвечающим за управление рулевым устройством. Но опытных квалифицированных матросов все же не доставало. К тому же, завербованные моряки проявляли находчивость и решимость: взятые насильно, они покидали корабль при первой возможности. Дезертирство, особенно среди американцев, было поразительным. Каждый раз, когда корабль проходил неподалеку от берега, исчезали несколько человек. Четверо дезертировали в Плимуте, восемь в бухте Бетансос неподалеку от Эль-Ферроля, еще шесть по возвращению в Плимут. Велась постоянная борьба за удержание достаточного количества людей, знающих свое дело.
   Сэр Эдуард Пеллью был вынужден искать себе моряков в открытом море, и проделывал это с жестокой эффективностью. 1 июня 1803 года он задержал торговое судно "Расдейл" из Гулля, и три человека из его экипажа, включая Джеймса Андерсона, добровольно согласились пойти на службу. Вне всякого сомнения, им был предложен выбор - получить пять фунтов премии за добровольное поступление на службу или в любом случае быть завербованными насильно. На следующий день был остановлен "Коромандель", возвращавшийся из Китая, и девять человек, в основном первоклассные моряки, также "добровольно" пошли на службу. Первого июля "Рековери" и "Рамбл", оба из Лондона, и испанское судно "Уолкер" лишились семи пар посредственных рук. 12 июля с приватира "Спекьюлейшн" взяли троих. 22 августа линейный корабль "Спенсер" великодушно поделился четырьмя превосходными моряками.
   27 августа, после стычки с линейными кораблями "Дюге-Труэн" и "Герриер", Пеллью отбил у неприятеля торговое судно Ост-Индской компании "Лорд Нельсон" с призовой командой из сорока двух французов. Из команды торговца он взял двух американцев, шведа, норвежца и немца; двое из французских пленных также изъявили желание пойти волонтерами. В каждом рейсе продолжались постоянные попытки пополнить личный состав опытными моряками дальнего плавания. Наиболее предприимчивым уловом была четверка моряков - шотландец, двое французов и уроженец Кюрасао, которых убедили покинуть французский корвет, укрывавшийся в тогда нейтральном порту Эль-Ферроль.
   В мае 1804 года командиром "Тоннанта" был назначен Уильям Джервис. При нем экипаж был относительно стабилен, но в январе 1805 года Джервис утонул, совершая визит к своему адмиралу. Его сменщик, Чарльз Тайлер, прибыл на борт со своим штурманом Эдуардом Соупером, лейтенантами Джоном Бедфордом, Джоном Салмоном и Фредериком Гофманом, а также с новым капитаном морской пехоты Артуром Боллом. Тайлер привел с собой старшину капитанского катера Томаса Фелпа и гардемаринов Томаса Бурна и Уильяма Перегрина из Уэльса.
   К лету 1805 года экипаж "Тоннанта" состоял на 35% из унтер-офицеров и матросов 1 класса, на 25% из матросов 2 класса и на 40% из ландсменов и юнг. Многие из ландсменов со временем могли бы стать неплохими моряками, да и первые лейтенанты "Тоннанта", возможно, недооценивали их способностей, но, как бы то ни было, в составе экипажа имелось слишком много ландсменов и не вполне достаточно высококвалифицированных специалистов. В возрастном отношении экипаж был молод - почти все ландсмены были двадцати с небольшим лет. Средний возраст матросов 2 класса равнялся двадцати шести, матросов 1 класса - тридцати и унтер-офицеров тридцати трем годам. Шесть унтер-офицеров разменяли пятый десяток, а самому старшему из них было 55 лет.
   От унтер-офицеров и их способности спаять опытных моряков в единую сыгранную команду зависело очень многое. Большинство первоклассных моряков на "Тоннанте" номинально были добровольцами, также часть рекрутов оказалась вполне надежной. Девять матросов 1 класса, рекрутированных в Уайтхейвене 12 марта 1803 года, летом 1805 года все еще находились на борту "Тоннанта". К этому времени трое из них были назначены артиллерийскими старшинами, один старшиной рулевых, так что они вошли в состав судовой "элиты". Примечательно, что после всего двух лет службы на своих кораблях команды как "Колосса", так и "Тоннанта" притерлись друг к другу, и когда всерьез запахло порохом (для "Тоннанта" это было при появлении Вильнева у Кадиса), они действовали с непревзойденным мастерством.
  

* * * * *

  

Глава 4. Памятник Латушу

  
   За девять месяцев до прихода объединенного флота в Кадис Вильнев стоял на вершине мыса Кап-Сепет, высоко возвышающегося на тулонской гаванью, и произносил надгробную речь в честь вице-адмирала Луи-Рене де Латуш-Тревиля:
   "Неустанное усердие, отвага, осторожность вкупе с неустрашимостью, любовь к славе и своей родной земле - эти его качества мы будем всегда почитать, и сожалеть о его потере. Они также будут и предметом нашего соперничества: моряки, они никогда не перестанут быть моей заботой! Преемник Латуша обещает это вам; обещает ему этой речью, что он будет достоин подобной верности и преданности".
   Вильнев обращался к собранию французских офицеров, которым Латуш давал надежду и уверенность и которые, в свою очередь, платили ему преданностью. Латуш был французским Нельсоном - или, по крайней мере, ближайшим соперником ему из тех, что Франция имела за последние десятилетия. "Я повидал немало офицеров за время службы", писал Огюст Жискель, младший офицер "Интрепида", "но никогда не встречал настоящего лидера, подобного тому, которого мы потеряли, с такой стальной волей, способностью преображать людей и влиять на события". Его подчиненные решили поставить ему памятник, который будет вечно возвышаться над гаванью. Будь он жив, именно он готовился бы сейчас в Кадисе к битве с британцами.
   Латуш содержал две семьи; его двоеженство даже увеличивало его харизму. Выдвинувшись во время войны за независимость американских колоний, он стал деятельным помощником герцога Орлеанского, бравировавшего своими демократическими взглядами брата казненного французского короля, что в 1793 году привело Латуша к изгнанию из рядов республиканского флота. После переворота 1799 года Наполеон вернул его в строй и дал командование объединенным флотом в Бресте. Здесь Латуш подружился с испанским адмиралом Гравиной и его офицерами; он ввел испанских советников в свой штаб, используя их опыт в защите портов от британского флота. В 1801 году эти самые испанцы помогли Латушу отразить нападение Нельсона на Булонь. Небольшая, но значимая победа шумно отмечалась во Франции. Наполеон, убежденный, что Латуш имеет необходимые способности и энергию, вручил ему командование в Тулоне и ключевую роль в планировании вторжения в Британию.
   Будучи в Тулоне, весной 1804 года Латуш разъярил Нельсона своим утверждением, что он принудил к бегству небольшую британскую эскадру, находившуюся под командой самого знаменитого адмирала. "Вы бы видели письмо мсье Латуша о том, как он преследовал меня и я бежал", с отвращением писал Нельсон. "Я храню это письмо; видит Бог, если он мне попадется, он его съест".
   Такими всплесками бравады, как "победа" над Нельсоном, Латуш укреплял дух тех людей, которыми теперь командовал Вильнев. В период командования Латуша его моряки впервые за много лет стали получать регулярное жалование. Он настоял на получении новой выходной формы, состоявшей из красного жилета, синих брюк и такой же куртки; он ввел вымпела различных цветов для кораблей, способствовавшие укреплению esprit de corps экипажей. Красные помпоны, носимые членами экипажа его флагманского корабля "Буцентавр", постепенно стали непременным атрибутом форменной одежды всего французского флота.
   Однако самоуважение немногого стоит без практических, профессиональных навыков. Латуш ввел состязательные артиллерийские учебные стрельбы, в качестве примера начав со своего "Буцентавра" и линейного корабля "Формидабль" младшего флагмана Пьера Дюмануара. Опытная команда "Формидабля" произвела семь залпов за 16 минут против буцентавровских пяти за 15 минут. Оба корабля показали высокие результаты по французским стандартам, сравнимые с британскими, а вскоре Латуш улучшил показания своего собственного экипажа. Морпехи "Буцентавра" триумфовали над соперником по соревнованиям, достигнув скорострельности 30 мушкетных выстрелов за 15 минут каждым стрелком против 20-ти "Формидабля".
   Постепенно Латуш приучал экипажи к действиям на море, посылая их ввязываться в мелкие стычки с кораблями британской блокады. Огюст Жискель вспоминал:
   "Мы стояли на большом рейде, и два из наших кораблей по очереди несли дежурство у входа, готовые отразить набеги англичан. Как только они приближались, привыкнув делать это безнаказанными, дежурные корабли вытравливали якорные канаты в воду; через восемь минут они были уже на ходу в погоне за неприятелем. Если забияки имели поддержку, другие наши корабли также снимались с якорей. В постоянных маневрах с последующими стычками тренировались и команды, и капитаны. Адмирал, расположившись на вершине мыса Кап-Сепет, господствующей над входом в Тулон, наблюдал за всем происходящим внутри и снаружи гавани, готовя достойных противников Нельсону".
   Нельсон, который внимательно наблюдал за этими маневрами, подтверждал, что эскадра Латуша "была полностью укомплектована и, судя по производимым маневрам, неплохо обучена".
   Затем, в августе 1804 года, Латуш неожиданно умер. Нельсон, горящий желанием сразиться с ним, чувствовал себя почти обманутым. "Латуш ускользнул от меня", писал он. "Французские газеты сообщают, что он умер в результате перенапряжения, поднимаясь слишком часто на Сепет [Кап-Сепет] для наблюдения за нами", разузнал он позднее. "Я всегда предрекал ему подобную смерть".
   В декабре Вильнев занял пост Латуша. Как и большинство людей тулонской эскадры, он был родом из Прованса, и не собирался производить значительных изменений в системе Латуша. Но стиль его командования снижал моральный дух. "Он был заслуженным офицером, знающим и выдающимся в своем роде, но он не был тем человеком, на которого следовало бы взвалить столь тяжелую ношу", писал Жискель. "Неуверенный и замкнутый по натуре, он не мог побороть в глазах флота памятную картину Нильской битвы, где его поведение осталось неоправданным всеми благородными людьми". В битве на Ниле от Нельсона ожидали атаки на авангард под командованием Вильнева, но вместо этого он ударил по арьергарду. Имея противный ветер, неуверенный в том, что лучше всего следовало бы сделать, Вильнев не смог оказать поддержки своему главнокомандующему. Он сумел спасти два линейных корабля и два фрегата от гибели, но некоторые считали, что он показал недостаток не только усердия, но и мужества.
   В то время как планы Наполеона по вторжению в Британию представлялись Латушу достойным славы вызовом, и он стремился вселить в людей ощущение возможности этой миссии, Вильнев полагал, что флот ни в малейшей степени не способен претворить в жизнь столь амбициозный план. Так как его сомнения имели под собой достаточные основания, его явный пессимизм передался вскоре и его офицерам. Он попытался выйти в море почти сразу после вступления в командование, но, увидев, что мачты, изготовленные в Тулоне, не выдерживают сильных напоров ветра, а моряки с трудом справляются со штормовыми условиями, он написал морскому министру, своему старому другу Дени Декре, просьбу отложить операцию:
   "Мое самое горячее желание - чтобы император не решился предать любую эскадру опасностям этих событий, так как если он то сделает, то французский флаг будет серьезно скомпрометирован. В действительности, представляется крайне невероятной наша победа над противником равной силы, скорее, он побьет нас, даже если будет на треть слабее... ни при каких обстоятельствах я не намерен стать посмешищем всей Европы, вовлекаясь в подобное гибельное предприятие".
   Насколько ему было известно, это было проповедью обращенному. Своим назначением в Тулон Вильнев был обязан рекомендации Декре и должен был оказывать поддержку его взглядам. Сорокачетырехлетний Дени Декре был старше Вильнева на два года. Он являлся свидетелем успехов и неудач французского флота, включая победу в Чезапикской бухте и поражение в битве при Ниле. Там он посчитал слишком опасным подставить свой фрегат под огонь крупных британских кораблей, оказывая поддержку попавшему в опасное положение флагманскому кораблю своего адмирала, и предпочел остаться в стороне от сражения. Они спаслись бегством вместе с Вильневом и нашли убежище на Мальте. Будучи одаренным администратором, все же Декре не раз доказывал своими поступками, что ему важнее было остаться у власти, чем действовать в интересах флота. В частности, он избегал продвигать людей, могущих представлять какую-либо угрозу для него, и он пассивно отнесся к указанию императора составить список перспективных молодых офицеров.
   Оба они - Вильнев и Декре - искренне верили в то, что французскому флоту потребуется много времени, вложенных денег и практической учебы до того, как его можно будет выставить в качестве противника британскому флоту. Они чувствовали, что Латуш нарисовал Наполеону излишне оптимистическую картину шансов флота на успех, и их общая стратегия на 1805 год состояла в том, чтобы убедить императора в правильности их более осторожного подхода. Они намеревались сделать все возможное, чтобы, избегая прямого неповиновения, не допустить флот до решающего сражения и, в особенности, до самоубийственной попытки поддержки вторжения в Британию. Вильнев писал пессимистические письма своему другу для того, чтобы Декре мог их использовать в попытке убедить императора отказаться от необдуманных действий, к которым тот склонялся.
  

* * *

  
   Мнение, что в отношениях с Британией наилучшим выходом из ситуации было бы избежание столкновения флотов, всецело разделялось теми испанскими капитанами, к которым принадлежал и Дионисио Алькала Галиано. В июне 1805 года он вывел в море два корабля для тренировки неопытных экипажей. Они целую вечность готовились к выходу и, к разочарованию Галиано, делали ужасные ошибки, маневрируя при выходе из гавани; и все это на глазах у публики, наблюдавшей их из города, и британских фрегатов, следящих за ними с моря. Галиано доложил вице-адмиралу Игнасио де Алава, командующему флотом в Кадисе в отсутствие Гравины, что текущее состояние подготовки экипажа делало его корабль посмешищем, а команда, прежде чем сможет выходить из гавани, нуждалась в обучении элементарной морской практике. Единственным обнадеживающим признаком было желание сражаться. Антонио Галиано писал, что его отец был так возмущен, что собирался подать в отставку немедля после заключения мира.
   Хотя команды и были настроены воинственно, большинство испанских офицеров оценивали перспективы боевых столкновений весьма осторожно. Косме де Чуррука почитался испанцами еще в большей степени, чем его друг Дионисио Галиано. Чуррука был сорокатрехлетним баском, всего на год моложе Галиано. Во время осады Гибралтара (1779-1782) он отличился в оказании помощи командам плавучих батарей, подожженных британцами. Как и Галиано, он участвовал в картографических съемках Магелланова пролива. Затем, в 1792 году, он отбыл на Тринидад, где производил съемку приборами, специально для этой цели заказанными в Лондоне.
   По своему возвращению в Испанию он работал над морским словарем (Diccionario de Marina) совместно с Антонио де Эсканьо и заменял того в период болезни на посту начальника штаба во время блокады Нельсоном Кадиса в 1797-1798 гг. Затем он командовал линейным кораблем "Конкистадор" в Бресте, где служил под началом Латуша. Во Франции он написал пособия по военно-морской организации и боевой подготовке, а также по кораблестроению.
   Несмотря на свою славу, Чуррука не был богат: в течение многих лет он не получал жалованья и фактически жил в омраченной долгами бедности. Вместе с другими быстроходными кораблями объединенного флота он появился в Кадисе 20 августа, обремененный беспокойными мыслями о своей молодой жене Долорес, оставленной в Эль-Ферроле с неоплаченными долгами. Его экипаж также давно не получал жалованья, и на следующий день после прихода взбунтовались морские пехотинцы, приписанные к его кораблю "Сан-Хуан-Непомусено". Чурруке удалось спасти зачинщиков от смертной казни, а две замешанные в бунте роты были расформированы и распределены на другие корабли. Чуду подобно, что при такой жалкой неспособности испанского правительства заботиться о своих людях этот мятеж был единственным.
   Попытки Испании сохранить нейтралитет поставили ее в невыгодное положение, когда все-таки было принято решение вступить в войну. Корабли были неготовы, экипажи не собраны, деньги были уплачены Наполеону за право оставаться нейтральными, и в казне было пусто. Когда в апреле Вильнев появился у Кадиса по пути в Вест-Индию, Гравина снарядил шесть более или менее мореходных кораблей, но из положенных по штату 2220 моряков не доставало 606. Вильнев был удивлен тем, что Гравина вообще смог выйти в море. В период между мартом и сентябрем военно-морские власти Кадиса смогли вооружить двадцать девять кораблей, но их ресурсы в деньгах, материалах, и особенно в людях, подошли к концу.
   Испания готовила неплохих офицеров, но рядовых моряков всегда не хватало. "Доны могут делать прекрасные корабли - однако они не могут делать людей", комментировал как-то Нельсон, осматривая достопримечательности Кадиса. Испанский флот являлся искусственной конструкцией, у которой отсутствовало солидное основание в виде людского резерва. Этот резерв был бы возможен, если бы поощрялась торговля морем с Латинской Америкой. В 1783 году испанский торговый флот составлял лишь пятую часть французского и восьмую часть британского торговых флотов. Расширение торгового флота могло бы увеличить число моряков, однако в 1801 году Испания имела только 6000 человек, занятых на судах дальнего плавания. Этого количества могло быть достаточным, чтобы набрать экипажи на корабли, имеющиеся в то время в Кадисе, но только небольшая часть из них была в наличии. Эпидемия желтой лихорадки 1800 года унесла в Кадисе жизни 5810 мужчин и 1577 женщин, главным образом из морского сообщества, где она и зародилась. Вторая вспышка 1804 года послужила причиной дальнейших жертв в Кадисе, Малаге и Картахене.
   Сражениям на море испанцы предпочли альтернативную стратегию: они были уверены в своих возможностях защитить главную базу Кадиса от нападения британцев. Во время предыдущей блокады они построили впечатляющую систему оборонительной тактики, которую скопировали восхищенные французы. Атака Нельсона в 1797 году была отбита, и британцы не осмеливались вновь атаковать порты.
   Ко времени прибытия Вильнева, Алава и губернатор Кадиса Франсиско Солано, маркиз де ла Солана, успели обновить и реорганизовать портовые укрепления. Солано был человеком с воинственными манерами и неукротимой энергией, довольно театрального вида, более похожим на французского солдата, нежели на испанского. И в самом деле, он сражался в рядах французской республиканской армии во второй половине 90-х годов в составе одного из полков - 67-го, прибывшего в Кадис вместе с Вильневом. Он оборудовал четыре аванпоста для канонерских лодок, два к северу от города у Санлукара и Роты, один в крошечной гавани на мысе Кадис между фортами, и один к югу в устье реки Санкти-Петри. Мощные береговые батареи, размещенные в стратегически важных местах, прикрывали якорные стоянки, входы в гавани и поддерживали действия канонерских лодок.
   По прибытию в Кадис объединенный флот начал свою реорганизацию. Пехота высадилась и разбила лагерь в дальнем углу бухты милях в шести от города "в исключительно здоровом месте с источником пресной воды", готовая к посадке на корабли в пределах двух часов. За исключением оставленных в городе больных, эти силы насчитывали 1400 человек из состава двух батальонов 16-го полка, около 1000 человек - усиленного батальона 67-го полка, с отдельными подразделениями 1-го швейцарского и 6-го колониального полков. 67-й полк имел гордую традицию службы на море, ведя свою историю от созданного кардиналом Ришелье морского полка ("La Marine"). Испанцы также имели полки, длительное время специализировавшиеся на морской службе; некоторые из них принимали участие в походе Великой Армады в 1588 году. Здесь были люди из кордовского, сорийского, африканского, бургосского и коронного полков.
   Приобретение провизии и запасов для кораблей становилось большой проблемой. Снаряжение несколько ранее пятнадцати кораблей в рекордно короткий срок опустошило ресурсы Ла-Карраки - флотского арсенала на острове Исла-де-Леон поблизости от Кадиса. Провизии также не доставало, и выполнить требования Вильнева о двухмесячном снабжении семнадцати тысяч человек было трудно выполнять. Но главной проблемой были деньги. У французского консула Ле-Роя их не было, а печальный опыт научил кадисских торговцев не принимать счета, выписанные на французское морское министерство. Что касалось испанского правительства, оно не имело "ни малейшего кредита". В результате даже продовольственный агент на Исла-де-Леон требовал оплаты наличными за поставку сухарей. К счастью, испанские корабли имели шестимесячный запас продовольствия и частично поделились с французами.
   Первый обстоятельный доклад Вильнева Декре из Кадиса был написан в его обычном мрачном стиле. Он принимал испанскую точку зрения, которая совпадала с его собственной хладнокровной оценкой перспектив совместных действий. В настоящее время, докладывал он, с башни Тавира наблюдаются одиннадцать британских кораблей поблизости Кадиса, а из Лиссабона доносят о двадцати трех кораблях, направляющихся на юг.
   Наполеон в Булони терял терпение. Он отдал приказ адмиралу Оноре Гантому, командовавшему блокированной в Бресте эскадрой в составе двадцати трех линейных кораблей, быть готовым к немедленному выходу. Гантом вывел всю эскадру на внешний рейд. Семнадцать кораблей британской блокадной эскадры отреагировали атакой, завязалась короткая схватка с участием береговых батарей. Гантом отступил под прикрытие высоких мысов, явно желая не более Вильнева пробиваться с боем к Булони. Пополудни того же дня, 22 августа, Наполеону доложили о выходе Вильнева из Эль-Ферроля. Император достаточно скептически относился к возможному поведению этого робкого адмирала и послал в Кадис соответствующие распоряжения. Вильнев должен был немедленно отправиться в Ла-Манш с тем количеством кораблей, которое ему удастся собрать. Декре протестовал и побуждал Наполеона отменить приказ на вторжение.
   Но ему не требовалось напрасно тратить чернила: убедившись, что попытки Питта втянуть в войну Австрию и Россию принесли свои плоды, Наполеон уже строил новые планы. "Чем больше я размышляю над ситуацией в Европе, тем больше вижу необходимость принятия срочных действий", писал он 23-го августа министру иностранных дел Талейрану. "Действительно, нечего ожидать от австрийских объяснений. Они будут отделываться вежливыми фразами, чтобы я ничего не предпринимал до весны... а в апреле я обнаружу сто тысяч русских в Польше, снабженных англичанами артиллерией, лошадьми, оборудованием и т.п., еще 15-20 тысяч англичан на Мальте и 15 тысяч русских на Корфу. Тогда я окажусь в критической ситуации. Мое решение принято".
   25 августа он сообщил Талейрану, что, по крайней мере на время, отказывается от вторжения в Англию. Он привел свои резервные соединения в Булонь, а в это время его "боевые батальоны" маршировали на восток. Он начал прорабатывать маршруты, которыми его переименованная "Великая армия" (Grand Armee) пойдет маршем на Вену. Пока войска не двинулись, никто не подозревал, что прямая угроза британским берегам отложена, по крайней мере, на этот год. Война входила в новую фазу, в которой наполеоновская армия предпримет атаку на восток, имея флот, оперирующий в Средиземноморье. В конце концов, решение Вильнева - укрыться в Кадисе - можно было бы обернуть в свою пользу.
  

* * *

  
   Многим людям во Франции Наполеон представлялся посланцем богов: он как будто реализовывал начальные цели Революции, но без ее эксцессов. На флоте он разрешил службу опытным аристократическим офицерам, но и привел в действие реформы, позволявшие продвинуться талантливым людям из низов. Благодаря политическому экстремизму встречались и подонки, но масса талантливых и решительных офицеров была обязана своим выдвижением революции, а затем и новому императору.
   Сам Латуш поддержал революцию, и его последующие заключение в тюрьму и увольнение из флота не стали причиной какого-нибудь предубеждения против талантливых выходцев из простонародья. И в старом королевском флоте он поощрял таких людей. Жан-Жак Люка, нынешний командир "Редутабля", был одним из первых, кого он наградил за отличие в боевых действиях. Несколько подобных офицеров Латуш собрал вокруг себя на флагманском корабле "Буцентавр", и Вильнев охотно их унаследовал. В качестве адъютанта Латуш выбрал Матьё Приньи, обаятельного, интеллигентного офицера, бывшего до того командиром фрегата. Его флаг-капитан, Жан-Жак Маженди, трижды попадал в плен к британцам. Последний раз это случилось в 1801 году, когда фрегат "Африкэн" под его командованием вступил в кровопролитную схватку с фрегатом "Феб"; "Африкэн" перевозил войска, и потери французов убитыми, ранеными и пленными составили три сотни душ, Маженди среди них. Старшим офицером на "Буцентавре" был капитан 2 ранга Жозеф-Габриэль Додиньон, сорока четырех лет, выходец из Бордо, как и Маженди, и на пять лет его старше. Перед войной он командовал своим собственным торговым судном, но с началом боевых действий его призвали на действительную службу и вынудили продать судно под расписку казначейства, ценность которой была сомнительна. Он проявил себя в различных миссиях в Санто-Доминго и в стычке с британцами в Тулоне. Этим летом он командовал флотилией лодок при атаке островка Дайамонд-Рок на Мартинике и до сих пор хромал, поймав левым коленом мушкетную пулю.
   Тридцатидевятилетний лейтенант Фулькран Фурнье из Лангедока также был оторван от службы на семейном торговом судне и призван на флот. После многих сражений с британцами у него остались шрам на левой щеке и поврежденная коленная чашечка; дважды он побывал в плену у британцев. Будучи ветераном Нильской битвы, он, должно быть, служил неприятным напоминанием Вильневу о его не столь уж славной роли в том поражении. В самом деле, бывший командующий Фурнье при Ниле адмирал Бланке перед своей отставкой в 1803 году подверг публичной критике поведение Вильнева и Декре во время сражения. Как Додиньон, так и Фурнье испытали и радость побед, и горечь поражений, и оба отличились в самостоятельных действиях. Они были стойкими, умелыми офицерами и командовали экипажем, которым гордился Вильнев.
   Остальные офицеры Тулонской эскадры представляли собой такую же смесь аристократических офицеров королевского флота и бывших унтер-офицеров, поднявшихся из низов волей Революции. Капитаном "Интрепида", одного из кораблей, уступленных испанцами, был Луи Инферне, человек, который "был важен, как тамбурмажор, и толст, как ci-devant [прежний] бенедиктинский приор". Он был выходцем из торгового флота; в 1786 году, будучи капитаном, он женился на дочери школьного учителя. Революция сделала его капитаном военно-морского флота, и он проявил себя на фрегатах в девяностых годах. В 1804 году он отличился в Тулоне в той же стычке, что и Додиньон, и был включен в список кандидатов на вакансию командира линейного корабля. Когда капитан "Интрепида" был убит в схватке с кораблями Кальдера в июле 1805 года, Инферне занял его место.
   Мичман Огюст Жискель с презрением относился к выходцам из простонародья, но для своего нового капитана сделал исключение. Жискель происходил из аристократической бретонской семьи, переживавшей трудные времена. Во время революции их дом был разграблен и Огюст бежал в море, поступив на службу в качестве юнги в период упадка французского флота. Со временем он стал офицером и кавалером ордена Почетного Легиона за храбрость в битве при Альхесирасе. Жискель заслужил уважение команды, прыгнув в воду для спасения упавшего за борт матроса. Он также отличился, командуя удаленным аванпостом в Санто-Доминго, где 70% его коллег умерли от болезней или были убиты черными рабами, которых они считали лояльными. Сейчас ему было всего лишь двадцать лет.
   Экипажи пяти кораблей, находившихся сейчас в Кадисе (к ним относились "Формидабль", "Сципион", "Монблан", "Свифтсюр", "Интрепид"), имели опыт ужасной компании 1802-03 гг. в Санто-Доминго, где звериная жестокость была проявлена с обеих сторон. Французская армия использовала завезенных с Кубы собак, специально натасканных на поимку беглых рабов. Их кормили мясом негров, затем морили голодом и выпускали на поиск "бандитов".
  

* * *

  
   Другие пять единиц Тулонской эскадры были вновь построенными или капитально отремонтированными кораблями. Найти экипажи для них было большой проблемой. В теории французы имели систему воинского набора, по которой молодые люди из определенной местности посылались на конкретные корабли, куда они были приписаны. В военное время эта система никогда не работала как следует, а в последние годы практически рухнула полностью, так что морское министерство было вынуждено прибегнуть к насильственной вербовке в британском стиле. Офицеры-вербовщики начинали со списков подлежащих призыву на службу, но те быстро научились избегать их. Поздней осенью 1803 года Оноре Гантом, бывший в то время морским префектом Тулона, пытался набрать экипаж для "Буцентавра". В Нарбонне, Агде, Сете и Арле вербовщики сумели найти только 200 человек из 708 включенных в списки. Пятьдесят из них оказались негодными к службе и другие пятьдесят дезертировали прежде, чем они добрались до Тулона. В другом случае 80 солдат окружили деревню Баньюл, но все моряки смогли ускользнуть и скрылись в горах.
   В январе 1804 года в Марселе имел место levee extraordinaire (экстраординарный набор рекрутов), выполненный с помощью подразделений chasseurs a cheval (конных егерей). Они нашли нескольких моряков, имевших отсрочки от действительной службы, нескольких иностранцев, но очень мало опытных матросов. В результате им удалось забрать около 150 человек. Подобный экстраординарный набор наблюдался и в Рошфоре. В ноябре 1804 года капитан фрегата "Феб" из эскадры Нельсона наткнулся на марсельского лоцмана, "сопровождаемого еще одним человеком; оба они были в скверном состоянии, и отправились в море только из-за опасения быть насильно рекрутированными на флот. Они уверяли меня, что в течение трех или четырех прошедших ночей хватали каждого, хоть сколько-нибудь похожего на моряка, как из домов, так и со стоящих в порту судов".
   Капитан Жан-Жак Маженди греб матросов повсюду, где только мог, включая портовые плавсредства и торговые суда. Однажды он перехватил две сотни чернокожих пленных из Гваделупы, которых депортировали на Корсику на судне под командой Габриэля Додиньона; он рекрутировал всех, включая Додиньона. Французские колонии считались частью Франции, таким образом, их жители и недавно освобожденные рабы автоматически становились объектом вербовки. С другой стороны, был принят закон, запрещавший иностранцам служить на французском флоте. Сам Латуш незадолго до своей смерти вынужден был расстаться с американским офицером, прослужившим с ним много лет, официально в должности переводчика.
   Частично трудности с набором экипажей объяснялись введением подобных строгих легальных принципов. Французы не только запрещали служить иностранцам, но и, в отличие от британцев и испанцев, не ввели систему пополнения экипажей сугубо береговыми людьми, подготовку которых можно вести прямо на борту корабля. Матросы сами решительно противостояли попыткам разбавить качество экипажей береговиками. С 1804 года были введены чрезвычайные меры в этом вопросе. Так, было запланировано набрать 5000 моряков из Генуи, ставшей одним из итальянских владений Наполеона. Между тем, летом 1804 года два элитных батальона 2-го пехотного полка направили служить на кораблях Тулонской эскадры. Солдаты считали, что они будут частью экспедиционных сил, предназначенных для вторжения в Британию, но их приставили к пушкам, освободив тысячи матросов для выполнения более квалифицированных обязанностей. Наполеон поддержал эту разумную инициативу.
   Гантом делал вывод, что "в прибрежных районах почти не осталось этого ценного слоя людей [квалифицированных матросов]... Английские тюрьмы, экспедиции в Египет и Америку уничтожили значительное количество этих людей". Однако не следует преувеличивать трудностей французов с набором экипажей. Британские корабли имели гораздо менее опытные команды, чем их французские соперники. Даже в разбавленных солдатами и бывшими рабами командах опытных матросов на французских кораблях в Кадисе было никак не меньше, чем у их британских оппонентов.
  

* * *

  
   Заместителем Вильнева был Пьер Дюмануар, который командовал эскадрой в течение 4 месяцев после смерти Латуша до назначения Вильнева на этот пост. Дюмануар имел влиятельного родственника в Париже, он также входил в круг избранных лиц под руководством Гантома, которые помогли Наполеону во время бегства из Египта после поражения французского флота при Ниле. За время короткого периода своего командования он не завоевал доверия эскадры, но на замену реагировал с негодованием.
   Все другие линейные корабли, кроме тулонских, походили из Рошфора. Выходцы из Бордо, да и всего юго-западного побережья, составлявшие большинство экипажей рошфорских кораблей (как и значительную часть офицеров тулонской эскадры), имели все основания ненавидеть британцев. Для многих из них торговля с Санто-Доминго и другими вест-индскими колониями являлась средством к существованию: большинство из 15 000 французских моряков, занятых в торговле с Вест-Индией, вышли из этого региона. Захват британцами в 1803 году шестидесяти трех купеческих судов, которые, находясь в море, не знали о начале войны; обстрел французских городов и деревень, расположенных вдоль побережья, предпринятый сразу же после объявления войны - все это подогревало местное население и порождало необычайную степень враждебности по отношению к своему старому противнику.
   Капитан "Эгля" Пьер-Полен Гурреж был из тех, кого закалили испытания. В 1752 году, когда он родился, Бордо входил в период своего процветания. Его отцом был купеческий капитан, суда которого покупали рабов на гвинейском берегу, продавали их в Санто-Доминго, откуда возвращались в Бордо с грузом сахара или кофе. Старший брат Гуррежа Гийом устроился купцом в Санто-Доминго и управлял там делами семьи. Сам Гурреж мальчишкой отправился в море и во время американской революции служил на каперах в Новой Англии. Он принял участие в двух жестоких абордажах; во время одного из них он был ранен британской пикой в бедро. Во время кровавой резни в Санто-Доминго в 1802 году Гурреж командовал "Жаном Бартом". Короткое время он был флаг-капитаном Латуша и давал приют прекрасной Полине Бонапарт, сестре Наполеона. Затем он вернулся во Францию, где пытался получить от правительства 4363 франка невыплаченного жалованья. К этому времени в связи с коллапсом торговли с Санто-Доминго бордосская коммерческая жизнь завяла, и население стремительно уменьшалось.
   В ноябре 1802 года Гурреж был назначен командовать линейным кораблем "Эгль", спущенным на воду в Рошфоре в 1798 году. "Это превосходный корабль", писал он секретарю морского министра. Корабль был немедленно оснащен для действий в Санто-Доминго. Экипаж был набран в Бордо и деревнях прилегающей части французского побережья: они приняли участие в подавлении предательского восстания вожака черных рабов Туссен-Лувертюра, затем, возвращаясь во Францию, укрылись в Кадисе с началом войны. После того, как Гурреж покинул Санто-Доминго, его брат Гийом был убит "бандитами" во время следующего восстания рабов, подстрекаемых британцами.
   Безденежный 50-летний голландец, лейтенант Ассмус Классен, присоединился к Гуррежу в Кадисе. Французский капитан был рад появлению Классена, так как тот был опытным моряком, да и лейтенантов у Гуррежа не хватало; он написал министру Декре письмо в поддержку просьбы Классена о выплате 2273 франков задержанного жалования. Подобно Гуррежу, Классен был пламенным революционером; он бежал во Францию в 1787 году, когда пруссаки и британцы подавили голландскую революцию. Он служил на фрегате "Конкорд", когда в мае 1793 года тот захватил "Гиену" Уильяма Харгуда неподалеку от Санто-Доминго, и в течение пяти лет он был лейтенантом на "Жеммапе" под началом Жульена Космао-Кержульена, одного из лучших капитанов Вильнева.
   "Эгль" оставался в нейтральном Кадисе, производя ремонтные работы на верфи Каррака под пристальным наблюдением нельсоновского шпиона консула Даффа. Моряки "Эгля" постоянно затевали ссоры с заходившими в порт британскими моряками, но Гуррежа здесь знали и любили, а он не преминул возобновить знакомства со старыми приятелями.
   Пять из других кораблей, находившихся под командой Вильнева - "Фугё", "Редутабль", "Аргонавт", "Герой" и "Дюге-Труэн" - были блокированы в Эль-Ферроле в течение двух лет и не имели достаточного мореходного опыта. Еще два корабля - "Альхесирас" и "Ахиллес", недавно построенные и со свеженабранными экипажами - присоединились к нему в Вест-Индии, ведомые контр-адмиралом Шарлем Магоном, который, несомненно, был самым энергичным и драчливым из всех французских адмиралов. Его отец был чиновником в Санто-Доминго, а сам он служил в колониальном управлении, принимая также участие в работе комитета, задачей которого было улучшение флотской организации. Женившись на графине перед самой революцией, Магон подвергся обвинениям в роялизме и был вынужден развестись, чтобы сохранить их совместную собственность. Как и многие другие французские офицеры, он вложил свои деньги в колонии, и рассматривал их удержание делом не только национальной, но и персональной важности.
   В молодости Магон был участником боевых действий в Чесапикском заливе, которые предрешили судьбу армии Корнуоллиса в Йорктауне и в целом британцев в Америке. Ему доводилось бить британцев в Индийском океане. Он знал, что французский флот способен на большее, чем недавние жалкие действия, и жаждал отомстить британцам.
   Уильям Джеймс в своей морской истории, написанной в 1823 году, утверждал, что "не следует делать скидки французам и испанцам на неопытность их экипажей". Это слишком сильное утверждение: некоторые экипажи, особенно испанские, действительно были плохо обучены. Но также не является правдой то (как утверждают некоторые истории о Трафальгаре), что британская блокада держала все вражеские корабли в портах в течение пяти лет: многие французские и некоторые испанские моряки сражались в Санто-Доминго, Латуш заботился о должной подготовке тулонских кораблей, а в 1805 году много моряков из обеих эскадр совершили плавание в Вест-Индию и назад, провели сражение на равных с Кальдером. Вильнев был пессимистичен, думая, что этого желает Декре, но глухое ворчание в соединенном флоте после прибытия в Кадис во многом было связано с крушением надежд. Многие, как Магон, рвались в бой и жалели, что с ними больше нет Латуша.
  

* * * * *

  

Глава 5. Спокойно, как на озере в Стоу

  
   31-го августа в район Кадиса прибыл вице-адмирал Роберт Кальдер с восемнадцатью кораблями, и воображаемый флот, которому Коллингвуд подавал фальшивые сигналы, стал реальным. Надеясь, что прибывшие корабли еще не были замечены противником, Коллингвуд (принявший командование всей эскадрой как старший по выслуге) держал корабли Кальдера за горизонтом и пытался выманить противника, искушая его своими якобы малыми силами.
   Капитан "Марса" Джордж Дафф писал своей жене Софии, что их старый приятель, капитан "Донегала" Пултеней Малькольм, "отправился с адмиралом Луисом под самый Кадис в надежде выманить соединенный флот в море, пока они не узнали о прибывшем подкреплении. Но я полагаю, что они уже прознали о прибытии, и спокойно останутся в гавани на своих якорях". Он оказался прав. Томас Фремантл с "Нептуна", неохотно примиряясь с перспективой длительной блокады, в письме своей жене Бетси говорил, что "соединенный флот расположился уютно в Кадисе, откуда я делаю заключение, что нам придется торчать здесь до второго пришествия, если погода не разметает наши корабли; в таком случае французы снова ускользнут от нас".
   Капитан Джордж Дафф [] Капитан Джордж Дафф
   Эдуард Кодрингтон, капитан только что прибывшего "Ориона", также предчувствовал длительную блокаду: "Увы! Вспоминая наши маленькие домашние радости, не могу не чувствовать опустошенности при явной перспективе долгого-долгого отсутствия, безо всякой надежды вскоре вернуться к ним", писал он своей жене Джейн. Они поженились в декабре 1802 года, и это была их первая настоящая разлука. "Эдуард наверняка скучает по мне, а маленький толстячок Уильям, конечно, забыл, как я баловал его; но его очаровательный смех, который не так-то легко забыть, оставил глубокий след в моей памяти". Кодрингтон хотел надеяться на быструю развязку, но не ожидал ее. "Для моих чувств было бы большим расстройством увидеть, как худший флот, пусть и защищенный стенами своей главной базы, бросает вызов флоту моей страны. Старинная испанская гордость - если от нее что-то осталось - должна уязвлять их этим отсиживанием", продолжал он, "но французы - осмелюсь предположить - утешают себя знанием того факта, что наш флот изнашивает себя, в то время как их флот ремонтируется. Я полагаю, что успех, полученный при помощи хитрости, доставляет французу такое же удовольствие, как если бы он был добыт в бою".
   Кодрингтон, впоследствии адмирал, командующий при Наварино [] Эдвард (Эдуард) Кодрингтон (1770-1851). [Впоследствии, в 1827 году - начальник английской (и командующий объединенной англо-франко-русской) эскадры при Наварино.]
  
   Блокада была основным способом ведения как этой войны, так и предыдущей. Французы и испанцы держали свои суда в портах, изредка высовываясь в тех случаях, когда британцы были рассеяны неблагоприятной погодой. Французы утверждали, что суда королевского флота были изношены вследствие непрерывной службы. Британские капитаны, ненавидевшие скуку блокадной службы, опасались, что французы имели резон в своих утверждениях. Матросы испытывали отвращение к такому ничегонеделанию (особенно в период зимних штормов в районе Бреста), и наиболее агрессивные из них дезертировали при первой возможности.
   Блокада Кадиса в летний период времени была гораздо приятней с точки зрения погодных условий. Светило солнце, и экипажи не были измотаны чрезмерными нагрузками. Штурман [Master] линейного корабля "Принц" Ричард Андерсон рассказывал своей жене Мэри, что он провел значительную часть времени, играя на скрипке и читая книги. Фремантл и Кодрингтон находили социальную жизнь разочаровывающей: изолированные на корабле своим положением, они привыкли обедать друг с другом и дружески настроенным адмиралом, но не все командующие поощряли такую фамильярность. Командующий Брестской блокадной эскадрой Уильям Корнуоллис был известен своим аскетизмом, и капитаны считали Коллингвуда сделанным из того же теста. "Наш Коллингвуд является смиренным последователем Корнуоллиса", заметил Фремантл в письме к Бетси, "я еще не встречался с ним, да и ни с кем другим, я прикован к своему кораблю, и знаю о происходящем не больше тебя". Ему вторит Кодрингтон: "Мы попали под команду еще одного нелюдимого адмирала, который сообщается с нами исключительно по службе; таким образом, если Бонапарт не выгонит свой флот в море, мы рискуем забыть, что между мужчин существует понятие общества". Им не повезло, а Джордж Дафф наслаждался обществом, обедая на "Британии" со своим соотечественником, шотландцем контр-адмиралом Нортеском, и на "Канопусе" с адмиралом Томасом Луисом и его флаг-капитаном Френсисом Остином, братом романистки Джейн Остин.
   5 сентября Кодрингтон наконец-то встретился с Коллингвудом. "Найдя, что адмирал несправедливо счел меня невнимательным к одному из его распоряжений, я прибыл на флагман и заметно удивил его докладом о наших различных потребностях и недочетах". Он нашел Коллингвуда неожиданно "добродушным, разговорчивым и коммуникабельным", но заметил критично, что "тот производит впечатление делающего все строго по протоколу".
   Фремантл же становился все более и более расстроенным от невнимания к нему Коллингвуда. "Что еще больше раздражает в этом проклятом отсутствии приличного общества, так то, что погода стоит прекрасная и море спокойное, как на озере в Стоу", жаловался он. Он не имел известий от своей жены, но знал, что она находится на последних месяцах беременности. Его мысли обращались к знаменитому зданию и ландшафтному парку в Стоу, графство Бэкингемшир, где и находилась Бетси. Каждое лето они вместе, или она одна в его отсутствие, проводили какое-то время в Стоу у патрона Фремантла Джорджа Гренвилла, маркиза Бэкингема. Несколько недель назад она описывала тамошние празднества:
   "Освещенные иллюминацией грота, среди громадного скопления людей, собравшихся в саду, мы следовали к гроту в процессии за принцем (Уэльским) среди приветствий людей, сгрудившихся настолько, что мы с трудом пробрались к намеченному месту, которое выглядело зачарованным. Грот и окружающая сцена были ярко освещены, мост и обелиск на воде производили чарующий эффект. По берегам располагались участники маскарада и танцовщики Мориса, а на воде разместились оркестры пандеона, савояров, а также полковые оркестры, играющие по очереди; все это очень оживляло сцену с большим количеством людей числом, превышающим 10,000 человек".
   Она рассказывала, как наблюдала все это, "уютно устроившись в гроте подле Чарльза Фокса". В ответном письме он спрашивал, как она поладила с Чарльзом Джеймсом Фоксом, великим предводителем вигов, а сам жалел, что застрял в величественном одиночестве на корабле в сотнях милях от дома, в то время как она, возможно, уже разрешалась от бремени. Он становился все раздражительней с окружающими и обижался на Коллингвуда. "Я с надеждой ожидаю скорейшего прибытия лорда Гарднера или лорда Нельсона, так как, признаюсь, не могу спокойно сносить от Коллингвуда того, что мог бы снести от человека, имеющего большие основания на такую суровость".
  

* * *

  
   В это время в Лондоне желание Фремантла приближалось к исполнению. В пять часов утра 2-го сентября капитан Генри Блеквуд появился в дверях дома Нельсона с известиями о прибытии соединенного флота в Кадис. Блеквуд сделал остановку по дороге в Адмиралтейство с депешами от адмирала Коллингвуда. Премьер-министр уже предупредил Нельсона, чтобы он ожидал приказа о вступлении в командование на Средиземноморье, и Нельсон последовал за Блеквудом в Уайт-холл для участия в неизбежном военном совете.
   В Адмиралтействе лорд Бархем предложил Нельсону подобрать себе офицеров. Нельсон решил не менять командиров уже находившихся в районе Кадиса судов, но у него был старый друг и товарищ по оружию сэр Эдуард Берри, назначенный на их старый корабль "Агамемнон", вводимый в строй в это время. Уильям Браун и Уильям Лечмер, командиры "Аякса" и "Тандерера" из эскадры Кальдера, получили приказы присоединиться к нему немедленно по завершению исправления их кораблей. Такой же приказ получил Ричард Китс, еще один из "боевого братства", круга офицеров, на которых Нельсон полностью полагался. Но кораблю Китса "Суперб" требовалось время для производства ремонта. Генри Блеквуд на "Эуриалусе" должен был сопровождать Нельсона в Кадис, в то время как один из адмиральских протеже, кузен по жене Джон Конн, должен был привести трехпалубник "Ройал-Соверен", бывший ранее в составе Средиземноморской эскадры Нельсона. Слуги Нельсона, Генри Шевалье и Гаэтано Спедилло, 5-го сентября выехали с внушительным багажом адмирала из Мертон-Плейса в Портсмут.
   6 сентября Нельсона вызвали в Адмиралтейство для вручения приказов, затем он участвовал в заседании совета на Даунинг-стрит. Обсуждались различные вопросы. Нельсон хотел иметь столько же кораблей, сколько их имелось у противника, но в настоящее время такого количества в наличии не было. Его собирались отправить на "Виктори", а подкрепления послать позже. Он мог при удаче надеяться на сорок кораблей, но пока должен был рассчитывать на двадцать семь. Нельсон напомнил министрам, что "как известно м-ру Питту, страна требует уничтожения [вражеского флота]". Они обсудили возможности недавно изобретенных Уильямом Конгревом ракет как средства принудить соединенный флот выйти из Кадиса и принять бой, но Нельсона больше занимал вопрос достаточного количества кораблей для сокрушительной победы, чтобы "поставить Наполеона на колени".
   Несколькими днями позже в приемной Адмиралтейства он встретил Филиппа Дурхема, капитана "Дефайэнса" - еще одного из кораблей эскадры Кальдера, прибывшего домой для ремонта. Нельсон выразил сожаление, что "Дефайэнс" не готов немедленно присоединиться к его флоту. "Попросите лорда Бархема передать меня под команду вашей светлости, и я буду вскоре готов", ответил Дурхем. На следующий день в гостинице Джордж-Инн (Портсмут) обрадованный Дурхем получил ожидаемое им письмо. В нем говорилось: "В соответствии с инструкциями лордов-комиссаров Адмиралтейства, с получением данного письма Вы поступаете в мое распоряжение, и будете следовать и подчиняться всем тем приказам, которые получите от меня для службы Его Величеству. Нельсон и Бронте".
   В сентябре 1805 года Франция могла выставить сорок четыре линейных корабля, Испания - тридцать, в то время как Британия имела подавляющее превосходство - 135 кораблей. Но каждый английский адмирал, командующий силами в море, не переставал вопрошать, где же они находятся. Казалось, их никогда нельзя было застать там, где в них была необходимость. Имелся определенный резон во французской аргументации, что, вследствие постоянного нахождения в море для блокады вражеского побережья, они часто нуждались в возвращении домой для производства ремонта.
   Потребовалось бы определенное время для того, чтобы Нельсон смог собрать достаточные силы, явно превосходящие те тридцать семь кораблей, которые, как было известно, находились в Кадисе. Суда подчиненного ему флота также должны были отвлекаться для сопровождения конвоев, получения снабжения и противодействия шести испанским кораблям, стационировавшим [стационировать - иметь базой к.-л. порт или пункт побережья] в Картахене на Средиземном море. Тем не менее, после нескольких лет британских успехов у французов и испанцев осталось не так много кораблей, чтобы помешать стратегическому успеху Британии даже в случае проигранной ею битвы. Одно значительное сражение проделало бы такую существенную дыру во французских и испанских ресурсах, что они были бы не в состоянии представить собой серьезной угрозы вторжения. Мысленно Нельсон уже планировал битву, в которой британские потери не являлись существенными. Требовалась такая битва, в которой врагу будет нанесен как можно больший урон. У него не должно было остаться шанса ускользнуть с минимальными повреждениями, как это было в случае с Кальдером и во многих других случаях до того.
   Прогуливаясь в Мертоне по новой дорожке, которую он называл "квартердеком", Нельсон объяснял свои идеи Ричарду Китсу. "Я обрушусь на них, по возможности, немедленно", говорил он, "примерно на расстоянии одной трети от их ведущего корабля. Что вы думаете об этом? ...Я отвечу вам, что я думаю об этом. Я думаю, что это удивит противника и поставит его в тупик. Он не сможет понять, чего я добиваюсь. Сражение превратится в беспорядочную битву, и это именно то, чего я хочу".
  

* * *

  
   "У меня нет причин жаловаться на свой корабль, который содержится в действительно идеальном порядке", писал Томас Фремантл, "но мой характер, вспыльчивый по природе, подвергается серьезному испытанию моим первым лейтенантом, который в течение длительного времени так привык управлять кораблем на свой манер, что не выносит ни малейшего противоречия. Что, в свою очередь, заставляет меня следовать своей собственной системе [руководства] без какой-либо помощи или совета с его стороны. Все это, а также то влияние, которое он имеет на экипаж, обязывает меня быть весьма осмотрительным". Загордившийся первый лейтенант "Нептуна" Джордж Арклом находился на борту с 1803 года, в то время как Фремантл принял командование кораблем только в мае 1805 года. "Нептун" был 98-пушечным трехпалубником, построенным в 1797 году. Фремантлу не нравилось служить на "большом корабле, который плохо ходит и постоянно опаздывает в боевых действиях", он предпочитал меньшие, быстроходные суда, но жаловаться на свой экипаж оснований у него не было.
   Штатная численность экипажа составляла 738 человека, но фактически имелось на восемнадцать человек меньше. На борту было 116 морских пехотинцев под командой лейтенанта Джорджа Кендолла. Также имелось тридцать четыре несовершеннолетних, разделенных по происхождению и возрасту на три категории: первого класса, которые проходили подготовку к получению офицерского звания, а остальные были поделены на юнг 2 класса (моложе 18-ти) и юнг 3 класса (моложе 15-ти). Оставшиеся 570 человек представляли собой судовую команду. Некоторые из них были старослужащими, но и среди новичков было много хороших моряков. Состав матросов 1 класса был необычайно космополитичным даже по меркам королевского флота. Здесь были представлены выходцы со всех балтийских государств, Испании и Португалии, Сардинии, Венеции и Ливорно, Пуэрто-Рико и Мартиники, также как и обычная группа моряков из Канады и Северной Америки. Двое моряков привели с собой своих сыновей. Эдуард Носуорти, помощник канонира, принимавший участие в Нильской битве на борту линейного корабля "Минотавр", поступил на "Нептун" в ноябре 1803 года со своим сыном Уильямом одиннадцати лет. Дэвид Озейли привел с собой девятилетнего сына Джозефа, самого младшего на борту "Нептуна". Так как Джозеф был рожден в море, его мать, возможно, тоже была на борту - унтер-офицеры и некоторые старослужащие подчас брали своих жен с собой в море. Поскольку женщинам не полагалось жалования, то их имена не заносились в списки личного состава, но их присутствие в небольших количествах допускалось и, по-видимому, было обычной практикой.
   В этот превосходный экипаж входил и Джеймс Мартин, двадцатисемилетний уроженец местечка Уивенхоу подле Колчестера, автор одного из тех редких отчетов о Трафальгарской компании, которые были написаны не офицером, а рядовым матросом. Мартин, родившийся 11 марта 1778 года, был отловлен пресс-гангом [вербовочной командой] с фрегата "Бланш" в конце мая 1803 года на острове Гернси. Мы не знаем, что он делал на Гернси (французы порой переселялись туда, чтобы избежать призыва), но он был прирожденным моряком и вскоре получил должность матроса 1 класса. Похоже, что его отпустили домой на побывку в связи с тем, что его жена должна была разрешиться от бремени, с условием его незамедлительного возвращения на флот. Как бы то ни было, сын родился 5 октября, а 19 ноября его отец снова вступил в ряды флота, на этот раз в качестве добровольца. На приемном тендере "Сальвадор-дель-Мундо" его распределили на "Нептун", где он и служил все это время.
   Все изнемогали от скуки: "Все то же печальное однообразие делает все дни похожими друг на друга... несчастная и скучная жизнь", писал Фремантл. Он приказал перекрасить свои апартаменты для того, чтобы занять чем-то людей. На "Орионе" Эдуард Кодрингтон заказал из Англии остроги: "Я не рассчитываю на успех охоты с ними, но если возможно развлечь людей и занять их чем-то, то это отвечает моим целям". Проблема, как объяснял Фремантл, заключалась в том, что "большие суммы денег были выплачены нашим людям, которые не имели возможности использовать их. Это являлось причиной распространения пьянства, воровства и азартных игр".
   Жалование экипажу "Нептуна" было выплачено в мае, и с тех пор люди еще не имели возможности потратить свои деньги. Основным способом, с помощью которого Фремантл поддерживал дисциплину, была порка. Виновников привязывали к решетке, и на глазах собранного по такому случаю экипажа боцманмат [помощник боцмана] проводил экзекуцию кошкой-девятихвосткой. Адмиралтейством было рекомендовано максимальное наказание в двенадцать ударов, но к 1805 году это было нормой. Фремантл не слишком увлекался поркой матросов: в период май - октябрь наказанию было подвергнуто тридцать восемь человек - 5,3% от общей численности экипажа. Трое были наказаны дважды, Даниэль Барри, матрос 2 класса с Лимерика - три раза, а Джон Мак-Гайр, ландсмен [матрос без класса] с Килкенни - пять раз. Обычными нарушениями были пьянство и упущения по службе, а если они усугублялись повторением или дерзким поведением, то Фремантл приказывал дать им по двадцать четыре плети, а в отдельных случаях по тридцать шесть. Воровство обычно наказывалось более сурово, и двадцать четыре плети были установлены Фремантлом как минимальное наказание за это нарушение.
   Обычаи различались: так, на "Белайле" нет записей в судовом журнале о производстве наказаний, хотя, возможно, это объясняется небрежным ведением журнала. Капитан "Виктори" Томас Харди принадлежал к числу наиболее вспыльчивых капитанов на флоте, и тридцать шесть плетей были его обычным наказанием за пьянство и упущения по службе. Морской пехотинец по имени Джон Мур получил семьдесят две плети за воровство и выжил, приняв участие в Трафальгарской битве.
   На "Тоннанте" Чарльз Тайлер, который, по словам лейтенанта Хоффмана, никогда не наказывал людей без серьезных оснований, выпорол девяносто четырех из 673 человек в период март - октябрь, 14% экипажа. На его корабле пьянство было ошеломляющим и составляло большую часть проступков, за ним следовали драки - двенадцать плетей было нормой на его корабле. Однажды он выдал сорок восемь плетей ирландскому матросу-ландсмену за "преднамеренное нанесение другому человеку ранения руки с помощью ножа".
   Высшей инстанцией был военный трибунал, которому матросы подвергались только за серьезные преступления, такие, как мятеж или содомия, наказываемые смертью. Офицеров же могли судить за явно тривиальные проступки, как это было в случае с военным трибуналом, созванным на борту флагманского судна Кальдера "Принц Уэльский". По его решению лейтенант Натаниэль Фиш был списан с корабля "Минотавр", а его имя было помещено в нижнюю часть списка лейтенантов за оскорбление капитана Чарльза Мансфилда.
   Капитанам у Кадиса военный трибунал предоставлял желанный повод для того, что Кодрингтон назвал "наиболее светским из всех обедов, на которых я бывал; и прекрасная музыка, которой оркестр [Кальдера] придавал лучший вкус нашему вину, заставляла нас еще больше сожалеть о затруднениях с повторением нашего визита. Для меня (и я уверен, что и для тебя было бы также) это было воодушевляющее зрелище: адмирал с двадцатью своими капитанами в светском общении, показывающем твердое стремление поддерживать друг друга сердечно и мужественно в предстоящих битвах". Они все желали сражения для скорейшего окончания этой войны. "Мир, мир - таков здесь беспокойный клич. Хоуп [Джордж Хоуп с "Дефенса"] за эти восемь лет был дома только четырнадцать месяцев; а капитан Резерфорд [Уильям Резерфорд со "Свифтшура"] высказался в том духе, что чертовски глупо жениться для моряка - он пребывал в этом счастливом состоянии девять лет, из которых провел со своей женой только один год!". Также они желали видеть во главе флота Нельсона. Как писал Кодрингтон, "о, вы, могущественные владыки, во имя милосердия, пошлите нам Нельсона!".
  

* * *

  
   Последние несколько дней пребывания Нельсона в Англии пробежали незаметно. 10 сентября они с Эммой обедали в доме занимающего высокое положение в обществе Джеймса Кроуфорда. Эмма захотела, чтобы Нельсон рассказал собеседникам о том, как его приветствовала толпа на улицах, но он перебил ее на середине. "Вам нравится, когда вам аплодируют - вы не можете отрицать это", возразила она. Нельсон поразил гостей своей неожиданной скромностью: "Я принимаю и ценю народное одобрение, но никому не следует ликовать от него; оно слишком ненадежно, чтобы на него полагаться; вполне возможно, что отлив этих чувств будет таким же сильным, каков сейчас прилив". Когда они начали настаивать, то были еще более впечатлены его простодушной решительностью: "Все хором уверяли, что не верят, что такое может случиться с ним, он же казался убежденным в такой возможности, но добавил: `Пока я жив, я буду делать то, что считаю правильным и нужным; страна имеет право требовать это от меня, но каждому человеку свойственно ошибаться в своих суждениях...'". Позже леди Бессборо так описывала этот разговор: "Он сказал, что только уничтожение вражеского флота принесет пользу. `Когда мы встретимся, да пребудет с нами бог, потому что мы не должны будем разойтись до тех пор, пока один из флотов не будет полностью уничтожен'. Он надеется вернуться к Рождеству".
   На следующий день, будучи дома в Мертоне, Нельсон получил приглашение от принца Уэльского посетить его 12 сентября. Приглашение было неожиданным, но от него нельзя было отказаться. К разочарованию принца, Нельсон оставил Эмму дома и быстро освободился, после чего встретился с лордом Кастлригом, военным министром, и лордом Малгрейвом на Даунинг-стрит. Ожидая приема, он встретил сэра Артура Уэлсли, будущего герцога Веллингтона, предубеждение которого по отношению к Нельсону как самодовольному человеку сначала подтвердилось, а потом рассеялось. В конечном счете, Уэлсли заключил, что Нельсон "действительно был незаурядным человеком".
   Приглашенные на обед в Мертон гости, юрист и бывший губернатор Корсики лорд Минто и издатель газеты "Морнинг Кроникл" Джеймс Перри, терпеливо ожидали возвращения хозяина. Сначала Минто не узнал Перри, который был соседом Нельсона, но в ходе светской беседы выяснилось, что они уже встречались. Минто засадил издателя вигов в тюрьму за диффамацию Питта, когда тот обрушился на радикалов в 1793 году. Одним из вмененных Перри преступлений была публикация серии карикатур "Эпиграматика Вакханалиа". Серия вышла после того, как премьер-министр явился пьяным в палату общин в день объявления войны. В одной из карикатур было написано: "Каким странным манером мы испиваем чашу несчастья - / В то время как Франция бросает перчатку, Питт забрасывает". [In what odd ways we taste misfortune's cup - / While France throws down the gauntlet, Pitt throws up]. Спустя некоторое время появился капеллан Нельсона Александр Скотт, что, вероятно, смягчило возникшее напряжение. Наконец, опоздав на два часа, прибыл Нельсон. Минто с трудом терпел театральную сентиментальность леди Гамильтон. Она была в слезах, "не могла есть, с трудом пила, почти падала в обморок, и все это за столом". Обед выдался не из приятных.
   Пятницу 13-го сентября, свой последний день дома, адмирал провел с Эммой, Горацией, племянниками и племянницами, и убыл поздно вечером. Он был в пути всю ночь и рано утром прибыл в гостиницу Джордж-Инн в Портсмуте. На судоверфи он выяснил, что суда Берри, Дурхема и Конна не вполне готовы к выходу в море, и проинструктировал их следовать за ним незамедлительно по мере готовности. Он получил экземпляры сигнального кода сэра Хоума Попхема [Popham's "Telegraphic Signals, or Marine Vocabulary"], посланные ему из Лондона. Это была новая, гибкая система сигнализации, и Нельсон заказал достаточное количество экземпляров для всех судов своего флота. Затем он пробился через ликующие толпы к своей шлюпке и имел обед на "Виктори" с друзьями Питта Джорджем Каннингом и Джорджем Роузом. 15-го сентября "Виктори" вышла в море. На следующий день, к расстройству Нельсона, задул противный ветер.
  
   Флагманский корабль Нельсона Флагманский корабль Нельсона "Виктори"
  

* * * * *

  
  

Глава 6. А-ля Нельсон

  
   В то время как Нельсон покидал Англию, Наполеон рассылал новые распоряжения. 14 сентября он писал Вильневу: "Решившись на проведение крупной отвлекающей операции посредством посылки в Средиземное море наших морских сил совместно с флотом Его Католического Величества, доводим до вашего сведения наше желание, чтобы вы, немедленно по получении данного представления, воспользовались первой же возможностью выйти в море всем Соединенным флотом и направились туда".
   Вильнев должен был сыграть свою роль в кампании против австрийцев и русских, проведя отвлекающий десант в Южной Италии. Ему предписывалось снять блокаду с испанской эскадры в Картахене, проследовать в Неаполь и высадить там экспедиционный пехотный корпус для усиления французской армии, находившейся там.
   "Найдя в Неаполе английские или русские корабли, вы захватите таковые. Флот под вашим командованием будет оставаться у неаполитанских берегов так долго, как вы посчитаете нужным для нанесения врагу наибольшего вреда и перехвата экспедиции, которую он намеревается послать с Мальты. Мы желаем, чтобы вы, встретив врага большими силами где бы то ни было, атаковали его без колебаний, решительно используя имеющееся преимущество. Вы не можете не заметить, что успех этих операций в значительной степени зависит от того, как быстро вы покинете Кадис".
   При написании этого Наполеон был в довольно благодушном настроении, однако на следующий день он получил длинное и страстное письмо от генерала Лористона, своего информатора в лагере Вильнева, с обвинениями адмирала в трусости и утверждениями, что тот никогда не поддерживал идею вторжения в Британию и не собирался следовать в Брест. Это переполнило чашу. Наполеон нацарапал гневную записку Дени Декре: "Так как чрезмерная робость мешает ему выполнять мои приказы, соблаговолите отправить адмирала Розили принять командование флотом, и вручите ему письма с инструкциями Вильневу вернуться во Францию и отчитаться передо мной за свое поведение".
   Декре в точности исполнил полученные инструкции. Самосохранение было одной из основных черт его характера, сослужившее ему, как аристократу, хорошую службу во время революции. Да, он пытался сохранить своего друга Вильнева во главе флота, но, коль скоро смещение Вильнева неизбежно, Декре собирался проделать это таким образом, чтобы ни император, ни друг не могли упрекнуть его.
   16 сентября Декре посылает подписанные Наполеоном инструкции Вильневу, предписывающие тому выйти из Кадиса и направиться в Средиземное море при первой же возможности. Он не упоминает ни того, что Вильнев находится на грани увольнения с должности, ни того, что Розили в ближайшее время выезжает из Франции для занятия его поста. Однако он намекает о близящихся событиях в сопровождающей записке: "Я настоятельно рекомендую вам, господин адмирал, воспользоваться первой же благоприятной возможностью для выхода в море, и посылаю вам самые искренние пожелания успехов".
   Затем, 18 сентября, Декре оповещает адмирала Розили о его новом назначении и предписывает ему спешно следовать в Кадис. В то время, как Вильневу просто приказали немедленно следовать в Средиземное море, Розили было сказано, что он может остаться в Кадисе, буде "непреодолимые препятствия" помешают немедленному выходу, и "принять все меры для выхода флота или отдельных соединений в море, как только позволят погодные условия". Наконец, 20 сентября, Декре пишет Вильневу о том, что Розили назначен командующим силами в Кадисе, а самому Вильневу надлежит явиться в Париж и дать отчет в своих действиях. В соответствии с распоряжением Наполеона, Декре передал это письмо Розили для вручения его Вильневу. Розили покинул Париж 24 сентября.
   Судя по всему, Декре специально тянул время для того, чтобы дать возможность Вильневу выполнить приказ о переходе в Средиземное море самому, до прибытия Розили и передачи ему командования. Его записка в завуалированной манере предлагает Вильневу как можно скорее выйти в море. Это была осторожная попытка дать своему другу последний шанс для оправдания.
  

* * *

  
   С вершины кадисской сторожевой башни Тавира дозорный мог следить за основной частью сил Коллингвуда на расстоянии до двадцати миль, так что попытки спрятать часть сил и спровоцировать Вильнева на атаку казавшейся слабой передовой эскадры не увенчались успехом. Во всяком случае, Вильневу было известно, что британцам посланы подкрепления. К тому же испанские шпионы добыли новые сведения. 16 сентября генерал Лористон отправил Наполеону важную информацию, присланную адмиралу Гравине доверенным информатором из Танжера: "Доклады из Танжера, которые адмирал Гравина считает весьма надежными, утверждают, что вскоре должен прибыть адмирал Нельсон с шестью линейными кораблями и принять командование". В этот же день Гравина доложил Декре, что состояние его эскадры исправилось. Часть кораблей, пришедших с ним, заменена на более мореходные из числа тех, что базировались в Кадисе. Но "чего нам не достает, так это матросов". Вильнев послал пессимистический рапорт о состоянии своих судов и экипажей, но обещал, что выйдет в море тотчас, как будут готовы последние два из испанских кораблей.
   Испанцы энергично занимались организацией и тренировками экипажей, привлекая солдат к выполнению морских обязанностей во время парусных и артиллерийских учений. Они были озабочены укреплением обороны Кадиса, и с этой целью Гравина собрал "значительное количество канонерских лодок, бомбардирских судов и кечей, фелюк, шлюпок и катеров, способных сражаться в плохую погоду, для оказания поддержки обороне города и находившейся там эскадры".
   На улицах Кадиса распространялось недовольство тем, что в битве с Кальдером в конце июля французы не поддержали два испанских корабля, в результате чего те были захвачены британцами. Говорилось, что все реальные боевые действия велись руками испанцев. До британского флота, а через него и до газетчиков, достигли сведения, что "несколько французов были убиты, а французы, в свою очередь, повесили много испанцев". Здесь, конечно, были определенные преувеличения, но небезосновательные. Антонио Галиано, дядя которого, Рафаэль Виллависенсио, командовал одним из кораблей, попавших в руки британцев, вспоминал, что испанские моряки были злы на французов, а также и на собственное командование, которое смиренно уступало французскому лидерству. Многие французские офицеры, также разочарованные собственным командованием, становились весьма чувствительными к вопросам чести.
   К 24 сентября испанские суда были полностью укомплектованы экипажами и снабжены водой и провизией на три месяца. Неопытных молодых ландсменов на них было более чем достаточно, солдат было на полторы тысячи больше, чем полагалось по штатному расписанию. По записям в соответствующих документах они также имели адекватное количество опытных матросов, что достигалось ослаблением требований, предъявляемых к подготовке личного состава. Но достаточного числа обученных морских канониров найти было невозможно. Их набралось только 700 человек, в то время как требовалось вдвое больше, к тому же пятьдесят три из них лежали в госпитале. Также большинство рекрутов и четверть матросов никогда прежде не служили на военном флоте, а Гравина предупреждал, что, если их не экипируют соответствующей одеждой или деньгами на ее приобретение, они резко увеличат число пациентов госпиталя. Вильнев докладывал: "Мучительно видеть эти прекрасные и могучие корабли укомплектованными скотоводами и нищими и не имеющими достаточного числа настоящих матросов". Он привык иметь дело с экипажами, полностью состоящими из настоящих матросов - неслыханная роскошь для британского капитана, который мог бы отнестись к укомплектованности испанских экипажей более снисходительно. Хотя и у Вильнева имелся некомплект в 2207 человек (из которых 1731 были больны и 311 дезертировали), в его экипажах все же находилось больше настоящих матросов, чем на британских судах.
   Косме де Чуррука хорошо отдавал себе отчет в недостатках подготовки испанских экипажей. Он заметил, что недавно поступившие на вооружение кремниевые замки хорошо показали себя в сражении 22 июля, и был уверен, что артиллерия использовалась бы лучше, будь каждый канонир должным образом тренирован в наводке орудий. Он только что опубликовал руководство по наведению орудий на цель с применением математических принципов, описывавших возвышение орудий и траекторию снаряда, к которому он предлагал добавить приложение с описанием размерений различных британских судов.
   Он посовещался со своим другом Дионисио Галиано, и они вместе предложили воспользоваться доставкой серебра из Новой Испании для тренировки части моряков. Чуррука считал, что, если кто и сможет провести судно сквозь британскую блокаду Кадиса, то это, без сомнения, Галиано - он уже проделывал подобное во время прошлой войны. Чуррука же предложил, чтобы более легкую миссию - выйти из Эль-Ферроля на одном из судов, оставленных там - предпринял он сам. Это также предоставляло ему шанс повидать свою жену. К сожалению, из этой идеи ничего не вышло.
   24-го сентября, после получения доклада Гравины, Вильнев написал Декре о своей готовности выйти на Ла-Манш - в соответствии с имевшимися тогда у него приказами - при первой возможности. Получение снабжения и ремонты из-за отсутствия денег заняли целый месяц. Только вмешательство французского посланника в Мадриде, убедившего одного французского банкира выдать наличными определенную сумму денег, позволило Вильневу привести свои корабли в порядок.
   27-го сентября прибыли новые распоряжения императора - следовать в Средиземное море. К этому времени в Кадисе циркулировали слухи, что Декре сам прибудет возглавить эскадру, но ничего подобного в полученных приказах не было. Кроме намека министра на необходимость скорейшего отплытия, не было никаких признаков недовольства императора. Копия распоряжений была послана Гравине, который, прибыв на "Буцентавр", доложил Вильневу о готовности к выходу четырнадцати кораблей. Только трехдечник "Санта-Анна" находился еще в доке. Вильнев объявил готовность к немедленным действиям.
   "Экспедиционные силы произведут посадку на корабли в следующий понедельник [30 сентября], и немедленно после этого флот должен начать движение. Из расположения и наличия сил противника командиры кораблей должны ясно представлять, что схватка начнется в тот самый день, когда наш флот выйдет в море.... Флот с удовлетворением примет предоставленную ему возможность показать решимость и смелость, которые обеспечат ему успех, отомстят за оскорбления, нанесенные его флагу, и положат конец тираническому доминированию Англии на морях. Наши союзники будут сражаться рядом с нами, у стен Кадиса, на виду у своих сограждан; взгляд императора устремлен на нас..."
   Затем, писал он в записке Декре, были получены сведения о прибытии еще трех британских кораблей. Старые сомнения вновь овладели Вильневом.
  

* * *

  
   Вновь прибывшими кораблями были "Аякс", "Тандерер" и "Виктори". Нельсон двигался медленно: он достиг мыса Финистерре 23 сентября и прошел Лиссабон двумя днями позже. И на борту своего флагманского корабля он разбирал привычную кипу корреспонденции: Ньюман из Опорто рекомендовал ему, что лучше закупить настоящий портвейн, чем пользоваться худшим сортом из Англии; купец из Лиссабона требовал освободить его служащего, который был насильно завербован во время стоянки там фрегата "Феб"; лорд Кастлриг был озабочен подходящими подарками императору Марокко и дею Алжира, от которых он рассчитывал получить гарантии поставок для флота. Нельсон ответил, что очень важно иметь дружеское расположение этих потентатов, и отказался вступиться за нескольких моряков, плененных алжирцами. Нельсон давно знал их судно, знал, что они нападали на алжирские суда, и не собирался сердить всемогущего дея, от которого зависело бесперебойное снабжение провизией флота под Кадисом.
   Нельсон был искусен как в сборе информации, так и в дипломатии, что облегчало ведение боевых действий у чужеземных берегов. Он переключил свое внимание на важные донесения, которые его секретарь Джон Скотт снабдил пометкой "Разведданные. Испанский флот". Одно из них содержало сведения из Фару [городок на юго-западе Португалии], утверждавшие, что в середине сентября адмиралы Соединенного флота уверились в невозможности выполнения предписаний Наполеона следовать в Ла-Манш. В другом говорилось о создании испанцами флотилии брандеров и канонерок. Последняя информация была нехорошей, хотя и вполне предсказуемой: испанцы желали быть готовыми к осаде.
   Нельсон старался расписать в письме все детали. Он предупредил Коллингвуда не применять обычные приветственные формальности, требуя, "если вы находитесь в виду Кадиса, не производить салюта, а также не поднимать флагов для приветствия. Нет необходимости извещать противника о прибытии каждого корабля, присоединяющегося к флоту". Подумав, он добавил постскриптум: "Я бы не желал салюта даже в том случае, если вы будете находиться вне видимости с берега". Но усилия Нельсона сохранить свое прибытие в секрете не увенчались успехом: испанцы знали, что он направляется сюда, и быстро выяснили, что он уже прибыл.
   Работать с корреспонденцией на английском языке Нельсону помогал Джон Скотт. При работе же с иностранной корреспонденцией Нельсон привлекал себе в помощь корабельного капеллана Александра Скотта, который бегло знал латынь, греческий, французский, испанский, итальянский, немецкий - причем три последних он изучил самостоятельно, будучи уже на борту. Он переводил письма от иностранцев, составлял краткие резюме тех писем, на которые Нельсону не хватало времени для чтения, вел переговоры и по случаю собирал информацию для королевского флота. Будучи первоклассным лингвистом, он оказывал бесценную помощь адмиралу, который в юности прикладывал значительные усилия для овладения французским языком. Нельсон долго и упорно стремился заполучить Скотта у его первоначального патрона, адмирала Хайда Паркера, восхитившись его способностями в ведении переговоров и составлении проектов договоров в Копенгагене в 1801 году. В 1803 году Нельсону удалось задуманное, и они вскоре стали добрыми друзьями.
   Дочь Скотта описывала, как ее отец "обычно читал своему шефу все французские, итальянские, испанские и другие иностранные газеты, регулярно присылавшиеся на флот. Они внимательно просматривались как с целью развлечения, так и в поисках содержавшейся в них информации". Скотт перерывал "бесчисленное множество иностранных памфлетов-однодневок, которые ум, менее исследовательский, чем у лорда Нельсона, отбросил бы как совершенно не стоившие внимания; но он был убежден, что любой человек, прикладывающий свои руки к бумаге, желает сообщить какую-то информацию или теорию, которые, по его мнению, не известны широкой публике. Поэтому стоило просматривать все это, пробираясь сквозь окружающий мусор". Скотт находил Нельсона производящим впечатление: "Его быстрота в определении намерений автора была совершенно чудесной. Две-три страницы памфлета обычно хватало ему для полного понимания целей автора, и для внимания этого великого человека не существовало ничего незначительного, если существовала возможность получить какую-либо информацию из этой мелочи".
   День за днем Скотт и Нельсон сидели в адмиральской каюте, разбирая корреспонденцию и захваченные документы. "Они располагались в двух черных кожаных креслах. На этих креслах имелись вместительные карманы, куда время от времени Скотт, устав от перевода, откладывал неоткрытые частные письма, найденные на захваченных призах. Неутомимый и деятельный Нельсон неохотно позволял оставить некоторые из них непрочитанными".
   Нельсон обращал внимание на каждый аспект своей работы - снабжение провизией, состояние здоровья, дипломатию, разведку, новаторство. Еще до прибытия к Кадису он получил донесение от Генри Байнтена, командира линейного корабля "Левиафан" из его старой Средиземноморской эскадры, который недавно получил сведения от капитана суденышка, вышедшего из Кадиса 21 сентября. Чтение его представляло несомненный интерес:
   "В гавани 39 линейных кораблей и 6 фрегатов, как готовых, так и ремонтирующихся; две нации подозрительно относятся друг к другу.
   - Плохо отзываются о Вильневе.
   - Ожидается прибытие в Кадис министра Декре и взятие им командования в свои руки. Адмирал Магон отбыл во Францию".
   Это было неверно: его информатор, вероятно, перепутал Магона с Лористоном, который действительно был отозван Наполеоном.
   "О Гравине хорошо отзываются, как об исполнившем свой долг. Командир "Плутона", коммодор соединения, получил какую-то награду от испанского короля; предполагают, за больший вклад в сражение - у него было восемь убитых и пятнадцать раненых".
   Донесение было написано деловым, бесстрастным языком, который любил Нельсон. Источник Байнтена был, очевидно, хорошо информирован, американец, скорее всего. В этот раз британцы не препятствовали нейтральным судам торговать с противником, и американцы обеспечивали значительную часть грузооборота с Кадисом. Политически они разделялись на федералистов, помогавших британцам, и республиканцев, симпатизировавших французам. Далее донесение переключилось с офицеров на команды:
   "Корабли в целом экипированы недостаточно. "Плутон", "Бервик" и "Интрепид" имеют не более 300 человек команды каждый, и также другие корабли, название которых он забыл, находятся в подобном состоянии. "Санта-Анна" не обеспечена командой. Вербовщики рыщут повсюду, но людей нет".
   Байнтен расспросил о здоровье и получил картину, отличавшуюся в лучшую сторону по сравнению с той, что Вильнев обрисовал в письме Декре:
   "Обстановка в городе здоровая, и на судах отличается немного. Ему известно, что на "Плутоне" 27 больных; когда флот прибыл, все больные были свезены в госпиталь, но вскоре возвращены на свои корабли; с тех пор никого не отсылали на берег".
   В целом, донесение было ободряющим, не в последнюю очередь потому, что, очевидно, ожидался скорый выход французов в море:
   "Сообщается, что войска готовы к незамедлительной посадке на корабли, их количество оценивается в число не более 3000 человек; в Вест-Индии и на обратном переходе среди них было много больных. Войска наверняка те же самые, что вышли из Тулона, он уверен в этом. На "Эгле" отличный экипаж, все крепкие парни. Мористее всех стоит "Свифтсюр". На нем толкуют об отплытии по готовности всех судов и по прибытию Декре. На судах шестимесячный запас продовольствия".
   Когда Нельсон прибыл к Кадису, шансы скорой битвы против длительной блокады внезапно увеличились.
  

* * *

  
   "28-го сентября на Е. В. Корабле "Виктори" прибыл адмирл лорд Нельсон, и "Аякс", и "Тандерер". Нивазможна аписать Сердечную Сатисфакцыю всего флота по этому Случаю и Уверенность в Успехе, каторая снизошла на нас".
   Так писал матрос 1 класса Джеймс Мартин с "Нептуна". На следующий день Нельсону исполнялось сорок семь лет, что усиливало праздничные настроения на всем флоте. "Лорд Нельсон прибыл", писал Эдуард Кодрингтон. "Следствием этого явился всеобщий восторг". Более того, на "Виктори" прибыла почта из Англии. "Сегодня великий день. Все капитаны обедают с лордом Нельсоном, я получил письмо и чистые рубашки от моей дорогой Мэри - Ура!", отметил в своем дневнике штурман "Принца" Ричард Андерсон.
   Письма капитанам Нельсон предпочел вручить лично, когда они прибывали на флагман для доклада. Кодрингтон сообщал, что "он принял меня легко и просто, и, вручая мне письмо, сказал, что оно было доверено ему дамой, и поэтому он обязан вручить его лично. Я не думаю, что заслужил его доброжелательность действиями "Ориона"; но я приложу все усилия, чтобы заслужить её, а он именно тот человек, который способен оценить подобные предприятия". Томас Фремантл был рад увидеть Нельсона в добром здравии: "Он выглядел лучше, чем тогда, когда я видел его прежде; и еще - он потолстел". Он тоже получил письмо, и именно то, что он хотел. Нельсон "спросил меня, кого я предпочитаю - мальчика или девочку; я ответил, что первое, и он вручил мне письмо, сказав, что я должен быть доволен". Это была девочка.
   Успокоенный Фремантл разговорился о своей семье, а Нельсон воодушевил его "сообщением, что он даст мне ту же позицию, как и прежде, т.е. вторым за ним. Это очень обрадовало меня, так как ставило меня в заметное место в ордере баталии, и в то же время в удобное место в походном строю". "Нептун" будет кораблем, следующим непосредственно за флагманом, очень ответственная позиция.
   В течение двух последующих дней в своей просторной каюте адмирал давал обед капитанам в порядке, обусловленном старшинством. Командир "Тоннанта" Чарльз Тайлер прибыл первым. Как и Фремантл, он смотрел на Нельсона как на патрона. В свое время сын Тайлера от его первого брака покинул свой фрегат на Мальте, сбежав с одной из оперных танцовщиц. Нельсон приложил немало усилий для спасения карьеры юноши. Он сообщил Тайлеру, что даст команду своему агенту в Италии, чтобы тот осторожно навел справки о нем и заплатил долги, каковые, несомненно, у него должны были иметься. В два часа пополудни младшие адмиралы и старшие капитаны собрались на обед. В полуденной жаре, вокруг громадного обеденного стола красного дерева, заставленного серебром и стеклом, собрались и старые друзья со Средиземки, такие, как Томас Луис и Бен Хеллоуэл, сражавшиеся под Нельсоном при Ниле, и люди, которых Нельсон плохо знал или вообще не встречал, такие, как Элиаб Харвей с "Темерера" или Роберт Мурсом с "Ревенджа".
   30 сентября Эдуард Кодрингтон писал своей жене Джейн: "Этим утром появился сигнал - всем командирам, кто не обедал вчера на борту "Виктори", прибыть сегодня. Что наш прежний командующий думает об этом - я не знаю; но я хорошо знаю, что флот думает иначе. Но даже вы, наши добрые жены, имеющие определенные причины к неудовольствию, должны признать превосходство Нельсона в организации таких собраний, привязывающих капитанов к своему адмиралу". Такие встречи не были единственной переменой: внезапно флагман разрешил всему флоту закупать свежую провизию с крутившихся вокруг торговцев. "Получен сигнал, разрешающий спускать шлюпки для закупок фруктов, скота и прочего с подходящих к нам местных суденышек. Чувствую, что впредь это будет обычным делом, но я вижу это впервые".
   После полудня младшие капитаны прибыли на борт флагмана, Генри Шевалье разливал охлажденное вино. Капитан "Марса" Джордж Дафф немедленно сделал вывод: " Он самый любезный из всех адмиралов, с которыми мне приходилось служить". Джон Кук с "Беллерофона" всегда стремился служить под началом Нельсона, и, должно быть, наслаждался своим присутствием в этой компании. Фремантл определенно был в таком же настроении: "Я, как и другие юниоры, не проводил более приятного дня, чем этот. Я оставался с ним до восьми часов вечера - он не позволял мне отбыть ранее. Он настаивал, чтобы я посещал его в любое время без всяких церемоний и обедал с ним так часто, как я найду это удобным".
   Нельсон был также доволен:
   "Прием, который я встретил по прибытии на флот, породил самые приятные ощущения в моей жизни. Прибывшие на борт приветствовать мое возвращение офицеры в своем энтузиазме забыли мой ранг главнокомандующего. Когда эмоции улеглись, я представил им разработанный мною заранее план атаки противника. К моему удовольствию, план был не просто одобрен в целом, но и правильно осознан и понят".
   Эмма ценила живой, приподнятый язык, и ей он писал:
   "Когда я представил им план Удар Нельсона, мои слова подействовали как электрическое потрясение. Некоторые офицеры были тронуты до слез. Все одобряли - он нов, он неповторим, он прост! Все, от старшего адмирала до последнего капитана, повторяли: `Неприятелю конец, если только мы его настигнем! Ваше Лордство, Вы окружены друзьями, которых Вы вдохновляете своим доверием'. Некоторые из них, возможно, иуды, но большинство, без сомнения, довольны находиться под моим командованием".
  
   (Обсуждение плана Нельсона)
  
   Большинство капитанов принялись окрашивать борта своих кораблей "а-ля Нельсон" по примеру "Виктори" - черный корпус с темно-желтыми полосами между орудийными портами. Фремантл 1-го октября докладывал; "Мы все невероятно заняты зачисткой и подготовкой под покраску бортов в том стиле, в котором окрашен корпус 'Виктори'". Штурман "Принца" Андерсон также отметил этим днем, что "мы собираемся красить корпус". Кодрингтон и Дафф делали то же самое. Дафф писал: "Он такой превосходный и приятный человек, что мы все стремимся предупреждать его желания и распоряжения".
   Кодрингтон, как и другие амбициозные капитаны, стремился к славе и отличиям. Унаследованный им от предшественников экипаж был собран большей частью с двух других кораблей, причем их бывшие командиры старались избавиться от худших людей, но Кодрингтон упорно и настойчиво тренировал его, добиваясь слаженности действий. "С моими способностями в поддержании дисциплины на борту, с упорством и заботливостью Крофта, который является одним из способнейших первых лейтенантов, встречавшихся мне, у меня нет ни малейшего сомнения в том, что вскоре корабль будет в наилучшем состоянии". Фремантл глубоко верил в благотворное влияние нельсоновского флагмана: "Мы и так превосходный флот, но полагаю, что месяца через три будем еще лучше. Энергичность и активность на борту "Виктори" послужат примером для отстающих и умножат их усилия по поддержанию порядка и дисциплины".
  

* * *

  
   Приготовившись было покинуть Кадис во вторник первого октября, Вильнев изменил свои планы. Он намеревался воспользоваться утренним ост-зюйд-остом [восток-юго-восток = 10 румб], "в моем стремлении выполнить волю императора, не взирая ни на силу противника, ни на состояние большинства кораблей Соединенного флота". Но в этот день восточный ветер был порывистым, с дождевыми шквалами, а установившееся встречное течение затруднило бы прохождение Гибралтарским проливом в Средиземное море. Так, по крайней мере, Вильнев объяснял министру. Однако на совете высших офицеров, который состоялся утром этого дня, от выхода в море его отговорил адмирал Гравина, который указывал не только на восточный ветер и силу неприятеля под командованием самого Нельсона, но и на преимущества защищавшего их порта, как это было в 1797 году.
   Пока Вильнев колебался, ветер ослаб, перешел на западный, затем стих. 2 октября Гравина получил послание от испанского посла в Лиссабоне с предупреждением о намерении Нельсона бомбардировать Кадис. Британский адмирал был доволен утечкой этой информации. Предыдущие бомбардировки не принесли ожидаемого эффекта, а Гравина уже создал флотилию из легких судов, готовых атаковать бомбардирские суда и препятствовать высадке десанта. Гравина относился к Нельсону с должным уважением: так, 2 октября он докладывал испанскому премьер-министру Мануэлю Годою, что британский флот исчез из поля зрения сразу же по прибытии Нельсона, а днем раньше ушли даже корабли передовой эскадры, оставив наблюдателями несколько фрегатов. Гравина считал, что Нельсон собрал их для доведения до своих подчиненных плана предстоящей операции.
   Новые инструкции Наполеона были тяжки для испанца. Он родился в Палермо, второй столице после Неаполя Королевства Обеих Сицилий. Наполеон же собирался отнять у короля Фердинанда и корону, и территорию. Гравина объяснял Вильневу, Декре и Годою, что сражаться против собственной страны он не будет. Это не было исключительно его собственной проблемой, так как король Фердинанд приходился братом испанскому королю Карлосу. Годой объяснял Гравине, что, в случае открытия военных действий против Неаполя, Наполеон обещал считать Испанию нейтральной.
   Сорокадевятилетний Гравина был старым приятелем Мануэля Годоя. Их обоих считали французскими приспешниками, но они оба, хоть и слабо, пытались отстаивать испанские интересы. Гравина хорошо ладил с Латушем, вместе с которым он пробыл в Бресте с 1799 по 1801 год. В 1802 году он привел испанскую эскадру в Санто-Доминго и произвел впечатление на французов своими действиями. Наполеон высоко оценивал его как адмирала, но считал никуда не годным дипломатом. Долгом Гравины в этой ситуации было сохранение флота или его победа. Его корабли вызывали всеобщее восхищение, но подготовка экипажей была недостаточной. Он обладал обостренным чувством чести, как и большинство морских офицеров того времени, но долгом его было избежать чрезмерных потерь в доверенном ему флоте, который был незаменим и жизненно необходим для будущего Испании. С другой стороны, инструкции Мадрида предписывали ему подчиняться Вильневу.
   Утром 6 октября снова задул ост-зюйд-ост, и Вильнев, измученный противоречивыми чувствами, казалось, вновь обрел решимость. Он "информировал генерала Гравину, что считает необходимым выйти в море в соответствии с распоряжениями своего правительства и желает получить определенное пополнение провизии, в котором нуждались его корабли; выдал необходимые распоряжения испанским кораблям быть готовыми к выходу одновременно с французами". Гравина ответил, что "считает необходимым перед съемкой с якоря провести военный совет, на котором должны быть услышаны мнения всех командиров обеих наций". Он отдал распоряжение вернуть на свои корабли всех моряков, ранее выделенных для службы на флотилии легких патрульных судов.
   Военный совет состоялся 8 октября на борту "Буцентавра". Испанский контр-адмирал Антонио де Эсканьо сообщал, что "от французского командующего нашим генералом было получено очень вежливое письмо, в котором он, начальник штаба и другие высшие офицеры испанского флота приглашались участвовать в совете". По семь высших офицеров от каждого флота подписали документ, содержавший решения данного совета.
   Проведя заранее дискуссию в своем кругу, испанская делегация пришла к единому мнению с Гравиной. С ним был Эсканьо, считавшийся лучшим тактиком морского боя в Испании, а также командующие эскадрами: вице-адмирал Игнасио де Алава, бывший губернатор Манилы, державший свой флаг на только что отремонтированном трехпалубнике "Санта-Анна", и контр-адмирал Балтасар Сиснерос, флагман которого, четырехпалубник "Сантиссима-Тринидад", был одним из немногих испанских кораблей, отличившихся в битве при Сан-Винсенто в 1797 году. Бригадир [коммодор] Дионисио Алкала Галиано командовал линейным кораблем "Багама"; бригадир Рафаэль Оре был командиром флагманского корабля Гравины "Принц Астурийский"; последним членом делегации был, очевидно, бригадир Энрике Макдоннел, ирландец, начинавший службу в Ирландском полку и переведенный позже на флот.
   Французская сторона была представлена Вильневом, его начальником штаба Матье Приньи, и командующими эскадрами Пьером Дюмануаром и Шарлем Магоном. Из капитанов присутствовали Жюльен Космао-Кержюльен с "Плутона", Эспри-Транкий Местраль с "Нептюна" и Гийом Лавиллегри с "Монблана".
   Лаконичный протокол этого заседания, посланный Вильневым министру Декре, умалчивает о бурной дискуссии, описанной позже Эсканьо и сыном Галиано Антонием. Вильнев конфиденциально сообщил собравшимся, что он имеет неукоснительные распоряжения вывести флот в море и атаковать противника во всех случаях, когда имеется превосходство в силах. Последняя поступившая информация гласила, что в районе Кадиса противник располагает тридцатью одним - тридцатью тремя судами. Эсканьо от имени испанцев спросил, что "при данных обстоятельствах было бы более желательно - выйти в море или дождаться атаки и принять бой, стоя на якорях". Он подчеркивал разницу в выучке между британцами, которые постоянно находились в море, и французами и, в особенности, испанцами, "которые провели восемь лет, не выходя из портов". Он указывал на тот факт, что некоторые из испанских судов "вообще не имели никакой возможности тренировать свои экипажи, а трехпалубники "Санта-Анна", "Райо" и "Сан-Хусто", только что вышедшие из доков и спешно вооружаемые, могли бы выйти в море с флотом в случае крайней необходимости, но они никоим образом не в состоянии сослужить такую службу в бою, какую могли бы сослужить, будучи полностью отмобилизованными".
   Эсканьо наводил на мысль, что хорошо организованные легкие силы справлялись с вылазками судов Нельсона, а прямая атака британцев на Кадис провалится. К тому же, погоды становились неустойчивыми и шторма вполне могли бы разметать британский флот, предоставляя возможность выйти в море без боевого столкновения. Он заключил, что "приказы вышестоящих не могут обязать их совершить невозможное, и ничто не сможет послужить извинением в случае катастрофы, которая представляется ему неминуемой, если они предпримут попытку".
   Французы были не столь единодушны, как испанцы. Начальник штаба Матье Приньи согласился с мнением Эсканьо, но другие "выражали различные точки зрения с присущей их нации горячностью". Некоторые из них утверждали, что, если они примут бой, то "результатом его будет разгром неприятеля и получение возможности выполнения поставленных задач". Самым настойчивым в опровержении мнения испанцев и собственного начальника штаба был Магон, и он "в своем горячем выступлении не страдал избытком вежливости". Говорили, что Галиано положил руку на эфес своей шпаги, "требуя от того забрать назад некоторые выражения". Самообладание многих подходило к концу, и адмирал Гравина, встав, "предложил прекратить дальнейшие дискуссии и приступить к голосованию". На голосование был поставлен следующий вопрос: "Должен ли Соединенный флот, не имеющий такого превосходства в силах, могущего преодолеть недостатки своего положения, выйти в море или нет?". Результатом был ответ: нет, они должны остаться на якоре. Как следствие, моряков с легких сил вернули на свои суда, которые были выдвинуты на позиции отражения атак.
   Но все знали, что Вильнев не был чрезмерно связан решениями совета. Он повторил свой приказ быть готовыми к съемке с якоря в любое время, как только позволит ситуация, и в своем ежедневном докладе пообещал Декре, что выйдет в море незамедлительно после того, как Нельсон разделит свои силы.

* * * * *

  
  

Глава 7. Желтый флаг с синей косицей

   Нельсон изменил систему блокады Кадиса. Он разместил "Эуриалис" с четырьмя другими фрегатами в непосредственной близости от города с распоряжением докладывать обо всем происходящем в бухте. Затем главные силы флота исчезли из поля зрения противника. Для Нельсона было бы типичным, если бы он, будучи когда-то в Кадисе, проверил дальность видимости наблюдателем с башни Тавиро. Во всяком случае, он рассчитал это лучше Коллингвуда. Флот Нельсона крейсировал мористее мыса Сент-Мери в пятидесяти милях северо-западнее Кадиса; в то время как испанцы частенько пересчитывали корабли Коллингвуда, силы Нельсона с этого момента становились им неизвестными. Была сформирована передовая эскадра для того, чтобы служить мостом, по которому передавались сигналы между фрегатами и главными силами флота.
   В докладе виконту Кастельригу Нельсон упомянул недавно изобретенные ракеты Уильяма Конгрева, заметив, что они могли бы быть полезны, если дальность их действия действительно составляет полторы мили. Оборонительная позиция, занятая Соединенным флотом напротив города, была уязвимой для атаки через песчаную косу, протянувшуюся в сторону Кадиса. Нельсон посоветовался с Коллингвудом и решил, что истощение противника посредством блокады будет, вероятно, более успешным делом, чем прямая атака на крепость. Дело в том, что снабжение доставлялось нейтральными датскими судами в небольшие близлежащие порты, откуда оно перевозилось в Кадис на испанских прибрежных суденышках. Их охраняли испанские канонерки, а шли они настолько близко к берегу, что атаковать их боевыми кораблями было невозможно. Снабжение надо было перехватывать на более раннем этапе.
   Проблема состояла в том, что датчане предъявляли груз как их собственный, хотя и доставляли его из Нанта и Бордо. Нельсон просил Кастельрига "обеспечить офицерам, выполняющим мои приказы, иммунитет от возможных штрафных санкций, связанных с выполнением ими обязанностей" по захвату этих грузов. Капитаны несли персональную ответственность за незаконный захват грузов, и Нельсон предвидел, что в каком-нибудь будущем иностранном суде британцам могло быть предъявлено обвинение в том, что они действовали не в интересах блокады, а в интересах подрыва торговли. Как адмирал, он старался предвидеть и разрешить заранее все трудности, к тому же, будь офицеры твердо уверены в том, что правительство защитит их от последствий, инспекция нейтральных судов была бы произведена более тщательно.
   Нельсон также решил отправить за пополнением припасов лучшие корабли своей прежней Средиземноморской эскадры, которой теперь командовал адмирал Томас Луис. "Я не могу снабжать свои корабли продовольствием и водой иначе, как посылкой их в Гибралтар соединениями", объяснял он за ужином Луису и своему флаг-капитану Френсису Остину. "Противник выйдет, и мы будем сражаться; однако вы сможете вернуться вовремя. Посмотрите по мою правую руку на `Канопус'; я посылаю вас туда помочь им справиться с этой задачей". 2-го октября "Канопус", "Спенсер", "Куин" и "Тигр" отбыли, сопровождаемые "Зилосом" и "Эндимионом", которые нуждались в ремонте.
   На следующее утро их перехватил капитан "Эуриалуса" Блеквуд, который "информировал нас сигналом, что он имеет сведения от шведского судна из Кадиса о том, что войска погрузились на корабли, которые готовы выйти в море с первым восточным ветром". Луис с четырьмя кораблями вернулся для соединения с Нельсоном, но лишь для того, чтобы вновь быть посланным назад в Гибралтар. Доклад Блеквуда был верен, но ничего не произошло. Вильнев, среди прочего, был предупрежден о подъеме сильного восточного ветра, против которого Луис лавировал, чтобы добраться до Гибралтара.
  

* * *

   Новость о том, что Соединенный флот сажает войска на корабли, привела к воодушевлению на флоте Нельсона и, в особенности, на передовой эскадре Джорджа Даффа, состоящей из "Марса", "Дефенса" и "Колосса". Нельсон предварительно выдал Даффу детальные инструкции, согласно которым тот должен был
   "расположиться на расстоянии трех - четырех лиг друг от друга между флотом и Кадисом с тем, чтобы я мог получить любую информацию от дозорных фрегатов настолько быстро, насколько это возможно. В тех случаях, когда из-за состояния погоды будет невозможно разобрать флажные сигналы, следует использовать сигналы дальнего действия. Если противник покажет намерение выходить, или действительно выйдет из порта, открывайте пушечную пальбу днем или ночью для привлечения моего внимания".
   В плохую погоду корабли должны были держаться ближе к "Виктори". Один из них должен был размещен достаточно далеко к востоку, чтобы увеличить дальность наблюдения, а один из фрегатов Блеквуда следовало поставить западнее в пределах его видимости. Очевидно, тут же обнаружили необходимость удлинения цепочки, так как вскоре эскадре Даффа придали корабль "Аякс". Дафф был в восторге от порученной ему работы. Он сообразил, что именно Коллингвуд рекомендовал его, так как "он находился на "Виктори" в тот момент, когда меня вызвали", но был впечатлен тем, что, даже учитывая рекомендации Коллингвуда, Нельсон выбрал его среди многих более старших капитанов. Шотландцы, к которым принадлежал Дафф, старались набирать экипажи среди своих соотечественников, что порой приводило к определенному отчуждению их на британском флоте.
   Дафф был не единственным офицером, старавшимся произвести впечатление на Нельсона. Лейтенант "Конкерора" Хэмфри Сенхауз, вызвавшийся принять участие в атаке брандеров, писал своему командиру Исраэлю Пеллью: "Исходя из моих последних наблюдений, брандеры могут быть успешно использованы против вражеского флота в Кадисе; прошу передать главнокомандующему, что двенадцать добровольцев во главе со мной будут счастливы предложить свои услуги в этом". Брандерство числилось среди наиболее опасных работ, так как состояло в том, чтобы подвести горящее судно к вражескому флоту с целью поджечь и взорвать его корабли.
   Устройство обедов на "Виктори" продолжалось, так как капитанам следовало познакомиться, восстановить старую дружбу и обменяться информацией. Томас Фремантл снова встретился с Нельсоном, провел с ним время до восьми часов и дал себя уговорить остаться дольше, "чтобы посмотреть пьесу, которую играли матросы на борту "Виктори". Уверяю вас, она была очень хорошо поставлена, а голос матроса, исполнявшего женскую роль и соответственно одетого, был в высшей степени чарующ". Он был счастлив: "Вся система здесь полностью изменилась, совершенно другие аспекты, что-то изменило обстановку и мы знаем, насколько далеко мы можем зайти, что очень приятно. Лорд Нельсон излагает подробности многих наших прежних сделок, когда мы были в этой стране, и в каждом случае он очень добр ко мне". Он обедал с Элиабом Харвеем с "Темерера", его соседнего корабля, а несколькими днями позже с Харвеем, Филиппом Дурхемом с "Дефайэнса" и Пултнеем Малькольмом с "Донегала". Ему удалось перевести на "Нептун" трех лейтенантов с предыдущего корабля, включая своего протеже Эндрю Грина, "известного прекрасного парня", который занял должность сигнального лейтенанта. Это не только укрепило его позицию в отношении причиняющего беспокойство первого лейтенанта Арклома, но и увеличило количество закаленных в битвах офицеров. Грин участвовал в блокаде Тулона в 1793 году и сражался под Нельсоном и Фремантлом у Корсики и при Копенгагене. Единственное, что беспокоило Фремантла, было имя его дочери: "Я буду вне себя, если ты не назовешь мою крошку Луизой. У меня такое отвращение к имени Кристина, что я заболею и впаду в меланхолию", - писал он своей жене.
   Качество обедов было улучшено "всеми сортами свежей провизии", включая воловину из Северной Африки, но разговор концентрировался, как сообщал Кодрингтон, на "желании мира и отвращении к службе". Но чтобы достичь мира, надо было провести сражение, а большинство капитанов были скептичны в этом отношении. "Некоторые были расположены к мысли, что флот выйдет из порта; но если и выйдет, то это определенно произойдет тогда, когда они будут иметь неплохой шанс достичь Картахены или Тулона прежде, чем мы сможем их настичь. Браун (капитан "Аякса") думает, что они попытаются прокрасться небольшими эскадрами, что в свете приближающегося сезона штормов становится более вероятным".
   Фремантл снова обедал с Нельсоном 11 октября и нашел того оптимистичным: "Лорд Нельсон ожидает выхода французского флота; я, признаюсь, нет. Но у меня нет сомнений в действиях, которые последуют, если мы сможем добраться до врага".
  

* * *

  
   К этому времени Нельсон уже изложил на бумаге свой план сражения. Меморандум, распространенный среди капитанов флота, был датирован 9 октября и имел гриф "Секретно". В нем говорилось, что ордером (строем) баталии останется походный ордер. Не будет занимающих много времени перестроений, кроме перемены позиций флагманами со своих мест во главе колонн вглубь строя. Нельсон надеялся иметь достаточно кораблей для сформирования трех колонн - двух дивизий по шестнадцать кораблей в каждой и отдельной эскадры из восьми кораблей с хорошими ходовыми качествами. Коллингвуд, его заместитель, будет иметь полную свободу действий в управлении своей дивизией.
   Основная идея плана заключалась в том, чтобы сосредоточить удар на кордебаталию (центр) и арьергард, не отвлекая своих сил на авангард. Предполагая, что главнокомандующий силами противника (кем бы он ни был) будет находиться посередине строя, часть сил, попадающих под британский удар, начнется двумя-тремя кораблями впереди него. Нельсон считал, что потребуется определенное время, прежде чем противник отреагирует на нападение, и, особенно, прежде чем авангард сможет развернуться для оказания помощи ведущим бой. Он надеялся разбить кордебаталию и арьергард до того, как авангард ввяжется в схватку, а затем разбить и его. Каковы бы ни были действия авангарда, британцы должны будут расположить свои корабли между ним и теми вражескими кораблями, которые к этому моменту будут захвачены.
   Отступая от канонов, Нельсон приказывал вести атаку под всеми парусами. Это могло привести к неразберихе, так как различные корабли имели разную скорость под всеми парусами, но также уменьшало время подхода, когда атакующие корабли были в наибольшей степени подвержены вражескому огню.
   Сам он намеревался прорезать вражеский строй в центре, хотя и стремился скрыть направление удара до последнего момента. Небольшая эскадра хороших ходоков должна была прорезать строй несколько впереди Нельсона с тем, чтобы наверняка обеспечить охват вражеского адмирала. Если противник будет под ветром британцев, как ожидал Нельсон, то подветренная дивизия Коллингвуда, достигнув дальности орудийного залпа, получит приказ повернуть все вдруг и атаковать под всеми парусами, причем каждый корабль выбирал своего оппонента, начиная с двенадцатого корабля от конца. Если кто-нибудь из капитанов будет пребывать в сомнении, "не имея возможности различить сигнала, или не видя его вообще, то он не сделает ошибки, вступив в бой борт к борту с противником".
   В примечании к меморандуму описывался сигнал для исполнения подветренной дивизией. В печатной сигнальной книге такой сигнал отсутствовал, и Нельсон добавил его собственноручно: "Сигнал - желтый флаг с синей косицей: Прорвать вражеский строй и вступить в бой на другой стороне". Сигнал сопровождался подробным объяснением:
   "NB: Этот сигнал должен репетоваться всеми кораблями. Отсчитываемый от конца строя номер вражеского корабля, под кормой которого передовой корабль должен пройти и завязать с ним бой, будет указан соответствующим сигналом. Корабли должны быть готовы поставить все возможные паруса (сохраняя место в строю и минимальную дистанцию) для того, чтобы прорезать строй противника одновременно и как можно быстрее. Лиселя, если они были поставлены, рекомендую отрубить и выбросить, чтобы избежать беспорядка и возгорания. Каждый корабль, если обстоятельства позволят, должен будет пройти по корме неприятельского корабля, с которым ему назначено схватиться. В противном случае следует действовать согласно инструкции, стр. 160, статья 31 (рекомендации адмиралтейства по стандартным действиям при прорыве вражеского строя). Вероятно, адмирал со своими кораблями будет продолжать движение в сторону вражеского авангарда до тех пор, пока он не поднимет этот сигнал, для того, чтобы дезориентировать противника, склоняя его к мысли, что целью атаки является авангард".
   Ясность изложения была одной из сильных сторон Нельсона. Меморандум и примечание к нему давали капитанам полное (настолько, насколько это было возможным) описание своих предполагаемых действий и каких действий он ожидал от них самих, вплоть до рекомендаций по избавлению от обременительных лиселей (поставленных для увеличения скорости), когда они достигнут вражеского строя. Это был довольно простой план, и, случись даже непредвиденные обстоятельства, никто не должен был испытывать сомнений касательно основного замысла.
   Другой сильной стороной Нельсона было делегирование полномочий. Нельсон "всегда прислушивался к моим советам", писал Коллингвуд несколькими днями позже. "Мы сообща разрабатывали как общий план битвы, так и способ атаки противника". Для того чтобы Коллингвуд чувствовал себя вовлеченным в планирование, Нельсон сделал все возможное. 9 октября он посылает Коллингвуду меморандум с запиской:
   "Посылаю Вам мой план атаки, настолько подробный, насколько можно осмелиться предположить весьма неопределенную диспозицию, в которой мы встретим неприятеля. Мой дорогой друг, я посылаю его, чтобы Вы совершенно свободно разбирались в моих намерениях, и имели перед собой полную картину для лучшего их исполнения. Мы не должны испытывать ни малейшей ревности, дорогой Колл. Перед нами стоит одна великая цель - уничтожить наших врагов и получить достойный мир для нашей страны. Никто так не доверяет другому, как я Вам; и никто не оценит Ваши услуги в большей степени, чем Ваш старый друг".
   Затем оба командующих ознакомили с инструкциями всех своих капитанов, проясняя все сомнения и учитывая их мнения по всем трудным вопросам. То, что Коллингвуд обсуждал план со всеми своими капитанами, доказывается характерной запиской, написанной капитану "Тоннанта" Чарльзу Тайлеру 12 октября: "Я имею приказ и инструкции относительно предстоящего сражения. Я хочу не послать, а вручить их лично капитанам с тем, чтобы обговорить этот общий план, предназначенный нам к исполнению. При возможности я прошу прибыть ко мне на четверть часа".
   Коллингвуд имел под своим командованием первоначальную блокадную эскадру, к которой были присоединены некоторые из кораблей Кальдера. Дивизия Нельсона состояла из его бывшей Средиземноморской эскадры с подобным же дополнением. План баталии, начертанный 10 октября, предусматривал важную роль для Томаса Льюиса с его эскадрой испытанных кораблей и капитанов, и для Ричарда Китса на линейном корабле "Суперб", который еще не прибыл. За исключением двух старших капитанов - Элиаба Харвея с "Темерера" и Ричарда Гриндалла с "Принца", которые по праву претендовали на места во главе колонн, Нельсон и Коллингвуд на эти места поставили наиболее знакомых и доверенных людей. Кроме старых товарищей по Нильской битве - Томаса Луиса с "Канопуса", Ричарда Китса с "Суперба" и Бена Халлоуелла с "Тигра", доверием Нельсона пользовались Фремантл с "Нептуна", Генри Байнтен с "Левиафана", Исраэль Пеллью с "Конкерора" (все с бывшей Средиземноморской эскадры), и сэр Эдуард Берри с "Агамемнона", который был на пути из Англии.
  

* * *

  
   План Нельсона предусматривал сражение в непосредственном соприкосновении, во время которого победа будет зависеть от действий артиллерии, маневренности кораблей и, прежде всего, от выучки его офицеров и команд. Ключевым в любой артиллерийской дуэли было такое расположение своего собственного корабля, которое позволяло бы использовать против неприятеля максимальное количество орудий. Наилучшей позицией являлось расположение корабля под прямым углом к оппоненту, с которой можно было обстреливать его продольным огнем, сметая все с палуб от бака до кормы.
   На фазе подхода к неприятелю носовые части кораблей Нельсона будут подвергаться разрушительному воздействию бортовых залпов кораблей противника, расположенных напротив них. Однако, прорывая строй и проходя под кормой своих оппонентов, британские корабли смогут обстреливать их продольным огнем более эффективно и разрушительно ввиду крайне малой дистанции между противниками. Кормовые оконечности кораблей имели широкие окна для освещения кают и артиллерийских палуб (гон-деков), поэтому ядра, пущенные со стороны кормы, почти не встречали сопротивления и прошивали гон-дек на всю его длину, разбивая орудия и калеча личный состав. Продольный бортовой залп означал, что все орудия с одного борта стреляли одновременно. Но, проходя близко к кораблю противника, эффективней было стрелять орудиями последовательно по мере того, как его корма появлялась у соответствующего орудия. Прорвав линию, британские корабли должны были осуществить маневр и занять удобную позицию по другую сторону строя, ведя бой на дистанции пятнадцати - тридцати ярдов.
   Боевые корабли эпохи 1805 года представляли собой в значительной степени артиллерийские платформы и большей частью состояли из трех основных классов. Фрегаты с экипажами от 200 до 300 человек имели одну артиллерийскую палубу. Они служили посыльными судами, несли конвойную службу и охотились за торговыми судами противника, зачастую действуя независимо от флота. Командование фрегатом предоставляло молодому офицеру наилучшие шансы проявить себя в захвате вражеских судов. Рядовые матросы предпочитали службу на фрегатах из-за призовых денег. Но фрегаты редко принимали участие в сражениях флота и держались в стороне от неприятельских линейных кораблей, опасаясь получить от них смертельный удар.
   Стандартными линейными кораблями были семидесятичетырехпушечники. Их длина находилась в пределах от 168 до 182 футов, и все они теоретически несли на себе 74 орудия. Примером корабля, несущего традиционное вооружение, являлся "Дефенс". Он имел двадцать восемь 32-фунтовых орудий на нижней палубе, двадцать восемь 18-фунтовых на верхней палубе и восемнадцать 9-фунтовок на квартердеке и полубаке. Большинство подобных двухдечных кораблей избегали стычки с более высокими трехдечниками, несущими на борту порядка ста и более орудий, зачастую несколько большего калибра.
   Корабли обозначались в соответствии с их стандартным вооружением (например, "Ахилл, 74" или "Нептун, 98"), но эти цифры вводят в заблуждение. Трафальгарское сражение обычно описывают так, как если бы корабли действительно несли свое стандартное вооружение, но документы национального архива показывают, что большинство британских кораблей у Кадиса были значительно тяжелее вооружены, с большим количеством орудий - или, скорее, с большим количеством карронад. Вместо восемнадцати 9-фунтовых орудий над палубами на "Ахилле, 74", например, размещалось двенадцать 32-фунтовых карронад на квартердеке и полубаке и восемь 18-фунтовых карронад на полуюте, что в сумме давало 84, а не 74 орудия [не совсем понятная арифметика]. Это увеличивало вес его бортового залпа более чем на четверть, с 813 до 1064 фунтов. "Ревендж, 74" тоже нес 84 орудия, включая шестнадцать 32-фунтовых и шесть 18-фунтовых карронад. Стандартно вооруженный, он мог произвести бортовой залп весом 880 фунтов; при Трафальгаре его бортовой залп весил 1136 фунтов.
   Карронада была разработана компанией Каррон Компани, расположенной близ Глазго. Первые испытания на королевском флоте проводились еще в 1779 году, и она была принята на вооружение для кораблей, снаряжаемых после 1794 года. К 1805 году почти все британские линейные корабли заменили частично или полностью квартердечные орудия на карронады. Гигантским преимуществом нового орудия был вес, который составлял незначительную часть от веса длинных орудий на гондеке. 32-фунтовая карронада весила почти столько же, сколько 6-фунтовое длинное орудие, но производила гораздо более мощный выстрел. Низкий вес означал, что карронады можно было устанавливать на корабельных надстройках, они обслуживались меньшим количеством людей по сравнению с традиционным орудием и легко перемещались на колесном лафете. Как гигантские дробовики, карронады использовались против личного состава, не давая возможности неприятелю эффективно работать на открытых палубах. Недостатком карронады являлась невысокая точность стрельбы, быстро падающая с увеличением дистанции залпа, но Нельсон намеревался сражаться вплотную. Его тактика предусматривала использование всех возможностей этого нового оружия, чтобы вымести вражеских офицеров, матросов и морских пехотинцев с открытых палуб.
   Капитаны вели долгие дебаты по вопросу о том, в какое время предпочтительней открывать огонь. Одни считали, что стрельба с больших дистанций причиняет больше осколков, и, соответственно, увеличивает чужие потери, так как перед ударом ядро движется с меньшей скоростью и возникает более рваное отверстие. Другие экспериментировали с уменьшением количества пороха для достижения той же цели. Считалось, что максимальная эффективная дистанция прямой наводкой - когда ствол орудия лежит горизонтально - составляла 350 ярдов для 32-фунтового орудия и 200 ярдов для 24-фунтовки. Но оба они - Нельсон и Коллингвуд - считали, что наилучшим было бы сблизиться на еще меньшую дистанцию, и капитаны, которым они доверили возглавлять колонны, были того же мнения. Для увеличения мощности первого залпа орудия обычно заряжались двумя ядрами, и эффективность стрельбы в этом случае не превышала сотни ярдов, да и карронады были оружием ближнего боя.
   Успешной артиллерийской стрельбе способствуют несколько факторов, в том числе технические, такие, как качество орудийных замков или порохового заряда. Британский оружейный порох, во многом благодаря контролю над индийскими селитровыми источниками, считался на 20% эффективнее, чем пороха, доступные французам и испанцам. Британские орудия Бломфилда были прочнее и менее подвержены разрушениям из-за возникающих напряжений, чем те, которые использовались Соединенным флотом.
   На очень близких дистанциях точность стрельбы не являлась определяющим фактором - ключом к успеху был темп стрельбы. Коллингвуд вышколил экипаж "Дредноута" до трех залпов за три с половиной минуты - наилучший результат, которого мог достичь выученный и сработанный британский экипаж. Есть свидетельства, что некоторые британские экипажи также достигали подобного результата, но типичное исполнение, можно сказать почти с полной уверенностью, было гораздо медленнее. Без сомнения, и французские, и испанские корабли также значительно различались в этом. В течение довольно долгого времени один выстрел за четыре минуты считался приличным темпом стрельбы. Само представление о повторяющихся бортовых залпах неправильно: после первого или второго залпа орудия стреляли по мере их перезаряжания.
   Выстрелы, произведенные еще свежим экипажем, очевидно, будут самыми результативными. По мере того, как личный состав устает, несет потери, отвлекается на откачку воды или контрабордаж, огонь становится все более спорадическим. Чем больше калибр орудий, тем тяжелее приходится канонирам, и именно французы использовали орудия большего калибра. Стандартное тяжелое британское орудие стреляло 32-фунтовым ядром, которое было достаточно тяжелым для подъема. А французские 36-фунтовые ядра были еще тяжелее.
  

* * *

  
   Вечером 8 октября, в тот именно день, когда Вильнев собрал военный совет, адмирал Розили прибыл в Мадрид и вручил свои приказы удивленному французскому послу. Генерал де Бернонвилль только что получил от Вильнева известия, что Нельсон находится у Кадиса, намереваясь "сжечь город и флот", а сам Вильнев планировал "воспользоваться первой же удобной возможностью поставить паруса". Однако посол не думал, что Вильнев действительно выйдет в море, "так как Вы не дали ему инструкций вступать в бой с превосходящими силами, а в случае неудачи в Кадисе нет достаточных средств для производства ремонта" - так он писал Декре. Де Бернонвилль соглашался с испанской оценкой: "Все к лучшему до тех пор, пока я не вижу ничего более, чем шторма и плохая погода".
   Розили прибыл в поврежденном экипаже. Пока чинилась коляска и принимались меры к очистке от разбойников дороги на Кадис, де Бернонвилль знакомил его с финансовыми, снабженческими и другими сторонами ситуации в Испании. он был уверен, что испанцы "нас не любят и, более того, питают отвращение к нашему доминированию, и он устал от их "пассивного сопротивления" французским проектам. Тем не менее, последние новости гласили, что командующий в Картахене адмирал Хозе Сальседа вышел в море в попытке атаковать конвой с британскими подкреплениями, следовавшими из Гибралтара на Мальту. Розили и де Бернонвилль были старыми приятелями - они встречались в Индии много лет назад и теперь наслаждались этой вынужденной задержкой.
   Земля полнилась самыми невероятными слухами. И Вильнев, и Нельсон узнавали из британских газет, что Вильнев смещен и заменен не кем иным, как самим Декре. Эта новость была сюрпризом для Вильнева, и хотя он знал, что это неправда, на душе у него было неспокойно.
   У Нельсона также накапливалось напряжение. Он временно лишился Луиса и пяти своих лучших кораблей, но письма говорили ему, что подкрепления посланы и находятся на пути из Англии. Он писал своему главному сторожевому псу, Блеквуду, что, "если мистер Декре действительно намеревается выйти в море (я бы посоветовал ему сделать это, но сомневаюсь, что он прислушается к моему совету), ему следует выйти немедленно. Те, которые знают Кадис гораздо лучше вас или меня, говорят, что после таких левантинцев [восточных ветров] наступает несколько дней прекрасной погоды, морской бриз с запада и береговой бриз по ночам". Очевидно, он разговаривал с кем-то, может, с Джеймсом Моррисом ("Колосс"), который в 1797 году занимался тем же, чем сейчас занимался Блеквуд. При такой погоде, писал Блеквуду Нельсон, следует учитывать возможность осуществления неприятного сценария. Если противник направится в Средиземное море, он выйдет ночью, как проделывал это ранее, расставив фрегаты с фонарями для обозначения скал и отмелей мористее Кадиса. Затем он направится на юг и пройдет Гибралтарским проливом с морским бризом до того, как Нельсон, не имея достаточного ветра, сможет перехватить его. "Короче, следите за всеми 32 румбами, за всеми ветрами и погодными приметами, так как я полагаюсь на вас", - наставлял он.
   Лицо, назначенное на смену Вильневу, Франсуа Розили, покинул Мадрид 14 октября, начав свое девятидневное путешествие в Кадис. В этот день Бернонвилль получил от Вильнева письмо, написанное после военного совета, в котором тот уверял, что не выйдет из порта до ослабления сил противника или изменения погоды. Бернонвилль уверился, что до прибытия нового командующего ничего в Кадисе не изменится. Но шестью днями позже посол уже докладывал о двух беспокоящих новостях. Первое, он выяснил, что Вильнев узнал по своим частным каналам о приезде своего сменщика. Второе, он получил депешу о том, что пять кораблей Нельсона "отдали якорь у Гибралтара" и "возможно, что другие корабли будут отправлены для пополнения запасов". Более того, Гравина сообщил, что испанские корабли готовы к бою и походу. "Сдается, что у него все в полном комплекте, включая добрую волю", - добавил Бернонвилль с холодным сарказмом. Если известия об ослаблении сил Нельсона достигнут Вильнева, тот может внезапно решиться выходить в море.
  

* * *

  
   Пока Розили находился в Мадриде, начали поступать обещанные адмиралтейством подкрепления. "Дефайэнс" и "Ройал-Соверен" прибыли 8 октября. 10-го появился "Белайл", ценное приобретение - мощный французский приз, спущенный на воду в 1793 году, имеющий на борту восемьдесят восемь длинных орудий и карронад. Состоя ранее в Средиземноморской эскадре Нельсона, он имел хорошо выученную команду, а его капитан, Уильям Харгуд, был старым приятелем адмирала. Они были соплавателями на "Бристоле" в 1778 году, вместе пользовались покровительством сэра Питера Паркера, вдобавок Харгуд присутствовал на свадьбе Нельсона в 1787 году.
   Другой старый приятель, в лице сэра Эдуарда Берри, прибыл 13 октября. Его "Агамемнон" имел только шестьдесят четыре орудия, но это был самый лучший ходок британского флота, в чем убедился коммодор Захари Алеман, чья Рошфорская эскадра тщетно преследовала "Агамемнон" в Ла-Манше. Берри сражался рядом с Нельсоном при Сент-Винсенте и был его флаг-капитаном при Ниле. "Вот прибыл Берри; теперь мы сразимся", - воскликнул Нельсон. На следующий день еще один небольшой 64-пушечник, "Африка", под командой Генри Дигби, присоединился к флоту.
   Нельсон, однако, также и лишался кораблей. Он привез с собой из Англии инструкции адмиралу Кальдеру следовать на родину для проведения военным трибуналом расследования по поводу его неудачи в столкновении с Вильневым в июле. Нельсон предложил ему остаться для участия в решающей битве, но Кальдер решил иначе. Предполагалось, что он пойдет на "Дредноуте", которому требовалось докование, но у Нельсона не лежала душа отдать ему один из своих флагманских кораблей, и он нарушил инструкции адмиралтейства, разрешив Кальдеру отбыть на "Принце Уэльском", тоже трехпалубнике, как и "Дредноут". Капитаны "Аякса" Браун и "Тандерера" Лечмер вызвались сопровождать Кальдера и дать показания трибуналу в его защиту. Они убыли 14 октября, а командование их кораблями приняли первые лейтенанты, так что Джон Стокхем с "Тандерера", который еще недавно просил Нельсона взять его лейтенантом на "Виктори", стал одним из его капитанов - пока исполняющим обязанности, правда. Тем временем, Коллингвуду было приказано переместиться на недавно очищенный и, следовательно, более быстроходный "Ройал-Соверен". Нельсон разрешил ему взять с собой флаг-капитана Эдуарда Ротерама, первого лейтенанта Джеймса Клавелла и сигнального лейтенанта Брайса Гиллиланда. Это позволило Джону Конну, протеже Нельсона, принять командование "Дредноутом", имея первым лейтенантом Джорджа Хьюсона, переведенного с "Соверена".
   Пять кораблей адмирала Луиса еще не возвратились, вслед за ними последовал "Донегал". При сильном встречном восточном ветре Луис смог достичь Гибралтара только 9 октября. Он потратил три дня на погрузку припасов, затем два дня в Тетуане заливался водой, а когда 14 октября он снялся на Кадис, ветер стих до полного штиля. "Мы, конечно, стремимся как можно скорее вернуться к флоту, опасаясь, что противник начнет движение, и мысль, что это произойдет в наше отсутствие, ни в коей мере не является приятной", - флаг-капитан Луиса Френсис Остин писал своей возлюбленной Мэри Гибсон. Но ветер зашел на вест и загнал эскадру назад в Тетуан. Там Луис получил распоряжение сопроводить конвой из пятидесяти следовавших на Мальту транспортов во время их прохода мимо Картахены, в которой базировались значительные испанские силы. Остин продолжал:
   "Я не ожидаю, что мы извлечем какие-либо преимущества из этого похода, в любом случае это отдаляет нас от места действия, если противник решится выйти в море, что нельзя назвать невозможным, узнай он о столь значительном ослаблении сил Нельсона. Получив свою долю в утомительном преследовании и беспокойной блокаде, было бы крайне унизительно оказаться отставленным от получения доли славы и вознаграждения, которые последуют вслед за битвой".
  

* * *

  
   Остину не довелось получить славы либо вознаграждения за битву, но все же он сыграл свою роль в Трафальгарском сражении. 18 октября Вильнев писал Декре о полученных сведениях, из которых стало ясно, что четыре вражеских корабля эскортируют конвой из Гибралтара, один остался там и один пришел поврежденным. "Уменьшение силы английского флота на шесть линейных кораблей представляется мне благоприятной возможностью выйти в море".
   Это был повод, необходимый Вильневу, чтобы склонить Гравину к выходу из порта. В Кадисе предполагали, что силы Нельсона состоят из двадцати семи - тридцати двух линейных кораблей. Учитывая шесть ушедших кораблей, Вильнев мог предполагать свое количественное превосходство на треть выше, чем у Нельсона, что, по его мнению, уравнивало их силы. При данных обстоятельствах Гравина не мог увиливать без потери лица.
   Вильнев, находившийся в течение долгого времени под давлением, принял свое решение по иным причинам. Несколькими днями позже один французский роялист, заехавший в Кадис по пути в Америку, объяснял, что Вильнев
   "испытал много неприятностей; значительная часть его офицеров считала, что его осторожность зашла слишком далеко; из высших сфер в Париже доносились слухи, что его мужество поставлено под сомнение. Все это является более чем достаточным для того, чтобы раздражать чувствительного и храброго человека. Возможно, желание отстоять свою честь превозмогло его обычную осторожность. Как-то раз он сказал сердито: Они еще увидят, как я могу сражаться".
   Кроме того, в частных письмах из Байонны ему писали о том, что адмирал Розили едет ему на смену. Должно быть, он не раз пересмотрел полученные приказы и осторожное сопровождающее письмо от Декре. Они не раз проводили совместную кампанию по пассивному неподчинению неразумным приказам Наполеона, но в этот раз все изменилось. Было очевидно, что Декре желает, чтобы он вышел в море, невзирая ни на какой риск. Еще до получения сведений об уменьшении численности кораблей Нельсона Вильнев писал своему старому приятелю:
   "Мне донесли, что вице-адмирал Розили прибыл в Мадрид, и растут слухи, что он примет командование флотом. Без сомнения, я с радостью передал бы ему командование, если бы мне позволили остаться его заместителем, так как я ценю его старшинство и его способности. Но для меня было бы ужасным потерять всяческую надежду иметь возможность доказать, что я достоин лучшей судьбы. Как бы то ни было, Ваше Превосходительство, я могу объяснить Ваше молчание о поездке Розили только надеждой, что Вы даете мне возможность выполнить миссию, доверенную в этот момент мне. Каковы бы ни были препятствия, если ветер позволит, я выйду в море завтра с рассветом".
   Днем ранее Вильнев и Гравина решили при первом же благоприятном ветре послать быстроходную эскадру Магона, чтобы та попыталась захватить британские фрегаты, которые по ночам крейсировали неподалеку от Кадиса. "Секретные распоряжения для проведения такой операции были выданы", - писал Эсканьо, "и корабли, выделенные для нее, были уже в готовности", но на рассвете 18 октября Вильнев неожиданно появился на борту "Принца Астурийского". Он сообщил Гравине, что "новые приказы и последние соображения обязывают его отдать приказ на выход всего флота". Новых приказов не было, но очевидное количественное превосходство над Нельсоном делало невозможным отказ Гравины без потери чести. "Распоряжения правительства о подчинении французскому командующему были настолько определенны", - писал Эсканьо, "что без малейших возражений начальнику штаба передали указание отозвать легкие суда с занимаемых ими позиций, вернуть личный состав на соответствующие корабли и всем без исключения быть готовыми к выходу".
  
  

* * * * *

  
  

Глава 8. Два фальшфейера

  
  
   После короткого совещания с Гравиной ранним утром 18 октября Вильнев спустился в свой катер, вернулся на "Буцентавр" и немедленно поднял сигналы о сборе всех легких плавсредств и съемке с якорей. В бухте Кадис-бей зароилось от внезапной активности. Матросы и канониры, посланные для службы и тренировок на береговые батареи, возвращались назад, солдаты снимались с лагерей и готовились к посадке на корабли.
   Позднее перед полуднем адмирал начертал ордер баталии. Главные силы были разделены на три дивизии по семь кораблей в каждой. Количество в двадцать один корабль было выбрано исходя из предполагаемой численности сил Нельсона. Вице-адмирал Игнасио де Алава на "Санта-Анне" командовал авангардом, Вильнев на "Буцентавре" командовал центром, контр-адмирал Балтазар де Сиснерос на "Сантиссима-Тринидад" был его заместителем, а Пьер Дюмануар на "Формидабле" командовал арьергардом. Адмиралу Гравине было поручено командование Обсервационной эскадрой, или тактическим резервом, из двенадцати кораблей, в число которых входили шесть кораблей эскадры Магона, который подчинялся Гравине.
   В каждой дивизии французские и испанские корабли были перемешаны между собой. Таким образом, в этот раз снимался вопрос о том, придут ли французские корабли на помощь испанцам, и наоборот. Вероятно, с той же целью были перемешаны корабли с гасконскими и провансальскими экипажами, равно как и андалузийские и галисийские экипажи.
   Боевые инструкции Вильнева своим капитанам не изменились со времени принятия им командования Тулонской эскадрой в декабре 1804 года, он просто переиздал их. Вильнев много раз видел британский флот в действии, а при Ниле вошел в непосредственный боевой контакт с Нельсоном. Каковы бы ни были его недостатки, Вильнев не был глупцом, и он с замечательной точностью предсказал действия Нельсона.
   "Противник не ограничит себя формированием ордера баталии, параллельного нашему, и вступлением в артиллерийскую дуэль, в которой успех приходит зачастую к более умелым, и всегда к более удачливым. Он постарается охватить наш арьергард, прорвать наш строй и группами своих кораблей окружить и нанести поражение тем из наших кораблей, которые ему удастся отрезать".
   Часто говорилось, что, правильно определив угрозу, Вильнев не имел реального плана противостоять ей. Это не верно. Он хорошо представлял себе ограниченные возможности собственных французских кораблей (не говоря уже о гораздо менее подготовленных испанцах) по выполнению сложных маневров, поэтому его инструкции были обескураживающе просты. Если его корабли окажутся с наветренной стороны от противника, они должны будут совершить поворот все вдруг, выбирая каждый себе противостоящий корабль; при удобном случае взять противника на абордаж. Если же они окажутся под ветром, они должны будут дожидаться атаки противника в сомкнутом строю и действовать аналогично. Им не следует ожидать подачи каких-либо сигналов, которые к тому же могут быть не видны из-за дыма. Короче говоря, любой капитан, "не находящийся под огнем, не соответствует своему посту". Сам Нельсон не смог бы изложить свои намерения с большей ясностью.
   В случае прорыва боевого строя, не задействованным в боестолкновении судам следовало идти на помощь адмиралам или другим атакованным кораблям. Фрегатам предписывалось атаковать сильно поврежденные и лишенные мачт корабли противника. Предполагаемая количественная слабость Нельсона привела к одному усовершенствованию - выделению отдельной резервной эскадры под командой Гравины. Имея несколько лучших кораблей и наиболее одаренных, смелых и предприимчивых капитанов, Гравина должен был решительно вмешаться там, где этого потребовала бы ситуация.
   Если Нельсон хотел устроить свалку на близкой дистанции, то Вильнев желал сражаться вплотную. Годами французская пропаганда рисовала своих сторонников добродетельными республиканскими римлянами, сражающимися против вероломных торгашеских карфагенян - морской Британии. Классически образованные французские офицеры, вероятно, помнили, как римский флот в конце концов победил превосходных карфагенских моряков: они нейтрализовали превосходство карфагенян взятием их на абордаж и превращением морской битвы в сухопутную.
   Подобно римлянам, французы отличались в сухопутных битвах, и на кораблях Вильнева было немало превосходных солдат. Испанцы также наводнили свои корабли пехотинцами, из них одни были приставлены к орудиям, а другие, вооруженные мушкетами со штыками, занимали боевые посты на палубе. Месяцами солдаты и матросы тренировались в приемах абордажного боя. Гренадеры и стрелки имели задачу очищать палубы и выбивать орудийные расчеты, затем бросаться на абордаж, заставая британцев врасплох применением тактики, тогда уже редко использовавшейся при действиях флота.
   Жан-Жак Люка, капитан "Редутабля", одного из феррольских кораблей, в своем докладе Декре детально описывал подготовку своего экипажа к этому способу морской войны: "Для каждого командира орудия приготовили брезентовый патронташ на две гранаты; к плечевому ремню патронташа крепилась жестяная трубка с короткими запальными фитилями".
   На борту корабля Люка использовал для тренировок картонные гранаты, но для большего приближения к реальным условиям он часто посылал группы людей на берег, где они тренировались с боевыми гранатами. Ко времени выхода из Кадиса специально подготовленные для действий с марсов и вант матросы могли метать по две гранаты одновременно. На корабль поступила сотня мушкетов с длинными штыками, которые были предназначены для специально обученных стрельбе с вант матросов. Остальная команда была вооружена абордажными саблями и пистолетами и регулярно тренировалась в фехтовании и стрельбе. И, наконец, после долгой практики, его "люди научились бросать абордажные крючья с таким искусством, что мы могли рассчитывать сцепиться с вражеским кораблем еще до того, как наши борта соприкоснутся".
   Люка не был одинок: все корабли в Эль-Ферроле практиковали то же самое. Консул в Кадисе Джеймс Дафф еще в сентябре 1803 года сообщал Нельсону, что "французы в Эль-Ферроле ежедневно практикуются в абордаже на своих судах, и намереваются после тренировок выйти из порта с целью абордажа наших судов". Более того, из инструкций Вильнева было ясно, что его Тулонская эскадра поддерживала тот же подход к борьбе с британцами и усиленно практиковалась в этом.
  
   (Абордажная сабля того периода)
  
  
   (Пистолет для абордажного боя)
  
   Большие размеры французских и испанских экипажей давали им преимущество в рукопашной схватке. Штатная численность французского 80-пушечника составляла 862 человека, а 74-пушечника - 775. Точное количество находившихся на борту французских кораблей экипажей известно только в нескольких случаях. На "Редутабле" было 643 человека и на "Фуге" 682. Оба были 74-пушечники, и по французским стандартам они были укомплектованы не полностью. Но штатная численность британского 80-пушечника составляла 700, а 74-пушечника от 590 до 640 человек, и большинство британских кораблей было также недоукомплектовано. Таким образом, хотя и ослабленные, экипажи Вильнева все же имели численное превосходство над своими оппонентами.
   Штатные расписания испанцев были подобны британским, но они, как правило, включали большее количество солдат по сравнению с британскими морскими пехотинцами. Штатный состав испанского 74-пушечника состоял из 614 человек, включая 170 солдат и 55 канониров. При Трафальгаре все испанские корабли, кроме двух, имели сверх штата от 32 до 98 человек, все из них солдаты. Каждый корабль имел на борту от 202 до 382 пехотинцев. Количественное превосходство испанской пехоты на кораблях было подавляющим.
   По бумагам испанцы имели достаточно моряков, хотя качество их оставляло желать лучшего. Только "Райо" покидал порт без достаточного количества моряков - он был укомплектован преимущественно солдатами. Еще одной слабостью испанцев была нехватка квалифицированных канониров - обученных artilleros de mar, и их были вынуждены замещать обыкновенными армейскими артиллеристами.
   Французы и испанцы не питали иллюзий относительно британского вооружения. Более того, французы считали, что на британских кораблях имелось гораздо больше пушек и карронад, чем их было в действительности. Но и их собственные корабли были достаточно тяжело вооружены. У французов не было трехпалубников, зато имелось четыре 80-пушечника - "Буцентавр", "Формидабль", "Индомтабль" и "Нептюн", которые по сочетанию огневых и ходовых качеств были, пожалуй, лучшими кораблями того времени. Французские 80-пушечники были обычно вооружены 36-фунтовыми орудиями на нижней и 24-фунтовыми на верхней палубе, в то время как 74-пушечники на верхней палубе имели 18-фунтовки. Не следует также забывать, что французский фунт был тяжелее своего английского эквивалента, и, например, французское 36-фунтовое ядро весило 39 английских фунтов. Поэтому вес бортового залпа французов значительно превышал вес залпа их стандартно вооруженных британских соперников.
   Наполеон, будучи сам артиллеристом, заметил, что "в этой войне англичане первыми стали использовать карронады, и они повсюду нанесли нам немалый урон". Французы начали экспериментально использовать карронады в 1793 году и в 1799 году закрепили их использование в качестве стандарта. Как и англичане, они имели на борту сверхштатное количество пушек и карронад. Линейные корабли несли 6-8 орудий сверх положенного согласно их рангу, но процесс полной замены легких квартердечных орудий на карронады у них, в отличие от британцев, не был завершен, и на квартердеках карронад было сравнительно немного. В июле 1805 года Наполеон писал Декре: "Ради бога, снабдите их еще карронадами".
   У испанцев было несколько великолепных трехпалубников. Они имели даже четырехпалубник - "Сантиссима-Тринидад", крупнейший в мире корабль, несший на борту 136 орудий; "Принц Астурийский" и "Санта-Анна" имели по 120 и "Райо" 100 орудий. Также у них имелось два превосходных 80-пушечника, "Аргонаута" и "Нептуно"; на каждом из них имелось примерно по 90 орудий. Но, в то время как их тяжелые корабли были, подобно французским, вооружены 36-ти, 24-х и 12-фунтовками, 74-пушечники были вооружены значительно легче - 24-х и 18-фунтовками.
   На них было установлено значительное количество карронад, что в известной мере компенсировало слабость основного вооружения. На "Санта-Анне" было двадцать карронад, но маловероятно, что их качество можно было сравнить с британским.
   Все три флота, таким образом, начинили свои корабли дополнительным вооружением, предназначенным для ближнего боя. Все трое считали, что кровавая баня является верным шансом на победу.
  

* * *

  
   Днем 18 октября офицеры Соединенного флота отслужили мессу в кармелитской церкви. Гребные суда доставили их к молу, и по тенистой Аламеде они прошли от порта до монастыря, возвышавшегося над заливом. Они распахнули громадные деревянные ворота и вошли внутрь здания, чей интерьер в стиле барокко был богато украшен красным деревом, мрамором и золотом. Раскачивались кадильницы, играл орган, с позолоченной стены над алтарем на молившихся взирала мадонна.
   Затем последовали трогательные расставания. Лейтенант Пьер Бодран с "Буцентавра" получил от горячо любимой андалусийки миниатюру с ее портретом, которую он спрятал на своей груди. Очень многие из испанских офицеров и матросов были уроженцами Кадиса, и было много слезных сцен прощания с женами и домочадцами. Дионисио Алькала Галиано не прощался: его жена была больна, и он отправил ее с сыном Антонио на своем командирском катере в близлежащее селение Чиклана, где имущие граждане Кадиса имели загородные виллы. Там она могла выздоравливать в мире и покое, к тому же его семья была бы в безопасности, решись Нельсон обстреливать город. Косме де Чуррука поручил своему юному шурину Хосе Руису де Аподака написать его родителям, что он отправляется на битву, которая наверняка будет кровопролитной. "Попрощайся с ними, твоя судьба будет неотделима от моей. Я не сдам свой корабль прежде, чем он взорвется или будет потоплен. Таков долг тех, кто служит королю и стране". Своему родному брату он писал: "Если ты услышишь, что мой корабль захвачен, знай, что я мертв".
   Корабли с развевающимися красными и желтыми флагами представляли собой внушительное зрелище. Бирюзовые воды струились и искрились под безоблачным голубым небом. Родные и близкие сгрудились на молу и на набережной, стояли на балконах и башнях, наблюдая, как шлюпки отваливают от причала. Слова прощания были полны мрачных предчувствий.
   Ближе к вечеру Вильнев подал флоту сигнал сниматься со швартовых, принять на борт плавсредства, приготовиться к постановке парусов и послать по офицеру на флагманский корабль за окончательными инструкциями и боевыми приказами. Задувал свежий бриз от норд-веста. Для выхода из бухты Кадис кораблям был необходим восточный ветер, а эскадра Магона, хотя и готовая к движению, не смогла бы предпринять внезапную ночную атаку на фрегаты Блеквуда.
   Большинство кораблей находилось в самой гавани и имело еще большие проблемы с ветром. "Фугё" Бодуэна стоял на якоре между фортами Пуэрто-Реаль и Порталес, слишком глубоко внутри бухты, что представляло выход при таких условиях нелегким делом. Кроме того, немало еще оставалось сделать до выхода, в том числе принять на борт свои орудия, которые перед тем были установлены на канонерских лодках для обороны порта. Тем не менее, к ночи все корабли уже стояли на одном якоре, готовые к выходу с наступлением нового дня.
   С рассветом ветер поменял направление, но явился лишь легким дуновением бриза от ост-зюйд-оста. Вильнев подал сигнал на выход и французские корабли "Альхесирас", "Ахиллес", "Аргонавт", "Нептюн", "Герой", "Дюге-Труэн" с испанским кораблем "Багама" двинулись на выход по полной воде. К ним присоединились фрегаты "Эрмион", "Рин" и "Теми". Но слабый ветер зашел на юг, и остальные корабли смогли только переместиться из гавани в бухту и не далее. Бодуэн добрался из глубины бухты до траверза гавани Кадиса верпованием, т.е. перемещением якоря с помощью корабельных шлюпок вперед по ходу с последующей выборкой каната на корабле. Корабль продвигался до места отдачи якоря, и все повторялось.
   В открытом море была поднята тревога. С первыми лучами солнца фрегаты Нельсона приблизились на расстояние четырех миль от Кадиса. Ближайшим из них оказался "Сириус", и Уильям Проуз, проинспектировав неприятельские корабли, флажным семафором передал Генри Блеквуду: "Неприятель поднимает марса-реи". В течение полутора часов Блеквуд наблюдал в подзорную трубу, как пошли наверх и брамса-реи, а на восьми кораблях поставили марселя. В 7 часов утра ближайшие корабли начали движение. Убедившись, что они выходят в море, Блеквуд послал "Феб" Томаса Капела на вест-норд-вест, ближе к позиции, где крейсировала передовая эскадра линейных кораблей под командованием Даффа. Со своей позиции Блеквуд с трудом различал силуэт "Дефенса" Джорджа Хоупа, ближайшего из кораблей Даффа. К восьми часам он насчитал девятнадцать неприятельских кораблей на ходу. На всех из них, кроме двух, были поставлены марселя. Блеквуд поднял сигнал N 370: "Корабли неприятеля выходят из порта или снимаются с якоря". Капел повторил этот сигнал, стреляя из пушек для привлечения внимания. "Дефенс" принял сигнал "Феба" и отрепетовал его "Агамемнону". Берри передал этот долгожданный сигнал Джеймсу Моррису, а тот самому Даффу на "Марс".
   Через переговорную трубу Блеквуд передал Томасу Дандасу распоряжение поставить "Наяду" так, чтобы образовать совместно с "Фебом" цепь для передачи сигналов флоту. Используя свод сигналов Попхема, экземпляры которого Нельсон привез с собой из Англии, он приказал Питеру Паркеру следовать на своем "Визеле" в Гибралтар и Тетуан, чтобы предупредить о происходящем корабли адмирала Луиса. "Пиккл" был послан на юг в район мыса Спартель с подобной целью.
   Когда Магон выходил в открытое море на "Альхесирасе", он увидел эти суда, уходящие на предельной скорости, и послал свой фрегат "Эрмион" наблюдать за британскими фрегатами, организуя свои корабли для преследования. Но затем ветер стал слабеть, и к полудню воцарил полный штиль. Блеквуд наблюдал вражеские корабли, застрявшие на рейде и беспомощные от безветрия.
  

* * *

  
   В девять часов утра, находясь в пятидесяти милях к востоку [так в тексте; должно быть к западу], Нельсон заканчивал письмо "дорогому Колли" и размышлял об обеденном приеме. "Что за прекрасный день", - заканчивал он письмо. "Смогу ли я соблазнить вас прибыть ко мне? Если да, поднимите вымпел "Виктори" и утвердительный". Он отослал письмо Коллингвуду, затем связался с другими предполагаемыми гостями. "Принц" был занят приемом воды с "Британии", на остальных кораблях все было спокойно. Капитан "Беллерофона" Джон Кук принял приглашение своего адмирала и "Виктори" адресовал ему сигнал подойти поближе.
   На борту "Беллерофона" первый лейтенант Уильям Камби как раз распоряжался добавить парусов, когда он заметил сигнал, развевающийся на топе мачты дозорного корабля "Марс". Он подумал, что это мог быть сигнал N 370 - сигнал, которого все так ждали, и вызвал Кука, прося его разрешения отрепетовать сигнал адмиралу. "В этот момент "Марс" был так далеко от нас, что над горизонтом виднелись только брам-стеньги. Капитан Кук сказал, что не хотел бы репетовать такой важный сигнал, не убедившись в его точности - расстояние было так велико, что даже в подзорную трубу он не смог этого сделать". Камби же был уверен в остроте своего зрения. Кук спросил, может ли кто-нибудь подтвердить мнение Камби, но никто из офицеров и сигнальщиков не решился на это. "Я был до горькой обиды разочарован тем, что мое страстное желание сделать "Беллерофон" первым, кто отрепетует этот долгожданный сигнал адмиралу, не осуществилось", - вспоминал Камби.
   "Сразу после того, как "Марс" опустил свои флаги, я сказал: "Сейчас они передадут сигнал N 370". Этот сигнал подавался с помощью флага, шара и вымпела, поднятых раздельно на разных топах мачт, причем цвета флага или вымпела не имели значения. Как я и предсказал, они подняли этот сигнал; невозможно было ошибиться в этом. В то время как мы готовились отрепетовать его, "Виктори" ответил на сигнал "Марса", немедленно вслед за этим сигнал о предстоящем обеде был аннулирован и поднят сигнал об общем преследовании".
   Нельсон был уверен, что Соединенный флот двинется на Средиземное море, и сам направился на юго-восток к проливу, в надежде встретить там адмирала Луиса. Штурман "Принца" Ричард Андерсон с ужасом наблюдал за подъемом на "Виктори" сигналов - сначала "общее преследование", затем "корабль к бою изготовить". Его шлюпки были еще на воде, возвращаясь от "Британии" с тяжелым грузом питьевой воды. Это было некстати, так как адмирал уже выразил свое неудовольствие по поводу медлительности приготовления обоих кораблей. На "Нептуне", сообщал Джеймс Мартин, сигнал флагмана был "встречен полным удавлетварением, но из-за полнаго штиля надежды на встречу с ниприятилем в этот день были призрачны". "Нептун" набрал ход за четверть часа, но вскоре "Беллерофон", "Белайл", "Орион", "Левиафан" и "Полифем" "показали свои превосходные ходовые качества и намного опередили остальной флот". Адмирал вникал в каждую деталь. Так, наблюдая удаление этих великолепных ходоков, он заметил, что ни "Полифем", ни недавно прибывший "Белайл" не выкрасили свои мачты в темно-желтый цвет, как было приказано, чтобы в бою отличать свои корабли от французов и испанцев, у которых были выкрашены только бугеля [обручи, скрепляющие составные мачты]. Он послал свое посыльное судно "Энтрепренант" с приказом немедленно выкрасить их. Все, что помогло бы избежать попадания под дружественный огонь, необходимо было сделать.
   Затем Нельсон вернулся к написанию писем. Одно из них, незаконченное, было из тех, которые суеверные мужчины часто пишут своим женам: "Любимейшая Эмма, мой дорогой сердечный друг! Жребий брошен.... Это мое последнее тебе письмо, которое я пишу перед битвой, и я от всей души надеюсь, что выживу для того, чтобы закончить его после схватки...".
   В следующем письме, адресованном его дочери Горации, он впервые подтверждает ей свое отцовство. "Мой дражайший ангел, я был счастлив от удовольствия получить твое письмо от 19 сентября, и неимоверно рад услышать, что ты являешься такой хорошей девочкой.... Прими, дорогая Горация, родительское благословение от твоего любящего отца. Нельсон и Бронте".
   С получением приказа незамедлительно начиналась подготовка судна к предстоящему бою. Свистки боцманматов вызывали наверх всю команду для участия в общесудовых авралах и часто проводившихся учениях. В морских битвах эпохи наполеоновских войн большинство потерь и ранений причинялось не прямым попаданием пушечного ядра, а разлетавшимися деревянными осколками. Для уменьшения этих потерь велись специальные приготовления. Подвесные койки сворачивались, выносились на палубы и укладывались в большинстве своем вдоль бортов в специальные крепления, где они предоставляли защиту от осколков и действия ручного оружия. Часть из них размещалась на вантах для защиты юферсов [тросовых талрепов]. С орудийных палуб и полуюта убирались переборки [перегородки]. Часть таких переборок имела петли в верхней части, их поворачивали и крепили к подволоку [потолку, или нижней стороне вышележащей палубы]. Другие переборки разбирались и складывались в трюме. Легкие филенки и брезентовые ширмы либо также складировались в трюме, либо попросту выбрасывались за борт. Межпалубные пиллерсы [вертикальные столбы для подкрепления вышележащих палуб] выбивались из креплений, все трапы, сочтенные несущественными, удалялись и заменялись штормтрапами [веревочными лестницами]. Очистка палуб давала больше пространства для обслуживания орудий, облегчала руководство и снабжение ядрами и порохом, а также уменьшала опасность потерь от осколков, улучшала вентиляцию переполненного людьми пространства и способствовала удалению порохового дыма.
   Каютная мебель, в большинстве своем переносная и разборная, удалялась в трюм, а в случае срочного приготовления выбрасывалась за борт. Учет того, что экипаж с энтузиазмом выбрасывал за борт, велся плотником. Так, на "Аяксе" выбросили шесть трапов, десять коечных рам, шесть пиллерсов, точильный камень, кучу коечных ширм, четыре штормовых паруса, тридцать футов медного дымохода и многое другое. Экипаж "Нептуна" действовал подобным образом. После сражения Томас Фремантл обнаружил, что часть обстановки его каюты была выброшена за борт, но, к его облегчению, призовой письменный стол красного дерева был пощажен. На "Тоннанте" резные деревянные кресла из обстановки офицерской кают-компании были подвешены на лине, проведенном между грот-мачтой и бизань-мачтой, где они и провисели высоко над палубой. С Нельсоном обошлись лучше: всю его мебель, включая портрет Эммы, аккуратно сложили внизу в трюме.
   Иметь дело в сражении с раненными и испуганными животными было нелегко, и скот обычно забивали перед боем. На "Нептуне" держали козу ради свежего молока, а также 8 октября получили одиннадцать волов, из которых несколько голов были еще живы перед сражением. Некоторые британские капитаны оставляли жизнь своим животным. Коллингвуд сохранил своих свиней, а Генри Байнтен на "Левиафане" - козу.
   К вечеру усилился ветер, и гонку возглавлял "Белайл", делая 4 узла. "Орион" держался немного сзади. В каюте Эдуарда Кодрингтона были сняты переборки, и он писал своей жене, отделенный шлюпочным парусом от квартердека: "Как билось бы в тревоге за меня твое сердце, дорогая Джейн, если бы ты знала, что именно сейчас, используя все возможные паруса, мы направляемся на врага...". Он написал ей, что отходит ко сну, "полный надежды, что исполнится заявление лорда Нельсона, а именно, что нас ждет удачное сражение, и мы вернемся домой вовремя, чтобы съесть рождественский обед". На "Беллерофоне" Уильям Камби был более пессимистичен, его радость от ожидания битвы и окончания долгой блокады "значительно умеряется опасением, что это только ложный маневр с их [неприятеля] стороны". Как и многие другие, он опасался, что "не имея намерения дать нам сражение, они вернутся в гавань Кадиса, как только обнаружат, что мы преследуем их".
   Этой ведущей группе было передано указание - усилить наблюдение в течение ночи, в то время как флот продолжал продвижение в направлении Гибралтарского пролива. Кук сказал Камби, что "он не будет чувствовать себя спокойно, если он сам или я не будем постоянно наверху до того, как схватимся с врагом или прекратим преследование". Камби вызвался нести две вахты, "добавив, что я надеюсь - события следующего дня сделают излишней необходимость усиленной вахты последующей ночью". Он нес вахту до полуночи, Кук до четырех утра, затем Камби снова принял вахту. Но с рассветом никаких признаков вражеского флота обнаружено не было.
  

* * *

  
   Адмирал Шарль Магон провел весь этот день в крейсерстве неподалеку от входа в Кадисскую бухту. Когда после полудня легкий морской бриз усилился, он сформировал боевой строй из своих кораблей и послал "Эрмион" и "Рин" в сторону Блеквуда. Блеквуд держался на расстоянии двух миль, маневрируя соответственно действиям французов. Магон распорядился приготовить корабли к бою, и они проделали такую же трудоемкую работу, как и британцы. К вечеру ветер снова стих, и некоторые из кораблей Магона встали на якорь неподалеку от входа в бухту. Ночь освещалась ракетами, выстреливаемыми британскими фрегатами в западном направлении; в остальном же она прошла без происшествий.
   С утра в Кадисской бухте задул легкий береговой бриз от юго-востока, а в открытом море поднялся более свежий юго-западный ветер. Магон немедленно начал преследование Блеквуда, в то время как остальная часть Соединенного флота выходила из бухты. "Герой" подобрался достаточно близко и дал залп по "Сириусу", который занимался досмотром американского купца. Фрегаты уходили на юго-запад и наткнулись на "Агамемнон", который оказался на пути Соединенного флота. Блеквуду показалось, что он не обращал внимания на опасность, во всяком случае, не собирался расставаться с бригом, который взял предыдущим днем в качестве приза. Примерно к десяти часам утра все корабли Соединенного флота покинули бухту, приготовляясь к сражению, и только "Райо" тянулся позади всех.
   Прогуливаясь в окрестностях Чикланы, Антонио Галиано встретил местного крестьянина. Тот осведомился, не поднимался ли сеньор в убежище Святой Анны - местный наблюдательный пункт, откуда можно было увидеть, куда направлялся Соединенный флот. Галиано был удивлен, услышав от крестьянина, что тот своими глазами видел, как флот покидает Кадис. Антонио поспешил домой передать эти новости своей матери.
   Ближе к полудню полил сильный дождь, впервые за последние месяцы. Ветер крепчал. Когда корабли вышли в открытое море, он усилился еще больше и зашел на юг, от чего корабли нарушали строй. Вильнев подал сигнал взять марселя на два рифа, уменьшая парусность в преддверии плохой погоды.
   Вокруг входа в Гибралтарский пролив море было пустынным, и надежды британцев казались разрушенными. Огорченный Кодрингтон продолжал свой журнал, предназначенный для жены: "Все наши блестящие надежды исчезли; и вот, вместо того, чтобы под всеми возможными парусами, при легком бризе и прекрасной погоде, нестись навстречу врагу, мы держимся под глухо зарифленными марселями, при сильном ветре с плотным дождем, а трусливые французы, очевидно, возвращаются в Кадис". Они сделали поворот и медленно шли на север, в большинстве считая, как Кодрингтон, что противник повернул назад в порт. Штурман "Принца" Ричард Андерсон высказался от имени менее воинственно настроенных: "Вся эта суматоха над тем, что враг, которого мы преследовали всю ночь (а наша старушка вела себя неплохо), вернулся в порт - я устал, сегодня плохая погода, у них на 10 линейных кораблей больше, так что я нисколько не опечален, что они ускользнули".
   Только к вечеру на большинстве британских кораблей поняли, что противник еще в море. Нельсон был информирован лучше: Джордж Хоуп ("Дефенс") сделал утром доклад, а сам получил инструкции для Блеквуда. Они гласили: сигнальная цепь должна поддерживаться весь день. С наступлением темноты Блеквуду надлежало, "если противник продолжает следовать курсом на юг, каждый час зажигать вместе, для большей яркости, два фальшфейера. Если противник повернет на запад - три выстрела в быстрой последовательности, каждый час".
  

* * *

  
   Погода оставалась пасмурной со шквальным дождем и низкой видимостью. Ветер был настолько сильным, что, несмотря на взятые рифы, порвал два марселя на "Принце Астурийском". "Агамемнон" получил более серьезные повреждения, потеряв грот-стеньгу во время шквала. После полудня ветер несколько стих и Соединенный флот с парусами, взятыми на один риф, сменил галс, направляясь на северо-запад с целью обогнуть мыс Трафальгар на достаточном расстоянии. Они начали формировать пять колонн по числу дивизий, причем Обсервационная эскадра располагалась западнее всех остальных. Днем они обогнули мыс и снова направились на юго-запад. "Ахиллес", "Альхесирас" и "Сан-Хуан-Непомусено" вместе с фрегатами вырвались вперед, преследуя британских разведчиков. В пять часов тридцать минут "Принц Астурийский" скомандовал им вернуться в строй до наступления ночи и повторил сигнал приготовить корабли к сражению.
   Запись в журнале "Принца Астурийского гласила: "Наступила ночь, небо облачно, горизонт в дымке, короткие волны от норд-веста". Ветер снова стих до умеренного бриза. В семь "французское судно подошло на голосовую связь и доложило, что "Ахиллес" насчитал 18 вражеских кораблей". В полной темноте они наблюдали фейерверк из запускаемых ракет и горящих фальшфейеров. Находившиеся на палубе могли видеть и слышать, как британцы подавали сигналы орудийными выстрелами. Эсканьо определил, что, "судя по интервалу между вспышкой и звуком, они должны быть на расстоянии около двух миль от нас" и, используя фонарь ночной связи, посоветовал Вильневу построиться в ордер баталии. Вильнев согласился. Он послал бриг с этим приказанием к судам, свалившимся слишком далеко под ветер. Объявили боевую тревогу и все заняли свои места согласно расписаниям.
   "Принц Астурийский" показал сигнал строиться в ордер баталии впереди него, а Гравина повесил фонарь на марсе бизань-мачты, показывая, что его флагманский корабль будет вести строй. Затем они легли на курс зюйд-ост-тен-зюйд [юго-восток к югу = 13-й румб], отдавая распоряжения близким кораблям, чтобы те транслировали другим кораблям приказ строиться в кильватерную колонну за флагманами. "Так как ночь была очень темной, выполнение этих маневров сопровождалось значительным беспорядком", - отмечал суб-лейтенант Дезире Кламар с "Ахиллеса". Суда, как могли, выстраивались в подобия изломанных линий.
  

* * *

  
   В течение всего воскресенья не удавалось увидеть противника, даже с топа мачты "Беллерофона", заставляя Кука, Камби и весь их экипаж терзаться сомнениями по поводу того, что делает Соединенный флот. Первые позитивные и ободряющие новости появились, когда группа энтузиастов с подзорными трубами, собравшаяся вокруг старшины сигнальщиков Кристофера Бити, сумела прочесть флажной сигнал от Нельсона Блеквуду: "Я полагаюсь на ваше наблюдение за противником в течение ночи". Все разразились одобрительными возгласами. Соединенный флот все еще находился в море и не был потерян, и их надежды вспыхнули вновь. Кук нес вахту до полуночи, когда Камби сменил его, и вновь заступил на вахту в четыре утра. Всю ночь они не видели ничего, кроме ракет и фальшфейеров, которые уверяли адмирала, что противник находится на виду у фрегатов. Камби отправился спать.
   Нельсон наблюдал, как фальшфейеры ежечасно подтверждали неизменность курса. Противник медленно, но твердо продвигался в южном направлении. Сам он, однако, повернул на юго-запад, мористее, с таким расчетом, чтобы к утру "иметь барометр", т.е. занять наветренное положение. И только в четыре утра он повернул назад, на северо-восток, на курс сближения с Соединенным флотом. На "Нептуне" старые морские волки [old tars] нюхали ветер и с беспокойством вглядывались в облака всякий раз, когда они освещались "иллюминацией". Небо очищалось, и дул прекрасный умеренный ветер. Все выглядело так, вспоминал Джеймс Мартин, как будто воины Великобритании наконец-то будут иметь ту возможность, которой они так долго ждали: "Надвигался момент, который должен был Решить, кто - Хвастливый Ероизм Французов и Испанцев или Подлинная Доблесть свободно Рожденного Британца - будет Править Миром".
  
  

* * * * *

  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"