Федорцов Игорь Владимирович : другие произведения.

Лучшее ремесло. Часть третья

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Война переломает многие судьбы, лишит последнего, редких счастливчиков наделит. Близких сделает врагами и сведет врагов за одним столом. Грех Каина не окажется самым тяжким, тяжко придется тем, кто всяческих грехов избегает. Святых нет и люди будут делит землю и злато, злато же будет делить людей. Где-то в разноликом, пестром, многоязычном людском сонмище затеряется человек, носивший имя Колина аф Поллака. Затеряется ли? Спрячется ли? Собьет ли со следа недругов? У него своя цель и свои способы её достичь. И у него другое имя. p.s. восемь глав.
   Часть третья. Шофары* Иерихона.
  
  "...В какой сосуд, будь то крепкая глина, прозрачный хрусталь, тонкозвучное стекло, не налей плохое вино, худородность виноградного хмеля останется неизменной и пребудет до скончания времен. Тоже с человеком. Сколь не прекрасны его одежды, сколь не безукоризненны манеры, сколь не крепки латы, не красочны гербы и благородные девизы на них, останется он тем кто есть. Не раб богу, но раб самого себя, не помышляющий о свободе."
  "Размышления" Яна Щеглица из Брно.
  
  In brevi
  
  ***
  В скудно освещенном сиротливой коптящей свечой помещении ‒ трое, разделенные расстоянием и статусом. Хозяин отвернулся к черному холодному ночному окну. Его поверенный, в полной венецианской маске "Баутта" на роже, занимал корявый стол. В шаге от стола молодая особа, выглядевшая для своего возраста несколько потасканной. Грешить на пережитые невзгоды, наложившие отпечаток на приятный лик, весьма опрометчиво и поспешно. Скорее проявление темперамента, склонности к ветренности и неразборчивости в связях. Тем не менее, женщина оставалась привлекательной и могла рассчитывать на повышенное внимание мужчин по меньшей мере лет семь. Если конечно проживет их, а не закончит до срока бренное существование где-нибудь в канаве, прирезанная за очередной адюльтер не в меру пылким любовником.
  На дворе не дождь ‒ потоп. Крупные капли яростно долбили дробь о стекло, лихо отплясывали по жестяному подоконнику, водопадами низвергались на мостовую. Ветер выл внадрыв и захлебывался водой в водосточных трубах. Из не разожженного камина тянуло сыростью и холодом, и откуда-то снизу доносился бубнеж мужского и женского голосов. Они отчаянно спорили о вещах несовместимых. Деньгах и супружеском долге.
  Хозяин, именно так его определила молодая женщина, иначе зачем ему здесь находиться, повел плечами и замер в прежней позе. За окном ночь, высмотреть в ней что-либо примечательное затруднительно. Размытые контуры соседнего здания, черная, лоснящаяся от воды, мостовая и желтое пятно фонаря над скрипучей вывеской. А если не улицу? Наблюдет за комнатой через отражение? Надо иметь наметанный глаз, ничего не упустить из людских игрищ. Впрочем, возможно, ему наблюдать и присматривать вовсе не требуется и он гарант и контролер, поступить с ней должным образом. Тогда получается хозяин не доверяет своему человеку? Те, кому не доверяют долго не живут и им не отдают вести важные дела. За исключением случаев, когда служба себя исчерпала и никаких услуг более не потребуется.
  ‒ Она действительно его дочь? ‒ спросила Златка, в праведной монашеской жизни носившая имя Агния. Сколько того монашества ей выпало терпеть? Полгода не наскрести. Вполне терпимо, учитывая обещанное вознаграждение за притворство. Работа знакомая. Отчего было не подрядиться исполнить.
  Ответ лаконичней некуда. Поверенный выставил на стол кошель, тяжелый и пузатистый. Златка не постеснялась, запустила руку внутрь, извлечь пару монет. Золото. Эскудо. Ей платили больше оговоренного.
  ‒ Маленькая компенсация за мелкие неудобства, ‒ объявила маска, выставляя второй. Судя по блеску, в мошне исключительно и только серебро. Понесенные обиды оценили гораздо дешевле выполненных основных обязательств.
  ‒ Неудобства?! ‒ игриво возмутилась Златка. Сучья привычка заигрывать и ластиться к состоятельным кобелям, нисколько в монастыре не изжилась. ‒ Двое идиотов валяли меня, как не валяют последнюю пражскую шлюху! Тело в синяках и ссадинах. С ними не обратишься к приличному лекарю. Прокисшая жижа, сдоенная в меня, все еще вытекает, пачкая белье. А вкус поганого хрена одного из ублюдков, вечность не посещавшего бани, до сих пор присутствует во рту. Пресную мерзотность не перебило даже вино, присланное вами.
  ‒ Не находите его чудесным?
  ‒ Испанский хер или итальянское вино?
  ‒ Вино конечно? И оно не итальянское. Как вы могли такое подумать!? Золотистый Токай. Достался по случаю. Редкость необычайная!
  ‒ Токай понравился. А вот немытый хер нисколько! Брррр! ‒ передернуло Златку. Для её богатого опыта вышеградской блудницы, реакция чересчур резка. Переигрывала.
  Сколь не быстры движения поверенного, женщина успела подметить, в правой перчатке два пальца пусты.
  ‒ Небольшая прибавка..., ‒ появился на свет третий кошель, разительно отличавшийся от первых двух. Тощеват, с вышитым гербом, из горловины торчит свиток, стянутый шнурком с приметной и памятной серебряной печатью. Женщина жадно выхватила бумагу. Это то о чем она думает? Развернула и прочла наскоро. Повторила чтение, вычитывая и выделяя важное для себя. Постояла прикрыв глаза, не выразить восторг поросячьим визгом.
  "Vanilka kočička," (Ванильная пизд*нка) ‒ вспомнила она свое прозвище в заведении фрау Кёшке. Пражанка остается пражанкой всегда, выделить в прошлом "вкусное".
  Златка осторожно свернула и стиснула в ладонях свиток, ощущать его материальность в изменчивом людском мире, полном призраков, обмана и иллюзорного счастья.
  ‒ Документ подлинный? ‒ задрожал голос женщины радостным камертоном.
  ‒ Можете не сомневаться. Однако, его наличие не означает, что Прага вас примет обратно. В любом качестве. Шлюхи со Staromestske namesti, содержанки с Mala Strany или добропорядочной пани c Hradcany? Не очутиться под одним из надгробий zidovsky hrbitovi (жидовское кладбище), ‒ умышленно перемежёвывали речь с искаженными чешскими словами. ‒ Потому и в Вене вам делать особо нечего. Опять же при дворе Сигизмунда Вазы вас не встретят с распростертыми объятиями. Пан Замойский человек злопамятный. Лучше отправляйтесь к немцам. Или пристройтесь в Италии, где редки ваши беспокойные земляки. На худой конец..., ‒ в голосе поверенного прорезалась смешинка, ‒ вам найдется, чем заняться в Лувре. Словом, проявить осторожность нелишне. А то вдруг, не приведи Господь, всплывет что-то, чего мы не знаем, а вы утаили, тешась своей непревзойденной хитростью. Будет неприятно осознавать, хлопотали о дурном человеке.
  ‒ Бумага подписана самим Радзивиллом, ‒ Златка явно уповала воспользоваться старыми связями и пренебречь предупреждением.
  ‒ Что вовсе не означает, за вас вступятся, когда в очередной раз угодите в неприятности. А они вам гарантированны при пересечении границ владений под рукой шведского дофина или столь обожаемого вами Рудольфа Габсбурга.
  ‒ Что мне делать в Кельне? Или Париже? В Италии этих крох, ‒ разобижено оттопырена губка и нахмурены брови, ‒ не хватит и на неделю!
  ‒ Тоже что и всегда. Что вы отменно умеете делать. Сравнивать вкус, ‒ подал голос хозяин, закончить разговор. ‒ И уже остановиться на приемлемом для вас.
  Поверенный поднялся проводить. Свет, до того заслоняемый его фигурой, брызнул в стекло и Златка плохо, но разглядела лицо мужчины, всю встречу простоявшего к ней спиной.
  "Это же....", ‒ неосмотрительные слова едва не сорвались с её языка.
  "Откушу!" ‒ шутливо пригрозила она себе.
  ‒ Правильно сделаете, пани Катаржина, ‒ одобрили её игривую мысль без всякого веселья.
  
  ***
  Человек умело привязан к стулу. Ни защититься, ни уклониться от ударов он не в состоянии. И вообще ни единого свободного движения.
  ‒ Плесни ему в рожу, быстрее очухается, ‒ вроде бы попросили.
  ‒ Лучше на сухую двину, не прикидываться козлу, ‒ не очень вежливо пообещали.
  Пленнику ничего не оставалось как подать признаки жизни. Он покряхтел, подергался, покрутил головой в недоумении, дескать, что со мной, и заговорил.
  ‒ Уважаемые, вы должно быть ошиблись. Я маленький человек и у меня маленькая торговля. За большие деньги это разговор не ко мне и не со мной. Но если отпустите, отдам вам скромную медь, заработанную и скопленную за свою несчастную жизнь.
  Оба экзекутора и тот что повыше, очевидно добрый, и тот, который покрепче, вне всякого сомнения злой, его не перебивали, а дали свободно выговориться.
  ‒ Для маленького человека, ты слишком представительно выглядишь, ‒ отпустил насмешку Добрый, раскладывая на столе соответствующий моменту инструмент. Шильца глубоко ковырять под ногтями. Ножницы ловко стричь пальцы. Молоток и клинья вгонять в суставы. Проволочная петля стягивать горло. Стальной хомут сдавливать череп. Ложечка вынимать глаз из глазницы. Жаровенка калить иглы и щипцы. Все однажды пленником опробовано на собственной шкуре и потому знакомо. Им интересовалась инквизиция. В Толедо. Добивалась разъяснений по поводу некоторых важных вопросов. И вовсе не веры, религиозных догм или принадлежности к неподобающей конфессии. Касаемо денег. Быть ему искренним, отклацали по два пальца на ногах, предварительно расплющив суставы молотом. Он поделился. Теперь же наблюдая за приготовлениями, сравнивал. Тогда и теперь, разница наблюдается. Инструмент пленителям в диковину. Пользоваться они им не умеют, а может, что было бы крайне здорово, и не хотят. Не многие способны осознано и целенаправленно мучить человека. Убить да. Убить! А вот тянуть жилы, предавая мгновениям бытия невыносимую нестерпимую тяжесть веков, с этим сложно.
  ‒ И у тебя довольно сытая морда, ‒ дернул Злой за отворот куртки.
  Пленник легко читал их роли. Как он и заметил, в сложившейся ситуации экзекуторам быть и добрым и злым в тягость. Не их призвание.
  ‒ Последнее время торговля шла неплохо, ‒ сознался пленник. ‒ Но боюсь ваши солдаты не из тех кто бережет курицу, несущую золотые яйца.
  ‒ А чего ты тогда такой ненапуганный? ‒ спросил Добрый. ‒ Не похоже что твой курятник потревожили.
  ‒ Бог милостив! ‒ закатил глаза пленник, благоговея.
  ‒ Сам привык пугать, ‒ уверен Злой. ‒ А кто так поступает, не может быть несчастным и тем более бедным.
  ‒ Божья благодать не дождь, мокнуть под ним одинаково. Кому-то больше, кому-то меньше достается, ‒ охотно разговаривал плененный. Время работало на него. Либо помощь подоспеет, либо он правильно поймет, чего от него хотят. Он верно понял, деньги в числе хотений, но не основа такой встречи. ‒ Поверьте, я совсем не тот человек, в чьих возможностях удовлетворить ваши потребности в золоте. Имеющий крохи, не подаст целой краюхи.
  Добрый потеребил ткань камзола пленника.
  ‒ Имеющий крохи? Ишь ты.... Сказать сколько стоит рядно твоей куртенки?
  Пленник едва сдержал вздох разочарования. Ему попались глазастые пленители. Это пол-беды. Они не объяснили и не торопились объяснять, чего от него все-таки добиваются. Никакой конкретики. Возможно, начти они спрашивать, он сумел бы определить, указавшего на него, очутиться здесь. Находят чаще там, где знают искать. Они знали.
  ‒ Остальное шмотье тоже не из лавки старьевщика, ‒ довольно оскалился Злой, наступив носком сапога на добротный, телячьей кожи, башмак пленника. ‒ Баски такое не носят. Дорого им. А тебе буднично. Не на свадьбу же вырядился.
  ‒ Сеньоры, может открыто объясните, чего хотите от меня?
  ‒ Желаешь откупиться малым, утаив большее? ‒ заглянул Злой в лицо пленнику.
  Он вовсе не черен злом. Глаза не палача, а воина. Способен лишить жизни, но не в состоянии сдирать кожу, подпаливать огнем подмышки и дробить кости ударами тяжелого молотка.
  ‒ Определенно о чем-то вы хотели спросить. Или лучше сказать, получить с меня?
  ‒ Лучше, лучше, ‒ посмеялся Добрый.
  ‒ Некоторые неофициальные сведения о жителях этого замечательного городка, ‒ произнес третий, входя в комнату.
  Одного взгляда на вошедшего достаточно понять, говорить придется долго, много, подробно, с именами и без всякой утайки. Включая нерассказанное равину и стертое в памяти. Есть события и деяния которые лучше забыть и секреты, за сохранность которых готов прозакласть душу. Как знать, не за ней ли пришел третий? Пленнику сделалось печально. Весьма.
  
   ***
  На пороге чертыхнулись, запнувшись о прогнившую доску, резко дернули дверь и вошли, втаскивая за собой холод и дождь. Три пары глаз недовольно вперились в пришельца. Не великан. В дорогом плаще из английской шерсти, тонкой и продуваемой. В хЕровой новомодной широкополой шляпе с пером стерха. Может в столицах он и первый удалец, но здесь пугало пугалом. Единственное что вызывало неподдельное уважение к вошедшему ‒ клинок. Рабочее добротное железо. Стоило повременить выказывать недовольство и справлять хай, выкатывая претензии и обиды.
  Гость, потопал ногами, сбивая налипшую глину и огляделся с кем говорить. Выбрал безошибочно. Не представившись, бросил на стол, прямо между грязных тарелок и объедков, потертый кошель.
  ‒ Мне нужен свежий мертвяк. Молодая женщина. Не старше тридцати.
  ‒ Ты вообще кто? ‒ выразил всеобщее недоумение самый младший из обедающих. Силушкой Дарио боженька не обидел, а умишка не додал. Надобности в том не нашел. Кто землицу копать станет, ежели все умными родятся?
  ‒ Я это я. И пришел сам за себя. Разве не понятно? ‒ палец пришельца указал на брошенный им замурзанный мешочек.
  ‒ Лекарь? ‒ спросил Альбо. В халупе он за главного. И в халупе, и в делах, и по жизни. Власть подгреб невеликую, так кладбище не королевский домен, в короне не ходить, послов не принимать, ордонансов не придумывать.
  ‒ Он самый, ‒ согласился пришлый. ‒ Если это поможет взаимопониманию, могу пустить дурную кровь, осмотреть раны и дать несколько полезных советов. Бесплатно.
  ‒ Греха не боишься? Мертвяки тобою потрошенные не сняться? ‒ позволил Альбо излиться нелюбви к научной шкодливой братии. И по ситуации поворчать следовало. Глядишь денежку прибавят.
  ‒ Грехи отмолим, а покойники народишко уживчивый. Лежат, есть-пить не просят. Их режут, они не брыкаются. Караул и спасите не кричат.
  ‒ А ну как брешешь? ‒ задирался младший. ‒ И не лекарь вовсе. А скажем, пользуешь покойниц заместо живых баб? Или магичишь черное? Порчу творишь? Под костер хочешь подвести?
  ‒ Чем займусь, не ваших умов дело, ‒ предупредили всех о неуместности домыслов и дальнейших расспросов.
  ‒ Тоже-ть верно, ‒ рассудил средний из компании могильщиков. ‒ Потому добавить требуется. За риск. Опять же падре поднести, уважить. Как без этого? К исповеди допущены. Нам рассказывать, ему не слышать.
  ‒ Каяться занятие богоугодное, ‒ согласился пришелец и кошель поплоше лег поверх второго. Из растянутого горла вывалилась монета.
  ‒ Чей-то дохленький он, ‒ не отставал младший. Ума не хватило догадаться, сговорились с гостем ‒ отбой собачиться.
  ‒ Еще первый не отработали, второй считать.
  ‒ Никшни Дарио, ‒ приструнил старшак своего говорливого помощника. ‒ Когда надо?
  ‒ Еще вчера. Время не терпит.
  ‒ Стало быть задержка делу? ‒ размышлял главный. Работа не то что непривычная. Жмурами торговать не впервой. Плохо человечек спрашивает за дохлятину незнакомый. И незнамо кем к ним прислан. Верно из пришлых будет. Из тех же бриганд. Своих покойников мало, еще прикупить желает. И деньгу хорошую кладет. Мертвяки в половину дешевле, а бабы и вовсе бросовые.
  ‒ Лады, ‒ согласился средний за старшего. Было у него такое право. Общак держал.
  ‒ Вид должна иметь приличный и само собой не вонять. Тухлятину не возьму, ‒ забил условие пришлый.
  ‒ Мармиту (рагу) сварганишь? ‒ свербело Дарио заедаться. ‒ Али морцилл (колбасок) нашпигуешь?
  Слова младшего оставлены без внимания. Что взять с пустоголового?
  ‒ Заразы по телу никакой! ‒ дополнили требование. ‒ Товар сам заберу. Вам тащить через весь город не придется. Найдете меня в Сырной Голове. Есть еще что сказать-спросить?
  ‒ Дык понятливые, ‒ средний убрал деньги со стола.
  ‒ Вижу не все, ‒ огорченно хмыкнул гость и, опережая очередную глупость Дарио, разрядил припрятанный до нужды дэг. Оба ствола. От дурной башки здоровяка считай ничего не осталось. Все на стене!
  
  ***
  Громкая возня в коридоре прекратилась быстро. Звук хлесткого удара и падение тела с грохотом опрокинутых ведер и лавок. Хосе. Этого бугая трудно уронить, но как-то справились...
  Слабый придушенный вскрик. Оплеуха и опять шум. Хуанито. Хлюпик. Верткий что веретеница, но подловили. Не увернулся стало быть...
  Затишье и рывок открыть дверь. В комнату, где Сантаро традиционно в одиночестве ужинал, вошли двое. Без суеты, толкотни или иного проявления нетерпения свидеться. Баск следил за происходящим ничего не предпринимая. Статус не позволял дергаться при опасности. То, что набили морды и поваляли охрану еще не повод бурлению чувств. Потому, прежде чем действовать, следовало разобраться, а стоит ли? Местные себе подобное не позволят, а пришлые... Что они могут знать о нем? Ничего. Потребуют денег. Сгребут серебро. Только-то...
  Взгляд Сантеро пробежал по комнате. Его хоромы не выглядят дворцом турецкого султана, требовать умопомрачительных сумм. А те, что запросят... Сотня.... Две... Отдаст. А кому отдаст, не забудет. Слава Всевышнему, долгой памятью не обижен.
  Мужчина покосился на весящий на стене трофейный ятаган. Довелось в свое время повоевать. Можно и теперь. Тоже ведь выход, но малопривлекательный. Сила не в оружии, в характере.
  Первый бухнулся за стол, смахнул с головы шляпу и одел на бутыль с масуэлой. Зашедший вторым бросил на соседний с Сантаро стул кожаный мешок. Такие входу сохранить боящийся влаги и сырости редкий и дорогой товар.
  Баск отложил вилку и принялся крошить белый (кто в этой стороне мог себе позволить пшеничную выпечку в будний день?) хлеб в остатки сырного соуса. Все что Сантаро мог, генерировать уйму безразличия. Будь они посланники Небес или Ада ‒ глазом не моргнет, ухом не поведет, лишнего слова не молвит.
  ‒ Шесть человек. Спустить на равнину. Тысяча эскудо золотом или серебром. По уговору, ‒ последовало невежливое предложение без всяких положенных в таких важных случаях преамбул. О здоровье, о погоде, о дороговизне и непростых жизненных коллизиях.
   Контрабандисту сделалось удивительно. Оказывается о нем знали достаточно, предложить ему подобную работу. Людей он, конечно, водил, но в основном таскал беспошлинно товары с равнины в Борху и Лиминэ, и обратным курсом. Второй момент, его не просили, им командовали. Распоряжались его личным временем. Покушались на свободу выбора и действия. Третий нюанс, его не нанимали, его покупали. Вести себя подобным образом нужно многим обладать. Доподлинной властью над людьми и деньгами, а не быть этими пиф-паф и все! Было Сантаро любопытно и другое. Какая тварь сдала, обратиться незнакомцам прямиком к нему. Обращением их наглое вторжение и еще более наглое требование назвать нельзя и с натяжкой, но зачтет за обращение. То, что сдали свои, можно не сомневаться. О своеобразном промысле доставки мимо таможни, не кричат на площади и вывески на ворота не вешают. Кто? Вопрос не текущей минуты. Сначала эти.
  ‒ Я не веду дел с кем незнаком. Или же люди мне не по нутру с ними связываться. Так вот, вас я не знаю, не знаком и вы мне не нравитесь. Достаточно причин отказать? Я и отказываю, ‒ произнес Сантаро, снял шляпу с бутылки и подал первому, определив в нем главного. ‒ Надеюсь говорил не с глухими.
  Его прекрасно слышали, а шляпу забрав, водрузили на прежнее место.
  ‒ Удивительно, почему-то в этом сраном городишке народ странно полагает их будут уговаривать. Ты будешь? ‒ обратился первый себе за спину.
  ‒ Нет.
  ‒ И я нет. Тогда чего этот старый х*й корчит из себя неёбан*ую монашку, не видевшую хер даже на картине? ‒ брови вверх в ожидании ответных слов от хозяина. Что промычим, сердешный? Гонор не позволяет рот открыть?
  Сантаро держал лицо. Давил и прятал закипающий гнев. С каждым мгновением нахождения в его доме чужаков, он все больше поддавался позорной слабости гневаться. Но! Но продолжал держать лицо бесстрастным.
  ‒ Повторю. Тысяча эскудо золотом или серебром. Шесть или семь человек спустить на равнину. Вернуться с одним из людей, засвидетельствовать выполненную работу. Горы.... На них можно списать все, ‒ предусмотрителен первый и очень прав. Горы отличное прикрытие людскому сребролюбию. ‒ По возвращению тысяча сверху. Возражения не принимаются, ‒ говорящий щелкнул пальцами и второй, в два рывка, высыпал на стол содержимое мешка. Головы и отрубленные кисти рук.
  "Куэвас...."
  Единственный глаз старого приятеля не закрыт.
  "Морте...."
  Рыжие лохмы в крови, а часть от лба до затылка срезаны.
  "Тиэхо.... Крестник... ", ‒ желваки Сантаро напряглись и опали.
  Руку опознал одну. С неправильно сросшимся большим пальцем и ногтем в форме козьего копытца...
  "Луис Краб..."
  ‒ Конкурентов у тебя поубавилось. Почти монополия беспошлинно говно в кулях через границу таскать. Благодарить не нужно, ‒ оповестил первый.
  Второй тут же накинул порожний мешок на голову Сантаро и приставил к голове дэг. Щелчок курков баск услышал. Липкая кровь, пачкая щеки, лоб, уши, волосы, стекала по вискам на шею и по затылку за шиворот.
  ‒ Лучше всего люди работают за идею, ‒ говорил первый, сплевывая в тарелку Сантаро. ‒ Какая же идея подходит в нашем случае? ‒ стукнула кружка. Туда тоже плевок. ‒ Какой посыл должен быть заложен для принятия верного решения некоторыми упрямыми ослами? Сохранить жизнь близким? Не поверишь, многим на них насрать или они счастливы от родни отделаться чужими руками. Шантажировать изъять нажитое достояние? Примитив, давно вышедший из употребления. Будут ли хороши кнут и пряник? Сколько отмерять того и другого? Каковы пропорции незаслуженно переборщить со вкусным? Считаю, достаточно обыкновенной человеческой благодарности, приправленной толикой корысти. Выдавите человеку глаз и сохраните второй и он, если не глуп, оценит несказанную щедрость. Ну и деньжат малость подзаработает. Так что завершая нашу содержательную беседу, хочу услышать твое согласие. Безо всякой отсебятины в виде оговорок и дополнений. Я ведь правильно понял, ты согласен?
  Стволы больно вдавили через мешок.
  ‒ Видимо нет, ‒ поделился подозрениями второй с первым.
  ‒ Согласен! ‒ изменила выдержка Сантаро. Лицо его перекосилось в гримасе ужаса. Никакого гнева! Ни следа! Но даже сохрани он чувство от влияния страха, кто бы оценил его характерность? Под мешком не видно. А у покойников на мордах сплошное умиротворение.
  
  ***
  ‒ За сколько дней вы планируете добраться до Борхи? ‒ нунций протянул замерзшие ладони к жаровне. Путешествовать в такую пору сущее наказание. Холодно, сыро и из удобств только собственный негреющий плащ и собственная отбитая задница.
  Тот к кому обратились к прямому ответу не готов. Впрочем, он всегда всячески избегал прямых ответов. Ничто не противоречило его натуре более, чем прямота. Она противна всей его сущности.
  ‒ Если все сложится...
  Нунцию достаточно полномочий заткнуть любую глотку, окоротить любое словоизлияние.
  ‒ А если без если? ‒ прервали Тельо самым невежливым образом.
  ‒ Пять дней, ‒ вовсе не утверждал королевский капитан-генерал и счел необходимым поправиться. ‒ Что-то около того.
  ‒ Пять дней... Пять... дней..., ‒ задумался на минуту нунций. На войне время столь же ценный ресурс как порох, пули и люди. Располагающих им в достатке, причисляют к любимчикам ветреницы Фортуны. ‒ Думаю, не стоит проявлять поспешность. Неделя. А то и больше.
  ‒ Что я скажу королю? Чем обосную задержку? Вы забываете о Молиньи и доминиканцах. Псов не унять, добраться до Кабреры и его людей.
  ‒ Зачем что-то кому-то говорить и доказывать? ‒ протянули Тельо бумаги с приметными печатями. ‒ Вот вам обоснование, ни на кого не оглядываться. Включая горячо вами любимого короля.
  Тельо с подозрительностью развернул послание. Ожидал увидеть папское благословение поступать, ничем себя не ограничивать. Оно самое. Но имелось и дополнение. Приписка стимулировала к речам нунция внимательно прислушаться и следовать им.
  ‒ Хорошо. Неделя. ‒ согласился Тельо.
  
  ***
  Человек сидел в углу и пил выставленное ему вино. Ничего особенно ни во внешнем виде посетителя, ни в выборе места поспокойней, ни в щедрой оплате заказанного отменного альянико. Но все же... все же хозяин трактира засвидетельствовал, посетитель не обычен. К нему не лезли в собутыльники местные выпивохи и пропойцы, охочие до дармовщинки. Не цеплялись и не набивались приставучие и настырные шлюхи и скучающие вдовицы, обделенные мужской лаской. Обходили, сторонились местные задиры и забияки. От человека явственно исходила аура отчуждения. Он хотел побыть один и в одиночестве прибывал. О чем или о ком он думал, отпивая мелкий глоток из кружки и всматриваясь в отражение света и собственно лика, в багряном зеркале вина? Что за мысли одолевали, катать хлебную крошку по плохо протертому столу? К чему приходил в размышлениях, проводя ногтем по шероховатому распилу столешницы итоговую черту. И кого этот итог коснется непосредственно, а кого минует?
  
   ***
  "О бедах моего края." монаха Иеронима Наваррца.
  "...И наступили худшие из дней со времен мавров Мусы ибн Нуазира. Саранчой ненасытной пали безбожные на град мой. Мором безжалостным обезлюдили площади и улицы. Хищниками крови алчущим, рыскали по домам в поисках поживы и утех. Порочили дев монастырских, поступая с ними постыдно. Братию, содрав одежды, впрягали в повозки подобно волам или мулам и осквернив богохульством и бичеванием, заставили таскать по городу. И было с того убитых, раненных и увечных множество.
  ...Обряжались в одежды служителей веры, устраивали гульбище в храмах и базиликах. Несть числа разграблению, пожжению и разрушению. Мужей уничтожали, жен принуждали к греховной связи. И не токмо их, но и чад малых и юных, девиц в сроках незрелых... Тешились, устраивая охоту на жителей, как на зверей лесных. Многие смерть приняли мученическую, какую и праведникам во испытание веры не выпадала от хулителей оной.
  И не было в тяжкие дни укрытия ни в доме, ни в храме, ни под открытым небом. И не спасался ни честный, ни грешный, ни млад, ни стар...."
  
  
  
  " ...Псы едят Иезавель за стеной Изрееля..."
  Пророк Илия.
  
  1. "...И был вечер и было утро: День четвертый."
  
  Мелкий привязчивый дождь пустился по пятам, сопровождать по вечерним улочкам. Шлепал вдогонку по камням, плащам, лошадиным спинам. Случалось забегал вперед, с порывом ветра ударить в лицо водяной мелюзгой. В закатной стороне темное небо подсвечено частыми пожарами, доносятся ослабевающие выстрелы аркебуз и редкий грохот фальконетов. На фоне огня резче контуры крыш, контрастнее абрисы домов и силуэты поникших деревьев. Сюда война запоздала добраться. Не опалила, не разрушила, не залила кровью, не попятнала смертью. Не они ли, чужестранцы, предвестники скорого ее прибытия?
  ‒ По-моему, мы на верном пути, ‒ всмотрелся в темень улицы Ла Марк. Размытый свет ручного фонаря, освещал жалкие шесть-семь шагов вперед и не дальше. ‒ Что скажешь? ‒ Фонарь поднят выше и желтое пятно на каменной шкуре мостовой незначительно разрослось, не увеличив дальности обзора.
  ‒ Про путь, тебе видней, а так мы отличная мишень, ‒ ответил азиат, наблюдая ближайшие и насколько позволяла непогода и мрак, дальние крыши и окна, провалы воротных въездов, лохмы кустов, орешечье заборов.
  ‒ Не надо плохо думать о людях, ‒ фонарь задран кверху, но толку-то? ‒ Посмотри, в округе ни огонька. Почтенные горожане спят сном праведников. Честный кусок хлеба и чистая совесть способствует сну лучше отваров валерианы и тимьяна.
  ‒ Или таятся зарядить аркебузу хорошей пулей.
  ‒ Ай, брось! ‒ не верит гасконец в опасность схлопотать свинца. ‒ Желание воевать и мужество лить чужую кровь, разнятся. Потому стерпят. Вытрут слезы и пожмут руку, хлеставшую до синяков по сытым мордасам!
  ‒ Но камень за пазухой никуда не денется.
  ‒ Это, да. Камешек приберегут. Авось да пригодится.
  После небольшой заминки, верно ли им сворачивать, свернули. С двух сторон стены дворов, с обозначенными темнотой низкими арками ворот. Над головой слезливое черное небо, надоедливый дождь и огненные засветы. Достаточно не расслабляться в предвкушении тепла, сухости и отдыха.
  ‒ Заметил? Крыши черепичные. Ворота на кованных петлях, ‒ фонарь поднесен ближе, рассмотреть, ‒ с фигурными накладками. Таблички.... Рауль Марфесси.... Марраны не стесняются обозначить себя... Их здесь не жгут и не высылают. А вывески! ‒ свет растекся по резной доске, нанизанной на замысловатую вертлюгу. ‒ Пабло Кахара, жестянщик! ‒ десяток шагов вперед. ‒ Паулино Жебра ‒ кондитер! Ха! Я уже чувствую запах домашней стряпни! Чудесных баскских панчинет! Этого чуда из слоеного теста с изумительным.... Нет-нет-нет!.. И-и-и-изумительным кремом!
  ‒ На уличную сторону выходят по одному окну второго этажа, ‒ рассмотрел азиат характерную особенность домов. Постройки явно рассчитаны держать оборону, встречая неприятеля стрелой и пулей.
  ‒ Здесь повсюду так. Мир оглядывается на прошлое и правильно делает, ‒ Ла Марк помотал фонарем. Бегающий свет ударил в одну стену, запрыгнул на другую, но толком ничего не осветил. ‒ Какой выбираем? Слева? Справа? Не тащится же в самый конец!
  ‒ Чем не устраивала комната в гостинице? ‒ азиат чутко прислушивался к окружению. Сонности улочки он не доверял ни в коей мере. Держаться расслаблено ‒ испытывать судьбу. Закончить жизнь преждевременно и некрасиво.
  ‒ Кормить клопов? Дышать кухонным смрадом? Слушать пьяное пение триумфаторов? Ни пожрать толком, ни присесть? ‒ не видит Ла Марк плюсов в гостиничном проживании. ‒ Нам бы мешали наши храбрые воины, которых приходилось бы разнимать каждый пять минут. К чему мне это? Я желаю очага и уюта, домашних вкусностей и минорного общения.
  ‒ Для воина ты слишком много печешься об удобствах и еде, ‒ обосновано упрекнули гасконца за неприкрытое сибаритство.
  ‒ И обществе, ‒ добавил Ла Марк со значением, правильно его понимать.
  ‒ Тебе нужна женщина? ‒ выказал азиат недоумение озабоченностью приятеля. Не столько самой озабоченностью, сколько избыточностью телодвижений получить желаемое. На войне и в пути мужчина лишен многого из необходимого. Но если не можешь о том молчать и терпеть, тот ли путь ты выбрал?
  ‒ Они обладают притягательной особенностью, замечательно скрашивать холодные одинокие ночи. Заставляют забыться. Не смотря на человеческую сутолоку вокруг, мы прибываем в пустыне, ‒ пространна и аллегорична речь Ла Марка. Сказывались холод, темень и клятый дождь.
  ‒ Пустыня не самое плохое место, ‒ не совсем понял его азиат.
  ‒ Я о пустыне людской. Человек прекрасно соседствует и уживается со всеми, кроме себе подобных. Хочется встретить добрую самаритянку, которая вернет меня в цивилизацию. Отсюда мое желание домашнего уюта, домашней кухни и э... э... э... Словом, я одичал и только ласковые женские руки способны воскресить прежнее нормальное состояние. И можешь не напоминать. Да, да, да! Воину пристало довольствоваться малым. А я хочу довольствоваться большим! Искренне надеюсь обрести желаемое за одной из этих крепких дверей!
  Они прошли еще немного, когда дождевой порыв ветра задул фонарь.
  ‒ По видимому нам сюда, - Ла Марк указал на арку ворот слева. - У меня самые наилучшие предчувствия, ‒ и с силой воткнул баннероль альфереса под козырек надвратного навеса. ‒ Со службой покончено, но надеюсь тряпка нам еще послужит.
  Гасконец громко загремел кольцом в воротину. Не откликнулись ни голосом, ни скрипом, ни лаем.
  ‒ Собака где? ‒ подметил азиат необычную "немоту" темного двора.
  ‒ Она мудра признать во мне повелителя! ‒ Ла Марк настойчиво повторил стук. ‒ Обрати внимание на кладку стен не свойственную здешним традициям. Ворота из привозного дуба! Обустроить семейное гнездышко стоило владельцу немало денег! Я уже хочу попасть внутрь! ‒ и пнул воротину.
  Тихо отворясь, скрипнула дверь дома. В воротные неплотности просочился скупой свет. Некто, сокрытый, пытался рассмотреть в щелку источник позднего беспокойства.
  ‒ Простите великодушно, ‒ обратился Ла Марк к подглядывающему.
  ‒ Сеньор, я больше не практикую, ‒ послышался из-за ворот, хрипловатый старческий голос. ‒ Вам к сеньору Буэно.
  ‒ Уже достаточно поздно. И еще дождь. И мы плохо знаем город, ‒ пожаловался гасконец, отправляться на розыски. Да и нужды в том не видел куда-то отправляться.
  ‒ Он живет выше на пять домов. По другой стороне.
  ‒ Уповаю на вас подобно Ионе уповавшему на милость божию, ‒ гремел кольцом Ла Марк, не мало не заботясь беспокойством произведенным шумом.
  ‒ Ничем не могу помочь, ‒ отказано ему без должной уверенности. А где сомнения, там вариантность развития событий. Нет однозначности в отказе? Постарайся и ситуация обернется тебе на пользу.
  ‒ Уверен можете! ‒ убежден и убедителен Ла Марк.
  ‒ Сеньор...., ‒ слегка раздражены настойчивостью ночного визитера, никак не желая поддаваться уговорам последнего.
  ‒ Отчего вам меня не впустить, ‒ подсказал Ла Марк затворнику, не смущаясь. Не для того тащился по ночи, под дождем и ветром, смущаться.
  ‒ Я вас совершенно не знаю, ‒ справедливо заметили гасконцу на несостоятельность претензий, проявить по отношению к нему гостеприимство.
  ‒ Отличный повод свести знакомство! ‒ радушен Ла Марк. Можно подумать ночной путь проделан специально ‒ познакомиться.
  ‒ Не нуждаюсь, ‒ опять отказ с еще меньшей долей уверенности.
   ‒ Зачем портить отношения, не успев их толком завести? ‒ последовал новый довод упертого гасконца, оказаться в доме.
  За дверью замерли. Ночь бухала выстрелами, тревожилась визгом раненных лошадей и острыми людскими криками.
  ‒ Пребывание под дождем не способствует здоровью! ‒ поторопили хозяина открыть. ‒ Совершенно не хочется простывать. Лекари дерут извести сопли, больше святых за спасение души!
  Тот продолжал колебаться. Отступив от ворот, не уходил.
  ‒ Прикажите брать штурмом? Или прекратите упрямиться? ‒ поставили тугодума перед сложным выбором.
  Звякнул запор. Левая воротина скрипнула, впустить искателя ночлега. Отворивший являл собой благообразного старичка. Сухонького, носатенького, с жиденькой бородкой и в шапочке. Одет не сказать бедно, необычно. В просторный домашний халат, обычно носимый арабами. Кажется джуббу.
  - Сеньор..., - Ла Марк нахально протиснулся во внутренний дворик, оттесняя старика от входа. - Я не один. Со мной мой спутник и наши лошади. Моя благодарность вам не имеет границ.
  - Какая помощь вам потребна? - спросил хозяин, испуганно вглядываясь в гасконца. Монструозный жировой светильник в старческой неверной руке не давал света. Пламя пряталось от порывов ветра на дно плошки. От ветра ли? Или были иные причины уступить темноте?
  ‒ Тепло очага, кусок хлеба, глоток вина и ночлег, спокойно переждать непогоду, ‒ перечислил гасконец блага, искомые под чужим кровом и из чужих рук.
  ‒ Вам удобней снять комнату в гостинице.
  ‒ И это хваленое баскское гостеприимство? ‒ контр-наступал Ла Марк.
  ‒ Я не баск! ‒ рассердились на незаслуженный и неуместный упрек.
  ‒ Рад слышать. Мы с приятелем тоже! ‒ выкрутился гасконец. - Я, Роббер де Ла Марк. А это мой друг и спутник Закари ал-Маджус.
  Азиат шагнул из дождливой ночи. Его появление заставило старика нервно вздрогнуть. Раз и появился! Из тьмы тьме подобный! Старик осенил себя крестным знамением. И в самом деле, одежда азиата сплошь черного цвета. Торчащие из-за пояса рукоятки мечей, приличествовали более разбойнику, чем путешественнику.
  - Альберо Драдо, бывший врачеватель, ‒ назвался хозяин дома, тысячу раз пожалевший об своей уступчивости впустить чужаков. ‒ Теперь ограничиваюсь содержанием небольшой аптеки и составлением снадобий.
  ‒ Разочаровались в профессии? ‒ всегда готов гасконец одинаково поддеть и посочувствовать ближнему, без оглядки кто перед ним.
  ‒ Налоги, сеньор Ла Марк, ‒ пожаловался старик-аптекарь. ‒ Налоги способны отбить интерес ко всяким честным трудам.
  ‒ Вы не представляете насколько правы дон Альберо. И то что я здесь, перед вами, прямое доказательство вашей правоты, ‒ молол гасконец. ‒ По нынешним временам хорошую прибыль способен принести исключительно разбой и то лишь потому, что сие деяние налогом в казну не облагается, а общество, из завести, ставит столь прибыльное занятие вне закона.
  Старик потоптался в нерешительности. Уступив единожды и впустив чужестранцев на порог, он вновь колебался отказать им. В нем боролись человечность, свойственная натурам попятнаным проказой гуманизма образованности и боязнь оказаться излишне доверчивыми, пострадать своей уступчивостью. Сколь не прилично выглядят пришельцы в ночи, а бродяг они не напоминали, и сколь не показали себя людьми дружественными, но пролившие кровь ради корысти, прольют её снова и наперед не загадаешь чью.
  Однако, не зря гасконец рассыпал бисер словес. Говорунам доверяют больше молчунов.
  ‒ Прошу в дом, ‒ одолел старик немалые сомнения. ‒ Лошадей оставьте под навесом, они не стеснят.
  ‒ Я в вас не ошибся! ‒ удостоил Ла Марк аптекаря самой дружелюбной улыбки из своего многочисленного арсенала лицедея и притворщика.
  Женское белье, развешенное укромно, выдавало маленький секрет обитательниц дома. Гасконец уже предвкушал соблазнительную хозяйку в тонкой тунике с кружевным подолом. Вещи более интимные будили в нем плотский голод и он рассчитывал его насытить, не заморачиваясь способом добраться до лакомого. Все будет хорошо. И даже не так. Все будет! Он не удержался коснуться сокровенных тканей. Материальность ощущений предпочтительней иллюзорности, какой бы красивости она не была.
  За основательной дверью с тяжелым кованным засовом темный узкий коридор, заставленный ведрами и корзинами, и семейный обеденный зал. По стенам картинки целительской направленности, ботанические коллекции и гравюры житий святых. Два шкафа, один с посудой, другой с поделками. Полка солидно нагруженная книгами с обязательным Солернским кодексом. На видном месте серебряное распятие и Библия греческого слога. Посередине основа основ ‒ стол. Довольно большой, накрытый дорогой гранадской скатертью, кое-где порченной многократной стиркой и неумелой штопкой. Вокруг стола выводок расшатанных стульев с высокими резными спинками. Шесть как во всяком приличном доме среднего достатка.
  Ла Марк перекрестился на распятие и буркнул пару невнятных слов молитвы, заслужив одобрение Драдо. Закари достался хмурый взгляд. Безбожники хуже язычников, какому роду племени они не принадлежи. Веровать многим, предаваться душевному блуду.
  - Чего не отнять у местных женщин, их страсть к порядку, - похвалил гасконец. Он пустился вкруг стола, сунуть свой нос во все дозволенные углы. ‒ По доброму вам завидую, дон Альберо.
  Умение трепаться сродни умению плавать. Либо умеешь держаться на воде и не уставать, либо барахтаешься, норовя утонуть и заткнуться. Гасконец прибывая в хорошем состоянии духа, мог говорить о чем угодно, с кем угодно и сколь угодно долго. Исходил из убеждения, любые усилия рано или поздно окупятся, тем или иным образом. Говорильню он относил к продуктивнейшему роду занятий. Затрат-то фактически никаких, разве что глоток воды или вина, смочить пересыхающие язык и горло.
  ‒ Уверен, обходитесь без служанки, ‒ польстил гасконец хозяину.
  ‒ В доме две женщины! ‒ похвалился аптекарь без всякой опаски. Он совсем не знал пронырливого гасконца и его таланта вынюхивать.
  ‒ И кто они?
  ‒ Мои внучки, вдовствующая Элисия и младшая Юзза, ‒ назвал аптекарь, теплея голосом и взглядом.
  Драдо обременен годами и болезнями. Старчески медлителен в речи, движении и мысли. Гасконец не воспринимал аптекаря даже за вещь. Для него старик не более чем придаток, довесок, обуза для дома, где рассчитывал расположиться с комфортом. Расспрашивая и выведывая, Ла Марк беспокоился в первую очередь о себе. Эгоизм не дается с рождения, но взращивается обстоятельствами и предрасположенностью ущемлять ближних к своему прибытку.
  ‒ Горю нетерпением быть им представленным! ‒ пожелал гасконец свести скорое знакомство с обеими из названных. Наличие выбора всегда лучше его ограниченности или полного отсутствия.
  - Время позднее, ‒ отказано гостю, опять же с оглядкой не обидеть. Шатание характера. Быть правым и право свое не употреблять в полной мере, потворствуя собственной слабости не конфликтовать.
  Азиату хозяин дома безразличен, но понятен. Судьба не обошлась со стариком ласково, жизнь не удалась легкой и беззаботной. В прожитье слишком много утрат и потерь. Но сколько таких битых и пинаемых по свету? Сотни? Тысячи? Больше... Трудно сказать, любил ли Драдо свою прожитую жизнь, но как и во всякой жизни были в ней дни радости, света и тепла. Собственный дом, выбор женщины, жить с ней под одной крышей, рождение детей, появление внуков, не мало не позволить себе опустить руки, склонить головы, сдаться на милость невзгодам. Со временем не сдаваться перестало быть потребностью, а вошло в надоевшую привычку скрипеть, доживая оставшиеся годы, сотканные из безрадостных будней. Он еще бултыхался, цеплялся за нажитые крохи, не уступить небытию.
  "Кто боится уйти, достоин жалости," ‒ сказал бы азиат, нисколько не испытывая упомянутое чувство ни к старику, ни к кому-либо другому.
  - Кто же угостит нас ужином? - расстроился Ла Марк на отказ хозяина. Глядя на просителя самый прожженный интриган не заподозрит подвоха и игры.
  - Я посмотрю на кухне, ˗ вызвался обслуживать аптекарь, не беспокоить домашних поздними хлопотами.
  - Вы весьма нас обяжите, дон Альберо! ‒ нисколько не признателен гасконец инициативе старика, самостоятельно приветить гостей.
  Стороннее присутствие азиат предугадал. Едва слышимый скрип двери. Шаркающий затаенный шаг. Подвижки воздуха от сквозняка.
  - Не беспокойся, aitona (дедушка), я сама выполню их требование, ‒ из темноты галереи второго этажа выступила невысокого роста, хорошо сложенная, женщина. В её одежде явно просматривалась спешка. Из-под подола роба предосудительно торчал край ночной рубахи. Воротник с одной стороны не расправлен.
  В горской красоте мизер мягкости и избыток обескураживающей броскости, заставить таить дыхание, будоражить кровь. Удел подобных красавиц вскипать страстью и пробуждать страсть в других. Слишком остро быть счастливой и сделать счастливым.
  ‒ Никаких требований! ‒ отказался гасконец принять обвинения. ‒ Некий отсыл к не самой дурной традиции. Гостя кормить и поить прежде, чем отправить в постель.
  ‒ Хотела бы знать, где сейчас традиции соблюдаются? Разве что..., ‒ она сделал знак прислушаться к звукам ночи, ‒ ...принудить им следовать.
  Стрельба на улице нарастала и приближалась. Разрозненный аркебузный бой ровнялся выдержанным ритмом пальбы фальконетов, достойный славы точных курантов.
  Женщина гасконцу определенно глянулась. Она не боец, её ершистость быстро пройдет. Такие сдаются без серьезного боя. Так, чуть-чуть обозначить схватку и они уже податливы. Демонстрируя непокорность, они покорны. Против чужой воли покладисты уступить. Их отказ ничего не значит и лишь прелюдия перед полным согласием и непротивлением. Они отличные жены, никудышные матери и отменные любовницы. Держатся границ дозволенного, но ведомые легко их пересекают. Их неповиновение беззубо, их воля слаба. Они напоминают тугое тесто, при ничтожном приложении сил, обязательно получишь желаемое. Они красивы, низменно хотеть их и пресны, бросать не раздумывая, получив от них сполна греха и страсти.
  ‒ Приглашаю донью к себе в Тулузу. Поверьте, в моем доме, лучший кусок и лучший угол вам обеспечен! При любых условиях! ‒ пообещал Ла Марк. Ему не трудно. Обещать. Исполнять не потребуют и не обяжут.
  Драдо недовольно повернулся к внучке, отослать спать, но гасконец опередил его, не позволив вмешаться.
  ‒ Дона Элисия? Я не ошибаюсь? Ведь так?
  Азиат определил горянку в разряд редких кукол. Таких коллекционируют. Хвалятся перед другими. Натешившись, забывают. Красоту её отнес к смазливости, приятность глазу сравнил со сладостями. Приторность перебьет весь невеликий вкус невеликих особенностей. Она посредственная актерка. Какую бы роль не отыграла перед ними: служанки, хозяйки, царицы, неестественность игры как окрас отсутствия таланта. Почти все взаправду, но никакая ни правда, ни полуправда и даже не треть её.
  ‒ Не ошибаетесь, ‒ спустилась Элисия в зал. Она держалась холодно и отчужденно. Обычная реакция человека в себе не уверенного и не представляющего как поступать дальше. Ввязавшись в драку, не видеть пути к победе. Не безрассудство и отчаяние, но опрометчивость, а то и неумность.
  - Своею строгостью напоминаете мне Святую из Схарбека. Её чтут в моей семье, вот уже три века, ‒ поспешил гасконец встречать, ту кто скрасит его сегодняшнюю ночь. Откладывать он не намерен.
  - Сомневаюсь что в вашей семье чтят каких либо святых! - не сдержана женщина, обманутая елеем гостя. Её голос высок и пронзителен и оттого неприятен. Так голосит запоздавшая с возвращением птица у разоренного гнезда. ‒ Вы вошли в город вместе с убийцами и грабителями. Или благодаря им. Что впрочем одно и тоже, ‒ обвинен гасконец. Не шаг за черту дозволенного, но заступ. Не противление врагу, но потакание слабости, сойти той за смелость.
  - Эль! - предостерегающе одернул аптекарь внучку говорить подобным тоном. Красивые женщины глупы полагать им можно все! Можно то можно.... И сколько таких речистых отнести к счастливицам? Править королевскими полками, кораблями, собственным домом и самими собой? Мир спешит обратить в прах, примеривших короны. Золотые, железные, соломенные....
  - У каждого свой путь. И как всякий путь он куда-нибудь да приведет, - очарователен Ла Марк, не слышать бабьи пустехи. Никто не играет в чужие игры по чужим правилам. Только в свои и по своим. Ей угодно изображать мученицу... Пусть . Еще не одна святая не смогла выиграть войны малой или большой. Мучениц почитают задним числом, пустив безымянным пеплом по ветру. Имя уже награда. ‒ Вопрос лишь куда и чего ожидать в конце? Вот вы, чего ожидаете?
  В ответе нет нужды. Достаточно присмотреться к гасконцу. Перемены не к лучшему. Обескураживающий контраст. Все одно что встретить Пер Ноэля в Аравии.
  "Зачем прятать за спину то, чего не спрячет и гора?" ‒ практически признание зачем он в этом доме, в этот неурочный час.
  Понимание линьки гостя сбивало с мыслей. Взгляд Эль тревожно заблестел и в чертах лица проступила растерянность. Слова внезапно иссякли. Перед ней не скрывали своих устремлений. Все уже решено, определено и принято к исполнению.
  Женщина вздрогнула от усилившихся уличных звуков, так скоро переместившихся под окна дома. Топот убегающих и догоняющих. Близкая и расточительная пальба. Хищный и дикий вой, противный человеческой породе и слуху, но исторгнутый глотками представителей людского племени. Ответно им не менее злобные вскрики намеченных жертв. Чваканье мясницкой разделки туш, скоро прореживающей многоголосый ор.
  ‒ На ваш не заданный вопрос отвечу, в гостиницах шумно и не вполне подходящее нам общество, ‒ развел руками Ла Марк с видом горького сожаления. ‒ Последнее, причина мне и моему другу находиться под крышей вашего дома. Не само ли проведение свело нас, любезно обменятся услугами?
  В ворота, расстреливая запор, разрядили аркебузет. Выдранные свинцом щепки шумно разлетелись по сторонам. Громко подергали заложенную створину. Раздалась брань и ожесточенная толкотня.
  ‒ Глянь! Баннероль!
  - Прах в глотку! Заеб*нец альферес уже здесь!...
  Ла Марк поклонился, подтвердить женщине ‒ это я.
  ‒ Носатая шваль уже щиплет кого-то за манду!
  Еще поклон от гасконца. Снова говорят про него.
  - Давай дальше! Вон туда! Свет маякнул! В конце улицы!
  Ворота оставили в покое. И шум удалился. Грохот и крики на грани слышимости.
  - Бухх! Бухх! Открывай паскуда! Бухх! Живо! Бухх! Бухх! Открывай марранская свинья!
  Выстрелы. Бестолково и щедро. Коротким взрывом озарило заоконье, тут же задернуть чернотой ночи и дождя. От прежней воинственности Элисии не осталось и следа.
  Ла Марк поднял палец вверх. Если некоторые уподобляются мученикам, заказано ли ему уподобление прозорливцу.
  - Как видите, наше присутствие, в некотором роде, ограждает ваш дом от многих неприятностей. Гораздо больших, какие способно породить воображение. Возможно, наша компания не столь желанна её привечать, но однозначно и несомненно предпочтительней ломившихся в ваши ворота буквально мгновение назад. Мы всего лишь ненавязчиво напросились на ужин и ночлег, ‒ в сказанном гасконец более чем убедителен. ‒ Вы кажется вызвались хозяйничать, донья Элисия?
  Аптекарь зажег свечей. Женщина, сопровождаемая насмешливым взглядом Ла Марка, отправилась за холодным мясом, сыром, овощами и вином. Топить печь разогревать стряпню долго и не скоро.
  - Всегда такие нравились, - не таился гасконец говорить азиату. ‒ Кошки, когда сердятся, шипят, но от этого не перестают оставаться кошками. Милыми потешными созданиями. А выпущенные коготки, острые зубки, распушенный хвост и выгнутая спинка, делают их еще милей и привлекательней. Желаннее.
  Слова подгаданы и предназначались Эль их услышать. Услышит ли аптекарь, Ла Марку нет дела. Предыдущие ночи он провел в одиночестве и холоде. Ему просто необходим маленький реванш.
  Из всех украшательств обстановки, азиата привлекли книги. В плотном ряду, ровняясь на Солернский кодекс, стояли и гигантские фолианты в тесненной золотом коже: "Этимология" Исидора Севильского, "О природе вещей" Рабана Мавра, "Тротуллы", "Гербарий" Апулея Платоника и совсем скромные книженции в серых матерчатых обложках: "Лапидарий царя Эвакса", "О ядах" де Аббана, сочинения Диоскарида, Цельса, Сорана Эфесского. Шашни гасконца ал-Маджусу без интересны, не забавны и даже не досадны, отвлекаться на них, судействовать или принимать участие. Он считал "павлинье пение" приятеля пустым занятием, низменной блажью для мужчины. Если тебе нужна женщина, возьми её. Нужна именно эта женщина, возьми именно её. Но зачем столь обильно тратиться на речь и ужимки?
  - А где юная дона Юзза? - спросил Ла Марк челноком сновавшую Эль. - Хотелось быть ей представленным.
  - Незачем беспокоить девочку, - отповедали гасконцу, скрывая неподдельный страх. В нем избыток напридуманного и неприемлемого ею. Но страх тем и сладок, явь окажется много хуже безудержных фантазий. ‒ Она давно спит.
  Меньше остальных поспешному утверждению верил азиат, затылком чувствуя стороннее выжидание.
  - Вовсе нет! - опровергли Элисию.
  Откуда раньше наблюдала за гостями старшая, теперь находилась угловатая и хрупкая младшая. Невыразительная, бледная худышка, с едва наметившейся грудью и закруглившимися бедрами. Нет томности взгляда, нет плавности движения, нет ничего из присущего женщине. Но все упомянутое уже рядом, на подходе. В шаге, в скором взмахе ресниц, в легком обводе рук, в наспевающем откровении, кто она и зачем. Не мучатся с выбором, принять нелегкий груз назначенный природой. Это не далеко, но не сегодня. Возможно завтра или послезавтра, или днями позже. Придет. Столь же неотвратимо, как сочное лето сменяет зеленую весну.
  Ла Марк сдернул с головы шляпу, описать замысловатый взмах. Головной убор уподобился беззаботной порхающей бабочке. Гасконец галантно присел, отставив ногу вперед. Грязь на сапогах его не коробила.
  ˗ Ваше присутствие окажет нам честь, прекрасная дона Юзза.
  От девушки Ла Марк сразу отказался. Будучи эстетом, предпочитал вещи внешне красивые. Пусть сущие безделицы, от коих прок и толк сиюминутен, но чарующие. Юзза не способна этого ему обеспечить и в малой доле. Ни приятного личика, ни тела, ни зрелости, ни понимания сути схождения плоти. Даже врожденное желание нравиться мужчине, что в сущности смешно, чему в ней нравится, не выражено сколь ни будь явно. К тому же, конечно это предубеждение, но сколько раз оправданное, в её юном мозгу под завязку маловразумительных и малопонятных грез. Короче, нянькаться с ней у него нет ни охоты, ни времени, ни стимула.
  "Умение гордо держать голову еще не делает женщину женщиной," ‒ таково убеждение Ла Марка. Впрочем и по поводу гордой осанки образность явно не по адресу. У девушки явный физический недостаток. Она держала голову набок, по черепашьи втягивая в плечи, скрыть порок.
  От Закари не ускользнуло упущенное гасконцем из нежелания видеть. Девушка некрасива и она об этом не знает. Мало того, безжалостное открытие произойдет со дня на день, привнести в её жизнь горячую обиду, заслонить все прочее, обуглить открытое миру сердце. Из хорошего у нее удивительно живые и выразительные глаза. Всякий момент разные. В зависимости от света, произносимых и услышанных слов, от наполненности пространств ‒ внешнего и внутреннего, отзывчивых на всякое воздействие.
  - Юзза! Немедленно отправляйся к себе! Уже поздно! - строга и решительна Эль выпроводить сестру. Чем бы не хвалился гасконец, разница между присутствующими и уличными лишь в месте нахождения и количестве. Не будь стрельбы на улицы и ужасных криков, не прекращающихся вот уже три дня, она бы никогда не позволила присутствовать посторонним мужчинам в доме. Лучший ли вариант теперь впустить их, покажет время. Не окажется ли "лекарство смертоносней болезни"?
  "Не окажется!" ‒ горячо веровала Эль справиться с близкими бедами. Что остается, только веровать, когда слаб и беспомощен и мнишь себя ответственным за чужую судьбу, давно отступившись от собственной.
  - Зачем лишать столь прелестную во всех отношениях особу, дружеской беседы, - не позволил гасконец выпроводить девушку. Он прошел, поднялся навстречу по ступенькам, и протянул руку, приглашая спуститься. Проигнорировав обеспокоенный взгляд Эль, Юзза благосклонно приняла помощь. Стоило её ладони соприкоснуться с пальцами гасконца, её щеки предательски зарозовели.
  - Вы будете нашей принцессой фей, - проводили девушку к столу, отодвинули стул и усадили. Все строго, в согласии с этикетом. ‒ Позвольте представиться. Роббер Ла Марк. Мой ангел хранитель и спутник, Закари ал-Маджус.
  В волшебных сказках маги говорят заклинаниями, вызывая джиннов, отверзая пещеры, трансформируя реальность в разноцветные чудесные сны, а сны в еще более чудесную явь. Ла Марк назвал лишь имя азиата, но по произведенному эффекту мог соперничать с величайшими кудесниками. Она забыла дышать. Обмерла, обратившись в статую. И лишь в глазах смятение, удивление и предчувствие близкого хорошего.
  "Не помешали бы гром и молния!" ‒ еле сдержал гасконец неуместный смех, необычной реакции на своего неординарного приятеля. Один под стать другой. Два сапога ‒ пара.
  Взгляд девушки примерз к азиату. По острым девичьим скулам к щекам хлынул багрянец.
  "Так нисходят откровения и придумывают богов," ‒ не торопился вмешиваться гасконец, наслаждаясь великим смятением чувств. ‒ "Не представляя, как часто они предают и бросают своих страстных адептов," ‒ наползали на Ла Марка полузабытые воспоминания собственных предательств и измен. И еще в нем зрело и рвалось наружу некое возмущение услышанному от азиата. ‒ "Судьба может и слепа выпихнуть на дорогу, брести по ней в поисках лучшей доли. Но кто сказал что слепы те, кто подгадав срок, подвел вас к Незрячей под руку выделить из остальных." ‒ Получалось он старался за него?!
   - Только учтите, принцесса, у Закари нет белой лошади, - перешел гасконец на заговорщицкий шепот.
  - А у вас? - оттаяла спросить Юзза, смущаясь своего внезапного косноязычия. Во всех прочитанных ею романах, Прекрасные Дамы весьма ловко поддерживали разговор на любые темы, легко и часто вгоняли собеседников в краску или же вовсе заставляли благоговейно неметь.
  - У меня тоже, - искренне огорчен Ла Марк.
  Нарочитая доброжелательность гасконца тревожила Эль, нагоняя аглень* дурных предчувствий. Злодеи часто носят самые милые маски, а злодейство рядится в самые белые одежды. Но если Ла Марк ею относительно предугадывался, то азиат оставался закрыт и закрытость пугала и смущала женщину куда больше, нежели дезавуалированные устремления гасконца.
  ‒ Изабель! Ступай в свою спальню! ‒ никак не могли докричаться до младшей сестры. Ввести девчонку в разум. Наивная дурочка, не понимает опасности мужских игрищ. Будь то война, пир или постель, победа на их стороне.
  ‒ Вот как ? Изабель? ‒ изобразил удивление Ла Марк. В отличии от старшей из сестриц, он мог сыграть любую роль. От простака и дурака, до короля и кардинала.
  ‒ Юззой, меня зовут дома, ‒ пояснила девушка от стеснения краснея еще больше. Будто посвящала в интимную тайну. Вроде цвета чулочных подвязок и кружев своих новых панти.
  ‒ А как вам больше нравится? Изабель, ‒ со вкусом произнес Ла Марк. ‒ Вам идет это имя. Без сомнений более емко передает вашу сущность. Белль ‒ значит прекрасная. Так говорят итальянцы, а они, поверьте, понимают в женской красоте. Вам доводилось бывать в Италии?
  ‒ Нет, ‒ с детской непосредственность призналась Юзза. Её лицо вновь обращено к азиату. Ей важна его реакция, его слова. В ал-Маджусе не больше чувств, чем в степном менгире.
  "Любопытство ребенка?" ‒ размышлял гасконец. ‒ "Или сука узнает своего кобеля?"
  Не дождавшись внятной реакции объекта внимания, Юзза не сдержалась вздохнуть.
  Только в романах выдыхаемый с чувством воздух помогает добиться нужного результата. В жизни ничего подобного не происходит. Возможно не сработало именно с этим гостем, но что ей другие?
  "Или только принюхивается?" ‒ подмечал Ла Марк, но не вмешивался подталкивать, не определив в том собственной выгоды.
  ‒ Мне довелось жить в Риме, ‒ сжалился гасконец отвлечь девушку. А то уж совсем.... На шею бросится. И чем закончится? Вспомнился трактир в Хаке, замечательный гусь и сестра хозяйки. Подавил смешок не к месту и продолжил говорить. ‒ Бывал в Неаполе и еще нескольких городах и местечках.
  ‒ А в Венеции? ‒ спросила Юзза, полагая азиату найдется что добавить к рассказу спутника. Мало кто минует славный город, не отдав тому должное.
  "Ждет когда Закари сподобится поучаствовать в разговоре," ‒ снизошел до сочувствия гасконец. Ему самому порой не удавалось разговорить приятеля. Сеньор Откровенность это не про азиата. Дон Скрытность слабо сказано.
  "У меня из-за него ощущения собственной неполноценности," ‒ печалился Ла Марк невхожести в секреты спутника. Они существовали изводить гасконца неудовлетворенным любопытством. Отбросив мелочь и банальщину, что сыну Востока делать в Севильи?
  ‒ В городе Святого Марка ужасно сыро. Женщины кутаются в плащи. Город мне не понравился, ‒ хитро выстроил предложения Ла Марк, завуалировать за кем он подглядывал, путешествуя в гондоле по каналам города.
  Юзза умная девушка, понять недосказанное. Она позволила себе улыбнуться, как улыбнулся бы всякий, раскрыв великого хитреца.
  Снедаемая возрастающей тревогой Эль собралась было зазвать сестру помочь на кухне, но случайным образом столкнулась взглядом с азиатом. Желание звать пропало моментально. Она чуть не расколотила тарелку с нарезанным сыром, не совладав с нахлынувшим ужасом. Женщина предпочла бы ужин в компании с людоедом, нежели сидеть за столом с непонятным иноземцем. Как часто страхи наши необоснованны и вызваны предубеждениями, взявшимися непонятно откуда. Впрочем, за всем этим "торчат уши" собственных прошлых ошибок "на ровном месте".
  Закари читал страх женщины. За себя, за сестру и отчасти находил его оправданным. В чужую голову не залезешь выведать, что там? Однако, в силу привычки избегать вмешиваться, не лез с разубеждениями. Это будет неправдой в отношении нее. Касаемо Юззы, констатировал бы исход гораздо худший. Всяк себе сам судья и палач. Порой беда не в происходящем, а в отсутствии любых, хороших или плохих изменений в жизни. Штиль хуже шторма, ибо находясь без движения ничему не противостоишь и не противопоставляешь. Природе живого чужда любая статичность. Но и хвалу активности возводят по результату. А результат будет плачевен.
  Ал-Маджус толкнул подвешенную к потолку, засушенную в камень мандрагору. У корня немало полезных свойств. Еще больше приписываемых, а следовательно абсолютно сомнительных и бредовых.
  - Верите в защиту йабрудж? ‒ спросил он аптекаря, употребив фарси. Говорить подобало исключительно со старшим мужчиной в доме. Младшим, а тем более женщинам, удел молчать и открывать рот с дозволения.
  - До сего дня, - не удержалась Эль сбросить внутреннее чрезмерное напряжение. Трудно приговорить себя к каторге немоты, еще трудней безмолвие отбывать. Сколь не велик страх и не чрезмерна рассудительность, недовольство рвалось наружу.
  - Подарок покойного друга, ‒ сковырнул Драдо дни прожитые, девальвированные за давностью лет. Годы что пепел заметут, занесут, заровняют любую память. И то что когда-то остро пекло и не давало покоя, переболит в фантомные ощущения. Помнить, но не чувствовать.
  Наскоро организованный поздний ужин не баловал изысками. Маленькая тарелка с гусиным паштетом. Рыба в крошеве моркови, лука и перца. Блюдо с ветчиной и отнюдь не лучшие пласты. Пинчос, черствые и позавчерашние. Повядшая зелень. Сыр двух сортов, и не разу не знаменитый идиазабаль. Острый соус в соуснике в виде лебедя к кровяным колбаскам и скудно самих колбасок.
  ‒ Вы волшебница, донья Элисия? ‒ похвалил Ла Марк хозяйку и благодарно подержал за руку. Так не принято и не следовало поступать, но у гасконца не только ужин на уме.
  У нее теплая мягкая ладонь. Слегка шершавая кожа, но не испорченная работой до грубых мозолей. Нервная реакция на касание, почти отторжение. Глаза, огромные от страха, изумительно черны своей бездонностью.
  ‒ Прошу вас, сеньоры, ‒ пригласили за стол ночную компанию.
  С большим удовольствием Эль пригласила гостей на эшафот, а уж подать палачу топор посчитала делом чести. Выбрала бы самую прочную веревку, разожгла самый жаркий костер, отыскала самый глубокий омут.
  Выставленная крутобокая бутылка, воспринималась восьмым чудом света в царстве обыденного и с лихвой окупила скромность блюд и сердитость хозяйки.
  - Откуда? - воскликнул восхищенный Ла Марк, разглядев оттиск на воске стеклянного горла. Он воодушевленно подмигнул девушке. ‒ Уж не водит ли ваше семейство дружбу с колдунами Магриба, получить сущее волшебство? Не удивляюсь почему дон Альберо забросил практику. С такими-то связями! ‒ гасконец чмокнул бутылку в пыльный бок.
  Юзза потупила взор. Не смотря на похвалу, ей неловко за глиняную посуду, за вялую зелень, за все... все... все... что сыскалось в запасах. Восхитительное вино не искупило уничижающую стыдность угощений, серость стен, скромность стола. Будь все иначе, совсем по-другому происходила бы и встреча с непонятным молчаливым гостем, еще час назад о котором она и не подозревала. Но ведь загадывала? Загадывала? Однажды, в ночь со снегом и дождем, он попросится под крышу, согреться с долгого пути. Однажды... хорошее слово, замечательно созвучное с другим хорошим словом ‒ надеждой. Однажды, она встретит и узнает. Того кого представляла, напридумывала, вымаливала у Святой Девы Розалии. Узнала. А он? Он узнал? Удостоить слова, внимания, взгляда. Разве она много хочет? Много! Ей мало взгляда. Мало слова. Мало внимания. Ей нужен весь мир вокруг, уместить себя и его в волшебном шаре. Только она и он. Почему же все так? Сложно. Невозможно.
  ‒ Бутылку мне подарили. В позапрошлом году. Привезли из Гранады, ‒ признался аптекарь.
  ‒ Вы хитрец каких поискать, дон Альберо, ‒ разоблачил Ла Марк польстить старику.
  Будь гасконец прав про Магриб и тогда бы в глазах азиата не появился интерес к застолью. Но к трепу приятеля отнесся предосудительно и с толикой настороженности. Подобному он свидетель и не раз. Добром актерство, как правило не заканчивалось. Обыкновенно их со скандалом выдворяли из хлебосольного дома. Правда, сейчас вряд ли у хозяев достанет мужества указать им на дверь. Не сменится ли зло злом большим? На улице не смолкали крики и частая стрельба, а черноту ночи прорезали все новые и новые языки пламени над крышами дальних и ближних домов. Волна победителей на исходе сил и срока дотянулась и сюда.
  Вблизи Юзза разочаровывала еще больше. Как способна разочаровать всякая некрасивая женщина, разборчивого мужчину. Многие недостатки внешности можно отнести к незрелости. Многие, но не все. И если фигура несомненно наберет форму, готовя тело к деторождению, то лицо.... Лицо не претерпит значимых изменений. Слишком мало в нем яркости, самобытности, выразительности. Пожалуй только глаза и губы, то немногое, что отметит прихотливый взгляд стороннего и зачтет в пользу девушки. Остальное: высокий лоб, длинный нос, долгообразость лица, скуластость все в минус. На такую не обернутся, встретив на дороге. Не будут искать взглядом в толпе. Не расстараются попасть на глаза, свести знакомство, найти повод ему.
  "Зато нетронута, " ‒ добавил гасконец в копилку положительного, не находя в том никакой особой прелести.
  - Вы не похожи на араба или турка..., ‒ насмелилась девушка обратиться к азиату. Чего ей это стоило поймет лишь тот, кто однажды побывал в схожей ситуации.
  "Доведись горбатой выбирать жениха из сотен уродцев, непременно назначит в избранники горбуна, " ‒ подмечено насмешником гасконцем, но не сказано. Не из осторожности или душевной совестливости. Какая уж совестливость, так думать? Собственно ему плевать на чью либо обидчивость. Мысль о горбуне пришла из убежденности в предрасположенность людей ущербных, тянуться к себе подобным, из ряда обычного выпадающим. Кем в сущности азиат и был. Для девушки, для Эль, для аптекаря и многих других. У большинства ал-Маджус вызывал боязнь, у других затаенную агрессивность, у третьих агрессивность явную, но таких немного. И вот им-то сочувствовать определенно стоило. Покойников жаль всегда. Смирны и остроносы, подобны растаявшим снеговикам.
  "У девки явно течка. Вот любопытно, сколько усилий ей потребуется приложить, прыгнуть к нему в постель и получить желаемое?" ‒ гасконец готов заложить последнюю рубаху, быстро и просто у Юззы не получится. Надо знать азиата и его чокнутость в вопросах и способах соития.
  - Потому что он... - таинственно шепнул Ла Марк, наклонившись к Юззе, краем глаза наблюдая переменившуюся в лице Эль, - из очень далекой страны. Где влюбленные юноши, умыкают себе невест.
  - Правда? - смотрела девушка на азиата с надеждой. Теперь-то он заговорит с ней. Хотя бы соблюсти приличия.
  "В чужом краю не спрашивай ни батан, ни хушур, ни сутэй цай," ‒ когда-то напутствовали Закари, предвещая необычное и чуждое. Он давно к тому привык, не отторгать, не оскорбляться, не чураться, оставив предубеждения к инаковости за порогом начала своего долгого пути.
  - Обычай, - оправдал азиат действия женихов.
  - А как же невеста? ‒ цепляется Юзза продолжить разговор с молчуном.
  - Пайуг (невесту) крадут по уговору с её родичами, ‒ пояснил азиат, не заботясь поймут ли его. При всей своей проницательности и внимательности, разгадать стремления девушки, Закари упустил такую малость как женская зависть. Правда она скрыта и от самой Юззы, но сумела проявиться исподволь. Из-за нее не прискачут ночью, не прокрадутся во двор, не влезут в окно, не запечатают уста поцелуем, не спеленают в ковер, не промчат по улицам, оглашая темень радостным гиканьем. И не её сердце будет частить в такт копытам скачущих лошадей, унося к счастью.
  ‒ Необычно, ‒ поняли его, поскольку хотели говорить с ним на простом языке, без полунамеков и недосказанностей.
  - Дикость какая! - вмешалась Эль вырвать сестру из опасных грез. Женщина напрочь забывала сколь сама была опрометчива в поступках и желаниях. Нужно благодарить Бога, её покойный Паскуале оказался честным человеком. Задолго до венчания, её девственная кровь досталось не свадебной простыне, а зеленой травке, где сказывают после произрастают красные ромашки, выдавать предысторию своего появления. И семя избранника чаще попадало ей в желудок, чем орошало её луно.
  - Все обстоит именно так, - не выпадал из разговора Ла Марк. Ему никак нельзя устраниться. Прекрасный пол любит слушать. Любит взгляды в глаза и нежные прикосновения. Тает от дрожи блудливых пальцев. Женские фантазии удивительны, их ассоциации повергают в изумление. Найти то, чего нет, там где ничего похожего не наберется с пылинку, способны лишь создания отринувшие мир существующий ради мира иллюзорного, отчего и ославлены малоразумными. Глубокое заблуждение. Глубочайшее! Лишающее отношения с дочерьми Евы чувственной интриги, опресняющее удивительный процесс спаривания.
  Доверенная гасконцу бутылка ловко распечатана и благодатная глера щедро разлита в кружки. Волей Ла Марка доля азиата досталась девушке. Вино величайший кудесник. Трус становится храбрейшим, храбрейший героем, косноязычный оратором, скупой щедрым, бережливый мотом. Скрытный выдаст свои тайны и желания, недоверчивый довериться всем и каждому, расчетливый потеряет голову тратиться. Почтенные матроны сделаются игривыми простушками, стыдливые девы развязными шлюхами, не ведавшие греха переплюнут закоренелых грешниц.
  ‒ Юзза, не смей! ‒ одернула старшая расхрабрившуюся сестру. Это уже слишком. Раньше ничего подобного девушке не позволялось. И нет повода позволять сейчас, при чужих и опасных посторонних в доме. Ей ли не знать, сколь коварно виноградное зелье. Ей ли не знать...
  ‒ Английский король Артур, дабы никто не чувствовал себя за его столом ущемленным или обделенным, приказал сделать столешницу круглой. И всем подавать одинаковые еду и питье. В одинаковой посуде, ‒ повел длинную речь Ла Марк. Опытному выжиге чужда краткость. Ему не обойтись десятком слов, как пьянице десятком глотков. ‒ О том сложили легенду и не забыли тысячу лет спустя. Увы, мы не можем убрать углы нашего стола, как не можем нивелировать шероховатости наших взаимоотношений, неокрепших и неопределенных. Мы чужаки, вы хозяева. Но пусть угощение и вино достанутся всем поровну, никого не принижая и не возвеличивая. Дон Альберо, за ваше благополучие и долголетие! Донья Эль, я поухаживаю за вами? Не возражаете? Закари за тобой дона Юзза, тем более она не спускает с тебя глаз, ‒ провокатор подмигнул девушке. Дескать, одобряю твой выбор!
  Опаздывая мгновениями, под окнами россыпь выстрелов, ржание лошадей, людской дикий гомон. Свара догнала добычу. В ставень глухо шлепнула пуля. Вторая ширкнула по камню, улетела прочь. Острый тяжелый клинок рубанул доски ворот, пронизывая плоть и кость.
  - Боюсь не всем дано спокойно сидеть за столом и вести мирные беседы, ˗ произнес Ла Марк застолью. Продолжая мысль, говорил в том же ключе. - Солдаты по определению персоны беспокойные и очень редко благовоспитанные. Их устремления очевидны и сочтены на пальцах одной руки.
  Шум за окнами заставил Эль волноваться сильней. В женщине остро проснулась родительская ответственность, оградить младшую сестру от дурного. Но надежная ли защита материнский подол, заслонить от бед на все времена.
  - Донья Эль, - цвел Ла Марк, салютовав кружкой. У этой женщины столько слабостей, столько болевых точек. Она не доставит хлопот, скоро сойтись и без обязательств расстаться. С ней хотелось быть тираном, деспотом, а не нежным воздыхателем или умелым соблазнителем. Ею надо повелевать! - Ваше благополучие....
  Быстрее всех с глерой разделалась Эль. Выхлебала содержание кружки большими мужскими глотками.
  ˗ Вы из бриганд? ˗ справилась Юзза. Она не разочарована и не напугана. Для юных лет довольно спокойно воспринимала происходящие на улице безобразия.
  ˗ Обстоятельства и еще раз обстоятельства, ˗ подвязался объясняться Ла Марк. ‒ Попасть в Борху, мы присоединились к ротам капитана Кабреры. В ваш дом привели поиски надежного крова и доброго отношения. Не иначе само проведение прокладывала нам путь.
  Судя по выражению глаз Юззы, проведение подчинилось ей, доставить азиата.
  "Па-ба-ба-бам!" ‒ объявлено гасконцем рождение нового героя.
  Закари парень не промах и достоин триумфов и лавровых венков. Никто не узрит за подвигами крови и горы трупов, а за азиатом и того и другого с избытком. И геройство ал-Маджуса скорее мастерство мясника нежели бретера. Впрочем и бретером он являлся отменным. Но что с того? Пятна на солнце не уменьшат блеска светила, божественное не умолить жертвами на алтарях и в капищах на заклании. Проститься все!
  ‒ Мы имели неосторожность вступиться за человека. Он ответно помог нам, ‒ нетороплива речь Закари.
  "Отмолчаться с сучкой Ердеди, игнорировать Лару Бекшегегель, пройти мимо Эржебеты Батори и ораторствовать перед чучелом из Борхи?!" ‒ поражен гасконец в самое сердце. Наблюдая инициативность девушки, не допускал встречной. Думать о таковой не смел. Что же, он не всегда понимал своего приятеля. Не смотря на всю логичность слов и поступков, за Закари постоянно оставалась некая недосказанность, затененность. Не умалчивание, а сдержанность и осмотрительность.
  Трещит свеча, качая свет. Тени скользят в причудливом танце по стенам и потолку.
  "Ей-ей спиритический сеанс," ‒ вглядывался гасконец в лица сидящих. ‒ "Только души вызывать не придется. Все здесь." ‒ И за двумя он подсматривал с интересом. Гасконец много бы отдал заглянуть в мысли азиата. Толком подобное никогда не удавалось. Ни ему, ни кому другому.
  Ал-Маджус отслеживал мельтешение теней. Память хорошая штука. Отличная! Окунуть в выгребную яму былого. Помнить то, чего не хочется помнить, много лучше и в больших деталях и подробностях, чем желанное и дорогое...
  ...‒ Убей его! ‒ старик протянул мальчику меч.
  Мальчишка заворожено потянулся за оружием. При других обстоятельствах и условиях, давно бы схватил клинок, не дожидаясь повторения. Ему предлагали деяние. Заставляли.
  Он медлил, пытаясь удержать в поле зрения и оружие и щенка, весело вилявшего куцым хвостом.
  ‒ Ну! ‒ старик подгоняя, шлепнул долом по плечу. Больно, но терпимо. ‒ Воин не раздумывает получив приказ. Он его тот час исполняет.
  Мальчишка шамкнул ртом возразить или спросить. Глотка не издала ни звука. Воин не задает вопросов. А он ведь воин?
  ‒ Ты сомневаешься? В тебе говорит жалость? Или страх? Ведь щенок не твой, а твоего дружка? А он сильней тебя!
  Мальчишка тряхнул головой, отвечая на все вопросы сразу. В его возрасте подобное возможно и происходит гораздо чаще, чем следует.
  Новый удар по плечу. На грани терпения. Мальчик не подал виду, стойко перенес боль.
  ‒ Так что? ‒ голос старика не предвещал ничего хорошего. Ни ему, ни щенку....
  ...К чему вспомнилось? Его упорство не привело к хорошему. Со щенка содрали шкуру. С живого. Проучить нерадивого воспитанника. Он сам получил двадцать ударов расщепленной бамбуковой палкой и неделю валялся в горячке на циновке. Что произойдет на этот раз, преподать ему урок?
  ‒ Мы не из бриганд, ‒ продолжил Ла Марк за молчаливого приятеля. Подозревая, на этом тот и заткнется. ‒ Сказать вернее, мы пилигримы. Чей дом далек, а путь не легок.
  Гасконец говорил в пустоту, его никто не слушал.
  - Откуда вы, дон Закари, - настырна пытали ал-Маджуса. Голос Юззы предательски дрогнул. У азиата сладкое имя, удержаться его не повторять, по поводу и без.
  - Из далека, ‒ однословен азиат. Есть вопросы на которые не желаешь отвечать самому себе, не то что стороннему.
  - Верно из Венгрии? ˗ спросила Юзза, начиная "угадайку".
  - Нет.
  Первопричины любопытства Ал-Маджусу понятны. У девушки опасный возраст путать окружающие цвета. Белое ‒ не белое, Черное ‒ не черное. В её радуге в десятеро больше красок и скудно конкретики с определением колера.
  - Московии? ‒ подобран Юззой новый вариант угадать. Она не знает где это и как там, но назвала край показавшийся ей подходящим для азиата.
  - Мой друг из Аравии, - подсказал Ла Марк, не растерять девушке любопытства. Еще не ведая о том, она нащупывала неверную и скользкую тропу сложных гендерных взаимоотношений. Отринув правила и приличия. Инициатором должно быть не ей. Она взялась за неблагодарную работу, не представляя ни трудностей, ни последствия их преодоления. Он мог бы Юззе подсказать, научить, но у него в планах Эль, к чему менять жемчужину на бросовую речную гальку?
  Девушка затаенно ждала ответа Закари. Ла Марк не удивился бы схвати она азиата за руку "оживить", поторопить с ответом. Добиться от него внимания. Тысяча джиннов поселились в её голове и лишь один человек упорядочит их кружение и пляски.
  - Он пошутил, - ответил ал-Маджус. Фатализм это не покорность судьбе, а принятие неизбежного. Но так ли неизбежно предопределенное, как о нем говорят? И именно ли это предопределено ему? Отвечать на вопросы девушки, погружаясь в сумятицу её чувств. - У меня нет дома в привычном понимании. В Аравию я пришел с востока.
  ‒ Из Индии? ‒ не отпускала Юзза возможность говорить с азиатом. Пусть так, куцо, но не молчать ни ему, ни ей.
  ‒ Еще восточней и северней.
  Он надеялся скупостью слов расспросы закончить. Просчитался.
  - А в Багдаде бывали?
  Юзза заправской вышивальщицей, стежок за стежком, оживляла рисунок нескладного разговора. Узнать больше, сказать больше, расположить к себе. Для нее это не просто. Не умеющему плавать довериться утлой лодчонке и буйному ветру в бурном море. Но она отчаянно старалась.
  - Довелось, ‒ сух ответ едва ли не свидетеля, а то и участника "Тысячи и одной ночи".
  - И в Иерусалиме? ‒ добавлен новый и важный стежок к вышивке.
  - И в нем.
  - Каков он?
  "Она умна," ‒ открыл для себя гасконец. Узнать человека можно не только по поступкам, по суждениям и манере их подать, но и успешно задавая вопросы, когда рассказывают о себе отвечая на них. Невольно, исподволь, открывая маленькие секреты и секретики. Иерусалим. Имя города не сходит с языков тысячелетие. Саднящая рана и невосполнимая утрата всякого христианина. Трагедия города, трагедия людей, что тебе в ней? И что тебе от неё?
  - Пестрый.... Шумный... Жаркий.... Многоязычный... Скопище необходимого и переизбыток ненужного. В нем призывают в свидетели бога, но поклоняются серебряной акче и золотому алтыну. Как впрочем и везде.
  - А правда от жары у людей случается помутнения разума и их лечат бросая в яму со змеями.
  Закари знал в какой книге она это вычитала. Видел на полке. Она подсмотрела за ним и смогла подметить его интерес.
  - Сумасшедших там не более чем в других местах. И причина болезни не жара.
  - Вы наверное много где еще побывали, ‒ гордилась Юзза собеседником. Когда тебе тесно в самой себе, не спасут ни просторы суши, ни широты морей, ни высота гор, ни глубина океанов. И дышать не станет легче, сколько не хватай воздух ртом, на продуваемом ветрами пике, воткнувшего вершину в небо.
  ‒ Пришлось.
  - Вы изгнанник? - готова девушка поделиться последним. Все что в её силах и возможностях!
  Уместится ли шторм в кружке? Ему не развернуться в малом объеме, явить свою силу. Иное дело душа людская, способная продемонстрировать запредельное неистовство, при кажущемся мелководье.
  ‒ Юзза! ‒ одернула сестру старшая. Неумелый капитан правила корабль прямо на рифы, радая кораблекрушению.
  Азиат воздержался отвечать. Как объяснить то, чему не подобрать внятных объяснений, а тем что подаются объяснениями ни с кем не поделишься. И верны ли они скрывать их? Можно назваться паломником, пилигримом, дервишем, кем угодно. Тебя примут любым. Это он к досаде своей уже понял. Ночь под дождем, снегом и ветром была бы лучшей перспективой теперешним посиделкам. Что же, жизнь горазда заводить в ловушки. Те, выбравшись из которых с кровью и болью, оказываешься еще в худших. Быть одиночкой удобно. Не отвечаешь за других. Но иногда приходится.
  За разговорами, гасконец шустро насыщался, побывав во всякой тарелке и отведав со всякого блюда. С удовольствием пил вино. За компанию и единолично, истребив три четверти бутылки. Эль позволила себе немного сыра и глеры. Кусок застревал в горле острой костью. Вино делалось горше полыни. Старик клевал носом над столом и забери у него вилку или кружку, тут же уснул бы. Юзза (пить ей давалось легче) таскала еду птичьими крохами, стесняясь азиата. Тот не притронулся ни к питью, ни к готовке, проигнорировав старания девушки услужить.
  "Бездомного пса легче прикормить... Не тот случай девочка," ‒ раздосадован гасконец младшей, быстро исчерпавшей искать новые подходы к азиату. Отдавая дань целеустремленности раскрасневшейся от выпитого Юззе, ему не до конца понятно, справится ли она? Еще никому в подобных делах не удавалось одолеть ал-Маджуса. ‒ "Даже не ведаю, что присоветовать, подступиться к нему," ‒ готов он принять её сторону. Опять же из собственных интересов.
  Первым из-за стола выбрался аптекарь и извинившись, отправился спать, натыкаясь на каждый угол.
  - Кто покажет мне мою спальню? ‒ обратился гасконец к старшей.
  ‒ Я провожу, ‒ неохотно согласилась Эль. Отправить младшую она не могла, прекрасно сознавая дальнейший ход событий. Но было в её мнимом самопожертвовании второе дно. Азиат ей не приемлем. Лучше уж гасконец. Никакого варианта под кого лечь, с кем путаться, от кого терпеть.
  - Вы сама предупредительность, - исчерпался у Ла Марк запас доброго христианина источать дружелюбие и галантность. В этот момент он был самими собой. Хищником, бездушным и безжалостным.
  - Следуйте за мной, - повела женщина гостя, не оглядываясь на оставшихся за столом. Вдохновиться собственной отвагой не получилось. Или грянула пора больше думать о себе и меньше о других и за других?
  Подъем по лестнице, короткий коридор. Комнаты дверь в дверь. Эль остановилась пропустить, войти Ла Марку первому. Жесткая рука схватила за горло и сдавила, лишая дыхания и возможности крикнуть или говорить.
  ˗ Попробуй только сказать, что не рада мне услужить, ‒ прошипел её в лицо гасконец. ‒ Попробуешь?
  Эль мотнула головой, сжимая губы в линию, не заскулить.
  ‒ Значит договорились.
  Женщина трепыхнулась безвольной жертвой и сникла, покорная судьбе. Безмолвные слезы сами навернулись на глаза. Всхлипывать не посмела.
  ‒ Сопли не к чему! ‒ рыкнул Ла Марк и втолкнул добычу в комнату.
  Мысли Эль рассыпались жемчугом с порванной нитки, звонко стукая в ушах кровотоком. Она забыла думать о сестре и азиате. И чем бы помогли её мысли?
  ‒ Вы ничего не ели. Вам не нравится наша кухня? - почувствовала Юзза себя раскованней. Ей показалось важным говорить. Не молчать. Молчать тяжелее. Судорожно ощущать уходящее впустую время и разделяющее расстояние, которое с каждым мгновением увеличивалось.
  ‒ Я не голоден, ‒ отказался азиат. Он не съел ни крошки и не выпил ни капли.
  Всегда можно услышать то чего нет и не разобрать явно звучащее. Лакуны заполнить надеждами и обидами. По желанию. Ведь чего-то желаешь, ведя разговор с человеком разговора избегающего.
  ‒ Вы не хотите со мной говорить и находиться рядом? ‒ в голосе Юззы сквозит нарастающее отчаяние. Если не сейчас, то никогда потом. Это тоже важно. Падение в бездну начинается с маленького шажка к краю. Еще есть время и возможность остановиться. Но желается ли остановиться и не падать?
  ‒ Вовсе нет, ‒ протянул с ответом Закари.
  Азиат смотрит на свечу. В нем нет умиротворения. Юзза копирует его взгляд. Слишком много ассоциаций. С собой, с Закари, со всем происходящим. Ей хочется обжечься. Оставить от краткого мига горения память. Надолго. Навсегда. Чувствовать. Пусть будет боль, если ничего другого не достанется.
  Время колет занозой. Вытаскивать её не надо медлить. Рывком, быстро, преодолевая страх и неуверенность, раздирая плоть и теряя кровь.
  ‒ Он бы меня не выбрал, ‒ признала девушка собственную несостоятельность. Прозвучало несколько неожиданно. Даже для выдержанного сверх всякой меры азиата.
  ‒ Что простите? ‒ переспросил он без особой на то нужды.
  ‒ Ваш приятель. Он выбрал Эль. Она красивая, ‒ ей обидно, но не завидно. И обида её не на гасконца или сестру. На себя. Честно, но не утешительно. И надо ли утешаться? И способна ли к утешению?
  ‒ Твоя пора еще не пришла, ‒ подана им милостыня, не сделать девушку ни богаче, ни счастливей.
  ‒ Она не придет. Все говорят, говорят, обещают. Ждешь, ждешь, а она не приходит. Забыла ко мне дорогу. Вот вы! Вы не хотите со мной разговаривать. Я не Эль. Да? Будь я как она, вы бы тоже попросили показать вам комнату, ‒ выплеснуто отчаяние. Ему не откровение и что ему с откровений переспевшей запутавшейся в собственных ощущениях, желания и фантазиях девицы. Что ей с откровений остаться с тем же что имела, там же где она есть. Пустоту и в пустоте.
  Роль утешителя не завидна. Он не умеет утешать и сочувствовать. Это все равно что признать человека ущербным.
  - Мне необходимо позаботиться о лошадях, ‒ засобирался азиат. Лучший способ уйти от неприятностей и в сущности зряшного для него разговора ‒ это уйти!
  Юзза горько усмехнулась. А кто позаботится о ней? Пообещала.
  - Я подожду вас, ‒ взгляд упирается в злосчастную свечу, почти огарок. Пройдет, пролетит миг, два, три... Ни света, ни тепла, ни пепла.
  Ей не стыдно. Ей горько. Столько напридумывать, столько стараться и не получить ничего. Слов и тех отмерили, на паперти нищим больше меди бросают. Мы не любим обманываться, но прилагаем тому столько усилий, зная наперед, чем усилия обернуться. Но почему-то надеемся. Есть ли повод надеждам и сбыться им?
  - Это займет какое-то время, ‒ не предупреждает, но отговаривает Закари. Он ли? От него ли отговор? Или это отблеск солнечного берега, сорной пустоши и женской фигуры на границе раздела?
  - Я все равно дождусь, - стоит на своем Юзза. ‒ Должен же кто-то отвести вас наверх.
  Обиходив лошадей, Закари умылся из бочки с дождевой водой. Обсох под ночным свежим ветром. Послушал тревожную ночь, не обращая внимания на выстрелы и засветы пожаров. Стоял бы дольше, но память пыталась спуститься в запретный колодец прошлого. По мимо его желания. Солнечная река, легкая пронизанная светом фигура и без края полынь. Долго ли еще добираться? Или убегать?
  - Я покажу комнату, ‒ подхватила Юзза почти догоревшую свечу.
  Свет дрожит, вторя дрожи руки и скрадывая дрожь души. Не надежда, но отчаяние.
  Легкий подъем. Скорый. Даже торопливый. Будто девушка куда-то не успевала....
  За неплотно закрытой дверью мычала и охала Эль. Тираны умеют награждать послушных и получать с них вожделенное.
  ‒ Вы возьмете меня как женщину? ‒ умеют озадачить азиата.
  Гасконцу сделалось бы весело. Но он не гасконец.
  ‒ Ты этого боишься?
  ‒ Я этого хочу! ‒ убеждала Юзза. Себя она убедила, выбрав будущее по только ей понятным приметам и знакам.
  ‒ Жалость к себе опасное чувство, ‒ произнес Закари, остудить порыв девушки. Разубеждать и отговаривать это не к нему.
  ‒ Предложи другое, ‒ потянулась к нему Юзза. Несмело, с опаской оказаться отвергнутой и высмеянной. Неумело, не представляя последовательности прикосновений и действий.
  ‒ Когда мне понадобится женщина, я её выберу, ‒ не податлив азиат на дармовщину. Соитие не должно быть удобным или в угоду кому-то, но необходимым, по требованию души и зову плоти.
  ‒ Но не меня... Эль. Или других. Даже за деньги, ‒ обвинили Закари в худшей из провинностей. Женщину нельзя игнорировать, нельзя игнорировать их желания. Какими бы они ни были сумасбродными.
  Он перекати-поле, ей некуда даже катиться. В чем тут общность, точки соприкосновения и единения?
  ‒ Ты торопишься, ‒ мягок отказ, но отказ и есть.
  ‒ Мне кажется я безнадежно опаздываю. Всякий раз когда думаю о будущем, ‒ девушка слегка сбивается воочию грядущее представить. Оно оборачивается прошлым. Серым, пресным, безликим.
  Скиталец без крова и угла, не намного несчастней обладателя крыши над головой, где голову не приклонить ни в каком, самом дальнем углу.
  ‒ Тебе кажется...., ‒ не принимает он жалобы и не жалеет её. Не обучен, не создан, не натаскан.
  Сквозняк дергает свет. Закари ловит танец теней на лице Юззы. Теней неожиданно много. Разных, неприятных, непонятных, изменчивых в каждой черточке, путанных понять их сразу, а упустив, не понять их вовсе.
  "Мышь решила проверить насколько голоден кот?"
  "Нет," ‒ легко отвечать на очевидное.
  "Мыши наскучила сидеть в норе?"
  "Тоже нет," ‒ следует второе отрицание.
  "Мышь напридумывала покинуть нору, посчитав себя обделенной."
  "Точно нет," ‒ третье отрицание в общую копилку.
  "Мышь хочет понять за что ей нора, когда другим весь дом?"
  Пропуск ответа.
  "Или почему из всего дома ей только нора?"
  Снова пропуск. Оказывается не так-то и легко отвечать себе за других, окончательно закрыть вопросы.
  Непрозвучавший ответ повис в воздухе перышком на ветру. Упадет? Унесет? Будет долго кружить?
  ‒ Тебе пора, ‒ напомнили Юззе о времени ночи.
  Девушка замотала головой. Нет, нет и нет!
  ‒ Пора, ‒ не вступают с ней в спор.
  ‒ Не гони.... Пожалуйста, ‒ просит Юзза, оставить за собой хоть что-то.
  Одиночество это добровольный выбор человека. Выбор за него или обстоятельства, исключающие добровольность ‒ узилище без стен и решеток. Худшее сто крат, чем закрытая камера или бездонное подземелье.
  ‒ Все неправильно! Все! Никак должно быть! Бывает. С другими.... Все говорят, говорят, говорят. А я слушаю, слушаю, слушаю, а ничего не происходит. Ничего. И уверена ничего не произойдет. Если когда-то... Потом. Всегда потом. Кто бы сказал когда. Назвал день, месяц, год ожиданиям кончиться. Молчат. Ничего кроме слов. Если ты знаешь, скажи. Нет? Тогда сейчас. С тобой. И ничего на потом! ‒ отчаянная попытка взять будущее, то которое желаешь. Ухватить и не отпускать.
  Прошлое умеет возвращаться. Взламывать все возведенные сдерживающие плотины, обходить все кордоны, пробираться в самое средоточие отболевшего, воскреснуть болью новой. Не такой сильной как прежде, но достаточной встряхнуть.
  ‒ Тебе пора...., ‒ не поддался азиат ни словам девушки, ни удобству обстоятельств, ни отголоскам звучавшей памяти.
  Слабость унижает. Обоюдная слабость и того хуже. Нужно ли ему? Нужно ли ей? И слабость ли это?
  
  
  2.
  В предрассветной чуткой тишине надсадно выл горн. Острый звук пронзительным шквалом, преисполненным обжигающего холода, пронесся над дремлющей Борхой. Что еще свершилось худого, торопить новый день? Тлеют прогоревшие пожарища, отравляя воздух гарью и пятная землю кляксами угольев и сажи. На улицах трупы людей и животных, церкви пусты и в безысходном горе немы звонницы. В кабаках нескончаемая ругань, драки и веселье победителей.
  Кабрера подхватился с ложа. Завернулся в одеяло не растерять сонное тепло ‒ в комнате прохладно, прошлепал босым к окну. В фиолетовых редеющих сумерках лишь истошное завывание обжигающей меди. Не слышно стрельбы, не носятся конные и пешие, не вскипает зарево, ожечь предутреннее небо. Что неладно в дне сегодняшнем, выть библейским шофарам (рогам), возвещая херем (полное уничтожение)?
  Во дворе некоторое оживление. Из разных углов появились светлячки факелов и заспанные караульные.
  ‒ Ч..го там, П..бло? ‒ спросил первый своего полусонного приятеля, поспешно шнуруя гульфик и заправляя рубаху. Пояс с мечем он держал в зубах, оттого и глотал буквы.
  ‒ Хер его знает. Вроде тихо, ‒ вертится приятель бестолковым флюгером, ухватить ветер беды.
  ‒ Охуеть тихо! Конец света что ли?
  ‒ О! Кажись один из всадников объявился! ‒ заметили появление верхового.
  ‒ Это который? Война?
  ‒ Сейчас узнаем. Случилось чего, прилетел? ‒ встретили гонца ожидаемым вопросом.
  ‒ Парней на стене порезали, ‒ спешился вестник недоброго. С седла не соскочил ‒ сполз. По всему не наездник. Пешец. Из копейщиков или рондолеро. ‒ Капитан где?
  ‒ В доме, ‒ указали ему.
  ‒ Один? ‒ хуже нет мужика с бабы снять.
  ‒ У него спросишь, ‒ рады присоветовать гонцу. ‒ Может и греет кого, старый пердун.
  Услышав достаточно, Кабрера ударом кулака открыл раму.
  ‒ Подымайся! ‒ крикнул вдогонку, нырнувшему в дверь дома посыльному.
  Неясные голоса перебранки. Кто-то запнулся на ступеньке, отлаялся без стеснения и богобоязни.
  ‒ Слушаю, ‒ встретили торопыгу в дверях. Завернутый в одеяло, капитан выглядел огородным страшилой. Не должно представать перед подчиненными в непотребном виде, но до этикета ли сейчас.
  ‒ На стене караул вырезали, ‒ доложил запыхавшийся подъемом гонец. Перегарный ядреный выхлоп приправлен утренним свежаком и перцовой отдушкой хорошей недешевой закуски.
  ‒ Чьи люди стояли? ‒ огрознел Кабрера вести.
  ‒ Сеньора Исасаги, ‒ четко ответил посыльный. Сам он не из их числа, но децимацию штрафников никто не отменял.
  ‒ Альферес где?
  ‒ В городе, ‒ неопределенно ответил вестник. Он непрочь свести разговор к минимуму слов и фраз.
  ‒ Пушки целы?
  ‒ Не тронули, ‒ нет уверенности у гонца в сохранности ротного имущества.
  Впрочем, если вывели из строя, поздно горевать. И виноватить кого тоже поздно. Вешать ‒ людей мало, а новых не набрать. Негде, некого и денег нет.
  ‒ Узнали как? ‒ предельно лаконичен капитан, получить столь же лаконичный и внятный ответ.
  Гонец замялся, делиться подробностями.
  ‒ Не темни! ‒ пригрозил мурсиец. Зря старался. Пугало пугалом в одеяле и босой стоит.
  ‒ Решили проверить...
  ‒ К дружкам притащились, ‒ запросто догадались о подоплеке проверки. ‒ Кто там сейчас командует?
  ‒ Кабо Кухар.
  ‒ Марран? ‒ подозрителен Кабрера.
  ‒ Сказывает хорват, ‒ сомнительно самому гонцу.
  ‒ Отправляйся обратно. Передашь, порядок за ним. Пока смену не найду. Внизу отправишь кого из караула ко мне подняться. На кухню зайдешь, передашь, пусть завтрак подают. Да и сам пожрешь. Только не рассиживайся. И пить не смей! ‒ хватил через край требовать от подчиненного маловозможного.
  Караульному явится понадобилось пять минут. И выбор предстать пред капитаном вытянут жребием.
  ‒ Имя?
  ‒ Якоп Ферреро. Из Каталонии.
  ‒ Да хоть из задницы испанского короля! Разыщешь альфересов. Передашь, прибыть по полудню. Моему эскудеро явиться незамедлительно, ‒ получены от капитана предельно короткие указания.
  ‒ Где бы их найти..., ‒ буркнул каталонец явно не вдохновленный таскаться по незнакомому городу в такую рань.
  ‒ В Борхе! ‒ рыкнул Кабрера, выдворяя посыльного из комнаты. ‒ И шевелись. Они мне нужны к сегодняшнему полудню, а не к завтрашнему.
  Оставшись один мурсиец, откинул одеяло, в неудовольствии прошествовал к столу, выбрал бутылку пополней и глотнул вина. По-цыплячьи переступил с ноги на ногу. Пол холодный. Некомфортно. Стыло.
  ‒ Ублюдки! ‒ зло выругался Кабрера, адресуя оскорбление в безызвестность.
  Ругань в равной степени относилась и к убийцам караула и к убитым, позволившим себя прирезать. Глотнул еще раз. Оглянулся на неприбранную постель с провокационной мыслью улечься досыпать. Но как говориться, из сна сапоги не стачаешь. Принялся нервно одеваться, путаясь в пуговицах, завязках и пряжках и от того все более раздражаясь и злясь.
  Вошла служанка с разносом блюд. Застыла на пороге. До Кабреры дотянулся дразнящий запах еды. Рот переполнился слюной, которую он непроизвольно сглотнул.
  ‒ Шевелись! ‒ поторопили "черепаху", ждущую особого приглашения.
  Расставляя тарелки, Хуана не сдержалась, всхлипнула.
  ‒ Обидели? ‒ спросил Кабрера. Служанка имела помятый вид и плохо скрытые пятна засосов. Он уже знает всю её историю от начала до конца. Сколько их вершилось на его глазах, с его участием. Ничего такого служанке плакать, а ему выказывать неподдельное участие. Война.
  ‒ Как людям в глаза теперь смотреть? ‒ почти рыдала Хуана, вытирая уголки глаз краем передника. Ей действительно горько. У кого из богатства только доброе имя, не мыслимо потерять последнее.
  ‒ Как и раньше, ‒ не видел мурсиец повода убиваться мелочи перетерпеть пяток мужиков.
  ‒ Ославят ведь! ‒ катились слезы по щекам. ‒ Я зарок Святой Розалии дала.
  ‒ Еще дашь. Ей или еще кому, ‒ прозвучало до нельзя двусмысленно.
  Хуана хлюпнула носом.
  ‒ Соль не разводи. И так нормально, ‒ принялся за еду Кабрера. Ел жадно, будто заедал тревоги последнего времени. На сытое брюхо беды мельчают, а то и сходят на нет. Не все, но многие.
  Служанка продолжала тихонько всхлипывать в стороне. На что она надеялась? На правосудие? Вот незадача, правосудие всегда после. Карать виновных и забывать о безвинных. Здесь и этому не вершиться.
  ‒ Похлебка хороша! ‒ высоко оценил Кабрера качество стряпни. Особенно понравился поджаренный горячий хлеб: хрустящий, масляный, чесночный, с румяной корочкой. - Всегда знал, бискайки отличные стряпухи! - похваливал он служанку. ‒ Ты ведь бискайка?
  ‒ Васконка, сеньор.
  ‒ Один хрен, ‒ сытно Кабрере придаваться мелочам.
  - Можно донье Айноа еды отнести? Какой день на воде и хлебе, ‒ спросилась Хуана. Мужики пожравши обычно добреют.
  ‒ Это кто? ‒ не памятно капитану имя.
  ‒ Хозяйка. Донья Агирре.
  - Потерпит пока, - не задумываясь, отказал мурсиец. Его земляков относили к злопамятным и упертым. Иногда на него находило таковым быть.
  - Проявите христианское милосердие, - боялась, но не отступилась от своего Хуана.
  - Повесить что ли? ‒ решителен Кабрера прекратить торг. ‒ Выбирай, тебя или её? Или заткнись и иди прочь.
  Еда улучшила испорченное гонцом настроение. Ругачка со служанкой привнесла остроты и его осенила идея. Ни добрая, ни злая, солдатская.
  ‒ Пошли глянем, что с твоей доньей. Может в ум вошла, ‒ засобирался мурсиец, пока мысль грела.
  Грязная коморка с окном-щелью под потолком. Добрый фонарь не в состоянии осветить темные и пыльные углы. Глиняный пол замусорен соломой и трухой. Широкий топчан, не сколочен ‒ сложен из досок и камня. Явно и то и другое из сада. Зазеленелы от влаги. На шаткой лавчонке кружка и колотая плошка.
  Пленниц трое: донья Айноа, её экономка преклонных лет и краснощекая толстушка. Очевидно родственница. Схожи ликом.
  ‒ Вечер добрый доньи, ‒ поздоровался Кабрера. Быть невежливым всегда успеется. Рано львиные когти выпускать.
  Ответила только краснощекая. Из страха. Две других его охотно бы загрызли.
  ‒ Что с моим мужем? ‒ прервала молчание Айноа. Голос резкий, высокий, властный.
  ‒ Вы намерены говорить о нем? У меня несколько другое предложение. Давайте поговорим о вас.
  ‒ Его тело требуется предать земле. Согласно наших обычаев и традиций. Он не заслужил валятся на леднике, дожидаясь пока кто-нибудь не соблаговолит свести останки на кладбище.
  ‒ Если требуется, свезут и придадут.
  ‒ Когда нас отпустят? ‒ не утерпела влезла краснощекая. Толку печься о мертвых, когда живым житья не дают.
  ‒ Об этом я и собираюсь поговорить.
  ‒ Напрасный труд! ‒ мешает бывшая хозяйка.
  ‒ С чего бы?
  ‒ Вы вор и убийца! И ваши люди подстать вам! ‒ не дружелюбно и не мудро настроена Агирре. ‒ Вы не получите от меня ни денег, ни иных ценностей, пропить их на побережье или у французов. Гуляйте на свои! ‒ достаточно самоуверенно заявлено мурсийцу.
  ‒ Конечно на свои, ‒ согласился Кабрера. ‒ Не подскажите, что из этого.., ‒ жест охватить окружающее пространство подвала и вне его, ‒ ваше?
  Кабрере хотелось бабу до ломоты в яйцах и эта ему подходила. И злым нравом и внешним видом. Было в ней нечто, что будило мужскую страсть обладать. Не вообще женщиной, а именно этой, вздорной и упрямой сукой. А ведь так и будет. Слова доброго не поймет и будет строить из себя не весть что, заранее зная, чем потуги кончатся. Но идти до конца, упорствовать и упрямиться, у таких полоумных курв в крови. Они вьют из мужей веревки, превращают жизнь сыновей в каторгу, а невесток низводят в рабыни. Они ломают чужие судьбы и уверены, беспредельно властны над собственными.
  ‒ Ровно столько сколько было до вашего появления, ‒ упорствовала донья Айноа. ‒ Без всяких условий. Мне от вас ничего не нужно! Можете подавиться своими благодеяниями.
  ‒ Когда вы отпустите нас? ‒ в отличии от родственницы краснощекая готова договориться.
  ‒ А если вообще не отпущу?
  ‒ Тогда убирайтесь к еба*ной матери! ‒ получил Кабрера от доньи Айноа, вложившей в слова всю ненависть к капитану.
  ‒ Что скажете доньи? ‒ обратился Кабрера к двум пленницам.
  Старуха сплюнула в его сторону. Легко узнаваемая порода. Такие не гнуться. Но хорошо ломаются.
  Кабрера перевел взгляд на краснощекую.
  ‒ Я не знаю чем могу оказаться вам полезна.
  ‒ За то я знаю, ‒ мурсиец протянул ей руку, приглашая пройти с ним, вызвав дополнительный прилив крови к румяным щекам женщины.
  Краснощекая оглянулась на товарок по несчастью. Они уже осуждали её. Заклеймили и отвернулись. Чувствовать себя сильнее, требуется утопить слабого.
  ‒ Вы что-то забыли? ‒ читал Кабрера запоздалые метания пленницы. Жизнь сложнее комбинации чет-нечет и угадать, не значит выиграть.
  ‒ Нет-нет, что вы, ‒ окончательно решилась краснощекая.
  На выходе Кабрера приказал караулу.
  ‒ Жрать не давать. Старуху... Старухой можете попользоваться, ‒ фыркнул не сдержавшись. Мурсиец он или нет! ‒ Или под осла загните.
  Ферреро задержался во дворе, поспрашивать об альфересах. В какой край податься, где их искать, сэкономить время и силы? Никто толком ничего не сказал, но пару наводок ему дали.
  Эскудеро нашелся на подворье "Старого монарха", в сарае. Итальянец спал придавленный толстухой с покусанными ляжками. Юбка подружки висела в дальнем углу и светилась дырами от попаданий пуль. Кофта закинута в угол. Башмаки охраняли вход. Один из чулков перетягивал шею красотки, второй надет итальянцем на себя. Сам же эскудеро, голый до пояса снизу, светил мудями, утонув тощей задницей в колкой соломе.
  - Эй, макаронник! - сапог Ферреро толкнул эскудеро в бочину. - Приказано явиться к капитану. Слышишь меня, il pisello (хуишка)?
  Джинно глухо застонал, вывернулся из-под тяжести женских телес. Не с первой попытки разлепил щелки глаз, посмотреть на каталонца. Убил бы суку.
  ‒ Хреново? Нюхни, la passerina (пизденку), глядишь отпустит и полегчает, ‒ потешно Ферреро над итальянцем, которого считал говнюком и сволочью. Однако мнением своим ни с кем не делился, помятуя о драчливости эскудеро и его удачливости в драке.
  Джинно сполз по соломе подальше от раскинувшейся вольно шлюхи.
  ‒ Капитан зове-ет! ‒ прокричал Ферреро на распев.
  - Пошел он нах*й!
  ‒ Боюсь Кабрера твоего ответа не оценит. Причина не уважительная, капитану хер оседлать.
  ‒ Тогда ты иди!
  ‒ Я при исполнении, ‒ изголялся Ферреро пока безопасная возможность представилась.
  Минута осознать пространство и себя в нем. Задавить рвотный позыв и отдышаться.
  ‒ Стряслось чего? ‒ додумался эскудеро. Если херь какая, не пойдет.
  ‒ Угу. Караул на стене вырезали.
  ‒ Хорошо не вые*ли.
  ‒ Это что!? В пушки насрали. В порох нассали.
  ‒ Бляди! ‒ Джинно едва не сблевал. Во рту горько от желчи и погано от выпитого и съеденного вчера.
  ‒ Согласен. Дерьмо людишки, ‒ поддакнул Ферреро.
  Итальянец сел и тут же схватился за голову. То ли известия херовые, то ли башка вот-вот лопнет после вчерашнего загула. Притерпелся, стеная и кривясь. Поохивая, не вставая помочился, попадая струей на ладыжки.
  - Зачем понадобился?
  ‒ Велено передать, явиться срочно. Зачем, капитан обскажет. Остальных к полудню ждет.
  - Срочно! Срочно! - отпал Джинно, не совладав с приступом дурноты. Закрыв глаза, проблеял. - Передай, срочно и приду.
  Заспанная венера нащупала кавалера, обхватила за шею и притянула. Чмокнула в губы. Итальянца передернуло. От девицы ужасно перло перегаром и кислятиной. Тем ли местом целовала, розами пахнуть?
  - Милый, - тянулась шлюха за лаской и добрым словом. Кожа на её губах и щеках стянута засохшими соплями.
  ˗ Вот хрень, ˗ отплюнул Джинно, сообразив, подружка измазана вовсе не тем, о чем он подумал.
  Итальянец вырвался, отполз, глубоко задышал носом, шумно втягивая воздух. Его затошнило. Он поднес руку к лицу прикрыть рот. Непроизвольно понюхал свои пальцы. Пахли омерзительней девки! Сблевал между своих ног желчью. Жижа подтекла ему под голую задницу.
  - О, Господи! Как нехорошо, - простонал Джинно, обессилено свесив голову уперся в колени. Накатило так, едва не задохнулся. Дурнота плотной волной ударила в виски, замутила в глазах и отдала звоном в ушах. Голова трещала, будто по ней отбивали дробь кузнечными молотками. Отпал навзничь, отлежаться.
  - Котик..., - наползала девка на любовника рыхлыми телесами.
  - Отвали..., - стонал и отбивался Джинно. Не помогло. Не справился.
  ‒ Освободишься, к капитану! ‒ ухохатывался Ферреро над занятостью итальянца на ближайший час. Не ну такое мясо! Такое мясо!
  На Матамореса набрел неподалеку, в трактире через улицу. Умел беарнец выбирать дрянные забегаловки. Рожденному в курятнике и выросшему в хлеву лучшего и не надо.
  ‒ Где? ‒ спросил Ферреро у вайд на входе во двор. Друг другу не мешая, с разных концов, один мочился в конскую поилку, второй оттуда же отпаивался.
  Ничего не поясняя, махнули в сторону двери, висевшей на вывороченной петле. Язык засова выгнут, дверной косяк сщеплен глубочайшими зарубинами.
  Удалой альферес нашелся под столом. Плавал в пролитом вине, среди сброшенных объедков, битой посуды и утерянных вещей.
  ‒ Тяните! ‒ приказал Ферреро вайдам.
  ‒ Ты кто, дружище? ‒ не очень дружелюбны с ним подчиниться. Явился тут командовать.
  ‒ От капитана Кабреры, ‒ усмехнулся посыльный, потыкав пальцем в жетон, дальновидно прихваченный у кабо в караулке, пока тот спал жопой к проходу. ‒ Чего? По матушке пошлете?
  ‒ Ебало раскровяним, ‒ пообещали ему без всяких шуток. ‒ Нужен, сам доставай. Он нам в хер не уперся, возиться.
  Пришлось напрячься, самому выудить раба божьего на свет, опять же божий.
  - Эй! Матаморес! Слышишь меня? Свинья супоросная? К капитану, срочно. Одна нога здесь, другая там!
  Беарнец отреагировал резво, но лучше бы лежал бревном. Выхватил дэг и попытался выстрелить, причем угадав с целью. Ничего не подозревавший Ферреро обмер, глядя на направленные в живот черные стволы. Клац-ц-ц! Дуэтом сработал в пустую механизм разряженного оружия.
  ‒ Ха-ха-ха! ‒ зариготали вайды. ‒ Не усрался? А то штаны сымай, помоешь. Лекарь советует перед употреблением все мыть! Ха-ха-ха! Глистов не будет! Ха-ха-ха! А мы их и не будем! Ха-ха-ха! Тебя только!
  Ферреро зло пнул Матамореса в жирную ляжку. Тот лишь хрюкнул, не реагируя движением.
  ‒ К полудню к капитану, ‒ оповестил он вайд и убрался по добру поздорову. Приказ передан, остальное не его заботы.
  Поплутав с полчаса отыскал логово пушкарей. Караульный торчал у крыльца. Трезвый и не заспанный.
  - Иезавель где найти? ˗ спросил Ферреро. О скандальной альферес разное говаривали. И на расправу скора и на деньги щедра. Может чего и перепадет.
  "Не пизд*лину бы словить," ‒ сдерживал фантазии каталонец.
  Караульный вопросительно глянул на бриганда. "Мечта" грозила воплотиться гораздо раньше ожидаемого и в заведомо избыточной порции.
  ‒ Дону Мальдонадо, где могу увидеть? ‒ поправился Ферреро, сохранить лицо в буквальном и переносном смысле.
  - Надо чего?
  - От капитана Кабреры, - поведал посыльный самым миролюбивым тоном и для убедительности предъявил заветный жетон.
  - А ей что Кабрера, что римский папа, что король сицилийский. Один хрен!
  ‒ Тогда уж пизда! ‒ пошутил Ферреро будто за язык дернули, а может подлизаться хотел.
  ‒ Тоже-ть верно. На втором этаже она. Ежели тебя Эскобар пропустит, подымешься. Нет, на словах передашь.
  ‒ Сама-то в настроении? ‒ на всякий случай справился каталонец, иметь хоть какую-то информации, правильно себя вести.
  ‒ Она завсегда в настроении, коли с утра кого прикончит.
  ‒ И кого? ‒ насторожился Ферреро, обежав цепким взглядом двор. Конюшня, сарай, погреб.... Не видать свежей мертвечины.
  ‒ Первым будешь, ‒ прозвучала то ли шутка, то ли предупреждение.
  Гонец мысленно сплюнул. На всякий случай. С Матаморесом пронесло, а тут может не пофартить и конкретно.
  Двое ломовых приняли его на входе, не позволив рта раскрыть.
  ‒ С ним объяснишься, ‒ ткнули в главного.
  Эскобар выслушав пояснения каталонца, проверил у того карманы, дэг забрал. Не раздумывая, изъял и большой тесак, пристроил жетон на видное место и лишь потом пропустил.
  ‒ Шагай на верх.
  ‒ А там? ‒ уже не знал Ферреро куда ступить, где встать, не огрести по шее.
  ‒ Сюлли или Фьеска скажут. Громче топай, ‒ Эскобра оценивающе поглядел на каталонца и покачал головой. Где таких уродов набирают в роты? ‒ Морда чего не бритая?
  ‒ Когда? ‒ слабенько возмутился Ферреро. Дерзить себе дороже выйдет.
  ‒ Шагай, ‒ прогнал Эскобар, а ведь хотел что-то сказать.
  У Ферреро неприятно помягчело под ложечкой. Попросить передать? Но Эскобар уже отвернулся к приятелям. Метали банк. Отрывать людей от игры, верный способ нажить скорых и верных неприятностей. Зачем ему такое счастье?
  Поднялся на второй этаж. В широком коридоре пусто. Он замялся, предупредительно громко кашлянул. Постучал костяшками пальцев в дерево панели. Глядишь живые откликнутся. Вышла Сюлли. В кавалерийских сапогах, с кубком в одной руке и бутылкой во второй. На плечи накинут дорогой колет. Не военный. Такие носят жирующие торговцы скотом. Золотое шитье, фальш-пуговицы из яшмы, оторочка золотой нитью.
  - Чего тебе, убогий? - спросили глазеющего бриганда.
  - Так, это, - стушевался Ферреро. - Капитан Кабрера приказал доне Иез... Мальдонадо быть к полудню на воинском совете.
  - Тэльо нагрянул? ‒ с ленцой и оттяжкой хлебнула Сюлли вина. ‒ Пушек не слыхать.
  - Охрану на стене вырезали, - поделился безрадостными новостями каталонец. Говорил, а взгляд невольно сползал с обнаженной груди на безволосый лобок мориски. В штанах ворохнулось. Настойчиво. По серьезному.
  ‒ За этим шел? ‒ двусмысленно играла бровью Сюлли. Оттопыренный гульфик выдал глазастого с потрохами.
  ‒ Велено о совете обсказать. Сбор в полдень, у капитана, ‒ держался своей версии Ферреро. Чистая правда, но звучит как-то не убедительно. Убедительней звучало бы, на блядки заявился.
  Мориска еще какое -то время рассматривала Ферреро, потягивая вино через горлышко.
  - Эскобар! Эскобар! Какого хрена недоумки на этаже?
  ‒ У него пропуск, ‒ отозвались на крик.
  ‒ Какой пропуск? ‒ строго глянула Сюлли на посыльного. Тот в недоумении пожал плечами, дескать, ведать не ведаю о чем толкует.
  ‒ Какой еще пропуск? ‒ опять крикнула мориска.
  ‒ Такой. Штаны с него сними! ‒ загоготали внизу.
  Сюлли в сердцах швырнула кубок вниз. Вызвав новый взрывной приступ веселья. За кубком последовала бутылка. Резкий замах сбросил колет с плеч. Сюлли предстала в образе библейской Евы. Сапоги образу ничуть не мешали.
   - Услышан, - посопев на посыльного сделала жест ладонью ‒ проваливай!
  Не оглянуться стоило усилий. Его появление в зале вызвало новый приступ смеха. Больно рожа забавно выглядела. Как у голодного кота, которого не покормили, но салом по мусалам повозили.
  Отыскать Ла Марка пришлось обежать полгорода. На Ферреро, лезшего с расспросами, орали, пинали, даже пытались бить. Дошло до того, начавшие похмелятся, но еще не подобревшие, страшилы, погнались за ним по улице, грозясь отыметь сосунка во все подходящие для соития места, включая подмышки.
  Дом он все-таки отыскал. Постучался. Ему открыли.
  - Сеньора Ла Марка могу видеть?
  - Да, конечно, - впустила Ферреро заплаканная женщина.
  "Ни че так бабенка. Круглая, да смуглая," - одобрил посыльный внешность горянки. С чего зарёванна? Обычное дело. ‒ "Не ласково привечала."
  Бриганд проследовал за Эль в обеденный зал. За столом разговаривали старик и Ла Марк. С ними девушка. На взгляд Ферреро так себе.
  "Сухотная. Ни личика, ни задницы, ни титек за пазухой".
  За девушкой стоял азиат. Этому никаких прилагательных и отлагательных сравнений. Азиат и все!
  Общество никак не отреагировало на пришествие постороннего. Будто и не было его в доме.
  - Я посмотрю, - предупредил Закари. Не спросил разрешения, а именно предупредил, будто волен распоряжаться здесь всем. От предметов до живых людей.
  ‒ Вы сведущи в медицине? ‒ сам аптекарь относился к знаниям мавров предвзято. У них в светилах одни иудеи. А иудеев он на дух не переносил! В соседях ‒ они. Конкуренты ‒ они! Должен тоже им! Не повернуться! Не продохнуть!
  ‒ И весьма! ‒ заверил гасконец, подглядывая за манипуляциями Закари и реакцией девушки на них. Так мало надо светилась от счастья.
  "Она полна скрытых желаний," ‒ различимо Ла Марку. ‒ "И полна решимости их воплотить!"
  - Это после случая в саду, - пояснила Юзза, вытянувшись в свечку. Маленькая грудка едва выделялась под платьем. Но усилия понравиться, привлечь внимание уже чего-нибудь да стоят. - Упала с дерева.
  "Мы ей явно мешаем," ‒ свербело гасконцу отпустить какую-нибудь гривуазность. Однако, молчал. Сегодня он сыт во всех смыслах и от того выдержан.
  ‒ Давно? ‒ уточнил азиат. Для лекаря страждущий пола не имеет.
  ‒ Два года назад.
  Закари большими пальцами рук прощупал позвонки, мышцы. Нажимал ногтем, определить чувствительность кожи. Под его пальцами просто шея, а не тощенькая шейка тощей девицы, запавшей на него с полу-взгляда.
  Девушка прикрыла глаза, обратиться в себя. Оказывается столько всего можно вообразить, хмелея чужим прикосновениями. Сказки меркнут!
  Ла Марк сдержал усмешку. О лечении ли думает она?
  "Готов ручаться не совсем о нем!"
  - Мы показывались сеньору Дотти, он учился в столице и в Гранаде, - вздохнул аптекарь. - Он ничем не смог помочь девочке.
  - Сядь ровно. Расслабь руки, - попросил Закари. Чуть нагнул девушку вперед, потом влево и вправо. Покрутил ей плечи. Поднял поочередно руки.
  - Когда долго читаю или пишу, голова очень сильно болит, - пожаловалась Юзза Закари вновь приступить к пальпации шеи.
  Движения больших пальцев сосредоточились на одном месте. Азиат действовал с предельной тщательностью. Потом, не предупреждая, резко надавил. Громко хрустнуло. Юзза вскрикнула и захватила руками ладони азиата.
  ‒ Руки вниз! ‒ приказал бесчувственный лекарь и продолжал начатую процедуру. Взявшись с боков за основание черепа и под челюсть, поддернул голову девушки вверх и опять начал прощупывать шею. Результат вмешательства его не удовлетворил.
  ‒ Позже еще посмотрю, ‒ высказал Закари пожелание продолжить начатое.
  "Как непросто оказаться в его постели!" ‒ преисполнен легкомысленного сарказма гасконец. Он был готов поведать Юззе скольких желающих туда не пустили. ‒ "Она бы расстроилась," ‒ припомнилась Ла Марку Катарина Бекшегергель, отказавшая ему, но ничего не получившая от упертого азиата, несмотря на все свои ухищрения и опыт.
  ‒ Ваши усилия не напрасны, ‒ похвалил аптекарь врачевателя. Юзза держала голову прямо.
  ‒ Весьма поверхностно, ‒ не признал успех азиат.
  На этом дошла очередь говорить с заждавшимся каталонцем.
  ‒ Слушаю тебя, самый скромный вестник, из виденных мною за свою несчастливую жизнь, ‒ обратился Ла Марк к посыльному. ‒ Обычно они долбятся в дверь и тащат в дом грязь на сапогах.
  Ферреро непроизвольно глянул под ноги.
  "Не сильно-то и натоптал," - нашел он обвинения в свою сторону лишь от части справедливыми.
  - Капитан Кабрера просит явиться к нему по полудню, ‒ изложил он причину своего прихода.
  - И что понадобилось сеньору Кабрере от человека вышедшего в отставку? ‒ подивился гасконец вызову. Он допускал, от него могут потребовать обосновать самоуправство и самовольство, привлечения бриганд в личных и корыстных целях. Но не в одиночку же ему было штурмовать бастион торговца шерстью.
  - Ночью стражу на стене вырезали, ‒ выдал Ферреро свой вариант причины вспомнить капитану о гасконце.
  Ла Марка известие несколько успокоило. До его ли проделок, когда такое происходит под носом?
  ‒ Еще что? ‒ уточнил гасконец, заранее уверенный, у мурсийца виды на него.
  ‒ Только это, ‒ не опустился до домыслов каталонец.
  - Ладно, приду, ‒ согласился бывший альферес, угадывая для себя денежную работу. За неденежную он не возьмется. Быть добрым самаритянином в городе охваченном войной, занятие весьма рискованное. Что-то же должно окупать риски.
  "Замечательные времена наступили," ‒ теплело на душе у Ла Марка. ‒ "Деньги сами набиваются в кошель!"
  Разыскивать Борчаи безнадежно. Пронырливому мадьярину не сиделось на месте, пропадал в городе "конно, оружно, с сотоварищами.".
  ‒ Кто знает, где его носит. С вечера не являлся, ‒ обсказал ситуацию один из пандур. Приветливый чернявый молодой парень, возившийся с чересседельником. Чинил. Стыдобушка не уметь справу не сладить.
  ‒ Может со шлюхами в кабаке завис?
  ‒ Знаешь в каком?
  "Ищи теперь сволочь безносую!" ‒ разозлился Ферреро. ‒ "Не Иезавель ли пригрела? Сама-то не вышла узнать, мориску подослала. Любовь у них и хер до полу."
  ‒ Объявится, передай, к полудню капитан ждет, ‒ причин на этот раз каталонец не указал. Краток сделался.
  ‒ Передам, ‒ согласился пандур, продолжая починку.
  Время шло, дело делалось, оставалось разыскать Исасагу и капеллана. Лекарем можно пренебречь. О провосте вроде не заикались. Оба на совете присутствовали номинально. Дополнить круг благородий, но не влиять на принятые решения.
  Баннероль галисийца на доме он увидел случайно. Порадовался, повезло. Меньше ноги бить.
  ‒ Альферес здесь? ‒ проорал Ферреро на весь двор.
  В ответ из окна, под пьяный гогот и свист, в него пальнули из аркебузы. Промахнулись, выстрелили вновь и снова выругались. Приказали катиться подальше и швырнули бутылку. Пришлось уйти. Не блажить же на весь свет, вызывая альфереса Исасагу? Затруднения разрешились сто шагов спустя. В первой же темной подворотне. Матерый ветеран, из немцев, дотошно осматривал содержимое вместительной сумки. Владельца оной держал на мушке, тоже из ветеранов, но болгарин. Усы до груди висят. И не просто держал на мушке, а проводил дознание. По всем правилам военного времени.
  ‒ Куда бежал? ‒ неаккуратно били бедолагу по лицу. ‒ Куда, спрашиваю бежал, гнида?
  Пленник всхлипывал и скулил. Слезы и скулеж слабо действовали на сына подунавья и рукоприкладство не прекращалось.
  ˗ Капитан Кабрера сеньора Исасагу на совет вызывают к полудню, ‒ пояснил Ферреро, не думая вмешиваться. ‒ Где его найти, уважаемые, не подскажите?
  ˗ Наш альферес теперь с богом советуется, ˗ ответил ветеран, не отрываясь от ревизии чужого барахла. Ревизовать было что. Серебряная посуда, добрая одежа. Бабья и мужицкая.
  ˗ Как это? ‒ не понял каталонец.
  ˗ А так! Пристрелили дурака. Да кто? ˗ немец пренебрежительно сплюнул. ˗ Девка!
  Немного поразмыслив, Ферреро отказался искать капеллана, полагая совет прекрасно обойдется и без напутствия словом божьим. Он с легким сердцем устремился в центр города. Кабаки лучше, девки краше и следовательно его земляки там первыми в первых рядах!
  На лекаря наткнулся совсем случайно, за занятием не менее увлекательным, чем у ветерана-немца. Дега вешал какого-то бедолагу.
  ‒ Зачем было доводить да такого безобразия, ‒ будучи в подпитие, лекарь еле ворочал языком. Рядом на мостовой лежали несколько трупов из страшил.
  ‒ Это не я! ‒ открестился от обвинения несчастный. Он стоял на шатком табурете. Шея боржсца в петле, веревка перекинута через крепкий сук. Вопрос жизни и смерти решался пинком в неверную опору.
  ‒ А вот эти достойные люди утверждают обратное, ‒ указал лекарь на нескольких бриганд относительной трезвости и благовидности.
  ‒ Он сука! Сам выстрелы слышал! Сунулся сюда, а эта тварина парням карманы выворачивает.
  ‒ Наговор! ‒ отрицали вину в убиении и пограблении.
  ‒ Ecce Homo... (Вот человек!) ‒ выдал на латыни Дега, размахивая аркебузеттом. ‒ Что скажет второй свидетель! Altera pars! (Другая сторона!)
  ‒ Ага. Так и было! ‒ рыкнул бриганд, подбираясь выбить опору из-под ног висельника.
  ‒ Без самоуправства, пожалуйста. В моем присутствии беззакония не потерплю, а вне моего присутствия вверю ответственность за соблюдением прав и свобод каждого члена общества, вашей незапятнанной совести, ‒ Дега тяжко вздохнул, запыхавшись долго говорить.
  ‒ Мы по совести и судим! ‒ горячился свидетель, поскорее завершить дело.
  ‒ И так дилемма, ‒ наставлен аркебузет на бриганд. ‒ Обвинение настаивает на наличие corpus delicti (состава преступления) в деяниях обвиняемого, ‒ стволы сместились к висельнику. ‒ Защита, в лице самого обвиняемого, категорически с обвинениями не согласна. Не согласны?
  ‒ С обвинениями нет! Говорю же, не я! Они уже были мертвы, когда подошел!
  Дега кивнул ‒ услышан!
  ‒ Как быть? ‒ обратился он ко всему сборищу. ‒ Pereat mundus et fiat justitia! (Правосудие должно свершиться, хотя бы погиб мир!) Но! С одной стороны пострадать невиновный не должен, а с другой, виновный обязан понести заслуженное наказание! Поэтому..., ‒ тут лекарь увидел Ферреро. ‒ Чего тебе, милейший? ‒ и нацелил аркебузет в каталонца, поторопиться с объяснениями.
  ‒ Капитан собирает совет в полдень. Требует явиться, ‒ выдал скороговоркой Ферреро.
  ‒ Ну, раз наш капитан требует.... Явлюсь! ‒ отвел оружие Дега.
  Опасность миновала и каталонец остался присутствовать до конца намеченной экзекуции.
  ‒ На чем остановились?.. Ах, да!.. Dura lex, sed lex! (Закон суров, но это закон!) Обратимся в высшую инстанцию. Если можешь молись, ‒ сообразив, его не очень понимают, лекарь разъяснил. ‒ Суть в том. Omnium consensu (с общего согласия), я отхожу на тридцать шагов и произвожу выстрел, целясь в одну из ножек. Пусть будет вот эту, переднюю левую. Попаду, значит всевышний на моей стороне. Промахнусь, молитва несчастного услышана и он получил полное отпущение грехов, если был грешен. И на будущее! При нашей сволочной жизни, никогда не помешает иметь индульгенцию, не отвечать за содеянное вовсе. У меня таких две.
  Дега отошел на тридцать шагов. Два раза сбивался, возвращался и отсчитывал вновь. Справился.
  ‒ Если ты порядочный христианин, тебе нечего бояться, ‒ поднялось оружие в шаткой руке Дега. ‒ А если конченный злодей, закрывай глаза не закрывай, кара неизбежна! Dixi! (Я сказал)
  Грянул выстрел, суд свершился.
  ‒ Как видите обвинение было не обосновано, ‒ признал Дега, но несчастному от этого не легче. Пуля угодила в лоб, размозжив голову. ‒ Feci quod potui, faciant meliora potentes! (Я сделал все что мог, кто может, пусть сделает лучше.) Мне пора.
  Бриганды разошлись и Ферреро пристроился к их компании, засесть в кабаке.
  Вино рекой, жратва горой, срач на весь квартал. Орали песни, стреляли в стекла соседних домов, плясали до упаду. Каталонец участвовал во всем. Он изрядно набрался, ему набили морду, он набил, распили мировую, после чего был поставлен судьей в молодецкой забаве, боя на навахах.
  ‒ Dura lex... ик.... дура и есть, ‒ читал он павшими и лучшего заупокойного слова невозможно придумать.
  - Слышь? А может тебе шлюху? - спросили его щедрые приятели.
  - Давайте, - согласился он, молодецки жахнув еще вина. Налитое не прокиснет и другому не достанется.
  - Сейчас устроим!
  Ферреро провели на второй этаж, в одну из замызганных комнатенок. Остро воняло потом, ссаньем, пролитым вином и чем-то не особо ароматным. Его подвели к кровати, где спала потасканная баба. Спала раскрыв рот, громко похрапывала, ворочая белым языком. Одеяло сползло, ноги в разброс, вся "беда" лицом к клиенту и входным дверям.
  ‒ Вход к входу! ‒ обсмеяли "спящую красавицу".
  Бабу растолкали, объявить.
  ‒ Принимай, парня!
  ‒ Сдурели! Десятый уже! ‒ зашевелилась сонная шлюха.
  ‒ Будет одиннадцатым. Так глядишь и считать научишься!
  Та пыталась возражать, но её не слушали.
  ‒ В еб*ло хочешь получить? Это мы запросто устроим!
  Тем и уговорили.
  - Пользуй, - подтолкнули Ферреро к кровати.
  Он скинул камзол, спустил кальсес.
  - Дай гляну, - потребовал шлюха. - Незаразный? - и схватила за член. Грубо сдавила, досматривая одним глазом выделения из канала и сыпь на головке.
  - На вкус еще спробуй! ‒ сделалась смешной каталонцу осмотрительность утешительницы мужской плоти.
  - Не вкусней тухлой селедки! Шевелись, остряк, - затянули Ферреро в кровать.
  
  
  3.
  За устроенный доньей Агирре бунт, Кабрера сполна получил с краснощекой. Конечно, женственная податливость не шла ни в какое сравнение с буйной строптивостью хозяйки дома, но он умел довольствовался малым. Довольствоваться малым не значит отступиться, но выбрать сильную позицию, не проиграть. А проигрывать вдове он не собирался.
  Отпустив краснощекую и прибывая в некоторой степени умиротворения, Кабрера обошел дом с осмотром. Не торопливо, как обычно или следовало от него ожидать, а по-хозяйски, основательно. Заглянул в многочисленные кладовые и хранилища. Пересчитал бочки с молодым вином, осмотрел запасы выстоявшегося. Снял пробу, найдя его превосходным. На первом этаже: прошелся по кастрюлям и плошкам на кухне, подвигал стулья в столовой, в гостиной полюбовался фамильным серебром Агирре. Доглядел комнаты прислуги. За разведенный бардак (грязь, объедки и битую посуду) пригрозил кабо выселить кордегардию в конюшню. Тот гневу внял или сделал вид что внял. Выглядел очень убедительно, гарантировать надлежащий и скорый порядок.
  Второй этаж.... Примеряя к заднице кресло, посидел в кабинете. Полистал огромный фолиант Каталонского атласа. Не удержался открыть пару ящиков и заглянул в них. Обнаружив коробку с леденцами, чуть не расхохотался. Точно в такой, его бабка, прятала от него конфеты. Наивно пологая, у шалапутного внука не хватит ума отыскать сладости. Хватило. За недостачу его нещадно пороли, но он упорно продолжал таскать.
  Дом ему нравился. С тихими скрипучими ступенями лестниц, с узкими окнами комнат, сами комнаты большие и малые, массивные косяки крепких дверей, мебель удивительно к месту и удобная. Жилище Агирре оставляло ощущения надежности. В такие дома тянет вернуться. Жаль у него никогда надежного угла не было, возвратиться.
  Встречать альфересов Кабрера облюбовал гостиную. Уселся за большим столом, в удобное кресло, спущенное сверху. Камин теплил воздух. На дворе день, но жгли свечи, наполнить светом всякий закуток.
  Капитан коснулся повязки. В последнее время зудело снять надоевшую маскировку. Можно ли дому доверить свой секрет. Усомнился. Дом все-таки не его. И находиться ему в городе не более пяти дней. А то и меньше.
  Первым притащился Джинно. Выглядел итальянец полным дерьмом и чувствовал себя соответственно внешности. Выхлебанная пинта гарначи на самочувствии не отразилась. Вино переливалось в кишках, норовя выпрыгнуть наружу.
  - Долго идешь, - выговорил Кабрера, оглядывая потасканного эскудеро. Не сложно догадаться чему посвящено последние три дня жизни.
  - Занят был, - едва ворочал челюстью Джинно, не сблевать. Ноги плохо держали, но за стол не сел. Не встанет. Или уснет, уткнувшись мордой в скатерть, или раскиснет окончательно.
  - Приведи какого-нибудь местного попа, - распорядился Кабрера, налюбовавшись на бледного итальянца. Здоров, конь пить! И не сдохнет ведь, курвец! ‒ Не рядового. Повыше чином. В идеале настоятеля.
  ‒ Попа? ‒ пытался сообразить эскудеро чего от него требуют. И так ли это срочно и важно, кинуться исполнять, когда не то что кинуться, ни стоять, ни сидеть не можешь. Лежать и то не ворочаясь.
  - Попа, ‒ подтверждено итальянцу. ‒ И живей!
  Наконец сказанное страдальцем осмысленно.
  - Не стоит говнякаться с церковниками. Здесь они в силе, - остерег Джинно. В Алиасе капитан приказал потрясти бенедиктинцев. Но там равнина. Место другое, время другое, люди другие. В горах ситуация разниться. Бунт ответно бы не получить, потревожив длиннорясых.
  ‒ Твое дело привести, ‒ не пустился в напрасные разъяснения Кабрера. Героическая смерть на руинах заштатного городишки окраины мира, в ближайшие планы не входит. За то входит раздобыть денег и договориться со свевами попасть в Лиминэ. Как-то так. ‒ Остальное тебя не касается. Отправляйся.
  Джинно выполз из дома и дав слабину обрыгал крыльцо желчью с не пошедшим впрок вином.
  ‒ Неее..... Сдохну, ‒ проворчал эскудеро, представляя какого будет проводить розыск. ‒ На хер все, ‒ сжалился он над собой и отправился отлеживаться. Пару часиков обязательно, прийти в человеческий вид.
  Альфересы собрались к полудню, запоздав не больше обычного. Их опоздание нисколько не сказалось на благодушии мурсийца. Он проявил просто ангельское снисхождение к нерасторопности подчиненных.
  Не отстраниться окончательно исполнять капитанские обязанности у Кабреры причин немного. Пока люди отвлечены и заняты, меньше глазеют по сторонам, подмечать и лезть с вопросами. Особо смекалистым не трудно сообразить, оборона города занимает командование в последнюю очередь. Отсюда сразу же вопрос, а что тогда в первую очередь занимает их капитана? Переговоры со свевами тема скользкая. Захотят ли еще договариваться и сколько заломят договориться. По хорошему следовало убраться из Борхи до королевского штурма. Но хорошего в последнее время все меньше и меньше. Захват Борхи, мятная пилюлька, подсластить горечь бегства и поражений. Даже не ложка меда в бочке дегтя, почувствовать сладость.
  Иезавель дергана и зла, только что не кусается. Матаморес придремывал, отравляя окружающее пространство перегарищем, чесночной колбасой и козлиным потом. Ла Марк вызывающе цветущ и свеж, поскольку никакими обязательствами более не обременен и не связан. В принципе его присутствие на совете чистая формальность. Он формальность и соблюдал. Борчаи собран и готов к любой драке. Венгр напоминал бестолкового охотничьего пса, которому достаточно скомандовать ату! Ему едино кого трепать. Придется ли по зубам дичь, у него такого вопроса не возникало. Не пугало и потерять зубы. Вместе со шкурой. Лекарю ‒ притащился все-таки, любопытен сам процесс совета. Как любопытно ребенку, тонущая в патоке муха. Или мышь в мышеловке. Он хмельно щурился на каждого из присутствующих и что-то бормотал под нос. При достаточно остром слухе можно разобрать.
  ‒ Сучка.... Дурак.... Еще больший дурак... Зануда...
   Шёллер мрачен. С перепою ли, настроению ли, непонятно. Весь что сжатый кулак.
  ‒ Начинайте капитан, ‒ обратился Дега к главе совета с просьбой от имени всех.
  - Исасага где? - тянул Кабрера дождаться галисийца, высказать о нем нелицеприятное.
  - Сомнительно что покойник скажет путного. Живой не баловал умными речами, чего хотеть от мертвеца? - плеснула ядом раздраженная Фрина.
  Кабрера в недоумении оглядел присутствующих. Что сейчас сказано? Шутка такая?
  - Свидетельствую справедливость слов доны Фрины, ‒ подтвердил Дега. ‒ Лично осматривал тело. Если что башку ему... пхххх!.. Не я! Ха-хи-хи-хи!
  Вопрошающий взгляд перебежал к провосту. За объяснениями и подробностями. Шваб добавил.
  ‒ Он позволил сделать это с собой.
  Издевательство, а не объяснение! Подробностей нет и в помине. Да и нужны ли они кому из собравшихся? Не тот человек копытить землю вокруг случившегося, рассыпать ахи-вздохи.
  ‒ С капелланом что? ‒ настороженно справился Кабрера, подавшись не лучшим предчувствиям. На войне неприятности малыми не бывают. Там где кровь и смерть, все в превосходной степени, по количеству и качеству.
  ‒ Отстали от жизни, сеньор капитан. Не следите за новостями, ‒ вполне серьезно обвинил лекарь. ‒ Мы теперь и без капеллана. Не поделил монашек с нашими славными парнями. Раздел произошел не в его пользу. Никогда бы не подумал, что дефлорация это насаживание на жердь, ‒ и хмельно лыбясь подмигнул Борчаи. Не потомков ли Влада Цепеша Колосажателя работенка?
  ‒ Все зло от баб, ‒ буркнул Матаморес, прорвавшись сквозь хмельную дрему. Не открывая глаз, слизнул сонную слюну с уголка губ и засопел.
  ‒ И дурные болезни, ‒ дополнил гасконец. Капеллан не был приятным человеком, к тому же выдавал себя за англичанина. Уже повод истинному французу его праведно не любить. Так что если Рогулец прямиком отправился в ад, следует пожелать ему легкой дороги.
  От благодушия Кабреры не осталось и следа.
  ‒ Провост!? Что происходит? ‒ желали услышать не подробности, а вменяемый анализ событий.
  ‒ Разберусь, ‒ заверил Шёллер, не отыгрывая ни лицом, ни речью рвение докопаться до истины смерти капеллана. Его слова скорее убеждали в обратном, ему глубоко плевать на смерть шляхтича. Он бы руку пожал и денег заплатил, тому кто Рогулеца извел.
  ‒ Срок! ‒ потребовал Кабрера конкретики. Общие фразы его не удовлетворили.
  ‒ Расследование только начато. Виновные понесут наказание, ‒ в речи провоста кислотное пожелание капитану сменить тему или идти... вслед за капелланом.
  ‒ Когда? ‒ раскалялся мурсиец на Шёллера.
  ‒ Давайте займемся делами живых! ‒ попросил Ла Марк. ‒ Время, как я понимаю, дорого всем.
  Кабрера приложил усилия успокоился. Отдать должное, получилось взнуздать гнев и желание непотребно орать. Непонятно с чего завелся? Двумя недоумками меньше? Так себе потери.
  ‒ О происшествии на стене все осведомлены? ‒ поднялся Кабрера из-за стола. - К сегодняшнему вечеру навести порядок! Три дня прошло! Считать умеете? Прошло!.. Матаморес! Заберешь часть людей Исасаги под себя. Прометешь городишко, что добрый мельник амбар. Мне нужны порядок и тишина!
  ‒ Как на кладбище? ‒ не изменил своей манере Дега, влезать куда не просят.
  ‒ Именно так! ‒ согласился Кабрера. ‒ Вешай всех кого застукаешь с оружием. Вешай! Деревьев хватит! Иезавель! Стена за тобой. И пушки и требуха к ним. Понадобятся люди, кого не повесят ‒ в твоем личном распоряжении. Приведи стену в надлежащий вид! Не забывай, у Тельо хватит пушек раскатать округу в пыль и прах! Борчаи! Центр города за тобой! И сегодня, и завтра, и третий день. Ни драк, ни пожаров, ни пустой стрельбы! Тихо должно быть! Сеньор Ла Марк я помню наш с вами уговор. Вы его выполнили, выполню и я. Но для начала предложу провести от моего имени переговоры с местным консехо о выплатах в пользу рот. Двадцать процентов откупных ваши. Вне зависимости от договоренности. Хоть на сто тысяч, хоть на полмиллиона. Когда притащится Тельо и иже с ним, возможность удрать отсюда только одна, в Лиминэ. Даже с помощью вашего ловкого приятеля трюк не повторить. Придется покупать право прохода. Потому деньги у нас должны быть. Самое меньшее тысяч сорок. Роту передайте Олагуэру. Вы с ним знакомы. Разрешаю оставить в качестве личного сопровождения человек пятнадцать. Вы согласны?
  ‒ Звучит заманчиво. Особенно в части тридцати процентов сбора в мою пользу, ‒ подправил соглашение гасконец, спросить лишнего. Лишнее как правило лишним не оказывается.
  ‒ Двадцать пять! ‒ скорректировал Кабрера. Обычная практика ни вашим ни нашим и по рукам!
  ‒ То же не плохо, ‒ удовлетворился предложенным Ла Марк. Его так и подмывало хлопнуть в ладоши и потереть ими. Что я говорил! Поперла денежка!
  ‒ Надеюсь на ваше не здравомыслие, но вашу изворотливость, ‒ произнес капитан. ‒ Избыток времени не наблюдается. Дней пять не больше, изыскать возможность выбраться отсюда. К сожалению, просто все здесь вывернуть наизнанку не получится. Не связываться с Испанской Фемидой, свевы нам откажут. Потому деньги нужно получить, а вот выпускать кишки и лить в глотки расплавленный свинец, лучше отказаться.
  ‒ Я понял вас, ‒ покладист гасконец обещать дипломатию, политес и обхождение.
  Кабрера прижог совет взглядом. Заткнуть вопросы. Очевидно плохо старался.
  ‒ Слушая вас дона Фрина.
  ‒ Не услышали подробностей о свевах.
  ‒ Вы услышали достаточно. Но кому мало, поясню, ‒ Кабрера взял паузу. Посчитал это необходимо. Придать его словам хоть какой-то вес. ‒ Начинать вести с ними предметный разговор, нужны деньги. Сторговать нашу оппозиционность Филиппу Третьему не выйдет. Выгодней им продать свою лояльность к нам. Хорошо бы заиметь какой-то аргумент избежать обмана с их стороны. Тюрьмы во всех странах одинаковы. В них кормят паршиво и из них редко выходят, ‒ и не удержался съязвить. ‒ Вряд ли на кого-то из нас позарится комендант спать и кормить из своего кармана. Про вас, дона, не говорю.
  Вместо убийственного уничижения получил милую улыбку. Ах, как я вас понимаю, сеньор Альваро. Улыбка капитану не понравилась. Весьма.
  ‒ Не поздно? ‒ добивалась ответа Фрина. Её мнение темнит капитан. Многое не договаривает, а про то что говорит, каплю, но привирает. Потому и изволит плоско шутить.
  ‒ Лучше поздно, чем никогда. Но проблема в том к ним не с чем идти.
  ‒ И когда собираетесь договариваться? ‒ выпытывали у мурсийца.
  "Не её интерес!" ‒ отказано женщине в дальновидности. ‒ "Или её?" ‒ тут же грызли сомнения.
  Капитан перевел взгляд на Борчаи. Им есть о чем поговорить и о чем договориться.
  "Ему не откажешь в разумности," ‒ похвалил Ла Марк мурсийца. Гасконец уверен, темнит тот, причем темнит, рискуя. ‒ "Для того ли денежку собираем? А?"
   Закончив совет, Кабрера поднялся на второй этаж в кабинет бывшего хозяина. Погруженный в свои мысли дважды открывал какую-то затасканную книгу.
  " ...Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо они как трава, скоро будут выкошены, и, как зеленый злак увянут*!" ‒ предупреждал наивный автор.
  Книга полетел в угол. Кабрера в мрачном настроении уставился на картину, на стене напротив. Разглядывал не все полотно, только часть. Из белоснежных облаков за делами людскими наблюдал пухлый розовощекий ангел и грозил крохотным пальчиком.
  Время тянулось, но мурсиец терпел его медовое течение. Он умышленно не смотрел на часы, но непроизвольно вслушивался в их ритмичный ход. Тик-так. Тик-так. Будто играли в неведомую игру, делая скорые ходы. И он в этой игре за ходами не поспевал, абсолютно.
  В коридоре толкотня и шум.
  ‒ Куда сука, длиннополая! Сюда ползи! ‒ дверь открылась и Джинно втолкнул растрепанного и растерянного монаха. Судя по виду монастырский келарь или библиотекарь.
  ‒ Этот сойдет? ‒ подтолкнули монаха в спину. Тот едва от тычка не растянулся на полу.
  ‒ Сейчас узнаем. Выйди, ‒ выпроводили эскудеро. Лишние уши не к чему. Если интересно, а итальянцу сделается интересно, пусть сам разнюхивает. Главного ему сказать некому, а выведать не у кого.
  Джинно без лишних вопросов отправился за дверь.
  ‒ Жди внизу! ˗ опередил мурсиец не смыться итальяшке в кабак.
  Оставшись один на один с монахом, Кабрера обошел его вокруг на несколько раз.
  - Доводилось бывать в Лиминэ? ‒ начал расспросы мурсиец.
  ‒ Да, сеньор, ‒ затряс головой испуганный келарь.
  ‒ А в церкви Святого Мартина? Есть там такая?
  ‒ На площади Санчо Великого. Брат Симон досматривает, ‒ торопился с ответами монах, насмотревшийся за три дня на безобразия бриганд.
  - Только он? ‒ постепенно вгрызался Кабрера в нужную ему тему. Вызнать необходимо все и доподлинно.
  ‒ Более никому не дозволено, ‒ с каким-то облегчением, будто гора с плеч, оповестил келарь капитана.
  ‒ Что так?
  ‒ Матушка его из тех мест. Свевы ему и не возбраняют. Почитай самолично лет тридцать служит. Еще аббатом Савсанием приставлен. Не порядок, но более нет в город допущенных из духовенства.
  ‒ Чем там занимается?
  - Крестит, венчает, поминальные службы ведет, исповедует. Все что положено.
  ‒ Он же простой монах? ‒ изумился Кабрера. Ему, человеку от церковных дел далекому подозрительна, привилегированность монаха, пусть и уроженца тамошних мест.
  ‒ Некому более крест сей нести. Свевы. Не оставлять же паству искушаться еретиками. Вот брат Симон вместо пастыря досматривает.
  ‒ Справляется?
  ‒ С божьей помощью, ‒ спрятал монах за слова не уверенность в талантах единоверца. ‒ Другого-то нет. Даже если этот плох.
  - Значит брат Симон.... Джинно! - рявкнул Кабрера.
  Скучающий итальянец, не сразу, но появился.
  - Отправитесь за братом Симоном. Он покажет, ‒ подтолкнули в спину келаря. ‒ Живо того ко мне!
  Полученная информация, пускай и жалкие крохи, но крохи важные, подтверждала сказанное Зюссом. Оставалось только дополнить важными подробностями, предпринять соответствующие шаги. Или же повременить их предпринимать, до наступления более ясного понимания их последствий. На нем все еще клятые роты, и что вероятней всего, где-то под боком, притаился иезуит. Одно дело тащить в Лиминэ весь табор, другое просочиться самому, с минимально возможным сопровождением. Ферреро, Олагуэр, Борчаи. От Матамореса ничтожно толку. Он способен лишь скомпрометировать, а ссориться со свевами крайне нежелательно. Лекарь слишком хитер. Ла Марк еще хитрее. Провост ни к чему. Человек с путанной биографией, всегда подозрителен. Никогда не узнаешь о нем правды и вымысла. Причем вымысел не сам по себе, а с опять же, непонятной выгодой. Кому? Самому Шёллеру или тем, кто за ним как за ширмой. Но более всех он настроен против Фрины. Вот кто способен доставить огромное количество неприятностей. Умна и вооружена. Пушкари и этим все сказано.
  "Не отстанет...," ‒ всплыла мрачная мысль с не радужными перспективами. Приживется или мелькнув, канет в небытие?
  Он повторил мысль вслух, не убоявшись чужих ушей. Не убоявшись самой мысли, потому как мысль не так коротка как прозвучала. И оставшееся не озвученным, Кабрера принялся обдумывать с поразительным тщанием. И в размышлениях настойчиво прослеживалось желание неких превентивных мер, от заполошенной бабы избавиться. Чем скорее, тем лучше.
  Отзвонили вечерю, когда Джинно буквально приволок упирающегося сухого что палка старика. Проклятый монах спрятался и только прибегнув к угрозам насилия, удалось подвигнуть перетрусивших братьев выдать схрон. Джинно съездил Симону пару раз по физиономии, сбил на землю и хорошенько оттоптался, сгоняя злость и остатки похмелья.
  Кабрера вновь выпроводил эскудеро, остаться с монахом наедине. Итальянца очень заинтересовали беседы капитана с келарем. О чем можно говорить? Он попытал предыдущего гостя и уяснил следующее, старика почему-то интересует церковь Святого Мартина. И то что собирается податься к французам брехня. Лиминэ не промежуточная точка, а конечная. Он давно бы свинтил, но граница на замке и мало вероятно что свевы бриганд примут. Оптом или в розницу. Оттого старикан ищет способа пролезть за кордон, уподобившись ящерице, оставив "хвост" в виде рот, королевским батальям в качестве откупного. Что ему делать в Лиминэ? Поделиться секретом, не дождаться. Прожорливая щука желает все сглотить в одну пасть. Следовательно предстоит определить способ, с какого боку ухватить свой кусок.
  "Святой Грааль разыскал? Не иудей ли шепнул?" ‒ припомнил Джинно странную историю с пленником Ортиса. В сознании корыстного итальянца секрет церкви Святого Мартина солидно приобрел в весе, отклонившись от первоначальной догадки.
  Не болтаться под дверью, вызывая ненужные подозрения, эскудеро отравился к охране, играть в кости. Играли не на деньги ‒ надоело, а на служанку. Бедняжку сложили в позе "улья". Лодыжки и руки привязаны к изголовью кровати. Выигравший получал приз во временное полное распоряжение, либо переуступал за деньги возможность попользоваться менжей кому-то из менее удачливых игроков и зрителей.
  Кабрера с точностью прошлого раза походил вокруг монаха. Этот не стоял столбом, а дрессированным псом крутился вокруг своей оси, не рискуя допускать себе за спину. Близкое общение с бригандами оставило строго негативное впечатление. Болели ребра и кровянил анус.
  - Отвечай кратко и по существу, бываешь Лиминэ? ‒ в голосе Кабреры истинно военные нотки. Кто начинал с низов, сполна освоил искусство драть глотку.
  - Да, сеньор. Каждый месяц по три дня. А на Рождество, Святую Пасху и в день Святого Мартина по неделе, ˗ перечислил монах сроки служб и прибывания.
  ‒ Без сеньора, ‒ пожелал Кабрера ускорить ответы, отбросив принятые вежливости. - Один ходишь?
  - До городских ворот сопровождает двое братьев. Помогают с поклажей.
  - Сколько добираться? ‒ добавлено резкости словам, шевелить языком монаху.
  - С утра выехать, к вечеру там.
  ‒ Входишь свободно? Повозку досматривают?
  ‒ Мзду взымают малую. Треть от положенной. Себе на вино, ‒ развернуто ответил монах, не уложившись в требование.
  ‒ Братия что? ‒ зыркнул Кабрера недовольно.
  ‒ Гонят их.
  ˗ Кого еще впускают? Своих, чужих, знакомых? За деньги? Под поручительство? По знакомству? К родне? Рассказывай!
  ˗ Меня знают, потому пускают. Про сбор сказывал. Брату Иосифа, однажды меня подменял, дозволили войти. Давно было. До войны Бурбона за французскую корону.
  ˗ Не телись, говори-говори!
  ˗ Торгаши гильдии пошлину въездную платят в половину. Но товар их крепко смотрят. Не много, но торговлю ведут. Раньше дела обстояли лучше, но ныне времена такие...
  ‒ А какие ныне времена, на них ссылаться? ‒ осерчал Кабрера. Монах в сущности прав, дерьмовые времена. Ни порядка, ни заработка, ни просвета смуте закончиться.
  ‒ Война, сеньор. Она заставляет быть осторожным. К тому же не секрет, испанский король мнит подмять Наваррскую вотчину Бурбонов, ничего не оставив Генриху.
  ‒ И свевы потому бдят и осторожничают?
  ‒ Они подданные Наваррской короны. Их больше устраивает Бурбон. Далеко, в здешние склоки не вмешивается, а Филипп глотки сразу передавит. Не сам так Альбу пришлет.
  ˗ Кроме торгашей кого?
  ˗ Ремесленникам, мастеровым добрым всегда, пожалуйста. Если проездом, расспросят подробно куда и зачем. Бабам вовсе не препятствуют, хоть монашкам, хоть благочестивым, хоть грешницам. Остатних неохотно. А сейчас наверное и вовсе завернут. Кого пропустят, без серьезной причины в городе ни на день не оставят, дальше выпроводят. Военных и крепко при оружии только по одиночке и то не всех. Бумаг никаких не признают.
  ‒ Давно так?
  ‒ А как войну затеяли, с той поры и острожели вертать с порога. Им ни с Бурбоном, ни с Испанцем ругаться не с руки. С торговли живут, кормятся.
  Открытие не из приятных, но Кабрера продолжал расспрашивать.
  - В городе что делаешь?
  - Служу в церкви Святого Мартина.
  - И не противятся? ˗ подивился мурсиец. Католику у гугенотов нет запрета служить?
  - Приказ короля. Пока терпят. Камнями не бросаются, но и воды, случись попросить, не подадут.
  ‒ Народу много службы посещает?
  ‒ Сорока душ не наберется.
  - Церковь старая? Хорошо сохранилась? ‒ стал торопиться с вопросами Кабрера, теряя терпение.
  - Сказывают при Гундемаре-готе. Церковь самая обычная. Неф да колокольня. Колокол лет сто назад утратили, в било бьем. С одной стороны кладбище. Там братия своих хоронила. С другой сад, его почитай не осталось. Все могилами свежими занято. Свевы не дозволяют хоронить на своей земле, не по их обычаю и вере. Раньше ограда вокруг церкви стояла, сняли. Ворота одни ветер охраняют, ‒ рассказывал монах с обидами. Не за себя. За веру. Мало таких. Из последних изживает век свой тяжкий.
  Теперь Кабрера не перебивал и не подгонял монаха, готовился спрашивать.
  ‒ Церковь особая, свевам с ней возиться?
  ‒ Из-за кладбища не трогают. Считают, нельзя могилы без досмотра оставлять. Да и мертвым оскорбление. А храм обычный. Старый. Алтарь с барельефами, хорошей рукой тесан. Витраж с обликом святого. Заря светит будто живым румянцем подернется. Фрески по стенам и потолочью сохранились. Двери каких и в Риме не сыскать. С благочестием и искусностью сделаны. Резьбой покрыты.
  - Что за фрески? Что на них? - подбирался и подбирался Кабрера к главному для него.
  Монах задумался на минуту, напрягая старческую изменчивую память.
  - По святым книгам писаны. Над входом символы.
  ‒ Символы? ‒ екнул под сердцем у Кабреры и сделалось жарко и потно.
  - Сколько не смотрел, не смог понять, к Писаниям начертано или к какой иной святой книге. Скудоумен, не разобрался, ‒ пожаловался монах. ‒ Кого не спрашивал, тоже не сведущи к чему написаны.
  - Ладно иди, - дозволил Кабрера, желая остаться один, но предупредил. - Но ежели завтра куда-нибудь запропастишься, вздерну всю братию прямо в молельном зале. А потом прикажу, разбить монастырь из пушек. До праха. Надеюсь ты меня услышал?
  Заготовив официальную бумагу Кабрера выдернул Джинно из кордегардии. Итальянец прибывал в приподнятом настроение. Два выигрыша. И оба перепродал. Лезть на измочаленную девку брезговал. У одного из счастливчиков побывавших на ней, просел нос и сиплый низкий голос. У другого гноились глаза, текло из ушей и губы обсыпаны краснотой.
  - Утром заберешь Симона и отправляетесь оба в Лиминэ, ‒ наказал Кабрера, передавая итальянцу документ.
  - Людей брать? ‒ играл равнодушие эскудеро. Тащиться куда-либо ему не хотелось, но хотелось узнать что за возня устроенна капитаном.
  - Довольствуешься его обществом. В городе сам найдешь или через него, альгвасила, алькальда, маркграфа, кто там командует тамошним сбродом, и попросишь прохода или службы под их рукой. Бумага ‒ доверенность вести переговоры от моего имени и совета рот. Скажешь, спасаемся от притеснений короля Испании. Уповаем на их христианское милосердие. Готовы послужить Наваррской короне оружием или внесем средства в казну города.
  Последнее предложение вызвало у Джинно понимающую ухмылку.
  - А они в наличии? Средства?
  Для него милосердие из категории последнего удара, не мучить жертву. Не сказать, что неправильное виденье. Уж больно в разрез с общепринятым. Опять же смотря где и у кого.
  - Твое дело договориться. Королевское прощение нам не грозит, а Тельо скоро объявится. И не за ради посвятить нас в рыцари Калатравы, - Кабрера протянул эскудеро кошель. - Возьми. Здесь две сотни. Спросят, больше обещай.
  ‒ Сколько?
  ‒ В разумных пределах.
  ‒ У каждого это по разному.
  ‒ Торгуйся! Прибрали же пол-мира твои соотечественники. Чем ты хуже? Податься нам некуда и не к кому. Только к свевам и через них уже в Наварру и дальше, на побережье, отплыть куда. Либо во Францию, к Бурбону под лилии, либо севернее.
  - А поп мне зачем? Лучше пару аркебузиров.
  - Не лучше. Его знают и в город пускают. Не тыкаться тебе слепым котенком, вот зачем. Заодно будет поручителем твоей благонадежности.
  ‒ Если свевы откажут?
  ‒ Для того тебя и отряжаю, договариваться. Законным или частным порядком. За всех или за десятерых или за пятерых. Я не представляю чего они захотят. Съездишь и узнаешь. И договоришься! Путь не близкий. День туда, день обратно и сколько-то на месте. Монаха на лошадь посади. Иначе и недели не хватит доползти.
  Кабрера подождал, будут ли вопросы. Итальянец по природе сообразительный малый. Нос бы еще меньше свой совал куда не просят. А ведь сунет, сучонок! Хватит ли разнюханного сделать соответствующие выводы? Сказать категоричное нет, слишком самоуверенно. Сказать да, не перехвалить ли его?
  - Вернешься, сразу ко мне, ˗ дополнил наказ Кабрера, провожая до дверей, чего никогда не делал. ˗ Где бы ни был, чем бы ни занимался. Сижу в сортире, не постесняйся, побеспокой. Сплю ‒ разбуди. Обедаю ‒ оторви от ложки. На бабе прыгаю, ссади, значит!
  За окном на город падала ночь. Опять стреляли, что-то полыхало, выбрасывая высокие языки пламени. Кабрера пристыл к окну. Должно ли его выходки подчиненных беспокоить? Не должны. Что тогда?
  Порой дерьмо, упрятанное в сознание любого из живущих под солнцем, выбирается из самых потаенных глубин. Явившись, оно не покажется чем-то особенно предосудительным. Ни разу ни похвальным и ни нормальным, но и не вызовет острого ощущения ущербности, инаковости, не присущей роду людскому, оказаться хуже того, что о тебе думают, хуже того что знаешь о себе сам, хуже что можешь представить. А представить можешь многое. И воплотить соответственно тоже.
  Кабрера вызвал караульного. Не брав, не виден, не античен, но смышлен.
  ‒ Мурсиец?
  ‒ Из Эстремадура, сеньор капитан.
  ‒ Один хер. Барашка вязать умеешь?
  ‒ Доводилось, ‒ понимающе ухмыльнулся караульный, озорно блеснув глазами. ‒ Чего хитрого-то!?
  ‒ Донью Айноа. Хозяйку дома. Ко мне в спальню, ‒ Кабрера кинул эстремадурцу золотой. И за работу и заткнуть рот. ‒ Полчаса тебе управиться.
  Оттягивая время, Кабрера спустился на кухню в поисках вина. Бутылку забрал с собой. Пил из горлышка. Настроение такое было. Пить. Именно из горлышка. Память первородного греха. Будучи сопливым мальчишкой именно так и вылакал первое свое вино. Блевал, не без этого, но забыть первое ощущение... что-то с родни с полетом. Не прыжка сверху, а именно полета. Когда кажется легко паришь над землей, водой, снежными вершинами и морем, ныряя с высоты, сбить пенную шапку с крутой волны. Теперь такого чувства вино не вызывает. Странно это. Пока молод и неопытен испытываешь голод и жажду жить, хватая ненасытной рыбой все подряд. С годами пресыщаешься и уже нет той охоты и жажды. Вкус опреснел и аппетит угас.
  Он пил вино, отгрызал сыр от большого куска, объедал большущий окорок. Не голод утолил, брюхо набил, радости не ощущая. Опять вспомнился Витто Лишай и Хулио Мантаро, тщедушный алебардщик из Гранады.
  "Повкусней жевалось," ‒ признал Кабрера. Или тогда он просто хотел жрать и жить? А сейчас? Сейчас что? Вопрос остался без ответа. Самому себе отвечать много трудней, чем кому-то. Соврать-то не можешь, а совравши не выгадаешь.
  Его отвлекли от еды и дум.
  ‒ Капитан? Как просили, ‒ доложил эстремадурец.
  Кабрера покивал головой. Да-да, помню.
   Поднялся в спальню. Донья Агирре лежала на коротенькой лавке, лицом вниз. Руки и ноги туго привязаны к ножкам. Платье на спине разрезано. Спина и ягодицы обнажены.
  ‒ Жалкое ничтожество! Убийца! Распутник! ‒ дергалась Айноа в стремлении освободиться. ‒ Гореть тебе в аду!
  Кабрера, черным вороном над добычей, сделал круг. Осторожно вылил на обнаженную спину остатки вина из бутылки. Тоненькая струйка зашлепала по белой коже, растеклась по бокам. Часть скатилась вдоль позвоночника, собралась в озерцо чуть повыше венериных ямочек.
  Беззащитность и беспомощность выводили Айноа из себя. Она была сильной женщиной и не давала спуску никому. Даже покойный муж, сволочь и тиран, считался с её желаниями и мнением. Не всегда. Но часто. Чаще, чем стоило добропорядочному главе семейства, потворствовать прихотям вздорной жены.
  Капитан провел женщине по волосам. Коснулся уха, шеи, обвел пальцем контур лопатки.
  ‒ Не смей ко мне прикасаться, подонок! ‒ грозна и непримирима Айноа.
   Кабрера наклонился выпить вино со спины. Всего глоток, но и он не принес новизны. Ни пряности вкуса, ни остроты желания. Повозил носом, вынюхивая запах. Вино и плоть ‒ лучший букет, какой вообразишь.
  ‒ Накажут тебя Небеса! Накажут! ‒ обещано капитану.
  Палец заскользил от лопаток, извилистой дорожкой спустился по позвоночнику к меж-ягодичной впадине. Остановил, дразнясь шевелением в теснине.
  ‒ Мурсийский ублюдок! ‒ задергалась женщина. Свободы почти нет, но и ту малость, что предоставляли тугие узлы, она использовала. Донья Агирре ни на миг ни смирилась со своим безысходным положением и тем, чем оно ей грозило.
  ‒ Было бы грешно думать будто я французский дофин, ‒ спокоен мурсиец гневу женщины.
  Он специально встал ей видеть. Стащил с себя балдрик, сбросил камзол, расшнуровал гульфик. Подумав скинул обувь и обнажился полностью.
  ‒ Нечто сакральное.... Взять женщину убитого тобой врага.
  ‒ Пропади ты! Убирайся в ад! ‒ дергалась донья Агирре, беззащитная и доступная.
  Кабрера присел приблизив лицо. Снял повязку, увидеть женщине змеиный зрачок глаза.
  ‒ Рассказать тебе о нем?
  
  
  5.
  Хочешь превратить жизнь подчиненных в ад, поставь над ними командовать бабу. Иезавель жестко взялась наводить порядок. Причем не взвалила тяжкие труды на собственный горб, а разумно распределила. Мехия, Шабль, Гонгур ‒ вот кому выпало разгребать дерьмо после трех безумных дней Herrenrecht.
  Фламандца Гонгура выцепили в борделе, набили морду и поставили перед грозные очи Иезавель.
  ‒ Напомнит тебе чего я не люблю? ‒ очень дружелюбно спросили мастера порохов. Тот шмыгал свернутым носом и сглатывал кровавые сопли. Скулить и стенать бесполезно. Не жаловала Иезавель жалобщиков. Не упирался бы, обошлось бы без зуботычен. Оказали вежество и уважение. А заерепенился ‒ получи!
  ‒ Не стоит, ‒ сразу отказался Гонгур. Последний раз от подобных объяснений ссался кровью две недели. Сама дона не замаралась приложиться благородной ручкой, Эскобар кулаки отбивал.
  ‒ Каменщики, плотники, кузнецы, уже должны работать. Сказать где возьмешь? ‒ чуть ли не обнимали страдальца, выказать расположение.
  ‒ Найду, ‒ твердо заверил Гонгур, не повелся на дружелюбие. Помнил о кровавой моче.
  Шабль, с красными похмельными глазами, пришел сам, не дожидаясь посыльных или особого приглашения. Чутье у него лучше собачьего. Только у псины на дичь, а у бретонца на неприятности, от которых лучше не бегать. За "высокие горы" не убежишь, поймают шкуру снимут. На барабан натянут и самого же выбивать дробь заставят.
  ‒ Помниться раньше ты занимался поставками леса, пеньки и парусины на верфи? ‒ копнули прошлое Шабля.
  ‒ Давненько уже, ‒ позволил себе с сожалением вздохнуть бретонец. Золотое времечко. Пока лишнего не хапнул. А как хапнул... Низкий поклон Иезавель, откупила.
  ‒ Освежишь память. Нам нужны материалы, затеять небольшую стройку.
  ‒ Объемы? ‒ показал деловую хватку Шабль. С их альферес так. Впрягайся и делай. Безо всякой раскачки.
  ‒ Привести стену в божий вид, ‒ назвали ему фронт предстоящих работ. Не египетские пирамиды, но все же.
  ‒ С деньгами как? ‒ коснулся щекотливой темы будущий распорядитель строительства.
  ‒ С деньгами? Тебе? Утянешь половину. За слово и на слове работай, ‒ упокоили сокровенные чаяния бретонца.
  ‒ Понял, ‒ невозмутим Шабль. Липли к рукам окаянные монетки, ой липли.
  ‒ Тогда почему ты здесь?
  ‒ Уже ушел.
  За Мехией отправилась лично. Сволочной грек никому более не подчинялся. Пушкаря сняли с прыщавого молокососа, с которым старый блудня проводил последнее время, с размахом забавляясь содомским грехом.
  ‒ Мальчик подождет. Купи ему розы в знак вечной любви..., ‒ посоветовала Фрина пушкарскому гению.
  Грек понимающе усмехнулся.
  ‒... и займись делом, ‒ настоятельно порекомендовали поклоннику Бахуса и ануса.
  ‒ Высокое чувство не может ждать, ‒ настроен на лирику почитатель богов Олимпа, Гомера и Сафо.
  ‒ Тогда розы достанутся тебе. Не хочешь узнать, кто тебя будет любить и куда? ‒ справились у содомита без тени иронии.
  ‒ Я не любопытен, ‒ готов оскорбиться грек отвязному намеку.
  От службы Мехия никогда не отлынивал, как впрочем и от хорошей драки. Пострелять мастер и делал это выше всяких похвал. Бог отмерил пушкарю таланта не скупясь, с запасом. Словом, выдающаяся сволота, любившая деньги, вино, жратву, однополые отношения, презиравшая земляков и турок и испытывающая отцовские чувства к "вредной девчонке", в работу включилась сразу и основательно. Заменил негожие пушки, лично пристрелял новые и старые, пугая горожан грохотом и пороховой гарью. Обустроил хранение запасов, освободил имеющиеся проходы и организовал новые. С истинно данайской хитростью, заготовил тройку-другую сюрпризов для неприятеля. Насовал мин и сделал закладки, подорвать в нужный момент, попортить крови противнику. Походя вздернул парочку приданных в помощь раздолбаев, мнивших, происходящий аврал мимо них. Сурово? Война вообще событие не из ласковых и палачей для героев, больше чем самих героев.
  ‒ Они упрямы или тупы? ‒ гундел Мехия, наматюгавшись до хрипоты на пяти языках. Свои понимали его с полуслова и не спорили, а вот пришлые! Где-то горожан можно понять. Никто не мечтал гнуть спину задарма. Это первое. А второе, вдруг попомнят, укрепляли стену стоять мятежникам противу короля?
  ‒ Это вопрос или выбор ответа на него? ‒ наблюдала Фрина за муравьиной суетой. Открыто не вмешивалась, но доглядывала с тщанием.
  ‒ Попытка понимания, ‒ глотнул Мехия, разведенное водой вино.
  ‒ Отталкивайся от худшего, ‒ присоветовала дона альферес, продемонстрировав способ решения возникающих проблем. Каменщика, вздумавшего артачиться, пристрелила без предупреждения, угроз и дурацкого счета до трех. Приставила дэг к башке и нажала на курок. Мозги полетели, что пух с одуванчика. Нерадивому лавочнику, не поспевавшему с доставкой материалов, отрезала ухо и скормила отрезанное дворняге, путавшейся под ногами. Ничего сожрала, облизнулась и ластилась за добавкой.
  ‒ Следующего осла, сварю в известке! ‒ пообещала она мнущимся и перешептывающимся горожанам.
  Ей не поверили, все-таки христианка, женщина и благородная дона. Сварила.
  Расставив людей и проконтролировав зачин и ход восстановительных работ, в который раз прошлась по стене.
  - Приду проверять и окажется, пьяны или с бабами развлекаетесь, жаловаться будете сразу ЕМУ! ‒ указала Фрина на темнеющее к вечеру небо.
  Потом отозвала одного из своих ветеранов ‒ Клесса, бургундца. Бывший каторжник и иезуит подвязан у нее к специфичным поручениям.
  - Посторонних и лишних на стене не должно быть. Смотри во все стороны и про низ-верх не забывай. Зевнешь, не только зубы выбью!
  Клесс добродушно хмыкнул. С зубами у него проблема. Передних нет. Часть скулы срезана. На кости только тонкая кожа. Битый жизнью и людьми он мало чего и кого боялся. Но Фрину слушал, потому как имел некоторое представление с чего баба верховодит. Не все в жизни решается деньгами и не все решают деньги. Не все, но многое. В данном случае они второстепенны. Главенствует же ‒ Кто принимает решения! И вот тут у иезуита и каторжанина были кое-какие личные соображалки. Исходя из них, службу тянул исправно, без нариканий.
  Последнее и самое важное, Фрина обсудила с греком с глазу на глаз, лишних в разговор не посвящать.
  - Что по пушкам скажешь? - первейшая её забота.
  - Полтора десятка наскребем, ‒ не в восторге грек от качества и состояния орудий. ‒ Остальные для количества и для устрашения. Пальнуть сможем, а вот попасть боюсь загадывать. Некоторые и заряжать опасно.
  ‒ Для чего тогда держать? Мешаться будут, ‒ не понимает она жадности грека.
  ‒ Для количества. Нервишки Тельо и Алибери пощекотать. Они ж прото не ведают, сколько у нас и чего.
  - На северной стене глянул? Оттуда перетащить? Которые дельные.
  - Давно глянул. Срань полная! ‒ очень выразительно скривился пушкарь. ‒ Те пушки заряжать, лучше самому застрелиться. Мехия тут же хитро сощурился, покрутил головой нет ли лишних рядом, почесал нос. ‒ И это... лошадок бы мне?
  - Чего еще удумал? ‒ вопрос не с укором, а потребностью знать.
  Пушкарю доверять можно, но лучше обеспокоится о направленности его мыслей.
  - Случайно заначку Лазаро нашел.
  ‒ Деньги? ‒ первое что пришло Фрине на ум.
  ‒ Малец мне тут шепнул... Ну... тот..
  ‒ Давай без глупостей!
  ˗ Канон, ‒ выдал секрет пушкарь.
  ‒ Зараза! ‒ ругнулась Фрина, прикидывая скорее помочь пушкарю в просьбе.
  ‒ И я про тоже.
  - Откуда? ˗ рада-радешенька альферес подарку.
  - Спроси у покойничка капитана. Новехонькая. На заднем дворе под навесом, в дерево убрано. Так, понимаю, он её собирался свевам загнать.
  ‒ Издеваешься? ‒ не верит Фрина расточительству. Лазаро был пьяницей, но не дураком.
  ‒ Самолично в Саксонии три таких продал, ‒ похвалился грек. ‒ Отбрехался. Враг захватил. И ничего, прокатило.
  - У Гонгура заберешь. На меня сошлешься, - разрешила Фрина. - Порох еще раз проверь. Дождь, будь он не ладен, не прекращается. Отсыреет и пушки не понадобятся.
  - Проверял уже.
  - Еще проверь!
  Спорить с Иезавель бесполезно. Лучше сделать как просит. Мехия это понимает. Но не спорит потому как права кругом, "вредная девчонка".
  ‒ Никому ничего не доверяй! ‒ в который раз строжит Фрина пушкаря. ‒ От твоих пушек зависит, больше чем от Святого Иакова. Зубы покажем, может и отстанут. Ну или предложат чего хорошего.
  ‒ Старые они все, предложить, ‒ квасился грек.
  ‒ Замолчи, старый блядун! ‒ смеется Фрина.
  ‒ Тогда соляные копи под Сарагосой. И то не всем, ‒ соболезнует Мехия. ‒ Ну, вас-то к батюшке отправят. Его Преосвященство любя розг всыпят, не водиться с кем попало, да запрут хорошенько. Может замуж отдадут. За...
  Под быстрым взглядом Фрины, речь Мехии вильнула от конкретики.
  ‒...хорошего человека.
  ‒ Поговори мне! ‒ напустилась она на пушкаря за шутку. Во всяком слове своя правда. А в его больше половины.
  ‒ Уже молчу! ‒ обещает грек, но по роже видно еще не раз ей напомнит.
  ‒ Вот и молчи! ‒ ворчит Фрина на Мехию, без особой сердитости.
  ‒ Скажу тебе так, ‒ вернулся грек к разговору о предстоящей схватки с королевскими терциями. ‒ Наличие пушек не аргумент против Тельо, Малиньи и Алибери. Числом возьмут. Навалят трупов по самые крепостные зубцы и взберутся. А как взберутся...
  ‒ В осаде можно и год просидеть, ‒ по своему видит ситуацию Фрина, но понимает куда пушкарь клонит.
  ‒ Сама-то веришь?
  ‒ Нет, ‒ признается она.
  ‒ Ну и мне уши не три.
  Фрина, очевидно что-то вспомнив из недавнего, чему свидетель и косвенный участник, посчитала важным донести мысль до грека. Несколько своеобразно.
  ‒ Знаешь какая самая трудная загадка для дракона? ‒ поинтересовалась она у главного пушкаря.
  ‒ Какая? ‒ не стал угадывать Мехия. Сама скажет.
  ‒ Кто из трех голов κατωμοχαυοϛ*? ‒ выдала Фрина на древнегреческом наиболее полно выразить свое отношение к сказанному ей.
  Мехия заливисто рассмеялся, собирая на себе недоуменные взгляды. С чего веселье?
  ‒ А есть подозрения?
  ‒ Подозрения всегда есть. Доказательств не густо, ‒ признала Фрина проблему идентификации.
  ‒ И это тебя беспокоит? ‒ не верит грек. Будь так и разговора бы не начала.
  ‒ Голов у нас больше, ‒ озвучена острота драконьего вопроса.
  ‒ Жопа-то все равно одна, ‒ хохотал грек над словами "вредной девчонки". Думать он будет после и подумать есть о чем. Старую мурсийскую гниду давно следовало придушить.
  ‒ То-то и оно. Пидор один, а страдать всем, ‒ сетует Фрина. Один за всех и все за одного? Поганенькая какая-то перспектива в свете последних речений.
  Олагуэр, поставленный альфересом, проявил недюжие организаторские способности выполнить капитанский наказ наилучшим образом. Сгонял жителей тушить пожары. Заставлял убирать убоину животных и людей. Не хоронить, когда бы с этим возится, а сваливать в кучу, в местах для этого мало пригодных или непредназначенных вовсе. На площади, в саду монастыря, на лужайке перед памятником монарху, на разгромленном рынке, соорудив из прилавком целый курган. Случалось стаскивал тела убиенных в церковь. Разобравшись с мертвыми, двинул обходить кварталы, отлавливая дезертиров. Изымал оружие, сек, сажал под замок. Испытывая нехватку людей, действовал планомерно и обстоятельно. Однако не во все дома войдешь, не в каждый погреб спустишься, не на все чердаки залезешь. Конфликты возникали повсеместно. Баски (или кто они там?) терпели бриганд на городских улицах, но не под собственной крышей. В районе Овражного торжища, дошло до сражения. Человек пятнадцать из разгромленного гарнизона готовились в бега. Их припутали. Горожане сели в глухую осаду.
  Заполошная стрельба первых минут неразберихи прекратилась. Враждующие рассредоточились согласно разнополярности. Аркебузиры гарнизона в двухэтажном каменном доме и дворе. Бриганды на улице и по округе, взяв очаг сопротивление в кольцо.
  ‒ Пятерых положили, сукины дети! ‒ выругались за спиной Олагуэра, пока он рассматривал позицию противника. Засели крепко, с набегу не сковырнешь. Был бы фальконет.
  "Или чего посерьезней," ‒ искал и не находил дан скорого выхода имеющимися силами.
  ‒ Чего высмотрел альферес? ‒ без всякого чинопочитания обратились к Олагуэру. И с издевкой спросили, ‒ Штурмуем? Чин-то отбить надо. Серьезное дело, обосраться тебе никак нельзя.
  ‒ Предлагаешь начать? ‒ слушал в пол-уха дан и думал о своем.
  ‒ Предлагаю возглавить, ‒ поправили альфереса, не скромничать.
  ‒ Не подходит. Ни первый вариант, ни второй. Второй особенно, ‒ отказался Олагуэр. Новая жизнь не должна быть короткой. А тут запросто к Святому Петру спровадят.
  ‒ Дык оно и понятно. Прикажешь до ночи караулить?
  ‒ А ночью что?
  ‒ Может придумаешь путного, ‒ без малого не ржал бриганд. Пожил, повоевал, знает как делается. Больше крови, выше чин. И в кармане звону прибавится.
  ‒ Уже, ‒ порадовал Олагуэр бриганд. ‒ Пригоните мамаш с детьми. И монахов сколько отловите. Только живо.
  ‒ Щитом поставишь? ‒ не особо-то удивились решением. Так себе находчивость.
  ‒ Тоже мысль не плохая, ‒ согласился дан и на такой выход.
   На подготовку ушло без малого час. Пленников предусмотрительно сбили в кучу и связали веревками, не разбежаться. Стреноженное стадо горожан подогнали поближе к осажденному дому.
  ‒ Слышь, герои? ‒ обратился дан к защитникам. ‒ Пять минут даю выйти. Не согласитесь, начту ваших баб с малыми отстреливать. И попов заодно. Не верите? ‒ Олагуэр не глядя выстрелил дважды в толпу. Надрывая голосовые связки переорал взрыв бабьего и детского визга. ‒ А теперь?
  ‒ Выблядок херов! Ты что творишь, сучара!? Решил на безвинных отыграться? ‒ донеслась из дома брань. Не задержались и густо разрядили стволы. Впустую. Бриганды надежно укрыты.
   ‒ Чего решил, то и решил. Пять минут пошло, ‒ объявил дан, переждав ор и пальбу.
  Слова Олагуэра утонули в грохоте аркебуз. Наугад и на удачу. Дан разрядил аркебузет в пленных. Специально не целился, но как промажешь с коротка? Последовал новый взрыв крика и плача. Тощенький монашек зажав простреленный живот свернулся на мостовой. Длинный старик пластом упал оземь. Перепуганная толпа прянула и волокла за собой тела умирающего и мертвого.
  ‒ Сдохнуть тебе на галерах! Гореть тебе заживо, мразь!
  ‒ Не обо мне переживайте, ‒ не мало не обеспокоен о своем посмертии Олагуэр.
  ‒ Слышь, альферес, а ты не слишком? ‒ зло зашипел дану кто-то из своих.
  ‒ Не нравиться? Через десять минут на приступ свинарника.
  ‒ Иди ты на хуй со своим приступом, ‒ отказали альфересу.
  ‒ Тогда заткнись и не вякай под руку, ‒ Олагуэр привстал, сложи руки воронкой, слышать всем. ‒ Товсь! ‒ Схватил аркебузет за дуло и стал отстукивать рукоятью время. Прервался крикнуть. ‒ Цельсь!
  Толпа заверещала, заходила волнами, насколько позволяли веревки схлынула в стороны. Не будь связаными, разбежались бы.
  ‒ Отче наш Небесный...., ‒ с молитвой повалились монахи на колени, еще больше мешая и ограничивая подвижность пленников.
  ‒ Эй, мы..., ‒ замахали тряпкой и заорали из дома.
  ‒ Пли! ‒ не стал слушать Олагуэр.
  Грохнул не стройный залп, роняя людей оземь. Свинцовый рой скосил монахов и баб, заслонивших собой ребятню. Детский испуганный крик взмыл к серым облакам, сгоняя голубей с крыш и ворон с падали.
  ‒ Чего хотели? ‒ спросил дан обозленного противника.
  ‒ Ублюдок! Чтобы ты опроказил. Паршой покрылся! Как тебя земля носит? Какая сука родила такого выблядка? От кого? ‒ эмоционально обложили альфереса.
  Тому все равно. Слова не пули. До смерти не зажалят.
  ‒ Это все? Товсь!
  ‒ Мы выходим! ‒ объявили сдачу.
  ‒ А чего так рано? Еще посидите. Клялись биться до последней капли крови.
  ‒ Своей, но не их!
  ‒ Цельсь!
  ‒ Мы идем!
  Через минуту защитники сдались. Через пять их прикончили на глазах обезумевшей от страха толпы. Тела смутьянов свалили в саду монастыря, строго наказав не отпевать и не придавать погребению.
  ‒ Противно сие Богу! ‒ выступил вперед настоятель. Человек невеликого мужества, но великой совести.
  Его тут же вздернули на тополе, на худой веревке, ногами вверх. Под голову набросали греблей, зубьями к темяни.
  ‒ Теперь что скажешь? ‒ спросил настоятеля сердитый дан.
  ‒ Воздастся вам по делам вашим, ‒ упорствовал служитель церкви. ‒ Какой мерой меряете...
  ‒ Знаем-знаем... Такой и нам отмеряно будет.
  Веревка оборвалась через пять минут.
  Перепуганной братии, их человек сорок набралось, Олагуэр пообещал.
  ‒ Ослушаетесь, возьмем ваши жопы в оборот, пока не закровят. Такая вам епитимья будет за ослушание мне.
  В иное время бриганды безоговорочно поддержали бы предложение альфереса дружным гоготом. Не до смеха им. В такое дерьмо влезли, с души воротит. Попы? Хер бы с ними! Бабы и детишки вот заноза!
  Завершая рейд, Олагуэр оставил на северной стене десяток покрепче, хорошо вооружив и выдав двойной запас свинца и пороха. Наставление караулу дадено в соответствии проистекающему моменту.
  - Арранцев не проспите. Не своей головой, так за королевские деньги могут впрячься, ‒ толковал дан. ‒ Вина попить и баб пощупать завтра сможете. Обещаю. А вот бошки снимут, тогда только вонять по канавам. И вам и нам вместе с вами.
  Сказанным новым альфересом парни на удивление прониклись. Может потому, что память о происшествии ночью на Южной стене, была свежа. Оставив себе ботелью малаги, ночи осенние неуютные, встали в карауле. Остальные отправились шерстить улицы.
  На долю Ла Марка выпала хлопотная задача. Не отрезая ушей и не ломая пальцев, убедить людей расстаться с деньгами. На пожелания капитана ему откровенно плевать, но заработать не помешает. Не слишком разозлив обидчивых свевов. Как пить дать тут каждый первый друг другу кум и сват, а каждый второй брат и зять. К отъему денег отнесутся с пониманием, а вот к отрубленным пальцам и отрезанным ушам ни чуть. Что он теряет? Двадцать пять процентов. Настроение их получить самое бойцовское. Жизнь бросает вызовы, насколько готов их принять? Он готов! А как иначе? Мир держится не на слонах, китах и черепахах. На золоте. И тот у кого его больше (достаточно презренного металла не бывает), чувствует себя уверенней.
  По пути, сопровождающие гасконца бриганды отловили замешкавшегося спрятаться торговца с тележкой нераспроданного товара. Раздумчивость Ла Марка преобразилась в доброжелательность. Менять маски для него не составляло затруднений и его арсеналу лицедея позавидовала бы не одна театральная именитость, а то и целая труппа.
  ‒ Послушай, любезный, ‒ обратился гасконец к полоненному торговцу, замершему статуей под блеском клинков. ‒ Не подскажешь в какой стороне консехо и не просветишь, в общих чертах, кто в городском совете заправляет. Кто-то же управлялся с городским бардаком, пока мы не привнесли своего.
  Торговец с подозрением глянул на Ла Марка. Обладай боржец способностью Медузы Гаргоны превращать людей в камень или взглядом василиска ‒ испепелять, не преминул бы воздействовать на бриганд. Но увы, данные таланты ему недоступны.
  ‒ Что скажешь добрым путникам? ‒ по знаку гасконца оружие от шеи торговца убрали.
  ‒ Некогда мне. Домой спешу, ‒ не очень любезен и даже очень не любезен лавочник, не оценивший доброты.
  Показательно щелкнули взводимые курки аркебузета в руке Ла Марка. Лавочник обмер, отпустил тележку.
  ‒ Готов тебе позавидовать. Ты похвально заботишься о домочадцах, Святая Мать Розалия заботиться о тебе. Обо мне никто не заботиться. Предлагаю пересмотреть сложившуюся несправедливость. Препоручим твою родню Небесам, а ты уделишь чуточку своего внимания моей персоне. Временно, ‒ гасконец ткнул оружием в лицо торговцу, едва не вышибив глаз. ‒ Я достаточно убедителен? Принимается?
  ‒ Д-д-д-да, сеньор, ‒ тут же согласился, сделавшийся понятливым торговец.
  Осуждал ли азиат своего приятеля за подобные и довольно частые выходки? Ни в малой степени. Искал ли им оправдание или находил мотивированность так поступать, считать разумным? Достаточным, добиться своего. Что до остального, когда-то его учитель говорил ему:
  ‒ Путь не одолеть не замарав ног, не спросив ночлега, не вкусив горького хлеба отчуждения, не пролив свой и чужой пот, приправленный кровью. Когда-то, возможно, будет по другому. Когда-то, но не сейчас. И вовсе не означает и не оправдает бездействия в ожидании перемен. Жизнь закончится быстрее, чем воплотятся чистые чаяния. Человека упокоят в незамаранном холсте, в быту он ходит в грязной одежонке. Поэтому принимай мир и людей в нем, каковы они есть. И будь уверен, они отнесутся к тебе подобно. Без завышенных требований. Благородные рыцари столь же чужеродны обществу, сколь и законченные дураки.
  Торговец немногословно и сбивчиво поведал о спрошенном. Несколько уточнений и гасконец, не терять времени, отправил бриганд собирать упомянутых в рассказе людей.
  Получив более-менее исчерпывающую информацию о составе консехо, Ла Марк тут же, с дороги, отправил свое сопровождение собирать членов правления городом. Не всех. Тех, кого не коснулся Herrenrecht. С теми кто претерпел обиды не договориться. Или будет непросто. Зачем усложнять себе жизнь? Оставшиеся две трети это достаточное большинство решить трудный вопрос.
  - Чье владение? - познавательно Ла Марку о добротной усадьбе с черепичной крышей и мраморной аркой ворот. Хороший сад, где в тени деревьев скромно прятались нескромные статуи нимф.
  - Были сеньора Карра, - опознали погибшего с некоторым злорадством. Покойник не являлся популярным человеком в городе. ‒ Бывший альгвасил. В этом году переизбрали.
  Сведения на текущий момент устарели. Владелец растянут за конечности между двух тополей. Из распластанного крест на крест брюха висели неаппетитные внутренности.
  ‒ Проворовался, каналья? ‒ понятно гасконцу злопыхательство боржсца.
  ‒ А кто в консехо честный? ‒ задет за живое торговец. ‒ Война войной, а деньги движутся. От этих к тем, ‒ очерчен круговорот средств. ‒ Делиться не хотел, вот и слетел с должности.
  ‒ Золотые слова, ‒ поучаствовал в обвинении Ла Марк. ‒ Делиться библией завещано. Но не все её читают и надлежаще чтят. Вот ты читаешь?
  ‒ Неграмотен я.
  ‒ Но чтишь? ‒ строг гасконец.
  ‒ Я добрый христианин, ‒ заверили его, закрепив утверждение усердным крещением.
  По соседству, в подворотне разоренной плательной лавки, на земле, завернувшись в рогожу, сидела женщина. Ей крепко досталось. Обхватив себя руками, она раскачивалась назад-вперед, тянула заунывную ноту.
  ‒ Мммммм-м! Ммммм-м! Ммммм-м!
  ‒ У нее хороший голос, - заметил Ла Марк торговцу, но тот промолчал.
  Проводив бриганд до места, провожатый покинул, ссылаясь на тревогу о домочадцах. Из далека накатывала, рассыпалась стрельба. То частая, то редкая, она практически не смолкала. А когда затихала, казалось чего-то не хватает в холодном городском воздухе. Отсутствует важный ингредиент, без которого невозможно нормально дышать. И остается только задыхаться, пока вновь не рассыплется пальба и не насытит атмосферу пороховой гарью.
  Консехо, запущенное, но довольно просторное, здание о двух этажах, обнесено крепкой, будто под осаду оградой. От въезда до дверей входа ухоженная лужайка и красного каменя (выпендриться, в округе такого нет) дорожка. Первый этаж - зал приемов, увешан гобеленами и королевскими стандартами. Из мебели однотипные простенькие стулья вдоль стен, да большущий длинный стол, драпированный в королевские цвета. С торца, на возвышенности, три кресла. Чуть сбоку кресел поставец покрытый углом знамени с гербом города. Поверх меч в дорогих ножнах. От оружия слева ‒ фуэро ‒ свод местных законов, в тесненной телячьей обложке. Справа геральдическая книга фамилий, тяжелая серебряная печать и серебряный колокольчик с ручкой крестом. В разных углах зала, огромная пасть камина и лестница на второй этаж. И то и другое по мнению гасконца зал портили. Умоляли его аскетическую строгость.
  Вращаясь юлой, разглядеть подробности, Ла Марк добрался до поставца и отнюдь не из праздного любопытства заглянул на первую попавшуюся страницу местной геральдики. Продраться сквозь старую латынь с буквицами, та еще морока. Чиньчо, Тамаззо, Браччи.... Скоплено ли ими достаточно, поделиться крохами с ним и капитаном. Достанет ли ума не жмотничать, не доводить дело до снятия кожи и сломанных костей? Вполне возможно с советом города или частью его все предосудительные действия проделаны без его инициатив. Но все же гасконец рассчитывал, те не морочились патриотизмом вывесить "наволочку", не пострадать.
  ‒ Все далеко не радужно, ‒ констатировал гасконец, закрыв книгу. Вытер пыльный сапог углом скатерти. Грязь соскоблил о стул. В обществе надлежало выглядеть прилично. ‒ Древние рода не признак разумности. Чаще наоборот и исключения редки. Сужу по собственной родне. Моя женитьба показательный пример.
  Служка управы запоздало прибежавший на шум непредвиденного вторжения, запротестовал против присутствия в таком важном месте посторонних и неизвестных ему лиц. Причем, выражался бурно и не сдержано. На что гасконец посоветовал вести себя потише и по вежливей.
  - Видите ли месье, - обратился Ла Марк к служке, в обычной для себя манере пани-братства. - Я здесь не из праздного любопытства, а делегирован капитаном Кабрерой. Четвертые сутки его нестираные кальсоны реют над городом. Не верите, сходите к Въездной башне, полюбуйтесь. А я, Роббер де Ла Марк, альферес, уполномочен провести встречу с членами городского совета Борхи. Надеюсь с ними все благополучно?
  ‒ Не поручусь за всех...., ‒ усомнился служка.
  ‒ Пустое.... Встреча эта, любезный, состоится вне зависимости от чьих либо хотений и желаний. Нам надлежит обсудить несколько серьезных вопросов. И нет ни одного, прямо или косвенно, не относящегося к будущности города. Содом и Гамарра покажутся курортными местечками, если не договоримся. Понятно?
  Говоря, Ла Марк заложив руки за спину, коротко, в шаг-два, расхаживал маятником.
  ‒ Но сейчас, в связи с известными обстоятельствами, никого нет, ‒ уведомил служка представителя капитана.
  ‒ Будут. Поверь мне. Именно, в связи с упомянутыми тобой обстоятельствами... Теперь поделись, что на втором этаже. Мне неохота подниматься, досматривать.
  - Архив. Канцелярия. Кабинеты сеньора алькальд-майора, службы альгвасилов. Кантора эскривано и сайона, приемная квестора, коррехидора, альмутасафа и смотрителя сьерры. Оружейная комната капитана Лазаро.
  ‒ А кто отвечает у вас за казну? ˗ лицо гасконца стало хитрым. Интерес к лестнице резко возрос.
  ‒ Альмутасаф.
  ‒ Я имя спросил.
  ‒ Роже де Мантаньяр.
  ‒ Земляк? Совсем плохо! ‒ пожаловался разочарованный гасконец азиату.
  Ал-Маджус в разговор не вмешивался. Он вообще отстранился от происходящего, не участвовать в игрищах своего приятеля, склонного интриганством увлекаться.
  ‒ Он коренной боржец третьего поколения, ‒ пояснил служка о смотрителе мер и весов и казначея по совместительству.
  ‒ И что? Не ворует? Удивительно!
  ‒ Сеньор Мантаньяр человек чести и слова! ‒ потупился служка.
  - Ты разрываешь мне сердце! ‒ хохотнул гасконец, возмущенный наглым враньем. - Прикажу сеньору альмутасафу выдать.... Как тебя?
  ‒ Пабло Ариас, ‒ с некоторой настороженностью назвался служка.
  ‒ ... выдать поощрение. За компетентность.
  ‒ Прикажите? ‒ усомнился Ариас. Казначей грызся за каждый медяк, смея перечить всему консехо. А тут.... Прикажут ему?! Ага!!!
  ‒ Забыл? В городе заправляет капитан Кабрера, а я его представитель. Как скажу, так и будет. Веришь?
  Служка не верил. Справедливо сомневаясь в сговорчивости Мантаньяра. Гасконец это приговор, а не благодать Божья.
  - Будем считать в делах консехо ты нас просветил, можешь продолжать отправлять свои обязанности.
  Служка, помялся, не решаясь оставить гостей хозяйничать в месте городских святынь и регалий.
  - Мы честные люди. Иди спокойно и готовь выписки о членах совета. Капитану будет любопытно на них взглянуть, иметь представление о здешнем omes bonos (добрых людях).
  Ариас с облегчением убрался из зала. Пост он не бросил, но убыл по делам службы.
  - Как ты находишь меня в должности поверенного? - спросил Ла Марк у азиата. ‒ Зря в свое время отказался от должности коменданта.
  - Твоя словоохотливость выдает нездоровое мздоимство, - выдал азиат завуалированную правду. Иногда он снисходил до языка "змей". Сколько гасконцу обещано за должное выполнение порученной работы, не ведал. Однако, прожил достаточно лет и встретил не мало людей, безошибочно предполагать корыстность, в высшей степени её проявления.
  - И для кого это станет новостью? - хмыкнул Ла Марк. - Зачем пугать людей поведением не типичным для нашего грешного времени. Не поймут. А я здесь между прочим для достижения взаимопонимания. Финансового. И если от этой благодати мне перепадет чуточку больше, возражать и отказываться не стану.
  - Тебе стоило расспросить служку подробней о людях, с которыми собираешься торговаться в свою пользу.
  ‒ Откровений от него не добиться, а если и добиться, будет ли достаточным откровением его путанные слова? Что мешает ему оговорить человека? Или скрыть о ком-то с кем он в дружбе или союзе? ‒ Ла Марк захохотал над собственными речами. Эдак завернул! В нем пропал дар романиста. Столько талантов за короткий срок прорезалось!
  ‒ Тогда надо было сунуть ему монет, а не откладывать на потом, ‒ указали гасконцу на промашку. ‒ Среди блюстителей городской казны, щедрых не встретишь, раздавать её мелким писцам.
  ‒ Делится собственными деньгами? С какого перепуга? Я их добыл, если ты запамятовал, стоя под ядрами и пулями, на забытой богом вилле.
  ‒ Тогда не стоило вести о деньгах речь вовсе.
  ‒ Я не столь кровожаден как ты. И не столь изощрен во всяких тонкостях познания человеческой натуры, опознать по одному движению глаз слабости и предпочтения собеседника. Ко всему у меня на это нет желания. Подобные ухищрения свойственны интеллектуалам, я как есть практик и прагматик. Поверь, уже сегодня мне придется плясать словесную тарантеллу с консехо. Со всеми подряд и по отдельности. Причем выказать себя на порядок лучшим танцором, чем они.
  ‒ Ты все усложняешь.
  ‒ Воздерживаюсь до поры отрезать пальцы, языки или колоть глаза, ‒ разглагольствовал и рисовался гасконец по своему обыкновению. ‒ Захари, ты слишком кровожаден для последователя Конфуция. Он этому не учил.
  ‒ От куда тебе знать?
  ‒ Я изучал философию в Сорбонне. Не отнесу сию науку к занимательному занятию.
  ‒ Во истину ты отмечен печатями мудрости, ‒ редкая насмешка сорвалась с губ азиата. ‒ Чело ли попятнано ими или другая часть тела?
  Просмеявшись, Ла Марк признал.
  ‒ Увы, я освоил только первые три науки, оставшиеся четыре, отложил до лучших времен. Но и осиленные предметы позволяют судить о некоторых вещах с большей долей уверенности.
  Разговор вынужденно прервался. Начали прибывать встревоженные и растерянные члены консехо, конвоируемые неумолимыми бригандами.
  - Роббер де Ла Марк, - представился первому посетителю гасконец.
  - Педро де Тамаззо, алькальд-майор, - ответил пожилой мужчина, облаченный в песочного цвета казакин. Вне всяких сомнений расхожий образ скряги списан с него. Ни убавить, ни прибавить. Он!
  - Вы оказали мне честь, - мил с градоначальником Ла Марк. - Как только подойдут остальные, объясню цель нашей неожиданной встречи. - Он взял под ручку майора и повел вдоль стола, словно выбирал место усадить, отведать лучших яств. Но стол по сиротски пуст. Ни крошки, ни плошки, ни мух.
  - Я уже догадываюсь о чем, ‒ преисполнен Тамаззо недобрых предчувствий. Откуда добрым взяться, полгорода в огне и руинах, а покойников ‒ месяц могилы рыть!
  ‒ Догадываться и знать наверное, большая разница. Ваши ожидания могут быть обмануты, как в худшую так и в лучшую строну.
  ‒ В лучшую для кого?
  ‒ Для города, сеньор Тамаззо. Исключительно для города, ‒ светился истовой заботой гасконец.
  Алькальд ему не поверил. Даже не пытался.
  Пятью минутами позже ввели Хуана Лензоло, альгвасила. Человека много добившегося и еще больше в своей жизни упустившего. Он не гонялся за удачей, удача не гонялась за ним. Так и жили в грехе и праведности, сторонясь друг друга. С момента прибытия, альгвасил недовольно морщился и хмурил брови, нет-нет да покусывал нижнюю губу. Ла Марк усомнился что именное приглашение ввергало альгвасила в столь явное беспокойство.
  Второй альгвасил, а всякий приличный город имел их пару, Марио де Браччи, все время озирался, словно искал лазейку ушмыгнуть и отсидеться до наступления спокойных для его жопы времен.
  "Лис", ˗ легко раскусил служителя закона гасконец.
  Сайон (помощник алькальда) Педро Монтеро жилист и опасен как и большинство горцев. Его Ла Марк отметил особо, зачислив в серьезные противники. Люди второго плана часто превосходят руководство, ибо их подбирают исключительно тянуть лямку и за себя и за того, кто им руководит. Сайон много где бывал, по долгу не задерживаясь. Перелетная птица, чья непоседливость проистекала не из жажды перемены мест, а от частых скандалов с его непременным участием. Слава скандалиста не способствовала карьере, финансовому процветанию, и семейному благополучию.
  "Человек с железными зубами," ‒ вспомнил гасконец поговорку знакомого корсиканца. Проще пристрелить, чем резцы с клыками выбить.
   ‒ Сеньор, вы не представляете как я рад знакомству. Во истину в глубинке встречаются люди, чье место много выше ими занимаемого.
  Удивил Рамон Креспо у Варгас, квестор. Дряхлый старик притащился в кирасе времен Сида Компеадора. Настроен дед отнюдь не миролюбиво. Он не любил (а кто любит?) когда его зажимали.
  Ла Мрак приобнял Варгаса в приветствии, сделав голос слаще абрикосовой патоки.
  ‒ Польщен, знакомством с вами. Весьма польщен!
  Жозе Васкес, эскривано, выпячивал узкую петушиную грудь и во время разговора норовил повернуться то левым боком, то правым. Вот, я каков! В быту он увлекался алхимией и астрологией и как большинство любителей не понимающих истинных ценностей путанной науки, мнил себя оракулом. Причастность к секретам завтрашнего, а то и послезавтрашнего дня, делали его характер несносным. Впрочем, славы провидца он не удостоился и был разобижен на белый свет. Но говоря без предубеждений являлся крепким профессионалом и крючкотвором.
  Противоположность эскривано ‒ Энрико Ченьчо, коррехидор. Невзрачный и блеклый как застиранная рубашка. Обремененный жизненным опытом и не извлекший из оного никакой практической выгоды.
  Следом, буквально наступая на пятки коррехидору, прибыл Роже де Мантаньяр, альмутасаф. Человек затаенный и скрытный. Человек-кубышка. Не зря же поставлен над городской казной.
  ‒ Вы еретик и француз? ‒ поприветствовал Ла Марк земляка.
  ‒ Скорее наоборот. Сначала француз, насколько гасконца позволительно относить к лягушатникам, а потом уже еретик.
  ‒ Да, да, да! Гальская кровь все еще бродит в нас, перешибая германскую кислятину.
  ‒ И она же часто разводит нас по разным углам ристалища, ‒ не желал кумиться Мантаньяр со словоблудом.
  ‒ Что делать? Такова наша природа! Фронда наше все, ‒ не обращал внимания Ла Марк на отчужденность альмутасафа. ‒ Причем, по отношению ко всем и ко всему. К королю, церкви, англичанам, испанцам, немцам. Всем! Пожалуй, только московиты лишены счастья сойтись с нами в клинки. Но у них все еще впереди! Польский король предоставит нам такую возможность.
  ‒ У них не растет виноград, ‒ так себе замечание, не поучаствовать в сваре в Ливонии.
  ‒ Зато красивые женщины и добрая кровь. Вспомните Анну Ярославну. Она родила нам Филиппа Первого.
  Наблюдая за встречей Ла Марка и Мантаньяра, Тамаззо непроизвольно морщился. Майор гасконцев недолюбливал. Находил их лживыми, хвастливыми и заносчивыми. Высадите двух уроженцев Гаскони на необитаемом острове и они найдут повод для склоки. Причем сделают это улыбаясь во всю зубастую пасть. Большинству истинно верующих в Царствие Небесное, жизнь не предоставляла возможности оградить себя от нежелательного и неприятного общения. И Тамаззо к этому большинству относился в полной мере. Как и всякий человек обделенный талантами, а следовательно не согретый лучами ни доброй, ни худой славы, к чужой славе, пусть даже и дурной, относился ревностно и оттого питал неприязнь еще более значительную.
  Смотритель Сьерры ‒ Артуро Эстебан у Круз-Кано заявился последним, обрядившись в простонародный костюм. Рубашку, штаны до колен и деревянные башмаки. Не знающая меры в своей щедрости наделять детей своих, мать-природа обязательно что-нибудь упускала. Определенно и приоритетно это оказывался рассудок.
  - Говорить с ворами и бандитами мне не о чем! Но пусть никто не скажет, что Круз-Кано прятались, когда в городе объявился сброд с побережья! ‒ обгавкали гасконца и иже с ним, притопнув башмаком.
  - Сильно сказано, сеньор Эстабан. Это не вас я видел на стене, где вы храбро бились под своим штандартом? Или оказывали поддержку огнем аркебузы покойному Лазаро? То же нет? Не ваш ли клинок и не ваше ли мужество заставило отступать так называемых воров и бандитов? ‒ Ла Марк указал на свою охрану. ‒ И здесь ничем себя не проявили? Тогда о чем вы тут столь громко вещаете и топаете? Зачем было прятаться за наволочку, а не честно сложить голову? ‒ напустился на говоруна гасконец. - Не настаиваю меня любить и обещаю не делать того же. Но предлагаю отложить ругань до объявления всех условий и обсуждения всех нюансов проистекающих из возможного противостояния. Может дело не стоит словесного сора. Берите пример с великих. Папа Римский не любит нашего короля, считая его еретиком, но как-то они уживаются.
  ‒ Вы невыносимо многословны. У меня уши заболели от вашей говорильни! ‒ не унимался Эстебан скандалить с гасконцем.
  - Вы услышали меня, я вас. Остается изъявить волю договориться. Вот поэтому я собрал вас всех или почти всех. Поскольку речь пойдет о соглашении к взаимной выгоде и удовольствию, вкупе с сохранностью нервов.
  - Здесь не бордель удовольствие получать! - кипели эмоции у Смотрителя Сьерры.
  - Хорошо, коли так, - отступился Ла Марк от глупых споров с невоздержанным на язык стариком. Не терять времени, обратился к собравшимся. - Уважаемые сеньоры, для тех, кто запамятовал, разрешите напомнить. Роббер де Ла Марк. Уполномочен капитаном Кабрерой вести переговоры с членами консехо. К сожаления сам капитан не может присутствовать, засвидетельствовать к столь уважаемым людям свою приязнь, ибо занят весьма важными делами. Наведение порядка в городе, требует его личного участия. Война окончилась, у мира иные критерии существования.
  Ла Марк оглядел собравшихся. Не удержался звякнул в колокольчик, привлечь внимание плохо слушавших и рассеянных. Omes Bonos перестали шептаться и отвлекаться.
  - Выношу на повестку первый вопрос. Капитан Кабрера требует, употребить членам консехо власть и призвать горожан не осложнять положения, фрондируя на улицах. Более того, они должны сдать имеющееся огнестрельное и холодное оружие в течении следующего дня. В последствии, задержанные с аркебузой, мушкетом или иным огненным боем, подвергнут немедленной казни. Пойманные с холодным оружием бичеванию и клеймению.
  ‒ На каком основании? ‒ задал вопрос эскривано.
  ‒ На основании волеизъявления капитана Кабреры.
  - Сдать оружие? Еще чего! - перебил Эстебан гасконца. Он отдышался и готовился снова скандалить и препираться. - Ваша солдатня бесчинствует, попирая всяческие законы, людские и божьи. Оказаться способными защитить себя и близких, никто оружия добровольно не сдаст. И я первый не сдам! ‒ затопал башмаками Смотритель Сьерры. От старика шуму больше чем от полкового обоза.
  - Вы не осведомлены, но не далее как сегодня ночью вырезали охранные посты на стене, ˗ сообщил Ла Марк консехо. ˗ Мы должны поймать негодяев. Неповиновение сдачи оружия, расценят пособничеством со всеми вытекающими и отягчающими.
  ‒ А причем здесь настоятель цистерцианцев? Причем тут женщины и дети? ‒ гневался Эстебан.
  Об экзекуции проделанной Олагуэром гасконец не осведомлен, однако не смолчал, выглядеть некомпетентным в вопросе проистекающего конфликта.
  ‒ Он потворствовал смутьянам! Вам ли не знать? А случайные жертвы на войне неизбежны. Потому требую, сложить оружие! Во избежание подобных эксцессов.
  ‒ Шиш вам, а не оружия! Многого хотите! ‒ чудил старик.
  ‒ Я уже озвучил половину того чего хочу и чего потребую.
  ‒ Кто ты такой требовать! ‒ совсем разошелся Эстебан. Гасконец заподозрил, в эпатаже Смотрителя Сьерры личные мотивы. Не желает ли старикан занять освободившуюся должность капитана Лазаро? Но будь повод старику вести себя неподобающе трижды личными, ему необходимо добиться своего от городского совета.
  Члены консехо, с возмущением зашептались. Насильственная смерть уважаемого в городе человека, прямое нарушение фуэро. Гасконец быстро сориентировался в намечавшейся смуте.
  - Я вам представился, - сдержал эмоции Ла Марк. - По существу вопроса могу лишь дополнить, смутьянов развесим на всяком удобном суку. Деревьев в городе хватит. Особо зарвавшихся и потерявших всякое чувство меры на воротах консехо. Для наглядности.
   - Это произвол! - для порядка робко возмутился Тамаззо.
  - Вы о воротах? - уточнил Ла Марк. С последним доводом получилось еще удачнее чем с обвинением настоятеля в пособничестве бунтовщикам и смутьянам. - Не смотря на некоторые противоречия с Его Величеством, по факту пребывания на территории подвластных ему земель, мы солидарны с ним в методах восстановления законности.
  ‒ Разногласия? Вытоптать и сжечь Кабальерию, спалить Таблад, разорить Алиас, теперь Борху. Это вы называете разногласиями? ‒ вкрадчив эскривано вылезти вперед и огромным желанием юркнуть за чужие спины.
  ‒ Скорее следствием разногласий, ‒ уточнил Ла Марк. Судейских он не переносил до икоты. Сказывался неудачный опыт общения. И не разовый и не разу не розовый.
  ‒ Вот за них вам закон Испании гарантирует королевскую виселицу и лишь немногим галеры или соляной карьер! В лучшем случае из монаршей великой милости, бесплатный проезд в Новую Кастилию, воевать с аборигенами. Вы обыкновенные мятежники! - не умолкал Эстебан. Старик упер руку в бок и выпятил хилую грудь. - И еще смеете говорить о законнности. Наглецы!
  - Мы не в мятеже, а всего лишь в аппозиции, к Его Величеству, ‒ прокомментировал пламенную речь Ла Марк. Смотритель ему надоел и он решал, как с наибольшей пользой избавиться от него. Выход конечно был найден. Оставалось подождать подходящего момента.
  - Это одно и тоже! - никак не мог угомониться Эстебан. Поймав кураж, он готов воевать со всеми и с захватчиками и с трусами и соглашателями из консехо!
  - Не совсем, - поднял руку Ла Марк, остановить волну выкриков. - Мы намерены избежать ненужных конфликтов и желаем покинуть ваш благословенный край, но нам не позволяют этого сделать.
  ‒ Алькальд! Прикажите схватить этих мерзавцев! ‒ призвал Смотритель Сьерры градоначальника.
  Тамаззо явно не готов что-либо предпринимать прямо сейчас. Он приверженец аксиомы ‒ Худой мир лучше доброй ссоры. Даже когда хуже провозглашенного мира уже трудно что-либо вообразить.
  Выступая единым фронтом члены консехо однозначно поддерживали взбрыкнувшего старика. Но за спиной гасконца добрый десяток бриганд, не отягощенных веригами морали. Так что поддержка исключительно умозрительная. Все-таки в человеке силен стадный инстинкт. И сколько бы времени не прошло, как высоко не взлетело общество, воспитывающее и воспитавшая индивидуалистов, стоит наступить моменту и хомо сапиенс в лучших традициях пращуров сбивается в стадо. В исключительных случаях в стаю, и уж совсем редко в ватагу или отряд. Важен объединяющий фактор. Цель. Лидер. Личность. Не имея такого, наблюдается печальное зрелище блеяния. Именно стадо консехо Борхи и представляло. В том не было сколько нибудь зазорного, не они единственные. Всяк существует и выживает как может. Эти могли стадом. И теперь стадо в минуту жизненных трудностей, выжидательно наблюдало, кого возьмут на заклание, лелея ‒ не его.
  - Сеньоры! - вновь обратился Ла Марк к присутствующим. - Я здесь договариваться. Вы свидетели, мои попытки решить дело миром низведены к нулю, ‒ гасконец глянул на азиата. Тот не вмешивался, но его вмешиваться и не просили. Ла Марку нравились мысли приятеля. Какие бы шаги не предпринял, какой бы язык не предпочел, дипломатии или войны, Конфуцием в них и не пахло!
  Гасконец подошел почти в плотную к Эстебану. Тот скрестил руки на груди, уподобившись памятнику. Не хватало еще только поверженного врага, попираемого пятой победителя.
  ‒ Вздернете старого дурака, ‒ последовал короткий и ясный приказа Ла Марка сопровождению.
  Эстебана тот час подхватили под руки и поволокли. Ошалевший старик дернулся в захвате. Жестким ударом под ребра сопротивление усмирили. Он обмяк и волочился ногами по полу. Никто не вступился за члена стада.
   - Вернемся к нашему разговору, - продолжал Ла Марк. - Первое, горожане разоружаются и не оказывают противодействий солдатом. Со всеми жалобами на превышение ими полномочий, обращаться лично ко мне. Преступившие закон, не останутся без заслуженного наказания. Далее. Король задержал причитающие нам выплаты. Немного-немало, сто тысяч. Городу предлагается добровольно возместить недоимку, собрав её в три дня. Сумма вносится равными долями. Где, у кого, как соберете деньги, ваша забота. Взыщите портазго (воротный налог) за десять лет вперед, обложите данью здешний omes bonos, рискнете изъять soldado (выплаты корол. вассалам), без разницы. Можете закабалиться к доминиканцам. Отцы инквизиции не так бедны, как прикидываются. Не принесете вы, соберем мы. И предвосхищая печальные события, уверяю, собранная сумма окажется значительней требуемой.
  Глядя в растерянные лица, гасконец отчетливо осознал на сколько тягомотным окажется процесс сбора. И хотя для города вроде Борхи, сумма вовсе не запредельная, его будут убеждать в обратном, отравляя всякую минуту и час. К капитану не пойдут. Тот, кто действует через посредников поступает мудро. Лезть в верха, рисковать огрести по полной. А среди консехо рисковых нет. Теперь нет. Эстебана вздернули, а земляк, Мантаньяр слишком хитер ломить напрямую. В конце концов обирают город, а не лично его.
  ‒ Это же немыслимо много! ‒ прогудел один из альгвасилов.
  ˗ Обсуждаемо, ‒ оживился Ла Марк. С людьми нужно быть гибче. С того и неплохой барыш выпадет. ‒ Нет, не сейчас! ‒ гасконец взмахнул рукой пресечь хор недовольства. ‒ А скажем за дружеским ужином, сегодня. Сеньор Лензоло возьметесь организовать? Отлично! Присутствующие и их домашние приглашаются. Отсутствие без уважительной причины ‒ неуважение со всеми вытекающими.
  В оговоренном пропорционально скрытого и явного. Гасконец умел интриговать. Не сказать, что делал сие филигранно, но достаточно мастерски, воспринимать его серьезным игроком. Родственным тем, кто играя плохими картами, подглядывали, остаться в выигрыше. Подглядывать, понятно, нехорошо, но ведь и другим они не мешают. Главное жестко не пересечься интересами.
  - Но сто тысяч..., ˗ вырвался стон у Тамаззо, какой не исторгал из него лекарь, прижигавший шишки почечуя*.
  ‒ Вечером! Все вечером! ‒ отказался говорить гасконец и направился к выходу. Бриганды отсекли погоню. Когда дело коснулось денег, у многих заговорило умершее мужество. Или жадность. Что впрочем не столь важно.
  В половину шестого вечера Фрина, Матаморес, Борчаи, Олагуэр, Шеллер и Ла Марк собрались у капитана, доложиться. Кабрера слушал и не слушал, нервируя невниманием собравшихся. Оживился лишь когда слово взял Ла Марк.
  ‒ Исходя из чего назначена столь неподъемная сумма? Решили навариться с процентов?
  ‒ Из малого времени деньги с города получить. Так понимаю, в моем распоряжении не больше четырех дней. Потом здесь станет горячо и не до сборов виры.
  ‒ Запросил бы семьдесят или меньше, ‒ не стал спросить Кабрера.
  ‒ И пятьдесят и семьдесят они не принесут. Будут тянуть время, выискивая всяческие причины. Они же не глупцы, всех скопом их не повесим, кости не переломаем. Свевам дай только повод не впустить нас в Лиминэ.
  ‒ А после того что устроили в Борхе, впустят? ‒ съехидничала Фрина. Но не она сегодня главная на совете. Не её голос первый. Вот когда грянут пушки....
  ‒ Консехо я уступлю, ‒ взялся Ла Марк растолковывать маневр. ‒ Сперва немного, потом еще чуть. Я им сделаю великое одолжение.
  ‒ Думаешь проникнуться? ‒ не разделяли оптимизма гасконца. И Борчаи более остальных.
  Провост неожиданно отметил, венгр до безумия раздражает. Своей ограниченностью, своей какой-то животностью, своим уродством, будто выставленным на показ. Из-за него и альферес пушкарей значительно терял в его глазах. Как можно связаться с таким? Сказать бы человеком, но напрашивается скотиной. Но зачем оскорблять братьев меньших, сравнивая их с Лазаром Борчаи?
  Попытки определить закулисье движущей силы событий у шваба не увенчались успехом, но не были абсолютно бесплодными. После долгих размышлений провост оставил четверых. Дега, Кабреру, Джинно и Фрину. Ла Марк со своим приятелем, столь вовремя появившиеся, отнесены в разряд приспешников (ха! тому же Джинно!), но не главными действующими лицами. Лицом! Причем из странных соображений азиат в глазах Шёллера стоял выше гасконца, без всяких объяснений первенства. Чисто на ощущениях, на чутье, по наитию, которое не объяснишь, но и не проигнорируешь.
  ‒ Ну уж глаза замазать сорок изыщут быстро, а вот дальше.... Кажется, вы заказывали не меньше тридцати?
  ‒ Тебе не кажется. Так и есть.
  ‒ Упростить консехо задачу я поручил организовать нечто дружеской попойки. Приглашены все! ‒ торжественно объявил Ла Марк.
  Альфересы в недоумении переглянулись. К чему это? Лишь Фрина поддержала гасконца.
  ‒ Пир во время чумы? Мило! ‒ похвалила дона Мальдонадо "очаровательного лгуна".
  ‒ Я старался, ‒ светился гасконец от признания его идеи.
  ‒ Не уверен что сработает, ‒ не мог Кабрера отделаться от подозрений, Ла Марк перехитрит самого себя и денег не соберут вовсе.
  "Соберут," ‒ противоречил сам себе капитан. ‒ "Но ко мне не попадут... Что в общем то одно и тоже."
  ‒ Чего выдумывать-то? Прошерстим хорошенько городишко и дело с концом! ‒ возвал Матаморес будто ничего из сказанного про свевов и не услышал.
  ‒ Мне уступить место? ‒ поинтересовался Ла Марк у задумчивого капитана.
  ‒ Хорошо. Я согласен, ‒ вынес вердикт Кабрера. Глупости вроде Матаморесовского бреда он не рассматривал. ‒ Прихватите лекаря. Одичает совсем. И личная просьба, возьмите Филиппо Мантано, барабанщика из страшил. Его мамаша клялась, я его отец. Тоже самое она утверждала добиваясь денег от Серхио де Овьедо, но тот погиб, поэтому из родных у парня только я, ‒ кривая усмешка наползла на лицо Кабреры. ‒ Может так оно и есть.... Сам не пойду. Без меня обойдетесь, ‒ еще раз глянул на довольного гасконца, на Фрину и венгра. ‒ Борчаи улицы за тобой, ‒ отказано последнему в увеселении и тут же подмаслено. ‒ Получишь деньгами. Останешься, обговорим с тобой отдельно.
  
  6.
  После совета, Ла Марк спешно посетил лавку парфюмера и по совместительству брадобрея. Усаживаясь на высокий шаткий табурет, гасконец выложил перед собой аркебузет.
  ‒ Не думайте, это не для вас, ‒ успокоил он побледневшего хозяина "Горной Хижины". ‒ Но вот мой друг..., ‒ Ла Марк насмешливо поморщился.
  ‒ Я буду аккуратен, ‒ пообещал брадобрей, правя лезвие на куске кожи. Блестящая сталь вполне способна снять голову за один рез.
  Бритье гасконца не задержало. Благоухая цветочной водой, скрывавшей запах пота и пороха, тот важно вышагивал по улице.
  ‒ Жаль в паршивом городишке нет бани, смыть дорожную пыль, выполоскать вшей и распарить мозоли.
  ‒ В Вене ты не рвался посещать подобные места.
  ‒ Туда запрещали водить девок.
  ‒ Правильно делали, ‒ ворчал азиат. ‒ Пар и шлюхи, вещи не совместимые.
  ‒ У тебя взгляды ретрограда, которые однако не помешали затащить в бочку госпожу Жужанну Доци. На целые сутки.
  ‒ Путаешь купальню и баню.
  ‒ Я не столь традиционен как ты... Забыл спросить, ты идешь со мной? Или уделишь время милашке Юззе?
  ‒ У меня есть дела.
  ‒ То есть Юзза тебе предпочтительней?
  ‒ У меня дела, ‒ повторил азиат, не добавляя иных оттенков и смыслов, что имелись в предыдущей его фразе.
  ‒ У кого их нет, ‒ рассмеялся Ла Марк. Развеселить своего приятеля задача не тривиальная, так почему не повеселиться самому?
  Добравшись до дома, гасконец с самым любезным видом вынудил Эль почистить ему одежду и надраить сапоги. Из скромного дорожного имущества, походное житье не предполагает обширного гардероба, выбрал рубашку почище и почти новые кальсес. Более ничего подходящего из нарядов с претензией на изысканную столичность не водилось и для выхода в свет являлось мало пригодным. Надел пару золотых колец и новомодную, оберегающую от порчи, серьгу с "кошачьим глазом". В дополнение к шпаге прицепил к поясу баллок с изящной витой рукоятью, заполученный после успешной стычки в придорожном трактире в Провансе. Успешность обеспечил азиат, а добычливость целиком заслуга его практичности. Рассмотрев себя насколько позволяло маленькое ручное зеркало, гасконец нашел свой внешний вид вполне соответствующим предстоящему торжественному событию.
  "Не в Лувре встречаемся," ‒ утешился скромностью своего образа гасконец.
  Спустившись вниз, галантный кавалер поинтересовался у Юззы, караулившей азиата.
  ‒ Как ты меня находишь? Гожусь в женихи здешним красоткам?
  Взгляд девушки поверхностен и бегл. Её интересовало совсем иное.
  ‒ Сеньор ал-Маджус идет с вами?
  Гасконец понимающе хохотнул.
  ‒ Он почему-то остается дома. Не подскажешь почему? Или кому он предпочел здешние сливки? Говорят, жена альгвасила недурна собой и истомлена серыми буднями.
  Ла Марк явно желал ввести девушку в смущение и ему вполне удалось. Юзза постаралась не выдать охватившее её смятение от услышанного, но не справилась с эмоциями. Легкий румянец вызвал у гасконца новый приступ веселья.
  ‒ Дон Закари не говорил о своих делах, ‒ покраснела девушка, будто нечаянно открыла доступ к своим сокровенным мыслям последнего срока.
  ‒ Сегодня вы само очарование, дона Изабель! ‒ окончательно вогнали бедняжку в краску.
  Закончив скорые сборы, Ла Марк отбыл в консехо заблаговременно.
  Матаморес излишней требовательности ни к своей внешности, ни к своему гардеробу не предъявлял. Самолично отхлопал куртку об столб крыльца, замыл жирные пятна уксусом и заштопал продранный рукав. В первой попавшей галантерейной лавке махнул свою заношенную рубаху на новую из шелка. Здесь же поменял шляпу, украсив её куцым пером, крашенным под золото. Зачернил сбитые мыски сапог и смазал жиром. От чего за десять шагов вонял козлятиной. Привесил к боку тесак и выдул две пинты гарначи. В обновленном виде или с хмельных глаз, он казался себе более чем когда-либо мужественным. Еще пинта подвигла его уверовать, в жизни нет ничего не возможного не заполучить желаемого. А желал беарнец вещей простых и низменных: выпивки, жратвы и податливой пиз...ы. Уходя, заглянул в зал трактира, пропустить на дорожку пару кружек вина, чувствовать себя уверенней.
  Филиппо, по прозвищу Сучонок, впал в несвойственную задумчивость. Он меланхолично перетряхивал личные вещи и ничего достойного, не отобрал. Разве что новые парижские брэ. Атрибут несомненно нужный, но вряд ли кто оценит кружева и вышивки нижнего белья. Разве что бал переместиться в римские термы. Товарищи, прознав о приглашении, произвели в ближайших домах экспроприацию предметов мужской одежды, экипировать приятеля. Широкий роскошный дублет придавал несвойственную широту хилым плечам Филиппо. Джеркин, скрадывал худобу, кружева пышного воротника охватывали тощую куриную шею, отчего казалась, голова Филиппо торчит из торта. Тесные григоскосы ужасно жали в паху. По моде полосатые, раздувались подбитые конским волосом, создавая нужный объем в важном месте. Гульфик расшит зигзагами и шнурован золотой тесьмой. Башмаки в бантах, и с золотыми пряжками оказались велики даже стоять в них. Пришлось одевать четыре пары чулок, не падать при всякой попытке шагнуть. Когда юный барабанщик предстал перед товарищами во всей своей блистательной неотразимости, Бигроу, идейный вдохновитель кардинальной перелицовки, на "голубом глазу" выдал.
  - Вылитый Карл Пятый на коронации.
  Спрашивается откуда ернику и балбесу знать, как выглядел король, живший за полвека до него? Но пройдоха уверен, так оно и было!
  На негнущихся ногах Филиппо вышел из комнаты. Ему жарко, тесно и неудобно. Но он явил истинную непреклонность блистать и затмевать.
  Фрина, прежде начала сборов, минут пять размышляла, глядя в окно своей комнаты. Желание идти обуславливалось переданной запиской в одну коротенькую строчку. "Буду" гласил текст и его суть в корне меняла и настрой и нежелание в полярную сторону.
  - Фьеска! Спроси у хозяина таз и большой кувшин горячей воды! Срочно! Мы званы на ужин с музыкой и кавалерами из седьмого круга дантова ада*.
  Объявление вызвало лавину событий. В гостинице воцарилась суета, тут же заявиться недовольному Эскобару.
  ‒ Глупая затея.
  ‒ Глупая, ‒ согласилась Фрина.
  ‒ Тогда зачем идти?
  ‒ Я бы спросила, почему? Суть женщины ни в чем себе не отказывать, а запреты преодолевать. Вспомни хотя бы историю с райским плодом.
  ‒ Тебе что сказал лекарь? ‒ не принял Эскобар ужимки женщины.
  ‒ Что может сказать лекарь нового? Только констатировать неизбежное.
  ‒ И ПОЭТОМУ ты идешь, ‒ выделил мужчина слово. И ей и ему понятно о чем он сказал.
  ‒ И ПОЭТОМУ тоже, ‒ Фрина подняла руку и выставила ладонь заткнуть любые возражения. ‒ Эсси...
  Эскобар терпеть не мог когда его называли детским прозвищем. Она это специально. Не позлить. Он как никто понимал её. Как никто!
  ‒ ...Я иду, а ты можешь принять в этом посильное участие.
  ‒ Рядом посадишь?
  ‒ Превратить веселье в поминки?
  ‒ Не уссытесь! ‒ мрачнел Эскобар каждому слову.
  ‒ Раздобудь повозку, ‒ попросила Фрина миролюбиво.
  Эскобар по-сверлил её взглядом. Не одумается? Осуждающе покивал головой и удалился, столкнувшись в дверях с Фьеской и Сюлли. Тащили таз и воду в большом кувшине.
  Забравшись в емкость, Фрина съежилась. Тонкое дно прогнувшись звякнуло.
  - Обморозиться только! ‒ затряслась альферес пушкарей, покрываясь гусиной кожей.
  - Можно было подождать лучше воде согреться, - запричитала Фьеска, суетясь возле Фрины.
  ‒ Азиат в водопаде плескался и ничего! Жив, ‒ посмеялась Сюлли, над горе-купальщицей.
  ‒ На тебе отогрелся, ‒ поддела Фрина блудницу.
  ‒ Это да. Стылость потом выгнал. Так отъездил....
  Понимающее всеобщее хихиканье.
  Сюлли намочила водой чистую тряпку и принялась протирать тело Фрины. Фьеска, подмешав в воду несколько капель ароматического бальзама, поливала из длинногорлого кувшина. По комнате поплыл удивительный и волшебный запах заморских цветов.
  В четыре руки управились быстро. Вытерев Фрину насухо, принялись одевать. Чулки из шелка, панти в арльских кружевах и бантиках, тонкую тунику. Женщина подтянула живот, сделаться стройней. Посмотрела на Фьеску. Что скажешь? Читать чужую мимику порой очень просто. Надели роб фиолетового бархата, расшитый жемчугом, с большим пышным воротником-фрезой. Волосы уложили в жемчужную сетку, накинули мантилью. Заканчивали наряд сафьяновые туфельки. Плечи укутали в пелерину. Фрина крутанулась на месте, расправиться складки.
  - Выгляжу распоследней блядью, - произнесла она, разглядывая отражение в поднесенном зеркало. - Trombare de Belladonna! (Трахнутая красотка.)
  ‒ Выглядеть и быть разные вещи, ‒ не верит хозяйке мориска.
  ‒ Ты меня успокоила.
  Наряженную Фрину, в зале приветствовали восхищенным свистом.
  ‒ Наконец-то дона обрядилась как положено! ‒ приняли её редкий облик с восторгом.
  - Пажом побуду, - вызвался Лайош, отвлекаясь. Парень ловко выделывал финты огромным ножом. Два предыдущих, умело вогнал в яблочко мишени, на входной двери. Его мало беспокоило поранить входящего в неподходящий момент.
  ˗ Не староват? В пажи? - вышагивала женщина, придерживая подол.
  - Дона альфарес, идите куда шли. Не вводите во искушение, а то ведь не посмотрим, что вы нам за отца родного! - оскалился Мехия. Шутку поддержали дружным гоготом.
  ‒ Я не в твоем вкусе.
  ‒ Очень даже в моем. Особливо сзади зайти, ‒ веселил пушкарь приятелей.
  Эскобар унял хохот одним взглядом. "Эсси" мог испортить любой праздник любому. И характер хреновый и должность не лучше.
  Подали повозку отбыть и Фрина с помощью Сюлли уселась в нее.
  - Трогай!
  Лайош обернулся.
  ‒ Это приглашение или команда ехать?
  Фрина ткнула его в бок. Поговори мне!
  ‒ К консехо правь! ‒ как всякой красивой женщине мужское внимание ей нравилось и не надоедало, в любом изъявлении.
  ‒ А!!! ‒ сообразил несообразительный паж, хлестнув лошадей.
  Повозка медленно покатила по улице. Встречные мужчины с интересом глядели на Фрину. Некоторые, особенно впечатленные её красотой, почтительно кланялись. Те, кому довелось видеть её несколько часов назад на стене, бешено орущую и размахивающую железом, не признавали в ней фурию, жестоко поступившую с каменщиком и плотником. Опознавшие и пылающие мщением, мстительность попридерживали. Достаточно взглянуть на сопровождение. Один Эскобар чего стоил!
  На одной из улиц, на встречу повозке, из темного проулка, выехал азиат. Выглядел он крайне недружелюбно. Обвешан оружием, закутан в плащ. Первая ассоциация, выбрался на ночной промысел.
  - Чувствую себя голой, - честно пожаловалась Фрина азиату. Приятель гасконца, к коему она относилась предвзято и недоброжелательно, вызывал у альфереса пушкарей крайне противоречивые чувства. Он ей непонятен, чего любая женщина не любит и не простит ни одному мужчине. Неприятен, поскольку отличался от её окружения, и в то же время притягателен. Как притягивает сталь, покрытая на морозе сахарной пудрой инея. Постоянно присутствует режущее чувство попробовать. Не взирая на понимание неминуемой расплаты. Дело никаким боком не касалось постели, но сойтись ближе, докопаться до первоисточника своих ощущений.... Стоило рискнуть. Стоило ли?
  Закари полез в один из подсумков и вытащил веер.
  - Издеваешься?! ˗ возмутилась Фрина дамскому аксессуару, богато украшенному золотом. ˗ Мне им стыдливо обмахиваться, когда обижать начнут?
  Азиат расправил веер, потом сложил, сомкнув крайние планки. Ткань разъехалась и в руках у него оказался шилообразный клинок не самого худого качества и отменной способности к кровопусканию.
  - Ну-ка! Ну-ка! - оживилась Фрина получить безделицу.
  Подать, Закари вернул вееру первоначальный вид. Отдал. Фрина поигралась хитрой штучкой, обнажая клинок и обратно пряча, среди тканевых складок.
  - Удобная вещица, - одобрил Лайош, по достоинству оценив смертоносную забаву.
  ‒ Гунсен.
  ‒ Что?
  ‒ У нас его называют гунсен.
  К приглашению посетить консехо Дега отнесся со свойственным ему эпатажем.
  ‒ Идут они все на хер! У меня полно забот. Понадобится шлюха ‒ найду. Захочу выпить и пожрать, тоже далеко искать не отправлюсь. И что я там тогда забыл? Триппер?
  Олагуэр собрался быстро, отнесясь к предстоящему событию с воодушевлением. Его вводили в ближний круг. Из грязи если не в князи, но уже на пару шагов ближе к теплым и хлебным местам. Ради такого случая гардероб был обновлен. Честное серебро обменяли на новые кальсес, камису и ропон.
  Уже подъезжая к консехо дан столкнулся с Шёллером. Шваб прибывал в паскуднейшем расположении духа, состоянии ставшем для него обыденным. Лекарь бы сказал, он напоминает человека не способного вернуться с войны. Когда битвы и схватки заканчиваются во вне, они не смолкают и гремят внутри, уничтожая и коверкая то немногое, сохранившееся от кровопролития и бед. Нашелся бы у лекаря и совет избавиться от тяжкой напасти.
  ‒ Напейся. До беспамятства. Подерись, но не до смерти. Сними самую отвязную шлюху и пользуй со всем непотребством на какое окажешься способен. А после доплати ей повторить непотребство, но не на ней, а на себе. Не отказывай себе ни в чем! Всем нам уготован ад, так чего стесняться?
  Поможет ли? Этот вопрос советчику задать бы следовало. И его непременно бы задали.
  ‒ Вряд ли, но проведешь чудесный денек не в воинской палатке, а со шлюхой. Денек когда не будешь воевать, и какое-то время перестанешь рефлексировать по прискорбному случаю отсутствия мира и душевного покоя.
  ‒ Я похож на маменькиного сынка? ‒ злился бы Шёллер. Ведь верно бы злился?
  ‒ На дурака, ‒ выдал бы Дега немало не стесняясь и не опасаясь последствий грубости. ‒ Слишком серьезно относящегося к происходящему с его участием. Ведь вполне возможно события обойдутся и без тебя и без меня и еще парочки героев, вовлеченных в качестве театральной утвари. Ширм, колонн, ночных горшков и еще какой-нибудь дурости. Обидно сознавать, но не мы герои этой чудесной пьесы.
  Скорее всего долго бы спорили и ругались, напившись в окончании в хлам.
  ‒ И где наш лекарь? ‒ спросил Шёллер внутренне желая диалога с Дега.
  ‒ Отказался идти, сославшись на занятость. Очевидно, не всех страдальцев переправил с этого света на тот, выслужиться перед Святым Петром.
  Никто из приглашенных консехо не посмел отказаться от вечерней встречи. Большой радости не испытывали, но много ли радости у человека в повседневной жизни? Меньше малого. Настороженность вот превалирующее чувство над всеми прочими, присущими человеку.
  Ла Марк на правах распорядителя празднества принимал гостей, соря словами и расточая любезности. В отличие от прочих ему комфортно. Редкий дар быть своим среди чужих, не забывая и не страшась, что все-таки в компании чужой
  Майор Тамаззо пришел с дражайшей половиной ‒ Нубией, блядливой матроной пятидесяти лет, дочерью Петрой, гораздо блядливей своей матушки и зятем Фаусто де Рошдомом, в роли пса на сене, подле упомянутых блядей, особенно младшей. Милое семейство гасконцу симпатично, вроде маркитанток на дармовщину.
  - Очень приятно, - мило улыбнулся Ла Марк. Хитрое гасконское око прилипло к красавице Петре, а нахмуренный Фаусто был готов это око выбить. Со вторым заодно.
  Семейство Лензоло прибыло в составе трех человек. Альгвасил с супругой Асансе, классической курвой во всей красе, и с сыном Дуарти, двадцатилетним образованным бледным юношей с большими амбициями. В ухе красавца-отпрыска поблескивала серьга с гелиотропом. Довольно внушительным.
  Следующие ‒ Браччи. Марио и Мартина. Муж прозябал в тени кокетки жены. Женщина остро ощущала быстротечность уходящих дней и пыталась за ними угнаться. Делала это неумело и неразумно, но категорически отказывалась принимать богатство лет за положительное сальдо.
  Сайон Педро Монтеро в единственном числе. Приличный и пресный. Ничто не смогло бы опровергнуть предположение он здесь не из-за прихоти гасконца. Кто он такой, хотеть от него? Не давлело над сайоном и беспокойство за судьбу города и горожан, столь дружно вручивших ему хлопотную должность. О городе пусть беспокоится король и алькальд-майор Тамаззо. Не льстило ему и желание представить обществу свои лучшие качества. Общества он чурался, но очень хотел встретиться с одной молодой особой. Чем не случай сойтись явно, не прячась от сторонних глаз и ушей.
  Удивил Креспо и не только гасконца. Старика сопровождала племянница Франческа. Смазливое личико и хорошие формы гарантировали доне повышенное внимание свободных и связанных узами брака мужчин. Злые языки высказали бы подозрения, Фра сама настояла на визите в консехо. Привнести в пресную жизнь нотку острой чувственности.
  Васкесы нагрянули полным составом. Сам эскривано, его супруга Паула, игривая породистая кобылица; его дочь Эва, милейшее создание; сынок Лукас, молодцеватый верзила и свояченица Айтана де Риос, преисполненная маркитанских обозных ухваток. Блядская порода, узнаваема по первому повороту прекрасной головы.
  Энрико Ченьчо скоротать вечер не в одиночестве вывел в свет свою тетку Кармен, древнюю язву, начавшую второй век жизни. Можно было заподозрить, коррехидор хотел тетку с кем-нибудь стравить, разом избавившись и от родственницы и от недруга.
  Последними, но не опоздавшими, Мантаньяры. Ла Марк искренне удивился, как такой красавец согласился взять в жены страхолюдину. Недостатки смазливости с лихвой компенсировались прочими достоинствами доны Селии. Она взахлеб дышала полной грудью, а ей было чем дышать. Водила бедрами, а ей было чем водить. Загребала пухлыми ручками и то что сгребала не скоро получало свободу. Дочери альмутасафа явно в матушку: Мануэла, прыщавая девица с широко раскрытыми глазами, ничего в миру не пропустить и младшая всесторонне плоская Тальма, ошалевшая и без единой здравой мысли в голове. Первые регулы как пропуск во взрослую жизнь, уподобится голодному попасть за праздничный стол. Жри, не подавись!
  В зале ярко от свечей и камина. Нежно и неторопливо наигрывала музыка. Тенями скользили слуги, расставляя блюда, перемежёвывая дорогую глину и скудное серебро. Фабада с белой фасолью и свиным окороком. Молочный поросенок, которого тут же поделили на порции, разрезав краем тарелки, а не ножом. Олья подрида ‒ тушеное мясо с овощами. Утка с каштанами. Гусиная печень под сливочным соусом. Нежнейший астурийский кабралес ‒ сыр с голубой плесенью. Для любителей острого ‒ похлебка с нутом патахе. Аль бандигас - фрикадельки под альбариньо с шампиньонами. Вина! Лоурейро, гарнача, менсия, макабео, парельядо, кава, москатель.... На самый изысканный вкус. Для гурманов и дочерей Евы ‒ вердехо и виура!
  "Надеюсь яд не входит в послевкусие?" ‒ повеселила Ла Марка вызывающая щедрость боржсцев. ‒ "Или это задел заказанную сумму ополовинить."
  Взгляд пробежался по женщинам? Кого предложат ‒ ведь предложат же? подстраховать неудачу в переговорах? Айтону де Риас? Франческу? Или старшенькую Мантаньяр?
  По команде Ла Марка, служка хлопнул в ладоши.
  ‒ Сеньоры! Доньи! Доны! Прошу к столу!
  Когда первые люди Борхи и цвет бриганд расселись, гасконец, переждав утихнуть шушуканью, произнес короткую речь.
  - Смею предложить выпить во здравие Его Величества! За его мудрость и за его щедрость!
  Ла Марка поддержали. Никто не хотел показаться меньшим патриотом и верноподданным, чем сосед по тарелкам. Уточнить за какое Величество призывал выпить гасконец, не удосужились. Не за Генриха ли Бурбона тост? Задаваться подобным вопросом, иметь лишний повод ссориться.
  Один тост сродни одному глотку. Слишком мало забыть горести и обиды и слишком тонко воспрянуть духом и окунуться с головой в прелести сиюминутности.
  С ответной речью поднялся алькальд-майор. Кому как не ему сказать нужное слово.
  ‒ Только не говорите длинно, ˗ пожурила его Асанте Лензоло. За столом весело зашушукались. Любовь Тамаззо к длинным словесным пассажам общеизвестна.
   Говорил майор официально, будто чертил на бумаге параллельные линии. Много линий. Выкристаллизовать соль сказанного трудно, но возможно. Он ратовал за взаимовыгодное взаимопонимание. Ла Марку понравилось.
   Тамаззо поддержали, как поддержали бы иные правильные и обязательные словоизъявление.
  За всяким словом ‒ кусок, за куском ‒ глоток. Кого слушали, кого не очень, но кубки исправно поднимались, побаловать себя добрым винцом. Постепенно, напряженность спадала, размывались границы отчуждения и неприятия. Умягчались сердца и воля, повышался статус нейтральности, в недавнем враге и неприятеле усмотреть черты человека. Он в тебе тоже. Зарождалась приязнь, приглушая редкие нотки недовольства и сомнений. Правильно ли это праздновать в тяжелую годину, с теми кто эту годину устроил?
  Звенели вилки, хрустела еда, слышались довольные и веселые возгласы. Грубоватые шутки, женский смех, взгляды вскользь и в разрез. Наметились первые союзы и партии. Гасконец окончательно склонился свой выбор в пользу доны Айтаны. И его ни чуть не смущало присутствие её воздыхателя Монтеро. Сайон недобро поглядывал на Ла Марка и мило улыбался своей пассии. Красавица непрочь закрутить с обоими, но мужчины такие собственники и жадюги! Не за что не поймут её фантазий, в коих она щедра с кавалерами и порознь и одновременно.
  Олагуэр ухаживал за доной Петрой, а её матушка поглядывала на Матамореса. Глава семейства о чем -то переговаривался с Браччи и зятем. Обстановка не позволяла им заполучить Ла Марка, обстоятельно потолковать с ним. Но ведь ничего постоянного в мире нет. Он изменчив и то, что в первые мгновения невозможно отстрочить, во втором отступит без всяких стараний.
   Подогретый вином и чувствами Матаморес, внезапно созрел обратиться к столу.
  - Прошу налить, ˗ просипел он, поднимая сразу два кубка. Из одного непрестанно отхлебывал, смочить сохнувшее от волнения горло. Вторым размахивал, призывая поддержать. Не поленился пройтись вдоль сидящих, отследить за соблюдением просьбы. ‒ Выпьем за солдат. За их нелегкую долю. За тех, кто ест со смертью из одного котла, пьет из одной кружки и спит с костлявой в обнимку. Кого не страшат дожди, снега, ветра и испытания. Кому случается умирать от голода и умирать от ран. И очень редко достается кров и женское внимание.
  Хорошее слово поддержали. Аркестрик заиграл нечто приятное, приглашая вылезти из-за стола, покружить дам, подержать их за бока, заглянуть в декольте. И пока одни беззаботно отплясывали зажигательную сарабанду, другие вели разговоры. Ибо собрались не веселья для, а мучимые грядущей бедой.
  ...- Предложим отступные?
  - Он возьмет?
  - Вы бы взяли?
  - Я это я, Говорить за него не берусь.
  ‒ Возьмет!
  - Уверены?
  - Тот кто прожил в соседстве с гасконцем не один десяток лет, готов вам это гарантировать!
  - Но сколько?
  ‒ Вы меня спрашиваете?
  ‒ Вы же знаток гасконцев.
  ‒ Спросите Мантаньяра.
  ‒ Сами спросите....
  
  ... ‒ Дон Матаморес, а давно вы служите?
  - С той поры как первый раз заглянул на огонек в городской бордель! ‒ казался себе былинным героем хмельной беарнец.
  - Ах! я вас не понимаю, ‒ пыталась краснеть донья Нубия и у нее неплохо получалось. Она румянилась, жеманилась и нравилась сама себе, а еще больше грозному бриганду.
  - Нечем было расплатиться за шлюху, я и сдался вербовщику, который внес за меня деньги, ‒ гордился альферес вайд своим прошлым.
  - Вербовщику? ‒ изумительна в своей непонятливости женщина. Такие уловки действуют на мужчин безотказно. Им нравится наивные простушки и восхищенные дуры. Их ничего не стоит затащить на сеновал.
  - А куда деваться? Не в яме же сидеть из-за дешевой потаскухи, сосавшей из моего кошеля лучше, чем мой хер? Правда, потом мы с ребятами проломили вербовщику голову, забрали списки и пустились в бега, ‒ безбоязненно откровенничал Матаморес, довольный собственной лихостью.
  - Ах-ах! Что вы такое говорите?!! ‒ смущалась Нубия, прикрывая ладошками рдеющие щечки.
  - Это сущие пустяки, в сравнении с тем, что я совершал, препоясавшись мечом и подняв флаг над рутьерами*. Война ожесточает мужское сердце и лишь женское внимание, ‒ беарнец окинул донью Нубию хитрым глазом, ‒ умягчает его.
  ˗ А как же отпущение грехов?
  ˗ Наш провост, сволочь изрядная, но иногда толкует дело, говорит так. Что земной суд, что небесный, в чем признаешься, за то и спросят. Я не признаюсь!
  - Вы полны тайн дон Матаморес! ‒ щебетала Нубия мужчине и герою. ‒ Я хотела бы к ним прикоснуться.
  "К ним или к моим яйцам?" - загадочно ухмылялся беарнец, раскусив старую шлюху.
  "Предпочту второе первому," - намекнула хитрецу хитрунья...
  
  ...- Дона Фрина, позвольте узнать, в качестве кого вы принимаете участия в нынешней компании?
  - Если вас, дон Лукас, интересует, не обозная ли я подстилка? Разочарую. Нет. Шлюх и без меня предостаточно. Я альферес.
  ‒ Ничего подобного не имелось ввиду.
  ‒ А что имелось?
  ‒ Принадлежность к прекрасному полу, а вы во истину прекрасны, ‒ открыто облизывался на собеседницу младший Лензоло. ‒ Не предполагает занятие мужским ремеслом.... Война.... Война это не для женщин!
  - Не у всех кто носит юбки потребность в цветах, свиданиях, записках со стишками и прочих глупостях, ‒ осознано дурили голову юноше.
  ‒ А в чем лично у вас потребность?
  ‒ В мужчине....
  Лукас расправил плечи. Вот он!
  ‒ ...умеющим удивлять.
  ‒ Например?
  ‒ Купание в бочке с вином смыть крем с торта, употребленном вместо мыла. Именно в ней меня и соблазнили. Хотя я давала зарок Святой Деве оставаться невинной до самой своей смерти.
   - Мои фантазии не бедней!
  - Тогда попробуйте дополнить их доной Франческой, ‒ шепнули кавалеру без всякого стыда....
  
  ...- Сеньор Ла Марк, давайте все же обсудим ваши требования, ‒ оторвали гасконца от Айтаны де Риос.
  - Сеньор алькальд, вечер в самом начале. Еще успеем надоесть друг другу. Выпейте хорошего вина, отвлекитесь, пригласите кого на танец. И не обязательно свою жену.
  
  ....‒ У вас необычный акцент.
  ‒ Мое имя еще необычней. Дитш.
  ‒ Вы голландец?
  ‒ Наполовину датчанин. Наполовину испанец.
  ‒ И что заставляет вас присутствовать в столь неблаговидной компании?
  ‒ Вы про сегодняшний вечер?
  ‒ Шутник... Я имела...., ‒ жест божественно мягкой руки мог означать все что угодно.
  ‒ Поиск лучшей доли.
  ‒ А чем прошлая вам не по нраву?
  ‒ В ней отсутствовала такая женщина как вы, донья Петра.
  ‒ Вы льстец!
  ‒ И не только.
  ‒ Мне уже с вами интересно....
  
  ...- И все-таки дон Роббер, давайте поговорим предметно, ‒ потребовал Тамаззо, потеряв всякое терпение заполучить гасконца в собеседники. Как можно предаваться веселью, когда на кону сто тысяч!
  - Что вы от меня хотите? ‒ пил Ла Марк вино с видом досадующим и озабоченным.
  - Назначенная сумма выплат слишком велика для Борхи? ‒ посетовал алькальд-майор.
  - Знаю наперед, что вы скажете, на что пожалуетесь, на какие обстоятельства сошлетесь и к чему станете взывать. Но дон Педро, вира назначена капитаном Кабрерой. Я не в силах изменить её.
  - Тогда поспособствуйте встретиться с ним, ‒ почти потребовали от гасконца.
  - Если бы капитан желал с вами встречи, то поверьте, занялся бы взысканиями лично. Однако, откомандировали меня. Следовательно, я полномочный представитель. Все сказанное вами будет передано слово в слово. И ответ капитана Кабреры, будет доведен до вас с соответствующей точностью, безо всякой отсебятины.
  - Но сто тысяч?! ‒ горестен вздох Тамаззо.
  ‒ А какую бы цифру назначили вы, майор?
  ‒ Я?
  ‒ Да, лично вы. Подозреваю сто пятьдесят, не меньше! ‒ готов настаивать Ла Марк на злой корыстности главы консехо Борхи.
  ‒ Шестьдесят мне кажется приемлемым, ‒ выдал Тамаззо, переглянувшись с молчавшим зятем.
  ‒ Не буду тратить время обсуждать сказанного вами. Шутки в данном случае не уместны, а кроме как к неудачной шутке, я ваши речи отнести не могу, ‒ оскорбился гасконец
  ‒ А какую бы цифру вы обсудили? ‒ подключился Рошдом, сочтя дальнейшее свое молчание бессмысленным и вредным.
  - Девяносто.... Пять...., ‒ с запинкой и покрутив глазами озвучил Ла Марк.
  ‒ Но ваша цифра не намного меньше ста!
  ‒ Но ведь меньше?
  ‒ Меньше, ‒ вынуждено согласились переговорщики.
  
  ....‒ Дон Дитш, вы любите поэзию Фебрера.
  - Я нахожу его грубым, ‒ извернулся Олагуэр не выказать необразованности. Поэзия последнее что могло заинтересовать его, а в книгах он более всего ценил способность быстро и жарко гореть. На розжиг самое то! Сейчас же ему согревал сердце и кровь горящий голодом взор сучки Петры де Рошдом. И не будь её муж отвлечен уговорами гасконца, незамедлительно присек явные поползновения дана на честь и достоинства фамилии.
  - Грубым? Вы растоптали мою любовь к его рифмам!
  - Ну, не грубым. Провинциальным..., ‒ изображал Дитш разочарованного знатока и ценителя изящной словесности. Это нетрудно. Он знал несколько куплетов, но сомневался в уместности их декламировать в подобном месте.
  - А Фогассота? Неужели и его сочтете мужланом?
  - Его нахожу приятным, но несколько изнеженным. Конечно, у него имеются занятные вещицы..., но они редкость.
  - И каким его стихам вы отдаете предпочтения?
  - L`Amour..., ‒ выдал Олагуэр, справедливо полагая, ни один рифмоплет не минует сердечной темы. Проведя в Британи полгода, он обогатил словарный запас французскими словечками, чем не раздумывая воспользовался.
  ˗ Я так и думала!
  
  
  .... ‒ Шестьдесят пять, дон Роббер. Вот красная цена нашему городишку. Все-таки не следует забывать, мы медвежий угол Испании. Едва ли не худший в Пиренеях. Королевский двор от нас далеко, стряхивать на нас золотую пыльцу Нового Света. Нам не достается даже крох с того что привозят в трюмах галлионов.
  ‒ Сделаю вам шаг на встречу, дон Педро. Восемьдесят пять. Устроит консехо такая сумма?
  ‒ Не устроит даже в трое меньшая. Но мы вынужден рассматривать и её.
  ‒ Вам не угодить любезный, дон.
  ‒ Скорее это нам необходимо вам угождать.
  ‒ Значит по рукам?
  ‒ Нет, нет дон Роббер. Вы сами сказали вечер в самом начале. Мы подумаем.
  ‒ Думайте, сеньоры, а я немного разомнусь....
  
  ...- Дон Филиппо, вы женаты?
  - Холост, ‒ юнец хотел казаться ветераном, опаленным порохом и потерями. Неприкаянной душой, закаленной одиночеством. Изгнанником, возвращение которого ждут давно и безнадежно. ‒ На войне жена не нужна.
  - Почему?
  - Не ограничиваться выбрать любую, какую захочу. Вот вас на примет!
  - Дон Филиппо, я гожусь вам в матери!
  - Хорошо что вы мне не мать, и право слово годитесь еще на что-то, ‒ входил юнец во вкус пикировки с особой в которой ему нравилось буквально все. Начиная от припудренных морщинок возле глаз и заканчивая выдающейся грудью и не менее выдающейся задницей. Грудью он впечатлялся более всего. До слюнотечения, спонтанной эрекции и выделения эякулята.
  - Вы очень смелы! ‒ похвалили барабанщика. Похвала не отражала действительности, а следовательно не передавала истинных отношений. Женщину забавлял молодой петушок. Такие неприхотливы к условиям и горячи в постели. Не стесняются обстоятельств, не перегружены моралью и не связаны обязательствами.
  - За это меня и ценит наш капитан. Не всякому хватит духу говорить то что думает. Не приукрашивать, а обнажать то что есть! ‒ петушился юнец.
  - Вы один из альфересов? ‒ сбили с крыла крикливого петушка.
  - Да... То есть пока нет. Но скоро получу это звание, ‒ завирал тот, не в силах остановить полет фантазии.
  - А дона Фрина действительно альферес или она обманывает.
  - Она альферес. Хотя и обыкновенная шлюха.
  - Фу! Вы так о женщине!
  - Имею на то право! ‒ снисходителен и ироничен Филиппо.
  - Так вы и она...., ‒ польстили юнцу, купить с патрахами.
  
  ...‒ Восемьдесят! ‒ объявил гасконец алькальд-майору, его зятю и Браччи. ‒ И деньги соберете в три дня. Уложитесь, пять верну. Задержите, накину десять.
  ‒ А как же капитан? ‒ насторожился Рошдом внезапной уступчивостью гасконца. Не водилось за жителями Гиени уступчивости в вопросах финансов. Скорее наоборот.
  ‒ То есть вас не устраивает? ‒ возмутился гасконец.
  ‒ Сумма все еще велика, ‒ не торопились откликаться на его предложение.
  ‒ Сеньоры! Только из благодарности за сегодняшний замечательный вечер, обещаю вернуть десять! Каждый из вас получит по три с небольшим. И это строго между нами!
  ‒ Сеньор Ла Марк, ‒ расцвел алькальд-майор, ‒ ваше предложение принимается.
  ‒ Рад прийти с вами к полному консенсусу, по столь непростому вопросу, ‒ раскланялся гасконец убыть к столу, к винам, закускам и доне Айтане.
  ‒ Мы тоже весьма рады!
  
  ...‒ Вам не противно привечать этот сброд?
  ‒ Мне противней отдавать им наши деньги!... Даже говорить о них!
  
  Лензоло-старший, Мантаньяр и Креспо. Эти трое, в свирепый ураган, спасая жизнь, не сели бы в одну шлюпку, но ныне за одним столом.
  ...- Нет, это выше всякой наглости. Еще три часа назад на воротах управы висело тело старика Эстебана, а теперь мы потчуем врагов короля!
  - Прикажите, вступит с ними в схватку, дон Хуан?
  - А почему нет?
  - И с бригандами?
  ‒ Они такие же солдаты. Не лучше и не хуже.
  ‒ Тогда спрошу, где сеньор капитан, которого вы горячо отстаивали на прошлом совете? Где гарнизон, обременявший городскую казну? Из которой нам еще предстоит взыскать в пользу дикарей сто тысяч. Подумайте только, сто тысяч! Да за такие деньги новую Борху можно построить где-нибудь на благословенном побережье!
  ‒ Вы альгвасил, вам решать. Но давайте подождем. Уверен, Тамаззо удастся договориться.
  ‒ Но ведь платить все равно придется!
  ‒ Придется, но смотря сколько.
  Оба посмотрели на альмутасафа.
  ‒ Хуже нет вести дела с гасконцам. Сужу по себе. Договориться майор может и договориться. Но о чем? И в чей карман?
  ‒ Не важно в чей карман положит, важно из чьего кармана вынет, ‒ сдержано произнес Лензоло.
  Спорить с ним или возражать никто из собеседников не пытался....
  
  ...Высоко взвизгнули скрипки, бравурно пропели трубы, барабаны задали ритм сердцебиению. Ла Марк как истинный южанин, потребовал играть вольту. Танец более приличествовал деревенскому кабаку, разудалой сельской гулянке, чем светскому обществу. Но в чем собственно разница? В месте? В сословности? В людях? Че-пу-ха! Тиская в объятьях, кавалеры ловко и высоко подбрасывали партнерш и нежно ловили. Дамы приседали в реверансах, позволяя заглянуть себе за корсаж. Дозволенного больше, недозволенного меньше... Обычные игры....
  Остудить кровь устремились к столу. Глоток на ходу, шепоток под руку, обещающий взгляд из-под выгнутых бровок. Поворот головы, жест рукой... сорваться отбивать гальярду. Музыканты, которым перепало винца и мясца, играли как одержимые. Сотрясался пол, гасли свечи, погружая зал в таинственный полумрак. Редкие огни отражались от серебра и стекла, мерцали манящим волшебством. Всяк сам себе волшебник сотворить чудо, вдохнуть в него жизнь.
  После неумеренных возлияний Ла Марк, понял, он совершенно пьян и тем счастлив. Прибывая в перманентном веселье, находишь мир забавным и ощущаешь себя одной из его вершин. Вокруг люди пигмеи и от того веселья больше. Добавляла настроения и сделка с боржцами, обогатиться на тысяч тридцать. А при благоприятных условиях, а их еще необходимо обдумать и создать, на все восемьдесят! Рисковал ли он? Несомненно! Ощущение риска добавляло в жизнь красок, но не беспокойства. Беспокоятся путь другие. У него имеется азиат. Человек принципов, традиций и прочей чуши.
  Промежутки между танцами, едой и возлияниями делались короче и короче. Такие как Олагуэр и Матаморес уже не садились за стол. Пили стоя, хватали закусить пальцами из блюда и бежали кружить и тискать своих подружек. Из атмосферы легкой порочности выкристаллизовывалось что-то варварское, дикарское, времен римских сатурналий, приаповых пиршеств, царственных блудниц и блудниц покоряющих царства. Празднествам чужда сдержанность. Все: еда, питье, чувства и чувственность через край, через верх, сверх всякой меры. Аркестрик ужасно фальшивил, пары сбивались с ритма. Голоса громче, взгляды призывней. Наэлектризованность плоти и духа готова излиться событиями столь невероятными и причудливыми, сколь невероятен и причудлив узор в калейдоскопе.
  Счастливый алькальд-майор Тамаззо дошел до колоны, обхватить не упасть. Его супруга Нубия, таяла воском в горячих объятиях беранца. Воитель мял и тискал телеса доньи, путаясь в складках платья пробраться в потаенные и укромные уголки женского манящего тела.
  Селиа Матаньяр в танце поддерживала мужа, длинные ноги которого заплетались и совсем не слушались. Их дщерь Мануэла кружила с Дуарти Лензола, держась одной рукой за плечо, другой за оттопыренный гульфик. Триумвират состоявший из Фрины, Франчески и Лукаса Васкеса, занимал центр зала. Кавалер шатался в кругу что медведь на ярмарке, а доны водили вокруг него хоровод. Олагуэр нежно вел по кругу Петру, в то время как Фаусто де Рошдом завлекал донью Браччи. Эскривано Васкес как любящий отец вальсировал Эву. Паула Васкес сграбастала Филиппо, хотя он ей порядком надоел пространными речами про свое скорое капитанство. Айтана, свояченица Лензоло, не отпускала от себя не на шаг Ла Марка.
  Монтеро занятый навязанной ему беседой с Канчитой Ченьчо с растущим неудовольствием поглядывал за своей нареченной.
  ‒ Пустая девка, Педро, ‒ шипела ему в ухо недовольная старуха. ‒ Лучше присмотрись к Эве.
  ‒ Я знаю. Но это моя девка! ‒ ответил Монтеро. ‒ За ней приданное.
  ‒ За мной еще больше! ‒ поддела Кончите сайона. ‒ Однако никто не лезет ко мне подержать за манду.
  Лензоло-старший хмурился и напрягался держаться молодцом. Его мотало осенним листком на ветке клена, под порывами зимнего ветра. Марио Браччи презрев супругу, горячо шептал сальности на ухо Асансе Лензоло. Рамон Креспо лежал лицом на столе, мелко срыгивая на скатерть выпитое и съеденное. Оставшийся не удел, дон Ченьчо взирал на мир с презрением. Отринутый веселящимися и собственной теткой, сеньор искренне желал всем нажить чирьев на заду и языках, прыщей на сраме и полного разорения чести и кошелька.
  - Найдется комната, приличествующая влюбленный сердцам? - спросила Фрина юного повесу, набравшегося вина по самую макушку.
  - Конечно, - ответил тот, пытаясь устоять на шатких ногах. - Наверху.
  - Показывай! - поторопила Франческа. Ей больше нравилась альферес пушкарей, чем полуживой ухажер. Его она находила обыкновенным. А в такой чудесный вечер обыкновенное не прельщало и не возбуждало.
  - Пошли, - отзывчив Лукас на пожелания, уверенный, столь же отзывчивы будут и к его просьбам.
  Шаг за шагом, как бы танцуя, троица благополучно прошмыгнула на второй этаж. Фрина и Франческа втащили Лукаса. К концу подъема он совсем охмелел, толком держаться на ногах.
  Нужную дверь открыли и Фрина втолкнула в пропахшее пылью помещение Франческу и Лукаса. Молодец рухнул на один из стульев.
  - Я.. весь... к вашим... услугам, - бормотал он, вцепляясь в спинку не упасть.
  Фрина шлепнула Франческу по заднице.
  - Я сейчас! - пообещала она и закрыла дверь. За весь вечер Фрина едва сделал глоток вина и съела смешной кусочек перепелки. И теперь ей хотелось есть, пить и любить. Получить сполна за умеренность и выдержку. Лайош довезет её в две минуты куда следует!
  Подобрав подол не запнуться, Фрина отправилась по коридору удрать незамеченной. Черного выхода не могло не быть.
  Неожиданно одна из дверей бесшумно открылась и цепкая рука втянула женщину во внутрь.
  ‒ Ай!
  ‒ До ай, еще не дошло! ‒ подарили ей горячий поцелуй, заключив в жаркие желанные объятия.
  Она и не думала вырываться и сопротивляться. Оказывается за счастьем не требуется далеко ходить и куда-то мчаться. Оно рядом!
  Дверь захлопнута и замок закрыт. Не отвлекаться и дорожить каждым мгновением.
  ‒ Помоги снять! ‒ потянула она шнуровку платья.
  ‒ Ты сегодня необычайно привлекательна, ‒ любовались ей. Можно ли в сумраке разглядеть что-то кроме смутного силуэта? Очевидно, да, коль говорящий сноровистыми пальцами не путался в вязках женского наряда. Или это сказывался большой опыт.
  ‒ Только сегодня? ‒ едва оторвалась Фрина от очередного поцелуя.
  ‒ Сегодня особенно! ‒ прошлись носом от заушья к подбородку, вдыхая аромат разгоряченного женского тела. Не желать его надо быть каменным истуканом.
  ‒ Сейчас стану еще привлекательней, ‒ слетала с женщины шелуха одежды.
  ‒ Боюсь потом не оденешься.
  ‒ Поеду как леди Годива, прикрывшись своими волосами.
  ‒ Они у тебя не очень длинные, прикрыть хоть что-то значимое.
  ‒ И не надо!
  Яростная возня и тонкий треск расползшейся материи.
  ‒ Кажется что-то порвалось?
  ‒ Это что-то, арльские кружева!
  ‒ Тебе гораздо лучше без них.
  ‒ Мне гораздо лучше с тобой.
  Поцелуй.... Поцелуи... Сбивчивое горячее дыхание. Ей был нужен этот мужчина. Необходим. Обязателен. Ему нужна эта женщина. Чем обусловлен их взаимный выбор? Не говорите им о любви, не поймут. Их чувства выше, а чувственность пронзительней...
  ‒ Хотела кое-что важное тебе сказать, ‒ прервалась она прежде, чем окончательно потерять контроль над собой.
  ‒ Что именно? ‒ готов мужчина слушать её.
  Снова поцелуи. Задыхающиеся полу-всхлипы, полу-стоны.
  ‒ Потом...
  ‒ Таковы женщины.... У них всегда есть, что сказать мужчинам.
  ‒ Крайне важное.
  ‒ Крайне важное, всегда потом. За то полно времени разговаривать и препираться....
  ...После исчезновения Фрины, Фра и Лукаса события в управе развивались стремительно и бурно.
  Старуха Кармен придавалась любовным утехам со Ариасом. На большее она и не рассчитывала. Он на большее не притязал. Селиа увела Дуарти Лензоло в комнату первого этажа. В двухстраничном списке её сердца, он был вписан на первое место. Впереди пирожника Митона с улицы Сант-Хосе и Жана Мьетта, продавца готового платья. Лензоло-старший столкнувшись в танце с парой Браччи, учинил буйство и разодрался с альгвасилом. Причем доньи Мартина и Асанте принял в участие в дуэли на башмаках. Один из них угодил в Роже Мантаньяра.
  Квестор Варгас рассорился с коррехидором Ченьчо. Старый пень загорелся отмстить за нанесенные ему в прошлом обиды. Полетели кружева, пуговицы и пряжки. Рев стоял, как на столичной корриде. Улучшив момент, Паула Васкес утянула с собой будущего капитана всех войск и полководца всех народов в темноту подлестничной клети. Помещение ей хорошо знакомое, потому как не раз и не два проказник Дуарти, улучшив минутку уединялся с ней здесь, потискать за задницу и потрогать за грудь. Донья Паула шустро подобрала подол платья.
  - Ну что же вы, - поторопила она Филиппо, опускаясь на колени и локти. - Давайте скорее.
  Юный барабанщик не в силах отвести взгляда от заголенной попы, с трудом нашарил вязки, еще медленней спустил кальсес и брэ. Медлительность полбеды. Мужская доблесть не откликалась на заманчивое предложение. Никак. Висела и все... Как сонная замерзшая летучая мышь осенней холодной ночью, раскачиваясь на сквозняке.
  - Сейчас, - пообещал он пассии, опускаясь позади неё. Для приличия потерся, потыркался, но ничего не добился. Даже попробовал запихать, помогая пальцем.
  - Что ты там возишься, - сочилась нетерпением Паула.
   - Чего то не того, - ответил Филиппо, смущенный неожиданной несостоятельностью.
  - Чего не того? - не поняла Паула, нащупывая висюлину любовника.
  - Сам не знаю, - недоумевал будущий капитан.
  Сказать, что это была драма, ничего не сказать. Катастрофа превосходящая Всемирный Потоп и разрушение Вавилонской башни!
  Однако не все проявили себя столь постыдным образом. Под столом, удалой Матаморес рычал голодным тигром, охаживая донью Нубию. Та столь же громко вторила ему. И хотя в спину ей давил огрызок яблока, а ноги неудобно упирались в столешницу, она находила свое положение просто замечательным. Грубый мужик пользовал её, как в дни далекой молодости пользовал соседский кузнец, которого дразнили Две Пяди. Понятно не за длину носа.
  Шёллер подобен удаву, выбиравшему жертву не мешать другим.
  ‒ Была ли у нее первая кровь, ‒ спросил провост цедя слова сквозь зубы, будто пил холоднющий квас, напиток однажды пригубленный в далекой Московии.
  С ним рядом гасконец. Достаточно близко, услышать странный вопрос шваба.
  ‒ Нынче молодежь взрослеет рано. Тянется к грехам отцов и матерей, ‒ плеснул вина Ла Марк в кубки, себе и Шёллеру.
  ‒ Значит нет, ‒ тянет слова и вино провост.
  ‒ Хотите узнать о том наверное? ‒ вылезло порочное любопытство Ла Марка. Он не уважал людей, но ценил в них грешников. Что как не греховность придает человеку индивидуальность и исключительность. Мир разнообразит не слащавость праведников, но крутая соленость злодеев.
  ‒ Пожалуй.
   Провост обошелся без всяких прелюдий и иносказаний. Оттеснив в одну из комнат, младшую Мантаньяр, закрыл за собой дверь. Не все что знали о Шёллере было полной неправдой, а полной правды о швабе не знал никто.
  Олагуэр, галантный и переполняемый влюбленностью, препроводил Петру на второй этаж в кабинет алькальда. Распахнув окно, дан вдохновенно плел о звездах, о благоухающих цветах, о фантанах, о поэзии Рейнмара Старого и Хуан Руиса, в которой ничего не понимал. Петра слушала и не мешала ему ни говорить, ни лапать за чувственную грудь. Не выказала неудовольствия когда бесстыжая рука, поднырнула под подол её платья. Видно от этого речь Дитша сделалась еще горячее и пламенней. Когда же вдохновенный чтец и соблазнитель добрался туда, куда и муж допускался не всякую неделю, донья Петра, лишь наклонилась, не препятствуя. Голова у неё кружилось, вполне возможно от высоких слов, а возможно от выпитого и предрасположенности к грубому соитию. Дан так горячо шептал и так нежно и настойчиво трогал, что мысли её парили, далеко от женской нравственности и супружеской верности. Её рука самопроизвольно нашарила его кальсес, самопроизвольно просунулась под ремень и вязки и понятно независимо не от кого нащупала некую часть тела, твердую, горячую и вздрагивающую от её прикосновений.
  За этим занятием и застал их разгневанный Фаусто де Рошдом. Разгневанный по причине, Эва Васкес потребовала от него отхлестать её бичом и только после этого совершить с неё содомитский грех. На все уговоры и призывы обойтись привычными для простых смертных действиями, осталась глуха. Строптивица заявила, грех прелюбодеяния должен быть именно грехом, а не школьной шалостью. Все остальное не достойно внимания. Фаусто ничего не оставалось, как кинуться разыскивать супругу. Не обнаружив её, заподозрил неладное. Тысяча и одна мысль пришли ему в нетрезвую голову и не одна из них не являлась целомудренной. Кипящее воображение рисовала Петру совокупляющуюся с чужим мужиком (перед подъемом на лестницу), совершающую соитие с цыганом и Энрико Ченьчо (ступень десятая или двенадцатая), копулирующую с мавром и его жеребцом (конец восхождения).
  Дон Фаусто торкнулся в несколько дверей. Лицезрел по очереди: Лукаса облизывающего дону Фра. Сеньору Селию пробовавшую на вкус красоту Лензоло-младшего, и свою жену в объятиях хлыща дана. Он не стал задавать глупых вопросов или делать вид, что ничего не заметил. Отважный супруг кинулся в драку.
  Олагуэр извернулся отпнуть агрессивно настроенного Рошдома.
  - Вы сдурели! - заорал дан, раздосадованный крахом перспектив попользоваться добродетелью доньи Петры.
  Фаусто повторил атаку. Он вцепился в Дитша и стал валить на подоконник. Петра проворно высвободившись из ласкающих рук ухажера, отскочила в сторону.
  Олагуэр въехал ревнивцу в губы. Сильно и коротко. Фаусто не остался в долгу и треснул дана головой в лицо. Попади в нос, сломал бы, а так лишь подбил глаз. Альферес потянулся к баллоку, решить имущественный спор оружием.
  Проклятая железка заклинила и не желала выниматься из ножен. Когда же клинок отцепился, было поздно. Бешеный Рошдом перевалил соблазнителя супруги через подоконник окна. Олагуэра спас огромный куст сирени, смягчивший падение. Правда альферес потерял сознание, больно стукнувшись затылком.
  - Ты!.. Ты!.. - пытался, что-то в бешенстве сказать Фаусто своей ветренной половине.
  Петра кошкой проскользнула к нему, взяла в ладони его лицо, хоть он и сопротивлялся.
  - Вот так бывает с тем, кто бросает жену и старается улизнуть к шлюхам.
  - Я не старался, - оправдывался Фаусто, шевеля сдавленными губами. Гнев его быстро сходил на нет.
  - Не правда, я видела! Ты трогал её..., - Петра взяла руку мужа показать, где тот трогал мерзкую старуху.
  - Это случайно получилось.
  - Ты был груб как животное и настойчив как мытарь*!
  Петра приблизилась к нему нос к носу.
  - Почему ты ненастойчив со мной? Почему не груб? Не схватишь меня? Не возьмешь меня силой! Немедленно!
  Петра опрокинулась, увлекая мужа за собой. Ошалевший Фаусто тыкался разбитыми губами в шею и грудь любимой супруги. Целуя руки, жадно втягивал запах.
  "Ах, как пахнут её соки!" - задыхался он от хмеля страсти.
  Тут он очень и очень ошибался. Это пах эякулят датчанина, оставшийся на ладони Петры де Рошдом.
  Капризное везение отвернулась от удачливого гасконца. Драка назревала без шансов избежать столкновения. Ла Марк честно предупредил Монтеро не вмешиваться. Его отрывали на заключительной фазе соблазнения Айтаны де Риос. Женщина лежала на кушетке, являя окружающим сокровенный тайны. Крепкие груди с набухшими от вожделения сосками, лобок поросший золотистой куделью, срам, блестевший от обильного истечения. Ничего не скрывала, выставив товар на продажу, как выставляет лавочник занятную безделицу привлечь внимание.
  ‒ Блядь! ‒ обозвал её Монтеро.
  ‒ Я знаю, ‒ согласилась с ним Айтана, продолжая прибывать в спокойствии и любопытстве.
  ‒ Блядь! ‒ заорал сайон. И неизвестно чего в его крике больше, жажды наказать вора, покусившегося на его собственность или самому собственность использовать по прямому назначению.
  ‒ Но не твоя, ‒ в словах и утверждение и вопрос. Всяк услышал свое. Ла Марк первое. Монтеро второе. Достаточно не разойтись миром ни при каких обстоятельствах.
  Сайон извлек из ножен шпагу, не думая, стоит ли опасаться гасконца. Насколько тот хорош в схватке. Будь он богом сражений или самим Марсом, поле битвы не покинуть. Есть ситуации когда отступление не возможно.
  Гасконец не стал тратиться на разговоры. Его ждала женщина!
  Айтана привстала на локти, лучше видеть поединок. Она не прикрылась и не одернула подол. Лежала открытая хищному взору мужских глаз. Приз терпеливо ожидал победителя.
  Короткий звон, проход вдоль окна и Монтеро, брызгая кровь из пробитого горла свалился на пол. Он пытался встать, зажав рану рукой. Гасконец не позволил, приколов беднягу к паркету, после чего вернулся к любовнице.
   ‒ Я его прикончил, ‒ мазнул он окровавленной рукой по лицу женщины. ‒ Тебя не смущает?
  ‒ Нисколько ‒ поймала она пальцы убийцы, слизнуть свежую теплую кровь.
  ‒ Ты удивительная женщина. ‒ врал гасконец. Ему была нужна сука и он её получил. Смерть лишь добавит пряности и перчинки в предстоящий коитус.
  ‒ Надеюсь свое восхищение ты подкрепишь действием, а не словом, ‒ нисколько не смущаясь ответила Айтана. Быть уличной сукой интересней, нежели комнатной собачкой. Выбор кобелей больше.
  
  7.
  Нужная азиату лавка скромно втиснулась в левый ряд переулка торгового квартальчика. И не подумаешь её отыскать, не ведая о предпочтениях владельца не выставляться на показ. Такая вот странность. Те, кто знают поймут, не знающие пройдут мимо.
  За низенькой крепенькой дверью хорошо освещенная комнатка. За прилавком пожилой мужчина семитского племени. В традиционной шапочке йерэ малке. На поясе гартл, по ширине которого владелец не последний человек в общине.
  На полках и поставцах серебреная медь посуды, простенькие украшения из яшмы и опала. Много милых безделиц совершать подарки. Кошелю не накладно, а глазу и сердцу любезно.
  ˗ Вечер добрый, сеньор, ˗ поприветствовал вошедшего хозяин лавчонки, отрываясь от кропотливой работы гравировки. ˗ Смею надеяться, старый Мойше окажется вам полезен.
  Характерно акцент не прятали и имя не исковеркали. Мойше, а ни какой ни Мигель.
  ˗ Хочу продать камень, ˗ пожелал Закари заключить сделку.
  ˗ Сеньор невнимательно прочли мою вывеску. Она, конечно, не может соперничать с вывеской дона Манчи или сеньора Каррадо, но все же достаточно взглянуть на нее и понять, у меня нет разрешения на продажу и скупку драгоценностей. Возможно на улице темно и вы ничего не разглядели. К сожалению, мне не доступна роскошь вывешивать фонарь. Если вы не знаете, а вы наверняка не знаете, за подобные проделки налагается штраф. Освещать вывеску, требуется вносить плату в консехо? Мой доход не позволяет разбрасываться заработанными крохами, ‒ многословен торговец. Молчунов среди их братии не сыщешь. Торговля не только и не столько фактический обмен монет на товар, но и предшествующий обмену живой диалог. Ключевой момент ремесла. Недаром говориться в Евангелие от Иоанна, в начале было слово.
  ˗ Я разглядел вашу вывеску, ˗ заверил Закари иудея. ˗ Уверен вы в состоянии помочь.
  Во взгляде мужчины неподдельное любопытство. Его гость уверен?
  ‒ И что же сеньор увидели на ней такого, чего не видят другие?
  ˗ Лохо, ‒ Захари в воздухе повторил хитроумный завиток, вплетенный в канву растительного узора.
  Мойше восхищенно цокнул языком, имеется такой.
  ˗ В наше время мало кто понимает знаки старых ювелиров.... Слушаю вас, ˗ выразил иудей готовность к предметному разговору.
  Закари вытянул из наплечного кармашка один из ножей. Хозяин остался спокоен. Читать грозящую опасность одно из качеств хорошего торговца, а он таковым и являлся. Плохие в их деле скоро сворачиваются. Разоряются или гибнут.
  Азиат свинтил навершие с рукояти и вытряхнул на стол красный камень, величиной с ноготь мизинца. Ярко красный октаэдр прокатился по столешнице и застыл каплей свежей крови, играя в гранях переломленным светом.
  ‒ Хочу его продать.
  Мойше основательно вытер тряпкой руки, пододвинул свечу, извлек из кармашка припрятанную лупу, осторожно взял камень посмотреть на свет.
  ˗ Вы знаете, за него? ˗ спросил иудей отрываясь от октаэдра. ˗ Заметьте, я не спрашиваю откуда он у вас.
  ˗ Это ратнанайана, ˗ ответил азиат без всякого благоговения перед красной блестяшкой.
  ˗ Не обидитесь, если все же спрошу, как он вам достался? Простому солдату такая добыча никогда не перепадает, если не проявит расторопность и смекалку. В наследство камень не получить. Украсть рубин весьма проблематично. Терять их не теряют.
  ‒ Его история добавит цены? ‒ поинтересовался азиат. Он знал о чем спрашивать.
  ˗ Вы все прекрасно понимаете.
  ˗ Его мне отдал Ицхак ибн Назир, ‒ требовательный взгляд азиата, достаточно сказано? удостоен покачивания головы. О каких людях толкуем!
  ‒ Вы знакомы?
  ‒ Мы вели дела, ‒ признал азиат, вызвав некоторое изумление.
  ˗ Имя Ицхака уважаемо всеми в нашем нелегком ремесле, ‒ Мойше полюбовался насыщенным цветом индийского камня. ˗ Сейчас у меня нет таких денег купить рубин. К сожалению или к счастью, я не достопочтенный Ицхак. И даже не его родственник.
  Камень с неохотой и сожалением вернули.
  ˗ Загляните через неделю и тогда я смогу дать вам настоящую цену.
  ˗ Уплатите сколько сможете. За остальным я зайду в указанный срок, ‒ предложил азиат щадящий вариант сделки.
  ˗ Вы оказываете мне честь своим доверием, ˗ оживился иудей. Покупка ратнанайана выгодное вложение средств. Отличное!
  Мойше громко стукнул в стенку. Через мгновение в лавке появилась женщина, в неизменном переднике, уберечь себя и семью от сглаза. Тяга к прекрасному определяет не только твой выбор рода занятий, но и спутницы жизни. Женщина красива и будет красива еще долгие годы. Встречаются вещи плохо поддающиеся коррозии времен и невзгод. Подлинная красота одна из них.
  ˗ Шульме, принеси деньги, ‒ попросил иудей.
  ˗ Деньги? ˗ уточнила женщина, будто речь зашла о невозможном исполнить.
  ˗ Я сказал деньги, дорогая и не как иначе.
  Женщина исчезла, вернуться с тяжелым кошелем.
  ˗ Здесь пятьсот дукатов, ˗ произнес Мойше, двигая золото к визитеру.
  Азиат убрал деньги и произнес на иврите, не громко, но достаточно внятно.
  ‒ Съяг ла-хохма штика (Защита для мудреца ‒ молчание).
  Чем еще удивит гость хозяина?
  ‒ Ицхак просил, переуступить ему камень при продаже. Он будет несказанно рад получить рубин обратно. Впрочем, я не настаиваю.
  ‒ Я запомню просьбу уважаемого Ицхака, ‒ близко к сердцу восприняты слова азиата. Выгода складывается не только из прибытка золотом или серебром. Это еще знакомства, связи и партнерства из связей и знакомств образующиеся.
  По соседству с ювелиром Закари купил чистого оливкового масла. В небольшом ухоженном помещении пахло сушеными травами и перцем. Полки плотно уставлены глиняными кувшинами, кувшинчиками и деревянными коробушками. Товар подороже рассыпан в расшитые мешочки. Пряности в аккуратные цветные бумажные конверты. Щуплый владелец, похожий на пронырливого бурундука, с неудовольствием отпустил ему товар. Лавочник торопился закрыться. У него в гостях внуки и он не намерен торчать за прилавком лишней минуты.
  В ночи, слабым ветром, еле уловимо, тянуло печные дымки. В подворотне беззлобно тявкала безобидная собачонка. В глубине дворов блеяли козы и лениво топали лошади, чувствовавшие чужака лучше собак. В улочке угадывалось давнее. Полузабытое, истершееся, но узнаваемое. Не поддаться памяти, не наполнить её образами, а то и речью, азиат прислушался. Не как слушают далекий или близкий звук. Он слушал сгущающуюся темноту, слушал небо, где зажигались желтые глаза хищных звезд, втягивал носом воздух, напитанный оттенками крови и гари. В какой-то момент под сердцем неприятно ворохнулось. Закари пришпорил коня ехать быстрее.
  Ворота распахнуты, во дворе брошены две не расседланные лошади. Судя по лентам в гривах, пожаловали ландроны. Из-за дверей шум и громкие голоса.
  - Как вы смеете! - услышал Закари возмущенный крик Эль. - Здесь квартирует альферес Ла Марк.
  - Это тебе альферес, ебарь или кто там еще, - не проняло бриганда предупреждение. - Нам он не указ!
  ‒ Мы под Исасагой! Слыхала о таком? ‒ вступил в разговор второй и оба довольные заржали. ‒ Так то в задницу твово гасконку!
  ˗ Прошу покинуть мой дом! - вмешался потребовать аптекарь от вторженцев.
  ˗ Пасть-то не разевай широко...
  Со стола что-то сбросили. Глиняный бой разлетелся по полу.
  ˗ А то заткнем, ˗ пригрозили старику.
  ‒ Прекратите немедленно! ‒ негодовала Эль. В её голосе страх и только страх.
  ˗ Особливо тебе заткнем, ˗ и захыкали оба. ‒ Найдется чем!
  Затрещала рвущаяся ткань.
  ˗ Прекратите сейчас же! Здесь ребенок! ˗ неубедительная попытка не защитить, но спрятаться за сестру, лишь раззадорила бриганд.
  - Не ша ребенок! Титьки наросли! Поди манденка уже облохматилась?
  ‒ Ща посмотрим! ‒ и снова ржут, довольные собой. Они хмельны, но не настолько, не соображать. Куражится вошло в привычку, в обиход, в потребность. Как пить и есть.
  - Вот деньги! - донесся голос Юззы.
  ‒ Долго ползаете баскские суки!
  Звук крепкой плюхи. Удар тела о поставец, сбить тарелки и склянки.
  ˗ Деда! ˗ взвыла Юзза.
  ‒ Подь сюды, блядина! ‒ рыкнул бриганд.
  ‒ Эль! ‒ визгнула девушка ища помощи.
  ‒ Куда тварюка! ‒ перехватили старшую и притиснули. ‒ Эка попка мяконька! И дойки крепеньки, дитём не рассосаны!
  Закари вышагнул из темноты коридора. Кулак ударил сзади, в шею, с хрустом ломая ландрону позвонки.
  ‒ Аааа! ‒ заголосила Эль, падая вместе с мертвецом.
  - Оно как! Заступничек! ‒ второй отшвырнул девушку не мешать ему в схватке. ‒ Давненько хотел по твоей поганой роже съездить, нехристь!
  Бриганд выхватил дагу и решительно шагнул ударить. Встречный удар в грудину отшвырнул его назад, расплескал по беленой стене. Хватая перекошенным ртом воздух, ландрон, выставив оружие прикрыться, попытался скоро встать.
  - Кхма!.. Кхма!.. Не ша сквитаемси...., - медленно прошипел бриганд, давясь кровью и мутнея разумом. Удар ноги в подбородок перенаправил сознание из краткого небытия в небытие вечное.
  В комнате на мгновение установилась тишина. Азиат поставил на ноги Эль, помог подняться Юззе. Девушка запоздало прикрыла торчащую в прорехе на платьяе грудь. Склонился над стариком. Аптекарь отрывисто дышал, охая через каждый вздох.
  ‒ У вас сломаны ребра, ‒ определил азиат. Вряд ли он ошибался.
  ‒ Боюсь вы правы сеньор....
  Со стариком пришлось повозиться, пеленая в фиксирующую повязку и укладывая на жесткую постель. Попросив воды, азиат накапал экстракта имбиря в качестве обездоливающего. Лишь окончив с раненым, схватил за шиворот одного и второго покойника и выволок из дома. Взгромоздил на лошадей, отвел подальше и отпустил бродить в ночи.
  Отсутствовал Закари недолго. К его возвращению разгромленную залу наскоро привели в порядок. Осколки смели, уцелевшую глину расставили по местам, кровь затерли тряпкой.
  - Вы наверное голодны? - спросила Юзза у азиата. Она выглядела на удивление спокойно. Будто и не произошло ничего, ей волноваться.
  - Если не ужинали, я присоединюсь к вам. Опоздал - нечего страшного, - не настаивал на кормежке Закари.
  - Пойдемте на кухню. Я составлю вам компанию, - напросилась девушка.
  Юзза шустро выставила на стол нехитрую снедь. Кружки завершали сервировку. Осуждающий и предостерегающий взгляд Эль ‒ азиат один из бриганд, оставлен без внимания. Говорить старшая не рискнула, все еще прибывая под впечатлением вторжения, но и оставить без надзора младшую не могла. Ей не были благодарны за опеку.
  Юзза нисколько не голодна, но совместная трапеза несла для нее некую сакральность. Вернее она её придумала. Если азиат брал сыр, следом брала и она. Тянулся к зелени, следующая веточка петрушки или сельдерея, доставалась ей.
  Придавал ли азиат значение наивной игре? Увидел ли в ней большее, девичьей блажи. Увы, нет. Для него девушка обставляла собственные фантазии житейскими подробностями, обрести им некую реальность, всамделишность, осязаемость в яви.
  - Вы их нисколечко не боялись? ‒ спросила Юзза о событиях получасовой давности. Теперь они ей казались чем-то давним, почти былинным. Ведь только былинные герои появляются столь вовремя и столь скоро справляются с врагом.
  - Я научился управлять собственными страхами, ‒ объявил азиат о непричастности к когорте безупречных героев.
  ‒ А я боялась. И Эль. И дед, ‒ призналась Юзза. В прочитанных ею книгах, сильные всегда берут под опеку слабых. Защищают, оберегают, привязываются. Разве не в этом смысл существования силы?
  ‒ Ты опять наклоняешь голову, ‒ заметил он девушке.
  ‒ Она сама не держать, ‒ старательно выпрямилась Юзза, заслужить одобрения. Выглядело её старание несколько предосудительно. Комнатная собачка готова встать на задние лапки, выклянчить подачку.
  ‒ Болит?
  ‒ Да. Особенно плечи и лопатки, ‒ пожаловалась Юзза. ‒ Наверное с непривычки.
  ‒ Я погляжу. Ты не против?
  ‒ Не против, ‒ согласилась девушка густо покраснев. В фантазиях она соглашалась.... Она на многое соглашалась... Быть рядом с ним. Близко. Чувствовать кожу кожей, пробовать её на вкус. И совсем непрочь побыть комнатной собачкой, ластить ему подбрюшье шершавым языком.
  В кухню вернулась Эль и с некоторым подозрением поглядела на сестру. Все ли надлежаще происходит в её отсутствие. Убедилась лишь, потребуется совсем не много "труб" пасть стенам Иерихона.
  ‒ Сеньор Закари предложил продолжить лечение, ‒ поставила Юзза в известность сестру. Её мнением, надо ли позволять, пренебрегла. Пусть в своей жизни разберется, лезть в чужую со своим мнением. Всегда найдется камень кинуть в человека, расшибить в кровь. Реже кусок хлеба, накормить и почти никогда слово утишить печали.
  Эль настроена категорически против, но запретить, лишь подтолкнуть к обрыву. Или уже падать в него?
  ‒ Сейчас вряд ли это будет удобно, ‒ завуалировала она возражения в мягкую форму.
  ‒ И опять не смогу уснуть, ‒ как-то двусмысленно, нехорошо настаивала Юзза.
  ‒ Давай перенесем на завтра, ‒ попросила Эль. Время её единственный союзник, оградить младшую от её же глупостей.
  ‒ Завтра надо идти за заказом? Ты пойдешь? К тому же сеньор Закари может оказаться занятым, ‒ настаивала на своем Юзза. В любом случае она поступит по своему.
  ‒ Можете поприсутствовать, ‒ разрешил азиат старшей, снять остроту назревающего конфликта. Не проявляясь в открытой форме, он бы тлел, подобно огню в торфяниках, полыхнуть в неподходящий момент до небес. Закари осознавал, причина разлада сестер не само лечение, а он. Внемлет ли мотылек слову, когда инстинкты гонят к огню? Конечно, нет. Это понятно ему, не понятно старшей. Страх не всегда мудр. ‒ Желаете, лечение перенесем на завтра.
  ‒ Вот видишь, ‒ вздохнула с нескрываемым облегчением Эль.
  ‒ Сегодня! ‒ не желала Юзза уступать и слушать возражения и соображения сестры, что лучше для нее и когда. ‒ Мне больно. Я не могу спать!
  Ей дорого внимание азиата. Мир серых дождей негаданно преобразился в мир цветных радуг. Брала ли свое природа, заложившая материнство в каждую женскую особь или же девушка, отравленная собственными фантазиями, желала испытать запретное для нее? Истина как всегда, где же ей быть, посередине. Яд и лекарство. Вопрос в пропорции. Но и соблюдение их не гарантия желаемого результата.
  ‒ Нужна теплая комната, ‒ отказался азиат от нейтралитета в споре поколений. В конце концов, он предлагал помощь, а не что-то еще.
  ‒ Моя как раз над кухней. Сегодня готовили и в ней тепло, ‒ заверила Юзза, не находя препятствий быть с азиатом. Ни позднее время, ни холод, ни сестра, не могли ей в том помешать.
  Поднялись в спальню Юззы. Беленные голые стены с легкой копотью потолочных углов. Кровать с резной спинкой, цветастым одеялом и плоским матрацем набитым шерстью. Подушка красиво накрыта вышивной салфетью. На почти игрушечном поставце несколько книг и мешочки с травами. На верхней полке распятие. Их новомодных. Мучение и смерть не принять волю Отца, но укорить. Из-за вас все! Ближе к окну столик с чахлым горшечным цветком.
  Осмотревшись, азиат освободил кровать от матраса и подушки.
  ‒ Нужна теплая вода, лучше горячая и ткань вытереться, ‒ попросил он.
  С оглядкой и опасением просьбу выполнили. Ходила Эль. Долго соображала. Работа валилась из рук. Где-то в темной каверне души, собирать стоки дурного и злого, шевельнулось не лучшее пожелание младшей. Пусть хлебнет, пусть узнает, приползет в соплях и крови, с сердцем утыканным иглами обид и унижений. Пусть!
  Когда вернулась, Юзза сидела на стуле, ровно держа спину. Вниз затылка, шею и заушье воткнуты иглы.
  ‒ Мне не больно, ‒ успокоила девушка, увидев округлившиеся глаза сестры.
  Азиат поставил миску с водой на подоконник, подержал руки в воде и тщательно их растер, до хруста в суставах. Затем извлек из кармашка пузырьки с маслом, смешал по нескольку капель на коже ладоней.
  После приготовлений удалил иглы.
  ‒ Сними платье, ‒ приказал азиат.
  Обе сестры замерли. Старшая от непомерного возмущения, младшая от великого смущения.
  А что такое? Обычная просьба. Юзза расторопно стянул платье. Стесняясь, не положила, а передала одежду Эль в руки.
  ‒ Ложись лицом вниз, ‒ указал Закари на жесткие доски кровати, закинутые одеялом.
  Юзза подобрала камизу, лечь. Щеки у нее просто сделались пунцовыми. Азиат свернул плотный валик-кольцо из подходящей ткани, поместить лицо девушки, держать голову прямо. Распластал застиранную ткань, обнажив спину.
  ‒ Не зажимайся.
  Азиат извлек новый пузырек с маслом. В комнате приятно и сладко, вызывая слюну, запахло апельсином.
  Пальцы легко пробежались вдоль позвоночника, знакомясь с предстоящей зоной работ. Все ли ладно, все ли в порядке, нет ли изъяна. Принялся интенсивно давить, тыкать, защипывать, разминать. Направлял усилия не на поглаживание кожи, а разогреть, расслабить мускулатуру и сухожилия.
  ‒ Дыши ровно, ‒ командовал Закари и при малейшем сбое снижал нажим. Пройдя болезненное место, снова усиливал давление на мышечные ткани. Он тянул и скручивал, смещал и сдавливал. Иногда Юзза ойкала, слушая резкие щелчки суставов.
  Разогрев и размяв как следует мышцы, азиат принялся за позвоночник. От поясницы к лопаткам и обратно. Шеей занялся когда кожа спины приобрела красный цвет. И снова тянул и вытягивал, до синяков нажимая на мышцы. В начале Юззе было тревожно и неприятно, затем покойно и расслабленно, взбираться к пику ожиданий, большего нежели просто от прикосновений.
  ‒ На спину.
  Туника осталась где-то на бедрах. Девушка подчинилась и повернулась, не стесняясь наготы. Ни открытости, ни доступности, ни скромности форм.
  Промяв живот вокруг пупка, Закари спустился вниз, к лобку, прощупывая что-то. Юзза прикрыла глаза. Чувствовать важнее, чем видеть.
  ‒ Ничего нового. Тоже что и у других, ‒ слова обращены к Эль, не вмешиваться. Старшая готова взлеть куда не просят.
  "Дура," ‒ скользнула мысль Юззы, не омрачив нарастающего возбуждения. Запусти лекарь руки к ней в промежность, не шелохнется. Она не другие!
  Пальцы двинулись вверх к пупку, к подреберью. Подобрались к скромной девичьей груди с заострившимися сосками. Большой палец остановился на левой половине, прощупывая какое-то уплотнение.
  ‒ Не болит?
  ‒ Нет.
  Азиат настойчиво изучал подозрительное место. Своим рукам он доверял больше, чем словам девушки, сосредоточенной на сопутствующем но не основном.
  ‒ Совсем немного, ‒ призналась Юзза.
  Ключицы, плечи и опять занялся шеей. Захватил полотенцем за подзатылье, энергично, без рывков потянул. Последовало несколько довольно громких хрустов.
  ‒ На сегодня достаточно, ‒ закончил азиат.
  Он повернулся к Эль.
  ‒ Постель должна быть в меру жесткой. Подушку заменить на плотный валик, уложить под затылок. Спать предпочтительней на спине.
  Женщина лишь согласно кивнул. Ее занимало другое. Её сестра пахла. Пахла как всякая женщина, готовая принять мужчину. Отдать ему свое тело безраздельно. Она искала в азиате малейший намек на ответную реакцию, ему не должно быть все равно. Мужчины всегда остро чувствуют желание женщины. А её сестра желала! Но никаких явных признаков порочного вожделения в лекаре не усмотрела.
  "Это ничего не значит!" ‒ уверяла она себя. Ей не везло с мужчинами, хорошо о них думать. Церковники напрасно видят в наследницах Евы средоточие греха. Весь порок сосредоточен в сыновьях праматери.
  В комнате темно, но не спиться. Тело все еще грезит прикосновениями теплых, пахнущих волшебным апельсином, пальцев. В воздухе не выдохся божественный аромат оранжевого плода и мнится крохотное солнце у изголовья. Рука Юззы, короткими рывками, самопроизвольно спускается к низу живота. Подол поддернут и нет препятствий добраться где сладко тянет и влажно.
  Ночь умеет хранить чужие тайны. Большие и малые. Она в том великая мастерица и её услуги для всех, а не только молоденькой девице, снедаемой неразделенной страстью.
  ‒ Наслаждаетесь жизнью? ‒ прозвучало за спиной Кабреры. ‒ Хорошее вино, великолепный сыр, поздние яблоки, с хозяйкой обошлись неподобающе. Совесть не беспокоит?
  ‒ Вы же не о совести пришли со мной говорить? ‒ безошибочно узнали иезуита. Хуже нечистого. Вспоминай не вспоминай, все одно явиться. ‒ Кстати, как вы прошли?
  ‒ Не поверите, просто вошел, ‒ сказано капитану с легкой издевкой.
  ‒ И охрана не поинтересовалась за каким хером претесь в столь поздний час?
  ‒ У вас не лучшая охрана.
  ‒ По сравнению с Бурбоном? ‒ теперь издевка от Кабреры. С Наваррцем Орден знатно облажался.
  ‒ Вы не на французском престоле, ‒ посмеялся иезуит вполне искренне.
  ‒ Успокоили.
  ‒ А вот это сильно вряд ли. Я о вашем спокойствии.
  ‒ Опять запоете о своем призраке?
  ‒ Сами имели возможность убедиться, наш таинственный друг более чем реален. Для призрака. Потому приходится уделять ему самое пристальное внимание, ‒ иезуит вышел из-за спины капитана. С шумом протащил стул по полу и безо всякого приглашения подсел к столу напротив. Выводить собеседника дурацкой привычкой пялиться в лицо и задавать вопросы, на которые тому волей неволей придется отвечать. А при отсутствии вразумительного ответа мучительно его искать, домысливать и придумывать. ‒ Наш с вами уговор не выполнен. Вернее не так. Вы нашего уговора не выполнили.
  ‒ Собираетесь взыскивать? ‒ справился Кабрера, подавляя жгучее желание послать иезуита подальше. А то и кликнуть охрану. Что его остановило? Сдержало. Некоторые знания. В левом рукаве у монаха запрятан дэг и пользоваться им умеют. Еще лучше с умением владения батардо, тоже спрятанном и тоже в рукаве. Только в правом. Если добавить вино хмелившее голову, успокаивающую сытость и настроение созерцать в предчувствии добрых перемен, возникает понимание неуместности обострения отношений с Орденом. Противостоянию непременно быть, но не сегодня и в щадящей форме.
  ‒ Смотря чем завершиться наша сегодняшняя встреча, ‒ не стали разуверять Кабреру, снять с него голову. Иезуит вытянул из-за пазухи четки с финифтевой фигуркой когтистого орла на черепе. Полномочия казнить и миловать в полном объеме. ‒ Имею на то полное право, ‒ похвалился поздний гость.
  ‒ Ваш парень, ‒ намеренно дистанцировался капитан от объекта нездорового интереса Ордена, ‒ оказался слишком умен для моих старых мозгов. Да и молодые справились с задачей не лучшим образом.
  ‒ Не прибедняйтесь. Что за дурацкая манера при малейшей неудаче прибедняться? То условия неподходящие, то денег недостаточно, то ума скудно. Сплошной форс-мажор ничего не делать. Хотя не поспоришь, подвижки наметились, ‒ не то сдержано зевнул, не то осклабился иезуит.
  ‒ Какие и в чем? ‒ насторожился Кабрера. Неприятно оказаться последним из посвященных в нечто важное и значительное.
  ‒ Сменились участники вашего узкого круга. А некоторых сделалось возможно с уверенностью исключить из списка подозреваемых. Есть какие-то соображения по этому поводу?
  ‒ У меня их нет, ‒ признался Кабрера. Говорить правду всегда нелегко. Будь ты кем под ясным небом. Не приживается, не прививается и не в чести, эта самая правда, а следовательно и вещающий её. Шараду разгадать ему не получилось. Плохо ли решал, был ли отвлечен, но успех не достигнут.
  "Блуждал аки слепец в ночи," ‒ оценил капитан свои усилия, не слишком переживая. Другим занят. Другим!
  ‒ Совсем-совсем? ‒ многозначительно насмехался иезуит. С него станет знать больше нежели загадаешь.
  ‒ Совсем!
  ‒ Могу помочь. Шёллер. Мы подняли кое-какие документы и встретились кое с кем. На нем не столь уж много значительных грехов и уж точно никакой Высший Имперский суд за ним не гоняется. Вернее постановление суда наличествует, мотивация его выносить отсутствует. Чтобы сразу на плаху и под топор. За то наш.... ваш провост в тесных отношениях со сторонниками нынешнего императора и вполне может являться доверенным лицом Рудольфа Второго. Что Шёллеру тут делать, вдали от милой сердцу Швабии? Чьей волей он здесь и во имя чего? ‒ короткая дробь пальцев перейти к следующей персоне обсуждения. ‒ Теперь его приятель ‒ Ие Дега. Правильней сказать Иешуа Ифраим де Га. Не человек ‒ путанный клубок. Ниточку потяни, обязательно оборвется. Заговорщик и притворщик каких поискать. Одно время отирался среди театрального отребья. Слыл своим человеком в театре и у богемы. Как вам такой факт.... Он лечил Борчаи. От сифилиса. Так что отсутствие носа у венгра не результат его неосмотрительной доблести, а обыкновенной распущенности. Что поразительно, вылечил. Во всяком случае мадьярин не рассыпается кусками, заразу не распространяет и не гниет заживо. Что столь талантливому врачевателю делать среди вашего сброда? Обладая редчайшим знанием лечить ужасную болезнь, коей подвержены и коронованные особы и примасы церкви, таскается с вами, рискуя жизнью? Не знаете? Вот и мы не знаем, ‒ снова пальцевая дробь. ‒ Что до самого Лазара Борчаи.... Венгр конечно странный тип, помимо того что он такой же венгр, как я грек или московит. На мой взгляд интриги для него слишком сложно, но кто поручится об отсутствии в нем скрытых талантов? ‒ затяжной отстук популярного романсеро. ‒ Дона Мальдонадо. Отметаем. Женщине можно доверить отравить, интриговать, выпытать тайну, расстроить отношения. Ничего особо важного. А учитывая её происхождение...
  ‒ А что у нее с происхождением? ‒ молниеносно отреагировал Кабрера на реплику. Не поторопился ли он договориться с мадьяриным?
  ‒ ...Короче я в нее не верю, ‒ увильнул от ответа иезуит, неосмотрительно сболтнувши лишнего.
  ‒ Странно слышать подобное от вас. Верю не верю....
  ‒ И мне странно.... Однако же не присутствуя лично при распятии Иесуса, мы не сомневаемся в божественном воскрешении.... Матаморес. Отставка однозначна. Он не умнее венгра и совершенно точно не беарнец. Олагуэр. Человек всплывший из неоткуда. У нас на него ничего нет. А у вас?
  ‒ Храбр и толков. Достаточно амбициозен лезть вверх, рискуя свернуть шею.
  ‒ Доверяете ему?
  ‒ Не настолько не приглядывать, ‒ уточнил Кабрера.
  ‒ Спутника гасконца исключу сразу. Слишком приметен, тем более не прячется вовсе. В Борхе он за компанию. Не торопиться, поскольку успевает, а потому развлекается согласно внутренних потребностей. Он человек войны и лишь она определяет его движущую силу. Азиат настолько чужд нам, одним этим вычеркнуть себя из списка. Ну или внести себя в исключения. Ла Марк. С ним то же довольно запутанно. Отсутствуют оправдательные причины находиться среди ваших людей. Но не в Борхе. Человек французского короля. Ему многие обязаны, но не афиширует обязательств. Вроде бы в отставке. Славы никогда не искал. Денег, не смотря на все россказни о себе, у него достаточно и значительно прибавится, когда сочетается браком с маркизой.... Вы знали, Ла Марк поселился а доме Драдо. Аптекарь прожил в Борхе всю свою жизнь, знает округу как свои пять пальцев. Два его сына и зять занимались контрабандой. Погибли. Вроде бы. Возможно гасконцу что-то или кто-то нужен в этих горах? Но одно из двух, либо он охотник, как мы с вами, либо мы что-то упустили. Что скажите?
  ‒ То что нельзя безоговорочно исключить, должно быть безоговорочно включено в список, ‒ пространно ответил Кабрера. Ему совершенно не желалось заниматься гаданиями и помогать иезуиту.
  ‒ В чем-то вы правы.
  ‒ Потому меня устраивает услышанное от вас.
  ‒ Вас многое устраивает. Особенно пить вино, есть сыр и пользовать хозяйку. Вопрос в какую графу определить вашу персону, не снят.
  ‒ Чаял обойдетесь без меня.
  ‒ Не обойдемся. Не подскажете, куда и зачем услали своего эскудеро? К слову, его не включим в подозреваемые.
  ‒ В Лиминэ, ‒ не стал скрывать Кабрера. Иезуит явно хорошо подкован, задавать вопросы, причем зная на некоторые точные ответы.
  ‒ А монах зачем?
  ‒ В качестве сопровождающего и поручителя попасть в город. Сами понимаете, скоро нагрянет Тельо. Город не удержать, а свевы не очень радушны, принимать к себе людей с не лучшей репутацией в Испании. Надо договариваться.
  ‒ А деньги на договор сдерете с Борхи?
  ‒ У меня-то их нет. Ко всему город взят на меч. Мы в своей воле.
  ‒ Очень хорошо вас понимаю.
  ‒ Монаха в город пускают, почему бы не впустить паломников за символическую плату.
  ‒ Не многовато святых людей на две квадратные лиги грешной земли?
  ‒ Лишнее отсеется, ‒ признался Кабрера нисколько не удивив иезуита.
  ‒ Правдоподобно. Но малости не хватает вам верить. Может виной тому Зюсс? Иудей, что явился к Ортису. Знакомая фамилия? ‒ выказал иезуит осведомленность неутешительно ожидаемую и неприятную.
  ‒ Мы общались. Пытался разобраться с чего все пошло кувырком. Таблад, Алиас. Ничего подобного в планах не значилось. Говорю вам, как человек к составлению которых причастен.
  ‒ Разобрались?
  ‒ У иудея свои макли с моим предшественником. Не касающиеся рот.
  ‒ Макли? Ха-ха-ха! ‒ развеселился иезуит. ‒ Вы способны удивить. Макли. Надо же! Ну и словечки у вас. И что это были за макли? И как-так роты не причастны? Тюрьму-то спалили!
  ‒ Когда у тебя достаточно пушек и аркебуз, можешь позволить себе дополнительно заработать. Ортис вызволил из Таблада родственника Зюсса.
  ‒ И во сколько оценили свободу чахоточного маррана, которому срок вот-вот сдохнуть? Или же причина иная?
  ‒ Сто тысяч. Векселем.
  ‒ Ортис взял вексель? ‒ сильно подозрительно иезуиту. Или ты чего-то не знаешь о человеке или тебе осознано врут. И еще не известно, что хуже. ‒ Делиться как понимаю, он не собирался. Весьма дальновидно, судя по дальнейшим событиям. Вексель достался вам?
  ‒ Будь бумага у меня, я бы и не подумал связаться с вами и вашим Орденом.
  ‒ Не путайте, Кабрера. Вы умудрились вляпаться в дерьмо, в которое умные люди не попадают. Мы вас подняли и отмыли, чтобы вы не пахли как деревенское отхожее место. Кое-кому сунули в лапу, не упрятать вас за решетку. Договорились кое с кем не подсылать к вам браво лишить жизни. Дальше перечислять наши благодеяния?
  ‒ Я все помню.
  ‒ Добавьте к памяти чуточку благодарности. Хорошо? Так чем закончилась ваша встреча с Зюссом?
  ‒ Отпустил.
  ‒ Просто отпустили?
  ‒ Я пообещал. Мой человек вывез Зюсса с семейством из Алиаса.
  ‒ А Мальдонадо чего там терлась? ‒ знал иезуит и такую подробность.
  ‒ Иезавель исполняла другое поручение. Не связанное с иудеем.
  ‒ Какое?
  ‒ Узнать, Малиньи в Морено или нет.
  ‒ И отправили Зюсса в ту же сторону?
  ‒ Вы же все знаете.
  ‒ Уточняю детали. И большую ложь, и маленькую, разоблачить их нужны детали. Мизерные несоответствия и противоречия вскроют неправду.
  ‒ Не вижу ни противоречий, ни несоответствий.
  ‒ Я вижу. Иезавель встретилась с Зюссом. Она вам о том сообщила?
  "Какие подробности!" ‒ сдержался Кабрера не взяться за кубок с вином. Выглядело бы ‒ он занервничал. А он не нервничал. ‒ "Cabrona!(Коза, сучка)" ‒ попрощался он с альфересом пушкарей, отложив добрый глоток на потом. Секрет иудея останется с ней. Навечно. Когда предложил Борчаи денег за решение одной проблемы, ожидал услышать нытье и попытки отговорить. В общем-то расчет на то и был, заставить венгра обуздать альфереса пушкарей, не лезть куда не просят и не трепать дурным бабьим языком. Венгр подошел к предложению неожиданно практично.
  ‒ Десять тысяч и можете подбирать нового альфереса.
  ‒ Где я его возьму?
  ‒ Еще десять. У меня есть.
  ‒ Остановимся на первой десятке. Не много просишь?
  ‒ За бабу многовато. За нормального альфереса нормально.
  ‒ Когда?
  ‒ А когда нужно?
  Больно короток разговор. Нет ни уверенности в исполнителе, ни сомнений в нем. Буднично. Вроде бы курицу на базаре сторговал. И не продешевил и не выгадал.
  ‒ И не жалко? ‒ глупейший вопрос после всего сказанного.
  ‒ Сделаю, поделюсь ощущениями, ‒ потеребил Борчаи ухо. Очевидно натер цепочкой своего намордника...
  ....‒ Насколько помню нет, ‒ признался Кабрера. ‒ Доложила лишь, Малиньи в Морено.
  Иезуит довольно хлопнул по столу.
  ‒ Вот чувствую, чувствую душок! Рано мы прекрасную дону списали со счетов. Малиньи в Морено тогда не было. Ни тогда, ни позже. Как и не было доминиканцев. Вы же рассчитывали, иудей попадет к ним и окажется на костре? Но даже находись Псы Господни в Морено, Зюсс им бы не достался. Он свернул на проселок и .... ваши расчеты побоку!
  ‒ Марран у вас?
  ‒ Нет. Но мы прилагаем к тому усилия. Сто тысяч за Таблад! Пол-миллиона! Ни один родственник не стоит таких денег, ‒ иезуит буквально впился взглядом в Кабреру. ‒ Но сосредоточимся на нашей главной проблеме. Решение которой не сдвинулось ни на йоту. Напрашивается вопрос зачем Иезавель обманула вас с Малиньи, а Зюсса напугала доминиканцами. Это одна и та же игра или разные.
  ‒ Выходит я под подозрением. Где логика? ‒ Кабрера взял кубок. Теперь можно и нужно. Он не самый главный хитрец. И иезуит как оказывается тоже.
  ‒ А нигде. Если это вы... тем скорее совершите ошибку.
  ‒ Какую?
  ‒ Откуда я знаю. Вы сегодня сами сказали, то что нельзя исключить, следует в список внести. Так и сделаем.
  ‒ Значит все-таки я, ‒ не стал разубеждать Кабрера.
  ‒ Вы или кто другой. Осталось не так много времени. Тельо, Малиньи и Алибери нагрянут через три-четыре дня. Деться, как вы правильно сказали, некуда. Свевы не примут никого из бриганд. Ни-ко-го!
  ‒ Уверены?
  ‒ Вы когда-нибудь видели мышеловку с черным выходом? Вот и я ни разу.
  Кабрера жеванул сыра. Игры в кошки-мышки продолжались. Вот только кошек становилось больше. И куда деваться мышам? Прятаться в мышеловке?
  "Хороший сыр," ‒ похвалил капитан изделие местных умельцев.
  
  
  8. "...И был вечер, и было утро: День пятый".
  С утра подморозило. В лужах серебро льда, а на черной грязи игольчатая патина воды и опушье инея. Дымят очаги и округ спокойность и обыденность многолетняя, отрешенность от войны и суеты.
  Бенедиктинская.... Высокая ограда возвышаясь неприступно, тянулась до перекрестка, где улица разбегалась не на четыре, а на пять сторон, тесно застроенных домами одинаковой высотности, близнецы крыш и окон.
  ‒ Нам сюда, ‒ вела Юзза азиата. От самых ворот, вцепилась ему в руку, обозначить ‒ её! Или ‒ его! Оба варианта девушку устраивали.
  Район по своему хорош. Резные под краску вывески и просто надписи на ставнях, придавали улице своеобразный колорит. Лавка медника, мясника, пекарня, галантерея, свечная торговля и торговлишка бижутерией и много всего, выманить монетку.
  Закари бывал во множестве городов, оценить самобытность и патриархальность Борхи. В таких местечках чувство ностальгии имеет светлый оттенок. Отправляясь в дорогу, все мы что-то оставляем дома, но непременно вернемся за дорогим сердцу. Непременно. Звучит утешительным обманом, если учесть сколько не вернется. По разным причинам. Зарытые в чужую землю, нашедшие дело на чужбине, сбившиеся с дороге по жизни и судьбе, обеспамятевшие от сытости и лакомого куска.
  Совершить выход заставила необходимость. Аптекарь заказал некоторые ингредиенты, редкие в здешних краях под лекарские нужды. Товар доставили и его, в течении пяти дней, следовало выкупить. Срок заканчивался сегодня. Запоздаешь с расчетом, перепродадут другим покупателям, а в следующем заказе откажут или спросят дороже. В торговле цениться не только честность, но и и умение держать слово, не впадать в зависимость от обстоятельств. И даже окажись заказанное абсолютно ненужным, выкупай, сохранить доброе имя и добрые отношения.
  ‒ Еще через квартал, ‒ подсказала Юзза окончание деловой прогулки.
  Весь путь девушка пыталась разговорить азиата. Тот отделывался короткими фразами. Не отмалчивался, но и не разливался соловьем. Юззе хотелось диалога, вольного и свободного. Обо всем. Понимать, участвовать, делиться. Видеть в ней не просто девушку и пациентку, ни чью-то сестру и чью-то внучку, а именно её. Юзза прекрасно понимала, внешностью ей трудно соперничать с Эль. Она даже радовалась, на сестру запал гасконец, оставив её азиату. Роль добычи или жертвы Юззу устраивала. Принадлежность (от нее рукой подать до предназначенности) обусловленная физиологией (в меньшей степени) и фантазией в большей.
  - Дон Тобас очень ученый человек. Дед заказывает товар только у него, ‒ поясняла она, подталкивая азиата говорить, ‒ Но Эль считает его ловким пройдохой, умеющим обстряпывать свои делишки.
  ‒ Он дал повод? ‒ обронил Закари редкую за сегодня фразу.
  ‒ Даже несколько! Дважды сватался к Эль, а она отказала ему. Я её нисколечко не виню, а дед считает она упускает свое счастье. Но что это за счастье, если человек тебе не нравится. Клятва требует жить в любви и согласии. В церковь идти с обманом, заболеешь с проказой. А вообще Тобас похож на волка. Он никого не любит и ему нужна шлюха, поломойка и кухарка, ‒ явно повторила Юзза за кем-то. Скорее всего за сестрой. ‒ Шлюха больше всего остального.
  ‒ Думаешь другие честнее по отношению друг к другу?
  ‒ Когда да, когда нет, ‒ с пониманием ответила девушка. ‒ Тому кто наденет корону не следует жаловаться, что она тесна и жмет или велика, сползать на уши.
  Азиат подивился мудрености слов. Юзза преисполнилась гордости. Она никакая там сопливая девчонка без опыта жизни. Она вполне состоявшаяся дона.
  На соседней улочке, неожиданно затрещали выстрелы. Юзза вздрогнула, сильней вцепиться в руку Закари, остановить через десяток шагов.
  Из проулка, им навстречу, показался спешащий человек. Он прихрамывал, но не бросал нехитрый скарб. Увидев азиата шарахнулся в сторону, зацепил взглядом Юззу и озлоблено выругался.
  ‒ Подстилка!
  Оскорбление не ранило Юззу. С азиатом она могла переступить через любую пропасть людской ненависти. Соприкасаясь с ним, ощущала некую близость, общность судьбы и бремени. Упоительную убежденность в защищенности.
  Выстрелы нарастали, перебивая людской ор и крик, визг детей и раненых лошадей.
  Из-за угла выкатилась ручная тележка. Вильнула и съехала в канаву. Опрокинулась на бок, выбросив узлы и черепки. Хозяин тележки, сбиваясь с шага, цепляясь мысками башмаков за дорогу, торопился как мог. Не поспевая, упал на колени, встал на четвереньки и вытянулся на влажном камне. Трепыхнулся, перевернуться на спину и затих. На белой рубахе, стремительно пачкая ткань, расползалась красное пятно.
  Десяток ударов взволнованного сердца и появилась женщина. Она почти бежала и тащила за собой маленькую девочку. Ребенок не поспевал за матерью, спотыкался, вис на руке, падал, волочился и хныкал. Женщина дочь поднимала, а через пять-шесть шагов, девочка вновь падала и мать снова отвлекалась её поставить на ноги. Погоня от них отставала на пятнадцать саженей, вальяжно догоняя. Дитя не бросит ‒ не убежит. А она не бросит.
  - Беги-беги, паскуда. Не употей, бегамши!
  Женщина подхватила девочку на руки, ускорилась оторваться. Сил у нее не слишком много, раскраснелась и запалено дышала, но она их и не берегла. Как это часто случается с обреченными людьми, ищущий спасения увидит его во всяком. Закари и Юзза её маленькая надежда на защиту. Люди помогут! Не могут не помочь! Преследователи побоятся посторонних глаз и отстанут. Страшась правды, обманываться легко. В людях легче легкого.
  Она совсем выбилась из сил, но не сдалась. Башмак слетел с её ноги, отлетел в сторону, а беглянка не прекращала хромого бега. Женщина буквально рухнула в руки Юззе. Девушка успела подхватить несчастную, не позволив уронить ребенка.
  - Помогите, - беззвучно попросила беглянка, одним взглядом, полном отчаяния и страха.
  Бриганды увидев перед собой вооруженного человека замедлили шаг, оценить угрозу.
  - Слышь, венгр или кто там, не мешайся, - выровнял дыхание русоволосый рондолеро. Он поправил кабасет на голове и ловчее взялся за эфес клинка. Его злой взгляд не на мгновение не выпускал из вида законную добычу. - А то давай меняться. Мы тебе эту баскскую шваль с приварком, а ты нам дырку что с тобой!
  Обмен не состоялся. Не мог состоятся. Азиат подобными менами не занимался, считая не достойными воина. Бриганды "двинулись на дурака", но напоролись на быстрые мечи ал-Маджуса. И здесь никакого обмена. Первого через щербатый рот достали до макушки. Острие ткнулось в кабасет, натянув подбородочный ремень. Второму разрезали шею. Бриганд за короткий миг успел почувствовать: острая сталь сверкнула над плечом, разрезала ткань воротника, раскромсала кожу, разъяла мясо, размыкнула гортань, заскрипела о хрящи и скорготнула по костям позвоночника. А дальше.... дальше он умер. Не сразу, но угасая в тоскливой давящей темени.
  Закари стряхнул кровь с клинков, убрать оружие. Юзза прижимала к себе беглянку и примолкшего ребенка. Она не боялась. Она гордилась. Очевидно, так себя чувствуют прекрасные дамы, в чью честь верные рыцари опрокидывают противников наземь. Но там все понарошку, не в правду, а здесь! Сталь, кровь и смерть!
  За домами грохнул взрыв, ему отозвался второй. Над кварталом взвился огонь, подбросив кверху ломаное дерево и камень, рассыпал дождем по округе. Повалил черный дым. Одно из зданий, потеряв стену, съехало на сторону, накрыв часть улицы облаком осыпавшейся черепичной крыши.
  - Вам лучше уйти, - сказала Юзза, обращаясь к женщине.
  Из того же проулка выскочило несколько людей, ведущих беглый рассыпной огонь по преследователям. Их нагоняли всадники. Погоню слегка проредили. Одного свалили вместе с лошадью, угадав и всадника и животное в лоб. Второго сбили, отстрелив плечо задранной рубить руки. Остальные, настигнув, сопротивление смяли и покрошили, скоро, без затей и лишнего выпендрежа. Никаких эмоций. Работа.
  Покончив с живыми, всадники закружили, ожидая команды. Азиат для них не первоочередная цель и задача.
  Борчаи, он вел пандур, глянул на беглянку, Юззу и ал-Маджуса.
  ‒ Чего дома не сидится? ‒ его конь с окровавленными губами, приближался мелкими шажками, будто крался. Поперек седла у венгра грубая скъявона, в ржавых разводьях крови. К луке седла за волосы приторочены пара голов.
  Потеряв всякое самообладание, Юзза спряталась за спину Закари сама и затянула за собой беглянку с дитем.
  Курносый лишь криво усмехнулся. Не часто в последнее время женщины прячутся за своих мужчин. Еще реже мужчины не позволяют отнять у них своих женщин. Ну пока живы, разумеется.
  Азиат подшагнул вперед иметь больше места для маневра. К схватке он готов всегда. Избравший войну не умрет за чайным столиком, вдыхая аромат чая из Фуцзянь.
  ‒ Забавный ты, парень, ‒ изучал венгр азиата, как малые дети красивых бабочек. Тянет оторвать крылышки и лапки. Рассмеялся сам себе. Ни к месту, ни ко времени. Больно причудлива мысль. Про бабочек. И привлекательна! По сути кibaszott (ебанутая!) но тем и хороша!
  Пандуры умчались дальше, рассыпая цокот подков, разбойный посвист и улюлюканье. Забрав ребенка, женщина быстро зашагала вверх по улице. Она так и хромала в одном башмаке, торопясь найти укрытие в городе.
  Напрасно потрачены время и нервы. Забрать товар не суждено. Квартал жарко горел. Лавка Тобаса не исключение. Трескалась черепица, лопались стекла, оседали крыши, вываливались стены, накрывая каменным саваном тела людей. Мертвых и живых.
  Беда липнет к беде и следующую приманивает. Едва вернулись и вошли в дом, в дверь громко забарабанили.
  - Дон Альберо! Дон Альберо! - взволнованно звал женский голос.
  - Юзза, это донья Меррета, ˗ выглянула из кухни Эль, где возилась с обедом.
  - Её мальчику плохо! - стремглав умчалась Юзза впустить.
  Звякнула задвижка, хлопнула дверь.
  - Где дон Альберо? Где..., ˗ срывался в отчаянии плачущий голос моложавой дородной женщины с ребенком, укутанным в тряпки.
  - Он болен и не встает с постели, ˗ ответила Эль напуганной женщине.
  ˗ Помогите, прошу! - выкрикнула Меррета, протягивая дитя. В комнате едва слышимо захлебывающееся рваное дыхание ребенка.
  Юзза подхватила малыша и положила на стол. Принялась разматывать тряпки.
  - Что ж вы... - в волнении причитала она. Ребенок попытался вздохнуть и захрипел. Детское личико приобрело синеватый оттенок. - Как вы могли прозевать приступ!
  - Я только на минуту отлучилась за молоком..., - оправдывалась молодая мать сквозь сдерживаемый плач. Она врет и от того ей делается еще страшнее. Небеса не жалуют обманщиков. Но она продолжит врать, мучаясь в порочном круге лжи и страха.
  - Юзза срочно принеси настойку крапивы и вытяжку из чертополоха, ‒ скомандовала Эль, оставляя катрюли и подступая к маленькому пациенту.
  Младшая сорвалась с места шальным ветром в комнату деда.
  - В шкафу, на третьей полке, - крикнули ей вслед.
  Эль легонько нажал на подбородок, открывая ребенку рот, помочь свободней дышать. В место дыхания слышался свистящий хрип.
  - Святая дева Розалия! ˗ причитала мать, закрывая лицо руками, не видеть мучения крохи.
  Скоро вернулась Юзза и протянула пузырьки темного стекла.
  - Эти? - спросила она, становясь рядом с сестрой.
  - Эти-эти, - согласился Эль, откупоривая сосуд с настойкой. - Подай ложечку.
  Руки её от волнения тряслись. Она занималась не своим делом. Но кто справиться лучше и если ли время искать?
  ‒ Давай я, ‒ перехватила инициативу Юзза. Она уверенно капнул несколько капель и попыталась влить ребенку в рот. Тот забулькал горлом, выгнулся, замахал ручками и закашлялся еще сильнее, разбрызгав снадобье. Попытку повторили с еще худшим результатом, чем первую.
  Азиата поразило лицо Юззы. Её образ удивительно совпадал с другим, забытым доброй волей. Далекое внезапно, по своей или прихоти проведение, приблизилось на расстояние нескольких шагов. Преодолев небытие, оказалось рядом с ним. И будь желание прикоснуться, прикоснулся бы.
  - Позволь, - попросил азиат, оттесняя Юззу от почти задохнувшегося младенца. Ему безропотно уступили.
  Закари извлек из кармашка на ремне небольшой футлярчик и открыл его. Под шелковой ниткой по порядку лежали десять покрытых разноцветным лаком палочек. Он быстро достал одну и разъял. Блеснула тонкая золотая игла. Не колеблясь ввел острие в макушку ребенку. Вторую в мочу уха, третью под нос, четвертую... пятую... шестую... седьмую...
  Ребенок всхлипнул глубоко и тяжело. Мать прекратила вой, вслушиваясь в хрипы. Поднялась, кинулась к детю, желая схватить и прижать. Защитить, одарить....
  Закари не допустил к ребенку, позволил лишь наблюдать и молиться.
  Малыш вздохнул, задышал ровно. Захлебы и всхлипы унимались, дыхание сделалось чище и спокойней.
  Последнюю иголку Закари ввел ребенку глубоко в руку. Вводил долго и осторожно. Несколько раз прерывался, внимательно наблюдая за сопящим малышом. Накричавшись, сопротивляясь смертельной напасти, он теперь засыпал.
  - Ему нужен час, - произнес азиат, отступая от стола. Мать боясь потревожить покой сына, вытянув шею, отслеживала дыхание, как шевелит губками, поджал ножку, стиснул крохотный мужской кулачок.
  Юзза встала рядом с Закари. В глазах её только-только просохших от слез, выражение обожания и восхищения. Люди верят в чудеса. Они их любят. Иногда чудеса происходят на глазах, вознося самые светлые и прекрасные чувства к немыслимым вершинам, пробуждая в человеку невероятную веру.
  Легко придумать бога. Или же назначить им. Не просто потом жить, посвятив ему, отдав без остатка, время своей жизни.
  - Ты хороший... - произнесла она шепотом. ‒ Лучший из всех!
  Истек назначенный час. Закари осторожно извлек иголки и убрал их обратно. Подозвал мать.
  - Запомните эти два места, - показал он на маленькие покраснения на ушке и носу ребенка. - Возьмете засушенный стебель полыни, выберите потолще, какой найдете. Подожжете его и, тлеющим концом, осторожно прогревайте. Не торопитесь и все время наблюдайте за ребенком. Делать это надо не чаще раза в неделю. - Затем подумав добавил. - Поспрашивайте у заезжих купцов эфедру. Чертополох слишком слаб справиться с недугом.
  Утро выдалось трудным не только в разоренном квартале Макан и доме аптекаря Драдо. Олагуэр с великим трудом открыл один глаз. Второй не смотря на все усилия не открывался. Дан подтянул руку к лицу, не с первой попытки, нащупал пальцами опухоль и разлепил веко. В узкую щелочку обзорность не на много, но лучше, хоть что-то рассмотреть. Башка гудела набатом, простреливала пушечной канонадой, шея затекла и болела. В прочем не только шея. Болела каждая косточка, его разнесчастного тела.
  ‒ Блядь...., ‒ еле слышно просипел он. На его сип появилась полуголая Сюлли с бутылкой вина.
  - Очухался, ебаришка несчастный? - засмеялась мориска над распростертым телом и пресекая всякие нездоровые домыслы, произнесла. - Даже не воображай. Ты не в моем вкусе. И в прямом и переносном смысле!
  Сюлли игриво прикрылась раскрытым веером. Кажется такой же видел у Фрины, воображавшей им перед консехо. Гунсен называется.
  ‒ Блядь...., ‒ передал дан голосом всю глубину своего раскаяния во вчерашних злоупотреблениях. Сразу вспомнились события минувшего вечера. И как пили за короля и как весело плясали, и как тискал Петру де Рошдом, и как уже добрался до её манды, и как она тискала его "акинак". И как ворвался её муженек и все испоганил.
  Олагуэр застонал. От обиды и злости, от разрывающей головной боли. Башка вот-вот разлетится на мелкие крошки.
  - Дай..., - посипел он просьбу. В кишках раскаленная пустыня, во рту сушь, а язык превратился в египетскую мумию.
  Над ним смилостивились, протянули вино. Дан с трудом удержал бутыль, поднес к губам, жадно пить. Тонкая струйка стекала по подбородку, подмышку и на постель.
  - Э! Не свинячь! - возмутилась Сюлли поведением Дитша и безжалостно отобрала полупустой грааль. ‒ Между прочим ты в моей постели.
  - С чего вдруг? - тяжко выдохнул Олагуэр, медленно воскресая.
  ‒ Заблудился. С пьяных глаз, ‒ расхаживала перед ним мориска с голой задницей.
  ‒ Серьезно? ‒ поманил альферес, вторично одолжить бутылку.
  - Наши подобрали. Приволокли и бросили. Подложили мне свинью! - снова сжалилась над страдальцем Сюлли. ‒ Другого места не нашлось.
  Олагуэр ненасытной пиявкой присосался к горлышку, громко глыкая содержимое. Когда волшебное лекарство иссякло, обронил пустой сосуд на пол. Его самого несколько раз передернуло.
  ‒ Помереть не вздумай! Я покойников боюсь! У них хрен холодный и синий!
  ‒ Дожидайся! ‒ скрутил дан вялую фигу.
   ˗ О! Ожил! Тогда, подъем! ‒ Сюлли поставила ногу на табурет, натянуть чулок. ‒ Капитан собирает. Верно весело проводите время, сходитесь по три раза на дню. Ничего что содомию еще папа Адриан специальной буллой запретил?
  - Фрина здесь?
  - Не объявлялась еще. Ни она, ни Эскобар с Лайошем. Видать широко развернулась, вернуть не могут.
  Олагуэр, хватаясь то за сердце, то за голову, сел на кровати, блаженно ощущая ступнями прохладу пола.
  - А сапоги где?
  - По-моему их не было, ˗ подначили дана ˗ Не иначе Рошдому достались в качестве боевого трофея.
  ‒ Очень смешно, ‒ не обиделся Олагуэр на шутницу. Не до обид ему. Не сдохнуть бы.
  ‒ Глянь под кроватью, ‒ подсказали страстотерпцу.
  Дитш покряхтывая и придерживаясь не упасть, полез под кровать, выудить сапог.
  - А второй?
  - У доньи Петры, на память о пылком любовнике, ‒ последовала очередная заноза от мориски. ‒ Вместо ночного горшка в него журчать.
  Олагуэру и в голову не пришло поинтересоваться откуда знает подробности. Во-первых, не до подробностей, во-вторых, голова толком не соображала.
  - Примерь что у изголовья. Оставил кто-то, ‒ облагодетельствовали растеряху.
  ‒ Рассчитались поди, ‒ злопамятен Дитш, рассмотреть модные сапоги с золотыми пряжками, с красными отворотами и жемчужной отделкой. ˗ Чьи будут?
  ˗ Не ставьте глупыми вопросами женщину в неловкое положение, ˗ наздеван на изящную ножку второй чулок. Вязка ровная, ни единого лишнего узелка.
  ‒ Это какое?
  Мориска изобразила. Расставив ноги, согнулась. Как в сказке. Туда передом, к дану задом.
  ‒ Рассмотрел? Или ближе стать? Видней будет?
  ‒ Не.... Тошнит...
  В брэ не хер, "дохлая селедина" дОлжно отреагировать организму на брошенный наглый вызов.
  ˗ Пошевеливайся, ‒ поторопили дана. ‒ А то до вечера проваландаешься.
  Не стал грызться в благодарность за предоставленный ночлег. С остановками обулся и, придерживаясь за спинку, встал.
  - Не жмут? - весело Сюлли с шатающегося Дитша.
  - Отстань, ˗ проронил Олагуэр. Ноги еле держали, а тут еще издевается.
  - И как ты в таком состоянии к капитану явишься?
  ‒ Не хуже других....
  ‒ Не могу спорить, ‒ залилась смехом мориска, распахивая дверь убираться дану восвояси.
  Ла Марк приплелся, когда всякая суета в доме аптекаря с дитём Маретты улеглась. Семейство Драдо отобедало, азиат возился с оружием. Выявляя и устраняя малейший изъян на клинках. Правил ножи, чистил огнестрел.
  ‒ Цикориевой воды, пожалуйста, ‒ попросил гасконец у Эль придушенным голосом. Плюхнулся за стул и захрапел прямо за столом. Ему понадобился час, кружка вина, добрый кусок ветчины и сыра оклематься, сменить одежду и отправиться на доклад к Кабрере.
  Филиппо по прозвищу "Сучонок" подобрали в подворотне с притянутыми лентой детородными органами. Органы сильно посинели и теперь над ними колдовал Дега, настаивающий на безоговорочной и срочной ампутации.
  - Пойдет заражение, сгниешь по пояс и ноги не понадобятся.
  Сучонок жалко скулил и умолял спасти его. Он собирался в следующем году жениться на одной из племянниц сеньора Рахоса. И что у него должны быть дети. Лекарь хмурил брови, делал зверское лицо и расхаживал вокруг пациента с острым ножем, не медицинским, а мясницким, для разделки туш.
  - Какой жениться? ‒ давил он на будущего мужа и отца. ‒ Дай бог мочится сможешь, как сказано на стену, а не в присядку. А детей заделать, попросишь кого-нибудь. Меня или Борчаи.
  Раненный скис и сполз на колени, готовый лобзать волшебные руки спасителя. Сговорились на сто монет, в обмен на волшебную мазь из человеческого жира, волчьего семени и черного воска заговоренной свечи. На самом деле из обыкновенного прогорклого топленого сала и переплавленных огарков с печной сажей.
  Посетил медика и Матаморес.
  ‒ Слышь лекарь, глянь че делать?
  ‒ С чем?
  Альферес почесал пах.
  ‒ В общем эта...
  "Мандавошек нагреб?" - подумал Дега. - "Знатно гульнули, парни. Одного из окна выбросили, другого почти кастрировали, этот живности насобирал".
  ‒ ...укусила.
  ‒ Собака что ли? Бешеная?
  ‒ Бешеная это да. Но не собака. В общем за хер укусила.... Прямо за....
  Утро пятого дня выдалось для лекаря веселым. Он с нетерпением поджидал провоста. Шваб не мог не влипнуть в какую-нибудь паскудную историю. В обеих случаях Дега уверен и паскудство и история Шёллеру обеспечены. Закон накопления. Если с человеком долго ничего не происходит, то непременно произойдет и много чего. Оставался еще гасконец, но таких неприятности обходят стороной. Таких сразу судьба бьет насмерть, а поскольку хладный труп не наблюдался, то и волноваться не приходилось.
  "На Ла Марке не заработаешь," ‒ резюмировал лекарь размышления и подсчет поступивших средство за лечение остальных участников сходки omes bonos в консехо города Борхи.
  
  
  9.
  Очередной сход по обыкновению начался с запозданием. Кабрера обвел присутствующих строгим вопрошающим оком. В нем недоумение, неудовольствие и грозная заинтересованность узнать причины нарушать достигнутые договоренности. И не сыщется таковых его устроить, оправдать видимое в комнате ‒ неполный состав совета.
  Вялый разговор скоротать некоторое время. Слова ни о чем, жесты в никуда, гримасы и ужимки ни к кому. К месту был бы хорошо накрытый стол, занять полезным руки и рты, но он не накрыт. Девственно чист белой скатертью, начертать на ней день сегодняшний и день завтрашний.
  Отсрочку исчерпали, Фрину не дождались и начали без нее. На короткий, не выделить венгра среди остальных, взгляд капитана, тот не ответил ни единым знаком, внятно истолковать ответом. Положительным или отрицательным, поставить отсутствие альфереса пушкарей в заслугу курносому.
  - Ла Марк, рассказывайте, - обозначил Кабрера наиболее острый для себя и окружающих вопрос.
  Располагать деньгами в необходимом количестве ‒ обладать независимостью, иметь возможность лавировать и создавать такую возможность, поднимать уровень взаимоотношений. Можно сказать и проще. Держать капризную Фортуну за манду. Кто-то поскромничает и поправит, греть руки на её тощей жопе... но важна суть, а не словесная эквилибристика.
  Гасконец, преодолевая душевную размягченность и физическое недомогание, множественные подробности торга с консехо опустил. Долгий рассказ перипетий переговоров с Тамаззо и иже с ним не для текущего момента. Важен сам успех, а он достигнут и устроит всякого из мающихся друг другом в собрании.
  - Шестьдесят тысяч. Тремя частями. В три дня. Сегодня к вечеру. Первая, ‒ покромсал речь Ла Марк, подстраиваясь под выдохи. Малейший сбой дышать и начинает трепыхаться сердце, слабнут ноги, подкатывает тошнота, мутнеет сознание.
  Моментально оживился Матаморес, изображавший до этого сову днем. Крутил головой, лупал глазами и ничегошеньки не соображал. Тут сообразил. Сразу и без всякой подсказки. Акценты внутренней борьбы не сблевать и переживаний за покусанный хер, сместились у беарнца в привычную сторону. Хапнуть не морща лба, не сбив рук, не наломав горба и не напрягая извилин.
  - Надобно содрать со сволочей больше! - высказал толстяк пожелание, полагая уж в этом его поддержат безоговорочно. ‒ У меня невосполнимых потер, каждый седьмой!
  - Сдери, ‒ непротив гасконец. Излишества минувшего времени притупили готовность с кем бы то ни было ругаться. Даже с "супоросной свиньей". То бишь Матаморесом. К тому же от беарнца дурно несло прокисшим потняком, перегарищем и дерьмом.
  "Жрал его, что ли?" ‒ задавив дурноту, гасконец поспешно отступил на шаг. С искушением выскочить за дверь геройски справился.
  - Сверх ожидаемого, - сдержан Кабрера ликовать добрым вестям. Джинно еще не вернулся, расточать гасконскому пройдохе похвалы. Без четкого понимания чего потребуют свевы, радоваться повременит. А из утверждений пронырливого иезуита и вовсе следовало сильно волноваться. Впрочем, тому сбрехать, что во славу Господу, что корысти для, ничего не стоит. Грехи откуплены на столетие и с запасом.
  ‒ Свое получите после окончания сбора, ‒ подтвердили данные гасконцу гарантии. Никаких возражений от собравшихся не последовало. Беарнец попытался открыть рот, но под злым глазом капитана заткнулся. Ненадолго. Хочет говорить, возможность предоставят.
  - Матаморес!? - рявкнул капитан на альфереса вайд, извечно больного наполненностью чужих кошелей. Странная, прилипчивая и неизлечимая зараза выставляться обделенным и обнесенным куском, глотком и денежкой. И не поймет ведь. Не сдогадается. Тот кто жалок, жалость не вызывает. На бедность не подадут. ‒ Тебе слово. Что в ротах?
  - Как обычно, ‒ благоразумно краток беарнец, не сболтнуть лишнего. О чем знают ‒ спросят. О чем не ведают ‒ и распространяться необязательно. Тот случай, когда молчание действительно золото. Во всех остальных перипетиях, срабатывала стратегия кукушонка. Чем шире глотка, тем вероятней подачка. ‒ О потерях сказал уже.
  - Обычно у нас бардак повсеместный! - довольно самокритичен Кабрера надлежаще оценить положение в городе. Но акцентироваться исключительно и только на "заслугах" Матамореса, незаслужено обделить остальных.
  - А когда по-другому было? Город взят на клинок, - все же не утерпел беарнец ляскнуть языком. С похмелья сделался не в меру говорлив. Или с расстройства. Полсотни монет лекарю отвалил за мазь и примочки. Здоровье, спору нет, оно ценно, но уж больно ценник на него высок.
  - Олагуэр!? - перешел капитан к следующему, не терять время на в общем-то пустую перепалку. Легче договориться с глухим, чем с беарнцем. Умного не изречет, а дурного и без того в избытке наслушаешься.
  - Значимые места под контролем. Северная стена тоже. Прилегающие к ней районы продолжают досматривать, ‒ уверенно доложил дан. ‒ Потери незначительные.
  Кабрера доброго слова пожадничал, но и ругать не сорвался.
  - Помощь требуется? Людьми? Оружием? Огневым припасом?
  - Обойдемся своим, ‒ отказался новоявленный альферес, избегая заострять тему трат ресурсов и их восполнение. Не обо всем начальству докладывают. Лишнего не похвалят, а придраться могут и до хлебной крошки в бороде.
  - Действительно? ‒ принял Кабрера слова дана за похмельную похвальбу и фанфаронское красование.
  - Осталось прочесать один-два квартала, - обозначил Олагуэр остаточность проблемы. Уверенности в альфересе хоть отбавляй. Это он здесь время теряет, а его парни за всех отдуваются.
  ‒ С контрабандистами не переусердствуйте, ‒ запоздало попросил мурсиец, осознавая о чем не досказал дан. ‒ За стволы похватаются. Лишняя стрельба ни к чему...
  ‒ Само собой, ‒ есть у дана понимание щекотливости ситуации. Не шкуру снять, но остричь золоторунного овна. С тех, кто с законом в прятки играет не один год, обязательно найдется что взять.
  ‒ Тельо на подходе, ‒ напомнил Кабрера всем, не впадать в умиротворение обожравшейся собаки. ‒ Борчаи!
  ‒ Тихо у нас,‒ объявил венгр обстановку в зоне ответственности пандур.
  И вроде согласится можно, если проигнорировать необузданную страсть подчиненных мадьярина к лютой рубке, скачке и пальбе по всему живому.
  ‒ Горит чего? ‒ не успокоен ответом капитан.
  ‒ Погорит, да погаснет, ‒ приведен железный аргумент, не уделять внимание и время подобным мелочам. В эти дни многое обращено в золу и пепел, прах и тлен. Чего жеманиться не целованной девицей и корчить из себя миссионеров. Не меч, но слово! Кому другому скажите.
  В коридоре голоса на повышенных тонах, быстрые шаги, почти бег.
  - Кажется дона Иезавель. Проснулись почтить нас своим божественным присутствием, - объявил Олагуэр прибытие альфереса пушкарей.
  Сойтись с die Schlampe (потаскухой) загадывал ‒ не сложилось. А ведь у него был... был шанс подмять сучку, но он глупо повелся на доступность Петры де Рошдом и жестоко и обидно пролетел. Яйца гудели от перестоя, напоминая о постигшей неудаче. Отсюда желание ущемленного и уязвленного мужчины, укусить. Однако сыскались и трезвые мысли к упущенному счастью.
  "Связаться с Иезавель было бы еще глупей," ‒ незаметно покосился Олагуэр на венгра. Душевного равновесия достиг, но от чего так тяжко. И на душе и в яйцах.
  В комнату вошла не Фрина, а лекарь. Выглядел он весьма неопрятно. Взъерошен, в свежей обильной крови. Появление Дега вызвало некоторую недобрую настороженность. Что ему тут делать?
   ‒ Мои извинения. Фрайхерр Шёллер, я за вами, - пригласили шваба на выход и словом, и жестом, и видом.
  - Случилось чего? - не стерпел Кабрера непосвященности в детали увода провоста. Манкировать своим присутствием он не позволит никому. Да и послушать отчет о расследовании смерти Рогулеца не помешает. Пора узнать нюансы и частности случившегося. Не всякий день капеллана напяливают жопой на кол. Найдется швабу что доложить ‒ хорошо. Нет? Отличный повод вздрючить, как следует. Имеет право и желание.
  - Дона Фрина сподобилась заработать в кишки две пули из эскопетты, - взгляд лекаря уперся в Шёллера. Помнит из чего угостили покойного Каррильо? Провост помнил. - Теперь наша дона медленно отходит в лучший мир. Настолько медленно и неприятно, обратиться добавить ей свинца, - Дега приставил два пальца к подбородку. - Процедура не возможна без присутствия уважаемого законника. Засвидетельствовать добровольный уход, а не произвол или личные счеты.
  Ни ахов, ни охов, ни пустых расспросов поделиться подробностями. Какие тут подробности!? Все предельно ясно. На Небесном Абаке* заминусована еще одна косточка. Не ты ли следующий, поддержать Мироздание в Великом Паритете, шатнуться тому, но выровняться? Жизнь безусловно вкусна способностью противостоять невзгодам. Тем не менее, когда-нибудь обязательно горчит, выявив неготовность однажды сделать это своевременно. Падая в пропасть, поздно любоваться синевой удаляющегося небосвода.
  ‒ Ступайте Шёллер, ‒ отпустил Кабрера и следом отправил венгра. ‒ Борчаи, за улицы ты отвечал. Разберись.
  "Хренов живодер! Не мог по человечески сделать!" ‒ смурнел мурсиец неожиданной косорукости курносого. За венгром подобного не водилось. Мозгов небогато, но исполнительность на высоте, особенно подогретая финансово. С чего тогда промашка? Злая ирония Случая? Мадьярин не тот парень полагаться на авось. И что там про эскопетту? Дешевый трюк или Каррильо и капеллан на совести альфереса пандур. Мысль скользнула дальше, на перспективу. Хорошая история продать её иезуиту. Разбираться самому, дороже обернется. А ну как копнешь первопричины охоты на сослуживцев. И наличие самого в последовательности намеченных жертв. В конце или чуть выше. И что делать если внесен и во что обойдется правка очереди отбытия в Царствие Небесное? Звучит пугающе. Времени только пугаться небогато.
  ‒ Отбегалась сучка, ‒ довольно буркнул Матаморес вслед ушедшим. Борчаи он все-таки завидовал. Безносый урод дрючил красотку. Воплощение сказки в явь. Найдите того, кто не примерял роль счастливчика. Всяк мнит себя вхожим во дворец и спальню королевы и никого проситься в хижину и на топчан к свинарке.
  - Вы что там, блядь, устроили!? - обратился Кабрера к гасконцу за ненужными в общем-то объяснениями. Деньги выбиты, а остальное.... Остальное по прибытию Джинно. Но проигнорировать потерю альфереса пушкарей, он не посмел. Не поймут. То, что она баба, не отменяло её способности держать подчиненных в ежовых рукавицах. Не важны средства, важны умения их применить. А умений у Фрины хоть отбавляй!
  "Железный хер не согнешь нежными пальчиками," ‒ говаривал покойный Ортис со знанием изнанки воинской службы. Дона гнула. Получалось гнуть. А уж была ли она хитрой сукой или конченой блядюгой, дело десятое.
  ‒ Все в рамках приличий, ‒ в недоумении и легкой растерянности Ла Марк от произошедшего. ‒ Ничего предвещающего столь трагические события. Стол, вино, танцы. Достаточно мирно и цивилизовано.
  ‒ Настолько, не упомянуть драку с городским сайоном, посягательства на честь семейства Рошдом и совращения малолетней Мантаньяр? ‒ выказал капитан поразительную осведомленность о вечере в консехо. ‒ Достаточно за порог шагнуть, о вас говорят на каждом углу. Ублюдки и дикари! Самые ласковые из отпускаемых эпитетов в вашу сторону.
  ‒ А что вы хотите услышать? ‒ не понял гасконец возмущения Кабреры. ‒ Ни кухонных передничков и ни чепцов не носим, восхищаться и восторгаться нами. Мы не комнатные болонки безнаказанно драть с нас шерсть и щелкать в нос.
  ‒ Фрина! Вот о ком сейчас разговор!
  ‒ Инициативность горожан, ‒ всунулся Олагуэр донести свое виденье ситуации. Имел основания так думать и тем делиться.
  ‒ Меньше бы на стене выделывалась, дольше прожила, ‒ поддержан дан Матаморесом. Беарнец спал и видел прищучить шлюху! Редкая для толстяка мечта, не иметь с неё ничего материального. Довольствоваться самим фактом воплощения.
  ‒ Объяснись, ‒ сходу зацепился Кабрера за сказанное. Версия альфереса вайд наиболее "приличная и удобная". Отмазать своих и замарать чужих. Кто ведает, что там у Борчаи. Не пригодиться ли?
  ‒ Одного застрелила, второму отрезала ухо, третьего сварила... Вела себя как течная troia (сучка). Вот и получила ответку! ‒ выложил Матаморес анализ и выводы. И ведь не откажешь в здравомыслии.
  ‒ Эскопетта! Слышали? ‒ привлек внимание совета Ла Марк к важной подробности, очевидно составив собственное мнение о причинах ранения Фрины. ‒ Помните? Каррильо. И он тоже путался с Борчаи....
  Мысль преподанная совету буквально на блюдечке, вкусна с какого боку не примерься кусить. Венгр человек малосимпатичный. И внешне, и внутренне. Подчиненный каким-то собственным выгодам и чаще вразрез, чем в общую струю, в общую копилку. Но хуже всего отмеченный удачливостью, вывернуться из любой передряги. Не любимчик Фортуны ‒ гляньте на покромсанную рожу и увечную руку ‒ но где-то близко. Ближе, чем остальные. На шаг, на пядь, на вздох.
  Никто не успел открыть рта, высказаться или выругаться на замечание гасконца. Его слова даже осмыслить надлежаще не успели. С южной стены очередно прогавкали пушки. Кабрера в тревоге сунулся к окну. Если объявился Тельо, объявится и гонец с недоброй вестью.
  Ядра ударили в город. Обрушили в щебень и пыль стену жилого дома, устроив жильцам братскую могилу. Пробили фасад пекарни, смешав хлеб с битым кирпичом, печной золой и сажей. Зажгли торговое подворье ‒ полыхнуло соломой в сухую ветреную погоду. Кучно прошлись по площади, вскрывая брусчатку. Цокнув прямым попаданием, уложили памятник Фернандо Второму в сухой фонтан. Дотянулись до лавок, лавочек, лавчонок, сокрушая камень и дерево.
  - Началось гулянье, - завертелся Олагуэр, прекрасно осознавая во что выльется гнев грека. Нагнет городишко как последнего κίυαίδοϛ (любитель подставлять зад).
  Совет скомкано завершили. Кабрера, с тремя десятками бриганд, в основном вайдами, отправился унимать "сбрендившего" пушкаря. Пока добрались, со стены четырежды ‒ до чего вышколены сволочи ‒ отстрелялись по городу.
  Мехия методично и целенаправленно превращал Борху в руины и кладбище. Гожие к бою пушки до единой развернуты в сторону жилых кварталов. Разгневанный грек лично руководил стрельбами, встав к канону. Талант пушкаря грозился проявиться во все ужасающей мощи. Ни единого заряда не израсходует впустую.
  - За тебя, моя девочка! За тебя! - орал Мехия, дирижируя пальником ужасающую симфонию грохота и огня.
  Два деления влево! Заряжай! Товьсь! ‒ суетятся пушкари....
  ‒ Храм же! ‒ всполошился богобоязненный караульный.
  ‒ Храм? Ты не видел Святой Софии. То храм! А это сарай! К тому же я не католик! ‒ огрызнулся Мехия на предупреждение.
  ‒ Людей побьешь!
  ‒ Иди ты!
  Снаряды, пронизав воздух черными кометами, сошлись на церкви Святого Якоба. Построенный наследниками Санчо Великого, маленький шедевр выглядел поющей зарю птицей. Солнце, особенно на восходе, чудесно отражалось в его витражах и заслушивалось малиновыми тренями и перезвонами заутрени.
  Ядро вскрыло купол, обрушив свод. Два подряд подрезали угол звонницы, низко сломив каменную свечу. Узкую улочку перекрыло обломками. Самой маковкой разбило домишко плотника. Колокола зашвырнуло дальше, в гущу квартала.
  Множество попаданий в фасад храма. Осыпался кирпич, поползли змеи трещин, опала известка и алебастр лепнины. Распались радужными осколками витражи. Гипсовый переплет рам искрошился в пыль. Неф вздрогнул и раскрылся цветком, высыпав стены во вне.
  ‒ За тебя! - выл грек, меняя прицел. Мгновения затишья быть им без жалости разорванными тяжелым залпом.
  Смертоносный град, пролетев над крышами, выпал на городской рынок. Сгребая в кучи прилавки, разбивая лотки, куроча тележки, кроша дерево в щепу, мешая дары земли с плотью людей и животных. Обезумевший народ кинулся в арку монастырской ограды, найти укрытие от беды. Но новый прилет смахнул навершие, уронил на бегущих и толкущихся в проходе. Выщелкнул колонны дортуара, приземлил деревянный переход на перепуганных монахов. Случайно, случайно ли? угодил в кухню. Печь выплюнула раскаленные угли в стороны, запалить хозяйство.
  ‒ Фрина! ‒ едва ли не громче орудия орал Мехия.
  Следующий черный рой попятнал жилой квартал.... Торговое товарищество.... Странноприимный дом.... Базилику Святого Павла.... Опали диковинные уродцы фронтона, будто неведомая сила освободила их от заклятия и мерзкие твари удрали на городские улицы, взалкав крови и плоти. Треснув, обвалились плиты перекрытий. Вслед за ними, песочным замком, рассыпалась и сама базилика.
  Еще залп.... Тяжелые ядра накрыли водную цистерну. Построенная при Диоклетиане, она исправно снабжала питьевой водой жителей города, теперь же внутри нее гуща из камня, извести и строительного мусора.
  Но не успокоить грека, не остудить его сердца!
  Наделали проломов в монастырской ограде....
  Пропололи городское кладбище, повалив надгробия и кресты. Вскрылись свежие и старые могилы, вывернуло доски гробов и трупы. Вышвырнуло кости....
  Одно из ядер, пущенное настильно, запрыгало мячиком по мостовой, догоняя разбегающихся людей....
  Надырявили фасад лечебницы, уподобив переболевшему оспой или сыру. Превратили в дрова склад бочек....
  - Уймите его! - приказал Кабрера, оценив ситуацию, как близкую к критической. Проклятые свевы попомнят ему каждый испорченный кирпич, всякое выбитое стекло и окно, вывороченный булыжник из мостовой и приумноженных покойников едва ли не по штучно. Начислят пени, вздуть цену. Не факт хватит ли заявленных Ла Марком шестидесяти тысяч. Приказать перестрелять пушкарей выйдет себе дороже. Они необходимы ему. Единственный козырь в любом споре, с любым противником за стенами и внутри их. И против свевов, кстати, тоже довод не из последних.
  "Не подумал о нем," ‒ корил себя мурсиец, не очень усердствуя в самобичевании. "Думки" ничего бы не изменили. Фрина ему мешала, а вот пушкарь нужен и нужен!
  Сунувшихся на стену, пушкари без мешкотни в упор расстреляли из аркебуз.
  - Не лезьте суки! Не ваше дело! ‒ грозил Мехия, добивая раненных. Одному из невезучих сунул пальник в кишки. Вопль резанул по ушам. Вонь расчихала носы и заслезила глаза.
  - Матаморес! Давай вайд! Живо! - призвал капитан к решительным действиям мнущегося беарнца. Тот нехотя дал отмашку выступить. Вайды не сообразили ничего лучшего устроить с пушкарями перестрелку. Ответно получили убийственной точности залп из фальконетов и райкласов*.
  Пятнадцать человек посекло в фарш. Полно раненых и калечных. Сам геройский толстяк пускал кровавые слюни, с ужасом ощущая в собственном брюхе дыру с куриное яйцо.
  - Что же это? Что? - гнусил Матаморес, вращая испуганными глазами. Он хотел жить! Долго и счастливо. Долго и .... ‒ Дега.а.а! ‒ позвал беарнец, погружаясь в вечную темень. Таких как он старик Харон перевозит через Ахерон бесплатно и вне очереди, а то и приплачивает и делает лишнюю ходку.
  - Пиздец, дураку! - похихикал и застыл вайд, такой же несчастливый, как и его альферес. Рот растянут в улыбке. Святых ли увидел, за приятеля ли порадовался, уже не сознается. Не поделится увиденным, шагнув за черту бытия.
  Следующий штурм стены не понадобился. Сорвав первую злость, Мехия выглядел Кабреру.
  - Найди мне эту тварь! Прямо сейчас найди! Иначе, клянусь, камня на камне не оставлю! Камня на камне! ‒ грозился грек. ‒ Срок два часа! Сунетесь без спросу, взорву порох. Сколько есть! Небо треснет!
  Кабрера нисколько не сомневался, угрозу осуществит. И лучше начать действовать, чем уговаривать ебл*вого ополоумевшего пушкаря!
  - Борчаи! - по запарке выкрикнул мурсиец, но вспомнил, сам отправил венгра к его шлюшке, проследить за благополучным отбытием к праотцам. - Олагуэр! Пройдись по гостиницам. Быстро всех сюда. Кого найдешь!
  - А как узнаю...
  - Никак! Сам выберешь. Чья рожа не понравится, тот и виноват! - не раздумывал Кабрера о результатах подобного поиска и расследования. Скорый суд самый верный. Выплеснуть скопившееся дерьмо. Все останутся довольны, воцарит мир и согласие.
  Через час, человек двадцать, стадом выгнали на привратную площадь. Кабрера полагал оставаться сторонним наблюдателем, но поучаствовал. Не без удовольствия. Среди пленных захваченным оказался иезуит. Ночной гость изображал из себя мелкого торговца бисерным шитьем.
  - Этот, - ткнул Кабрера пальцем в сменившего личность служителя Ордена Святого Игнасия.
  Олагуэр вопросительно глянул, ожидая пояснений выбора. Поспешность назначить виновного коробила дана.
  Мурсиец вытянул у пленника из внутреннего кармана знак с черепом и орлом.
  - Иезуит, - выдал капитан принадлежность обвиненного к когорте воинствующих в вере.
  Более чем достаточно. Репутация у Ордена среди бриганд самая отвратная. Шпионы, предатели, отравители, преследователи и убийцы. Достаточно, согласиться с мурсийцем и не задавать вопросов. Никаких.
  - Вы совершаете непростительную ошибку, капитан, - процедил иезуит, оставаясь спокойным. Неведенье собственной судьбы, конечно, не удлиняет жизнь, но значительно сберегает нервы.
  - А кто их не совершает? - не удивился Кабрера поведению и спокойствию назначенному в "козлы отпущения". Когда долго прибываешь рядом с богом, начинаешь ровняться к НЕМУ. Но, как говорится, Богу божье, а кесарю кесарево... Линия горизонта четко разграничила среду обитания. Нигде и ничем не намекая на исключения и послаблений земноводным.
  Диалог закончился скоро. Посланные Мехией пушкари зло налетели на пленника. Двинули по затылку, подхватив бесчувственное тело, проволокли по луже. Оборвав пуговицы о ступеньки, втянули на стену. Двенадцать саженей веревки, две минуты возни, зафиксировать голову у жерла орудия.
  - Отливайте! - приказал Мехия, привести пленника в чувства.
  Иезуита дважды окатили холодной водой, немного тому оклематься. Осознав свое положение, святой брат впал в прострацию. Тело сделалось чужим и непослушным.
  - М...м..., - замычал иезуит, двигая безумными, белыми от страха, глазами.
  - Передашь, пусть оставят девчонку в покое, ‒ палец пушкаря указывал на небеса. Не забыл предупредить и от себя лично. ‒ Лучше и там мне не попадайся.
  Раскаленный пальник впился в щеку иезуита, сполз к глазнице, проткнул глазное яблоко.
  ‒ Ммм... Аааа.... Ииии...! ‒ ожил приговоренный к страшной смерти.
  Пушка харкнула, перекрыв беспомощный визг. Кровавые ошметья разбросало в толпу, оторопевшую видеть казнь. В продолжение дикого зрелища, разорванные веревки спали, высвободив останки без головы и плеч. Тело осклизлым куском перетекло через край помоста и упало на мусорную кучу.
  - Доволен? - достаточно громко спросил Кабрера, быть всеми услышанным. Он, дескать, подобное нисколько не одобрял.
  - Легко не отделаешься, мурсийская гнида! Из-за твоих шашней девчонка в беде! И не сверли глазом! Не сверли! Ничего еще не закончилось, палио пустис (старый пидор)! Ничего! - грозен Мехия, но командовать стрелять прекратил. Швырнул пальник за стену и скрылся в башне, кроя матюгами и свет и крест, и в хвост и в гриву!
  Согнанных пленных пушкари под безмолвное непротивление бриганд, положили тесаками. Раненых в стычке вайд, но пропущенных, добили не мучиться. Им не мешали, не спровоцировать новых безумств. Перебесятся, глядишь к вечеру остынут. Помянут, выпьют, переспят с горем и забудут. Сколько раз уже такое происходило и не с ними одними.
  - Ла Марк, - подозвал Кабрера скорректировать ближайшие планы. - Ускорьте получение денег с города.
  - Придется скинуть. Немного, - полностью согласен гасконец с выводами капитана. Пальба без ответа не останется и лучше успеть закончить все дела, до того как Борха вспыхнет мятежом.
  - Скиньте, ‒ позволил Кабрера не колеблясь. Они хорошо поняли друг друга. Редкое единомыслие людей противоположных и друг друга, мягко сказать, недолюбливающих.
  До консехо Ла Марк добирался объезжая множественные руины и пожарища. Час стрельбы превратил улицы прилегающие к центру в сущий хаос. Что не обрушилось, то горело. Не сгоревшее и не горевшее лежало грудами камня, дерева и черепицы. Среди развалин бродили люди, рыскали псы и шныряли вездесущие крысы. Плач, вой и стенания. Почему-то никто не поминал Небеса. Разуверились или признали вину принять кару?
  За завалами перекрестка, разбитая голубятня. Площадь усеяна тушками белых птиц, среди которых на коленях ползал человек. Перебирал, трогал за сжатые лапки, складывал переломанные крылья, гладил по спинкам и животам неподвижные тельца. Шептал ласковые слова, роняя горючие слезы.
  "По людям так не убиваются," ‒ расчувствовался гасконец горестному зрелищу побитой стаи пернатых. ‒ " Видать не за что."
  - Вас ожидают! - уведомил помятый служка, по прибытию Ла Марка в здание консехо.
  Вчерашние проказы, оставили следы на лиц, и не только, в виде кругов и мешков под глазами. Синяк на скуле, рассечена бровь, прокушена мочка.
  "Свидетельство или воздаяние?" ‒ иронично гасконцу. Старухи порой способны удивить в постели и вне её. А что им остается, когда из мужчин им уделяют внимание лишь исповедники по долгу службы, и юные родственники получить наследство.
  - Кто именно? ‒ уточнил гасконец, изготовиться к неприятным переговорам. Люди туго расстаются со своими деньгами, а также с вверенными им, поскольку отчасти относят к собственным.
  - Алькальд-майор, - объявил Ариас слабым голосом кающегося.
  - Тем лучше, - произнес Ла Марк нисколько не уверенный, действительно ли лучше.
  Он бодро поднялся на второй этаж и уверенно промаршировал коридором.
  - Безобразие! Город горит! Пострадали дома! Пострадали люди! - выплеснул неудовольствие Тамаззо на своего посетителя. - Чего стоят ваши заверения?! Где обещанный порядок?! Я хочу встретиться с Кабрерой! Лично!
  - Он не хочет, ‒ пресекли горячность градоначальника общаться с хозяином Борхи.
  ‒ А придется! ‒ пробовал Тамаззо давить голосом и видом. ‒ Объяснить произошедшее. Только не говорите о недоразумении и роковых стечениях обстоятельств. Борха не театральная сцена им случаться, уподобляясь сюжетцам дешевых столичных пьесок!
  - Назову сие актом возмездия, ‒ не дрогнул гасконец под напором и страстью майора. ‒ Я ведь предупреждал, настоятельно просил, повлиять на горожан, ‒ последовал ответный накат. ‒ Вечером стреляли в дону Фрину, альфереса пушкарей. Неудачно для нее и вполне удачно для стрелка. Попустительство рождает безответственность! Безнаказанность порождает беззаконие. Замкнутый круг, в центре которого жизни и смерти людей. И не только.
  - Мне ничего о том не известно, ‒ поубавилось пыла у градоначальника Борхи. Не думалось о новых жертвах, не печалилось о разорении горожан, но мнилось о многократном увеличении выплат бригандам.
  - Теперь известно. Я прибыл поторопить с нашим делом, ‒ строгость гасконца сродни непреклонности статуи великого. Кем бы ни являлся пигмей при жизни, в посмертии, воссозданный в камне, он сама непоколебимость и целенаправленность, вершить и судить.
  - Мы же договорились! - окончательно забыл майор о городских руинах и жертвах пушечного обстрела.
  ‒ Открою секрет. Кабрера столковался со свевами. Они нас пропустят. За деньги, ‒ гасконец сделал успокаивающий жест. ‒ Которые пока что у вас. Трясут сто тысяч, ‒ Ла Марк махнул рукой не перебивать. ‒ О вас речи не ведем. Но поторопиться придется. Время дорого нам, а вам оно может обернуться еще дороже. Капитан человек импульсивный и задерганный. Полчаса назад, прибывая в полном душевном расстройстве, приказал взять заложников, а одного из них, иезуита, привязать к пушке и произвести выстрел. Что еще взбредет ему в голову, не берусь предугадывать. И чем задумки обернутся для Борхи и во сколько обойдутся, тоже. Кстати, заложников всех....
  - Здесь двадцать пять тысяч, - указал ошеломленный рассказом алькальд на неказистый сундучок, скромно задвинутый за шкаф.
  Ла Марк не постеснялся открыл крышку лицезреть презренный металл.
  "Не по сусекам мели," ‒ разглядывал гасконец золото без примеси меди и серебра.
  - Заберите три с половиной, ‒ свободно щедр представитель капитана распоряжаться не своим.
  - Надеюсь пальбы больше не будет? - торопливо отсыпал Тамаззо дозволенную сумму, едва сдерживаясь не прихватить лишка.
  ‒ Понимаю и разделяю ваши чаяния и призываю поторопиться. В ваших интересах не медлить лишнего часа, ‒ предрасположен гасконец к компромиссу и взаимовыгодному сотрудничеству. Возможностью не преминули воспользоваться.
  - Ваш провост преступил границы приличий, ‒ мягко завуалировали обвинения швабу в аморальности и распущенности.
  ‒ Не ожидайте от меня осуждения, ‒ жестом остановил Ла Марк речь майора. Сегодня как никогда ему удавалось искусство пантомимы и мимики. ‒ Можно по всякому относиться к провосту. Любить, не любить, презирать и даже ненавидеть. Но он мой боевой товарищ. Мы крещены грохотом пушек и свистом пуль. Мне жаль глупышку, ‒ по виду гасконца ничуть ни жаль. ‒ Я сочувствую Мантаньяру, ‒ ни хера он земляку не сочувствовал. Ни в половину мараведи. ‒ Надеюсь вы меня поймите. Шёллер мой соратник. Брат! ‒ наглейшим образом завирали майору.
  Тамаззо вранье ясно чувствовал, не возражал, давая выговориться.
  - Вы, майор, не были в Париже, смотреть несколько иначе на недоразумение с нашей юной babaisse (мандой), ‒ снисходителен Ла Марк к провинциальному "куму". ‒ В Лувре быть девственницей в десять лет признак дурного воспитания или что еще хуже полной невостребованности. А если вы не востребованы, вы не вхожи в нужные дома. Не вхожи в дома, не допущены в нужные спальни. Не допущены в спальни, вы вне политики. А политикой во Франции занимаются поголовно все. От короля до козопаса. И еще вопрос, у кого из них больше влияния и шире взгляды управлять стадом.
  - Мы не в Париже, ‒ пробурчал майор, раздавленный возмутительными речами, прозрачными намеками и разными подразумеваниями, трепливого гасконца.
  - Да, да, да! У вас здесь все сложно. Даже пустяк утраты девственности.
  ‒ Задета честь семьи!
  ‒ Сомневаюсь что зашторенная кожаной складкой дырка как-то связана с фамильной честью. Впрочем, когда шторку раздернут, чести тоже не убавится. Здесь скорее следует толковать о финансовых потерях. Непорочность одно из предприятий, которое хорошо окупается. Но велик риск прогореть то до тла! Пусть Мантаньяр, в качестве небольшой компенсации, возьмет Шёллера в зятья, ‒ легко предложил Ла Марк заранее убежденный предложение не пройдет.
  - Он старше её на сорок лет! ‒ прибывал в растерянности Тамаззо от беспримерного фарисейства своего собеседника. Должны же быть какие-то пределы! Но глядя на гасконца, майор понимал, никаких ограничений ему подобным не существует. Не заложено природой, не зафлажковано законами, не обусловлено воспитанием.
  - Я не навязываю, а предлагаю вариант, который вполне допустимо отклонить и рассмотреть другой.
  Другой вариант пострадавшей стороной предусматривался.
  ‒ Нам потребуется посредничество, ‒ протянули гасконцу солидный кошель. На опытный глаз тысяча или около того.
  Ответно и заимообразно, Ла Марк протянул заготовленную на подпись и печать бумагу.
  ‒ Капитана беру на себя, ‒ высказана готовность радеть за земляка.
  Тамаззо доверительную охотно подмахнул и печать оттиснул. Благо кошель ему оставили.
  
  
  ***
  Серый квадрат окна. Ячеи стекла обильно засижены мухами и многолетне пыльны. В углах свисают пряди паутины. Мелко подрагивают от пушечной канонады стены. На грязном, в дождевых затеках подоконнике, подсвечник с оплывшим свечным огарком и десятком разбросанных вокруг. Стол завален пустой и грязной посудой, рваньем кровавых тряпок и клочьями использованной корпии. На полу лужи воды и дурно пахнущей жижи. Воздух сперт и до рвоты, напитан вонью скотобойни и сортира.
  На убогой кровати, поверх набросанного для мягкости тряпья, лежит женщина. Никто бы не признал в ней красавицу Фрину Мальдонадо, гордячку, ругательницу и задиру. Глаза провалились, лик почернел и заострился. Дела её удручающе печальны. Настолько, что в комнате уместней присутствовать исповеднику и гробовщику, нежели лекарю и законнику в паре с воздыхателем.
  Борчаи опустился на колено, взять умирающую за слабую холодную руку.
  - Кто? - спросил мадьярин вглядываясь в изменившиеся черты лица.
  Мужчины плохо понимают женщин. Порой кажется совсем не понимают. Оставалось ли время задавать подобные глупые вопросы и ждать ответа на них? Не лучше ли лить словесный елей и дарить безутешные вздохи. Страдать за компанию, роняя горючие слезы. Всем своим несчастным видом показывать, сколь дорога сердцу грядущая невосполнимая утрата.
  Фрина смотрит в потолок, собираясь с силами говорить. Молчать уже чувствовать себя мертвой.
  - Дега, дай ей чего-нибудь! ‒ просит Борчаи, перебирая в своей лапище тонкие хрупкие пальчики.
  "Неожиданно...," ‒ наблюдает шваб "сопли" влюбленности. Во взаимоотношениях прежде всего ценна честность. Честность без всяких украшательств и оговорок. Без фиговых листьев упрятать очевидное. Соитие. Даже со ‒ итие! Понятней, доходчивей о чем речь. Венгр озадачивал.
  - Дано и не раз. Вполне достаточно. Еще капля белладонны и у нее помутится разум, ‒ отказывается лекарь облегчить страдания умирающей. ‒ Сраной жизни ей точно ни минуты не прибавит. А у нее впереди важный разговор с участием провоста. Так что целуйся-милуйся и отваливай. Тебя-то сюда не приглашали.
  Борчаи в холодном гневе глянул на лекаря. Взгляд мадьярина не сулил ничего хорошего. Ни в ближайшем настоящем, ни отдаленном будущем, коли случится таковому у лекаря наступить.
  ‒ Дай, говорю!
  ‒ Я с ней с самого ранья вожусь, ‒ пояснил Дега свою резкость. ‒ Лучше Иезавель уже не станет и на поправку не пойдет. Смысл мне врать?
  Фрина слабо пошевелила пальцами успокоить венгра.
  ‒ Лаз...., ‒ резко дернулась и вскрикнула от накатившей режущей и пекущей боли.
  ‒ Не отдам! ‒ пророкотал курносый и лекарю и Небесам в бессилии помочь.
  "Забыли спросить," ‒ не склонен сожалеть шваб. Если что и вызывало в нем искреннее неподдельное сожаление, это не возможность получить замечательную рульку и пшеничное пенное пиво, какие подают в "Пьяном Мельнике", в Гурце. Вот об этом он действительно сожалел. Ностальгия она такая. Не всем застит белый мир светлый образ соседской фрейлейн и греет душу "Ah, du lieber Augustin!" У большинства желания скромнее и проще. Приземлённее что ли.
  Шёллер ненароком облизал губы, почувствовать замечательный пивной вкус. Едва не вздохнул. Ничего. Его грезы сродни последнему желанию.
  Лекарь жестом поторопил провоста начинать, не стоять столбом.
  - Вы действительно решились, дона Фрина? - спросил Шёллер. Он находил выбор ухода из жизни странным. Женская порода и в посмертии желает выглядеть молодо и привлекательно. Что столетние старухи, что полусгнившие прокаженные, что изъязвленные сифилитички. А тут....
  Слабый утвердительный кивок и прикрытые веки. Боль, будто выждав момент, скрутила тело женщины. Вырвала вскрик, выжала слезу. Смерть не красит, будь ты валькирия, амазонка, славная дочь Марса, воительница или забитая проститутка с городских окраин или портовых лачуг.
  "Дура и шлюха" ‒ таково мнение шваба и возможно не его одного, о достоинствах и пороках "прекрасных Елен", лезущих в мужские забавы. Перечисленное верно и в прямом и в обратном порядке.
  Но кто об этом скажет умирающей? Под итоговой чертой как всегда мало привлекательного и еще меньше утешительного, произносить в слух столь обидные речения.
  - Имеются другие способы, ‒ предложил провост пересмотреть альфересу пушкарей неординарное решение. Ему, конечно же, едино, выберет она топор, утопление, распиливание или костер. Но таков порядок, получить принципиальное согласие, стоящего на пороге в холодную вечность.
  - Яд? - использовала Фрина паузу в боли, заговорить. - Я не крыса... сдохнуть... обожравшись ... отравы...
  Провост развел руками. В сущности достойной альтернативы двойному выстрелу предложить не мог. Разве что удавить. Но удавленники гадят под себя, а говна в жизни хватает и без того, завершить в нем короткую по любым меркам жизнь.
  - Заканчивай провост, - Дега выложил заряженный аркебузет. - От всех ваших разговоров ей не полегчает. А вот мучается она дольше и напрасно. Вспомните о милосердии.
  - Находите его заключенным в ваш огнебой? ‒ покосился провост на орудие последнего мига.
  - Больше, чем можете представить.
  Шёллер не разделял убеждений лекаря. Но смолчал. Какое собственно ему дело, каким образом избавит мир от своего присутствия красивая дура. Приняв свинца, красивой и живой быть перестанет. Дурой впрочем тоже. О покойниках говорят только хорошее, отблагодарить за безвредность. Не обопьют, не объедят...
  ‒ Привести священника? ‒ спросил венгр у Фрины, хоть как-то участвовать в последних минутах её жизни. Оказаться нужным, когда по сути ничего нужного не осталось и не требуется.
  - Она пошлет его нахер, ‒ уверен Дега. ‒ И правильно сделает! Смысл тянуть и мучиться? Ей и без поповского нытья паршиво. А станет еще паршивей.
  ‒ Заткнись, ‒ рыкнул венгр, невольно качнув смертное ложе любовницы.
  Фрина охнула и выгнулась, хватаясь за живот. Тряпка на ране стремительно темнела, пропитываясь кровью.
  ‒ Дегааааа!!!!
  ‒ Ваш воздыхатель возражает, ‒ развел руками лекарь.
  "На удивление,.." ‒ непонятно провосту. В тонкие чувства он не верил. В сказки о красавице и чудовище тоже. Они созданы лишь дурить неокрепшие умы. Насчет дурить убежден абсолютно. Хотя объективности ради следовало бы говорить исключительно о чудовищах, лексически разнообразя окрас и степень нечеловечности. Сказка о Чудовище и чудище. Пожалуй, он слишком долго в провостах, окончательно скатиться в мизантропию.
  - Фрина, - упрям мадьярин уступить свою женщину. Похвально, но несколько запоздало. Имея ‒ не бережем, теряем ‒ сокрушаемся.
  - Положи меня в монастырскую землю. Лазар.... Пожалуйста... Я.... Я...., ‒ и боль выбросила сознание женщины за грань восприятия окружающего.
  ‒ Дальше будет хуже. Поверь, ‒ Дега легко коснулся плеча венгра. Он не сочувствовал, а приводил голый факт. ‒ Тебе лучше уйти. Лекарь здесь бессилен. Поп не поможет. Знакомого Святого, сотворить чудо исцеления, у меня нет.
  Борчаи не слушал. Наклонился и поцеловал Фрину в губы. Испачкался в крови и рвотной пене, но не отерся.
  Раненной понадобилось пять минут вернуться в сознание. Боль. Вездесущая боль помогла.
  ‒ Уходи! ‒ мучилась Фрина. ‒ Оставь меня. Мы же... Ты... Дайте сдохнуть!.. ‒ расплакалась альферес пушкарей, вымолить необычную привилегию.
  Венгр не сразу, но поднялся и, не отпуская взглядом лица женщины, попятился к дверям, где остановился, не пересилив себя убраться за порог.
  - Не тяни, - попросила Фрина лекаря, глотая слезы, отрешаясь от окружающего.. - А то... жить хочется... Очень...
  ‒ За дверь! Оба! ‒ скомандовал Дега. ‒ Вон пошли! ‒ Выпроваживая, буркнул провосту. ‒ Присмотри за курносым. Не мешать. Вдруг сорвется, ‒ и закрыл дверь.
  В коридоре хорошо слышно происходящее в комнате.
  - Молитву? ‒ спросил лекарь, осматривая замки аркебузета. Осечка сейчас крайне неуместна. Кощунственна.
  - Пошел ты, - хрипела Фрина, елозя по смертному ложу.
  - Глоток вина?
  - Дегаааа! ‒ в крике боль через край.
  Совсем рядом ударило ядро. На соседней улице. Осколки кирпича швырнуло по крышам и дворам. Заскулил пес. Завизжали бабы. Ярко полыхнуло.
  - В твою честь.
  - Поняла.
  - Так что с последним желанием?
  - Отрежь себе трепливый язык.
  - Готова?
  - Да, - тих, но тверд голос женщины.
  ‒ Некоторые считают. Три... Два...
  ‒ Начну с миллиона...
  ‒ Долго ждать. Рука устанет. Промахнусь, ‒ шутит лекарь, вызывая у Фрины горький хмык.
  Грохнули парные выстрелы, обрывая несказанные ею слова. Последние. Их не должно быть много. Поэтому пусть уж так... без обязательного покаянного монолога и плаксивых прощаний.
  Лекарь закашлялся от порохового дыма, ударом открыл окно. Недолго повозился, что-то уронил, и открыл дверь.
  - Борчаи, - впустил он венгра. - Она твоя.
  Шёллер лишь мельком взглянул на ужасающую картину. От головы Иезавель мало что осталось. На подушке омерзительная мешанина костей, крови и мозга. Небольшой кусок скальпа вырванный свинцом и отброшенный прочь, прилип к стене. Прядь колыхалась на сквозняке, заманивая в комнату. Шваб не поддался, не вошел. Что ему в комнате делать? Задохнуться от вони?
  Холодный сквозняк практически нивелировал тяжелый запах. Но как не был отстранен провост от созерцания покойной, чутко уловил присутствие в воздухе новой нотки. Легковесной, расплывчатой и неуместной, отравлять и без того не слишком приятную атмосферу.
  Венгр накрыл тело своим плащом, подвернул края и присел на край кровати. Взял восковую руку. Прощаться.
  Пошмыгав носом, раздраженный провост подумал подло и злорадно. Такие женщины не должны достаться таким уродам. Этому не досталась. Он очень бы хотел понять, что их свело. Постель? Вряд ли. Ущербность? У одного внешняя, у другой скрытая. Так себе предположение. С натяжкой. Скорее всего один из тех случаев, без рационального объяснения. Имел место быть недолго и завершен трагично. Хотя с последним можно поспорить.
  ‒ Не будем мешать, пойдемте со мной, ‒ пригласил Дега шваба. ‒ Тут, за стенкой.
  Провост последовал приглашению.
  "Вопросов к покойной не имею," ‒ читалось на замученном лице Шёллера.
  Однако они имелись у лекаря.
  - Что скажете, фрайхерр?
  - А что вы от меня ждете услышать? Похвалу вашему меткому выстрелу?
  - Вдруг найдете умное слово.
  - На тему?
  - Старую и избитую, - лекарь протянул пулю. - Знакома?
  Шёллер легко опознал кусок олова.
  - Должно быть причине, использовать столь неудобную штуку. Да и оружие весьма приметное. Увидят, запомнят определенно.
  ‒ То, что им не размахивают при каждом удобном случае и не разглашают факт владения, понятно. Но применительно к эскопетте, знаете провост, дурно попахивает некой высокопарной символичностью.
  ‒ Вы о возмездии?
  - Скорее о казни.
  ‒ Каррильо и Иезавель перед кем-то сильно провинились?
  ‒ Или же были неосмотрительны в чем-то поучаствовать.
  ‒ Ниточка в прошлое?
  ‒ Прошлое штука темное и неизвестно что вытянешь за нитку потянув.
  ‒ Можно поспрашивать капитана. Он пересекался с ними обоими, ‒ предложил Шёллер, вовсе не горя желанием лезть к мурсийцу с расспросами. Сеньора Кабреру самого бы разглядеть. Под сильной лупой и ярком свете. Как рассматривают вошь любопытные университетские студиозы.
  ‒ Про самого бы капитана поспрашивать, ‒ прочитали мысли провоста, но тем не удивили.
  Шёллер рассмотрел деформированную оловяшку. Нужных мыслей продолжить не было. Не приходили. Бегать кругами, не представляя где искать и кого, занятие умственно не продуктивное, а для продуктивного он прибывал в средней степени задроченности. Впрочем, при ближайшем рассмотрении степень возможно поднять до высокой и высшей. Каррильо.... Сомнения по Исасаге.... Рогулец.... Иезавель.... Что лишнее или чего не хватает?
  "Младшей Мантаньяр," ‒ это он так пошутил, окончательно не скиснуть.
  - Вторую достали?
  ‒ Прошла на вылет, ‒ развел руками Дега.
  - А где её охрана? Насколько помню таковая у нее имелась.
  ‒ Доводилось пробовать ростбиф по-лотарингски? Вот кто-то очень старательно приготовил блюдо из её телохранителей. Я бы даже утверждал рагу, а не ростбиф.
  ‒ Подумал бы на местных, ‒ рассуждал, но сомневался Шёллер. Удобно. А удобство в правосудии последняя вещь.
  ‒ Не думайте.
  ‒ Почему?
  ‒ Фрина Мальдонадо женщина, ‒ видя некоторую растерянность провоста Дега добавил. ‒ Здесь не принято трогать женщин. За её прегрешения в ответе муж, отец, брат, дядя. Максимум, вываляют в смоле и перьях. Даже нашу Иезавель.
  ‒ Я вас выслушал, спасибо. Мне пора идти, - произнес Шёллер, закончить разговор, в котором ему нечего сказать и будет ли что сказать неизвестно.
  - Пора? Идите, - не думал Дега удерживать законника. - Вижу вам нисколько не интересно кто.
  - Представьте себе, ‒ признался шваб, Профессиональная несостоятельность усугублена нежеланием и отягощена безразличием. Выгорание хуже импотенции. И не можешь, и не хочешь.
  - Представил, - закивал Дега, бросая пулю в мусор.
  ‒ У вас отменная фантазия.
  
  ***
  Откупные повергли Кабреру в благостное состояние. Открыв крышку сундучка, доставленного Ла Марком, мурсиец грифом-падальщиком навис над желтым брюхом беспомощной добычи. Посчитав осмотр действием недостаточным, сунул руку внутрь, мешая монеты, как мешают горячую воду принять омовение.
  ‒ Сколько? ‒ клекочет гриф. Любая цифра голода не умерит. Природное свойство металла, обострять количественную недостаточность владения им.
  ‒ Двадцать одна тысяча, ‒ похвалился Ла Марк удачливостью в делах.
  ‒ Двадцать одна, ‒ вкусно капитану капать слюной. ‒ Двадцать одна..., ‒ от повторения делается еще вкусней.
  ‒ Они поторопятся, ‒ заверил гасконец в готовности города выполнить обязательства до оговоренного срока.
  Такие новости слушать бы и слушать, что райских птах на заре или плач на тризнах врагов.
  Кабрера захлопнул крышку. Содержимое обиженно звякнуло, не соглашаясь томиться в темноте плена. Но кто же им даст волю? Мурсиец погладил шершавое дерево, как гладят любимого кота. Гасконцу показалось сундук сгребут в оберемок и станут расхаживать по комнате, лаская и тиская.
  ‒ Не задерживаю более, ‒ отпустили Ла Марка, не обременив просьбами.
  Гасконец расшаркался попрощаться. Ему некогда и у него важные дела. Не только у Господа пути неисповедимы, но и некоторых чад его.
  ‒ Ферерро! ‒ прокатился зов по этажу, обгоняя Ла Марка. ‒ К капитану!
  Каталонец отирался в кордегардии. Искушал удачу игрой в кости. Ему везло в последнее время, но как утверждают бывалые игроки, времена меняются и чаще, чем успеваешь к ним приноровиться. Беды игрок не чувствовал, а поручение помогло бы встряхнуться.
  - Примешь людей Матамореса, ‒ поставили каталонца перед фактом и по-отечески напутствовали. ‒ Ничего хитрого командовать лоботрясами и дураками. Сам дураком не окажись и не ленись.
  - Слушаюсь! - не посмел отказаться бриганд и от должности ‒ тот еще хомут, и от наставлений ‒ подтереться ими и то не получится. Не на бумаге.
  ‒ Меньше цацкайся. И забудь, что с ними пил и ел когда-то, ‒ делились с новичком опытом подчинять и гнобить.
  ‒ Да, сеньор капитан, ‒ согласился Ферерро, не представляя возможным советы и рекомендации исполнить. Рискованно. Сам способствовал смене кабо, выстрелив засранцу в спину с пяти шагов. Война грехи спишет.
  ‒ Все, ступай! Патент отдам провосту, ‒ закруглился капитан с наставлениями. И труд неблагодарный и результат более чем спорный, глотку долго надсаживать.
  В одиночестве Кабрера перемерял шагами комнату в десять сторон на десять рядов. Джинно! Ему нужен паскудный итальяшка. Этот astuto segaiolo (хитрожопый дрочила!) самое раннее объявится завтра. С чем только? Не следовало ли сразу отправить часть денег, умаслить капризных свевов. Навести, так сказать, мосты.
  Облизал взглядом сундучок, физически ощущая его наполненность.
  Отдавать жалко, но жалостью ворота Лиминэ не отопрешь. Город не паперть, принимать желающих без разбора. Мысли скользом, особо не задерживаясь, миновали гибель Фрины, подозрения в адрес Борчаи, дурную смерть Матамореса, чуть дольше задержались на казни иезуита. У Ордена репутация спрашивать за своих. Если не поторопиться, спросят. Еще как!
  ‒ Да и х*й с ним! ‒ выругался Кабрера. У него водятся деньги и еще добавятся. День, два, неделя и жизнь начнется с чистого листа!
  Хорошие мысли и ощущения. Сладкие. Их хочется перебирать, как набожный монах перебирает четки. Преходить от бусины к бусине. Повторить на второй круг... На третий.... До тех пор пока не покажется, так оно и есть. Все хорошо! Лучше быть не может. Обманываться или верить? В чем собственно разница. Ни в чем.
  Освободиться от дурмана хороших предчувствий, спустился в гостевой зал. В задумчивости обошел стол, выбирая сесть. Говорят, от перестановки слагаемых сумма не меняется. Жизнь не арифметика, все гораздо сложнее и проще. В ней много зависит от занятого места. Вопрос где оно? Где его место? Конечно, оно найдется! И за этим столом и за другими...
  Приказал подать ужин. Ел несдержанно, сверх меры, сверх необходимого, до спертости дыхания и давления в брюхе. Когда отложил нож и вилку, служанка, пересилив характер, опустилась на колени, смиренно просить за хозяйку.
  - Сеньор капитан, смилуйтесь!
  В мир вернулись тени и сквозняки и день показался не таким уж сладким.
  Поманил пальцем. Ползи! Доковыляла, путаясь в подоле.
  Мурсиец, сунул руку за пазуху, Помял крепкую груди, ножницами пальцев защепляя соски. Служанка не сдержавшись всхлипнула. Сгреб платье в жменю, надрывая тонкие нитки кружев воротничка, и притянул расстроенную женщину ближе. Снял повязку, заглянул в глаза. Давить, так давить!
  - Вместо нее ляжешь? ‒ полнились злом зрачок и змеиная щель.
  Заступница немо смаргивала, роняя частые слезы и шмыгала носом.
  - Погреешь постель? ‒ подул ей в вырез воротника.
  ‒ Сеньор...
  ‒ То есть да?
  ‒ Сеньор...
  ‒ Выходит, нет?
  - Позор это.
  ‒ Чужой хер пробовать?
  ‒ У нас не принято....
  ‒ Так вмените в обычай, спать с пришлыми и соседскими мужиками. Для пользы телу, духу и карману.
  ‒ Сеньор, прошу....
  Кабрера оттолкнул служанку. Еще дальше отпихнул ногой, разодрав каблуком женщине платье и локоть.
  - Надумаешь ‒ скажи. Больше чтобы твоего нытья не слышал. Вздерну и тебя и твою хозяйку. Или в кордегардию отдам. За раз по-трое принимать будете. А то и больше. Они придумают.
  Выставив Хуану, мурсиец кликнул эстремадурца. Днем заприметил, на этаже стоит в карауле.
  ‒ Слушаю, сеньор капитан, ‒ готов действовать бриганд.
  ‒ А без подсказок обойдешься?
  ‒ Обойдусь. Запросто.
  ‒ Ну, так давай! А я посмотрю какой ты догадливый. Угадаешь, десятка с меня. Нет, десять розг тебе? Идет?
  ‒ Идет, ‒ не испугался бойкий парень получить наказания. И диковинного глаза тоже не испугался.
  В комнате хорошо натоплено. Даже жарко. Дона Агирре в положение "барашка". Кабрера провел пальцем, пересчитывая позвонки. Медленно, со вкусом, одним движением разодрал тонкую тунику от подола до ворота, обнажая спину и ягодицы. Царапнул ногтями мягкое.
  - За тебя тут хлопотали, - он поднял свечу и наклонил, проливая горячие капли вниз по копчику к анусу.
  Агирре дернулась, не проронив ни звука. Даже стоном не замарала уста. Все его задумки знает наперед. Оказалось нет!
  Высыпав на ладонь порох, Кабрера вкатал черные крошки в нижнюю часть не зажженной свечи. Затем щедро обсыпал черной зернью спину доньи Айноа, подложил пороховницу под подбородок. Свечу зажег и прилепил к позвонку между лопаток.
  ‒ Не смертельно, но шкуре достанется. Особенно на морде. Ямочки на щеках всяко уцелеют, а вот уши и шею припалит. Глаз спечет. Будешь как я, кривая. Десять минут. Желаю услышать то, что мне понравится. Баскский мат я уже изучил.
  Ожидать, шмякнулся в кресло. Взял вина. Смаковал не выстоянный градус, а тянущееся время, смену выражений на лице женщины. От ненависти и презрения к отчаянию и страху. И все это в десятках и сотнях оттенков. Не нужно быть великим художником, вообще им не нужно быть, распознать и упорядочить богатство эмоций. Когда читаемых, когда угадываемых, когда только предполагаемых. Увядших в зародыше, рожденных и развивающихся. Ему нравилось. Нет, правда. Можно сравнить с игристым вином. Непередаваемая чехарда пузырьков, вкуса, цвета и теплоты. Понравится ли Агирре? Пять минут прошло. Осталось... Сколько? На свече фыркнула первая пороховинка.
  
  
  10. "...И был вечер и было утро: день шестой."
  
  Шеллер прибывал в беспомощной созерцательности происходящего с ним и вокруг него. То, что творилось, больше напоминало маскарад, где всякое лицо надежно спрятано и защищено маской. И никто не поручится, за её единственность. Противоестественное состояние должно было злить, но не злило. Подталкивать действовать, но провост бездействовал и не слишком тому огорчался. Насиловать доискиваться истины "не стояло". Ну ни в какую не желалось уподоблялся цирковой лошади, бодро бегающей по кругу арены. Бодро уже не может. А что может? Ведь что-то же может? Допетрить почему Кабреру более интересовал Борчаи, нежели история с Фриной. Как никак альферес пушкарей, за которую чокнутый грек раздолбал четверть города. А тут капитан спокоен что римский понтифик. Откуда взялся иезуит, махом пойманный и опознанный, и столь поспешно скормленный Мехии? Отдельная история, или та же самая, эскопетта, которой ему тычут чуть ли не в морду. И еще много чего всякого такого, вроде чужеродного запаха, невесть откуда взявшегося в комнате Фрины. Ни вонь простреленных и протекших кишок, ни сладкая кровь, ни гарь пороха, ни кислятина рвоты, а некое амбре знакомое, но не узнанное. Чуйка криком кричала, рядом с ним, под самым его носом, творится что-то масштабное, а ощущение беды висит в воздухе.
  Захотелось, по-собачьи, высунуть язык, лизнуть холодный ветер, раскрыть секрет. Получилось? Не получилось.
  ‒ Ничего такого? ‒ пробормотал провост, не удивившись неудаче. Свыкся за последнее время. ‒ "За какое именно?"
  Чистосердечное признание самому себе ‒ с начала Наваррской компании.
  "Свихнуться можно!"
  А дальше чистые эмоции. Через край и навынос.
  ‒ Puerca! (Шлюха!) ‒ по-арагонски.
  ‒ Marrana! (Сука!) ‒ по-испански.
  ‒ Troia! (Сучка!)‒ по-итальянски.
  ‒ Putain! (Блядь!) ‒ по-французски.
  И обобщение выше сказанному! А как же без него?!
  ‒ Mir ict es scheibegal! (Да мне пох*ю!)
  И потух. Может потому что ему все-таки не scheibegal и разобраться следует. Что скрывали или чего не знали отправившие в дальнюю дорогу? На что рассчитывали, останавливая выбор на нем? Что такого должно произойти или произошло, или происходит, обратить внимание с берегов Рейна, но не различить в двух шагах. Хоть что-то должно быть! Выделяться! Лезть в глаза! В уши!
  ‒ Борчаи! ‒ вслух и медленно со вдохом.
  ‒ Борчаи..., ‒ еще медленней и с выдохом.
  Взять курносого в оборот? Здесь шваб себя осадил. В оборот мадьярина запросто не возьмешь. Во-первых, ничего весомого против него все-таки нет. Во-вторых, за сволочью без малого крепкая сотня не последних вояк. И это пожалуй повод, обходить подозреваемого стороной. Не лезть, даже заимев библию доказательств причастности Борчаи ко всем событиям недавнего прошлого, в которых не посчастливилось ковыряться, что петуху в навозе, но так ничего существенного не наковырять.
  Шваб запоздало огляделся по сторонам. Кажется проехал нужный ему перекресток. Вот на кой ему сдался бессмысленный вояж к месту обнаружения раненной Фрину и зарубленных телохранителей. Покойников не осматривал. Вначале отложил на потом, а уже потом решил...
  "Нах*й надо!"
  Профессиональная совесть молчала. Уязвленное самолюбие утянуло "язык в жопу". Фактически ориентация на полную капитуляцию.
  На одной из улочек шваба догнала крытая повозка. Громыхали колеса, свистел кнут, покрикивал возница. Крепкие жеребцы, со злым фырканьем тянули неповоротливую колымагу.
  ‒ Нёёё, адово семя! Нёёё!
  "Какая бестолочь догадалась впрячь боевых лошадей в пару?" ‒ не понравилась провосту упряжка. Так никто не делает!
  ‒ Доброго утречка, сеньор! ‒ доброжелательно поприветствовали Шёллера, поравнявшись с ним.
  ‒ Доброго, ‒ машинально, не пожеланию, ответил провост. Он остановился, пропустить повозку, как с запяток метнулась черная фигура. Шваб запоздал должно среагировать на опасность и оба, нападающий и жертва, рухнули на землю. Подняться Шёллеру не позволили. Крепко двинули по голове, ввергая в темноту беспамятства. Бесчувственное тело закинули под тент. Его лошадь прибрали с собой, не пропасть добру.
  Через несколько кварталов, на заднем дворе разоренного бригандами хозяйства, шваба передали с рук на руки. Первое что сделал заказчик похищения, жестоко пленника избил, перемежёвывая удары и проклятья. Мархитосу* не доставалось столько, сколько провосту. После чего, сложив Шёллера чуть ли не вдвое, всунули в закрытую тряскую и тесную карету. Путешествие ненадолго продолжилось вниз по улочке, к боковому входу церкви Святой Уракки.
  Разогретый гневом Мантаньяр, пинком отверз дверь и втащил за собой бесчувственного Шёллера.
  - Закрой! - приказал альмутасаф зареванной дочери. Личико пятнами, носик красен и соплив до губы. - Туда ступай, - указали ей путь к алтарю.
  Тальма в страхе шмыгнула вперед. Одета нарядно, но в великой спешке.
  - Что здесь происходит? - выглянул на шум сонный священник. Низенький, пухленький, с короткими кукольными ручками. Копия, а может быть и образец, фигурок раздаваемых детям на День Всех Святых и Рождество.
  Злорадное эхо подтвердило обоснованность волноваться.
  ‒ Происходит!
  - Бракосочетание, отче! - волокли шваба к алтарному возвышению.
  ‒ Брако.... соче.... тание...., ‒ смаковало назойливое эхо предстоящее действо.
  Сонность сразу сошла и священник справедливо возмутился творимому кощунству. Насилие в храме! Святой боже!
  - Немедленно прекратите безобразие!
  ‒ Безобразие! ‒ радостно эхо оповестить своды и крыши.
  - Вы так считаете? - Мантаньяр направил эскопетту на священника. Палец на курках дрожал, едва удерживаемый не отработать механизмом кремневых замков. Укороченные шестигранные стволы гарантировали рай, мгновенный и неотвратимый.
  - Это дом Господень! ‒ ужаснулся священник не греховности прихожанина, но угрозе. Мало кто из живущих торопится в Эдемский сад вести беседы с праведниками о высоком и низком.
  - Я знаю чей это дом, на чьи деньги построен, и чьей волей в него назначены вы, ‒ Мантаньяр встряхнул шваба привести в чувство. Провост мыкнул, но продолжил валяться сломанной марионеткой.
  - Сын мой, одумайся! ‒ заблеял священник, теряясь с выбором, чего боится. За собственную жизнь или за погубленную душу вверенного его заботам человека.
  - Отче, чем быстрее отслужите венчание, тем скорее мы покинем вас. Молодоженов ждут гости, а молодожены томятся отправится в спальню, ‒ швабу досталось пара крепких зуботычен, не прибавивших ему здоровья и ясности ума.
  - Но так нельзя!
  ‒ ..льзя! ‒ убежденно спорит с попом эхо.
  ‒ Так не делается! ‒ метался пастырь страхом и долгом, вцепившись в нательный крест двумя руками. Возможно соломинка спасет утопающего, но выстоит ли атрибут веры против двух пуль с двух шагов?
  ‒ Делается! ‒ не согласно со священником эхо. Оно даже повторилось. ‒ Де...ла...ет...ся!
  - Нельзя, святой отец, было два дня назад. А сейчас все можно! ‒ голос альмутасафа трасформировался в голодный рык. Зверь требовал жертвы и он её получит.
  - Папочка! Прости! - всхлипнула перепуганная до смерти Тальма. Девочка потеряна, сломлена и напугана. Она ни в чем не виновата! Это все он! Он! Младшая Мантаньяр притопнула ножкой от горькой несправедливости к ней. Она лишь хотела цветов и вздохов!
  - Цыц, шлюха! - прикрикнул Мантаньяр на дочь. Хлестнул по щеке шваба, вернуть в сознание.
  Шеллёр застонал и приоткрыл глаза, пытаясь сообразить, где он и что с ним происходит. Сообразил. Когда тебя бьют, пинают и тыкают в морду заряженным оружием, соображаешь удивительно скоро и даже вопросов не задаешь.
  Понимание происходящего Шёллер выразил кровавым плевком и невнятной речью.
  ‒ Fick dich! ( Пошел на х*й!)
  - Отлично, - еще разок встряхнули шваба, ставя на колени. - Начинайте святой отец.
  - Одумайся грешник! ‒ возвал священник, не спуская глаз с эскопетты.
  - Падре, не приумножайте моих грехов без надобности. Их и без того предостаточно!
  ‒ Вы губите не только свою душу, но и вашего чада, поступая столь неподобающе, ‒ о швабе священник дальновидно умолчал.
  ‒ Вот именно, мое чадо! - эскопетта ткнулась девочке в затылок.
  Бедняжка обмерла, забыв дышать.
  Увы, белые одежды праведности немыслимо сохранить в чистоте и опрятности, находясь среди людского сонмища. Дай тысячи обетов и полсотни клятв, наложи десятки епитимий, грязь чужих поступков и помыслов заляпает тебя от ушей до пят. И иногда, оказаться замаранным предпочтительней, чем остаться незапятнанным и не причастным, совестью и долгом не поступившимся.
  Священник истово перекрестился. Не помогло. Ни прогнать страх, ни обрести поддержку, ни найти опору, ни ввести возмутителя спокойствия в здравомыслие.
  - Поторопитесь, отче. Мое терпение не столь долго как его, - Мантаньяр указал на распятие. - А милосердия и того меньше. Если не сказать его нынче ни на глоток!
  - Надеюсь, вы понимаете что творите, - в ужасе священник от своего разъяренного мирянина.
  - Выдаю дочь замуж, отче. За этого достойного человека эту недостойную тварь, ‒ заходился альмутасаф от бешенства.
  ‒ Fick dich! ‒ скривился шваб, получив за пререкания с дюжину ударов по лицу. Ему свернули нос. Рассекли лоб. Смяли височную кость. Выбили передние зубы. Надорвали верхнюю губу и она отвисла соплей.
  Кто много общается с людьми, кто посвящен во многие их тайны, легко поймет, когда упорствовать худшие решение. Оно не введет в благоразумие глухого к речам, но принесет вред неповинным.
  - Нужны три свидетеля, ‒ напомнил церковник порядок обряда.
  - Они у вас есть! Вы, я, и ОН! Лучших не сыскать! - источал злость Мантаньяр, подобный ядовитому гаду, чьи жвала полны смертоносной отравы. - Начинайте! Беседу можете опустить, раз они здесь, значит, изъявили желание к святому браку.
  ‒ Fick dich! ‒ плевался шваб кровью, словами и сопел переполненным юшкой носом. Кровавые пузыри надувались и лопались, брызгая каплями. Сломанный орган не работал нормально.
  - Доброй ли волей вступили в храм Божий, просить милости связать вас священными узами и свободен ли выбор ваш, уважать друг друга? ‒ пересилил свой страх священник начать ритуал венчания.
  Девочка всхлипнула, изо всех сил сдерживаясь не зареветь в голос.
  - Дважды да, отче, - ответил Мантаньря за шваба. - Тальма!
  - Дааа! - выдавила дочь и зажала рот ладошками, невольно не исторгнуть лишних звуков, кроме согласия.
  - Готовы ли хранить верность и в болезни и в здравии, в рубище и в короне, до скончания века?
  ‒ Fi...k d...ch! ‒ пробулькал шваб, болтая головой, отряхнуть кровь с век. Нихера не видел, что творится вокруг.
  - Он готов, ‒ заверил альмутасаф, подтягивая кверху, стоять жениху ровней.
   ,,Дааааа!" - закивала головой младшая Мантаньяр, без всякого понуждения.
  - Имеете ли намерения..., - голос священника утух, продолжать спрашивать.
  - Имеют, отче, имеют, - пуще прежнего гневался альмутасаф. - И заводить детей, и воспитывать их в любви и согласии. Они уже начали этот богоугодный процесс! - удар уронил тряпичное тело шваба. Дальше провост не реагировал на обрушившиеся на него пинки. Кто сказал Бог в храме? Бог в сердце! Не во всяком. А нынче он не наблюдался ни в ком. Ни у тех кто рядом, ни под этой крышей, ни в этом чудесном мире.
  "Кому же тогда молим?" ‒ лыбился Шёллер разбитым ртом. Он все еще хотел рульку, пива и рейнских видов города Гурца.
  - Продолжайте, падре! ‒ выдохся альмутасаф пинать и бить. ‒ Как видите, я просто преисполнен самых лучших чувств к своему будущему зятю.
  Священник взял в руки ленту, не решаясь подступиться, связать ,,молодоженов", призвать на них Святой Дух.
  - Тальма! Сюда! Ко мне! - Мантаньяр отобрал ленту и наложил один узел на руку девочки, а второй на запястье аморфного шваба. - Читай молитву!
  - Папа...
  - Читай, бляжья кровь! ‒ замахнулся гасконец на дочь.
  - Pater Noster...
  Мантаньяр повторял за ней лишь отдельные слова. Шипел их рассерженной гадюкой.
  Когда Тальма закончила, гасконец содрал с пальца кольцо и отдал дочери.
  - Надевай!
  Новобрачная приняла кольцо в пригоршни и прижала к груди.
  - Надевай, сказал!
  Трясущими руками, едва не обронив, надела на безымянный левой руки. Оно ей велико. Не сранить, сжала кулачок.
  Молитвы прочитаны, записи сделаны.
  - Вот и отлично, - перевел дых Мантаньяр и разрядил ствол в лицо лежащего без движения шваба.
  Сколько времени клацнуть оружейным замкам, выбить искры, сгореть пороху, толкнуть пули, свинцу попасть в цель? Миг? Мгновение? Меньше? Но и отпущенного оказалось достаточно вспомнить и понять, что обеспокоило в комнате Фрины. Покойницкий запах. Человек умерший только что, так не пахнет.
  Эхо отдало целой канонадой. Качнуло свечи, спугнуло с карнизов голубей.
  - Ты, вдова дочь моя, - посветлел альмутасаф ликом. ‒ Я тебе сочувствую. Такое горе!
  Священник в страхе и прострации опустился на пол, наблюдая тоненькие ручейки крови в его сторону. Он даже попытался отползти, но уперся спиной в ступеньку алтарного возвышения.
  ‒ Не принимайте близко к сердцу плохое, отче, ‒ Мантаньяр швырнул священнику кошель. ‒ А хорошее кладите в карман. ‒ Оглядев плачущую и трясущуюся от страха дочь, произнес. ‒ Пошлите домой, донья Шёллер, ‒ и сплюнул на мертвое тело провоста.
  Угас ли огонь гнева его? Смыта ли кровью нанесенное бесчестье? Ни в малой доле, оставаться бездеятельным ближайшие важные дни.
  
  ***
  После утренней молитвы и непритязательного завтрака ‒ зелень и сыр, Юзза пригласила азиата пойти с ней. Предстояло готовить гряды к весенним посадкам лекарственных растений. Она поработает, а он поприсутствует. Не обижать неоправданным отказом, Закари согласился. Заняться особо нечем, сидеть в четырех стенах угнетало. Не хватало воздуха, простора, света... Много чего.
  "Бездомного пса не заставишь жить под крышей" ‒ сказано вроде и не про него, но сказано. Бездомный и есть. Кусачая фраза справедлива, отразить удручающую действительность бытия.
  Азиату любопытна возня на грядках и как достойное приложение усилий и как подспорье в размышлениях.
  "Воин не умеющий сеять, лишь жалкое подобие воину," ‒ наставляли его. Давно. Мир преисполнен мудростей, из которых не сложишь стен собственного дома. Тогда в чем мудрость? В сотрясении эфира умными словами. Или нужными? Важная тонкость, пропустить её.
  Поздно ночью, промаявшись бессоницей, жег тонкую палочку сандала. Очистительный дым оказался бессилен. Впервые навязчивость подступивших сомнений не знала к нему жалости.
  "Не сомневаются только безумцы!" ‒ почти утешение. Он сомневался. Жег сандал, пялился в потолок и ворочался. Отлежав бока торчал у окна, разглядывая звездное небо. Те крохи, что видны в разрывы туч. Маята да и только.
  ˗ Скажешь как называется? ˗ спросила Юзза, показывая на пожухлый куст с треугольными листьями и колосовидной шапкой мелких цветов. Зелень, вопреки срокам и погоде, хило проросла в междурядье и потому без жалости вырвана.
  ˗ Мята, ˗ ответил он легко распознав полезное растение.
  ˗ И знаешь от чего она? ˗ продолжала Юзза выпытывать у Закари. Не подловить и не блеснуть знаниями самой. Говорить. Хоть о чем. С ним. Собирать крохи слов скомпоновать в волшебную книгу заклинаний, остановить неумолимое время.
  ˗ От судорог.
  ˗ И все? ‒ тянут из него ответы.
  ˗ Успокаивающее, потогонное, улучшающее пищеварение. От бессонницы. Помогает печени выгонять желчь. Много от чего. Очень хорошая трава.
  Юзза повозилась, выковыряла из земле оборвыш корня. Сойтись ближе, можно говорить о чем угодно. Почему бы не о траволечении. Благодарная тема быть на равных, а не выступать в роли слушателя с открытым от восхищения ртом.
  ˗ Цикорий чем поможет?
  ˗ От малокровия. Редко какое растение или корень бывает от одной болезни. Цикорий хорошо лечит болезни печени. Подагру. Делают примочки при экземе, ‒ говорил с охотой азиат. То ли тому способствовала солнечная погода, то ли устремленность девушки к сближению. Она невольно и исподволь позиционировала себя сукой. Ничего обидного и предосудительного. Мир для того и разделен надвое ‒ сближаться. Сколько тому красивых историй.
  ˗ А какая самая полезная трава, ‒ ловко работала тяпочкой Юзза. Рыхлила землицу, выбирала камни, корешки, остатки стеблей, прочий растительный мусор.
  ˗ Здесь... вон та, ˗ Закари показал на пучок высушенного зверобоя, забытого под крышей навеса.
  ˗ Почему? ‒ удивилась Юзза, заранее краснея. К румянцу морозца и ветра добавились краски смущения.
  ˗ Хороша для женщин, ˗ ответил Закари. Можно засчитать попытку шутить. Как представителю противоположной половины мира.
  ‒ Ты учился на травника? ‒ продолжала узнавать Юзза. Не довольствоваться же ей полученными крохами.
  ‒ Немного.
  ‒ Наверное изучал Авиценну? ‒ подкована юница в светочах медицины далекого востока. Двух-трех она точно назовет.
  ‒ В числе прочих, ‒ не торопится открываться азиат.
  ‒ А прочие кто?
  ‒ Бянь Цюэ, Хуа То, Чжан Чжунцзин, Ли Шигжэнь. Его ,,Компендиум лекарственных веществ" особенно пригодиться избравшим стезю лекаря.
  Разговор сподвиг азиата перестать присутствовать зрителем и включиться в работу. Закари срезал сухих веток и протянул Юззе.
  ‒ Положи на гряды. Задержит снег. Весной земля возьмет больше влаги.
  Немного помог прибраться. Вынес собранный мусор, убрал ведро, лопатку, грабли. Срезал рогатулек, прижать ветки к земле, не сдуть их шалой непогодой. Подравнял деревца.
  Не смотря на солнце и работу, Юзза замерзла. Особенно руки. Ополоснув их в бочке с холодной водой, от налипшей грязи, закоченела совсем. Она подышала в лодочку пальцев, пожамкала, разогнать тепло крови.
  Закари протянул ей ладонь.
  ‒ Что? ‒ засмущалась Юзза. Не поверила в его щедрость. До сего момента был скуп и на слова и на эмоции.
  "Чурбан!" ‒ говорили про таких её немногочисленные подружки. Юзза так конечно не думала, не могла, не допускала, но все же признавала некоторую правоту сравнения.
  ‒ У тебя замерзли руки, ‒ нет в его словах никакого иного смысла или оно глубоко, не расслышать.
  Нужные дополнения и включения придумала сама. Как придумывают хороший конец сказки, не удовольствовавшись существующим. Не тем каким ему следовало быть. Этим грешат все, отражая свои представления о счастье в бесхитростном повествовании.
  Юзза робко положила свои ладошки в его руку. Он накрыл дрожащие ледышки. Не исключено кто-то неизвестный ворожил на девушке. Закари, поддавшись необъяснимому (или как раз объяснимому) импульсу, подышал теплом на холодные пальцы. Почти коснулся губами.
  Глаза Юззы сделались необыкновенно солнечными, а лицо светлым, какие видишь на добрых иконах в старых храмах. Где святые больше люди, чем небожители и ратники воинства Небесного.
  ‒ Деду плохо! ‒ выскочила в сад полуодетая Эль, позвать на помощь. Дело, собственно, не в оказании помощи, чем бы Юзза помогла? Но разделить с сестрой ответственность последних минут старика. Некоторые, да не некоторые, а большинство, в острые моменты жизни, предпочитают стоять во второй линии, прячась за других. Такая вот житейская трусоватость.
  Драдо выглядел неважно. Осунулся, почернел. Дышал плохо, с хрипами.
  ‒ Против старости еще не придумано лекарств? ‒ пытался аптекарь выглядеть бодрым. Ему совестно доставлять хлопоты близким. Кому как не ему понимать, всякому сроку свое завершение.
  ‒ И не только от нее, ‒ подали ему кружку с вином, куда добавлено несколько темных пахучих капель.
  ‒ Что это? ‒ проявил Драдо профессиональный интерес. Никогда не поздно узнавать новое.
  ‒ Вино с мафэйсанем, ‒ даны старику пояснения. Подробности тоже открыли. ‒ Настойки из индийского дурмана, дикого аконита и даурского дудника.
  ‒ Мудрено. Есть шанс мне выздороветь или помолодеть?
  ‒ Вам удастся поспать. Это обезболивающее.
  ‒ Тогда... ваше благополучие! ‒ по-молодецки испито содержимое кружки.
  Побыв со стариком, пока тот не уснул, Юзза и Закари прошли на кухню. Азиат, отвлечь девушку от тягостных мыслей, пообещал угостить особенным взваром. Даже запарь он горчайшей полыни, приняла бы, как вкуснейший на земле напиток. Амбросию олимпийских богов, добытую для неё.
  Пока закипала вода, Закари постелил на столе белый плат, расшитый красно-золотыми иероглифами. В центр поставил, позаимствованный у аптекаря, толстого стекла прозрачный сосуд. К нему добавил две самые маленькие кружки, какие отыскал в шкафу.
  ˗ Давно, когда время летело не так быстро, ˗ повел рассказ Закари, наливая в стеклянный сосуд закипевшую воду. ˗ Небесный Дракон полюбил прекраснейшую девушку из живущих на земле. Чувства были столь велики, что он, в знак любви, подарил ей свое сердце.
  Азиат развернул бумажную пирамидку. Небольшой шарик одновременно напоминал свалянный комочек шерсти и высохшую, крохотную луковицу тюльпана.
  ˗ Но прекрасная девушка, а это часто бывает с прекрасными девушками, ˗ продолжался рассказ, ˗ так возгордилась вниманием могущественного существа, что в высокомерии и гордыне, бросила подаренное сердце в озеро.
  Закари опустил шарик в кипяток. Сперва ничего не происходило. Но вот шарик дрогнул, стал разбухать. Юзза с удивлением смотрела как расправляются крохотные лепестки, превращаясь из серо-зеленых в белые, а потом нежно алые. Маленькая роза распустилась и стала ярко-красной, почти бардовой. Чудо в прозрачной воде, над которым подымался волшебный туман, насыщенный сладким, кружащим голову, ароматом. Еще миг и от розы потянулись розовые струйки и протуберанцы, в начале бледные, затем темней. Прозрачная вода в сосуде обращалась в кровь.
  ˗ С той поры девушку никто не любил, ‒ закончил Закари короткую повесть.
  Он разлил настой по кружкам. Каждому досталось не больше трех глотков.
  ˗ Надо пить помаленьку, не торопясь, чувствуя каждую каплю, ˗ подсказывал азиат, жмурясь от получаемого удовольствия и нахлынувших воспоминаний....
  ...наставник налил из носатого заварника.
  ˗ Это Кровь Сердца Дракона, ˗ пояснили ученику. ˗ Лучший чай, пробованный за мою долгую жизнь.
  Юнец с благодарным поклоном принял чашку из тончайшего фарфора. Светлая глина столь нежна, что через нею можно увидеть оттенок налитой жидкости. Вдохнул теплый аромат. Много солнца, дождя и ветра.
  ˗ Не спеши. Познать вкус, познать смысл жизни, ˗ проговорил наставник, делая маленький глоточек и блаженствуя.
  Ученик хотел что-то сказать, но получил предостережение.
  ˗ Сперва чай.
  Они пили божественный напиток в тени вишен. В саду наставника росли только они. Ученик однажды осмелился спросить почему. Наставник задумчиво улыбнувшись, ответил в своей излюбленной манере.
  ˗ Вишен цветы
  Будто с небес упали ‒
  Так хороши...*
  Ласковый шум листвы. Чириканье серой птахи. Колыханье травы и цветов прохладным дыханием снежных гор. Роса еще не сошла под солнечными лучами, блестела рассыпанным жемчугом по нежным лепесткам. Редкие бутоны выглядели прекрасными островками среди зеленого моря. Крохотными маячками, брести к горизонту и не сбиться.
  ˗ В школе по соседству додзё пуст, ‒ произнес учитель в никуда и никому.
  ˗ Они плохо старались постигнуть науку духа. Их прилежание оставляло желать лучшего, ˗ почтительно склонился ученик. Сделано то, что должно. Будет ли награда или последует наказание, думать противопоказано. Подчиниться подобным ожиданиям, подчинить свою жизнь чужой воле.
  ˗ Печален мир
  Даже когда расцветают вишни.
  Даже тогда...*, ‒ размышлял наставник над услышанным.
  Старик всегда читал хокку. Он знал их великое множество. Спасался ли от тоски по безвозвратно утраченному или действительно находил их уместными, цитировать по любому и всякому случаю, комментировать оставлял слушателю.
  Отставив опустевшую чашку, наставник сходил в дом. Вернулся со свертком цветной кожи. Развязал крепкие плетеные тесьмы и развернул перед учеником. Мечи. Чудесные мечи. Воплощение лучшего в доброй стали и волшебство её подчинить.
  ˗ Их выковал непревзойденный Масамунэ. Мечи считают кровожадными. Обнажив их, нельзя просто убрать, не пролив крови. Так говорят. В это верят. Мой подарок тебе.
  ˗ Наставник..., ˗ прошептал юнец, завороженный красотой оружия.
  ˗ На покинутой родине меня считали мертвым. Погибшем в битве при Нагасино. Иначе не удалось бы прожить столько лет в спокойствии и мире и к тому же взять ученика в обучение. Недавно секрет раскрыли. Как? Боги порой делают много непонятных вещей, не объясняя зачем. Но это не важно. Я слишком стар убегать и начинать заново. Потому мечи теперь твои. В память.
  Наставник помолчал.
  ˗ Но отдавая их тебе, я попрошу ответной услуги.
  Ученик в готовности принять волю учителя, поклонился.
  ˗ Сразишься со мной.
  Поклон повторился. Если наставник хотел его удивить, то не удивил.
  ‒ Прежде чем быть поединку, хотел бы узнать ваше имя, учитель.
  ‒ Помнишь ли ты свое, спрашивать его у других?
  Новый поклон и в нем, будто с листа бумаги читалась горечь на слова наставника. На правду обижаются больше, чем на ложь. Ложь можно одолеть, но как поступать с правдой?
  ‒ Как же это, друзья?
  Человек смотрит на вишню в цвету,
  А на поясе длинный меч!... ‒ произнес наставник, поднимаясь и приглашая следовать за ним. ‒ Я хочу знать, готов ли ты к выбранному пути. И если готов, пройдешь ли, достигнешь ли цели. Она всегда одна. Обретение! Обретение через утраты. Иначе ни один из путей, сколь велик бы он ни был и труден, не стоит и щепоти рисовой шелухи. Обретение мерило всему!
  Закончив говорить, наставник вступил в пятно утрамбованной земли, где проведено несчетно рандори... Это последнее....
  ...‒ О чем ты задумался? ‒ осторожно спросила Юзза вернуть азиата из глубин потаенного. Ей оно без надобности, каким бы ни было. Великим грехом или безымянным подвигом, жутким пороком или чудовищным талантом.
  ‒ И осенью хочется жить
  Этой бабочке: пьет торопливо
  С хризантемы росу..., ‒ произнес Закари, выбираясь из дебрей цепкой памяти. Столько всего.... Нужного ли?
  Девушка не стала оглядываться в поисках упомянутой летуньи, не восхитилась необычным стихом, который ей совсем не понравился, своим безрадостной обреченностью, но лишь коснулась руки, сделать легче груз души. Мало кто чувствует себя богатым отдавая. Она богата. У нее был сегодняшний солнечный день, дыхание согревшее пальцы, чудесная история и волшебство.
  А что было у него? Полузабытый берег, дыра солнце и одинокая фигура женщины, на краю бескрайнего пустого поля....
  
  ***
  Джинно вернулся к ночи второго дня отсутствия. Грязный, усталый и не жравши. Вошел без доклада и стука. Двинул сапогом в дверь, протопал к столу, таща в комнату уличную грязь и ночную стылость. Схватил пару кусков сыра. Сглотнул не жуя. Аналогично расправился с ветчиной и зеленью. Запил вином, присосавшись к горлышку бутылки. По-свински срыгнул воздух. Опять накинулся на еду. Лез руками в тарелки, шорбал соус через носик, ронял кусочки и крошки на стол и пол, цеплял на замызганную одежду.
  Мурсиец не мешал эскудеро сбить голод. Одну-две минуты пожертвует своему терпению.
  ‒ Рано обернулся.., ‒ держал Кабрера взгляд на итальянце, подобно удаву, присмотревшему упитанного кролика.
  ‒ Пришлось растрясти жирок, ‒ ковырял тот куски пожирней и нежней. ‒ Верхом не на повозке, телепаться черепашьим шагом.
  ‒ И как съездил?
  Джинно покивал, соглашаясь с собственными беспокойными мыслями.
  ‒ Не лучшее мое путешествие. Собачий холод, нытик попутчик, дорога дрянь. Приветили то же не по родственному. Сунули в подвал. Так себе апартаменты. Из обслуги только крысы, а из соседей сплошное низкородное быдло и ворье. Один только более-менее приличный человек ‒ жестянщик. С дочерьми своими спал. С троими.
  ‒ Симон где?
  ‒ Сбежал. Пошептался с сержантом у ворот и сгинул. Ночь мурыжили, ‒ смачно тянул Джинно вино. Только сейчас распознал парельядо. "Райская роса" приятно текла в глотку.
  ‒ Обычно, ‒ сочли жалобу на лишения ничтожной и недостаточной внимания.
  - Опасались Тельо прикончит нас раньше, чем привезем им денег, ‒ едко пошутил эскудеро, отставляя полупустую бутылку.
  ‒ И сколько просят? ‒ взгляд Кабреры буквально жег итальянца. Кто врет? Джинно или иезуит. В чем смысл вранья, того и другого? Или обоих вместе. В чем тонкость? Не та ли нить, задев которую, захлопнешь ловушку?
  "И не сижу ли я в ней давным давно?" ‒ подозрительно Кабрере. Не ново, но неприятно.
  - Десять тысяч с человека, ‒ объявил Джинно результаты переговоров. ‒ Ни происхождение, ни род занятий для них значения не имеет. Деньги и все!
  ‒ Откуда придумали? ‒ изумился мурсиец. Ему самому случалось назначать контрибуции и взыскания. Требования худо-бедно опирались на плохонький, но расчет, получить сумму без большой волокиты. А тут с потолка...
  "Или мнят разорить соседей?" ‒ догадка подкреплена смутными ощущениями правоты. Они порой лучше всяких аргументов и доводов, коих как всегда наберется тьма за и тьма против.
  ‒ Затруднительно сказать о стратегии наложения на нас подобного вергельда. Выставили именно такую сумму, и закрыли тему переговоров. Не откажешь в сообразительности. Деньги мы найдем, куда бы нам деться. Поимеют ту же сумму, пропустив в город десяток харь, а не всех. Возни меньше, и Испания не будет с ними ссориться из-за горстки беглецов.
  ‒ Про Борху сказывали?
  ‒ Что именно?
  ‒ Любой момент способный усложнить нам жизнь. В денежном эквиваленте.
  ‒ Мы нагнем город взять деньги, они загнут раком нас, деньги отнять, ‒ посмеялся Джинно забавному кочеванию золота из кармана в карман. Удручительно (или удручающе) в их собственных задержится только ветер.
  ‒ У меня разрешающая бумага от Наваррца. На двенадцать человек, ‒ напомнил Кабрера о даной ему когда-то привилегии. Так себе пропуск, но вдруг.
  Вдруг не случилось.
  ‒ Генрих далеко, спросить с них, а вам апеллировать к королевскому слову. Так что бумаги они не рассматривают ни за чьей подписью и печатью. Ни Филиппа, ни римского понтифика, ни венецианского дожа. Плата по головам, ‒ хмельная улыбка скривила жирный рот итальянца. ‒ За все поголовье не слабо получится, ‒ улыбка расползлась еще шире. Больше рисуемой огородным пугалам. ‒ Они удивительно сведущи в наших финансах. И в том, сколько можем содрать с Борхи и сколько реально слупить с нас.
  - Кто у них заправляет? ‒ терпелив Кабрера к клоунаде эскудеро. За него он и не подумает вносить. А лучше обратится к Борчаи. За итальянца спросит дешевле.
  - Орильяно, ‒ доложил Джинно. ‒ С ним легко. Поганый, но понятный тип. Назначен недавно, ‒ и заострил внимание. ‒ Именно назначен.
  - Гарантии с их стороны? ‒ спросил мурсиец, осознавая глупость подобных хотений. Спросил для порядка. Заведено спрашивать. Хороший деловой тон. Понимание тонкостей. Внимание деталям.
  - Ни каких гарантий. Слово Орильяно против денег.
  - Неубедительно! ˗ абсолютно прав капитан. Только что с правотой делать? Кому с нее легче? Если лев не голоден, свои муди ему в пасть не суют. А им предстоит убедиться насколько он сыт, не польститься на добавку.
  - У вас сомнения в его порядочности? ˗ удивился итальянец. Не оскудел ли старикан окончательно умишком, уравнивать человеческие умозрительные качества и материальное золото. Как до капитана дослужил?
  ‒ Я его не знаю. Не слышал ни разу о нем.
  ‒ Тогда на ваше усмотрение. Доверять или нет. Или обождать пока назначат другого, ‒ волен трепаться итальянец. Дело он справил, а выводы из результатов поездки пусть остаются за Кабрерой и советом.
  ˗ Разговаривал только с Орильяно? Присутствовал на переговорах еще кто в чине или должности? ‒ уточнил мурсиец поискать варианты обхода непомерных трат.
  ˗ Мы им похеру и не интересны в любом качестве. Десять штук с носа и тема закрыта, - подвел эскудеро черту под всеми расспросами. Пожравши занудство капитана переносилось значительно легче, но недолго. Что, да, как? Сам бы взял и съездил.
  Кабрере не понравился тон сказанного. И сам итальянец не вызывал прилива человеколюбия и доверительности. Морда грязная, сальная, заляпана. И такое ощущение ‒ в доле со свевами.
  "А что? Очень может быть. Очень...," ‒ заподозрил мурсиец своего эскудеро в двурушничестве. Раньше вроде не марался, но никогда не поздно приобщиться к высокому.
  ˗ Тельо не нагрянул? ˗ справился итальянец без должной озабоченности. Точка кипения все-таки.
  Виселицы многие не боятся, пока опору из-под ног не вышибут. Заиметь длинную шею привлекательно и модно, но не покойнику. Здесь же не бравада. Фатализм приправленный не свойственным пофигизмом, явным и поразительным.
  - Со дня на день, ‒ предсказал срок Кабрера, подразумевая личные предпочтения в большую сторону. Что там с эскудеро, разберется позже. Или доверит Борчаи. Разобраться.
  - Не торопится.
  - Успеет.
  Разговор скатывается к коротким фразам. Продолжать его ни к чему.
  - Есть что принять к сведению? ˗ спрошено у капитана в окончание исчерпавшей себя встречи.
  ‒ Нет, ‒ уклонился Кабрера от пояснений. ‒ Ничего такого волноваться и спать неспокойно.
  "Мне-то с чего переживать?" ‒ откланялся Джинно, покинуть стол и дом мурсийца.
  Выйдя на улицу, попал под мелкий холодный дождик. Неуютно и тоскливо. Время потеряно и он сам в нем потерян.
  ˗ Фьююююю! ˗ протяжно свистнул эскудеро забавы ряди. Уныние грех, зачем ему лишний.
  На свист откликнулись собаки, прогнав по округе волну хриплого злого лая. Итальянец послушал псов, повертел головой, решая куда податься. Голод сбил, вина попил, настроение поправил. Что еще починить из обязательного, чувствовать себя живым или хотя бы не сдохшим.
  Джинно выбрался с подворья Агирре и широко зашагал к перекрестку Кожевников и Ратников короля. Бриганды устроили "маяк" привечать своих. Улица хорошо освещена двумя подожженными домами, деревья украшены висельниками. Заборы и ограды ‒ распятиями "валетов"*.
  Круг зрителей смотреть новомодный бой навахами... Трое мудохали двоих... Шестеро примучили девицу... Шумно мочились в лужу... Кряхтели за створиной ворот, не дойдя до сортира пяток шагов... Жизнь текла!
  Шел ли он поесть? Почему нет! Влить глоток? Обязательно да! Свидеться с кем? Не исключено! Позабавится или просто побыть в веселой компании? Не без того! Снять шлюшку? Очень вероятно. Если обобщить...
  "Как свинье поваляться в грязной луже," ‒ такое определение вынес эскудеро душевному зуду заявиться в кабак. Кому-то сладок воздух гор и свободы, кто-то не мыслит дня без смрада подвалов и помоек.
  ‒ В помойке интересней! ‒ лозунг сегодняшнего вечера и грядущей ночи.
  Вайды гуляли поминки. Лютнисты и скрипач наяривали плясовую. На сдвинутых столах, заваленных едой и бутылками, срамно отплясывали голые бабищи. В такт пляске, бриганды топали в пол и стучали кулаками в столешницы. Орали как оглашенные, липли к блядям, лезли им за пазух и под подолы. Те не слишком отбивались, добавляли визгу в басовый хор пропитых луженных глоток.
  ‒ Была ты сукой драною,
  Такой осталась ты.
  Разорванные раною
  И чувства, и мечты!**
  Кого-то опрокинули, слюнявя вонючим ртом, кого-то утянули под стол, нырнув следом. Потянулись к вожделенным дыркам.
  - Джинно! - заметили итальянца едва переступившего порог кабака. ‒ Топай к нам!
  Эскудеро походя пнул лежащего на полу пьянчужку. Перевернуть на бок, не захлебнуться извергаемой блевотиной. Оказывается не только дружеский клинок может спасти жизнь, но и приятельский пинок, отсрочить её далеко негеройское окончание.
  - Что за праздник? - обвел итальянец гудящий и грохочущий зал кабака.
  ‒ Поминаем Матамореса и Иезавель! И еще по мелочи. Человек двадцать жмуров. Херов грек!
  ‒ Не он там? ‒ жест в сторону подлестничного сумрака, где мужские худые ягодицы в содомском ритме взлетали над столь же не аппетитными мужскими полушариями.
  ‒ Не, свои любятся! ‒ заржал знакомец эскудеро, швырнув в проказников хлебной коркой.
  ‒ Я неожиданно пропустил много интересного! ‒ взаправду удивился итальянец услышанным новостям. Слезинки конечно не обронит, свечи за упокой не поставит и поминальную молитву не прочтет. Не в его привычках плакать и тратиться. Тем более на дурака и вздорную курву. За кого другого? Сердце не торкнет от любого имени. Истинно огорчиться не позволят годы проведенные на войне. Полезный навык забывать имена, лица, судьбы. Оно и лучше. Не наплачешься и не потратишься.
  ‒ Как угораздило? ‒ все-таки любопытно Джинно. Не рядовые прибрались. Люди видные и на виду. Из первой десятки.
  ‒ Иезавель в городе где-то подкараулили, а лекарь свинца в башку добавил. Нашему толстяку из райкласа Жополюб влепил. В пузе дырка, что у рожавшей бабы мясные ворота.
  Короткий рассказ в десяток слов. Дай бог каждому удостоиться большего, от тех, с кем делил службу и дружбу.
  ‒ Наливай! ‒ предложил итальянец и хлопнул по заднице, прогнать ползущую на четвереньках по столу потаскуху. Хлопок не первый. Ягодичные дольки цветом спелей арбузной рыхлой мякоти.
  ‒ Смотри обоссыт!
  ‒ Заткну чем! ‒ показал Джинно яблоко. Тихоней и скромником с такими не усидишь, заедят. А в каждого стрелять? В ответ зарядят, не постесняются. В упор никто не мажет.
  ‒ Га-га-га! ‒ оценили острословие итальянца и размер затычки, избежать полива.
  Не затейливо оприходовали налитое. После капитанского угощения здешнее откровенно дешевое пойло. Заедки тоже не от королевской кухни. Ветчина осклизла. Зелень плохо промыта и местами в песке. От колбасы тянет тухлятиной и сомнительно что нашпиговано бараниной. Псина и та благородней видом. На сыре древняя плесень, затертая и экономно соскобленная. Мутный соус чуть гуще воды. Мясо, вроде кролик, обуглено, а не прожарено. В тарелках не пойми что и из чего. С ужином похоже не угадал.
  Из бокового коридорчика шатаясь вывалилась полуодетая шлюшка. Кофта расстегнута, грудь не прикрыта, юбка на плече, пшеничная поросль мерлушки в качестве лакомой приманки.
  ‒ Быстро ты с Ферерро управилась, ‒ восхитились обольстительным зрелищем "нив и плодов".
  - Ни к хрену не способен ваш альферес! ‒ возмущена девица несостоятельностью кавалера. ‒ Спит поганая свинья! Только и успел, титьки помять. Ни пить, ни еб*ть не могут, а командовать только. Раздевайся, ложись! Разделась, легла. Их благородие глазки закатил и храпит. Тьфу!
  Зал дружно заржал. Особо веселые сковырнулись от хохота с мест. Кто-то и не встал, спать остался.
  ‒ Чего и за мясо не подержалась?
  ‒ За такое? ‒ девка скорчила рожицу и показала залу скрюченный мизинчик. ‒ Ни любви, ни вкуснятины!
  ‒ Га-га-га! ‒ поняли её разочарование.
  ‒ Наливайте! ‒ потребовала обделенная мужской лаской и заработком нимфа. ‒ Все бы скалились!
  ‒ Тебе пить или подмыться? ‒ уточнили пожелание.
  ‒ Га-га-га!
  ‒ Пить! ‒ замахнулась шлюха юбкой на шутника. В игры играть она мастерица.
  ‒ Борода не помешает? ‒ потянулись к пшеничным пажитям.
  ‒ Га-га-га!
  Под дурной хохот девку отловили и завалив, опалили промежность.
  ‒ Теперь самое-то! ‒ орал брадобрей, похлопывая по голому. ‒ Как у попа макушка!
  ‒ Га-га-га!
  ‒ Святой отец! ‒ чмокнули паленую "тонзуру". ‒ Грешен! Каюсь!
  ‒ Га-га-га!
   Жить одним днем. Не знать меры ни в веселье, ни в питие. Ни в скотстве, ни в грехе. Ничего на завтра. Все сегодня! Принцип и вера. Удел от которого не откажешься, поскольку другого не мыслишь и не предложат.
  ‒ Где пропадал? ‒ передали эскудеро очередь делиться новостями.
  ‒ К свевам прогулялся. Посмотрел. Чем дышат, чем живут. Будут ли рады принять, ‒ держался Джинно общего застольного настроения. ‒ С собой какую взять, ‒ кивнул на шлюх. ‒ Или на месте поискать.
  Народец посмеялся. Самому Джинно не столь весело. Полной правды капитану не поведал. Пропустят всех, кроме него. Этого и не скрывали.
  ‒ Тебе astuto (хитрожопый) и беспокоится незачем. За тебя слово молвили, ‒ играл в гляделки Орильяно. То плохо, инициатива грызть исходит от других. С их подачи резвится алькальд-майор или кто она там.
  ‒ Тяжелое? ‒ непонятно с чего вдруг такая исключительность. Помнят долго или зрят далеко?
  ‒ Не тужься, приятель. Столько у тебя нет, ‒ отказались обсуждать тему отказа. ‒ Да и не требуется... Шкурой возьмут. И только ей.
  Чего ради мотался, спрашивается?....
  ...‒ В лес дрова не возят, ‒ развили тему тащить девок в Лиминэ.
  ‒ А можа у них с этим добром туго.
  ‒ Га-га-га!
  ‒ С лесом?
  ‒ Га-га-га!
  ‒ Одни снег и скалы!
  ‒ Га-га-га!
  ‒ Не снежную же бабу етить!
  ‒ Га-га-га!
  ‒ Обморозить только!
  ‒ Га-га-га!
  ‒ А погреть где?
  ‒ Так чего? И козы у них перевелись?
  ‒ Га-га-га!
  ‒ Весело у вас, ‒ похвалил эскудеро гогочущую без удержу и ума солдатню. ‒ Не то что там.
  ‒ Пусть пригласят. И их повеселим. Споем и спляшем! ‒ помахали над столом разряженным аркебузетом.
  Опять загомонили, отвлекаясь выпить, поглазеть и пощупать девок. Потерявшие стыд полупьяные бляди устроили борьбу, катались по столу. Разбрасывали посуду, распинывали кружки и лягались от ловких рук.
  ‒ Одноглазый чего думает? ‒ нашлись трезвые головы спросить о насущном. Не все мозги пропили в кабацком угаре.
  ‒ Попрощаться кумекает, огрызок мурсийский?
  ‒ Не по-людски будет, не попрощаться, ‒ согласился Джинно. С пьяных глаз геройствовать легче. Все мужчины, у всех амбиции и тестикулы по кулаку.
  ‒ Ужо простимся! Мехия не весь порох пожег! ‒ грозится рядом герой, не попадая в тарелку ножом наколоть... Трудно сказать об ингредиенте блюда. Но не овощи и не мясо.
  ˗ Че тебя не двинули альфересы? ‒ лили вино желающим и мимо них. Не желающих и нет вовсе. Кто и две кружки вынес, наполнить
  ˗ Бутылку с траншоном* путаю, ˗ отшутился Джинно. Надо оно ему, такое счастье, дураков муштровать?
  ˗ Во. А я манду с шапкой.
  ‒ Налезла бы!
  ‒ Так сползает!
  ‒ Га-га-га!
  ‒ Шапка?
  ‒ Ман.... Га-га-га!
  После очередной порции, разумение теряют остроту и стройность. Окружающее обращается в сладкую патоку, плыть в ней куда вынесет. Добрался же Одиссей до своей Итаки. Надо бы и ему пришвартоваться.
  Джинно поднялся уходить. Компания оставалась гулять. Компания? Какая они ему компания? Сборище говнюков и жополизов! Мусорное быдло принять свинец и свинцом ответить.
  Слегка пошатываясь, с набитым брюхом и зарождающейся изжогой, эскудеро убыл в "Галку и желудь". Постоялый двор встретил его неприветливым запустением. Ничего не горело, мертвяки не раскиданы, народ не толокся. Обеденный зал не большой, а посетителей трое. Все местные. Морды кривят, взгляды прячут. Руки к припрятанному оружию тянут. Но не духовитые драку начать. Ссыкливые. Драка то отчего Джинно никогда не отказывался. За редким исключением откладывал. Например с азиатом. Сейчас вспомнив необычного приятеля Ла Марка, эскудеро почувствовал чесотку в руках. Отложить, не означает забыть.
  Хозяин постоя, внешностью напоминающий желудь с вывески, завидев итальянца, без разговоров наполнил кружку.
  - За счет заведения, ‒ толкнули к Джинно угощение. Кружка прошла юзом, плеснув выпивку через край.
  - Щедро, - удивился эскудеро беспричинному расточительству. Кабатчики те еще жмоты, дармовщину устраивать. - По какому случаю?
  ‒ Не по случаю, а за интересную информацию, ‒ вскрылась тонкость меценатства.
  ‒ И какую?
  - Когда уберетесь из Борхи? ‒ вызывающе прямолинейны с итальянцем. Очевидно, в ожидании условного сигнала, за столом ерзали приятели "желудя". Уронили ложку, заскрипел взводимый самострел.
  Джинно глянул через плечо. Произвести оценку расстановки сил. В спину бьют даже распоследние трусы.
  ‒ Знаете что говорит Папа? Прощайте врагам своим, ‒ выхлебал подношение эскудеро. Ничуть не лучше предыдущего пойла.
  ‒ То Папа! Ему позволительно нести подобную ересь. Мы люди простые, бесхитростные, святостью не отмеченные. Так когда съедете? ‒ наглел хозяин "Галки и желудя" на глазах.
  - Пока не выпьем все ваше вино, не пере*бём всех ваших девок, и не перевешаем кабатчиков и торгашей, отсюда ни ногой, ‒ эскудеро толкнул кружку обратно. За добавкой.
  - У вас боевой настрой, но кажется пару альфересов удачно сминусовали? ‒ напрашивался на неприятности "желудь".
  ‒ Есть такое, ‒ признал Джинно. Ему-то похеру. Печали по покойным от него не дождутся. Не многие при жизни являются приятными людьми, в посмертии гораздо симпатичней. С чего тогда нюнить о переменах к лучшему?
  ‒ Желаете помянуть? ‒ наполнили вторую кружку и передали столь же неаккуратно.
  ‒ Они того не стоят, ‒ принял вино итальянец. Выпил, стараясь не пропустить звуков за спиной. Движения не последовало. Чего тянут?
  ‒ А что так? ‒ изобразил удивление владелец "Галки".
  ‒ Говно народец.
  ‒ Понимаю, ‒ счастлив кабатчик признанию гостя. Будто сам сказал. В глаза и без страха.
  - Кости надо пристроить, ‒ пожелал Джинно остановиться во владениях "желудя". Поправил припрятанный дэг, показать заряженное оружие. Увидели.
  - И только? ‒ поразились скромности запросов эскудеро и поскромнели сами.
  ‒ Койку и блядешку. Есть что предложить? ‒ исправился Джинно. Действительно, чего это он монашествовать вздумал.
  Эскудеро кинул деньги на прилавок. Сорно меди и серебра. Хозяин сгреб металл и свистнул. В комнату вошли две девицы. Увидишь не облизнешься. Будешь выбирать, не выберешь. Когда есть из кого.
  - Рокья где?
  - Занята, - ответила рослая шлюха, показав чем. Сунула палец в рот, выпятила щеку и похлюпала слюной.
  - Тогда... Чем богаты..., - развел руками служитель прилавка на бедность выбора. В сторону дружков и не глянул. Застеснялся? Или совесть заела?
  - У которой задница шире, - быстро определился эскудеро.
  - Лабаши, проводи ночевать.
  Второй этаж. Комната ничего особенного. Скрипучая кровать. Лавка сложить пожитки. Стул приютить кувшин. Окно ‒ голову не просунуть. Через стекло не зги не видать. И не потому что ночь. Грязно.
  Джинно сел на постель.
  - Сними-ка сапоги.
  - Сеньор приезжий? ‒ округлились глазки у девки. ‒ Наверное не понял чего-то. Я здесь ублажать, а не прислуживать.
  Эскудеро не стал спорить, сам стащил сапоги, разделся. Швырнул одежду на лавку и пол. Дэг под подушку сунул.
  - Вы ничего не говорите, ‒ изумилась рыжая клиенту. ‒ Не которые любят сами раздевать. Или порвать, что-нибудь. Их это возбуждает. Случалось старик весь вечер под подол пялился. Не стоял у бедняжки. Другие плетью отходят. На лицо усадят. На груди помочатся, срамники эдакие. У всякого своя блажь.
  ‒ Ложись, ‒ приказал Джинно. ‒ Погреешь. Спать буду.
  Девица из вредности поприжималась, потискалась, потрогала и отстала. Клиент беззастенчиво спал. Таких она не любила. Нормальных денег с них точно не получить.
  Утром итальянец долго лежал, рассматривая паутину в углу.
  ‒ У сеньора будут пожелания? ‒ напомнила о себе служительница коитуса.
  "Что им всем надо от него?" ‒ обобщил Джинно житейские сложности последних дней. Раньше не обратил бы внимания. Раньше. Не теперь. Наверное, так себя чувствуют изгои и прокаженные в обществе счастливых. Было ли поголовье счастливых всеохватным непонятно, но он точно за чертой их круга.
  ‒ Их нет, ‒ отказался он от навязчивого сервиса.
  ‒ Не хороша что ли? ‒ вертелась девка под боком, запуская руки в пах итальянцу.
  ‒ Не. День такой.
  ‒ Не встает?
  Эскудеро повернул голову к девке. Сумрак скрадывал недостатки лица. Но золотой против меди, красавицей она и в девичестве не была.
  ‒ За сколько согласилась первый раз? ‒ избитый подход "застеснять" приставучую суку. Застесняешь такую, как же.
  ‒ Даром дала.
  ‒ Уболтали?
  ‒ Мать болела по-женски, а папашу приперло. Оприходовал. В аккурат на Пасху.
  ‒ Это все меняет! ‒ переменился Джинно и наверстал упущенное, уложившись в пол часа. Зато каких! Собачий темп от первой минуты и до последней.
  ‒ Уходишь? ‒ сблевала девка под кровать и вытерла губы об угол пестрого одеяла.
  ‒ Тебя расстраивает?
  ‒ Плюну вслед, загадать не встречаться, ‒ безмерно мерзок ей итальянец. Опыт штука полезная, но некоторый лучше не приобретать вовсе.
  ‒ Понравилось?
  ‒ Исключительно твое убытие.
  Джинно прощаясь, щелкнул по полям шляпы и бросил монетку. Цена самой никудышной венецианской бляди с площади Святого Петра. Девка и не подумала препираться. Её стошнило в очередной раз.
  Эскудеро спустился вниз. Чувствовал себя превосходно, ночь развеяла наносное и чуждое. Должно оставаться самим собой независимо от обстоятельств. Не зря же Господь сотворил человека последним. Долго тянул приступать. По-всему, связываться не хотел. Ему не откажешь в дальновидности.
  - Раненько чего-то? - хмур спросонья хозяин. Не расчесанные волосы торчком на макушке. На щеке след примятый подушкой. В зале не души. Но дверь не заперта и приоткрыта.
  - Солдатская служба! Налей-ка взбодриться, - показал Джинно на полку с парадом бутылок.
  Хозяин взял кружку. Не стал вытирать следы пользования предыдущим постояльцем. Опитки не выплеснул. Джинно усмехнулся. Всегда одно и тоже, пока не наделаешь покойников и они не начнут вонять из каждого угла. Тогда только дойдет до твердолобых, жизнь поменялась. Перемены всегда улучшают род человеческий. Прополка сорняков хороша не только в качестве агрохозяйственного приема, но и социальной политики в оздоровлении общества в целом.
  ‒ Золотой, ‒ потребовал хозяин, косясь куда-то под прилавок. Утро вечера мудреней, так что ли? Припрятанное оружие вселяло уверенность и подталкивало геройствовать. Невозможно представляется возможным. Невероятное вероятным. Небываемое бываемым. Во славу и во имя!
  ‒ С чего вдруг? Новый налог ввели за истекшую ночь?
  ‒ Ага. На приезжих, ‒ принялся за старое кабатчик. Сон явно пошел ему не на пользу. Дразнить льва можно либо посадив зверя в клетку, либо самому в клетке укрывшись. Можно конечно рискнуть. Но стрелы порой летят мимо цели, оружие дает осечку, а острые клинки не режут. И что тогда? Зацеловать?
  ‒ Налей-ка глеры,‒ Джинно отставил подсунутую ему кружку. ‒ По такому случаю.
  ‒ Какому такому?
  Хозяин повернулся за самой неказистой посудиной. В ней могли хранить разве что мочу, но только не вино.
  За спиной скрипнула дверь, впуская кого-то осторожного. Итальянец достал дэг и выстрелил "желудю" в затылок. Кровь, мозги и ошметки правого глаза брызнули на полку, пачкая бутылки и кувшины. Быстро развернулся встретить нападавшего вторым выстрелом. Угадал в лоб. У легкой руки и удача легкая, и осечек не случается. То, что рука легкая, подтвердилось следом. Отстрелял из второго дэга двух других дружков кабатчика.
  Монету итальянец забрал. И не выпил и на порох потратился, оставлять. И нужна ли "желудю" монета? Вдове разве. Спрятал оружие и отправился на выход, переступив покойников. Не обшарил из вдохновения. Талантливый художник умеет передать счастье жить, хороший стрелок ‒ скоротечность земного счастья.
  Где-то позади послышался женский голос.
  ˗ Вирт? Вирт? Что там у тебя? ‒ боязливо спрашивали из темноты кухни.
  ‒ Вряд ли мигрень, ‒ диагностировал Джинно немощь сразившую "желудя".
  На крыльце вспомнился, набежал сладкой ностальгией, родной Милан. Тебе семнадцать и ты горяч как раскаленный прут из кузнечного горна. Прожить хотя бы мгновение спокойно, не представляется возможным. Ты весь в остром ожидании событий. Ты центр вселенной и с кем как не с тобой они должны и будут происходить. Ты готов и ты богат. В сердце нежное имя и божественной красоты женский образ, свернуть горы и осушишь моря. На поясе, в кошеле, Неразменная Монета Удачи, выгребать из потоков дерьма.
  "Куда что делось?" ‒ поражен Джинно. В зареберье ни имени, ни образа. Деньга спущена на мелочь. Да и той не густо. ‒ "Выходит я беден?" ‒ растет удивление эскудеро и градус настроения поднимается еще выше. Кому нечего терять, способен только обрести.
  
  ***
  Хуана проснулась от чужого присутствия. Раз и открыла глаза. Сердце часто и больно застучало, задергалось, нагоняя крови к вискам и страха в разум.
  ‒ Кто здесь?
  Глупый вопрос. Потаенному в ночи, незачем отвечать, подавать голос. Но человек, занявший старое кресло, надо же не скрипнет под ним, ответил.
  ‒ А кого бы ты хотела?
  Странный голос... Беспокоящий... Обволакивающий... Ядовитый... Сладкий... Такому не доверяют и соблазняются слушать.
  ‒ Уходите! Уходите немедленно! ‒ погнали ночного гостя. Но ведь не уйдет.
  ‒ Я только пришел! ‒ отвечено неожиданно близко. Почти за левым плечом. Теплые руки сгребают Хуану в охапку. Не грубо, не больно. Властно. Повелительно.
  ‒ Закричу! ‒ пригрозила служанка, трепыхаясь в объятьях и уступчиво мягчея волей и телом.
  ‒ Конечно. Для этого я здесь, ‒ горячий шепот в губы. Не только услышать, но и чувствовать соприкосновение.
  ‒ Прошу вас..., ‒ сказать и не испугаться. Просьбе не внемлют.
  ‒ Конечно..., ‒ соглашаются с тем на что согласия не давали, но и противиться не станут.
  Вечные нельзя оставлены за порогом, свершиться такому, о чем помнят оставшуюся жизнь. Ибо в жизни не так много событий помнить до последнего дня. Если не горячиться, не упорствовать, вдуматься, именно познание недозволенного лучшая часть из пережитого. Пусть редкая и короткая.
  Укорять женщину в слабости и греховности, не сознавать сколь нужна её слабость и греховность, сколь востребована. И за что тогда судить, упрекать и обливать грязью? По Святому Писанию род людской начался не с добродетели, значит и добродетельным быть не может. Вопрос, что подразумевать под понятием и наполненностью добродетели?
  Величайшие империи повергались во прах. Неприступные крепости сдавались без боя. Непобедимые армии терпели сокрушительные поражения. Незыблемые колоссы обращались в никчемные черепки. Образчики рассудительности в одночасье становились безрассудными. Всему находили оправдание и оправдывали. И только женщине ставили в вину то, чего больше всего от нее добивались и желали.
  Он умел подчинять. Она училась и хотела подчиняться.... Задыхалась и жадно хватала воздух сухим ртом. Жамкала простыни и слизывала его пот, приходя в полное неистовство. Сгорая в поцелуях, возбуждалась от его слюны. Требовала награды за покорность и металась, принимая в себя излитое им семя. Не сдержавшись кричала... Он ей обещал. Как мало мужчин, которые держат свои обещания женщинам.
   Время пролетело коротким мигом. Началось и закончилось. Когда уходил, за окном еще не сделалось серо.
  ‒ В жидкости не чувствуется. Ляжет и не проснется, ‒ выложен небольшой пакет. ‒ Это дают до того, как уснет. Все-таки проснуться. ‒ Второй пакетик рядом. ‒ А этим поменяемся, ‒ показал и забрал ключ, оставив в центр стола бумажный шалашик. ‒ Пригодится.
  
  
  11 " ...И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, и почил в день седьмой от всех дел Своих, который Он творил и создал. И благословил Бог седьмой день и освятил его..."
  
  Черный всадник возник около восьми часов утра. Нечеткий силуэт на мгновение замер на вершине холма мрачным призраком и пропал. Был ли не был, долго гадать не пришлось. Через горб дороги, узким фронтом, потекла королевская терция. Во всяком случае над ними весело болтался штандарт короля. Живая волна катилась по мертвом снегу, под восходом желто-красного знамени.
  - Поплыло говно, - разглядывали нашествие сверху. В короткие ряды наступающих втиснуты повозки с лестницами и рогатками шестов с веревочными сетями, ловчее карабкаться. ‒ Хлебнем досыту.... Кличьте альфереса!
  На стене притихли. Слышно ветер тяжело полощет на флагштоке никем не снятые штаны, прострелянные и драные. Под ними и стоять и смерть принять придется.
  ˗ Сколько же их притащилось! ˗ выглядывают неприятеля из-за крепостных зубцов. Робея и пугаясь, сердясь и ненавидя. Пришли отнять их жизни. Разменять на свои. И каким бы не предстоял размен, невыгоден ни тем, ни другим. Но поплачься о том Небесному Меняле, пожалуйся. Поймет?
  ‒ Товьсь, сучий помет! ‒ проорал Мехия подчиненным. Тех торопить не нужно. Вымуштрованы и вышколены. Действия быстры и четки. Все под рукой, все в легкой доступности.
  Объявился дан. Заспанный и опухший. С засосом на шее. С расшнурованным гульфиком, муди святятся.
  ‒ Что тут у вас? ‒ подавил он зевок, сладко хрустнув челюстью.
  ‒ То же что и тебя.
  Сонливость как рукой смахнуло. Олагуэр высунулся лучше разглядеть врага. Чья терция? Опознал кастильцев и эстремадурцев. Вот же блядство!
  ‒ Куда, дурья башка! ‒ сдернули его назад.
  В рядах желто-красных раздались выстрелы. Вспухла пороховая гарь, свистнули пули. Несколько впились в камень. Близко легли, опасно.
  ‒ А ну дай! ‒ отмахнул Мехия начало стрельб.
  Оглушающий залп орудий погнал эхо в небо. От грохота вздрогнули горы, взмыли к облакам перепуганные птицы. Ядра, шипя и воя в коротком полете, нырнули в людской движущийся строй. Кровь, ор и мясо. Ответная легковесная стрельба посмешила пушкарей. Перднули бы в отместку, солидней вышло.
  ‒ Туууу! ‒ завыли горны ускорить шеренги. Продвинуться вперед под стены, выйти из-под обстрела и начать штурм.
  Повинуясь команде, колонна дрогнула удлинить шаг и прибавить прыти. По головам, вперед, передавали лестницы и мотки веревок с крючьями. Не отставали и повозки с сетками на рогатулинах.
  ‒ За капитаном пошлите! ‒ потребовал перепуганный голосок кого-то из бриганд. Немолод, пожил, повоевал, а нутром слаб. А может не похмелен.
  ‒ Торговаться не сядут. Вишь как давят, ‒ выразили общую мысль о предварительных переговорах наеб*ть наивных на ровном месте. Чинно-благородно представиться, развести дипломатию и обложить по матушке с батюшкой и то не получится. Ну и в ответ прослушать свою родословную богатую на коз и свиней.
  ‒ Завсегда рядились, ‒ не унимался трусоватый.
  ‒ Всегда не нынче. Не отстанут они, ‒ смеются над радетелем традиций. Но страшно всем. Королевский приказ вешать смутьянов доведен до каждого. В петлю никому не охота. Под пулю и клинок угодить, тоже большого желания не наблюдается.
  ‒ Пли! ‒ занервничал Олагуэр скомандовать. Поток желто-красных казался бесконечным, будто лаву из жерла вулкана выдавило.
  Треск аркебуз, мушкетов и райкласов. Накатный распев фальконетов и рабенетов. С паузой залп крепостных орудий.
  Многие накрытия. Прострелянная плоть, разорванные тела. Живые шагают по мертвым, под удалую долбежку барабанов и вой горнов.
  ‒ Трыыых-дын! Трыыых-ды-дын! ‒ отбивают палочки.
  ‒ Тууууу! Ту! ‒ захлебывается медь.
  ‒ Обстрелянные, ‒ оценивают стойкость приближающегося врага. ‒ С Сицилии, али еще откель.
  Терция, утратив стройность, добралась до рва. Легко преграду преодолела, замедлилась вскинуться протуберанцами на стену, одолеть оборону одним махом. Не возиться долго, не топтаться на месте. Сломить, раздавить, взять характером.
  Грохот выстрелов, сбить атаку. Отогнать на расстояние, под ядра пушкарей. Те старались, громили тылы, рассечь глубину фронта, оставив аркебузирам недоступные наводке ближние ряды.
  ‒ Пли! ‒ метался грек поспеть повсюду. И ведь получалось! И за наводчика, и за подающего, и за заряжающего. И командовать!
  Дружный, будто парадный рявк пушек. Ядра, визжа, вонзаются в текучий поток терции. Кто-то пытается отследить и увернутся, кто-то не смотрит вверх, а лишь ускоряет шаг, понимая ‒ спасение под стенами. Кто-то в онемении встает соляным столбом, обратившись к молитве. Смерти бояться все и лишь Красавица Вечного Покоя не боится никого.
  Тела, переломанные, порванные, раздавленные, швыряет под ноги товарищам, сносит под повозки, набрасывает на тенты, раскидывает мусором вокруг. Колеса наматывают внутренности, лошади путаются в разорванной плоти, дико храпят, норовя понести. Под сапогами и копытами красно-бурая скользота и хлюпанье. На одежде кровяные кляксы отличий доблести. Гарь пороха не перешибает вони дерьма и крови. Грохот не перекрывает криков мольбы и проклятий.
  Терция массово огрызается. Расчет не на меткость и мастерство. На количество и скорость. Загнать засевших наверху тварей за укрытия. Не позволить высунуть носа. Проредить, прополоть сорность рода человеческого.
  Захрипел аркебузир получив пулю в подбородок. Рядом откинулся пушкарь, выплеснув из собственной черепушки мозги. Матерщинника и забияку кабо заткнули навеки, свинцом в лобешник. Контуженный рикошетом вайд, ползал по кругу на карачках, истекая пузырящейся слизью. Заблажил страшила, завалился, задергал ногами. Заткнул ладонями прострел в роже. Сбоку прилетело. Обе щеки и носы вырвало и выбросило. Остатки развесились кровяной бородой. Стаял, стек у треноги стрелок райкласа, выпустив в небо заряд. Салют, камрады!
  После часовой несмолкаемой канонады, Мехия приказал умерить интенсивность пушечного огня.
  ˗ Ты спятил! ˗ заорал на него Ферерро, набрасываясь чуть ли не с кулаками. Получил в морду, откинулся на спину. Следом по ребрам и ливеру. Заохал, скрючился, закрываясь от чувствительных ударов.
  ‒ Стволы нагрелись, ‒ объяснил Мехия и подкрепил объяснения очередным пинком в брюхо.
  ‒ Влезут же! ‒ жалобно простонал Ферерро.
  ‒ П*здуй отсюда, ‒ спровадили альфереса не мешать и не лезть куда не просят. ‒ За пушками не спрячешься.
  ‒ Делом займись, ‒ гаркнул Олагуэр, за шкирку вскидывая Ферерро на ноги.
  Рядом мягко шлепнуло и бриганд, сделав кувырок через перила ограждения, рухнул вниз. Только и заметили, вместо глаза внезапно возникла дыра с хорошее яблоко.
  ‒ Людей смотри! Разбегутся суки! ‒ напутствовали Ферерро сапогом и словом.
  Трое, из страшил, перебрав вина и хитрой настойки белладонны и грибов, ринулась в атаку. По пути один шагнул в дыру в настиле и свернул шею. Двое других вопя какую-то непотребщину, спрыгнули наружу, на головы врагов, учинив резню и хаос.
  Бой разгорался, бриганды позиции удерживали, но на долго ли их хватит? Поток врага нескончаем. С марша ‒ в драку!
  ‒ Почуяли слабину. Навал пойдет, ‒ проворчал задерганный ландрон, заканчиваю зарядку очередного дэга. Обвешан ими, что добрая яблоня плодами. Вблизи удобней огнебоя не сыщешь.
  ˗ А сейчас не на вал? ‒ спросил дан. В такой мясорубке впервые. Не событии как таковом, а накале страстей и действий. Морион помяли, предплечье порезали, в ногу ткнули.
  ‒ Сейчас баловство, ˗ заверили альфереса ожидать худшего. Оно как правило оправдывается на все сто. ‒ Эстремадурцы не совались. Против них эти...., ‒ смачный плевок в сторону стены, ‒ щенята.
  Мехия пробежался по своим, ощупывая каждое орудие, проверяя запальные отверстия, заглядывая в жерла.
  ‒ Третью, седьмую, девятую заряжай!
  ‒ Рано! ‒ попытались перечить пушкарю свои же.
  ‒ Заряжай сказано! Учить меня будете, бляжьи отродья!
  Какой-то вихрастый юнец, перепуганный и потерянный, рыдал, размазывая слезы и кровь от легкой царапины на лбу. Молил небеса остаться в живых. Он обещался... Он много чего обещался. Ходить в церковь, слушать мать, забыть пороки и вспомнить благочестие. Отдать должное, бился хоть и плохо, стрелял наугад, зажмурив глаза, но сбегать стыдился.
  ‒ Не, не поможет, ‒ заверили без минуты покойника и без двух праведника.
  ‒ А что тогда? ‒ цеплялся за последнее мужество юнец. ‒ Я все сделаю. Все!
  ‒ Жопу пообещай, ‒ решили над ним посмеяться. Кому горе, а кому веселье. Момент такой.
  ‒ Как это? ‒ вытаращился юнец. Понять сказанное нетрудно. Но принять!?
  ‒ Мол, если уцелею в бою, то как все утихнет, преисполненный благодарности, отдамся во власть сеньору Мехии, ‒ подключился к разговору еще один балагур. Рябой, что курица пеструшка. Его так и кликали ‒ Пеструха. Он не обижался.
  ‒ Грех сие! ‒ готов опять разнюниться вихрастый. Негодящий совет дали.
  ‒ А убивать не грех! ‒ всплеснул руками весельчак, изображая полное отчаяние от творимого вокруг.
  ‒ Грех! ‒ жалко юнцу себя пропащего.
  ‒ Раз так, то грехом грех и покроешь. Тут паря надо выбирать чего дороже. Голова или задница? Смотри сам, мое дело подсказать, твое право отказаться. Только помни, слово держать надо. Второй раз брехуну Святые Небеса не поверят. На ровном месте прибьют.
  На стене худо и советчики унеслись помогать. Старого зубоскала убили сразу. Ткнули в грудину и лицо разрубили шире улыбаться. Пеструха еще пожил, поквитался. Словив пулю в требух, намертво вцепился в королевского стрелка, ухнул с ним с высоты. Добил, ломая и кроша кирпичный обломок об лоб и переносицу, после чего и сам упокоился.
  ‒ Я... если... то..., ‒ едва шевелил непослушными губами юнец, прижимая к себе шпажку. Чего наобещал сам не понял и другие не услышали.
  ‒ Пошли, ‒ двинули вихрастого в плечо и короткая волна бриганд утянула его во встречный бой.
  Юнец сперва лишь беспомощно пищал, уворачиваясь от ударов. Потом с перепугу, наверное, ответил. Ткнул королевского роделеро в шею. Горячая струя крови окатила с ног до головы. Роделеро упал, а сверху на него сбили вихрастого. Умирающий вошкался, одной рукой затыкая пробитое горло, второй пытаясь направить дэг на убийцу. Юнец дико визжа, вцепился в руку врага зубами. Прокусил плоть, с хрустом раздробил пястную кость. Грохнул выстрел, застя глаза пороховой гарью. Полу-ослепший юнец замер, пытаясь сквозь страх ощутить свое тело. Что с ним не так? Все так. Только мокро в штанах. Откатился, поглядеть куда ранен. Не ранен. Обмочился! От обиды, от какого-то первобытного гнева, от стыда перед самим собой, за слабость и позор, заплакал. Убьют, кто с таким возиться будет.
  Вновь подключились подостывшие пушки. Двойным попаданием разбило повозку. Вывернуло дышло, поранило лошадей. Людей разбросало. Выдернутое колесо с обломком оси пустило юлой, добирать кровавую жатву.
  Накрыло фургон, переломило в остове. Крепкая оглобля вздернулась вверх, ломая шеи лошадям. Заднюю половину крутануло и бросило в строй мушкетеров, изготовленных к стрельбе. Ждали команды кабо. С десяток ветеранов растерло по камню, будто огромным башмаком червяков. Мокрость осталась и ничего более.
  За возней штурма, осаждавшие установили на вершине спуска две пушки. Выстрелом первого орудия обгрызло зубец стены. Второе ядро шаркнув, потеряло силу, перемахнуло куртину и ударило в помост. Проломило дерево, снесло подъемную лестницу, разворошило клеть и утонуло в грязной луже, яростно шипя и паря разогретыми боками.
  На стене тут же развернули канон. Одиночный хлопок и пущенный заряд просто выщелкнул одно из вражеских орудий в пропасть.
  ‒ Два деления влево, ‒ скомандовал Мехия наводчику. ˗ Пороху осьмушку меры убавь!
  Прилет от врага. Прогудев между зубцов, дзынькнуло по стволу, срикошетило в сторону, смяло двух пушкарей, цокнуло о нагрудник аркебузира, выкинуть того прочь. На том и обессилило скакать и калечить.
  Мехия ответил. Ядро развернуло вражеское орудие и им, будто лопатой, сгребло обслугу в пропасть. Сама пушка повисла на краю. Скрипя деревом по камню, потихоньку сползала в бездну.
  Объявился Кабрера, приведя с собой всех кого смог собрать. Бегло ознакомился с обстановкой, поглазел в трубу на вражеский строй и вершину подъема, где еще недавно стояла артиллерия неприятеля.
   ˗ Борчаи ко мне! ‒ не доискался мурсиец венгра.
  ‒ С вашего позволения, Дьердь Текеши, ‒ представился чернявый паноннец.
  Кабрера посверлил пандура взглядом, но ничего не сказал. Успеет еще разобраться с курносым. А то провоста натравит. Штрафом не отделается.
  - Видите того в германской кирасе и кабассете с оранжевым пером? ‒ показал Олагуэр перекрикивая пальбу. ‒ Не ошибусь Ленардо Стоцци. Сицилийский Боров.
  Услышав слова дана Джинно моментально оказался с ним рядом. Так ли? Узнать недруга мудрено. Разжирел не обхватить. Когда-то крепко приятельствовали. Теперь крепко враждуют. Долго ли хорошим людям сыскать причину взъесться друг на друга до смерти.
  ˗ Этот что у нас забыл? ˗ нахмурился Кабрера. Херов Тельо собрал всех, кто имел против него не только приказ короля, но и личные мотивы прикончить тысячью способами.
  "Целая очередь!" ‒ дивна мурсийцу недобрая популярность. Не иезуитов ли проделки?
  ‒ Кто снимет свиненка... Того, блестящего. Тому золотой! - объявил Кабрера. У него тоже имелся счет к недоброжелателям. Чем их меньше, тем ему вольготней.
  Не многие приняли приглашение. Расстояние велико, а заряды на авось жечь недешево. Из троих аркебузиров, первым выстрелил лобастый астуриец. Выстрел само собой пропал даром. Вторым пальнул его сосед. С тем же успехом. Третий выстрел уронил одного из терции, шлепнув в макушку. Близко, но не туда. Не в того, получить монету.
  - За пикинера только мараведи! ‒ девальвировали успех выстрела.
  Шутку мало кто оценил. Не до шуток.
  Джинно стрелял в подъем. Из аркебузета. Рука еще двигалась вверх, а он нажал курки. Один и второй с крохотной задержкой. Первая пуля ударила сицилийца в грудь. Вряд ли даже ранила. Доспех хороший, крепкий, а расстояние предельное. А вот вторая смертоносным шершнем угадала в лицо, под правый глаз, сбросив Стоцци на землю.
  ‒ Когда деньги получить? ‒ подул эскудеро, прогнать от лица пороховую вонь. Не любил. Морщины от нее, говорят, и прыщи.
  Ответ заглушил радостный крик, прокатившийся по стене.
  ‒ Хо!
  Торжество момента испортила катившая краем людского потока тяжелая повозка. Развернулась на площадке малым кругом, ездовые тут же ударами молотов сбили колеса с осей. Не успел остов осесть на дорогу, грянул выстрел. Спрятанное в повозке орудие харкнуло тяжеленным ядром. Смело орудие и весь расчет к нему, пополнить небесную рать. Там пушкари тоже пригодятся.
  Мехия подскочил к райкласу, оттолкнув бриганда, выстрелил. Человека с пальником уронило к мешкам и ящикам. Раскаленный металл прижег ткань. Взрыв разметал дерево, камень и людей.
  ‒ Хо! ‒ опять заорали на стене. ‒ Крой сучар! Вье*и паскудам!
  В схватку будто масла в огонь плеснули. На помощь первой волне атаки, пошла вторая. Плотнее, злее, устремлённей. Поддержать не мешкая, готовилась третья. Терцию не останавливали ни пушки, ни залпы фальконетов, ни плотность мушкетной и аркебузной пальбы, ни яростная рубка. Бой взобрался и роился на макушке стены. В воздухе стоял страшенный звон булата, пальба и крики осатаневших от крови. Люди ползли по лестницам, карабкались по грудам павшим, закидывали кошки и подставляли шесты. Подгоняли повозки с рогатулинами влезть путаясь в клетках плетеных веревок. Многие так и остались висеть пойманными птицами в тенетах смерти.
  То тут, то там терция отхватывала кусок стены. На них налетали, сминали, сбрасывали живых и мертвых, падали сами. Ликвидировав одну опасность, бриганды увязали в новой схватке. Устранить прорыв, а затем и следующий, и так по всей линии обороны. В одну из удачных атак, желто-красные пробились в привратную башню. Пользуясь внутренними переходами и лестницами, попробовали выйти в тыл и добраться до пушкарей. Кабрера отправил Текеши спасать положение.
  От войны не убежишь, ‒ истина проверенная не десятки, сотни раз. Джинно не заметно для себя втянулся в бой. Палил из аркебузета, подобно охотнику за дичью. Стрелял не абы как, прицельно. Исключительно в голову. Делал дырки во лбах, "кормил" свинцом рты, выхлестывал глаза, расплющивал носы. Старался. Довелось помахать клинком, ощутить мягкую податливость плоти острым наточенным железом. Покрутился в драке, выпуская кишки бритвенной остроты ронколой. Получив в рожу хорошую плюху, зашелся в ярости использовать подхваченную аркебузу в качестве дубинки. Отлетели замки, расщепилось ложе, соударение металла о металл отсушивало руку. Эмоции накалялись с каждым взмахом, каждым отбитым и нанесенным ударом. Терялся дух величия оставалась вонь обыденщины. Раз-два и вот ты уже не гордый воитель, а ремесленник войны. Три-четыре, поденщик отбывающий повинность. Пять-шесть, галерный раб невластный ни судьбой ни телом.
  ...Отбит крепкий удар. Пропущена попытка прострелить голову. Дэг клацнул замком в лицо. Джинно лишь оскалился противнику, и тут же увернулся от тычка разряженного оружия. Замешкайся лишнее мгновение, потерял бы зубы или глаз. А так счастливчик. Не то что некоторые. Рослый богемец схлопотал пулю в мотню, скрючился и выпал в пролом.
  Знакомый ландрон, вчера пили, вслепую спускался по лестнице, неся в ладонях собственное лицо.
  ‒ Ле... ка... ря..., ‒ хрипела черная воронка глотки. Ни щек, ни губ. Все в пригоршне.
  Рядом ядро отбило голову. Могучий щелчок, брызги крови. Джинно отвернулся, не видеть бегущего безголового вайда. Никогда не верил легенде о капитане Штёртебекере*. Получается напрасно!
  Разлетевшийся камень стены посек людей не хуже свинца. Сбил ведро с углем, подкатил к пороховому ящику. Взрыв подбросил в воздух орудие, обслугу, дерево настила...
  Атака теряла накал. Оборона держалась на последнем издыхании. Фортуна держалась в сторонке, не желая отдавать предпочтение. Она умела втравливать в лютую драку, замкнуть ярость и злость в кольцо. Гонять событие до последнего солдата.
  Падающее за снежные пики солнце развело схватку. Олагуэр, сбросив обрубок чье-то руки, устало опустился на торец бруса рухнувшей лестницы. Постарался, но не смог разжать пальцы на рукояти обломка клинка. Как примерзли.
  Ферерро вращаясь, топтался на месте. Дэг жег руку. Неиспользованный заряд ушел в небо, успокоить, отвести зашедшуюся в зле и страхе мятущуюся душу.
  Вихрастый сидел под зубцом, вздрагивая на каждый сторонний звук. Шмыгал разбитым носом. Щупал распухшую скулу. Сплевывал кровь в перевернутый шлем. Шлем не его. Юнец с некоторым непониманием оглядывал трупы рядом. Его работа?! На глаза напросились слезы. От жалости. Он убивал! Убивал! А еще остался жив. Жив! А ведь обещал.... Горя больше и слез тоже.
  Полно раненных, над которыми уже вовсю колдует Дега. Вместо волшебной палочки творить чудеса, прибегает к дэгу. Неплохо получается. Минимум бюрократии, обходиться без провоста и изъявления согласия.
  ‒ У меня порох кончился! Чем лечить?! ‒ огорчен лекарь приступить к тяжелым. Дэг меняет на пилу и ланцет. В карманах передника зонд и щипцы вытаскивать пули. Рядом ставят корзину собирать ампутированные конечности. Руки, ноги.... Прочая мелочь.
  ‒ Лекарь! Лекарь! ‒ зовет черный от крови раненный. ‒ Что со мной? Болит! Внизу!
  ‒ Нормально все! ‒ отмахнулся Дега помогать покойнику. ‒ Найдите кто-нибудь его яйца. Пока не хватился.
  ‒ Пришьешь? ‒ страшно кашляет исходя кровью прострелянный в пяти местах пандур.
  ‒ Запросто, ‒ уверяет Дега. За что его и любят. Врет убедительно.
  Тех кого не спас, свалили в кучу и прикрыли рогожами. Спасенные счастливчики стонут, плачут и кричат жалобно. Кого только не вспомнишь мучимый болью. Матушку, святых угодников, деву Марию, еб*ного лекаря. Как без него, христопродавца?
  Кабрера поскользнулся на просевшей ступеньке. Поддержали, подхватили, не позволили упасть.
  ‒ Охрану усильте, ‒ обратился он к датчанину и Ферерро. ‒ Борчаи вас сменит. Или Текеши.
  Безрадостно хмыкнули. Венгр теперь разве что Святого Петра сменит, встречать в карауле у райских врат.
  ‒ Или еще кто, ‒ добавил Кабрера отбояриться.
  Осмотрел повреждение, уточнил потери. Они велики. Второй штурм не выстоять. Часть пушек потеряно. Убыль по пушкарям не порадовала. Мехия зол, страшно подходить.
  Доложили о пропаже провоста.
  ‒ А куда он мог деться? ‒ не понял Кабрера подтекста доклада.
  Ничего вразумительного. Видели, был, приходил, расспрашивал... и пропал. Еще весть ‒ названный сынок, Филиппо Сучонок, получил в голову пулю. Смертельное попадание пришлось в затылок, двояко свидетельствуя о попытке сбежать и о старании кого-то из своих. Трактовка на выбор, по настроению и веру в людей.
  ‒ Не из эскопетты угостили? ‒ спросил Кабрера докладчика, извострясь услышать неприятный ответ.
  ‒ Что?
  ‒ Я говорю не из эскопетты стреляли?
  ‒ Из мушкета.
  ‒ Тогда и хер с ним, ‒ делается спокойным капитан.
  ‒ А если бы из дуры?
  ‒ Все едино, хер с ним, ‒ отмахнулся Кабрера отправляясь домой. На сегодня он воевать закончил.
  
  12.
  Еще до начала осады Борхи королевскими терциями, вернувшись под утро, Ла Марк предупредил азиата.
  ‒ Завтра засветло уезжаем. Если есть не завершенные дела, заверши нынче. Не откладывая.
  Многозначительность слов и взгляда, не истолковать двояко, лишь согласиться с ними или демонстрировать отстраненность от понятого намека.
  Закари воспринял известие со свойственным спокойствием. Но спокойно ему не было. Упрятанное глубоко внутри от себя и других настойчиво протискивалось наружу. Сочилось по каплям и по молекулам, подавляя и превозмогая всякое сопротивление. Болевшее не отболело, напомнить о себе.
  Азиат долго сидел в комнате, неторопливо и обстоятельно в мыслях собираясь в дорогу. Определял недостающее восполнить и избавиться от лишнего, не обременяться ненужной поклажей. Рутина, ставшая доброй привычкой.
  С имуществом в порядке. Непорядок творился в душе. Почему теперь, а не раньше? И не днями позже? Перед самым отъездом? Поторопить, закончить начатое? Задержаться, отдавшись самокопанию? Что его смущает? Что беспокоит? Что изменилось в нем? В окружающем? Привнесено ли нечто без его согласия или без его дозволения нечто убавлено? Спровоцировано из вне или вызрело изнутри? С какого вопроса начать ответить на все. Или достаточно будет одного ответа на единственный вопрос? Опять же какого?
  Смотрел на огонь в очаге и с приязнью воспринимал исходящее от него тепло. Ощущая его родство с залитым солнцем берегом реки, где застыла тонкая женская фигура на краю полынной пустыни.
  Прокручивал сон несчетно. Приближал, рассмотреть детали. Отдалял, охватить перспективу и глубину насыщенности. Сон просто был. Как картина без подписи. Попробуй догадаться кто на ней изображен, и почему. До сего дня он вполне им довольствовался, черпая силы жить. Но видение раз за разом тускнело. Пройдет срок и останется лишь нечто отдаленно напоминающее берег, солнце, поле и фигуру... А что потом? На этот вопрос он давно знал ответ, потому и никогда им не задавался.
  Серел день, громыхали пушки, сотрясались земля и камень. Тучи набегали на солнце и ветер драл последние листья с деревьев. Время обозначило свой неумолимый ход, торопилось само и поторапливало других. Закари не спустил к завтраку, пропустил обед, отказался от ужина.
  В комнату по очереди заглядывали. С ним говорили, он не отвечал. Он готовился в дорогу. Или только думал, что готовится, а сам вяз и выбирался из собственного сна. Вяз и выбирался...
  Поздно для визитов, но скрипнула дверь и вошла Юзза. Легкая, тонкая и беззащитная, что свеча на сквозняке.
  Заговорила сразу.
  ‒ Я знаю, ты уедешь. И не вернешься. Ты не умеешь возвращаться. Не хочешь.... Наверное... Пожалуйста, ‒ голос её не жалок и не просящь. Дрожит, но делается тише. Обращается в шепот, почти молитву. Шепот слышится лучше. Лучше иного крика. ‒ Сейчас. Пусть я буду тебе нужна. Нужнее всех. Будто ты искал меня.... Долго... И нашел. И кроме меня у тебя никого нет. Никого. Только я. А у меня только ты. Сейчас. В оставшиеся нам... мне часы. Чтобы помнить. Тебя. Помнить нас. Всегда.... Пожалуйста.
  В глазах девушки нет слез и она не проситель. Она пришла взять принадлежащее ей по праву. Кто ей дал его? Оно было всегда. Оно есть у всякой женщины, воспользоваться им. В этом нет уступки чему-то низкому или сиюминутному. Лишь осознание предопределения. Не игра слепого случая, то к чему движутся вне зависимости от своих желаний и заблуждений.
  Людские судьбы ломает не обстоятельства, сами люди. Свои судьбы и чужие. Походя и заодно. Он не рискнул. Да и не смог бы.
  Иногда самый неправильный выбор, будет самым правильным. Но в большинстве случаев это понимаешь много позже, выбора не сделав. Никакого. Или сделав тот, в правильности которого не сомневался и оказаться в итоге в проигрыше. Повезло ли угадать Закари? Можно ли отнести к везению услышать себя в коем веке.
  Он сомкнул глаза под утро. На минуту. Увидеть сон. Тот самый и все же другой. Краски ярче, звуки резче, больше света, плеска воды и ветра. Расслышать шелест полыни и голос от края поля.
  ‒ Захарка!
  Его имя. Женщина его мать. Осталось только понять, встреча с ней или расставание?
  
  ***
  Мало свечей, но их свет отражается от стекла и серебра, обмануть глаза.
  ‒ Ого! ‒ удивленно оглядел Кабрера накрытый стол. Ему сразу понравилось. ‒ По какому поводу праздник?
  ‒ Мы говорили о том с вами, недавно, ‒ тихо произнесла донья Айноа, приглашая мурсийца занять подобающее место. Ничто не напоминает в ней прежнего средоточия ненависти и упрямства.
  ‒ Весьма рад, что вы придерживаетесь наших договоренностей, ‒ согласно кивнул Кабрера, садясь в кресло с высокой спинкой. Удобное и во истину барское. Раньше его приткнуть зад не наблюдалось. ‒ Вам придется поухаживать за мной, коль вы столь великодушны и гостеприимны.
  Одна война оставлена им за порогом. Её не выиграть, сколько не пыжься. Другая война, в меньших масштабах, но для него значимая, здесь. Сейчас. Из неё он непременно выйдет победителем.
  ‒ В том моя обязанность, ‒ покорна и распорядительна Айноа. Женщина положила в тарелку мяса, овощей и подала Кабрере. ‒ Вина?
  ‒ Белого, ‒ выбрал мурсиец, наблюдая за бывшей хозяйкой дома. Не празднично, но хорошо одета. Волосы прибраны под жемчужную сетку. Лицо ухожено. Ни следов слез, ни капризных морщин, ни складок недовольства.
  Давно ему довелось побывать в цирке. Балаган он и есть балаган, дешевый и шумный. Из приятного памятные впечатления о дрессировщике. Зубастые звери покорны окрику, плети и подачке. Человек не зверь, но на него столь же магически действуют три компонента подчинения. Не внемлешь словам получишь в зубы. Или возьмешь вкусняшку и отработаешь авансом следующую. В "зубы" донья Айноа получать отказалась. "Вкусняшка" для нее преет у него в гульфике.
  Глотнув вина, Кабрера помедлил послевкусию спасть и объявил.
  ‒ Завтра утром или днем, я покину ваш гостеприимный кров, донья Айноа.
  Женщина осторожна и не попалась в бесхитростную ловушку. У них уговор и она следует ему буквально.
  ‒ Долго вы будете отсутствовать? ‒ задали основополагающий в таких случаях вопрос. Согласно сделки, они семья. В семье не радуются отъездам. Тревожатся и переживают. Тревожиться и переживать излишне, но вот правильно спросить обязательно.
  ‒ Зависит от обстоятельств, ‒ делился Кабрера соображениями. ‒ Как примут в Лиминэ. Мой человек провел предварительные переговоры, но кто поручится за поведение свевов. Сдается мне, не все будет просто с ними.
  ‒ Они добрые соседи, но ужасные торгаши, ‒ сетует Айноа, подливая мурсийцу вина до верху.
  "Чтобы захлебнулся," ‒ извратно понимается капитаном ухаживанием баски.
  ‒ Не могу не согласиться, ‒ в задумчивости жует мясо Кабрера.
  ‒ Им можно доверить хранить деньги, но стоит начать торговлю, выманят все до последней монетки, ‒ сетует Айноа на людское стяжательство. Чему удивляться и чего хотеть, оно повсеместно. Век бескорыстия длился от восхода Вифлеемской звезды до восхождения на Голгофу. А стук молотков, вгоняющих гвозди, расставил в конце многоточие, трактуемые как угодно.
  ‒ То же самое желают проделать и со мной, ‒ видит Кабрера опасность вести дела со свевами. Не сами распнут, испанцам подарят. Он бы такое не задумываясь провернул, не стесняясь.
  ‒ Тогда вам следует проявить осмотрительность. В вашем возрасте огорчения приводят к разливу желчи и болезням, ‒ тревожится женщина. Вот у кого бы поучиться иезуитам и фарисеям. Не придерешься ни к слову, ни к их подаче. Выверено до последней ноты великой партитуры.
  ‒ У меня хороший лекарь, ‒ продолжает "театр" мурсиец и признает, победа легкой не будет.
  ‒ Но все-таки лучше будет поберечься, ‒ призывают Кабреру к благоразумию.
  Кто же спорит?! Но как это проделать, не упустив своего? Ему мало войти в город. Необходимо задержаться пожить, не вызывая подозрений. Не привлекая внимания, изъять казну гота и не раздать её. Не позволить растащить помощникам и нахлебникам.
  ‒ Отличная рыба! ‒ похвалил мурсиец готовку нисколько не кривя душой. Расстаралась, ей-ей, на славу.
  ‒ Хотела сделать под острым лангедокским соусом, но вы не любите грибы. А они присутствуют в рецептуре. Поэтому просто пожарила с зеленью и бискайским зеленым перцем.
  ‒ Грибы только бы испортили, ‒ согласился Кабрера обсасывая обглоданный рыбий хвост. Он не против грибов, но засчитал ‒ угадала. Мелочность по отношению к женщинам постыдна и в большом и в малом.
  ‒ Было бы весьма жаль, ‒ вздыхала Айноа достоверно и к месту. ‒ Она нынче редкость на рынке. А цены такие, будто не выловили, а откармливали в золотых ведрах и кормили с серебряных ложек речным жемчугом из холодной Московии.
  ‒ Это из-за дурной погоды. Лишняя помеха доставке, возня в дороге. Вот и накручивают, ‒ рассуждал Кабрера хозяйским умом. Почему бы и не порассуждать в тепле, в сухе и полным кубком.
  ‒ Торговцев послушать, им тяжельше каторжников приходится, ‒ готова женщина отчитать пройдох. ‒ Одни камни ворочают, другие тугую мошну еле удерживают!
  ‒ А все потому, торгаши либо якшаются с иудеями, либо иудеями являются, ‒ выдал Кабрера зацепить, поддеть баску. В её чертах просматривалась левантийская примесь, столь им нелюбимая.
  ‒ Но король издал эдикт гнать их из страны! ‒ не подала Айноа виду, что хоть в малом задета словами мурсийца.
  ‒ Издать-то издал, но кто его надлежаще выполняет? Хитрюги полиняли в вере, поменяли имена, и запаслись документами о чистоте крови до седьмого колена, ‒ гнул свое Кабрера без особой уже надежды на неподобающую реакцию. "Женушка" горазда лицедействовать, ни прибавить ни убавить.
  ‒ А куда смотрит Святой Трибунал? ‒ в меру возмущена донья Агирре иудейским коварством и бесстыдным обманом честных католиков.
  ‒ Не трудно догадаться, судьям заплатили. Не могу близко представить сколько! Но раз бездействуют, достаточно.
  Кабрере подлили вина.
  ‒ Донья Айноа, а что же вы? Составьте компанию, ‒ предложил мурсиец. Алкоголь верный помощник в деле, где требуется развязать язык. Вскрыть характер. Заглянуть в мысли. Спровоцировать норов. Сколько раз попадался сам, несчетно подлавливал других. Проверенное средство.
  ‒ Негоже женщине пресыщаться прежде мужчины. К тому же я себя неважно чувствую. Лекарь прописал мне окуривание, но оно слабо помогает.
  Айноа следовало сказать "хозяйке и хозяина", не смогла пересилить. Взяла передышку. Иначе не перетерпит общество мурсийского выблядка, вздумавшего всем здесь распоряжаться и строить из себя "царя горы".
  Кабрера задавил усмешку. Первый звоночек грядущего триумфа. Кто хоть раз выигрывал подобные схватки, знает им цену. Это острее и сложнее, чем кости, карты и шахматы. Никаких правил и арсенал не ограничен.
  ‒ Думаю, умеренность плохо на вас не скажется, ‒ настоял мурсиец. Почти приказал.
  Донья Айноа послушно съела немного овощей и рыбы. Выпила вина. Кубок в кубок.
  ‒ У вас получается готовить, ‒ похвалил Кабрера. С его подачи похвала ей сродни пощечине.
  ‒ Хуана старалась, ‒ не поставила себе в заслугу умение орудовать сковородкой, порозовевшая Айноа.
  ‒ Не следует скромничать, душа моя. Командовали вы, вам и лавры, ‒ нащупал Кабрера лазейку, к затаенному гневу хозяйки.
  ‒ Самую малость, ‒ вымучено улыбается женщина, вульгарно ополовинивая второй кубок.
  "Спальня!" ‒ назначает Кабрера последний рубеж стойкости баски.
  
  ***
  Давно закончен господский ужин. Стихли бурные звуки в спальне и тревожная тишина караулит сонный дом. Хуана за столом, сложив перед собой руки. Она похожа на примерного и прилежного ученика, успешно прошедшего важное испытания. Перед ней развернутая бумага и нетронутый пакетик, оставленный вторым.
  Думала ли она о грехе. Конечно, думала. Как о нем не думать. Грехи чернят душу, что сажа белую простынь. Помышляла о раскаяние? Раскаяние её второе я. Лучшее и светлое. Желала ли покаяния? Желала со всей страстью верующей в ад, рай и посмертное воздаяние. Но ничего не предприняла, оставаясь спокойной и бездеятельной. Наблюдала за пляшущим огоньком свечи. Незамысловатый танец забавно кривляли многочисленные тени. Удивительное дело, огонек один, а теней несчетно! Совсем как в человеке. Душа одна, а сколько в ней пустот, ухоронок и язв.
  В несчетный раз мысли утекали к той ночи, когда отверглись многие нельзя и исполнились многочисленные можно. Что считать грехопадением? Ту ночь, принятие обмена, использованный первый пакет или нетронутый второй с пыльцой ромашки не способной нейтрализовать ни одну из существующих отрав? Наверное последнее.
  
  
  
  ***
  Уметь импровизировать необходимо, когда жизнь неожиданно припрет к стенке или не оставит достаточно времени на размышления достойно выйти из затруднительного положения. Во всех иных случаях решающую роль играет заранее продуманные действия. А потому, пробраться в дом Агирре незаметно не составило труда. Ключ от черного входа имелся. Не вызвал затруднений и "договор" с охраной. Открыть замок на нужной двери не потребовалось особой сноровки.
  ‒ Что значит практика! ‒ похвалили умельца обращаться с отмычками.
  ‒ Как и в любом деле, ‒ убрали в карман универсальный инструмент входа. Замок сняли и положили на тело мертвого охранника.
  ‒ Забыли помянуть полезном.... Полезном деле.
  ‒ Конечно. Зачем заниматься бесполезными делами? Они не приносят прибыли.
  ‒ Вы правы. Бесполезными не стоит.
  Открывая двери, впустить подельщиков, похлопал приколотый к стене труп стража. Удар силен и выверен. Тело осталось стоять, капая кровью и показывая "язык". Дирк вбит в открытый рот по самую рукоять.
  ‒ Вы уверены, мертвые не кусаются? ‒ не одобрили фамильярности в отношении к служивому.
  ‒ Они известные молчуны, ‒ ласково потрепали стража по щеке.
  ‒ Все равно, закройте ему глаза.
  ‒ Пусть смотрит.
  ‒ Я бы не уповал на его неболтливость.
  ‒ Кто ему поверит?
  Обычный треп удачливых людей. Немного нервный, но это пройдет.
  Спокойно спустились в подвал вынести сундучки. Не прошло и получаса, деньги скоро собранные горожанами, а так же небогатая казна рот, сменили место нахождение без согласия и одобрения владельцев.
  ‒ Надеюсь меня не будут мучить угрызения совести.
  ‒ Дружище, как только сделаете глоток вина, купленный на эти деньги, съедите жирный кусок ветчины, выложив монетку из того же кошеля, оплатите парочку шлюх по злее и забористей, вам и на ум не придет страдать такой малопонятной херней, как совесть.
  ‒ У вас такое случалось?
  ‒ Можно подумать, у вас нет.
  ‒ Мне любопытен ваш опыт.
  ‒ Нарабатывайте свой, мой вам добрый совет.
  ‒ Вскрывать чужие замки?
  ‒ Присваивать чужие деньги.
  
  
  13
  У костра двое и их отлично видно в ночи. Они не таились и не проявляли беспокойства. Один возился с огнем, подкладывая некрупные ветки. Второй черкал щепкой на освещенном клочке земли.
  ‒ Нам туда, ‒ объявил Ла Марк азиату направление движения. Спутник гасконца и до сего времени не отличался разговорчивостью, но покинув Борху вовсе не проронил ни звука. Лезть к нему с расспросами никто не думал. Нравится изображать бессловесное пугало, пусть изображает.
  "Нам за душеспасительные беседы не платят," ‒ нисколько не переживал Ла Марк. Его начинало тяготить присутствие необычного спутника. Экзотические блюда хороши их дегустировать, снимать пробу, составить мнение. Жрать каждый день, не хватит выдержки. Человек предпочитает то, к чему привычен и приучен. И лишь обстоятельства могут изменить его предпочтения.
  Спуск замысловато вил зигзаги, но добрались, не переломав лошадям ног.
  ‒ Рад свидеться с вами, мессиры! ‒ обратился Ла Марк к хозяевам огня, лекарю и венгру.
  ‒ Насчет радости приврали, ‒ откликнулся Дега приветствию. ‒ Но посмею предложить место согреться. Рассвет вот-вот, но день не обещает порадовать теплом и негой.
  Словно в подтверждение легкий порыв ветра, предвестник большой непогоды, бросил в путников снежной колючей пыли. Завернулся спиралью и вновь бросил, посеребрить округу.
  ‒ С удовольствием воспользуемся гостеприимством, ‒ ответствовал гасконец покидая седло. Он ослабил ремни верховой и заводным. Потрепал стриженные гривы, похлопал по крупам. Азиат возился со своими двумя. ‒ Надеюсь нам в одну сторону, покинуть горный край?
  ‒ Что наша жизнь? Чересполосица надежд и разочарований, ‒ разглагольствовал лекарь перед благодарными слушателями. А куда им деваться от костра. И хотя мир прибывает в относительном и шатком равновесии, по ощущениям, вторые преобладают над первыми и значительно.
  ‒ Вы отъявленный философ, месье! ‒ потянулся Ла Марк к огню, с нескрываемым удовольствием впитывая жар.
  ‒ Добавьте практикующий! ‒ шуточно попросил Дега. ‒ И почему сразу месье?
  ‒ Вы же не здешний, оскорблять вас сеньором.
  ‒ Но и не тамошний, ‒ указал лекарь в северную сторону. Долины Адура и Гаронны сразу за скалами Пиренеев.
  ‒ Как знать месье, как знать, ‒ мостился гасконец удобней. Подложил под задницу подвернутые края плаща и перчатки, не заработать простудных чирьев. Да и мягче сидеть.
  ‒ Поверьте мне, ‒ просит Дега не отмахиваться от его слов.
  ‒ Скажете тоже?! ‒ отказано ему в такой малости. Кто же поверит франку, что он не франк?!
  Если дружеская пикировка выступила преамбулой, она закончилась.
  ‒ Не ожидал тебя увидеть, ‒ осуждающе произнес Борчаи, внимательно глядя на азиата. ‒ Та... девочка.... Ей придется несладко.
  Гасконец ответил за приятеля. Его не просили, но влез. Усилив раздражающий эффект речи венгра.
  ‒ Долг прежде всего.
  ‒ Да-да-да! ‒ закивал Борчаи, вовсе не соглашаться с ответом. ‒ У меня долг. У Дега. У всей округи. У каждого в этой стороне и в той. Долг. Откуда он интересно взялся?
  ‒ Мой приятель? ‒ съёрничал гасконец. Не в силу привычки, к разговору.
  ‒ Долг. У твоего немого дружка, ‒ пояснено ему.
  ‒ Что скажешь, Закари? ‒ обратился Ла Марк к азиату. Загадка, каким ветром и за каким делом занесло ал-Маджуса в такие дали, не раскрыта. Проехать пол-мира в одну сторону, потом целый мир в обратном направлении. Прихоти увидеть плавное течение Гвадалквивира недостаточно, совершить подобный анабасис.
  ‒ Ничего, ‒ голос азиата преисполнился холода рассвета и гор. Коснулись запретного и саднившего. Намерено и неосторожно.
  ‒ Ему нечего сказать, ‒ повторили-передали венгру
  ‒ Как и каждому из нас на подобный вопрос, ‒ продолжил говорить Борчаи всем и одному. ‒ Взялся долг и все. Бросить тех кто любит, добраться к тем кто ненавидит. В компании тех, кто презрен и презирает. Сколько таких, перекати-поле по свету наберется? Не одна сотня и у всех, конечно же, цель? Помельче, покрупней... Без нее никак. Не было бы, обязательно выдумали для обретения чего-то там. Слыхал наверное, обретение через утраты. Иначе ни один из путей, сколь велик бы он ни был и труден, не стоит и щепоти рисовой шелухи. Хер с ним с величием. Что обретать? И чем за обретение рассчитаться?
  Азиат напрягся, услышав одну из фраза венгра. Повторена за кем-то или случайно сложена, выразить наболевшее? Человек с обожженным сердцем может себе позволить стать мудрее. Но позволительно ли ему лезть в чужую жизнь, спрашивать. А он ведь спрашивает. Его.
  ‒ Вы сегодня неожиданно занудливы Борчаи, ‒ вертелся в разговоре гасконец. ‒ Виной тому ваша прискорбная потеря?
  ‒ Если и так, ‒ не соглашается открыто бывший альферес пандур. ‒ Лишнее подтверждение, выбравшие судьбу перекати-поля способны только терять. Исключений не случается.
  ‒ Вы не убедительны, ‒ возразил Ла Марк рассуждениям. ‒ Сидеть взаперти тоже не годиться.
  ‒ Мало кто хочет вырастить вишневый сад, ‒ ведет свою линию венгр. Говорит понятно, но смысл аллегоричен. ‒ Большая часть лишь мечтает под вишнями умереть.
  ‒ Почему именно под вишнями? ‒ недопонял лекарь. У него свое отношение к смерти. Она и в вишневом саду мало привлекательна.
  Борчаи дернул плечом ‒ не знаю, мол, и поглядел на Закари.
  ‒ Либо делаешь то, что должно, ‒ с нежеланием заговорил азиат. ‒ Либо не берешься за дело вовсе.
  "Я бы сказал необычно," ‒ повернулся гасконец к приятелю. Впервые за все время совместного прибывания в речи азиата неуверенность. Не явная, а так, привкус. Уксусная нотка переспевшего вина.
  ‒ И как определить, что должно, а что нет? С чьей подсказки построить жизнь? Или подстроить. Знаешь, тащить чужую ношу возможно. Но кто понесет твою?
  Азиат промолчал. Он не желал этого разговора. К чему чужие вопросы? Неприятные и болезненные. Он ведь еще на свои не ответил. Не ответил же?
  ‒ Уверяю, желающих не много. К богам взывай, клич бросай, друзей обманывай, дурней приманивай или сам впрягайся. Но помяни мое слово, в таких делах время играет ключевую роль. Время и люди. И не всегда они на твоей стороне. Я бы сказал, по большей части не на твоей.
  Слова венгра направлены исключительно и только азиату, воспринять их верно. Солнце тонко засветлило небосвод, а со стороны города нарастали звуки пушечной пальбы. Злой и торопливой. Где-то там в городе...
  ‒ Забыли вернуть, ‒ протянул Борчаи сложенный гунсен. ‒ Не помог. Другая защита требовалась. А её-то и не оказалось рядом, когда потребовалась. Я же говорю.... Время и люди.
  Память ал-Маджуса, внезапно, как от хлыста, сорвалась в прошлое. Ощущение падения в речную полынью. Не прыжок. Именно падение. Не собственный выбор, а чей-то.
  ‒ Захарка! ‒ слышится далекий голос. Или это ветер донес стылое дыхание снежных гор?
  Перегавкиваются пушки подгоняя восход. В бледные краски безжалостно добавились черные дымы и серая пороховая гарь.
  ‒ Захарка! ‒ уже и не крик и не зов и не ветер. Отголоски. Раствориться им в нарастающей канонаде нового дня.
  "Это только кажется," ‒ вертится в голове азиата и он сам вертит головой, нисколько не уверенный в обмане.
  Потребность действовать. Сплав рефлексов и неудержимого желания. Подхватившись с места, Закари вытащил меч. В схватке выплеснуть забурлившую энергию. Венгр наговорил достаточно. Достаточно для чего? Не слышать себя? Заставить не слышать. Оглохнуть.
  ‒ Спрячь, ‒ в Борчаи не тени страха. Сражаться он не собирался. ‒ Кого ты здесь своею хваткой удивишь? И что её исход решит? Какой вопрос закроет?
  Азиат ждал, изображая статую Яньло-ван*.
   ‒ Не ссорьтесь, ‒ призвал Дега остановиться в действиях и словах. Речи слабый гарант мира, взведенные курки дэга иное дело.
  ‒ Остынь, Закари! Я вообще-то хотел просить уважаемого Лазара, захватить тебя в Севилью, ‒ поддержал Ла Марк закончить ссору. Ни место, ни погода, ни условия к драке не располагали.
  ‒ Андалузсцы не жалуют чужестранцев, ‒ смотрел в огонь венгр и вертел в руках гунсен.
  Лекарь посматривал за ловкими движениями, усомнился в надобности пускать в ход огнебой. Без него разберутся.
  ‒ Поэтому прошу помочь, моему другу, ‒ ведет переговоры гасконец поспособствовать путешествию.
  ‒ Если захочет, ‒ не против курносый взять попутчика.
  Закари продолжал стоять с обнаженным мечом, прислушиваясь. Грохот пушек и пальба аркебуз отчетливы. Но разгорающийся ли бой поглощал его внимание. Он слушал ветер. Ветер пуст и холоден.
  ‒ Забери, ‒ напомнил венгр взять у него веер.
  Все ли долги мы трактуем правильно? И правда ли не бывает обретений без потерь? И сколько надо утратить, обрести в малом и не чувствовать себя обворованным собой? И действительно ли важно то чему себя посвятил, когда в груди давно ничего кроме пустого стука пустого сердца. И что оно отстукивает сейчас? Время и люди... Время и люди... Не просто перекличка. Набат! Призыв, отмереть и действовать.
  Азиат вкинул клинок в ножны. Меч Масамунэ остался без крови. Небываемое произошло или только начинается? Резко дернул спрятанный на груди кожаный шнурок. Извлек шелковый мешочек. Кинул в руки венгру.
  ‒ Будешь в Севильи... Брось с берега.
  ‒ А если не буду?
  ‒ Просто выброси в воду.
  Закари вскочил в седло и повернул в обратный путь. Гнаться за ветром. Выслушивая в нем скрытый и одному ему понятный призыв.
  ‒ Захарка!
  Он ведь сказал ей свое имя?! Прощаясь.
  Все мы предатели. Было бы во имя чего...
  Костер сыпал искры в ночь, согревал людей. Трое, чьи пути сведены ненадолго, разбежаться им во все стороны света. Каждый за своим, каждый при своем.
  Ночь не выдаст. Горы промолчат. Небо укроет. Пламя поделится теплом.
  ‒ Кто таскает в себе свое прошлое, уязвим для настоящего, ‒ запоздало напутствовали пропавшего в ночи азиата.
  Борчаи вытряхнул из шелка костяную разъемную трубку, стянутую несколькими стальными тонкими кольцами. Подержал на ладони, рассматривая на полированных боках мельтешащие блески и крохотные тени, нырявшие в мелкие трещинки. Сколько их? Теней или трещин?
  Рукоять. Привычным к оружию никаких других ассоциаций и вариантов, предназначения изделия не возникает. Не слишком изящная, вернее будет сказать, грубоватая, для столь дорогого материала. Кость. Необычного цвета и свойств.
  ‒ Ты не упомянул будущего, ‒ подсказал Дега закончить венгру мысль.
  ‒ О будущем говорят те, кто не разобрался ни с прошлым, ни с настоящим.
  ‒ А ты разобрался? ‒ вопрос от гасконца. Срок ему прозвучать. Ситуация. Собрание всех заинтересованных сторон.
  Убрав приобретение, Борчаи вытащил из потайного кармашка и протянул Ла Марку сложенный листок. Гасконец развернул бумагу. Света достаточно разглядеть рисунок в подробностях, ничего не упуская.
  ‒ Чем-то отличается от полученного Кабрерой?
  ‒ Его забыли предупредить, Вов объединяет понятия глаза и двойного пути. Символизирует испытание, ‒ вкратце пояснили гасконцу, открыв и ключевой секрет. ‒ Искать следует в противоположной стороне от указанной.
  У Ла Марка избыток вопросов. Не задал, но ответ получил исчерпывающий.
  ‒ Ни золота, ни серебра, ни камней, ни готской короны. Четыре Евангелие. Все авторские. Луки, Марка, Матфея, Иоанна. Это и есть Святыни Родерика. Подарите Папе, получите кардинальскую шапочку. Доставите Генриху, сделают герцогом или еще кем. Отдадите испанцам, осыпят золотом до макушки и прикроят землицы за морем. Еще кому подсунете. Сможете стать другом всей Европе. Вопрос, нужно ли вам дружить со столькими?
  ‒ Даже если захочу, не получится. Я ‒ гасконец. Они не умеют дружить, ‒ признался Ла Марк в издержках рода-племени.
  ‒ Бескорыстно, ‒ внес поправку Дега, не сомневаясь, она верна и несколько смягчена.
  ‒ Чувствую в вас родственную душу, ‒ спрятал довольный Ла Марк бумагу к сердцу. ‒ Не буду терять времени. Кроме этого, ‒ он похлопал по груди с другой стороны, ‒ у меня еще несколько важных поручений. Мою ношу никто не понесет, а вот я чужие запросто. Так что.... Приятно было свести близкое знакомство. Понадоблюсь, обращайтесь.
  Прежде чем уехать, гасконец отогнал не мешать одну из своих заводных лошадей, со второй скинул несколько кожаных сум. Глухо звякнул рассыпной металл.
  ‒ Ваша доля, мессиры! ‒ прощаясь гасконец махнул рукой. ‒ Adieu!
  У костра опять двое. Им скоро в путь, но еще остались минутки погреться.
  ‒ Он успеет? ‒ спросил лекарь, кутаясь в плащ до затылка. С удовольствием чего бы пожевал, умолкнуть разбурчавшемуся желудку, но лень отходить от тепла. Оно важнее, а поест он и в седле.
  ‒ Который из двух? ‒ слушает его в пол-уха венгр.
  ‒ Первый.
  ‒ Зависит от него.
  ‒ Останется с девчонкой?
  ‒ Зависит от нее.
  ‒ И ничего от Бога? ‒ искренне удивлен Дега. Как же обойтись без Небесного участия?
  ‒ ОН не вмешивается в земные дела. Не так часто, как людям бы хотелось его вмешательства и не тогда, когда следовало бы ему вмешиваться. Потому вернее полагаться на себя. Исключительно и только.
  Подложив в огонь последнюю заготовленную для костра ветку, мадьярин поочередно стянул с ушей цепочку. С осторожность содрал тонкую кожу мнимого протеза. Где и положено природой, остался обычный человеческий нос.
  ‒ Пора снимать личины, ‒ наблюдал Дега за преображением. Кое-что в искусстве грима он понимал и частенько нужным умением пользовался в своих интересах. Минимум действий и времени, а рядом с ним совершенно другой человек. Настолько отличный, что всякий раз лекарь, когда видел истинное лицо венгра ( венгра ли?), едва сдерживался протереть глаза, проморгаться, перекреститься с молитвою и поклонами...
  Мысли унеслись к памятному дню...
  ...Человек должен быть мертв, но жил. Никаких чудес. Знания и умелое их применение. Бывший умирающий осмотрен на три раза. Подвергся ощупыванию, выслушиванию, простукиванию, надавливанию, пощипыванию, попробован чуть ли не на вкус и на зуб. Раненный жив и чувствовал себя достаточно сносно не стесняться попросить пожрать и выпить. Бабу тоже попросил бы, но остерегся вылететь из лазарета.
  ‒ Вы продали душу? ‒ обратился он к незнакомцу, напросившемуся ему помочь. Тогда незнакомцу.
  ‒ Я прочитал много умных книг, ‒ похвалился последователь Асклепия и Галена.
  ‒ Как воскрешать покойников? ‒ делалось очень обидно за собственную непроходимаую необразованность.
  ‒ Как излечивать раны и немощи.
  ‒ Почему мне такие книги не попались? Прочесть и применять?
  ‒ Вас это действительно беспокоит?
  ‒ Чувствую вашу иронию, ‒ грызло безжалостное самолюбие. Иметь ученую степень, ворох рекомендаций и всевозможных протекций и четко осознавать, в сравнении с незнакомцем ты полуграмотный неумеха-школяр.
  ‒ Вас беспокоит ваша необразованность или то, что не лижут зад за исцеление безнадежных?
  ‒ Склоняюсь к первому.
  ‒ Но не открещиваетесь от второго.
  ‒ Когда лижут зад это приятно. Фигурально выражаясь. И прибыльно. Это уже как говорю!
  ‒ Определитесь, с чем-нибудь одним, попасть ко мне в ученики. Вы же на это напрашиваетесь?
  Тогда он определился и только сейчас, сидя у костра понял, любой вариант проходил. И второй вернее первого. Понятней....
  ....‒ Пора менять маски, ‒ не согласился с лекарем венгр. Завершая преображение, снял с руки специальную перчатку, ограничивающую действие пальцев и отодрал с суставов тонкие кожаные накладки.
  ‒ Звучит заманчиво и вкусно, ‒ готов участвовать Дега в начинаниях. И деньги, и дело, и к душе.
  ‒ Не для вас, ‒ отказано лекарю без всяких объяснений.
  Борчаи (настоящего имени Дега не знал) нарисовал угольком точки. На большом пальце, середине ладони и запястье. Показал лекарю назвать.
  ‒ Шао Шан, Лао Гун.... Хэ Гу... ‒ не уверен в последнем Дега.
  Венгр потянулся за объемным баулом в стороне.
  ‒ Знать лучше, чем гадать, ‒ пододвинуто к лекарю вместилище свитков и книг. ‒ Особенно когда не угадывается.
  Дега не удержался заглянуть внутрь объемного чрева. Его "четыре Евангелие". Он нервно хохотнул.
  ‒ Уже представляю как лижут зад и мешками таскают золото!
  
  
  Эпилог.
  
  Дитш Олагуэр.
  ‒ Что это? ‒ покосился дан на протянутый документ. Руки ему не связывали. Скромная привилегия бывшему альфересу.
  ‒ Контракт на помилование, ‒ ответил южанин, с которым не хотелось иметь дел, водить дружбу, затевать ссоры. Имя южанина дан узнал в пыточной, куда регулярно доставлялся. Кровь, разорванная плоть, вопли и страдания здорово укрощали амбиции дерзить и задираться нос. Разнообразие пыточного железа придавало ясности уму и устраняло забывчивость при расспросах. Фра Урсия владел набором ката мастерски лечить расстройство памяти.
  ‒ Контракт? ‒ усомнился Олагуэр. Стояние с петлей на шее не располагает верить в чудеса.
  ‒ Именно. Читайте. Или вам прочесть? ‒ предупредителен фра с приговоренным.
  ‒ Латынь? ‒ спросил дан прежде, чем заглянуть в официальную бумагу.
  ‒ Она самая.
  ‒ Тогда справлюсь.
  Олагуэр развернул свиток. Коротко и ясно. Светлому будущему отведена целая строка. Половину из которой отведено под "верой и правдой, не щадя живота." Весьма доходчиво. На миру может смерть и красна, но жить хочется. Не в шелках, так в рубище.
  ‒ Пропуск в рай, не меньше! ‒ нервно реагирует дан на индульгенцию грехам.
  ‒ Те кому довелось там побывать и вернуться, поговаривают о зеленом аде, ‒ поправляют Олагуэра без всякой иронии.
  ‒ Адом меня не удивить, ‒ обошелся дан без печальных вздохов.
  Намек Олагуэра понят правильно и без лишних обид. Последний штурм Борхи оказался неожиданно кровопролитным. Бриганды бились с желто-красными до последнего. От рот осталось человек тридцать, включая раненных. Драных, рваных, но живых. Пока. Суд закончен, приговоры вынесены, подследственных развешивают, не экономя на веревках.
  ‒ Ну, с раем тоже определились, ‒ подал фра Урсия знак охране отойти.
   За спиной стукнула выбитая скамейка. Бриганд захрипел, забился в петле. Завоняло дерьмом и мочей исторгнутой висельником.
  "Будем надеяться, выгадал," ‒ попробовал приободрить себя дан. Не прошло. Теперь вся жизнь пойдет по чужой указке. Но хоть такая...
  Олагуэр сунул свиток за отворот порванной куртки, снял петлю.
  ‒ Вихрастый со мной, ‒ потребовал он, прежде, чем спрыгнуть с чурки.
  Фра согласно махнул рукой, вывести юнца из очереди на эшафот.
  
  ***
  Пьетро дель Джинно.
  Бывший эскудеро удобней приерзался у чердачного окна. Участок улицы перед домом аптекаря Драдо и большая часть двора, просматривались без помех. Даже сортир, куда бегали домашние, отлично виден. Выбирай цели, угадывай момент и будучи не криворуким и кривоглазым, не промахнешься. То, что объект охоты вернется, итальянец нисколько не сомневался. Азиат не мог не вернуться. Подтверждение ожиданий эскудеро ‒ девушка. Дочь или внучка аптекаря, с часовой отсечкой выходила за ограду, встречать. Женское чутье не обманешь. Значит, вернется. Тех кого ждут, всегда возвращаются. По настоящему ждут. Азиата ждали. Что отрадно. И за него и за себя. У них остался не разрешенным один маленький конфликт. Совсем крошечный. На один отложенный выстрел. Чего же ему пропадать? Выстрелу.
  Поддавшись охотничьему настрою, эскудеро прицелился из аркебузета в кольцо воротины. Рука не дрожит. Глаз уверен. Вне сомнений, положит пулю, что монетку в щель копилки. Осталось дождаться. Дождется. Спешить некуда. В городе во всю командует Тельо, повсюду шастают желто-красные, наводят порядок. Матаморес упокоен, Иезавель мертва, Кабрера сдох. Олагуэр схвачен, Ферерро вздернут, Мехию не тронут. Ищут Борчаи и его, Пьетро дель Джинно. Соваться наружу следует повременить. Так что остается ждать.
  Коротая часы, перекусил захваченной снедью. Справил малую нужду в кувшин и попробовал подремать. Объявится азиат ближе к вечеру или утром следующего дня.
  "Лишь бы не через неделю," ‒ пугал себя итальянец, но тут же соглашался, срок ожидания не важен. Он даже понюхал воздух. Покойный хозяин дома, засунутый под кровать, еще не запах. Время сидеть в засаде имелось.
  Сон не шел и развлечься, эскудеро пересчитал наличность. Херня! Не зажируешь. Осмотрел трофейные женские украшения. Проще выбросить, чем искать покупателя. В наследство такое не оставляют. Находкой не объявишь, стыдно. Камни дешевка, металл нечистый, работа кустарная.
  ‒ Успеется, ‒ не стал горячиться эскудеро расставаться со скромным достоянием. Сойдет в качестве подношения очередной вдовушке. Отсидеться "под подолом" неплохая мысль. Пока пыль уляжется, судьи остынут, а висельников вынут из петель. Обдумав ближайшее будущее, вернулся к настоящему. Представил во всех подробностях момент отстрела из аркебузета. Тогда же неожиданно пришла мысль гораздо лучшая. Отработать её, Джинно брал на мушку Юззу и провожал стволом до двери, когда она возвращалась в дом с улицы. Следующее озарение выглядело еще заманчивей. Осталось только определиться с выбором, лишить жизни или отобрать смысл существования? Поманить счастьем и отобрать. Так поступают боги! А Джинно, как и всякий уважающий себя уроженец Ломбардии, прекрасно помнил древний римский пантеон. Когда мысль была обдуманна и обыграна со всей вариативностью, зарядил второй аркебузет. Но видно день задался! Опять, просто... просто умопомрачительная идея! Не часто такое случается. Иной раз в голове ничего путного, а тут за короткий промежуток времени... Такое!!! Дождь осенью реже льет, чем ему идеи нынче приходят. Не ожидал от себя! Честно! Это же... Это же... Двумя выстрелами три цели! Ни за что не упустит! Нет, это надо же ему до такого додуматься?!
  
  ***
  Роббер де Ла Марк.
  ‒ Вы сделали великое дело, сын мой, ‒ произнес понтифик, выложив стопочкой на мраморный столик пролистанные Евангелие. Сокровище, ценности не вообразимой. ‒ Ваша заслуга перед матерью церковью ни с чем не сопоставима. Крестовый поход в одиночку!
  Ла Марк в почтении согнулся в поклоне. Еще немного и расстелится ковровой дорожкой перед Климентом Восьмым. Чтобы о нем не говорили, какие сплетни и слухи не распускали ‒ святой человек!
  ‒ Но вы оказали бы нам услугу несравненно большую, пристрели человека, столь великодушно рассчитавшегося за ваши труды.
  Гасконец в невообразимом удивлении воззрился на понтифика. Не ослышался ли?
  ‒ Я не шучу, сын мой. Так было бы, действительно, лучше. Всем нам!
  
  **
  Ие де Га.
  ‒ Это вы! ‒ вырвался возглас у женщины, когда первый испуг прошел и она признала бесцеремонно пробравшегося к ней в спальню.
  ‒ Зависит, кого вы хотели у себя увидеть, ‒ подошел Дега в плотную к женщине. Он даже зажмурился от почти забытого и желанного запаха её кожи, волос и духов. Она стала еще красивей. Или он просто по ней соскучился.
  "Себе-то нет нужды врать," ‒ жмурился он, вдыхая аромат ночи и тела. ‒ "Соскучился."
  ‒ Вас долго не было, ‒ отступила женщина, не позволив заключить себя в любовные объятья. Ей нужно многое сказать, но если он даже не обнимет ‒ прикоснется, не получится произнести и пол-слова. Проклятое сердце заглушит всякий разум. Разобьет оковы обид, высушит всякие слезы.
  ‒ Разлука это только испытание, ‒ не стал приближаться Дега. Лишь склонил голову на бок, как поступают любопытные звери, разглядывая человека в истинном свете. Стремятся увидеть упрятанное, невольно или умышленно, под мишурой одежд, отрепетированных жестов и отточенных фраз.
  ‒ Скорее пытка, ‒ обвинили ночного гостя во всех печалях и горестях.
  ‒ Все так серьезно?
  ‒ Вам не понять какого это... ‒ не сдерживается женщина от многословия. Чем больше слов, тем больше чувств.
  ‒ Хотел бы, ‒ признался Дега без тени лукавства. Не все же хитрить и изворачиваться. Только не с ней. Только не сейчас.
  ‒ За чем? ‒ допытывается хозяйка спальни. Может говорить она не готова, но слушать.... Слушать, пожалуйста.
  ‒ Завидовать мне или склонить голову? ‒ картинный вздох Дега оставил про запас. Как знать, будет ли дарована милость прощения или её придется "выстрадать", рассказывая причудливые небылицы.
  ‒ Кому и чему? ‒ настраиваются к долгим объяснениям.
  ‒ Завидовать одному парню. А склонить голову перед мудрость, сказанной мне буквально месяц назад.
  ‒ Вы не замечены в зависти к другим.
  ‒ Попробую начать.
  ‒ А ваша мудрость? ‒ выжидательно спрашивает хозяйка ночных покоев. Она еще не услышала, то что хотела от него услышать.
  ‒ Она не моя, ‒ лекарь поклонился и развернулся уходить. ‒ Никогда не возвращаться туда, где тебя не ждали.
  "Женщину не нужно понимать, её следует чувствовать," ‒ еще одна мудрость. Тоже не его, но справедлива в своей красоте и верности.
  ‒ Ие! ‒ остановили его со всей возможной поспешностью. Сердце известный предатель, нарушить верные планы и хорошую интригу.
  До того как повернутся, Дега мимолетно скорчил насмешливую гримаску. Говорили ему как раз другое. И оказались правы. А разыгранное здесь, обычный экспромт. Не совсем удачный.
  "Пора менять маски."
  "И то ведь верно. Пора."
  
  ***
  (Разговор в кавалькаде всадников. Провинция Беарн.)
  ‒ И куда мы направляемся? ‒ женский голос требователен, но не настолько отвечать ему. Ответили. Слова не деньги, сори и сори.
  ‒ Я думал захочешь погостить у отца.
  ‒ С пузом?! ‒ до предела возмущены необдуманным предложением.
  ‒ Он не будет рад? ‒ тонка смесь лести и иронии. Попробуй определи чего больше. Не подумали заморачиваться . Меда хочется всегда.
  ‒ Он будет рад видеть меня в красном платье новобрачной, не целованной и нетронутой.
  ‒ Скажешь тоже.
  ‒ Скажу! Сперва ближайшая церковь! Я ношу твоего ребенка второй месяц! Так что прежде обустройства родового гнездышка я требую венчания! Ребенок не должен родится в грехе!
  ‒ Фрина! ‒ пожелали успокоить излишнюю эмоциональность женщины.
  ‒ И не называй меня именем какой-то древнегреческой потаскухи!
  ‒ Гетеры, ‒ поправили ошибку, но кому такие исторические нюансы важны, когда речь о совершенно другом!
  ‒ И еще.... Что за анонимность? Что за фамилия ‒ Борчаи?! Так и отдает каким-то захолустьем в нищей Паноннии. Твоему сыну она совершенно не подходит!
  ‒ У меня будет сын?
  ‒ Будет! Если не в этот раз, то в следующий! ‒ сбавлена экспрессия речи. Зря обнадеживать, рисковать репутацией.
  ‒ ........... из .........., ‒ пространно назвались ей. Речь зашла о сыне, к чему тайны.
  Расслышала ли женщина сказанное или удовольствовалась выказанной податливостью её настоянию? Скорей всего и то и другое, продолжать с меньшей требовательностью.
  ‒ Все-таки венгр?
  ‒ Созвучно, но нет.
  ‒ Надеюсь НАС туда не отвезешь? ‒ красноречиво держались за живот, предосудительная и греховная округлость которого не просматривалась.
  ‒ В страну, где вереск лежит без края во все стороны мира. Дождь сменяется туманом, а туман дождем. В бескрайности трав легко потеряться, и лишь опытному глазу имеется ориентир. Королевский камень Лиа Файл. По пути заглянем в одно местечко. Не надолго. На недельку-две. Забрать одну вещь.
  ‒ Какую?
  ‒ Ты любопытна, женщина! ‒ воскликнуто шутливо и повелительно.
  ‒ Я мать твоего ребенка! Значит имею право знать, куда собрался и что собираешься притащить в дом, никого не спросив и не поставив в известность. Бастарды мне не нужны!
  Мужчина добродушно рассмеялся. О женщины? Извечная головная боль мужской головы. Хуже похмельной. Та хоть лечится, а эта? Эта пожизненно, в какой ипостаси ей не прибывать. Матери, жены, любовницы, содержанки, шлюхи...
  ‒ Что смешного?
  ‒ Тебе пора перестать играть грозную воительницу, ‒ произнесено подчеркнуто громко слышать каждое слово.
  "Это часть спектакля окончена," ‒ а вот этого не слышал никто.
  
  Комментарии
  Абак - примитивные древние счеты.
  Райклас - крепостное ружье на вертлюге.
  Ты была сукой драной ‒ отрывок из стих. Б. Курочкина.
  Легенда о капитане Штёртебекере - приговоренный к казни пират попросил помилования своим людям, мимо которых пробежит с отрубленной головой. Одиннадцать человек! Если бы не подножка стражника, спас бы всех.
  Яньло-ван - кит. бог Смерти.
  Аглень ‒ прибой волны о берег.
  Канон ‒ здесь крупнокалиберная пушка.
  Наволочка ‒ капитуляция на условиях денежных выплат в обмен на сохранность имущества..
  Почечуй‒ геморрой.
  Седьмой круг ада ‒ в нем согласно Данте отбывают наказание убийцы, маньяки и насильники.
  Рутьеры ‒ зд. Мародеры, бандиты.
  Мытарь ‒ сборщик налогов.
  Κατωμοχαυοϛ ‒ др. греч. "человек, которого трахали в задницу столько раз, что его жопа зияет до плеч". Из статьи Спенсера Макдэниела, в которой он ссылается на Гиппонакса оскорбившего некоего Мимнеса, художника.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"