Федорцов Игорь Владимирович : другие произведения.

Радуга над полем павших

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повод стараться старухе Урд, молодице Верданди и деве Скульд? На что употребят небесную пряжу мастериц Норн? Ссучить Путеводную Нить или свить Виселичную Петлю? Найдется ли ведающий верный ответ? И что ответит, спрошенный о том? О Путеводной Нити. Кому предназначена и куда заведет? О Виселичной Петле. Для кого увязана и когда обреченному срок? Или нет им различия и все дело в длине скользящей удавки?
  Радуга над полем павших.
  Часть первая. Путеводная Нить.
  
  
  Ad notam*.
  
  "...Сокрыты нам пути Господни, но ведомы Ему наши. И в них нам искать правду и веровать, правильны они. Те, кто верует, пройдут ими. И кто не веруют, преодолеют их. Одолевшим путь, воздастся по трудам мерой заслуженной, ибо не бывает путей легких, как и жизни легкой. Не дана человеку судьба беспечного мотылька..."
  Из проповеди Эварда Юэна Великого Викария.
  
  ***
  1. Кэффа. Катакомбы Пфальца.
  Глухой подвал, в который не заглядывают ни мыши, ни мокрицы. Кричи. Ори. Вой, надсаживая глотку. Взывай к Всевышнему и палачам. Звени вольным мечом или кандальной цепью. Ни один звук не вырвется за толщу стен. Вековой камень сохранит любую доверенную ему тайну. Здесь она и умрет. И очень повезет, не с носителем секрета.
  В помещении нет ничего, способствовать откровенному задушевному разговору. Ни дыбы, ни "железной девы", ни очага калить железо, ни просторного прилавка железо удобно разложить. Кольца в стене, приковать пленника и держать без питья и еды, и того нет. Однако совсем необжитой камора не выглядела. Грубый, обзольной занозистой доски, стол. Лавки по длинным сторонам. Морковка факела. Свет жидкой кляксой ползает сбоку, подсвечивает лица и руки противосидящих. Не начать им с вранья. Сразу выдать червивое слово, дрожащей тенью нервных холодных пальцев. Глаз, верно, не рассмотреть. Да и рисково сходиться взглядами с королем.
  ‒ Долбаная сука подсунула великовозрастному недоумку жопастую девку и у него съехали набекрень мозги! Сраная буча из-за какой-то смазливой дуры! Я не против его женить. Давно пора. Но не на этой хюльской шлюхе! Только не на безродной дряни нищего септа Дардов! Никто в здравом уме не скрещивает породистого кобеля с дворовой шавкой! Пусть бы просто драл потаскуху! Её саму, всю её родню до третьего колена и самого briugaid* Дарда! Их там человек двадцать вместе с дворовыми. Я бы пережил и остальные гавкать поперхнулись. А он удумал жениться! Cusani ol ti thraed*! Представляешь?! Ты представляешь обряд, храмовник? Их сучий cusani ol ti thraed!..
  Не сдерживаемые эмоции ограненные яростью. Отменный, первосортный, чистейший гнев. Редкостное явление наблюдать неконтролируемый выброс громов и молний, распаленной обидой и униженной души. Надо знать бешеный характер Гильфа Амаля, прекословить ему в такие минуты или говорить, то чего он не пожелает слушать.
  Отвлечь бушующего правителя Асгейрра, в кружку щедрой рукой пенно налито вино. В последний месяц крепкое зелье потреблялось королем без всякого разума. Обороть постыдную слабость, не вразумляли ни государственные дела, ни запреты лекарей, ни воспалившиеся раны. Глупость атлинга (наследника) оказалась прилипчивой и заразной, передаться отцу. Игнорировать последствия своих поступков. Простительно молодым, не допустимо зрелым годами. Потворствующие собственным слабостям недолго носят царственный венец.
  ‒ И что теперь? ‒ спросил Гильф, лихо опорожнив кружку. Заострить вопрос, посудина пущена в стену. Осколки разлетелись, едва не поранив собеседников. Один черепок покатился по столешнице. Другой выбил из факела масляную слезу и она расплылась на полу и горела. Остальные ушли по сторонам. Продырявили храмовнику плащ, шаркнули по сапогу, впились в дерево лавки.
  ‒ Аерн в надежном месте, ‒ последовал ответ с намеком. Любые глупости пресечены. Но короля волновали не только они. Он уже предчувствовал последствия мятежа. С его подавлением ничего не закончилось. Ведь не ради брака с Люн Дард вся история затевалась. Значит и не исчерпает себя недопущением брачного союза.
  ‒ В надежном? На небесах что ли? В преисподней? Да хоть у бога под бородой! ‒ богохульствовал Гильф. ‒ Лисбет мальчишку достанет! Не сама, других натравит. И повода долго искать не будет. Нотарии не вылазят из её комнат, а настольной книгой заделался Свод законов туатов Великой Равнины! Читает на ночь! Она и алфавита толком не знала, а теперь только страницы шуршат! Тварина! Я не листая скажу, следуя букве и духу Свода, к Аерну применят Cenn Cruach (кровавая голова). Имеешь представление, что это такое?
  Собеседник едва качнул головой и налил вина в следующую кружку. У него запас и вина и посуды.
  ‒ Ты мне, блядь, не кивай башкой, а говори. Знаешь или нет? ‒ свирепел король от всякой мелочи.
  Ответчик остался спокоен, речь взвешена, выверена и безэмоциональна. Эмоций хватает и без того.
  ‒ Голову преступника сжимают деревянными брусками, а палач разбивает череп дубовым молотом.
  ‒ Так что дурные мозги летят по все округе, как коровье дерьмо из-под сапога! ‒ вино уполовинено, легче продолжить. ‒ Подробности сказать? Не кивай башкой, уебок! Враги короля умирают от руки самого короля. От моей, блядь, руки! Я собственноручно должен проломить лоб своему сыну, потому что он, чего скрывать, этого заслужил! ‒ Перечислить прегрешения загибались пальцы. ‒ Выказав неповиновение, поднял оружие против закона. Вышел на поле боя под собственным стягом и привел с собой ратных людей. Жег нивы и зорил города. Нанес раны ri bunaid cach cinn (верховному королю над всеми). Достаточно вспомнить кто им является. Я! Которого уже прозвали Galgavaldr (Владыка Виселиц)! Не принял смерть со своими воинами в последней битве, сбежал! Пять! ‒ угрожающе потряс Гильф кулаком. ‒ Что прикажешь делать?
  ‒ Ваш сын в монастыре, ‒ все так же выдержан собеседник. ‒ Забрать его из Тайры и судить, возможно только с дозволения Великого Викария.
  ‒ Омоньер*! Вы там в своем Ордене поголовно тупые? Мы имеем дело с Кайонаодхом! Плевать туатам на викария, сколь бы великим он не был. Это здесь, в Кэффе, Юэн обожаемый, боготворимый, еще какой! Носитель Веры! Святитель Мира! Наместник Бога! и прочая поебень.... Но не на Великой Равнине. И поверь, величие Кайона существенно превосходит поповское, поскольку подкреплено отменной сталью. В хер танам любое другое величие. Они до сей поры похваляются отрезанными головами поверженных врагов, привязывая трофеи к седлу, а ты мне монастырь, викарий! ‒ гримасничал Гильф, доводя себя до полного неистовства.
  "Стареет," ‒ посочувствовал омоньер владыке Асгейрра. В былые годы выжрал бы пинт пять пойла, поскрипел зубами, обложил всех не свято и грязно, и засучил рукава дело править. Сейчас на глотку налегает. Пить и орать.
  ‒ Вы король не только Кайонаодха. И клялись равно уважать и блюсти законы живущих под вашей дланью. В Асгейрре взять под стражу человека, нашедшего убежище в монастыре, можно лишь с разрешения Великого Викария. Более того, вы прекрасно осведомлены, Тайра не просто монастырь.
  ‒ Нахер кому сдалось спрашивать разрешения у древнего попика! Вашу Тайру и штурмовать не станут, хотя не поручусь за обратное. Им и утруждаться не придется. Ни к чему. Промедлю с правосудием, таны потребуют созыва малберга*. Я не смогу им отказать. И ты знаешь почему! А малберг... Малберг это конец!
  Выпита вторая кружка и поставлена на стол. От стука скололись ручка и отвалилась донышко. Битое сметено на пол, отпнуто из-под ног не хрустеть, не раздражать.
  ‒ Повторю. Вы король Асгейрра. Вам решать, кого и как судить, и какому праву и суду следовать. Орден берется вам в том всемерно способствовать.
  ‒ Понимаешь, Лисбет не отступится, полажу я с туатами или нет? Купит кого-нибудь. Щепоть яду и Аерн мертв. Или поманит чем-нибудь, высунуть дураку свой нос... Что так, что эдак! Выгодней не грызться с танами, а раздолбить Аерну дурную башку! Но это не выход! Никакой, блядь, не выход! Слышишь, омоньер? Не для меня!
  Мертвая хватка на глиняном горле. Запальчивые глыки из высоко запрокинутого кувшина. Пить король умел. Один из многочисленных его талантов. На ряду с войной, блудом напропалую и политикой. Что впрочем одно и тоже, каким цветом не вымажь и в какой обертке не подай.
  ‒ И вся срань потому что мой сынок думал не головой, а головкой! И ладно бы самостоятельно в дерьмо влез! С подачи мачехи угодил! Поспособствовал, освободить дорогу её отродьям.
  ‒ Наследник в монастыре и под нашим доглядом, ‒ повторили королю, продвинуть разговор с топтания на месте. Стены услышали, король нет. Может и прав в том?
  ‒ Это не спасет, омоньер. Говорю же! Не спасет! Ты не слышишь! Лисбет достанет мальчишку! Она или туаты с её денег! Рагам, Швальб, еще кто. Аерну конец! ‒ в произнесенном имени вся горечь отцовского негодования. Он обманулся, его обманули. Поздно о том. Прошлого не исправить, в настоящем не разобраться, на будущее не загадывать. Жизнь сузилась до горлышка винного кувшина. ‒ Что бы ты понимал.... Согласно закону, в случае смерти наследника, которая вызовет подозрения, я могу назначить в приемники любого. ЛЮ-БО-ГО! Даже своего бастарда от дворовой навозной девки. Даже Кэрэн, обрюхатив её одним из дворцовых недоумков. Даже её не родившегося ребенка. Зная это Лисбет сыграла по правилам. Не придраться. Аерн мятежник и ему крышка! А в наследники соответственно выходят её выродки. Ну и мои тоже, чего греха таить, постарался. Но мне-то нужен Аерн. Аерн! А не эти!
  Омоньер взял маленькую паузу начать с начала. Старался не ради короля. Король для него просто-напросто человек наделенный сомнительного качества властью. Говорят выше только Бог, но это только говорят. Образно, красиво, но абсолютно неверно. Между небом и землей достаточно места. Надо занять свое. Поближе к э... облакам.
  ‒ Никто не знает, где он, ‒ теперь пальцы загибал собеседник короля. ‒ И узнать о его местонахождении не так-то легко. Круг посвященных весьма узок, ‒ жест рукой: я ‒ ты.
  Король нисколько не успокоился.
  ‒ Эти стены знают! Этот стол, эти лавки. Уже много. Ты плохо знаком с Лисбет. Она дороется до правды. Когда ей сильно приспичит, а все что касается Аерна для нее теперь важность первейшая, узнает. Скорее, чем ты найдешь, чей рот заткнуть, не выболтать нашего секрета.
  ‒ Тем не менее, ей понадобится определенное время.
  ‒ Не так много, ‒ не желали соглашаться с омоньером.
  ‒ Сколько-то да понадобится.
  ‒ Сколько? ‒ желалось королю конкретных сроков и дат.
  ‒ Достаточно. Занять мистресс Лисбет другим, ‒ обещано королю с холодной уверенностью, обещанное исполнить и эффект с того превзойдет затраты.
  ‒ Слушай омоньер, у меня стойкое ощущение, разговариваю с глухим, ‒ вздохнул король, примерясь допить содержимое глиняной чеплаги. ‒ Или еще хуже. С безмозглым храмовником, не представляющим, чем живут за порогом Бринмора. Долдоню и долдоню, Лисбет и туаты, а ты упрямо твердишь, существует решение проблемы, которого лично я не нахожу! Разные глупости отметем в стороны. Во что выльется срач с Кайонаодхом не трудно представить и никак не избежать. Помешать Лисбет задача того же порядка. Она хочет смерти Аерна, гарантировать благополучие своему выводку. Им ведь, вот так-так, ничего не грозит! Даже младшему Дуанну. Он всего лишь наемник, под рукой брата, ‒ король долбанул кулаком в стол. ‒ Хитрая сука! Все просчитала! ‒ и еще раз двинул по столешнице, сбить болью гнев. ‒ Так что, сколько не веди дипломатию, сколько не торгуйся, не рядись, туаты все равно потребуют суда. Аерну в исключения не попасть. По сути, с него и следовало начинать. Мне еще припомнят, каждую минуту промедления. А я не могу лишиться сына! И потому что он мой сын. И потому что наследник. Кому оставить корону? Этим выморошам?
  Опять пострадал стол, гулко отозвавшись на удар тяжелой королевской длани.
  ‒ Вы не хотите меня выслушать, ‒ не спешна речь омоньера. Убеждать долго, не убедить вовсе. Он будет краток и словами и временем. ‒ Существует возможность отвлечь от Аерна и вашу супругу и туаты. Не навсегда, ‒ уточнено для придания правдоподобности.
  ‒ Прибегнете к волшбе сделать его невидимым? Или отправите в изгнание, а потом вернете, покрытого воинской славой и сединой мудрости?
  ‒ Орден волшбой не занимается.
  ‒ Каким тогда чудесным образом отведете угрозу? ‒ окончательно остыл король и готов слушать. Раны донимали, вино не брало, сына надо спасать, сколько не ори в полупустом подвале, срывая злость на храмовнике.
  ‒ Так мы говорим об этом? Сейчас? Здесь? С вами? ‒ готовы начать торги за собственный интерес.
  Обоюдное ясное понимание, на чем они сойдутся под конец трудного разговора. Каких взаимных обязательств и гарантий достигнут, с чего начнут, какие роли исполнят сами и кого вовлекут играть и кривляться за компанию.
  ‒ Говорим, ‒ сдержано согласился король. Политика требует ясности ума. О выпитом он сожалел.
  
  2. Королевская тюрьма ,,Брюхоˮ. Пыточная Южной Башни.
  Через фенестру, расположенную под потолком камеры, проникало солнце. Фенестра, скорее отдушина, маленькая, с кулак. Света едва с пригоршню, но яркого, предзакатного. Где-то там, по наклону небесной выси, за крыши домов, за шпили соборов и маковицы церквей, скатывался оранжевый диск, а здесь всего-навсего крохотное пятно кралось по неровностям камня и плесени в швах кладки. Вслед за пятном, запаздывая, ползла отогревшаяся муха. Большая, говенная, с зеленым перламутровым брюшком, с черными тяжелыми растопыренными крыльями. Уже не летунья, но еще живая и медленная. Муха обиженно зудела, и безнадежно отставала, за ускользающим манящим теплом.
  − Ооууууу! - дико завыли за стеной по соседству.
  Проштрафившийся гвил* вздрогнул от неожиданности, переступил с ноги на ногу, сложил ладонь в ладонь, спрятать трясущиеся пальцы. Знакомо с чего пытарь начинает работу.
  − Ооуууйй! - вой перешел в высокий пронзительный визг и почти сразу оборвался.
  Сделалось страшно. Не от визга, от резкой тишины. Страшно до онемения нутра. До слабости плакать и умолять. Его еще ни в чем не обвинили. Не задали ни единого вопроса по существу случившегося в тюремном дворике. Не прибегли к железу и огню, а он готов каяться. Со слезой в глазах, плачем в горле и соплями до подбородка.
  Немалым усилием гвил заставил себя отрешиться от слабости держать взглядом угасающее солнце и зеленобрюхую преследовательницу.
  ‒ Ты из Хюлька, верно? ‒ уточнили у Кирби.
  Странный, вразрез разговору, вопрос. Абсолютно никчемные знания. Или он чего-то не понимает? Что важного несут сведения о месте рождения? Уж не выясняют ли таким образом причастность к мятежу и мятежникам?
  Или... Или... Или.... Дергались догадки в затуманенном страхом сознании.
  Гвил постарался немного собраться с мыслями. Собраться с мыслями - важно! Для него важно. Сейчас не время думать о постороннем. О звуках, солнце, мухе, прочей ерунде, но о целостности и сохранности собственной шкуры. Он затравлено посмотрел на мейстера* Солано. Омоньер Ордена Святого Храмна*, в черном шапе*, стоял напротив, за спинкой пыточного стула. Злое волевое лицо перечеркнуто шрамом. Лицевой нерв поврежден и верхняя губа мелко дергается. Голова наклонена к плечу. Пес и пес, присматривающийся надежней вцепиться.
  Стул, перед омоньером, измызган засохшей кровью. На подлокотниках глубокие царапины и выщипы от ногтей. Сиденье с дырой - подставлять снизу жаровню. Либо ведро, собирать нечистоты, исторгнутые по слабости. Имелось и корытце под выпавшие внутренности. В верхней части спинки железный налобник, величаемый местными острословами Венчальной короной. Оденут - повенчают. С тяжкой и долгой погибелью, с муками, претерпев которые при жизни уже не убоишься страстей в посмертии.
  − Аааааа! - резанул слух новый дикий вопль.
  Следом частый стук. Пронизав человеческую плоть, в дерево остервенело вколачивали кованые широкие гвозди. Мозжили запястья, разбивали голени. Человек кричал. Кричал долго, насколько хватало воздуха в легких, насколько держалось сознание.
  − Ааааа! Мааааамаааа!
  Как надо измываться над крепким и телом и характером мужиком, чтобы он, в неизбывных страданиях, позвал родимую матушку. Неутомимую заступницу перед Господом, людьми и всем миром. Милостивицу, чье благословение щедрей божьего, а проклятье тяжелей вселенской беды.
  Кирби сообразил, что не дышит. Слушает, впитывает страшный грохот молотка и крик... вопль.... визг... Взгляд гвила метнулся ко второму храмовнику и пристыл, примерз, присох.... Мейстер Локли безучастно перебирал предметы на низком столе. Пилки для мелких костей. Ножечки срезать кожу. Шильца вонзать под ногти. Месяцевидные зубила рубить пальцы...
  По сравнению с омоньером, храмовник* ‒ модник из модников. На нем светло-серая туника с узкими рукавами, поверх черный скопуляр с вышитым серебряной нитью крылом ворона. На голове, в нарушение устава братства, нарядный шаперон, а не скромный коиф. Препоясан Локли рыцарским, а не орденским, поясом с ножнами. Ножны в богатых накладках со сканью и щедрой позолотой. Рукоять меча из рога горного тура в рубиновой сыпи.
  Из-за стены новые звуки. Жалобное блеяние изломанного и исстрадавшегося человека, покрывал грубый требовательный бас.
  − Как на духу! Правду! Правду, мне выкладывай!..
  Чего добиваются? Чего требует? Кирби взахлеб вдохнул холодный и тяжелый воздух пыточной. Лучше подумать чего хочет Воронье от него самого! Теперь, ползающий свет казался ему горючей слезой. Не скатывающейся вниз в великой скорби, оплакать его незавидную участь, а втягивающейся вверх, перестать понапрасну жалеть.
  Позади неожиданный щелчок костяшек. Как забыл?! Фра* Лукко! Этого Кирби хорошо знал. Просто отличненько. Нет, не водил знакомство и не состоял в приятельстве, кто он, а кто фра? но наслышан. В Брюхе ничего не утаишь. Неважно, здешний ли ты сиделец, простой служака из охраны вроде гвила или храмовник, дознаватель истин. Все друг о друге в полном понимании. На шелковом прочном шнурке четок фра, крупные антрацитовые кругляши. Для чего странные четки, в Брюхе осведомлены. И пусть он не видит, но отлично чувствует за спиной страшное присутствие Петельщика. Накинет шелковину на шею, сдавит, уронит на пол. Подрыгаешь в воздухе ногами, попыжешься запустить пальцы под удавку, побуреешь ликом, побьешься-подергаешься, застынешь взглядом, измараешь штаны говном и молофьей*, и все, отжил!
  От навалившихся фантазий тремор пальцев и небритого подбородка, с легким клацаньем зубов. По вискам, справа и слева, кто вперед, поползли капли пота. Слабость из груди скатилась вниз живота. Приспичило помочиться. Где стоишь. Не до позора! В коконе страха свои представления о дозволенности и допустимости поступков и оправдание их совершать.
  Омоньер, ожидая ответ гвила, проявлял не свойственное характеру терпение. Мейстер Солано здесь за главного, спрашивать и требовать. Но первым заговорил другой, Локли.
  − Не мешают? Крики? - голос вкрадчив, подобно поступи ночной кошки. Тембр мягок и соткан из сотен оттенков других голосов. Однако схожий со многими, он уловимо отличен от них. Таким голосом с Кирби говорили на исповеди, побуждая к честности. Честность не блажь, не причуда. Острая потребность! Первейшая необходимость. Как есть, пить, спать, дышать. В честности спасение души! Души которая...
  ˮ...подобно шелудивой свинье, норовит вымазаться в греховную грязь плотских утех и еретических сомнений...,ˮ о чем неустанно предупреждал отец Рымань, пекущийся о заблудших. О таких как он, Тобас Кирби, грешных и порочных.
  Гвил с запоздалым смущение припомнил попытку сокрыть от духовника постыдное. При живой-то женке тешиться рукоблудием! Но духовник сразу учуял недомолвку. Пришлось каяться, вскрывать нарыв унизительных обид. Откровенность обернулась пользой. Отец Рымань вразумил Лейси, сделаться той уступчивой и покладистой.
  − Нет, − наскреб Кирби (верно, верно! наскреб!) мужества ответить храмовнику.
  Одно слово, а усталость, будто целый день мешки с зерном на мельнице таскал.
  − Действительно? - уточнил Локли, звонко щелкнув пальцами. − А не пригласить ли тебя в Серную Башню? Или к нам, в Бринмор. Но там не столь уютно, как здесь. Стол, стул, столовые приборы (издевается же!), приличное общество. Не желаешь попоститься, погостить?
  В последнем слове Кирби расслышал только шесть начальных букв. Погост!!!
  Гостившие у храмовников исчезали бесследно, оставалось только гадать о их незавидной судьбе. Редкие везунчики быстро оказывались на плахе, под взмахом палача, уронить голову в корзину, забрызгать настил поганой кровью. Третьего не предоставлялось. Жизнь не сказка, выбирать на распутье лучший путь. Выберут без тебя и вряд ли выбор понравится.
  Гвил поспешно мотнул головой, отказаться от любезного приглашения.
  − И что же происходило дальше? После извлечения заключенного из воды? - потребовал омоньер продолжать и склонил голову в другую сторону. Откуда штрафник родом уже не интересовало.
  "А то вспомнит ранне детство, под себя ссаться," ‒ так бы прокомментировал Солано собственный отказ.
  − Слушаем, слушаем тебя, − вторит добрейшим голосом мейстер Локли. Из его рук хочется принимать подачки и прижимаясь к ногам, искать защиты. Считать хозяином... Богом! И быть ему верным псом, только бы... отошел от стола. Не прикасался к железу. Не искушался опробовать.
  Внешность обманчива, верить кому бы то ни было. Истина многократно подтверждена и записана на шкуре рубцами и шрамами, вбита в память утратами и потерями. Под умоляющим взглядом трясущегося гвила, храмовник выбрал спицы тянуть жилы. Понимай за намерения, принимай за угрозу, но правду дознаются любыми доступными способами. А их.... Выбьют зубы, выкрутят пальцы, выдавят глаза, раздробят кости, изжулькают мошонку, снимут кожу, срежут мясо... Своего добьются.
  − Рассказывай как есть, − разрешил Солано гвилу, верно оценив причину тугомыслия и косноязычия. Невелик секрет, долго голову ломать.
  − Важно восстановить подробности событий. Иначе виновные уйдут от наказания, − разъяснил Локли плохо соображающему Кирби. ‒ А невиновные незаслуженно пострадают.
  Уж как Воронье наказывает, во сне увидишь - не проснешься! Никакое сердце не сдюжит! Бычье и то надсадится.
  Кирби раззявился и застыл с открытым ртом. Слова не желали покидать пересохшее горло.
  − Чем больше раздумий, тем дольше молчание, − Локли поменял спицы на большие ножницы. Крык! Послушно сработали лезвия. − Становится подозрительным, так ли развивались события, как нас пытаются убедить очевидцы и участники. Нет ли лукавства и выгоды умолчать правду?
   Кто пытался убедить и в чем? У гвила мелькнуло подозрение, его умышленно обманывают, вводят в заблуждение. Он ведь первый на допросе. Но подозревать в чем-то служителей Ордена Храмна показалось ему кощунственным. Кирби тут же бредовые мысли отринул и выбросил из головы. Кто-кто, но только не храмовники.
  − Я жду! - не поторопил, но обвинил омоньер перепуганного до усрачки гвила.
  Неприязнь к стражнику скапливалась у Солано подобно обильно капающей воде в подставленной чаще. Немного времени и расплещется через край. Глупо поддаваться чувству, ставить себя в зависимость от эмоций и предпочтений. Мерить иной мерой, нежели той, что применяешь к себе самому. Почему с гвилом не так? Никто ведь не гневается на тучу за дождь. На тучу да. И на дождь. Но гвил не туча и припекает двинуть ему в рожу. За трусость. За мямли. За несвязность слов и мыслей. За неряшливый вид. За неумение держать страх в себе и давить его, давить, не позволяя взять верх.
  "Чем ты лучше его?" ‒ задан вопрос из орденского покаянного опросника и дан на него скорый внятный ответ. ‒ "Я ‒ омоньер!"
  Так никогда не отвечают. Но Солано ответил. Себе врать противней, чем другим. Но он-то не врал! Его не раз укоряли за гордыню. Получалось гордиться тем, чего достиг, плохо.
  "Повод ли возвышаться над беднягой или иным смертным? Перед Всевышним все равны!" ‒ наставляли адептов Храмна, ломая постами и тяжкими трудами с мизерной отдачей.
  "Перед Всевышнем. Но не между собой!" ‒ отказывался омоньер любить ближнего, увидеть в нем брата или сестру, как завещали первые служители Ордена. Кому завещали? И с чего такое вселенское жалкое человеколюбие?
  За спиной Кирби равномерно защелкали костяшки, что капельки в водных часах. Кап-кап... Кап-кап... утекает вода, утекает время...
  Гвил мысленно, в яви духу не хватило и шелохнуться, осенил себя охранным крестом.
  − Ну, значится, когда утопца из колодца вытащили, винтенар Коул и говорит...
  Опять затык. Можно ли при омоньере повторять слова произнесенные сгоряча, но оскорбительные?
  − Продолжай-продолжай, − явил великодушие Локли, угадывая основу новой заминки. - Истина такова, какова она есть. Приукрашивать, значит лгать, искать выгоду, выгораживать... Остальное на твое усмотрение.
  Выгораживать? За себя бы ответить. Кирби вздохнул. Воля ваша. Пожелал перекреститься, но опять не посмел.
  − Тогда винтенар Коул и говорит, теперь из-за утопца такая срань начнется, говно крыши Бринмора забрызгает.
  Локли кивнул - услышано!
  − А почему он решил, что... человек мертв? - уточнил Солано.
  Кирби очевидно, омоньер хотел назвать пленника по имени, но не назвал. Нету имен у тех кто оказался в Брюхе. За въездом остались. Звания, достоинства, фамилия и связи.
  ˮВон оно как оборачивается! Не простой интерес у Воронья!ˮ − совсем скис гвил. Ноги ослабели и ссать давило, не утерпеть долго!
  − Не подскажешь что это? ‒ Локли держал мягкую, отожженную проволоку, унизанную острыми шипиками. Внешне напоминало метелку с десятками наконечников.
  − Волчья колючка, мейстер, − одними губами произнес Кирби, не потревожить собственное воображение. Оно порой чересчур красочно и изобретательно.
  − А для чего? - взгляд Локли не на собеседника, а ему за спину.
  Легкий шорох. Гвил инстинктивно оглянулся. Фра Лукко! Слишком близко!
  − Для дознания. Вводят в мужской уд. Потом вытаскивают...
  − Так ты знаком с применением? Видел? И как оно? Помогает? Дознанию?
  У Кирби сбилось дыхание. Проклятые ноги отказывались держать. Под левой коленкой задергалась жила. Мелко-мелко. Предательски замокрело в брэ. Еле оборол слабость, совсем не опозориться.
  − Тебе дурно? - спросил Локли. - Присядешь? ‒ проявляя участи, жестом пригласил на стул.
  Кирби с радостью бы примостил куда-нибудь свою задницу, но единственный стул в помещении - пыточный. А уж на него успеет! Спаси и сохрани Всевышний, раба твоего! В глубине сознания перепуганного гвила, промелькнула безжалостное сомнение, существует ли на свете защита от Воронья? От дел их и судилища?
  На предложение храмовника помотал головой. Хриплое ,,благодарствуюˮ застряло где-то в груди, над желудком, не добравшись до языка.
  − Ты не ответил. Видел, как пользуются? - допытывался Локли у полуобморочного гвила.
  − Один... Два раза... Давно. В прошлом годе. На Святого Мартина. Когда..., − коряво и трудно выползло из глотки Кирби.
  Локли одобряюще закивал ‒ давай-давай! Не останавливайся. Поддержал словом Писания.
  ‒ Не знал человек, куда ступать ему, кому лик свой обратить, в ком искать поддержки и кто суд над ним в грехах и делах его неправедных. Не ведал он дороги истины и не просил утешения в неведенье, не искал наставления, не тянулся к мудрому слово. Веровал слепо изболевшей душой. И во что веровал, вело его...
  От слов ли, от усталости бояться, гвил вдруг почувствовал некую легкость говорить. Он сделался спокойней и словоохотливей. Вдохновленнее.
  - И мужикам подходит и бабам..., ‒ пояснения гвил любопытному храмовнику. ‒ Особливо им.
  − Должно быть очень больно? - потребовалось Локли уточнить у очевидца.
  − Аж наизнанку выворачиваются, − признался Кирби, собираясь поведать о присутствии на допросе Ведьмы из Буркха, во всех мыслимых подробностях. После полного ступора молчания, прорвало трепаться. Обо всем и не останавливаясь. Выговорить страхи и тревоги.
  Неосторожное движение с колючкой и храмовник проткнул шипиком большой палец. Машинально сунул в рот зализать кровь. Мысль не успела за действием, но догнав, заставила Локли подмигнуть гвилу хитрым глазом и облизнул верхнюю губу.
  "Бабы хоть молодые?"
  "???.."
  "Тогда ладно!"
  "???.."
  Кирби даже несколько растерялся, наблюдая выразительную мимику храмовника.
  − Ты не пояснил, почему винтенар счел человека мертвым, − вернулся к разговору Солано. Прочие подробности, не относящиеся к произошедшему, ему второстепенны и подождут.
  На этот раз Кирби ответствовал без всякой скованности.
  − Так утопец посинел и пена у него ртом сочилась.
  − И не дышал?
  − Неа..., − подтвердил Кирби удручающее состояние арестанта.
  − За инструментом совсем не следят, − Локли показал гвилу клещи. К стальной скуле прилип человеческий ноготь. Неровный, черный, с кусочками порченой плоти. ‒ И убираются погано, ‒ шаркнув ногой, выкатил из-под стола ампутированный палец. Скрюченный и очервивевший.
  В голове сразу сделалось пусто. Кирби сбился говорить. Молчать ему не позволили.
  − Дальшшшше шшшшто? ‒ слышалось змеиное шипение.
  За спиной, голосу вразлад, перестук костяшек. Антрацитовые кругляши падают в петле нити. Бьются друг о дружку. Опять окаянная память. В два движения перехватят горло, накинув удавку, стянут на рывок. Не вывернуться. Не было таких сноровистых спастись.
  − Марек... рыжеватый... из нашего развода. Он с побережья. С Донегола. Рыбак словом, − полилось из Кирби. − У них с детства приучают утопцев спасать.
  − А разве не в воле Всевышнего даровать жизнь и смерть? - последовала каверза от Локли, смутить рассказчика.
  Тут уж Кирби нашелся сходу.
  − Само собой в воле Господней забрать жизнь или оставить. Тока ведь не зря же лекаря существуют. Стало быть способствуют Божьему промыслу.
  Локли одобрил услышанное, щелкнув пальцами − молодец!
  − Продолжай, керл, - терпелив мейстер Солано к новой заминке.
  Обозвать бывалого воина керлом, открыто оскорбить. За такое умаление чести морду бьют в кровь и вдрызг. Но сказано храмовником. Омоньером. До него дотянуться, у короля руки коротки, а тут всего лишь ветеран.
  Кирби обиды не затаил. А и затаил бы, так что? Кому бы снес?
  − Он значит, рот утопцу дирком отворотил, ‒ жестикулировал гвил, живописуя свою, не очень связную, речь. − Зубы стиснулись, вот и ковырнул. Язык поддел и наружу вытащил. А я помог утопца на колено животом положить. Ну, Мареку.
  По неосторожности или специально хрукнула пила для костей. Зубастая сталь прошлась по металлу. В черепушке гвила гул как с похмелья. От которого полдня в лежку и кишки навынос.
  − И что потом? Положил беглеца на колено, − помогли Кирби справиться со смятением и потерянностью.
  − А потом Марек вдарил утопца по спине, − старался рассказывать гвил. - Раза три приложился. Крепко. Коул ему замечание сделал. Отобьешь чего или хребет сломаешь. Благородный, не шваль базарная. А Марек винтенара послал по-своему...
  − Odjebi (отеб...сь) или Ajd u kurac (пошел на х...й)? ‒ готовы у Локли варианты ответов строптивого помора. Такое винтинару сказать! Удалец, прямо!
  − Во-во, − согласился Кирби, не уточняя употребленный вариант. − С последнего разу, вода из нутра хлынула. И кровь маленько. И сблеванул утопец чуток. Но не задышал.
  − А кто помогал Мареку? ‒ подталкивали гвила говорить, не задерживаться.
  − Никто. Что делать не учены, ‒ признался тот в беспомощности. ‒ Мешаться только. Сам управился.
  − А винтенар? Он что?
  Кирби раскрыл рот и замер. Долго соображал с продолжением.
  − Мы договорились! Правду! − напомнил Локли, подбирая к руке дубовый молоток. Их на столе два. Потяжелей ‒ ровный и легче, с острым загнутым бойком-клювом.
  − Он это... ну сказал...
  ˮПрости Коул,ˮ − искренне раскаялся Кирби в вынужденной болтливости.
  − ...поздно, дескать. Душа Уэкуфе* досталось!
  − Ты смотри! Винтенар у них не простой парень-то! С приграничья..., ‒ обрадовался Локли, будто завели разговор о чем-то для него значимом, дорогом и заслуживающем всяческого внимания.
  − Пять лет оттянул, − попытался Кирби загладить вину перед товарищем. Вложил, получается, старого приятеля. Подставил под Воронье! ‒ По выслуге чин даден.
  − Чего же он на второй срок не остался? Еще пять и в сотниках*, ‒ заинтересовал Локли выход в отставку бывалого вояки. Обычно цепляются до последнего с казны жить, а тут отставник.
  Кирби не понятно, как относится к делу, по которому его маринуют в пыточной, послужной список Коула. Но раз спрашивают, значит нужно им знать. Гвил ошибочно полагал, больше расскажет, меньше спросят, быстрее отвяжутся. С кем-то такой подход и срабатывал, но не с Орденом. Им мало вызнать до ногтей. Им всю подноготную к досмотру подавай.
  − Ранение у него. На бочине, − Кирби, пренебрегая солдатскими предрассудками, а может более страшась храмовников, указал на себе, где именно. − Шрамина, смотреть страхотно.
  − Разберемся с твоим винтенаром, − пресек отступление от темы омоньер. - Давай дальше.
  ˮНе хотел я,ˮ − опять повинился Кирби перед Коулом. Стыдно и обидно за себя, но деваться некуда.
  − Продолжай, ‒ подпнули гвила, живей ворочать языком.
  И снова за спиной шорох. Кирби не удержался, дернулся повернуться. Фра Лукко отступил. Тяжесть в груди попустила. Задышалось свободней.
  − Марек утопца на землю скинул. Голову ему задрал и стал вдыхивать в рот из себя воздух. Думали, действительно сиделец отбегался, − обсказывал подробности гвил. Посчитал обязательным добавить. − Всевышний миловал.
  Боялся, но рискнул, прикрыл винтенара. Умолчал, Коул упомянул Уэкуфе. Через мат и божбу. За такое епитимьи на годы накладывают. Молитвами и поклонами не отделаешься. На коленях землю обетованную обойдешь.
  Кирби насмелился вытереть пот со лба. Ей-ей у отца на покосе у отца. Вые...ся! Ноги не держат.
  − Как думаешь, почему заключенный пытался покончить с собой? ‒ спрашивал омоньер, думая о своем. Никто не поручится за совпадение направления задаваемых вопросов и мыслей, крутившихся в голове.
  − Вас испугался, − железно уверен Кирби, в первопричине предосудительного поступка.
  − Нас? Допрос оставшихся мятежников доверили королевскому бейлифу, ‒ не понятно Локли. Отвлекся от своих дум и Солано.
  ‒ Мы когда в камеру вошли, из колодок заключенного освободить и к мессиру Вокху отвести, он крепко ругаться начал. Дескать, долго ему с крысами сидеть. С крысами под надзором крыс. Еще попытался ударить винтенара. Коул возьми и скажи, это сейчас ты такой духаристый, посмотрим, насколько яиц хватит, перед Орденом ответ держать...
  − А может вы его..., − перебили разговорившегося гвила щелчком пальцев. Заткнули, будто конь копытом в поддых двинул.
  "Вот же... Влезет в разговор, щелкнет, мысли спутает, со слова собьет!" ‒ еще не сообразил разобиженный Кирби, в чем подозревают. Когда же дошло...
  Непонимание (непонимание ли?) позабавило храмовников. Не улыбчивый Солано и тот ухмыльнулся.
  − Ты же долго в Брюхе служишь..., ‒ развивал затронутую тему Локли.
  Кирби осторожно кивнул. Про службу все верно. Почитай десять лет. Хвалить не хвалили, для хвальбы других держат, но и взысканий не накладывали, краснеть за нерадения.
  − ...и про мужеложство слыхом не слыхивал? ‒ заранее не верят онемевшему от возмущения гвилу.
  − У нас с подобным строго, − отрезал Кирби. Очень постарался выглядеть убедительным. Но спохватившись, перед кем стоит на вытяжку и ответ держит, признал. - С бабами иной раз допускаются вольности, а чтобы мужиками тешились... Такого не знаю!
  − Неведенье о грехе, не свидетельствует о его отсутствии, ‒ не удовлетворен ответом Локли. По блеску глаз храмовника, определенно желает подробностей иного порядка. Не по службе, потехи для.
  ‒ Оставим блуд на рассмотрение следующего раза, ‒ омоньеру тонкости тюремного быта и шконочных нравов, мало познавательны. ‒ Значит, когда он услышал о визите к нам... Кстати, откуда винтенар узнал о нашем прибытии в Брюхо?
  − Заприметили, вы в ворота въехали.
  − И арестант слов винтенара испугался. Это было так заметно? ‒ подозрительно Солано. Неужели и в правду упустили кого? Тех, кто им интересен, сажают отдельно и ненадолго, казну лишними расходами обременять.
  − Сразу заткнулся, ‒ распрямил плечи Кирби. ‒ Они все тут горазды недовольство высказывать. Как же? Знать! Тому вина потребно или свежей соломы в тюфяк. Этому шлюху или бумагу и перо. По первости здешнего харча брезгуют! Жрачку выливают, плошки бьют. Баланда, понятно, не с домашней печи стряпня, но все лучше, чем с пустыми кишками доски давить. А утопец наш, из камеры вышел и тише воды, ниже травы сделался. Шел медленно, ногу за ногу цеплял. Ну, дак, по лестницам вверх, с тюремной поперды не больно разгонишься.
  − И вас шестеро сопровождало его на дознание к бейлифу? Почему не десять? ‒ потребовал омоньер отчета по кажущейся мелочи. Вполне допустимо придраться желал и правёж устроить.
  − Десятеро когда арестант со Дна. С нижнего этажа стало быть, ‒ пересказал Кирби заведенный в Брюхе порядок. ‒ А утопец с предпоследнего. Не особо опасный. По уложению полагается в сопровождение шестеро. Шестеро и наличествовало.
  − Вывели из камеры и...
  − Поднялись дальним коридором. В ближнем ремонт. Не пройти. Затем во двор. Когда мимо колодца проходили, арестант возьми и сигани. Только вода булькнула.
  − И никто не помешал? ‒ подозрительно омоньеру попустительство охраны не пресечь нарушение. Вшестером за одним не уследили.
  − Кабы знатьё, ему на такое решиться! Да и ловок, курва! ‒ возмущен гвил поступком сидельца. Отдувайся теперь перед Вороньем за паскудство.
  − Твое мнение? Ради чего арестанту неискупимый грех принимать? Самоубийц запрещено отпевать и хоронить на освещенной земле, ‒ крючкотворствовал омоньер, выудить ценные сведенья. Охрана горазда подмечать странности и несуразности. Развлечений нет, вот и пялятся во все стороны. И наблюдениями своими охотно делятся, коли ручку позолотишь или прижмешь, как следует. ‒ Вариант о нашем приезде уже звучал.
  − Еретик! − не раздумывая обвинил Кирби. Не все же ему выкручиваться. - Вероотступник проклятый! Не зря в каземате одиночно сидел.
  Сказанное гвилом дурь совершенная, не понятно на кого рассчитанная. Вернее понятно. Перестроить, перехилить разговор на другую, более безопасную тему. Отступников веры в Брюхе не держали. Попы сами с ними разбирались. Со знанием тонкостей людской души и анатомии человеческого тела. Прежде чем отправить на костер. Покаяния, самые искренние и сердечные, никого из инквизитория Великого Викария не удовлетворяли. Один раз ереси поддался, на веки пропал. Зачем такому жить? Потому умрет, других от греха отвадить.
  − Подытожим, ‒ не поддался Солано глупости гвила, удариться в теологию. ‒ Я говорю, а ты либо подтверждаешь, либо опровергаешь меня.
  Кирби согласился. Попробуй не согласись! Стул по-прежнему вакантен для несогласных. А человек за стеной более не кричал. Отмучился, прости Господи!
  Глянул зачем-то на Локли. У того взгляд палача, взявшегося за работу скомороха. Сколько бы не старался, весело не будет никому, а вот лихо придется.
  Гвил облизнул сухие губы.
  − Спрашивайте, мейстер омоньер....
  Храмовник с минуту буравил Кирби взглядом, обдумывая прибегнуть к помощи пытаря. Локли словно мысль его перехватил.
  − Мэтр Гугс освободился.
  Кирби непроизвольно вытянулся во фронт, изобразить рвение и готовность всемерно способствовать установлению истины.
  − Вас отправили отвести арестанта на допрос к королевскому бейлифу..., − начал Солано блиц-допрос. От палача отказался. Сам управится или фра Лукко подключит. Вот бы удивился гвил, в отлучении Локли ломать кости и сдирать кожу.
  − Так точно, мейстер! ‒ подтянулся вверх Кирби, показать выправку.
  − Вы пришли. Двое у дверей снаружи...
  − Хоппер и Вюлль, мейстер!
  − Двое у дверей внутри...
  − Я и Хольт, мейстер!
  − Давай покороче, без фамильярностей, − настоятельно попросили гвила. - И не так громко. В ушах звенит.
  ‒ Понял, мейстер, ‒ неохотно согласился ответчик. Мало слов, больше вопросов.
  − Двое возятся с арестантом, ‒ продолжал омоньер.
  − Винтенар Коул и Марек, − по-парадному отчеканил Кирби.
  − Как содержали?
  − Ноги в колодках. Поясными цепями к стене.
  ‒ На растяжку?
  ‒ Никак нет! Бегунок на шесть шагов. До стола, до лежака и параши.
  − Слышал, что арестант говорил винтенару Коулу?
  − Так точно! Обозвал нас крысами.... облезлыми крысами.
  − И только? ‒ из опыта Солано знал, в подобных случаях арестантов не заткнуть. Страх словесными помоями выплескивают. Потому как с дыбой и плахой никто не рвется свидеться.
  − И сосками, − не скрывал Кирби. За такие речи кишки выпускают, легко и не раздумывая. А говоруну и по роже как следует не приварили. Один раз только. В челюсть, прикус поправить.
  − И вы его...., − Локли жестом показал процедуру совокупления. Левая ладонь неплотный сжатый кулак. Правой сверху ‒ хлоп! Звук ‒ тугую пробку из бутылки вышибли. ‒ В круговую. На шестерых.
  − Нет! ‒ отказался гвил. За такое прямая дорога на костер!!! Муди клещами вырвут, уд выстригут и голым погонят на Сушильни. Попятился бы к дверям от позорных обвинений подальше, фра Лукко за спиной.
  − ??? ‒ не верит храмовник честному служаке. Любопытство многим мозги свернуло. Запретный плод... и все такое....
  − Нет! ‒ упирался гвил.
  − В колодках он беззащитней младенца! ‒ подбивал Локли сознаться. Чисто лис вокруг курятника крутился, простофилю добыть. ‒ И как? Его жопа такая же сраная, как у знакомой шлюшки по-соседству?
  − Нееееет! - выдержал Кирби не сознаться. Ведь грешен, грешен. Не с этим, не с утопцом. Не в этот случай! Но было!
  "Все Марек! Все он! Паскуда рыбная!" ‒ заочно взвалили вину на сослуживца. Дознаются... В мотне холодно, а в горле жарко сделалось.
  − Не надо кричать, − ласково заткнули Кирби. - Рано пока... Вообще-то церковь не поощряет пыток... Но мы не церковь. Мы Орден Святого Храмна. Понимаешь о чем я? Нам простятся и выдернутые ногти, и вывернутые руки, и разбитые суставы. И ослепление и оскопление, ‒ поделились тайным, сделать сопричастным к ней. ‒ Скажу тебе честно, цена на истину (большой палец направлен в пыточный инструментарий) неоправданно выше, чем она, истина эта самая, того стоит.
  − Нет! - отчаянно упирался Кирби. Громкими словами выбивал из головы трусливую мыслишку сознаться. Бывает такое, ломаются люди на ерунде. Плетей не попробовали, кости целы, шкура не палёна, ливер не отбит, а выворачиваются наизнанку. Было, не было, весь мусор на себя!
  − Гвил..., − Солано нахмурился, припоминая нужную фамилию, − ...Хольт давно у вас?
  − Месяц, ‒ выпалил Кирби. Говорить о других много легче и душе и совести.
  − Приятельствуете? ‒ взгляд омоньера прострелил к фра Лукко, подтвердить или отрицать сказанное гвилом.
  − Не особенно.
  − Почему? ‒ закономерен вопрос.
  ‒ Как тут сказать, мейстер...
  − Против спарсов не стоял, от ульфхеднаров* не бегал, ‒ вспомнил Солано поговорку рагаманских наемников.
  − Так и есть, ‒ согласен с омоньером гвил. Не довелось сослуживцу настоящего лиха хлебнуть. В столицах, в гарнизоне отсиживался. С площадей и улиц пыль сбивал, с мерлонов поплевывал.
  ‒ А сам?
  − Гесит* шестой линии* второй роты, третьей королевской батальи, ‒ не особо доволен своей военной карьерой Кирби. Великих побед не стяжал, обеспечить трофеями сытую старость. В Брюхе дослуживает ветеранский пенсион, крохами добирает на сытый кусок.
  − Мессира Дьюса?
  − Мессира Тидда, ‒ поправил бывший гесит имя героического ордфрума*.
  − Ммм! Cu Roi (Пес Войны)! ‒ выказал Локли умение в наречии Кайонаодха.
  − Он самый! Пять походов вместе! ‒ похвалился Кирби. За похвальбой ничего, только нудящая память о обильно пролитой воинской крови. Не зря ведь Тидда псом величают. Взалкал.... Побед. Или денег. Или и того и другого, брать нахрапом неприступные стены. Покойники по самые машикули лежали.
  − Хольт подтвердит сказанное тобой по сегодняшнему случаю? ‒ сделал Солано поворот, продолжить расследование с добровольным утоплением.
  − Не поручусь за искренность гвила Хольта, мейстер, но говорю правду. Винтенар Коул только и сказал арестованному, отведет не к бейлифу, а к Воронью, − повторил Кирби ругательное прозвище храмовников.
  − И вы обман поддержали?
  Вопрос не пустяшный. О круговой поруке, со всеми вытекающими и отягчающими.
  − Служба она, мейстер омоньер, навродя тяжелого сундука. Один не унесешь. Надсадишься, ежели от остальных на особицу держишься, − неожиданно рассудителен и по житейски мудр гвил.
  Дружбы не упомянул, о чести не заикнулся, долг не приплел. Соображает.
  Допрос длился еще с полчаса, после чего многострадального, разящего потом и мочой, Кирби, отпустили, намекнув никуда не пропадать. Ни со службы, ни из дома.
  − Почему ты выбрал именно его, а не винтенара? - полюбопытствовал Локли у омоньера.
  − На улитку похож, ‒ с брезгливостью говорил Солано о гвиле. ‒ Снаружи твердая раковина, а внутри... мягкотел. Стержня нет. Характера. Такой хорош в группе, зажатый чужими плечами. Сам слышал - гесит шестой шеренги. Даже не лучшие из худших. На него и давить не надо. По лицу читается. Все ждал, когда расплачется или обоссытся.
  − Не обоссался же, ‒ смешно Локли. Ему гвил где-то симпатичен. Держался до последнего. Приверал местами, но держался. ‒ Подтек малость, а так ничего, не раскис.
  Омоньера не переубедить. Не стоит и пробовать. Боишься грешить, живи праведно. Боишься отвечать за грехи, кайся и не греши.
  На минуту в помещение воцарилась тишина. Люди будто выжидали, пока в фенестре погаснет солнце, говорить свободно.
  − С душком история, − выразил Локли общее впечатление. − Странная попытка весса* Свена покончить с собой.
  ‒ Обусловленная нежеланием встречаться с Вороньем, ‒ напомнил Солано важную подробность. Прозвище ему нравилось, а вот сама птица нисколько. Мудрый не выберет облачиться в черный цвет.
  − Не связан ли он с Ингид? Мелькал некоторое время среди близких к ней людей, ‒ поделился фра Лукко толикой знаний о свите королевской невестки-отравительницы.
  ‒ Помелькал и что? ‒ потребовалась омоньеру развернутая информация. В свиту без протекции не пристроишься и без веских причин не покинешь. При дворе быть чьим-то или с кем-то, уже урвать кусочек личного счастья. Ну или достатка. − Ингид представлен?
  ‒ Нет.
  Дальше и говорить не о чем. Мало кто верил в прямую причастность королевской невестки к убийству мужа. Отравление, как и соитие, действо тайное и личное. То, как его проделала Ингид... за рамками удачливости и везения. Но сколько не бились извлечь "корень зла" поступка, не продвинулись в том ни на пол-шага. Вина Ингид показательно признана. Безвариантность выбешивала храмовников. Умные люди плохо переносят дур, а тут за дело взялась именно дура и у нее получилось!
  "Или умело подчистили за собой," ‒ подозревал Солано. Интуиция вопила о том. Но нужных доказательств не добавляла. Клубок интриги не распутывался, несмотря на все старания бейлифа, самого короля и Ордена.
  ‒ С Ингид тупик, ‒ трезво оценил Локли выдвинуть Свену обвинения сопричастности к отравлению.
  ‒ Железо приложить? ‒ свое виденье у фра Лукко отсутствию сведений и их получению.
  − Допрос у бейлифа ничем особенным Свену не грозил, − вернулся Солано к рассказу гвила. Всплывала более насущная тема тратить время. - Вокх не из тех, кто способен добраться до сути, а само участие Свена в мятеже, лишь следование оммажа и фуа* тану Фоссу. Кого следовало король вздернул, кого не следовало тоже, остались крохи. К тому же, засудить выходца с приграничья, надо умудриться. И то, при условии изъявления монаршей воли. Сие не высказано. Максимум высылка в родной септ, коровам хвосты крутить.
  ‒ Что он вообще в Брюхе так долго делал? Вполне, мог внести залог. Или поменяться местами с младшей родней, собрать откупные. Вариантов предостаточно, не куковать здесь лишний день, ‒ перечислил Локли основные способы нивелировать наказание за слепое следование вассальной присяге. ‒ Однако он занозил задницу о тюремную шконку. Прятался?
  ‒ От кого? ‒ сразу уперся вопрос в личности. Ну и причины, конечно.
  ‒ Выходит от нас. Стоило заикнуться и Эрд..., ‒ Локли глянул на монаха. Верно с именем?
  Фра Лукко кивнул в подтверждение. Верно.
  ‒ ...Свен испугался. Чего? Он не мог не знать, мы ведем дела личных преступлений против короны. Личных! Даже причастность к хищениям из казны не сделает его нашим клиентом. Что же за ним такое? Прятаться в каталажке и кидаться в колодец при малейшем намеке на наше разбирательство?
  − Жеребчик из спален мистресс Медани? ‒ подана идея фра Лукко. Сейчас любое, даже самое невероятное предположение могло способствовать верному ходу мыслей. Позволить из крохотной искры догадки разгореться пожару истины.
  − Беден. Для её любовника непростительный изъян, − обосновано отмел Солано амурную линию. − Ей важен объем мошны, но не мошонки.
  ‒ Тем более была занята. Доила казну руками Амюса.
  − Не от безделья же удумал топиться? ‒ честно не видит ответа фра Лукко.
  ‒ И подвиги, и глупости совершают мотивировано. И какова мотивация самоубийства у весса Свена? ‒ обратился Солано более к себе, чем к присутствующим с ним в каземате.
  − Совершил нечто предосудительное, ‒ потряс четками фра.
  ‒ Касающееся короны, ‒ подправил Локли.
  Череда обменов вопрошающих взглядов. Что именно натворил весс, испугаться разбирательств с Орденом?
  − А если только планировал? ‒ и догадка и наводка от Лукко.
  − Не реализованные замыслы очень трудно доказуемы, ‒ напомнил Солано о невозможности читать людские мысли и мечтания.
  ‒ С доказательствами можно постараться, ‒ вызвался фра провести соответствующую работу с несостоявшимся утопленником. ‒ Не плохо бы иметь какой никакой ориентир, не попасть впросак.
  − Допустим, повод имелся. Почему именно колодец? - доискивался Солано причины поступка арестанта. − Всегда есть шанс на спасение. Почему не Серная Башня? Там отличный переход. Почти двадцать ярдов высоты над мостовой. Гарантированная смерть.
  − По видимому в башне Свен никогда не был, узнать такую подробность и своим знанием при необходимости воспользоваться, ‒ рассуждал Локли о странном поступке незадачливого самоубийцы.
  Не очень убедительно, но вероятно.
  ‒ Ни разу не водили к Вокху на допрос? ‒ удивился Солано пренебрежительности бейлифа к своим обязанностям.
  ‒ Бейлиф принимал в Караульной. В Серную переехал неделю назад, ‒ поставил фра в известность храмовников.
  − Вокха Свен не опасался. Забеспокоился лишь услышав, ведут к нам, − цеплялся до каждой мелочи Солано и настоятельно требовал от подчиненных того же. Мелочи что песок в песочных часах. Из мелких крупиц насыплется заметная горка. − Последствия беспокойства вылились в не удавшуюся попытку свести счеты с жизнью. И предпочел не пики бдительной стражи, пустившись в бега, не прыжок с высоты, не удар головой о стену, а тюремный колодец.
  ‒ Шаг отчаяния?
  ‒ Отчаяние подвигает на незамедлительную деятельность, а Свен выжидал целых двадцать минут, ‒ указал Солано на тонкость поступка пленника. ‒ От камеры до колодца. Предостаточно времени обдумать последствия и выбрать вариант свести счеты с жизнью.
  − Предлагаешь взяться за сидельца? ‒ видел Локли заинтересованность омоньера докопаться до истины. Не оставлять неясностей. Довести разбор до логического завершения.
  − Предлагаю. Займись, пока не вернусь. Мне наказано срочно отбыть в Чедвиг, − объявил Солано свой скорый отъезд.
  Локли пожал плечами - как скажешь, но полюбопытствовал.
  − Что на этот раз?
  − У короля приватный разговор с наследниками, ‒ как всегда сказана часть правды. Самая крохотная часть. Никчемная. Не способная принести пользу, тому, кто не ведает истины целиком.
  ‒ Добрался до главного, ‒ готов язвить Локли над мешкавшим правосудием.
  Мышиная возня устроенная Гильфом, у многих вызывала снисходительную улыбку. Как отца его с натяжкой, но понимали. Как короля ‒ ни на мизинец.
  − Начни с Коула, ‒ закрыл омоньер тему своего отъезда.
  − Хорошо, − принял обязательства Локли без всякой веселости и надлежащего энтузиазма. − Полезно пообщаться с человеком, выдержавшим пять лет на границе с горцами Майгара.
  ‒ Обрати внимание на Марека, ‒ пожелал Солано от подчиненного. ‒ Послать винтенара попахивает панибратством или соучастием в предосудительных деяниях. Что-то там есть, между ними. Не может не быть.
  − Никого не забуду, ‒ пообещал Локли, успокоить омоньера. Иначе наговорит, десятерым исполнять хватит.
  − Фра! ‒ обратился Солано к монаху. ‒ Спусти Свена к Крысоеду, под наблюдение. Лишний волос не должен упасть с головы весса, пока не узнаем подоплеки, зачем ему нырять в колодец. И сам ли он туда нырнул.
  − Будет исполнено, брат омоньер.
  ‒ Скажи Вокху, мы сейчас к нему поднимемся, ‒ отпустил Солано фра. Дальнейшее Лукко нисколько не касалось.
  Монах бесшумно выскользнул за дверь, оставив храмовников с глазу на глаз.
  − Когда вернешься? - позволил себе Локли не корректность. Нет у него ни прав, ни полномочий спрашивать подобное. А дружба?.. Дружба с омоньером из разряда невозможного, а случись таковая, никаких вопросов не предполагала бы. Солано не любил когда суются в его дела. Ни важно кто. Недруг, приятель или духовник. К последнему он вообще относился предвзято. Откровенность во спасение души лежит совсем в иной плоскости от земных обязанностей человека.
  − Я еще не уезжал, скоро соскучиться по мне.
  − Наши считают, Ингид примет постриг, ‒ проинформировал Локли омоньера о беспокойстве приора и пробста. Оба хотели видеть отравительницу на костре. ‒ Лэйт Кэрэн хлопочет за мать перед Гильфом.
  − Король не дрогнет уступить. Насядут, всплывут занятия Ингид черной волшбой. Жир рыжеволосого мертвеца для приготовления яда, равно опасен и для жертвы и для изготовителя отравы. Если поискать, без труда отыщется масса причин передать её Викарию.
  ‒ Подмазывается выпросить у Юэна развод? ‒ озвучил Локли самый горячий столичный слух.
  ‒ В ближайшее время исключено. Разрыв с Лисбет обернется для Гильфа бОльшими проблемами, чем мятеж в Кайона, ‒ отказал Солано в подобном развитии событий. ‒ Когда нибудь, но не в обозримом будущем.
  ‒ Аерн?
  ‒ Не только.
  ‒ У короля достаточно бастардов поменять любого. Он их строгает ловчее, чем крол крольчат! Среди них найдутся и посмышленей помета Безумной, ‒ усмехнулся Локли. ‒ Нарожала ‒ в детстве следовало утопить.
  Солано припомнилась история своего подчиненного. Тому не досталось от отца ничего, хотя законный наследник, мягко сказать, умственными и физическими способностями не блистал. Вследствие алкогольной аменции.
  ‒ Бастарды плохо приживаются на троне, ‒ сдержанно пояснил омоньер.
  Локли с ним не согласен, но прекрасно понимал, несогласие было и останется его собственным. И не более. Будь он сто... тысячу раз прав, Гильф плохо гнется, пересматривать принятые им решения. Хорошее качество, когда в доме все хорошо.
  В миру вечер. В пыточной сделалось слишком темно. Омоньер и Локли направились к выходу.
  − Амюсу опять прислали цветы. Второй букет за два месяца. По двенадцать фарозских роз, − нисколько не завидно Локли. Розы стоили умопомрачительно дорого и выглядели подстать цене. УМОПОМРАЧИТЕЛЬНО.
  − Цветы? - Солано запамятовал, говорилось ли ему о первом случае подношения. Так и не вспомнил, потому буркнул невразумительное. - Ему теперь только и остается любоваться цветами и наслаждаться красотой.
  Почему двенадцать и исключительно роз, омоньер походя плохо пошутил.
  "Всякому вору своя примета."
  Своей шутке не придал особого значения. Может и напрасно.
  − Наведаешься в Бринмор? ‒ спросили Солано заведомо предполагая отказ. ‒ Пробст Улль на пару с приором Тейчем исходят желчью. Ты дважды пропустил обряд Смирения.
  Сколь не заберись вверх и над омоньером имеется власть. Не та и не тех, кого Солано хотелось и, хотелось ли вообще, терпеть над собой.
  − Если им нечем себя занять, пусть исходят. Хоть говном, ‒ ругнулся омоньер, не удержавшись в рамках эмоций.
  Чтобы сказал Кирби, теперь увидев лицо храмовника? Неподдающаяся контролю злая ярость и желание грызть и рвать глотки.
  − Так что им передать? Если вдруг спросят? ‒ не отставал Локли, явно намекая, спросят обязательно и не единожды, надоесть.
  − Объяснюсь при возвращении, ‒ отговорился Солано. Подчиниться следовало бы, но общение с Тейчем и особенно с Уллем отложены на потом. Слишком много важных дел. Запланированных и внеочередных.
  ‒ Заготовить списки, что именно захотят от тебя услышать в приватной беседе? - язвит Локли, давая понять омоньеру на бессердечность обрекать подчиненного замещать его на время отсутствия.
  − Их интерес мне ведом, ‒ безразлично Солано и будущая встреча и участь брата храмовника.
  − Ты в этом уверен? ‒ теперь не понять чего в Локли больше, язвительности или ехидства.
  − Быть уверенным, надо обладать прозорливостью несколько большей, чем доступно любому из смертных. Но предположу, я не ошибаюсь в своих догадках, чего от меня потребуют при встречи.
  Хорошо не видит лица Локли. Сразу бы сообразил. Ошибается. Еще как.
  
  3. Северо-запад Мальгара. Храм Предков*.
  Пельин знал приглашенных достаточно долго. Много солнц и лун. О каждом мог поведать немало подробностей. В любой другой день их не зазвать и не усадить за общий стол. Ни в праздник, ни на тризну. Не заставить разделить угощение и питье, радость и горе. И лишь четыре раза в год, приходя сюда, они усмиряют взаимные неприязни и старые обиды, загоняют в глубины ума и сердца зависть и презрение.
  Дунга, бесхитростный и простоватый. Таких хорошо иметь врагами, но не друзьями. Не украсть, не покараулить. Чревоугодник. Ест, не наестся. Еду будто в пропасть бездонную бросает. Метет без разбору сладкое, горькое, жирное, пряное. Охоч до дармового и чужого. За жадность учен. Нос свернут, двух пальцев нет.
  Кике, вечно дерганый и нервный. Хорек и хорек. Что плохо лежит − утянет, а придется солоно сбежит. Слова не держит, за слово не отвечает. На лесть падок и льстить сладок.
  Нанки. Шея длинная, стать бабья. И голосок переспевшей молодухи, томный. Мастак договариваться, мастак договоры переиначивать и выворачивать к личной пользе.
  Масо. Грузный, грубый, шумный, пустой, что сушеная тыква-гуада. Трус каких мало, похабник каких поискать. Перепьет пятерых, в драке и одного не одолеет.
  Неру − изворотливый лис. О нем надо помнить все время. Спишь или молишься, бодрствуешь или пируешь. И не обманываться его отсутствием. Он рядом, с боку, за спиной, в твоей тени, везде. Наблюдательный и хладнокровный. Забудешься, упустишь на миг из виду, потом пожалеешь, да поздно.
  Кэтро. За глаза дразнят Уткой. Хром, потому ходит вперевалку. Беззастенчивый обманщик и хитрец. Обведет вокруг пальца любого. Даже Небесную Чету*! Нынче осунулся и бледен. Уж не молодая ли жена причина недомогания?
  Не торопливо, не уронить достоинства, приглашенные вкушают сочное мясо ибекса, потягивают крепкую брагу-мудай, переговариваются с ленцой и не выказывают нетерпения. Не лица, но личины. Не слова, но яд лицемерия. Не радость встречи, но пытка ожиданием. Не родство крови, веры и языка, но удачливость подмять, подчинить и тем возвыситься. Таковы гости Пельина. Было ли когда-то иначе и были ли люди иными? Старики (а сам он кто?) уверяют − было. И время, и люди, и жизнь между людьми....
   Недельный пост, длинные молитвы, ночные и дневные бдения у Небесного Очага, дались Пельину трудно. Все же, сколь не храбрись, не молод. Прожитое выстудило не плоть - душу. И не хочется ничего кроме покоя. Ничего. Ни жареного ибекса, ни браги-мудай, ни даже женщины. Только покоя и огня, у которого увы! уже не согреться и остается наблюдать горение высушенных особых трав и прутиков священного бойгэ, коричного дерева. Вдыхать чудесный запах, пронизывающий весь мир своей благодатью и с осторожностью ворошить былое. Как угли в очаге. Не обжечься.
  Обычай предков требовал до оглашения Предсказаний не прикасаться к питью и еде. Но глоток хмельной браги пришелся бы очень и очень кстати. Не утолить жажду. Свободней поведать правду. Сказать её, надобно мужество большее, чем мужество воина, встретившего свою погибель. Воину допустимо отступить, не грешно убежать. Ему обреченно поведать послание Небес.
  "Чего ради?" ‒ липнут черной смолой к сердцу сомнения.
  Жизнь показала, правда о будущем людям потребна меньше всего. Им более необходима крыша над головой. Поле, лес и река кормиться. Условия родить и вырастить детей. Для чего им правда? Убедиться мир шаток и зол, подобно пропащему выпивохе? Убедятся, легче станет?
  Не нужна правда и его гостям. Пельин в том уверен. Им и без нее хорошо. Тепло, сытно, и не каплет на голову. А кому тогда? Получается ему одному?
  В полночь большой луны, сорок одна кость с тридцатью шестью рунами Судеб и пятью рунами Пустоты, брошены в пепел священного бойгэ. Сизое облачко долго оседало, открыть ему Небесную Весть....
  О том, что открылось, пожалел тысячу раз и много думал, решая, как поступать с известием. Долг приказывал передать без утайки. Опыт сомневался в полезности посторонним подобного знания. Колючая совесть непонятно молчала, не принимая ничью сторону. Получается, на его плечи ответственность взвалена. Выдержит? Он ‒ выдержит! Выдержат ли остальные?
  Пельин стойко выжидал отпущенное пиру время, остро чувствуя возрастающую усталость. Но и она не могла унять, притупить, нивелировать пугающую обреченность скорого времени. Трудные времена, трудные решения их пережить. Кто возьмется? Поддержит? Поможет? Нет таких. Не будет. В пору брюзжать об одиночестве. Не замысловатый трюк спрятать собственный страх думать, решать, действовать.
  "Я стар... Чего мне бояться?" ‒ иронизировал Пельин прекрасно сознавая ‒ есть чего. И причина страха не так далеко. Рядом. Уже здесь. Не за порогом. Подле.
  Мерная щепь выгорела до половины. Пора.... Требуя внимания, мачи*, костяной палочкой, ударил в большой гонг. В полированном зеркале металла зарябило уменьшенное отражение Пельина. Иссушенное временем и невзгодами тело. Краски татуировок потускнели, шрамы (гордость мужчины) полученные в боях и в ритуальных испытаниях, потерялись на желтушной коже. Лысый шишковатый череп покрыт старческими пигментными пятнами. С левой стороны, вместо уха, белесый бугристый рубец.
  Мачи, переждав затихающий звук, заговорил.
  - Для каждого, однажды, земной путь завершится. Достигнет ли человек почтенного возраста или будет ему час от роду, возвысится ли в деяниях своих или проведет дни в рабском ошейнике, жизнь его пресечется и душа, покинув более ненадобную телесную оболочку, отправится в Великое Путешествие по Млечному Пути к Арке Судеб.
  Пельин подождал. Пусть одолеют недопитый глоток. Не поперхнуться, проглотят последний кусок. Обратятся в слух, впитать своими крохотными птичьими мозгами смысл им сказанного.
  − Всех нас без исключения ждет воздаяние за малое и большое, за свершенное и по малодушию оставленное. Там, за Аркой, Великий Анту-Солнце решит, даровать ли человеку новую жизнь или же препоручит воле Нуке-Луне томить грешника ожиданием, и лишь спустя века и тысячелетия, вернуть в мир, падающей звездой Черуве. Будут и такие, кого навсегда отправят к Уэкуфе. Растворят в вечной черноте Ам-Утран ‒ стране мертвых, в бездне зева кладбища душ Олтун.
  Перевести дух и продолжить.... Пельин сдержался не глотнуть браги. Поддаться малой слабости, не устоять перед Великим Искушением. Он должен проявить стойкость. Не зная помыслов Небес, не принять мудрых решений, не начать верных дел.
  - Кратко Слово, - Пельин взял паузу повторно стукнуть в гонг. Легонько, обозначить переданное ему. - Из чертогов Ам-Утран и глубин Олтуна, через Арку Судеб, Алуэ* вернулся в мир живых.
  Боги умеют удивлять смертных, не объясняя зачем. Грешат краткостью, не балуют многословием. Не привносят ясности и определенности, но подпускают туману усилить сумбур. Таковы свои Вседержители, но и чужие не лучше, искать у них ответов, на большие и малые почему и зачем.
  В храме замер воздух, замерли люди, замер свет. Жиденькие дымки благовоний причудливыми завитками повисли в тишине и пустоте огромного зала. Расписанный золотом свод осязаемо тяжел, крепкие колонны и нервюры столь же осязаемо хрупки и ненадежны, удержать тяжесть, не обрушить её.
  С лиц гостей линяет сытость и довольство. Птичьих мозгов хватило осознать услышанное.
  − Только это поведали Анту и Нуке? - осмелился первым спросить Кэтро. В его землях нашли красные камни, прибыльно торговать с людьми равнины. Он уже примерялся оярмить всех майгар. Нынешняя весть ‒ крест на его планах.
  − Да, − при всем желании короче не ответить. Безгласно кивнуть ‒ святотатствовать. Начало сущему положило Слово. Оно же скорбно завершит его.
  − И что же делать?
  Хороший вопрос. Знать бы на него столь же хороший ответ.
  "Не для этого ли собрались?" ‒ выразительно смотрит мачи на своих притихших гостей. Большинству из них, молчание венец достоинств и благо остальным. Но не теперь.
  − Зачем Алуэ прошел в Арку?
  У Пельина снова нет ответа. Нет мыслей озвучить. А те, что озвучиванию не подлежат, пребудут в немоте.
  − Говорят, представ перед Анту и Нуке, − плетет мачи нить иносказания, − дозволяется спросить о чем пожелаешь. Спроси их о том. Спроси Анту-Солнце, спроси Нуке-Луну, хватит смелости спроси Хозяина в Великой Темени. Открытое мне, я открыл собравшимся. Суметь распорядиться знаниями, назначено нам. Потому давайте определяться, как поступить.
  − Алуэ следует отыскать! − грозен Масо. Он убежденный сторонник решительных действий. Действиями и ограничится, не вложив в них капли разума. Хлопотное дело думать, возложит на других. Ответственность тоже.
  За Масо говорить пожелали все сразу. Страх тянет язык наружу. Не хитрая стратегия поделиться плохим с соседом, выговориться. Ноша на двоих вполовину легче. На семерых и не ноша вовсе. Лебяжья пушинка.
  Начался птичий базар. Кто кого перекричит. Спасает, сидят далеко друг от друга, устроить толкотню.
  ‒ Прогнать откуда пришел!
  Легко предлагать. Кому прогонять взяться?
  ‒ Мертвым не место среди живых!
  Человеку ли судить, где чье место? Своего-то порой не ведает, чужое указывать.
  ‒ Алуэ здесь не своей волей! ‒ проскользнуло в гомоне и шуме здравое соображение.
  Верно, ох верно! И это тревожит много больше, чем факт нахождения среди живых.
  ‒ Не важно чьей! ‒ огрызаются от страха и беспомощности. Жалкая потуга показать молочные зубы матерому хищнику. Сколько не задирай хвост, не рычи, не дыбь шерсть на загривке, не сверкай глазами, страшно делается только самому себе. И чем дольше фрондируешь, тем страшнее.
  ‒ Что значит не важно! ‒ не разделяют глупого отрицания.
  Важно! Еще как важно! Первооснова происходящему под звездами ‒ иерархия Неба и Земли.
  − Для начала необходимо разыскать Алуэ! - отверз уста Неру. Проняло и этого! Нашлись хитрее хитрого.
  − Можешь описать его? Как выглядит? Чем отмечен? И кем? - сомневается Дунга в успехе поисков. Он всегда сомневается. И ничего не принимает на веру. Сейчас его сомнения оформились в вопросы, на которые ответов скоро не получить и получить ли их вообще.
  − Не обретя плоти, Алуэ беспомощен, − рассуждает Кике в тон соседу. Кто бы с ним спорил? − А в мире людей возможно спрятаться только человеку!
  Оказывается он еще и безбожник?! Полезное наблюдение. В будущем, если оно наступит, чему масса препятствий, пригодится.
  ‒ Прячется ли он? ‒ новая порция сомнений. Очень верных. Зачем Алуэ прятаться? Покинуть Ам-Утран и играть в прятки? Скорее его роль искать. Приняв подобное допущение, замкнешь круг вопросов на ключевом. Что оставлено в мире живых, потребное мертвым? Или может, что будет привнесено? Тогда, чем грозит смертным привнесенное?
  − Почему собственно Алуэ прибывать в человеческом облике? - обращается ко всем длинношеий Нанки. Но смотрит на Пельина.
  − А какой смысл отличаться от нас? Привлечь внимание? Выдать себя? − рассудил хромоногий поперед хозяина. Не все мозги с бабой проспал. ‒ В истинном обличие порождение Ам-Утран легко узнаваем.
  ‒ Получается предупреждение Анту и Нуке бесполезно?! ‒ первый звонок подступающей паники. ‒ Людей в миру, что зерен на маисовом поле!
  "Может так оно и есть. И уже ничего ни от кого не зависит. Предопределено и сбудется, сколько не вертись", ‒ понятие фатализма неизвестно Пельину, но это он и есть. Плыть по течению проще, чем выгребать к берегу или бултыхаться вспять.
  Самое время вмешаться.
  − В образе человека ли, зверя ли..., − берет Пельин слово, говорить над всеми. − Само его присутствие среди живых, повод перестать спать спокойно. Будь по другому, по другому бы звучало и ниспосланное предсказание.
  Масо, в ожесточении, хватанул кулаком по колену. Что остается, когда не хватает слов. Еще меньше нужных мыслей, ими речь наполнить.
  − Его нужно отыскать, − повторяет Нанки предложение Неру. Он осторожен, в любой момент передать инициативу собеседникам. Не замараться о неудачу.
  Принято без возражений, ознаменовать полное согласие. Что делать отыскав Алуэ, остается вне обсуждения.
  − Мир слишком велик. Даже если кланы разойдутся на поиски до последнего воина, ‒ унылы слова Дунги. Он все еще не созрел действовать и ищет тому оправдание. ‒ Нас ничтожно мало, гоняться за песчинкой в пустыне.
  − Мир велик тому, кто лишен памяти предков, − собирает мачи внимание на себя. − Забыли? Где-то на равнине затаился Периман, первый среди слуг Уэкуфе!
  − Хочет разбудить? ‒ щурит глаз Масо. К войне он готов до мгновения войну начинать. Дальше ему потребуется не указующий перст, а поводырь, бессмысленно не топтаться на месте.
  − Возможно, ‒ продолжал начатую мысль Пельин. ‒ Возможно Алуэ здесь для этого. Или чего-то другого. Мы не знаем. Но предупреждены, не засидеться сложа руки за разговорами и брагой.
  ‒ Кроме Перимана есть еще Уальипэн в Большом Болоте. Карлик Сомпалуэ в Великом Озере. В Бесконечной Реке царствует Кэтро-намун. Коло-коло затеняет крылами Бескрайнюю Равнину. Кучивилу хранит Перевитый Бор. Их много. К кому из них Уэкуфе отправил своего посланника? ‒ подхватил мысль и дополнил Нанку.
  Снова тихо. В куцем хороводе слов вновь не прозвучало главного, как поступать, отыскав пришельца из Ам-Утран.
  "И не прозвучит," ‒ очевидно Пельину. ‒ "Сколько в болото не вылей меда и не кроши хмеля, мудай не выходит."
  − Отправим воинов и к озеру и к болоту и в другие места, перехватить Алуэ, - предложил Неру, вытягивая шею. С ним полностью согласны, но развить предложенное никто не осмеливается. Никто не жаждет стяжать славы и чести. Слава и честь для голодных, а здесь все сыты.
  − Он обхитрит воинов и они не найдут его, - предвосхищает Дунга плачевный исход поисков.
  Ему толково не возразить. С порождением Уэкуфе человеку не тягаться. Как тогда поступать смертным? Кто-то скажет, уповать на Высшее покровительство. Пельин полностью согласен, но согласие его иного оттенка. Когда боги меняют установленные ими же правила, не знак ли поменять самих богов? Мысль не блещет новизной, но беспредельно соблазнительна и вкусна, полна хороших ожиданий и предчувствий. Она пришла ниоткуда, из Великой Пустоты души, с осознанием беспомощности и невозможности повлиять на грядущие события. Но и оставаться безучастным не получится. Не дадут. Не позволят.
  "Под проливным дождем мокнут все, даже хитрые", ‒ утешает мудрость.
  Но разве нужда в утешениях? Кому обратить лик свой и слово, спасти выстраданное и выстроенное от рушения? Ответ не в рунах. В золе священного бойгэ. Прах к праху? Не для него. Последней битвы не выиграть, достаточно глянуть на присутствующих и обратиться к посланию Неба. Но ведь есть и другая сторона. Не проигравшая.
  Вслух, Пельином сказано ожидаемое всеми. Другого им ненадобно.
  − Вверимся заступничеству Небесной Четы.
  На лицах гостей неподдельно облегчение. С них не потребовали быть героями. Не предрекли сделаться мучениками.
  "Вот и посмотрим," ‒ окончателен выбор Пельина. Сомнения? Сомнения остались. Фантомной болью отжитого.
  По двойному не удару ‒ царапанью гонга, раб внес в зал кувшин и поставил на стол. Сосуд представлял собой составной пузатый многогранник с узким накладным горлом, закупоренный золотой пробкой.
  ‒ Что в нем? ‒ ожил Масо, любитель всяких дорогих штучек. Не столько впрок, но бахвальства ради.
  ‒ Возможно ответ на все наши вопросы.... На один из них, ‒ Пельин обвел гостей рукой, приглашая узнать секрет. Первым ожидаемо Масо. Тщеславие обгоняло любопытство. Любопытство поторапливало тщеславие.
  Схватился за горлышко, поднять. Накладка выдавила пробку, сосуд соскользнул, стукнулся об столешню и раскрылся цветком.
  Живая черная спираль змеи распрямилась в прыжке.
  ‒ Аааааа! ‒ заорал Масо, отбиваясь от стремительных укусов взъяренного гада. Человек не любит неволи, отчего же твари божьей покорно сносить пленение?
  На помощь пришел расторопный Нанку. Подхватил большое блюдо, сронил еду, рубанул ребром, рассекая тело аспида на двое.
  Сильный человек умирает долго. Нехотя расстается с жизнью. Всем своим существом противится неизбежному, не уйти за край, в Ам-Утран, до срока. Пусть он и определен богами, смертный старается выгадать, выцарапать, вырвать лишнюю минуту, мгновение, миг земного бытия.
  Масо умер удивительно быстро. Быстрее, чем перерубленная надвое змея. Половинки долго ворохались на столе, разбрасывая посуду и еду, опрокидывая кувшины и чашки.
  "Всегда был дрянью," ‒ нет жалости в Пельине к старому знакомцу.
  Гости притихли в ожидании пояснений. Смерть? В храме?
  ‒ Анту-солнце и Нуке-луна узнают наше решение. Вестник отбыл, ‒ последовала в общем-то обыкновенная отговорка.
  На удивление, проглотили. Не задав вопросов. Не меня и ладно. Согласие с самим собой достигается безо всякого напряжения и ломки.
  ‒ Когда насытитесь, вас проводят, ‒ произнес Пельин насторожено и нервно молчавшим гостям. ‒ Дорога покажется вам короткой, ‒ пообещали им, сдувая с ладони золу и пепел бойгэ.
  Мудро не предоставлять выбора, где он кажется необходимым. Раз он только кажется.
  Мачи ударил в гонг и закрыл глаза, отрешиться от света и звуков. Замкнуться в тесном мирке собственного разума. Показались ли напрасными предпринятые им усилия, или виделись напрасными те, что еще только предстояло предпринять? Было ли о чем ему беспокоиться? Не настолько, переменить свое решение. Не всех, а его. За которое предстоит отвечать не ему ‒ всем.
  Пельин просидел с закрытыми глазами до самого вечера. Он все слышал, но ни во что не вмешивался. Не требовалось.
  Ближе к закату рабыня осмелилась напомнить ему.
  − Мачи, солнце коснулось дальних пиков.
  Поднялся. Тяжко-то как! Словно все болячки и хвори разом вспомнили про него и кинулись терзать и мучить. Ныла спина, горели огнем суставы, судороги тянули мышцы, колотилось сердце, давило в висках и голова гудела гонгом.
  ˮНу-ну! Расквохтался,ˮ − пожурил он себя и, шаркая, побрел через пустой зал, на задний двор.
  Сопровождающий раб, расторопно открывал перед ним двери. Одни, вторые, не задерживаться и не ждать.
  ˮКак далеко,ˮ − сокрушался Пельин идти. Приступ несвойственной лености или нежелание заниматься обдуманным и намеченным? Честно? Он не хочет быть честным. Ни перед Небом, ни перед самим собой. Он перестал им быть, день назад, обдумывая расклад рун, вороша пепел и уголья бойгэ.
  За храмом, в ровных линиях песчаных дорожек, сад. Здесь приятно в жару и чудесно в дождь. Пахнет медоносами и закат подобен цвету дикой земляники. В самом конце сада, за зарослями можжевельника, прячется под нависшей скалой, загон. В нем безмолвными тенями мечутся свирепые псы-трегуа. Нерастраченная ярость требует выхода. Они жаждут охоты. На человека. К другой добычи не приучены. Другая кровь не всласть.
  В отгороженном участке, к косому кресту из жердей, накрепко привязан кожаными ремнями обнаженный мужчина. Под ним, в ногах, на короткую цепь посажена женщина. Нага, грязна и вонюча. Пельин вспомнил её имя. Лауэн. Зачем ему замарашка? Ему не зачем. Она важна распятому мужчине.
  Раб поймал быстрый взгляд мачи и низко, до собственных коленей, склонился.
  − Чиста, − заверили Пельина, имея ввиду нечто другое, нежели состояние страдающего тела.
  И мужчина, и женщина наказаны за прелюбодеяние. Нет, в кланах не страдали ханжеским целомудрием, но женщина изменила мужу, а мужчина взял её, зная о принадлежности другому. Нарушил священное право собственности. Теперь оба приговорены к мучительной казни. Их не кормили, но мужчине в избытке давали воду. Лауэн не доставалось и этого. Первая часть наказания, дождаться, когда измученная женщина утолит жажду мочой любовника. Раз она приняла его семя, примет и это. Пока женщина не сдавалась. Страдала, но упорствовала. Сдастся, достанется кобелю-трегуа. Не в качестве жертвы. Личной суки. И лишь потом её скормят злобным тварям. Любовник последует за женщиной, но не раньше, чем увидит последствия слабости своего духа.
  Пельин пытливо посмотрел на пленника. Мужчина ненавидел его и не скрывал своей ненависти. Ненавидел за себя, ненавидел за женщину. Ненавидел за сносимые унижения. И еще больше за страдания избранницы. Ненавидел за то, что не позволили жить, как он хотел. Опасное заблуждение. Жить, как хочешь, не дозволено и не дозволят никому. И свобода выбора только жалкая обманная видимость что-либо выбирать. Но Пельин слишком устал пускаться в назидательные пояснения, убеждать в свое правоте. Зачем? Когда его самый веский довод жмется к ногам пленника, ища защиты и помощи.
  − Мы лишь пожинаем плоды своих деяний. Так устроено и не зависит, нравится нам данное устроение или нет. Данность можно не принимать и не соглашаться с ней, но поможет ли неприятие и несогласие хоть сколько облегчить последствия? Ты мог взять в дом первую красавицу, вдовую молодицу, зрелую деву или злющую каргу, но выбрал чужую жену. Променял токикуру* на бабий подол. Ты ‒ вор, − Пельин говорил только с мужчиной. Разговаривать с женщиной... Бог не снизойдет до бесед с тлей. - Неважно кто из вас первым сделал шаг в пропасть. Но первый утянул за собой второго.
  Мужчина слушал, обращая голос старика в ненависть. Еще немного и она разорвет ему грудную клетку, столь сделается сильна.
  "Уподобься взгляд кинжалу, мне конец," ‒ наблюдал мачи буйство сильных чувств. Впрочем, может статься и он, Пельин, и этот влюбленный дурак, и его сука, и храм, и эти горы скоро обратятся в прах.
  − Слушай меня! - ожгли пленника словом. Мачи умел и пользовался своим мастерством по потребности. Сейчас она велика. - Говорят, раз в сто лет солнце темнеет. Великий Анту закрывает глаза на наши греховные деяния. Я не ровня ему и святотатство о том и говорить и думать, но забуду твой проступок. Вполне возможно за покровительство с меня взыщется, у Арки Судеб. Тем не менее, я освобожу тебя и освобожу её.
  Подал знак и раб незамедлительно кинулся выполнять приказ. Пельин строго указал − первой Лауэн!
  - Твоя женщина носит твое дитя, ‒ объявил он пленнику, взять над ним еще немного воли. ‒ Оно еще с рыбью икринку и не округлило живот, но растет, набирая сил жизни.
  Просчитано правильно, удивление мужчины искренне. Забыта ненависть, забыты страдания. Только бездна нежности к грязной вонючей суке.
  ˮВечно бабы тянут! Сглаза боятся? Или еще чего-нибудь напридумывают?ˮ - отвлекся Пельин, но продолжил.
  - Она будет ждать тебя здесь, а ты отправишься к заброшенным городам. В один из них. За Ледяным Зубом. Возьмешь серебра. Ни оружия, ни доспехи, ни украшения, ни иного не тронешь. Только серебро. Круглые монеты, называемые на Равнине деньгами и которые меняют на любой товар. Ты будешь чрезвычайно осторожен. Не говорю как мышь, но осторожней стократ. В руинах дремлет Великий Мор. Я не хочу, чтобы ты коснулся его, погиб сам или принес болезнь с собой. Опасайся Солнечных Призраков*. Встретишь, и память твоя станет памятью младенца.
  Речь оборвалась. Последняя пауза. Последняя возможность отказаться. Нечто подобное прыжку в пропасть. Стоя на краю еще возможно отступить. Шагнув, ничего не исправить.
  Мачи скользнул взглядом по ломаной линии гор. Сощурился на блеск льдистых пиков. Полюбовался розовым на искристо-белом. Почувствовал теплоту заката и запах снегов.
  - Раздобыв серебро, спустишься на равнину и будешь держаться левого берега Бесконечной Реки. Они называют его Киардха. Что значит черный. Камень Тысячи Дланей. Следы тех, кого не помнит само время. Другое прозвание и оно распространено больше, Лиа Фаль. Их короли получают благословение, касаясь черной поверхности. Мы же знаем камень как Спящего Перимана.
  Мужчина не выказал страха, а в глазах отразилась хищная готовность к битве. Не важен противник, важна сама схватка. Поставить на себя и выиграть. Свободу, женщину, жизнь с ней.
  Пельин призадумался. Предстояло сжато и внятно поставить задачу. Никаких иных трактовок и допущений, кроме им оговоренной последовательности действий и бездействий.
  − Прежде следует понять происходящее в долине Лиа Фаля. Не упустить мелочи. Не преувеличить пустого, не принизить значимого. Помнить, за событиями и деяниями стоят люди! Людей водят вожди. За их спинами советники и друиды.
  − Я убью любого.., − рвался в бой пленник.
  − Их может быть много. Пять... семь... десять... Потребен один. Мне сокрыто его обличие. Мне не доступны его помыслы, и я ничего не ведаю о его истинных целях. Он может гореть ярче огня, привлекая бабочек найти погибель. Или прячется в тень, раствориться в чужих судьбах и жизнях. Может быть победителем в битвах или незримо направлять к победе. Живет одиночкой или человеком окруженным свитой. Изгоем и любимцем. Героем и позором рода. Одним лишь он не будет никогда. Жалкой вошью на шкуре поганого пса. В этом я уверен.
  Мужчина кивнул. Понял ли, мачи не стал уточнять и выспрашивать. Понятней уже не сказать.
  ‒ Признав его, предложишь служение. Не от себя, ‒ бой взглядов проигран пленником вчистую. ‒ От имени всех Майгар.
  ‒ А если он откажется?
  ‒ Ты будешь настойчивым, ‒ Пельин пристально посмотрел на женщину. ‒ Более настойчив и красноречив, чем соблазняя чужую жену.
  ‒ А если....
  ‒ Я верю в тебя.
  Пленник покачал головой, сомневаясь в собственных способностях, провести успешные переговоры.
  ‒ Такая клятва потребует особого дара. Он спросит, ‒ не хитрость отказа, но верное и разумное замечание. На равнине не бывает королей без заложников, не отправляют к ним послов без богатых подношений.
  ‒ Конечно, ‒ согласился Пельин с мужчиной. ‒ Отдашь ему это.
  Подан знак и раб принес мешок. Тяжелая ноша съехала набок и из раскрытой горловины выкатилась голова Нанку. Изумленный взгляд, округлый безъязыкий рот, наполненный солью. Язык в последней службе мертвым ни к чему.
  Мужчина сдержано кивнул, окончательно соглашаясь исполнить поручение. Облегченного вздоха не последовало. Пока рано вытирать пот со лба.
  Закрыв лицо ладонями и раскачиваясь, Пельин запел. Монотонно и невнятно. Измененным пронзительным голосом.
  −...Вступая в чащу.... бойся... Клыки и когти... против тебя.... Водную ширь.... гадов сокрытых в ней... Взбираясь.... о тварях парящих... Но более.... зверя.... в обличье человека...
  Мужчина подался вперед, сколько позволяли путы, не пропустить ни слова наговора. Им провожали героев, встретить в битве последние времена Сущего Мира.
  Позади Пельина, за заснеженные пики, скоро падало солнце, а черные тени шустро накрывали обжитые майгарами долины.
  
  
  4. Шинок ,,Королевский шлюшельникˮ.
  
  От Абони, светлого города соборов и храмов, до Чедвига, королевской крепости, можно добраться тремя дорогами. Двумя точно! Чедвигский тракт для тех, кому не жалко ни себя, ни лошадок, ни груза, если таковой перевозят. Чего уж скрытничать, тракт место разбойное, лихим людом давно облюбованное и обжитое. Поговаривают, в своей лихости и наглости, тати не приемлют не только закона божьего и королевского, но и власти Соломенного Венца*. Плевать они хотели (и могли!) на всех!
  Нижним отпутком путешествовать и чище, и поспокойней, и шинков рассовано за каждым пнем два. Ехать против Чедвигского тракта втрое дольше, но комфортно, сыто и весело.
  Глинистым Руслом еще век назад ездить зареклись. Шел он от Абони через Перевитый Бор и люду на той дороженьке сгинула тьма-тьмущая! Сколько не пытались дознаться, куда народ подевался, кто извел, так и не дознались. То ли не старались, то ли купцы абоньские сунули кому следует мздицу немалую и дознание похерили. С торговцами из Бопамана абоньские испокон веков на ножах, а те на Русле интерес имели.
  Король, с великой свитой или с малой, в спешном деле или так, муди о седло потереть, всегда ехал от Абони Нижним отпутком, не преминуть остановиться в ,,Королевском шлюшельникеˮ. Повод для подобного выбора весьма курьезен. Однажды, заприметив владетельным оком заведение со столь вызывающим названием, рассерженный Гильф решил незамедлительно разобраться с наглецом. В те годы король многое делал сам, не передоверяя работу подданным и палачам. Рубил головы смутьянам, контролировал поступление налогов, порол собственных детишек, врачевал раны, сдирал кожу с предателей, не гнушался зубодерством и костоправством. Несчастных, попавших на плаху, на порку или на зубодерство, успокаивал, рука, мол, у меня легкая. Спорить с ним никто не отваживался, а то еще чего удумает, показать сноровку.
  Попрыгав через лужи, нацепляв на каблуки куриного помета и соломы, Гильф ввалился в тесный смрадный шинок, до потолка, битком набитый местными забулдыгами, бродячими музыкантами, музицирующими бродягами, дезертирами-фоссарами*, героями fir fer*, духаристыми бандитами, понтовым ворьем, шлюхами всех возрастов и комплекций, босяками в шелку и побирушками в заморском ряжье. Ввалился и опешил. Эдем разверзся...
  Краснолицый мужичонка, шел гусем, вскидывал колени, шлепал ладонями по лодыжкам босых ног. Нет-нет разводил руками, приглашая в круг зазноб. Зазнобы, с красными запитыми лицами и нечесаными патлами, ждали особого обхождения и доброй монеты, принять вызов. Кто-то поправлял кофты, не стеснять грудь. Кто-то расправлял подолы, что птицы перья. Кто-то болтал сапожком, закинув нога на ногу. Кто-то цедил пиво, примеряясь плеснуть в рожу за грубое обхождение.
  Музыканты старались попадать в такт притопов и шлепков из зала, и удивительное дело попадали, не похабить мелодию. Дударь, бубенщик и лютнист. Один пьяней другого, в условной градации хмельной нирваны.
  ‒ Хоть и могуча власть любви,
  Бездейственна она! ‒ затянул пьянчуга на удивление чистым голосом. Локотки растопырил... Прыг... Дрыг... Опа!.. и растопырил руки, объять необъятное.
  ‒ Коль дырка женщины в крови
  Иль задница грязна!
  Продолжение понравилось публике больше запева. Любовь не шуба, не согреет. Поддержать, кинули монету. Блеснув истертым боком, кругляш попал под ногу танцору, был подхвачены с полу, подброшен и пойман в поясной кошель.
  ‒ Мила со мною, нимфа, будь,
  Мне радость возврати..., ‒ расшаркивался талант перед особо толстой бабищей. Как говориться мяса на ней на голодную роту хватит, а манды на полных три!
  Достоинств и впрямь не перечесть. Щекаста, губаста, разворот плеч любому кузнецу завидовать. Грудь ‒ у хорошей коровы вымя меньше, а их две, томным вздохом всколыханные.
  ‒ ...Ты о подтирке не забудь,
  И губке - впереди!*
  Слушатели хохотали, товарки визжали, бабища скромничала, всем видом показывая, у нее-то с этим в порядке.
  Сделав круг, собрать деньжат, лихой танцор пел дальше, подкрадываясь с боку на мягких кисах.
  ‒ Была ты сукой драною,
  Такой осталась ты!
  Разорванною раною
  И чувства, и мечты!** ‒ и на колени бабе скок! В губы чччмоккк!
  ‒ Ах, ты отсосок! ‒ вскинулась избранница певуна. Наглым, безденежным посягательством возмущенная.
  Хлесткий удар скинул ухажера на пол. Второй не позволил подняться.
  ‒ Не поваляешь не поспишь! ‒ гоготали зрители, подчуясь зрелищем.
  Баба со зла вытряхнула певуна из штанов. Деньги тоже не побрезговала забрать.
  ‒ Теперь к ложке привязывай, ‒ советовали доброхоты, обозревая недостойное достоинство. Сморщенное и хилое.
  На короля ни одна душа внимания не обратила. Хера ли им король!? Пива закажет? Или зад покажет?
  Гильф с наслаждением голодного втянул носом будоражащий воздух, насыщенный флюидами порока. Помягчел гневным сердцем, умилился черствой душой....
  − Бля! Точь-в-точь, как у меня. Такой же срач!
  ...и заказал кролика. Вполне возможно хорошо приготовленную кошку. Умеючи и придерживаясь рецептуры − мммм! коронное блюдо стола! С хреном и горчицей ‒ бесподобно! К жаркОму королю подали пиво в кружке, со сползающей белой пеной по холодным бокам. Такую бадью, даже он не одолел с первого захода ‒ задохнулся.
  С той поры и кухня в шинке стала лучше и пиво не разбавляли, а хозяин, отмытый и постриженный, предусмотрительно завел дозорного, приглядывать за дорогой. Не прозевать дорогого гостечка. К приезду монарха лишние люди любезно со двора выпроваживались. Кто на сеновал, кто в лес, кто в ближайшую канаву. Глиняную посуду меняли на фарфоровую. Пол прометали полынным веником для запаху и от блох. Увы, увы, увы! Иногда улучшить, не сделать доброе дело. Исчезли колоритные босяки, вытягивавшие через ноздрю, без чиху, пинту портера и плевком гасившие свечу. Канула в лету достойная женщина Свегда, за вечер обслуживавшая винтенарство, по три, а то и по четыре члена на заход. Откочевали невесть куда балагуры-ваганты, затих задиристый стих и слог бесстыжих попевок. Запропастился несравненный вой Рупя, против которого лучший столичный рубака Дугэл Кетш, не держался и полминуты. Все сделалось обыденным и унылым. Утратило неповторимый колорит удали и молодечества. Растеряло всеобъемлющий пофигизм и всеохватный похуизм. Бесследно развеялся бодрящий дух безбашенного разгула и безоглядного греха, за что когда-то и глянулся Гильфу придорожный ,,шлюшельникˮ.
  Ныне король ковырял вилкой яичницу на сале. В этот раз от кролика (или кошки!) отказался. К пиву не притронулся. Лекарь (гореть ему в аду!) запретил. Видите ли раны могут воспалиться. Где связь? Пиво и раны?
  Напротив Гильфа устроился омоньер. Храмовник ничего не ел. Перед ним лишь кружка с холодной водой, а в ней отражение самого омоньера и чистого, мертвенной побелки, потолка.
  − Нынче, Солано, ты редкий гость во дворце. Делами загружен? Или отсутствуют хорошие новости, поведать их с чистой совестью своему королю?
  − Отсутствовали. Теперь есть, ‒ пропустил омоньер обязательную форму обращения.
  − Только теперь? ‒ усмехнулся Гильф, своевременности новостям объявиться. Усмешка получилась с горчинкой. Последнее время властитель Асгейрра налегал на вино и лишь уговорами лекаря остепенился и отказался от злоупотребления спиртным. И в молодости грешил чрезмерными возлияниями, а подавляя мятеж старшего сына вовсе перебирал. Усердствуя осунулся, обрюзг, растерял ненасытность жить и подчинять чужие жизни своей непреклонной воле. Раньше давил характером, теперь вешал без разбору, не внемля ни совести, ни закону.
  − Мы получили подтверждение, разыскиваемый манускрипт из Сарцаны в королевском именном архиве Ногра, ‒ мимика короля, чтобы она не выражала, омоньера не обеспокоила и не нервировала. С Гильфом они на "одном берегу" и значит равно заинтересованы в успехе.
  − Хорошо звучит. Для правды. А на самом деле? ‒ отложил король вилку. Соли и той пожалели, твари. Столкнул тарелку на пол, двинул сапогом, отпнул от себя. Сорвать злость придержал, вспомнил, на кухне крутился лекарь ‒ гореть ему в аду! Его нытьем нормальная жратва превратили в безвкусную дрянь.
  − Он там, ‒ не колеблется омоньер в ранее сказанном.
  ‒ Но как всегда, нечто мешает его заполучить, ‒ совсем нетрудно предвидеть королю. Обыденность жизни. Своеобразный обряд. Нужное просто не дается и в руки не падает. ‒ У нас, то миска мелкая, то ложка не серебряная, то говно жидковатое.
  ‒ Доступ в королевский архив ограничен, а кому разрешен, не входят в число наших друзей, − объяснил Солано объективные трудности в получении необходимого из чужих загашников. Не за пазуху лезть. Место укромней, догляд тщательней.
  ‒ И не одного прикормленного? ‒ не поверил Гильф омоньеру. По его мнению и убеждению, Орден Храмна способен втиснуться в любую дырку не намыленным и не намыливая.
  ‒ Наша рыбка мелка, столь широко разинуть пасть.
  − И послать некого?
  Послушать ответ, король сощурился на огонек свечи. Лекарь (гореть ему в аду!) говорит, полезно для зрения. У зануды целый свиток полезностей ежедневно отравлять ему жизнь.
  − Нам нужно получить манускрипт, а не перерезать неугодную глотку. Задачи разные.
  ‒ А если совместить, ‒ последовало заманчивое предложение омоньеру. Почти приказ.
  ‒ Мы думали о том, ‒ сознался Солано, из чего вытекало сложности в изъятии не малые.
  ‒ Они думали! И не хера не надумали! ‒ понесло Гильфа скандалить. В последнее время срывался часто. Жизнь рушится ‒ виновны все!
  ‒ Первое трудно выполнимо. Второе без первого теряет всякий смысл. И скорее вредно, чем сколь нибудь нам полезно.
  − За то полезно подсунуть Ногру девчонку моего покойного братца! Она еще с куклами спит! Доверишь ей кражу? ‒ разгонял злость Гильф. Злым он выглядел прежним, способным к расчетливости и шкурности. Каким и был до мятежа.
  − Орден не возложит на вашу племянницу такой ответственности.
  ‒ Как тогда?
  ‒ Приставим к лэйт Кэрэн доверенную особу, которая справится.
  ‒ А самостоятельно не справится? Ваша доверенная особа?
  ‒ Без лэйт Кэрэн её не пустят на порог королевского дворца. Архив рядом со спальней атлинга. Через дверь.
  ‒ То есть всех дел её туда загнать. В спальню?
  ‒ Не всех. Но добыть манускрипт будет главное.
  − Не слыхивал, чтобы в Ордене служили бабы. Или я ошибаюсь? Или чего-то не знаю о вашей Вороновой стае?
  − В исключительных случаях, мы прибегаем к помощи достойных мирян, − краток в пояснениях омоньер. Скажи вдвое меньше, все едино король не забудет навести справки. Сунется куда не приемлемо. Во многих знания не только многие печали. Даже для короля. Для короля особенно.
  ‒ И где подобрали? Неужто степнячку прикормили? ‒ не поверил сам себе Гильф. Двадцать лет войны со степью исключали какое-либо сотрудничество сторон. Перемирие достигалось не монаршим соизволением, а сезонностью. Ранней весной никто не воевал. Поздней осенью тоже.
  ‒ Зачем искать далеко и трудно? Столица большая. Голодных много, ‒ обошелся минимумом слов омоньер в пояснении.
  − На твоей совести... Что нам даст опись из Сарцаны? Как определите из груды барахла, вывезенного на трех больших флейтах, едва одолевших пролив при тихой погоде, нужный предмет. Ковчег, рака, филактерий, вурфкройц святого, диадема, корона? Что именно нужно от нас длиннорясым из-за проливов?
  − Для определения опись и потребна. Интересует не все изъятое в Галахаде, а только похищенное из храма Святого Кеннета. Вряд ли количество реликвий велико. От силы десяток. Пусть два десятка. Часть хранится у нас, часть однозначно попала в Дакс, часть в Ногре. Лучший вариант − спуститься в королевскую сокровищницу и взять искомое.
  − А если трофей переплавили в звонкую монету? Только подавление Хюлька уполовинило в сундуках.
  − В храме Кеннета не держали ни золота, ни серебра.
  ‒ Час от часу не легче! ‒ и удивлен и возмущен Гильф. Удивлен неалчности монахов Сарцаны и возмущен корыстолюбием собственных подданных. Церковью собрано желтого металла, год армию кормить. И не редькой с уксусом, а полноценно.
  Омоньер его понял и выскажи Гильф идею позаимствовать у священников золотишка беспроцентно, полностью бы поддержал. Не ладилась дружба Ордена Храмна и Святого Престола. Ни Великий Викарий, ни его адепты не желали взаимодействовать с храмовниками. Более того, всячески противились сближению. Духовному, финансовому, военному.
  − Реликвия может оказаться и в Даксе, ‒ предположил король худший вариант из возможных.
  − У нас там вообще никого нет, ‒ признался Солано Гильфу, доведя прогноз по обретению искомого к безоговорочно проигрышному.
  − У меня только одна племянница. И родниться с Бирром? Ох-хы-хы!
  Кто поверит вздохам короля? Раны - да, но не печали о судьбе лэйт Кэрэн. Заметил бы король, пропади девушка из Пфальца*?
  − Жизнь часто напоминает игру в мечи и чаши*, − прибег Солано к пустой аллегорике. − У кого-то хорошая карта, у кого-то нет, кто-то берет взятки, кто-то пасует. Так или иначе, играть нам придется. Другой вопрос, сколькими козырями будем располагать, не выглядеть дураками или в дураках не оказаться.
  − Почему манускрипт нельзя купить? Или попросить снять копию, под предлогом написания новой хроники, ‒ возил Гильф вилкой по столу, помогая сформулировать вопрос. Писанина отвлекала от саднящих ран и от неприязни действовать под чужую диктовку. Последнее задевало Гильфа злее всего. Он слишком долго король, подчиняться. Людям и обстоятельствам ими созданными.
  − Подкупить не сможем. Те, кто имеет доступ к необходимому документу, обладают высокими чинами и титулами. Любые, даже незначительные, контакты с ними, сразу станут известны Дюэлю, королевскому бейлифу. К чему лишнее внимание? Официальное обращение насторожит Керса. Носатый и его канцлер далеко не дураки. К тому же существуют причина отказать нам. Второстепенная, но так или иначе для Ногра малоприятная. Когда делили добычу, Ногр некоторым образом нагрел союзников. И весьма. Им нежелательна огласка давней истории. Каково выставить венценосного предка, перед всем миром, отъявленным обманщиком.
  − Столько подробностей и ничего в пользу, ‒ подосадовал Гильф, поглядев на шинкаря. Тот с умным видом протирал кружку. Красной пережженной глины и емкую. Из такой хорошо потягивать пиво, взявшись не за ручку, а обхватив потный бок, отчего содержимое кажется еще холодней и игристей. Гильф настороженно принюхался, уловить ароматы выходившего солода и хмеля. Гораздо приятней вони крови и мертвечины, преследовавшей его денно и нощно. То ли мертвые взывали к совести, то ли живые требовали справедливости. Что он мог им предложить? Виселицы! С чем с чем, а с пенькой и лесом проблем в державе никаких.
  − А почему отсутствует второй экземпляр? Третий? Делили-то трое!
  − Спешка. И Асгейрр, и Ногр, и Дакс торопились убраться из Сарцаны, пока весть о добыче не достигла ушей Дал Риады, пригнать им свои драккары. Вмешайся разбойные моряки и трофеев бы убыло.
  − Из-за какой-то безделицы, о которой никто не помнит, столько беготни. Объясни, старому дураку. Намекни, с чего так?
  − Плохо то, помнят клирики храма Святого Кеннета. И это не безделица, коли они подозрительно не разглашают подробности кражи. Их требования крайне сжаты и до безобразия внятны. Верните взятое и весь сказ! Никакой дипломатии об отсрочке, обмене или оценке и возмещении ущерба.
  − Для пиктов с Белых островов, зеркальце стоимостью в грот, дороже ведра золотого песка, ‒ проворчал Гильф. С омоньером он согласен, но выразил свое согласие таким странным образом, припомнив воинственных людоедов.
  − Служители Святого Кеннета не пикты. Чужие реликвии трудно соотносить с общепринятой шкалой материальной выгоды. Для нас возможно это мелочь и пустое. Для них ценность немыслимая. Опора бытия. Повод гордиться и ощущать свою значимость. Взять хотя бы Ульстерскую Икону с Ликом Создателя, сплотившую плечом к плечу, в одном строю непримиримых врагов.
  − Даже не предположу обстоятельств, встать в один строй, скажем, с дикарями Майгара!
  ‒ Пригодились бы и они, но нечем приманить. А вернув реликвию помощь гарантировано получим. Это не обсуждают, но подразумевают. Единственное и непреложное требование, возвратить прихваченное из храма. В обостряющейся ситуации с Ллогром, любой союзник сгодится.
  ‒ Так докатимся пригласить кочевников из Ройба и сделаться в угоду им огнепоклонниками.
  ‒ Поможет, отчего нет?
  ‒ Они жрут человечину! ‒ воззвал Гильф к пониманию недопустимого. Рубежа, за которым духовная бездна.
  ‒ Если потребуется, ‒ поразил короля ответ омоньера.
  "Он ведь нисколько не рисуется!" ‒ охренел Гильф откровению храмовника. Но признал, сам бы подобный совет подал, спроси его кто.
  Единомыслие симпатий к омоньеру не прибавило. Но подход.... Умение жертвовать многим, для достижения цели, но не самой целью, дорогого стоит. Незашоренность во взглядах, не брезгливость в отношениях. Талант!
  "Не прозевать бы когда зайдет за спину," ‒ король, вытер слезу, навернувшуюся на травмированный глаз. Лекарь... гореть ему...
  − Сама империя наглядный пример союза бывших врагов, ‒ говорил Солано королю. ‒ Её объединила не только и не столько Плащаница Святой Иезы. Умение Иеша Губатого не видеть недостатки, но обратить их к своей пользе. Плащаница лишь ширма, упрятать разногласия. Чем темнее ночь, тем чернее кошка и острее её коготки. Опробуем собственной шкурой, если ничего вразумительного не придумаем и не предпримем против Ллогра.
  − Жаль мне не досталось такой плащаницы, − король поднял кружку, подержал и поставил. На этот раз не обвинив лекаря. − Но достался Кайонаодх.
  − С ним скоро разрешиться.
  − Ты оптимист! К худу или к добру, у Аерна не получилось. А он на порядок башковитей младших.
  ‒ Заприте десяток крыс в бочке и в конце останется одна. Самая зубастая и самая голодная.
  ‒ Ты говоришь о моей крови! ‒ выказал Гильф недовольство формой сказанного, но не содержанием. Детей от Лисбет он не любил. Терпел, как терпел их мать и помнил лишь, они у него имеются. Считал этого достаточным. Уподобившись азартному игроку, уповал на одну ставку. Ставка не сыграла. Что теперь? Извлекать козыри помельче.
  ‒ Я говорю о методе, ‒ сделан Солано нажим в конце.
  ‒ Откровенно паршивый метод.
  ‒ Предложите другой? ‒ готов омоньер принять королевскую волю, ведая наперед "другой" отсутствует.
  ‒ Не имею, ‒ без боя и ненужного упорствования отступил Гильф. С идеями у него в последнее время не густо.
  ‒ Тогда...
  − Что бы ты запел, окажись на моем месте?
  − Я на своем. Я, омоньер.
  − Тогда ответь, омоньер, ‒ Гильф постарался выделить звание голосом. Такая у них игра с храмовником. ‒ Что у вас с Сарцаной? Я об Ордене, но не поручусь, ты в стороне в этом случае.
  Солано хлебнул водицы. Вопрос ему не понравился. Не думал дойдет до него. Королю ответит. Из необходимости отвечать. Они на одном берегу.
  "Не забыть бы во время переправиться, " ‒ царапинка на память, разделить и не спутать, не направление, но разницу преследуемых целей.
  − Когда Господь сотворил человека, поставил Храмна приглядывать за ним и оберегать от недостойных поступков.
  − Крадешься из далека.., ‒ рука Гильфа опять потянулась к кружке с пивом. Стоило прикоснуться к прохладной глине, отдернул как от горячего железа.
  ‒ Орден владел значительными землями за проливами. В Галахаде. С того многим мало покоя, ‒ запросто признался омоньер в корыстном участии в королевских делах. Ничего не озвучено, но предельно понятно. Дармовой помощи короне не предоставят.
  − Надеетесь вернуть? ‒ озадачен Гильф откровением омоньера. Не намек ли ему на цену преданности храмовников. Она велика, но реальна.
  − Надеяться слишком зыбкое занятие. Вернемся, ‒ говорил омоньер за других, но не за себя. И этих других он призирал. Не обвиняя и не осуждая.
  ‒ Не в тот момент, когда мне придется совсем туго? ‒ уточнил Гильф, делаясь спокойней и рассудительней, на время превращаясь в прежнего себя.
  ‒ Мы не столь наивны, полагаться на собственные силы. Не обольщаемся и по поводу гостеприимства за проливами.
  ‒ Рад слышать, меня не придадут, ‒ похвалил Гильф с явным сарказмом. ‒ Знать бы, как долго.
  У омоньера свело скулы отмолчаться. Зависимость в любой форме обременительна. У некоторых она вызывает стойкое неприятие и противление....
  Когда долго наблюдаешь подданных, привыкаешь не доверять их сладким рожам. Любое, самое мимолетное проявление чувств, улавливаешь сразу. Сейчас же, как по книге... Со страницы с крупным текстом и красочными картинками. Омоньер гневался. Невозмутимый Солано изволил играть желваками и узить глаза! Гильфу презабавно. Его хотят сожрать с говном и не могут.
  "Нагуливают аппетит," ‒ язвительность короля едва ли меньше желания двинуть храмовника в зубы. Десница монаршая тяжела, оставить зарвавшемуся омоньеру способность кусаться. Но король (проклятье такое!) не может поддаваться светлым порывам своим души. Он король! Родился, клеймен и будет им до могилы.
  − Ты, Ворон, со мной через губу не разговаривай. Напомнить кто перед тобой?
  ‒ В этом нет нужды, ‒ нейтрален ответ омоньера. Дипломатия не его конек, но основы известны. На эскапады не реагировать. По возможности. Они пока не исчерпаны.
  ‒ А в чем есть? Или в ком? ‒ провоцировал король омоньера на резкость.
  Солано хлебнул водицы. Смыть ответ с языка. Порой говорить с королем, что жевать веревку. Долго, невкусно, и все время одно и тоже.
  ‒ Тяжелая у меня работенка, не находишь? ‒ намекнул Гильф на свое вселенское терпение.
  ‒ Препоручите часть богу, облегчить ношу, коли не в пору, ‒ комариный укус нареченному Владыкой Виселиц. Не больно, но зудливо.
  ‒ Не берется, старая сука!
  Сильно сказано. Но не тому человеку, не в надлежащем месте и уж совсем в неподходящее время. А что Солано? На памяти неизбитая мудрость старца Фрашери. Червь думает о навозной куче - милый дом! Человек думает о доме червя - гора навоза! Небеса думают о человеке не лучше, чем человек о черве и навозной куче.
  В Гильфе вновь возобладал политик. Цапаться сейчас не выгодно. Ни ему, ни Ордену. Нисколько не паритетно, потому-то и разворот от конфронтации к союзничеству. Мы в одной лодке, на одном берегу, в одном строю и прочая сладкая лабуда.
  − Когда совсем паршиво, хватаешься за любую возможность выбраться из дерьма. Их у нас всего две. Возвращение реликвии Великим Мормерствам Пролива, ‒ королевская кружка движимая королевской рукой, уехала влево. ‒ И подчинение Кайонаодха, ‒ посудина вернулась на место. ‒ Но это только возможности, а не гарантии, ‒ поворот кружки ручкой к себе. ‒ А мне нужна железная уверенность, мы справимся.
  ‒ Есть идеи?
  ‒ Отсутствуют, ‒ признал Гильф горькую правду. Не так чтобы совсем, но качественно много хуже. Сродни братанию со степняками Ройба.
  ‒ Тогда ни отчего не отказываемся, ‒ допустил Солано явить легкое превосходство.
  "Все-таки надо было," ‒ припомнил король острое желание двинуть омоньера в жвала.
  ‒ Кровопускание опасный способ лечения, ‒ справедливо укорили омоньера, сбить излишний гонор. ‒ Я не о себе и лекаре. Я о нашей затее с Кайона.
  ‒ Мы все обговорили.
  ‒ Обговорили, ‒ согласились с Солано. Согласие с изрядной долей неуверенности и колебаний. Посыл не впадать раньше времени в благодушие самоустраниться.
  ‒ Можем отменить.
  ‒ Не можем, ‒ отказался Гильф пересматривать собственное решение. ‒ Но таны не подчинятся. Несмотря что я для них ri bunaid cach cinn.
  ‒ Продержись Аерн еще месяц и Кайона вручила бы ему торквесс, ‒ не открыл омоньер нового собеседнику. ‒ Проблема подчинения туатов верховной власти была и есть! Мы предоставим танам выбор. И они выберут. Вынуждены будут. Закон гласит... Не может быть туата без короля. Вы переуступите часть владетельных полномочий. Хорошая возможность танам договориться с вашими наследниками. Со всеми или одним. Они и договорятся, ‒ сказанное следовало подкрепить гаденькой улыбкой, но у омоньера мимика камня. И голос соответствующий. Не придерешься. ‒ Наследники не вы. Вами тяготятся. Вы беспокойный король. Король не по старине.
  ‒ В болоте жить легче.
  ‒ Спрашиваете или утверждаете?
  ‒ Сам не знаю, ‒ Гильф вторично поменял кружку на вилку. Отплясывать по столу, отбивать дробь, позванивать по глине. Способствовало мыслетворению, находить ответы. Хотя бы для себя самого. Но и с этим нынче плохо. А ведь еще совсем недавно полагался исключительно и только на свой Нуада* и свою волю. Теперь вынужден прибегать к услугам сторонних, сохранить созданное кровь и потом. Орден не хуже и не лучше, скажем, дал-риадских пиратов или бахайских спарсов, такой же шкурник. Просто унизительно признавать, барахтаешься в дерьме и выдраться из него, тянешь в дерьмо других.
  Совсем не долгая пауза. У омоньера больше причин молчать, чем у короля.
  ‒ Ты ни в чем меня не убедил, ‒ отбросил Гильф последние сомнения. На них нет времени, нет средств и не достаток в людях, долго тянуть сомнения развеять.
  ‒ В вас говорит отец, а не король.
  ‒ Намекаешь благословить?
  ‒ Или дать денег. Им или туатам.
  ‒ Нету, ‒ с простецким видом объявил Гильф.
  ‒ Худшее из бедствий, пустая казна, ‒ посочувствовал омоньер несостоятельности короля. Монархи и монархии дряхлеют вместе.
  ‒ Не будет тебе секретом, из всех в Асгейрре, самый нищий ‒ король, ‒ подтвердили никудышную платежеспособность, ядовито добавив. ‒ Поскольку подданные тратят лишь на короля, а король тратиться на многих. Кому из нас приходиться легче?
  − Почитаемым в миру мудрейший Иво Фрашери, предупреждал. Не можешь не берись, взялся не бросай!
  ‒ Считай я взялся, ‒ Гильф решительно потянулся к пиву. Выхлебал громко, с удовольствием глыкая. Лекаря решил спровадить обратно в столицу. Пока не повесил.
  
  
  5. Кэффа. Столица. Левый берег канала. У моста Святого Гугона.
  Чернила, а не ночка! Ни зги! Никакая Славная Рука* не понадобиться! И погодка, та еще дрянь!
  Вспыхнул крохотный свет. Приподнятый до плеча фонарь плохо освещает небольшой пятачок. В нем: пузырящаяся лужа, раскисшая земля, клочья травы, фигуры двоих людей, задок телеги и косые плотные прочерки дождя.
  − Переждать не могли? В такую темень тащиться! ‒ ворчит тот, что крупней. Накидка совсем его не спасает от холодных струй воды.
  − Не могли! ‒ откровенно нервничает второй, мелкий. ‒ Забирай ящик и двигай ногами!
  − Интересно, что в нем? - кряхтит здоровяк, подтаскивая снять груз. Дождевик ему мешает и он сронил одежку на тележный борт.
  − Свиные хвосты! - огрызается фонарщик. То ли работа не по нраву, то ли дождь не любил, то ли трусоват для ночного промысла. Фонарь держит от себя подальше, меньше "светиться" сторонним.
  − Тяжелый, − носильщик повел носом, принюхался. Сквозь сырость и ветер явственен трупный запах. - И воняет. Покойником.
  − Тебе-то что? - взаправду сердятся на говоруна. Никто дела молча не ладит. Всяк со своим словом и разумением лезет. И расспросами дурацкими!
  − Посветил бы куда ступать, − просит здоровяк, тяжело шлепая по лужам и грязи. − А то сковырнусь прямиком в реку. Добро утоплю.
  − Не сковырнешься, − фонарщик приподнял свет повыше. Видней ни ему, ни носильщику не сделалось. Дождь смывал желтую муть с пространства ночи. − А сковырнешься, туда тебе и дорога.
  − Это... по...че...му..? - пыхтит здоровяк. Груз скользит в руках, он поддерживает ящик коленом, перехватиться ловчей.
  − Говоришь много.
  С дороги влево и вниз, идти тропкой сквозь кладбище брошенных и сгнивших лодок. Лавировать среди куч мусора, намытого еще высоким весенним половодьем. Обходить грязевые озерца поздней осенней слякоти. Отыскивать в ночи и непогоде спрятанный спуск к берегу.
  Не скоро, но выбрались на мостки. Широкие доски с набитыми поперечинами, скрипят и проседают. Не в шаг, по дереву, топочут люди. Речной ветер, бросая капли на стекло, слепит фонарь. Слышно, волны плещутся о сваи. Дотягиваются до настила, пролезают в щели черными шипящими языками и протуберанцами. Перебивают, глушат людскую поступь.
  К причалу жмутся несколько лодок. Легкий ял, крепко стиснут соседями посолидней, черпает бортом в хлипкое брюхо. Плоскодонка затоплена по самые лавки гребцов. Ее соседка опрокинута на бок. Блеклый отсвет скачет по ряби короткой неровной дорожкой. Вода черна до копоти.
  Здоровяк с неподдельным облегчением брякнул ящик в ноги. Не рассыплется, поди. Собачьим манером стряхнул влагу с волос. Отер лицо, сморкнулся, ударив с руки соплями в причал.
  − Вон та! - светит фонарщик дальнюю лодку, закинутую сверху дерюгой.
  − Хлипкая, − жалуется здоровяк. Для него и морской баркас - утлое корыто, отправляться в плаванье в такую непогодь. Но выбора не предоставляют. Пользуйся предложенным.
  − Весла на дне, − едва слышно подсказку сквозь затяжной порыв ветра.
  − Помог бы, − укоряют сопровождающего за бездеятельность. Фонарь держать, спина не взмокнет.
  − Справишься, − и не думают соглашаться. В поганую мокрень и шевелиться неохота.
  Здоровяк подтянул за веревку прыгающее по волнам суденышко. С предосторожностями, придерживаясь за настил, спустился. Выругался. В лодке по щиколотку воды! Стянул ящик и, шатнувшись, резко уронил, успеть не выпасть за борт.
  − Свет давай! - перекричали дождь и ветер, потребовать фонарь.
  Тусклое освещение перекочевала из рук на нос танцующей по волнам дрянной посудины.
  − Благослови, Господь! ‒ напутствовали не лодочника, но дело ему порученное.
  − Нахер ему сдались! ‒ посчитали нужным ответить на такую глупость. Кому Всевышний благоволит, по ночам, в дождь, не на реке промышляют, а пиво в шинке хлещут и бабам титьки мнут.
  Здоровяк достал весла, приладил в уключины. Сильно налегая, направил лодку вверх по течению под мост. Горбатая громада Святого Гугона угадывалась в полсотни ярдах выше лодочной пристани.
  − Махнешь, как обратно! - наказал фонарщик, осторожно ступая по краю причала. Фигура залитая дождевыми потоками, выделялась в темноте сероватым водяным контуром.
  С какофонией непогоды диссонировали противный скрип уключин и размеренные всплески ударов весел. Свет фонаря мелкими рывками удалялся все дальше и дальше в дождь, но не бледнел, размываясь, а ужимался в маленькую точку. По ней и отслеживал наблюдатель положение суденышка. Далеко ли?
  Потратив время справиться с течением и ветром, гребец, цепляя дно, вытолкнул лодку на берег. Выгиб моста накрыл от косохлеста, но загустил, захолодил ночь. Не фонарь бы, хоть на ощупь иди!
  Здоровяк выбрался и подхватил ящик. Скользя по раскисшему грунту, доставил ношу к решетке канализационного стока. Крякнул от удовольствия, бросая ношу чуть ли не на мыски сапог. Неудачно вышло. Густо плюнуло грязью на штаны.
  ‒ Дерьмище! ‒ выругался здоровяк на собственную непредусмотрительность. Тухлятиной провонял, в грязюке вывозился! Подумают на кладбище дохлятину перекапывал. Добрые люди руки не пожмут.
  Высоко и коротко скрипнули гвозди, с обидой хрустнуло дерево. Используя дирк, здоровяк отворотил с ящика крышку. Вонища! Нос затыкай! Задерживая дыхание, торопясь управиться быстрее, поддел и распорол хорошо провощенную мешковину большего мешка. Затем второго, вложенного в первый. Ящик поддал ногой, опрокинул набок. Любопытничать о содержимом не стал. Чего в мертвечине любопытного? Черви?
  Быстро вернулся к лодке, вскочил в нее, порядком черпнув волну и едва не утопив фонарь. Отдышался. Поднял свет повыше, мотнул им туда-сюда, обозначить выполнение порученной работы.
  Коротко свистнула стрела, опрокинув здоровяка вместе с фонарем за борт.
  − Вот ты молодец, Джог! Обратно мне как? - заворчал фонарщик, незряче ступая по настилу в обратном направлении. - В загорелой жопе светлей!
  Стоило ли жаловаться убийце? Стрелок пустил стрелу на голос. Угадал.
  − Хккк! - осеклось дыхание в пробитой грудине.
  Быстрая следующая стрела, сбила фонарщика в реку.
  Шел дождь, подвывал ветер. За пеной облаков мучной кляксой выделилась слепая луна. Скоро развиднеется и небо осохнет.
  − Ну и ладушки, − тихо произнес стрелок, покидая сухой безветренный схрон.
  Черные волны не отдали берегу ни фонарщика, ни здоровяка.
  
  
  6. Приграничный септ в Бахайи. Замок Брух.
  В подвале темно, сыро и холодно. По западной стене сползают капли грунтовых вод, просочившихся сквозь гранитную кладку в ярд. Факел воткнут не в гнездо у двери, а в специальную треногу. Пламя горит чадно, рассержено шипит и истекает вонючим смольем. В помещении двое. Девушка и мужчина. Между ними толстая решетка и десять шагов неравно поделенного расстояния.
  Сидя на скрипучем табурете, мужчина разглядывал пленницу. Пленница, поджав ноги и обхватив колени руками, втиснулась в самый дальний угол. Она боялась. Смертельно боялась мужчину. Хотела его в том убедить. Мужчина не верил страху пленницы, не спускал с нее глаз и размерено раскачивался вперед-назад. Табурет под ним столь же размерено скрипел. Не отвлекаться на противный звук, не выйти невзначай из образа, нужны железные нервы и стальная выдержка. Пленница на раздражитель не реагировала, испугано моргала и обиженно шмыгала носом. Несчастная, затравленная, потерянная...
  − Кто ты? - спросил мужчина, не прекращая раскачки.
  Скр-скр... Скр-скр...
  Девушка выразительно не понимала заданного вопроса.
  − Кто ты? - терпеливо повторил мужчина. Общаться с бабами нужно отменное самообладание. Неподатливость слезам, крикам, причитаниям. И не забывать, не поворачиваться спиной. Ни при каких обстоятельствах. Даже имея дело с полными дурами.
  Скр-скр... Скр-скр...
  Не естественно испуганный девичий взгляд.
  Скр-скр... Скр-скр...
  Мужчина ждал ответа. Может позволить себе ждать. Результат покроет издержки ожидания. Несомненно он будет. Добиваться результатов мужчина умел.
  − Балжан..., − пролепетала девушка ответить.
  − Сладкая, как мед? ‒ дали понять пленнице о знакомстве с речью степи. ‒ Кто-нибудь уже полакомился... сладостью? ‒ провоцируют пленницу сменить амплуа. Плаксы в театре на последних ролях. Требуются кусаки и скандалистки.
  Скр-скр...скр-скр...
  − Балжан бент Архи, − развернуто представление. К шмыганью добавился блеск слезинок в больших глазах.
  "Красивая, сучка," ‒ оценил мужчина. И слезы, и выдержку, и ум пленницы.
  − Я не спрашивал твоего имени, туташ (барышня). Имя для меня не столь существенно. Я спросил, кто ты? Песчаная Рысь? Огненная Ласка? Дочь Зари? Взнуздавшая Ветер? Кто из них?
  Балжан замотала головой. Она не понимает, о чем говорят.
  − Я из Худдура, − добавлена маленькая подробность. Еще бы пояснила, где названая дыра находится. Но очевидно подробность приберегли, скормить позже.
  Поглядеть овечка овечкой. Но нужно знать куда глядеть и на что обращать внимание, не обмануться. Иногда хочется быть покладистым.
  "Это усталость," ‒ посочувствовал себе мужчина, не напирая на жалость. Так и плакать захочется. Поддержать пленницу.
  Балжан всхлипнула. Она ни в чем не виновата.
  ‒ Я отбилась от кочевья. Я совсем не знаю приграничных пойм. Мы первый раз здесь, ‒ плетется изящное кружево лжи.
  "Слушал бы и слушал," ‒ наслаждался мужчина обманом. Приятно когда стараются для тебя. Нет, правда. Такой талант! А самоотдача какая!?
  − Как думаешь, для чего я тащился в такую даль, кугярченем (голубка моя)?
  ‒ Я не знаю. Вы не сказали, откуда прибыли, ‒ громко шмыгают соплями. Слякоть ручьем течет.
  ‒ Из далека, ‒ мужчина склонил голову, устало потер лоб, рукой заслонив себе обзор.
  Сколько потребовалось времени? Почти ничего! Острая булавка, выщелкнутая сильными девичьими пальцами, упала в его тень. Прямо на левую сторону груди.
  − ...Пять суток в седле слишком даже для выдубленной задницы степняка, − мужчина тяжко, несколько раз вздохнул, прижал руку к сердцу. Раскачиваться прекратил.
  Подышав глубоко, унять непонятную боль, привстал и передвинул табурет вперед, почти к самой решетке, и левее, в бок. Вперед - лучше видеть пленницу, в бок не заслонять свет. Булавку он ,,не заметилˮ.
  ‒ Не возражаешь? ‒ спросил он о свершившемся переезде.
  Девушка сжалась еще больше. В расползшийся рукав куртки видно круглое плечо. В разорванные шалбар ‒ крепкую ляжку.
  − У тебя есть семья? Муж? ‒ пустился выспрашивать мужчина, а сам продолжал прислушивался к внутренним ощущениям. Что с ним не так? Переутомился? Заболел? С чего вдруг и так резко?
  − Отец, мать, братья, − перечислила Балжан и, смутившись, договорила. - Мать-поле приняла хэйз.... мою женскую кровь только два года назад.
  Кивнул головой, понял. Девушку отдают замуж не раньше истечения трех лет со дня появления первых регул. Ранние не рожают крепкого потомства, а слабаки дохнут в степи быстрей мух на морозе.
  − А жених? Ээээ.... Махтуб? Имеется?
  Она энергично замотала головой.
  − Мало лошадей... Нет богатого приданного...., − старательно горевала пленница жестоким жизненным обстоятельствам. - С крепким родом не породниться ‒ не примут. Связываться со скудным - уравняться с ними в нищете!
  − Но шашбау ты носишь.
  Девушка обиженно потупилась.
  − Позор отцу, если у его дочери в косах нет серебра.
  Краткая тишина. Шипит факел, капает вода, скачут и ползают по стенам тени.
  − Так кто ты? - подался вперед мужчина, почти коснувшись лицом решетки.
  − Бент Архи, − девушка принялась всхлипывать и прятать лицо в колени. Впрочем, щель подглядеть оставляла. - Отец не даст выкупа.
  − Напрасно упрямишься, − произнес мужчина, разочарованно вздохнув. − Я хотел договориться. По хорошему.
  Он по-стариковски, медленно, поднялся с табурета и повернулся уходить.
  Дальше и мужчина, и пленница действовали одновременно. Он резко скакнул к двери, избегая цепкого захвата, слетевшей с лежака Балжан. Из недосягаемости, одним движением, сорвал с пояса кинжал и, в развороте, бросил. Не в пленницу. Пленнице. В руки. Сработал вбитый в подкорку навык. Девушка, поддавшись импульсу, сходу схватила оружие и, широко расставив ноги, присела в низкую боевую стойку.
  − Значит Песчаная Рысь, − довольно рассмеялся мужчина. Его уловка сработала. Он поднял булавку и показал пленнице. ‒ Оставлю на память. Пригодиться когда, ‒ и с усмешкой подержался за сердце.
  Балжан свирепо зарычала. У нее оружие! Достаточно постоять за себя.
  Мужчина прочел её решимость сражаться. Удивился бы, поступи степнячка по-другому, спасуй или запроси мира.
  − Железка не сделала твою шкуру значимо дороже. Она, как и прежде, дешевле некуда. Вздумается тебя прикончить, справлюсь сам. Удавлю собственными руками. Возникнет потребность развлечься, повалять тебя на соломе, снять сладость, ‒ мужчина лизнул натянутую кожу ладони между большим и указательным пальцами. ‒ Обойдусь своими силами. Отмою только и выведу вшей. Случится приступ великодушия, отдам в казарму к спарсам. Не поручусь за целостность твоих девяти дыр. Одолеет хандра, послужишь в качестве движущейся мишени для моего лука. Но есть и отличные новости. Для Балжан бент Архи. Хорошо врешь. Если столь же хорошо владеешь оружием, мы сторгуемся.
  − Ррррр, − скалилась Балжан. Гнев и ярость горячили кровь. Хотелось драки, хотелось действий. Показать на что способна.
  − Кс-кс-кс! Хорошая киса, − поддразнил мужчина пленницу. - Думаю, нам есть о чем договариваться. Я хочу пригласить тебя на охоту... Нет-нет... На королевскую охоту! А лучше сказать... Охоту на короля! Что скажешь, Балжан бент Архи, дева из Песчаных Рысей? Кулын жинел булсын (пусть будет легкой твоя рука)!
  В ответ все тоже рассерженное рычание.
  Мужчина открыл решетку и шагнул на встречу удару. Оценить мастерство. Не хотелось бы ошибиться с приглашением поохотиться.
  
  7. Кэффа. Столица. Апостольский Дворец.
  Ему нравилось находиться ЗДЕСЬ. Особенно в солнечные дни. Из узенького стрельчатого оконца, рыжий свет границей ложился на мраморный пол помещения. Из квадрата комнаты убрано лишнее: армуар, бомбе, герион, кассоне*, не мешать и не вмешиваться в противостояние медного и серого. Он всегда располагался в глубине тени, под фреской Начал Сотворения*, покрытой вековыми трещинами. Отсюда, из старого, от древности черного, и жесткого кресла, ему лучше слышались пения хора. Чудесные детские голоса, волнующие и высокие, исповедально-пронзительной чистоты, обращенные к Светлым Небесам. И пока голоса звучали, восхваляя торжество Добра и Веры, тень медленно пятила золото света, загоняя на стену, предвосхищая темноту. День начинается зарей, но заканчивается ночным мраком.
  Случалось ему приглашать в комнату гостей. Допущенные всегда... всегда! будь-то новости дурные или добрые, оставались на засвеченной половине, в шаге от рубежа с тенью. Если разговор затягивался, свет, повинуясь движению солнца, отступал к ногам посетителей. Те, начинали нервничать и ретироваться. Кто-то уверено скажет, в их страхе и робости немного смысла и будут по своему правы. Ему же понятно другое. Всякие Начала обречены обернуться прахом. И то, что он наблюдает, занятная иллюстрация незыблемости обреченности. Её предопределение и неизбежное наступление. Не оттого ли у святых на фресках темные лица? Не скорбные и печальные, а отмеченные благодатью грядущей ночи.
  
  
  8. Из миссионерских заметок Иво Фрашери. ,,Воинские наговоры-напутствия горцев Майгара.ˮ
  ˮ...Вступая в чащу лесную, бойся хищника таящегося! Его клыки и когти против тебя. Преодолевая водную ширь, стерегись гадов глубинами сокрытых! Вода стихия изменчива и слаб в ней ею не порожденный. Взбираясь в высокие горы, помни о тварях парящих! Не тягайся с ними! Лишенному крыл, полет заказан от роду и до кончины. Но более всего опасайся встретить в чистом поле зверя лютого, что не таится и не бежит прочь. Зверь этот в хитрости, в силе, в ловкости многих лучших сынов Божьих превосходит. Встреча с ним гибельна любым храбрецам. А обличьем зверь - человек.... И признать его мудрено и мудрость сия смертным не доступна.ˮ
  
  9. Из миссионерских заметок Иво Фрашери. "Описания Великой Равнины."
  "... Величайшей святыней Кайонаодха считается Лиа Фаль ‒ Камень Королей, иногда именуемый Поющим Камнем. В древности ri bunaid cach cinn пройдя обряды Tarbhfind (Поедание Белого быка) и Foaidcasegwyn (Совокупление с Белой кобылой), отправлялся к камню, возложить на него свои длани. По тому насколько громко камень пел от прикосновения, судили о удачливости будущего правления нового короля..."
  
  10. Империя Ллогр. Императорский дворец.
  В скромной комнате двое, похожих на недобрые тени. Сумеречно и освещение бедно. Лиц не разглядеть. Этого и не требуется. Тихо. Все ночные шумы за окнами. Встреча тайная и в тайном месте. Люди прячутся от чужих глаз и ушей не посудачить. Для этого в их жизни не отведено ни минуты.
  ‒ Как поживает наш друг? ‒ накладывается вопрос поверх скупых жестов приветствия.
  Минорным тоном не обманываются. Просто время ночное, дремать страстям.
  ‒ У меня скверное чувство, он не только наш, ‒ высказаны честные подозрения. Не следует скрывать то, что в последствии, вполне вероятно, окажется удручающей правдой. Обман помнят долго. Порой дольше, чем проживешь.
  ‒ В народе говорят, послушная теля двух маток сосет, ‒ допускают возможное двуличие названного другом.
  ‒ Вот и я про тоже, ‒ согласились и с говорящим и с народом. Со вторым еще можно поспорить, а вот с первым.... Не стоит и пробовать.
  ‒ А второй? Пишет?
  ‒ С удовольствием бы ознакомился о чем НЕ пишет.
  Тоже не самое радостное признание и не самые радужные перспективы, запоздать с ознакомлением нужного и важного.
  ‒ Так что предпримем?
  На этот вопрос, ни развернутого в рассказ, ни сжатого до одной фразы, ответа не последовало. Право говорить осталось у спрашивающего. У того, с кем не рискуют спорить и кого избегали обманывать.
  ‒ Большой кусок из Белого быка не означает, он самый вкусный. Рецепт приготовления вызывает настороженность, ‒ прибегли к нарядной иносказательности. Ничего не поделаешь, привычка.
  Затяжная пауза поиграть с пламенем свечи, пощипывая длинный фитилек. Поплевать на подпаленные пальцы.
  ‒ Что не означает, отказаться угоститься. Верно?
  Отвечать не следует. Вопрос лишь повод продолжать размышлять вслух. В излюбленной манере.
  ‒ Надо лишь привнести в рецептуру ИХ блюда, НАШИ собственные ингредиенты. Нивелировать излишнюю остроту. Не всем она по вкусу. Мне так нет.
  Опять игра с огнем. Болезненная склонность привносить в бытие предельные ощущения и эмоции. Пытать, казнить, первым идти в бой и первым встречать атаку. Странное понимание долга и предназначения. Или правильное? Не зря ведь зубцы короны напоминают и острые клыки, и вскинутые клинки, и челюсть капкана, и терновый венец.
  ‒ Наш подарок ко дню бракосочетания дошел по назначению?
  ‒ Дошел. Осталось вручить, ‒ опущены перипетии доставки.
  После короткого молчания (опять забавлялись с огнем свечи), последовало кажущее отвлеченным продолжение.
  ‒ Удали песчинку из песочного холма и он осыплется. И не обязательно ей находиться близко к вершине. Скорее наоборот, песчинка в подножье. Где её мудрено сыскать в бесконечном скоплении других. Похожих и не похожих. Такая песчинка найдется всегда. Погрести любые планы. Лучшие и замечательные.
  Последние слова растянуты, будто мысль унеслась вперед, охватить предполагаемые последствия обрушения. Мир вовсе не шар. Пирамида. Карабкаться вверх. Быть наверху.
  
  
  
  Ad rem*.
  
  "...Говорили они ‒ Зло в нем! И в деяниях его и помыслах. За собой же Зла никакого не числили."
  
  1. Левобережье Плейсы. Чедвиг. Висельный Холм.
  − Сдается мне, опять к войне оборачивается, − произнес Кейш, вглядываясь в противоположный берег. Королевский замок, перенесший двухнедельную осаду, напоминал тулью судейской шляпы, сильно побитую молью и погрызенную мышами. Прореха на прорехе.
  Повернуться гвила побудил звук. На всю округу трескучий лязг цепей. Запоздало поднимали герсу. Герольды звонко и дружно дунули в медь. По мосту, громыхая в настил дерева, пронеслась кавалькада. Склоняя штандарты и баннероли, пригибаясь под зубья решетки, втиснулась в черный от копоти зев ворот.
  − Может и так. Тебе что за печаль? Скажи спасибо, нынче свезло, − ответил ему напарник, ни мало не интересуясь суетой на въезде замка.
  − На дожде мокнуть? - не оценил Кейш выпавшего ему воинского счастья.
  Он поправил на плечах куцый плащик, сбил на груди и животе с жака* дождевые капли, притопнул ногами немного согреться. Осень ети её! Совсем не жарко. Утром лед в лужах, днем дождь со снегом.
  − Сейчас винтенар с парней три шкуры дерет, да приговаривает. Не там стоишь! Не там сидишь! Не туда смотришь! Морда опухшая! Оружие не чищено! Пояс не по уставу! Я вас сволочей! Я вас сукиных детей...
  Кейш согласно ухмыльнулся. Винтенар горазд собачиться. Бывают такие люди. Не поцапался - день зря прожил. В зубы не двинул ‒ не поел вроде. А налается, будто сладким обожрался до отвала иль наебся до судорог. Довольный, что блаженный подаянию.
  − Крику больше, чем от торговок на овощном рынке. А здесь мы как у бога за пазухой. И компания у нас не шумная, − Кессер, так величали второго гвила, вопросительно глянул. В чем я неправ?
  Молодой полностью разделял мнение старшего приятеля. Уж от кого-кого, а от покойников никакого беспокойства. Висят дружненько. Пить-есть не просят. Попахивают, но терпимо. На вонь воронье привадилось, ближайшие ветки заняли, ждут. Клювами черными крутят, глазками круглыми блымают. Кшы, картавые сволочи!
  Висельников пятеро. Обычные мужики. Деревенские. С голодухи и отчаяния подавшиеся промышлять на большую дорогу. А куда деваться? Нынче пахари, печники, плотники без особой надобности. Война мирную жизнь с ног на голову поставила, им применения не нашлось. Не прижились стало быть в войне.
  Кейш, позевывая, сделал малый круг обхода. Его очередь.
  Нудно поскрипывала перекладина под раскачиваемыми ветром телами. Намокшее от дождя, чиненное ремужье капало водой. Черные Братья полным составом. Спасибо бейлифу. Расстарался в коем веке. Отловил, судил, не помиловал.
  − Потерял чего? - подивился Кейш, привлеченный занятием приятеля. Как всегда от скуки херней занялся.
  Кессер струганой острой веткой рыхлил землю под висельниками. Под ближним копнул, под дальним ковырнул. Червей ищет рыбалить? День-два, с мертвяков бы насобирал. Жирнючие, не чета земляным.
  − Дружок у меня в школярах ходил. Сказывал, здесь корень должен чудной расти. Мандрагора. Аптекари да лекари, из образованных, по пять гротов за штуку покупают.
  ‒ А тут-то чего? ‒ не видел младший связи между висельниками и выбранным местом копки.
  ‒ Так под ними и растет.
  − С хера ли? - не поверил Кейш. Кессер мужик не брехливый, но на шутки затейник.
  − Под мужиками только. Когда вздернут, ногами поболтают и обтрухаются. Не видел что ли ни разу?
  − Да, как-то не приглядывался, ‒ признался в недоумении молодой.
  − Во. А от семени удавленников корень и произрастает, − вещал Кессер с ученым видом.
  − А под этим-то чего рыть? Он ведь в сапогах? - закатился Кейш над незадачливым добытчиком.
  Кессер с досады помянул святых. Нехорошо помянул.
  − Корешок-то аптекарям на кой? - выспрашивал гвил у старшего, поглядывая из-за плеча. Надо же время занять. До прихода смены еще далеко.
  − Лекарства всякие делают, − не уверенно ответил Кессер. Дальше оплаты его интерес к диковинному растению не распространился, подробности толком спросить.
  На стенах опять завывание труб. Шумно клацает механизм подъема. Всадники, пролетев мост, сбились в кучу, ожидая открытия въезда.
  − Четвертые за день! Точно к войне...
  − Не выдумывай, - Кессер сковырнул из-под земли невзрачный корешок. Обтер о штаны, рассмотрел, забраковал и выбросил.
  − К тану Инхорна три дня съезжались-разъезжались, а потом зачин мятежу.
  Заслышав довольное кряхтение, Кейш глянул назад. Не уж-то сподобился, нашел, старый чухомор? Пять грот деньги солидные.
  Кессер энергично почесывал в паху, запустив руку под ремень, внутрь штанов.
  − Тан не причем. Аерн смуту учудил. В риаги метил. Решил батюшку своего поторопить, престол освободить. И то верно, зажился старый мудень на белом свете.
  − Э!!! Ты бы язык не распускал! − предостерег Кейш от высказываний в адрес державного кормильца.
  − Услышит кто?
  − Услышит кому надо.
  Кессер отмахнул от предупреждения.
  − А! Братству вздернутому все едино кто при короне. Старина Гильф, баба его придурочная, от нее прижитые выблядки или сиротка Аерн. Воронью пожрать бы, а ты не трепливый. Да и должен мне.
  − За что это? ‒ возмутился Кейш. Не надуть ли его хотят, непонятный долг приписав? За воскресенье разговор, так в складчину гуляли. А шлюху он на кровные снял. Два пенса. Монетка к монетке выложил.
  − О! Обеспамятел?! А кто тебя откупил, когда ты жалование просрал в брандуб*? И как повелся-то с Луссом связаться? ‒ ехидно щурился Кессер. ‒ Что скажешь? Не было?
  − Лишка хапнул, − сознался молодой страж в промашке, повлекшей значительный убыток сбережений и заработка. ‒ Поднесли.
  Старший гвил подошел ближе к берегу, надеясь разглядеть, кого на этот раз принесло в замок, герольдам надрываться.
  − Пустоглазый заявился, − определил Кессер уверенно. − У него штандарт с золотым полем. И корона малая намалевана.
  − Вижу, − согласился Кейш, хотя последней подробности не различил. Спалил зрение в подмастерьях у сапожника. Науки никакой, одно битье бестолковое. Хорошо дочка у мастера сговорчивая, скрашивала его горькую ученическую жизнь по мере желания и отцовского отсутствия. Но тоже лярва добрая. Горбушкой улестит, а отпыхтишь на ней за ковригу.
  − Видит он, ‒ не секрет гвилу близорукость молодого приятеля. ‒ К реке лучше спустись. Лесу с живцом кинь. Повезет, сома зацепишь. Их нынче развелось, сами в руки просятся. Перри на прошлой неделе − во! с мою ногу вытягнул. Ему винтенар монет отвалил за добычливость. Два дня королем в шинке сидел, шлюшек спаивал.
  − Буду я такую пакость жрать! ‒ передернуло Кейша от омерзения к добычи. ‒ Сомы трупятину по дну собирают, с того и растут с колоду.
  − Охо-хо-хо! Трупятину. Скажешь тоже.
  − А что нет?
  − Откуда трупятина-то? Мертвяков из замка в поле вывезли. Двести девяносто два отважных воя. Чин по чину яму вырыли, освятили, голышом покидали, − Кессер прихлопнул в ладоши, притопнул ногой и запел.
  ‒ Коль не знатен, не богат,
  Для тебя дорога в ад.
  Похоронят под вербою,
  Ссыкнут-перднут над тобою!
  Приятель из любителей глотку драть. Спьяну заведет попевки, не переслушаешь.
  − Ой, как весело! - передразнил певуна Кейш. В похоронах он лично участвовал. Яму рыл, холм насыпал. Радости никакой. Мозоли набил, спину потянул и не жрамши остался.
  − Сходи, не рядись, - не отступался от напарника Кессер.
  − Это здешних зарыли, а выше по течению? - не внемлет уговорам Кейш. − У Ланта с полтыщи потопла в своих железках. Сказывают, тех кто от спарсов* Гильфа спасаясь, на другой берег переправился, маршалк* Ритг обратно в воду загнал и из луков бил без разбору. Как в мишени садили.
  Со стороны замка долетел неуверенный тонкий звон малого колокола. Отбили полуденную. Не по уложению, но большой-то из требушета в лом разнесли. А раньше как бухнет-бухнет, ясные небеса вздрагивали, солнце жмурилось!
  − Половину отмучились, − вздохнул Кейш о своей службе мертвяков стеречь, да птиц гонять.
  Согласно распорядку, все же к воинству приписаны, старший из гвилов обошел полный периметр охраняемой территории. Тридцать на тридцать ярдов. Немного, но за целый день маршировки мозоли на ногах набьешь.
  − Вот объясни, для чего их блюсти? - наблюдал Кейш рейд исполнительного товарища.
  Покойников он, в общем-то, не боялся. Но неприятно, на синюшные морды смотреть и вонь трупную вдыхать. Воронье еще. Кра-кра! Кра-кра! Осмелеет на голову сядет, глаз раздолбит. Гони не гони, далеко не отлетит. По соседству примоститься и крутиться повторно подобраться, дармовщиной потешиться.
  − Как для чего? Моргнуть не успеешь, снимут. Веревка сказывают, удачу в любой игре приносит. Фидхелл, брандуб, барье. Только я тебе скажу − полная брехня. У меня знакомец, грот отвалил за фут пеньки, думаешь, помогла? Наследство спустил в один вечер. С утра в кармане золотую марку грел, а к вечеру уже и выпить оказалось не на что.
  − Может обманули? Не висельная была.
  − Не. Ему верный человек продал.
  − Откуда известно, что верный?
  − Уж известно. А еще такую веревку вокруг головы повяжешь, моментом болеть перестанет. Потом одежка с них, ‒ кивок в сторону висельников. ‒ В полночь рубаху с повешенного наденешь, вокруг себя по три раза в обе стороны повернешься, невидимым сделаешься. Собаки и те на нюх не возьмут. Гуси на что чуткие к тревоге, не пошевелятся.
  − Ворью в самый раз, ‒ верил и не верил Кейш рассказу старшего. Сам он подобными вещами не интересовался и не занимался. Характером не удался.
  − Или любовнику, ‒ придумал Кессер новое применение ценной пеньке. ‒ А что? Шасть в дом к зазнобе, а никто и не видит, как пристроился.
  Гвил покряхтывая от удовольствия опять потеребил брагетт.
  − Сапоги с них износу не знают! Сто лет проходишь. Дорога в три раза короче покажется. О камень не зацепишься, в ямину не уроешься, по воде аки посуху ступаешь.
  − В чем тут ходить?! - фыркнул Кейш, стукая концом пики по носку сапога повешенного.
  Единственный висельник в обуви, сам Черный Олуз. Обутки на нем действительно не всякий и чинить возьмется. Подошва в дырах, смоляным тряпьем обернута, крепкой дратвой подвязана.
  − Из мошонки приворотное зелье варят, − продолжал рассказывать незадачливый добытчик мандрагоры, проявляя недюжинные познания. Тоже видать дружок-школяр просветил.
  Кессер подозвал напарника помочь. Вдвоем сладили небольшой навес из прихваченной рогожи, заслонить костер. Ветки сложены, но ветер с моросью задувал и тушил пламя, не давая ему должно разгореться. Дыма полно, а огня и тепла не дождаться.
  − Можно хер отрезать, пока задеревенелый! - заржал Кейш, представляя похабную забаву. ‒ Одиноким бабам или уродинам продать.
  − Дурень! Я тебе верное толкую. Из ногтей чего-то там варят. Волос заговаривают и в свечу вставляют. Зажжешь такую, подышишь и вскорости сам покойник. Сало топят. Ведьмы салом тем мажутся и летают. Висельник он как бы между небом и землей парит.
  Привстав на мыски, Кессер показать полет. Обхохочешься! Летун! Спереду-сзаду и мать его и самого!
  Костер бодро разгорелся и гвилы с удовольствием грелись и сушились.
  − Интересно, для чего столько-то народа в замок понаехало? ‒ любопытничал молодой. Ему нудная служба трудно давалась. Ранее в объездных служил. Что не день, новины. А теперь цепным сиднем. С утра до вечера никаких перемен.
  − Вернемся и узнаем, ‒ безразличен старший к наплыву гостей. Ежели пир ‒ не пригласят. Праздник ‒ вина не поднесут. Винтенар придирками замордует, это да!
  − Войну объявят, запишусь в фоссары, − поделился Кейш планами на будущее.
  − Легких денег захотел? Хэга наслушался? ‒ ворошит Кессер костер. Углям жарче гореть.
  − В Чедвиге мне в неделю десять фартингов платят, а в войске распоследний копейщик четыре в день получает. Разницу улавливаешь?
  − За то тут над тобой только дождь каплет, а там стрелы с неба сыпятся. Знаю о чем говорю, ‒ вразумляли молодого гвила. ‒ Четырежды в войске состоял. За Рагам противу Лафии. За Лафию противу Хюлька. За Швальб противу Бахайи. В последний раз с мессиром Манусом мар-Филлом в Спорную Марку ходил. Землица в том краю поганенькая, тощенькая и мало её. За пятину пешим пройдешь. Но тану она понадобилась до зарезу. Мое и все тут! Сцепился он за Марку с тамошним Реном мар-Шайо накрепко. Раз пять мы владения захватывали, и столько же нас оттуда вытуривали. Деревни пожгли, посевы вытоптали, скотину извели. Крестьяне от нас в лес удрали и попрятались. В любой дом заходи и ночуй! К концу похода жрать нечего стало. Не купить, не украсть, не на меч взять. Траву жевали, что овцы. Животами мучились, не приведи бог! От повального дристу войску урону больше, чем от неприятеля. Помню, отрядили нас жратухи поискать. На лесовичку наткнулись. Думали углежогов хибара, − Кессер покачал головой, вспоминая давние подробности. − Оказалось беженцы. В котле младенца варили! С корнем петрушки и картофельными очистками....
  Кейш по рассеянности не обратил внимания, голос приятеля просел. Считай, полкотелка они тогда с сослуживцами выхлебали, пока сообразили с чего вкус у варева сластит. Не с корешков лесных и огородных, точно.
  − ...Мы их блядей на месте кончили и в огонь покидали. Два дня шлындали по округе, а ничего и не нашлындали! На последнюю битву строились, руки оружие держать отказывались. Но куда деваться? Герольды протрубили - становись! Как заведено, благородия удалью блеснули. Наш-то вражьего одолел. Чисто морковину нашинковал. Потом орет, мол, Бог за нас! Вперед удальцы! Ну, мы и поползли в атаку. Лансеры на лошадях прытко, а мы пешими, в хвостах телепались, бздюки их нюхали. Только в низину сунулись, как вдарят-вдарят из луков. От стрел небо черно сделалось! И нас и благородий наших накрыло. Еле ноги унесли. Из двух тыщ вернулось едва ли три сотни. А ты заладил на войну, на войну, − расстроенный нахлынувшими воспоминаниями, гвил вздохнул. - Нет, парень. Уж лучше тут, в замке. Через годик, глядишь за выслугу накинут. Фартинг-два не помешают. Зато и голова не болит чего пожрать и где поспать. Шинок за углом. Пиво, правда, хреновастое, но в походе и такого не поднесут. А ночевать в казарме оно спокойнее. Лежи себе. Слушай, как Дорс храпит. Или нюхай, как горошница в нем переваривается.
  Дружно загоготали. Уж что-что, а насчет храпа Дорс мастак. Такие примброхи* выдает, музыканты не сыграют. А про горошницу.... комары дохнут, мыши разбегаются, чумными делаются.
  Кессер опять почесал в паху.
  − Живность прикупил? - на этот раз не оставил без внимания Кейш подозрительных действия приятеля.
  − Эдме, сучка, наградила, ‒ признался старший. Не велик грех, а беспокойства много. Только ратника без мандавошек, что бабы без бус, не бывает.
  − Так ты теперь атлингу Аерну ровня, − подначил Кейш незадачливую жертву женской нечистоплотности. − Сказывают и он хером занемог.
  − Типун тебе на язык. У меня что? Мандавошки! А он живым сгниет за три года. С сифачком, парень, шутки плохи! Ошелудеет, обезносит и хана старшему наследничку!
  − Слыхивал, ему лекаря девок водят. Мол, девственная кровь всякую заразу с хера смывает.
  − Ну, я не атлинг, мне целку забесплатно не предложат, а в Шелковой Подвязке на мое жалование её не купишь. Да и целки там уж по тридцать третьему разу в целках ходят. Ежели в деревне несмышленку сторговать.
  − После того как округу королевские спарсы прошерстили? Тут и восьмилетних девок не отыщется, − заверил Кейш. ‒ Всех обабили, ‒ и ухмыльнулся паскудно. ‒ И девок и ухажеров их заодно.
  Кессер, уже не стесняясь приятеля, почесался от души.
  − А вот морду ей набок сверну, курве. Теперь придется лекаришке пенс занести. За припарки и мазюки.
  Оба пристроились на короткое бревно у костерка. От дыма подальше, к огоньку и теплу поближе. Кейш достал хлеб, сало, пироги и честно поделился.
  − Благодарствую, − не отказался Кессер. Развернул свой узелок. В нем кусок кровяной колбасы с зазеленелым боком и пушком плесени, краюха хлеба, луковица, крепкая обскобленная редька. Отдельно, в глиняной плошке, слипшаяся в ком каша, без мяса и масла. Пахла кислым, но за дымом испорченность не учуять и охотничьему псу.
  Подогрев еду над огнем, размерено жевали. Запивали слабеньким хересом. Больше помалкивали. Времени прорва, наговориться хватит.
  Из-за дальнего лесочка золотистых березок показался фургон. Добрый мерин упрямо переваливал транспорт через ухабины, промоины и дождевые лывы. Фургон немилосердно болтало, он глубоко оседал то левым, то правым бортом. На очередном повороте пошел юзом и едва не опрокинулся.
  − Но, пошел! Пошел, говорю! - покрикивал возница, подхлестывая конягу, ускорить шаг, выправить угрозу.
  − Маркитанты, − признал Кейш желтую ромбовидную латку на тенте.
  - Сучья у них житуха, − посочувствовал, размякший от хереса Кессер. − Всю жизнь под небом. Ни кола, ни двора.
  Фургон подъехал поближе и гвилы разглядели − правит им баба. Остановилась на взгорке. Легче потом стронуться. Дорога такая, вода в реке гуще.
  − Ежели за веревкой или еще чем, проваливай, − предупредил Кессер маркитантку. - Не велено никого и близко подпускать к лиходеям.
  − А чего же подпускаешь? - подколола возница старшего.
  Ей лет сорок. Крепко сбитая. Где надо кругло, где надо мягко. Ничего вида не портит. Мордой не удалась, но взгляд живой, игривый. Понимает откуда в жизни деньги и дети берутся. По-всему тертая бабенка. И жизнь терла и мужики старались.
  Кессер покосился на висельников. Обнаглевшая ворона примостилась на плечо одного из пятерки и долбачила щеку, отстукивая клюв о зубы. Языком решила побаловаться, тварюжина!
  − Им положено, оне при должности, − пошутил гвил.
  Дружно рассмеялись. И маркитантка и охрана Холма. Кейш ворону прогнал, королевское имущество портить вздумала.
  − Чего тебе? - подобрел Кессер. Не от смеха, конечно. С маркитанткой воину завсегда есть на чем сойтись. На товаре иль услуге. По потребности сторон.
  − Не велено же? - раскусила баба подвох служивого.
  − Ты скажи сначала, может столкуемся? - состроил хитрую рожу гвил вести предметные переговоры.
  − Смотря на чем?
  − Оно и понятно не на пустом месте о пустом баять будем.
  − В Чедвиг еду. Не он ли? - вроде как потеряла маркитантка интерес к предложению мутить мутное. Но у нее глаз, что у хорошего волчатника, всякую мелочь примечала за гвилами. Кто главный, а кто при главном. За жалование служат или в чины метят. Шибко в жизни дерьма хлебнули или сами, по жизни, дерьмоватые.
  − Он самый и есть, − не скрывал Кессер. − Но можешь даже не щемиться. Не впустят. Не конно, не пеше, не задрав подол до пупа.
  − Черный мор? - не на шутку встревожилась маркитантка отказом. Для таких как она, все пути и двери открыты, а причин отказать не так много.
  ‒ Бог миловал! ‒ говорил один, а окрестились оба.
  ‒ Чего тогда? От Уилдена сколько миль отмахали по слякоти! Зазря выходит? ‒ завздыхала маркитантка. Первый бабий прием на жалость давить.
  − Про то велено молчать, но красивым и невредным скажу, − расцвел от собственной хитрости Кессер, почесываясь.
  ‒ Говори, не мнись, ‒ руки в боки, грудь вперед, мол, о ней и речь.
  − Сир Гильф наследников своих привечает. Потому еже ли ты не мистресс Медани Гулящая или Элори Блаженная, ехай мимо и скоро. Тамошнее воронье не чета нашему, ‒ начертал гвил в воздухе символ крыла.
  Понятливой маркитантке не надо объяснять о чем предупреждают. В дорожной жизни бестолковка должна соображать быстро и правильно, не расстаться с этой жизнью самым печальным и скорым образом.
  − Еще что интересует? - подводил Кессер к нужной теме. Баба ему глянулась. Выспевшая. Таких растрогаешь, огнем горят, с хера не слазят!
  − Волос вон с того красавца позволишь остричь? ‒ указал маркитантка на висельника.
  − Чернявого? А остальные чем не хороши? Вона белобрысый, целехонек! Вороньем не тронут.
  − На черноволосых грехов больше.
  − А не забоишься, к покойнику лезть? ‒ обхаживал Кессер заезжую павушку. Плечи расправил, приосанился. Герой героем, посильно помочь-пособить.
  − Живых бояться надо. Мертвые чего сделают? ‒ не понимала баба переживаний гвила. Вернее понимала, но в расчет не брала. Перед каждым навзничь падать? Пи.... Спина заболит.
  − Ладно-ть уболтала, − согласился Кессер и прямо проворковал, что сизарь горленке. - А чего взамен поимею?
  − Мази тебе дам.
  − Мази? На кой мне? − попробовала возмутиться жертва ,,курвы Эдмеˮ.
  − Э, милок, ты кому глаза мылишь? ‒ добродушно посмеялась маркитантка. ‒ Я таких сотнями лечу, да сама не хвораю.
  Расстроенному гвилу невесело, другим раздолье зубоскалить.
  − Договорились, − не стал упрямиться разоблаченный Кессер. За мазь платить не придется и то выгадал.
  − Могу заячью лапу отдать. Длинноухого в полночь на кладбище добыли. Удачи прибудет. Ни в кости, ни в карты, ни в ином бедовом деле урона не понесете. Всегда в прибытке, ‒ соблазняли гвилов. Предложение, нужно сказать, заманчивое. Безденежье не вши, мазью не изживешь.
  − Для того у меня барсучий зуб припасен, − обосновал отказ Кессер, нацеливаясь взять с торга подороже.
  − Клевер с четырьмя листиками дам. Под пятку, в башмак положишь, суженную встретишь.
  − Уже встретил, − Кессер шумно почесал пах.
  От хохота воронье забеспокоилось, мерин фыркнул, головой мотнул.
  - Еще что? Кроме висельников? - сменил приятеля Кейш. Не светит старому, до путного договориться. - Может мандрагорень интересует? Помогу сыскать.
  Маркитантка посмотрела на него со снисходительностью. Чего не знавши мелешь. Кейш понял, сказанное приятелем про корешок − дурость.
  − Вон того надобно глянуть, − попросилась маркитантка к крайнему справа.
  − Гляди, − дозволил гвил, но дорогу заступил. Рожа медовой сделалась. Все мысли без утайки на чело легли.
  − А поближе?
  − И что смотреть станешь? - заигрывал Кейш, по молодости лет, находивший особое удовольствие почесать языком с противоположным полом.
  − Есть местечко, − женщина покрутила ладонью туда-сюда, - укромное.
  − Это какое?
  − Уж сыщу, не ошибусь.
  − А мне и искать не потребуется, − Кейш повторил движение маркитантки. ‒ Знаю, где повдоль лежит.
  Маркитантка раздумывала недолго. Сразу ухватилась за предложение молодого гвила. У парня даже подозрение вкралось, не продешевил ли?
  − Уговорились, − приняла условия маркитантка и попросила кого-то. ‒ Присмотри!
  − Ты куда? - высунулась из фургона симпатичная и заспанная девица. Мордочка приятная, а говорит, вроде щавеля полный рот. Кривится, да кваситься.
  − Звать-то как? - спросил Кейш маркитантку, пропуская к висельникам.
  − Так и зови. Зовуткой.
  Управлялась она живо. Кейшевой пикой подцепила с головы черноволосого клок волос вместе с кожей. Шепча наговор, добычу завернула в чистую застиранную тряпицу. Упрятала в один из карманов юбки. Затем безбоязненно подошла к Олузу. Аккуратно развязала брагетт, раздернула пояс штанов, вывалила наружу посинелое хозяйство покойника. Умело, Кейш отвернулся не смотреть, вырезала тестикулы. Защепив крайнюю плоть, натянула и оттяпала.
  − Ловко управилась, − похвалил старший. Жизни он прожил дольше, повидал всякого, потому не забоялся и не побрезговал понаблюдать.
  − С мужиками-то? Легче легкого, ‒ не польстились на похвалу гвила.
  − Ой, ли! - фыркнул Кессер. Не любил когда баба, за здрасте, себе цену набивает. Ходит павой, глядит орлицей, нос воротит, а прижмешь, воском тает. Бери да дери!
  − Ты попробуй роженицу обиходь!
  Кессер махнул руками. Все-все, молчу!
  Ценную добычу маркитантка сунула в берестяную коробушку. Коробушку спеленала в выделанную мягкую шкуру.
  − Слей, - попросила она девку.
  Тщательно, с зольным раствором, на две воды, вымыла руки. Вытерла не о подол, о поданную тряпку.
  "Чистюля,"‒ подметил Кессер за маркитанткой.
  Та быстро отыскала среди своей поклажи и отдала хворому страдальцу мазь.
  − Лучше конечно шерсть с мудей сбрить, ‒ посоветовали гвилу усилить лечебный эффект.
  − Это где же такая цирюльня, яйца скоблить прихорашивать? - подтолкнул Кейш приятеля.
  − Ну, или опали, − пошутила ответно маркитантка. ‒ В кузне-то знакомцы есть?
  − Разберусь, − свернул разговор Кессер. С бабами трепаться, язык о зубы сотрешь. И молодой туда же. Гы-гы-гы!
  − Мажь утром и вечером, − наставляла женщина удаляющегося гвила. Второго позвала. - Ну что, пошли дружок.
  − Так о цене еще не говорили, ‒ поглядел Кейш на заспанную юницу с щавеливым выговором.
  − Известная цена! Луком-пореем* от тебя не откупишься. А на Кензи таращишься попусту. Со мной договаривался, с меня и расчет.
  Все случилось просто и не очень интересно. Зашли за повозку, маркитантка подобрала подол, нагнулась.
  − Некогда разлеживаться. Ехать далеко, раз в Чедвиг не пускают.
  Кейш похлопал по крепкой заднице. Мазнул по сраму пальцами. Сочит, сладкая!
  − Не жениться собираешься, − торопила маркитантка. − Для милки нежности прибереги.
  Через десять минут фургон покатил дальше. Плеская из-под колес грязью и водой луж.
  Проводив взглядом отъезд маркитанток, Кессер обвел по земле, вокруг себя, на несколько раз ножом. Проследил линиям разрывов и тонкостей не иметь.
  − Ты чего? ‒ оглянулся на приятеля Кейш, с удовольствием отливая в речное мелководье.
  − От ведьминого сглаза, ‒ покровительственно пояснил старший.
  − Какая ж она ведьма? - довольно лыбился напарник. - Все на месте. Баба и баба. Хвоста не заметил.
  − Лишним не будет, − произнес Кессер, со знанием жизненных коллизий, белому обращаться черным. - Попы не зря твердят. От них, от баб, все беды мужские и земле разор. С чего Аерн бузу поднял? Батюшка жениться не дозволил. Счастью мешал. А счастье того хохолок волос и дырка под ним.
  Случайное ли совпадение или недоброе предчувствие заставило гвила поступить так, но распогодившийся денек закончился для обоих скверно. Из-за того же леска золотистых березок, скользнули бесшумными тенями два десятка, одичалых в воинскую лихую пору, псов. По следу бежали-гнались за добычей или за хозяйкой поспешали-трусили, но свернули к Висельному Холму, где живые охраняли мертвых. И свежатины псы до отрыжки поели и смердятины на зуб попробовали, не отказались.
  Чтобы не говорили, война, она подобна чумному мору. Скоро начинается, не скоро завершается. А те, кто долго живет, и вовсе утверждают, нет ей окаянной окончания никогда. И участвуют в ней твари Божьи, что о двух ногах, что о четырех, все, поголовно!
  
  
  2. Замок Чедвиг. Донжон.
  Со времен возведения грозная фортификация повидала немало больших и малых осад. Замок несчетно и разоряли, и сжигали, но хуже последнего раза испытаний не выпадало. Две недели непрерывных обстрелов из десятка катапульт и баллист. Западная стена ,,обеззубелаˮ на треть. У левой надвратной башни отпал целый угол. У фланкирующей, после обвала, раскрыто нутро. Верхний этаж донжона разнесен в мусор и щебень. В кладке зияют проломы, в проломы торчат рухнувшие стропила, видны провисшие лестничные марши и разваленные плахи настилов. Сильно пострадал замковый храм. Портик в руинах, из четырех игольчатых шпилей уцелел один. Флешь и крыша осели, пинакли сбиты. Досталось и звонницам. Большой колокол сметен, а малый звучит над округой по-сиротски жалобно. Остряки уже прозвали его ,,кастратомˮ. Колодец во дворе завален обломками перечницы - сторожевой башенки с внутренней стороны надвратной башни. Большая часть хозяйственных построек выгорела и уничтожена. Ангус мар-Тонг, человек в Хюльке не из последних, по прямому приказу атлинга Аерна вел осаду, долбя куртины в пыль, осыпая зажигательными стрелами, прокладывая множественные подкопы. Чедвиг запирал границу Хюлька и Асгейрра. Мятеж наследника грозил расползтись за пределы Старого Королевства. Имейся под рукой тана больше людей, а сам Тонг больше терпения, захватил бы Чедвиг непременно. И как там дальше сложилось бы, одному богу известно. Но замок выстоял, от гарнизона осталась половина, округу вытоптали и пожгли. Десятки деревень и хуторов теперь лишь зола, пепел и головешки. Разорение края непостижимое ни умом, ни сердцем. Тем не менее, именно в Чедвиге король решил провести встречу и как не отговаривали, настоял на своем.
  − Глядишь поумнеют! - таково его заключение на уговоры.
  В большом зале грязно и мусорно. В выбитом окне сквозняк треплет занавесь, метет в углы солому, труху, птичьи перья, обрывки тканей. Сдувает пыль с полок и известковую крошку из щелей. В огромном камине сложены не дрова − обломки мебели: лавок и столов, шкафов и сундуков. На растопку приготовлены распотрошенные фолианты. Камин не разожжен. И не похоже что собираются разжигать, не смотря на собачий холод, пробиравший до костей и промозглую сырость от близости реки. Гобелены, вывешенные в арках опорных столбов, порчены и драны. Частью сняты и брошены в угол. Факела освещения горят через один. Многие немилосердно дымят и дергаются. Не ухоженней донжона места в замке не сыскать, но в зале полно народу.
  Вдоль стен, тесным рядом, плечо к плечу, расставлены две спарсы. После тяжелейших боев под Лантом и Крэ, не полного состава, но грозные и непреклонные. Перед здоровыми мужиками в мятых доспехах и секирами наизготовку, челночат Карл Инчи и Лок Чечень. За обеими дурная слава мясников и забойщиков. Командоры спарс друг друга недолюбливают. До зубовного скрежета и плевков. Но здесь они не для выяснения превосходства. Зал стерегут. Кому должно войти - войдут, кому не повезет остаться - останутся!
  За командорами лично приглядывает маршалк Тауг Ритг. Три месяца без сна и отдыха, и вот уже от цветущего военачальника, любимца женщин, веселого выпивохи и греховодника, тень прежнего. Под глазами круги, нос заострился, взгляд влажно блестит, как у больного чахоткой на последнем сроке. Ритг в любой момент готов скомандовать - бой! Резать всякого, кто только подумает мыкнуть против короля.
  В тени стены, и не за углом камина и не перед камином, омоньер Ордена Св. Храмна. В неизменном шапе, с глубоко надвинутым капюшоном. Он наблюдает. Привычка и потребность.
  За омоньером, еще дальше от сторонних глаз, далак* фра Мюрис. Тень в тени тени. Сложно представить, непросто понять. Карающая рука Ордена. Воплощение неминуемого правосудия. Неподкупного и неотвратимого закона. Его присутствие привносило в обстановку повышенный градус нервозности. Многие истолковали нахождение Мюриса в замке, планами Гильфа передать наследников на суд храмовникам.
  В стороне от маршалка топтался мустер* Дебрей. Длинное жеребячье лицо бесстрастно, насколько может оставаться бесстрастным тыловой сиделец в гнезде войны. Под кустистыми бровями маленькие внимательные глазенки. Они видят все. Кто шепчется, кто мается, кто прячет недовольство за воинственной сдержанностью. Над короткой верхней губой мустера нависает нос-крюк. В прорези рта торчат крупные желтые крепкие зубы. Подбородок вытянут вперед, и по-юношески гол. Стыд какой! Не растет борода окаянная!
  Центральная фигура в зале Гильф Второй Амаль. Король Асгейрра. Туго опоясан, но брюхо, что поплывшее тесто, свисает через ремень. В добротном доспехе. Без единого украшения. Не жаловал бирюлек и висюлек, кружева и фестоны.
  − Я вам кто? Баба? Цацки на меня вешать! - рычал он своему кубикулярию Хеншу при малейшей попытке напомнить о королевском достоинстве и положенных регалиях: солидной цепи с рубином и пятью перстнями, символами владения землей, водой, воздухом, лесами и людьми. О скипетре и державе кубикулярий предпочитал не заикаться вовсе. Сразу прибьет.
  В молодости Гильф несомненно был привлекателен. Но как пишут хронисты − годы и невзгоды рано состарили самодержца. Еще больше его состарили многочисленные женщины и любовь к возлияниям. Умение хлебать всякое пойло без всякой меры, вызывало восхищение у его многочисленных собутыльников. В выпивке тягаться на равных с монархом никто не мог. Скапустившихся выпивох, из-за стола, волокли проспаться в курятник. Откуда те, пристыженные, возвращались в помятом виде, в перьях и птичьем помете.
  Высокий лоб короля пересекал шрам, спускавшийся через глазницу на щеку. Травмированный глаз плохо видел и Гильф постоянно прищуривал его. От чего о короле сложилось предвзятое мнение, как о недоверчивом человеке. Густые брови почти всегда сдвинуты к переносице. Нос с горбинкой и слегка свернут. Наивные говорили в Великой сече (у короля все сечи великие!). Сведущие шептались, заработал в пьяной драке с покойным братом Кааном. Широкие скулы самодержца выдавали примесь южной крови Великих Мормерств. Бородка росла куцая, не солидная, отчего Гильф величал себя за такое непотребство козлобородым, а королева козлом. Стригся властитель Асгейрра не по моде коротко. С его же слов не разводить блох. Стрижка оголяла коцанное правое ухо, а на левом отсутствие мочки. По заверению срезанная стрелой в одной из многочисленных войн. А на самом деле откушенная взбешенной Лисбет, взятой королем на силу, без её на то согласия. Благодаря рубцу и шраму, Гильф выглядел бродячим мартовским котом и подобная схожесть льстила ему гораздо больше, чем верноподданнические наречения Воителем, Великим и прочая, прочая, прочая... Соответствие внутреннего и внешнего, однозначно неплохо для понимания натуры венценосца. Меньше шансов обмануться и больше некоторой уверенности в будущем. Но только некоторой, без определения процентной величины.
  Пользуясь ситуацией мустер пристроился вполголоса говорить с Гильфом. Король слушая Дебрея, мрачнел и невнятно комментировал услышанное. Упоминание кровосмесительной связи не отнесешь к положительной оценке новостей.
  − Сир, − обратился к Гильфу лекарь. Причем произнес обращение с дурацким акцентом. Общепринятое sir прозвучало, как syr (дикая свинья) − Вам не рекомендуется волноваться и нельзя долго находиться на ногах. Ваши раны могут воспалиться.
  Лекарь выбрал явно не лучший момент лезть с указаниями к королю, что ему делать, а от чего отказаться. Да еще коверканье впридачу.
  − Я провел в дороге полдня, значит не упаду и за полчаса. И тебе платят деньги, избавлять своего короля от таких мелочей, как хвори, ‒ отчитали врачевателя. Могли высказаться значительно грубее, но берегли силы общаться с наследниками.
  − При условии, вы будете следовать моим рекомендациям.
  Дойрон слыл человеком не сдержанным на язык и нудным, каковы лекари все поголовно. Иногда невоздержанность в речах ему сходила с рук. Как сейчас. Иногда приводила к печальным последствиям. В прошлом месяце отведал плетей. У целителей тоже имеется придел могущества и влияния на венценосных особ. И лучше бы его придерживаться. Топор палача одинаково остер для любой шеи, а чурка плахи гостеприимна к любым званиям.
  − Непременно. Как освобожусь, − Гильф многозначительно посмотрел в сторону двух молодых мужчин и двух женщин.
  "Крысята," ‒ повторил за омоньером Гильф. Сейчас, когда он собран и зол, сравнение не показалось ему обидным. Шустрые твари и теперь готовы его укусить. ‒ "Все в мамашу," ‒ похвалил он отпрысков. Плохо это или хорошо, предстояло выяснить буквально в ближайшие полгода.
  Экрут, первенец короля от Лисбет Безумной, ничем не походил на родителя. Ни осанкой, ни походкой, ни внешностью, ни громкой речью. Серый, пригнутый, приплюснутый, с дерганой моторикой холеных ручек, он взаправду напоминал амбарную крысу. Хитрую амбарную крысу, не владеющую ничем, но претендующую на все! и доподлинно знающую где, чего и сколько лежит и припрятано. И как лежащее и припрятанное пригодиться. И кому пригодиться. И сколько можно утянуть в свою пользу, без боязни быть за воровство битым.
  Длинный нос Экрута вечно шевелился, будто он принюхивался к неприятному запаху. Догадайся, чудилось ли дерьмо или так им выражалось отношение к окружающим. Как к дерьму. Его брови то сходились к переносью, то расходились, что сбивало собеседников с толку. Переменчивая мимика убеждала их в рассеянности и невнимательности − слушает, но думает о своем. Но думал-то Экрут как раз о том, о чем и следует думать! Он отличался исключительной деловой хваткой, въедливостью и дотошностью в мелочах. Любил долгие переговоры и особенно подготовку к ним. Рылся в документах, штудировал законы, заготовлял тексты, обожал расплывчатость трактовок, нечеткость правил, судейские прецеденты, разнообразие редакций кодексов и уложений. Торговался не то что за каждый грот или пенс, за фартинг! А уж проценты в сделках оговаривал до сотых долей, подробно расписывая кому и сколько отойдет. Но как бы не делил на равные части, получал больше и лучшее.
  Свой двор, весьма немногочисленный и легкий на подъем, содержал на собственные средства. Имел достойных лейдов и страшную любовницу - Саскию Нелль. Страшную не в смысле необузданной страсти и похоти, а буквально. На личико. Фигурой тоже не блистала. Нечем было блистать. Ни в платье на балу, ни голой в бане на полке.
  Увлекался собирательством редких книг. Сказывают, спалил второй экземпляр раритетного издания по фехтованию с гравюрами Дюрака, чтобы оставшийся, которым владел, взлетел в цене вдесятеро!
  Терпеть не мог родню, извечных попрошаек и особенно свою матушку Лисбет. Узнав от лекаря о его первых юношеских поллюциях и шалостях самоудовлетворения, родительница загнала к нему в постель свою адди*. Обретение статуса мужчины прошло крайне болезненно. Его не только избавили от девства, но и от легкой стадии фимоза*. Экрут не числился в любимчиках ни отца, ни матери, ни их родственников и не сильно тому убивался. Свято верил, власть у тех, кто за спинами красавцев, в тени колоссов и в секретарях великих умов. Опираться на веру, пусть приземленную и стяжательскую, уже что-то! Многие не имели и такой.
  Подле Экрута, сказать рядом оскорбить обоих, Кифф Пустоглазый. Огромное бельмо ослепило десницу, отчего держит голову слегка повернутой, видеть больше. Он вызывающе заносчив, до неприличия честолюбив и преисполнен избыточного призрения. К братьям и сестрам. Причины? Ах, да причины... Куда же без них! Без причин. Они: Экрут, Дуанн, Медани и Элори ‒ его братья и сестры! Достаточно? Остальных живущих − из подозрений в жалости к нему. Полуслепой, тот же увечный. Кифф категорически не терпел советов старших, чурался забав ровесников, и был людоедски жестокосерден к собственным слугам. Общение с попами породило в нем всеобъемлющую неприязнь к церкви. От него хотели, посещать храмы неизвестно зачем, любить неведомо кого и прощать непонятно почему. Едва ли возможно сыскать существо, к которому он питал пусть не любовь, не мог Кифф опуститься до столь ,,возвышенногоˮ чувства, но крохотную привязанность. Кошек, собак и птиц попросту травил, часами наблюдая, как божьи твари мучаются, корчатся, дрищут, блюют и издыхают в агонии. Находил забавной псовую охоту, когда аланты и грейхаунды рвали на куски медведей, волков, оленей и всякую иную живность, попавшую им в пасть. Несколько раз проделывал подобное с людьми. Перевозбуждался и оргазмировал до обмороков. Нашел силы отказаться от пагубного увлечения. Позволить чему-то подчинить его? Ну уж нет! От вина его воротило, от цветов он чихал, единственный приемлемый запах для него − запах крови. Словно где-то в подсознании ворочались воспоминания далеких предков, диких и необузданных. Впрочем, предков он тоже не переносил. Благородные деяния достойные всяческого подражания, ограничивали способы и пути достижения поставленных целей. А цели у Пустоглазого имелись, удивляться тут нечему.
  Противность характера обеспечивала Киффу желанный вакуум в общении. Но назови его кто несчастным и одиноким, он бы удивился. Несчастными нас делают кто-то. Враги, дети, жены, друзья. У него ничего этого не водилось. Разве что любовница. Которую он посещал строго по четвергам, рано утром до завтрака и молитвы. Кифф делал свое дело, Маринн терпеливо переносила тяжесть выпирающих мослов и ребер любовника и получасовой акт размеренного соития. Он был холоден, что лед, она не теплей его. За всю встречу не обменивались и десятком слов. Поцелуев избегали из обоюдной брезгливости. Матушка считала Киффа достойным короны, о чем твердила постоянно, к месту и не к месту. Когда её спрашивали почему, Лисбет Безумная заразительно хохотала, хлопала себя по коленкам и подбивала ладошками свою не малую грудь.
  − Зачала его самым постыдным образом!
  Каким именно и в чем постыдность, не делилась. Кифф единственный, кто удостоился знать пикантную подробность. Удивительно, но его родитель, ничего предосудительного не помнил.
  "Дал по морде не кусаться, задрал подол и вые.... Вот и все," ‒ скудна отцовская и мужняя память.
  Обе дочери Гильфа держались от братьев в стороне, предпочитая дистанцироваться от родственников, как от прокаженных. Медани, невысокая, с мелкими чертами лица, пожалуй, скорее миловидная, чем красивая. В одежде неукоснительно блюла гармонию темно-бардового и темно-фиолетового. Тугие пояски резче обозначали тонкую талию и лучше подчеркивали объемную грудь. Избыток цепочек, кулонов и колец (почти на каждом пальце) неплохо отвлекал и вуалировал неприятное впечатление от общения с ней. Кто-то из придворных признался, говорить с мистресс Медани все одно что облизывать подколодную змеюку. Медани не носила ни барбета, ни вимпла, предпочитая покрывало-солнце и тонкого золота обруч. Её темно-льняные волосы собраны в косицы. Две из них закручены в кольца у висков.
  Ни первый, ни второй брак не испортили её фигуры деторождением, чего она строго, даже маниакально избегала, но прибавили небольшой шрам на подбородке (от удара латной рукавицей первого мужа) и жесткий рубец на шее (от столового ножа второго супруга). Обеих она благополучно пережила. Медани считали изворотливой, на что она не обижалась. Меркантильной, что в её понимании скорее добродетель, чем порок. Лживой, с чем мистресс никогда не спорила. Испорченной, о чем иногда откровенничала. Человеческие достоинства Медани измеряла количеством полновесных золотых марок, а большинство, но не все! прегрешений, прощала за количество тех же марок, но вдвое большее. Поговаривали, правда с осторожностью, о её связях с Соломенным Венцом*. Она, не таясь водила дружбу с антикварами*. Подозревали, зналась с фальшивомонетчиками. До подделки монет не опускалась (это прерогатива монетного двора, а там царь и бог граф-палатин), но кое-какие вещицы для нее делались. Не брезговала Медани и знакомствами с теми, о ком плакала виселица и рыдала плаха, а бейлиф Вокх зачитывал их имена перед сном, как молитву - не забыть! Внешне молодая женщина выглядела большой модницей, легкомысленной ветреницей, говоруньей, от которой много шума и беспокойства, сногсшибательной шлюшкой и много еще кем. Здесь уместно вспомнить змею и не обманываться расписной яркой кожей и игривым язычком, поостеречься двух острых зубов с ядом!
  Элори, самая младшая из детей короля от Лисбет, умиляла. Её приятное личико носило печать благолепия и набожности. Губы все время подрагивали от произносимых молитв. Взор редко поднимался выше горизонта и обычно прибывал опущенным к долу. Церковники звали её Благочестивой, королевский двор Блаженной. Она успела побывать замужем и брак её уверенно дрейфовал к разводу. По выражению Дея мар-Тейта, мужа Элори, в их спальне вечный пост. Он силой добивался регулярной супружеской близости, она с той же регулярностью не донашивала зачатых от него детей. Развод не состоялся по причине банальной, Дей Тейт погиб во второй декаде мятежа. Элори облачилась в траур, но горе не исторгло из её серых глаз ни слезинки, скорбь не обозначилась лучиками морщинок. Соболезнования она принимала с тем же выражением лица, что и месяц до этого поздравления ко дню ангела. Свое свободное время Элори посвящала изучению мудростей Священных книг. Являлась обладательницей роскошного Писания стоимостью в тысячу грот, на которое облизывался сам Великий Викарий. Разъезжала по монастырям и святым местам. Бжегский скит, Вандарская обитель, Лелюва пустынь - обычный маршрут её паломничеств. Строгий, как у почтовый кареты. Попы Блаженную привечали (неправедно надеясь заполучить в дар земли Тейтов), ставили прочим женам и девицам в пример. Наверное поэтому Элори Благочестивую не очень жаловали в обществе ,,шитья и вышивкиˮ. Мужчины её сторонились и сально шутили. ˮУ такой и место не сыскать, куда присунуть. Вся Святая!ˮ В детстве она не перечила отцу, в замужестве - супругу. И не разу не поступила как того от нее требовали. Близкие считали младшую простушкой, двинутой на вере, но никто не мог с уверенностью сказать, о чем она думает на самом деле. Её исповедник огорчался и жаловался в высшие инстанции.
  − Она поит меня чистой водой!
  − И что в том плохого? - удивлялся недовольству Эвард Великий Викарий королевства.
  − Я бы хотел узнать, что за срань у ней в башке!
  Пожалуй, исповедник единственный кто не доверял Элори. Справедливо не доверял.
  Впрочем, Гильф хорошо относился к обеим своим дочерям.
  − По крайней мере сучки не путаются у меня под ногами.
  Но так было до мятежа. Пришлось мнение переменить. И не только по отношению к ним.
  Ох, уж этот мятеж, наделавший столько шума! Он многим добавил седин, многим стоил жизни и имущества. А вся буча из-за конфликта поколений. Король отказал наследнику в праве самому выбрать себе жену.
  ‒ Снизу они все одинаковые! ‒ вразумлял отец сына. Тот не слышал...
  ...Любимая в блеске твоей красоты,
  Языческой фрески прекраснее ты.
  С тобой забываю сокровища края,
  Эдемского сада плоды и цветы*....
  Пленившись "верхом", вздумал прекословить государю (надо помнить о высшей миссии царственного родителя) и был нещадно порот на конюшне. Провалявшись неделю в горячке, оклемался и удрал в Хюльк, к возлюбленной, где и поднял мятеж. Так виделось многим. Многие не все. Прозорливые считали иначе. Старину Гильфа попробовали на прочность. Он устоял, мятеж задавил. Наследник прятался в Тайре, в монастыре. Опять же курсировал слушок, Аерн серьезно болен. Потому-то и жив до сих пор. Больной что убогий. Убогих в Кайона жалели. Но как бы там ни было, никогда и никто не принимал в расчет Лисбет Безумную. Так ли уж она безумна, фактически обеспечив одному из своих (пусть будет милый матушкиному сердцу Кифф) крепкие права на престол.
   − Сир! Доставлен Дуанн Амаль! - правильно доложил сентинар фоссар*, Ланн Дусс, человек громоподобный и неповоротливый. Единственный из замковых допущенный в залу.
  − Давай щенка сюда! - с оживлением прикрикнул король. - Мог бы и не докладывать. Час ждем, недоноска.
  Третий сын короля, исторгнутый щедрым и плодоносным лоном Лисбет Безумной, закован в легкие ручные кандалы. Как представитель королевского рода удостоен оков, изготовленных из золота. Не сказать, что драгоценный металл держит лучше ржавого железа, но почему не потрафить традиции и самолюбию высокородного арестанта, а с ним и замшелым танам Кайонаодха.
  Дуанн высок, но сутулость скрадывает рост. На нем дорогая, по последней моды одежда. Одно катарди чего стоит и сколько! Золотого шитья едва ли не больше, чем веса в кандалах. Украшений нет. Были, но королевский арестант щедро раздарил их своим церберам и сокамерниками. Он на редкость подвижен и эмоционален. До взбрыка старшего братца круг занятий Дуанна сводился к охоте, пирушкам, увеселениям, и опять к охоте, пирушкам и увеселениям. Мятеж привнес в его жизнь сладкий привкус вседозволенности, ощущения собственной величины и значимости. Он как хищник, рожденный в неволе, попробовав живой крови, уже не признавал иной еды. В Кайона Дуанн очутился случайно. Искал новых развлечений. Атлинг Аерн, по-братски, доверил ему командовать лансерами и послал на убой. Опять же из братских чувств. Дуанн ни разу не принимал участия в настоящих боевых столкновениях, воинского лиха не хлебал и подвоха не углядел. Позже ему припишут смерть Тейта, мужа собственной сестры. Дуанн ничего такого не помнил. Эмоции столь захлестнули его, что в памяти отложились всесветный ор, грохот железа, давка, свалка и сотни смертей. Первую свою битву воспринимал статической картинкой, где в центре он сам. Потом были еще битвы и еще. И даже когда Аерн ударился прятаться, Дуанн два раза выводил спарсов в бой. Оба к всеобщему удивлению, выиграл, но в оконцовке оказался и без спарсов и без денег нанять новых. Впрочем, денег у него никогда толком не водилось. Дуанн избалованно желал многого, но довольствовался и обходился аскетически малым. Он часто говорил, чувствовать себя счастливым можно и с двумя гротами в кармане. Два грота стоила самая дорогая шлюха в столичном Охотничьем Домике. Чаще им монеты и перепадали.
  Но довольствоваться и обходиться малым вовсе не означает принимать сие за должное и незыблемое. И если представится возможность.... Она ведь представится?
  − Majeste! (Величество) − качнулся Дуанн в неглубоком поклоне королю и родителю, обратившись по старине принятой в туатах. - Рад видеть во здравии.
  − Рад он меня видеть! Во здравии! - возмутился Гильф неприкрытой наглостью мятежного сын. - Ты бы больше радовался возвести надо мной туайм (погребальный холм).
  ‒ Собственноручно остриг бы вам ногти* и осыпал цветами, ‒ непрочь погрызться младший Амаль. ‒ Оказывается я создан их дарить.
  ‒ Избави меня от твоих даров!
  − Уверяю, − Дуанн приложил руку к груди в знак беспримерной искренности, − Представить не мог на сколько в Хюльке паршивые лучники. Аерну не стоило делать на них ставку. Все могло закончиться у Черного Брода.... А потом туайм и цветы.
  − Хер бы у тебя вышло! - сердился король на наглеца.
  В геройства сына он посвящен в подробностях. И как громил мар-Тейта, и как спалил и уничтожил процветающий Лугош, не оставив от городка ни кирпичика, ни живой души. И как отдал под меч Доуд, рассчитавшись с наемниками из Рагама. Впечатляющие успехи, подвигли столичных рифмачей намарать баллад. Складная хрень пользовалась определенной популярностью у пустоголовых юнцов, изнывающих под отцовской опекой. В дали от полей воинской славы, от кутежей победителей и бестолковой вседозволенности.
  ‒ Не сотвори себе кумира! ‒ предостерегали попы, но кто их слушает, когда в ушах звучит победный рев боевых труб.
  Гордиться таким сыном мешало одно обстоятельство. Как за самим Гильфом стоял Орден Святого Храмна, так и за плечом Дуанна возвышалась одиозная фигура Глена Веронна. Старый рубака, носил забытый титул Северного пограничья - фрайх, чем вводил половину столицы в лютое бешенство. Народ еще не забыл вековой давности разорение Кэффы ордами скеггоксов*. Отменный воин, осмотрительный полководец, пестун и наставник молодых да ранних, он разносил чесотку удальства. После уроков фрайха, столичный бейлиф прореживал генеалогические древа многих родов. В свое время у Гильфа не хватило духу, все-таки они водили личное знакомство, подписать указ об аресте искусителя. Приказ пошел на растопку, а фрайх продолжал смущать неокрепшие умы. Такие люди как Дуанн Амаль и Глен Веронн просто не могли разминуться на дороге войны. И не разминулись. В Хюльке.
  − Будь у меня еще пару сотен таких парней, что сейчас подпирают стены донжона, по мессиру Ритгу уже бы справили сороковины.
  Маршалк снисходителен и выдержан. Неудачник Дуанн волен играть и переигрывать в солдатиков сколько захочет, но прошлого не изменить. Мятеж подавлен. Не всех кто заслуживает повесили, но это вопрос времени, амбиций и связей.
  Король жестом отправил младшего сына присоединиться к братьям и сестрам.
  В нарушении этикета, постыдный тыл показывать монарху возбранялось, Дуанн повернулся и поприветствовал Медани. Направил на нее два пальца, указательный и средний. Женщину шатнуло от негодования, а лицо исказила такая ненависть, что присутствующим показалось, в зале стало гораздо холодней, чем на улице.
  Дуанн довольно улыбнулся.
  − Я тоже рад встрече, сестренка!
  Медани справилась с чувствами и промолчала. Ненависть не предполагает ответов. Только месть. Дуанн не сколько не опасался сестры. Никогда не имел дел со змеями и не изучал их повадки. Они ведь умеют ждать. Умеют двигаться так, покажется не двигаются вовсе, а их раздвоенный язык отвлекает от двух зубов обильных ядом.
  Экрут, подергав носом, сделался незряч приветствию. Кифф облил призрением и Дуанна и Медани. Чувства должны направлять действия, действия должны приносить желаемые плоды усилий. Эти двое варились в собственной ненависти уже с десяток лет! Кто возьмет верх, ему, Киффу, безразлично!
  Элори молитвенно склонила голову. Загляни кто под капюшон её сбернии*.... Но для того и капюшон, прятать лицо от посторонних и не позволить заглянуть в глаза.
  − Наконец-то, − выдохнул король и поманил мустера. - Раздай. И не перепутай! Этот сопляку лично от меня!
  Дебрей выполнил просьбу. Разнес туго скрученные свитки королевским наследникам. Младшему, Дуанну, вручил последнему.
  − Что это? - спросил тот, прицеливаясь сорвать большую королевскую печать.
  − Узнаешь, − последовал ответ короля торопыге. - И не разворачивать, пока не разрешу!
  Гильф подал знак Солано покинуть тень и выдвинуться на свет.
  - Зачитай-ка им, фра омоньер.
  Черный призрак выплыл в центр залы. На оглашение свершенных злодеяний потратил полчаса. В мятеже атлинга Аерна, в той или иной степени принимали участия все отпрыски королевской семьи Амаль. Экрут организовал брату большой займ, нанять фоссаров, лансеров и спарсов. Последние пришлись к поре и очень пригодились в битве при Клюце, сходу разметав королевскую баталью мар-Тейта. Кифф вроде оставался в стороне, но Ордену удалось доказать, именно его люди, по его прямому распоряжению, разграбили королевский обоз, создав немалые трудности в снабжении и поспособствовав значительным потерям в армии. Медани, одной ей известным способом, договорилась с частью знати Лафии и Бахайи, присоединиться к Аерну. Более того, мистресс привлекла к заговору камерария Тунара Амюса и тот запустил руку в государственную казну, что было неслыханно! Деньгами короны оплатили мятеж против короля!? Элори, чья набожность того гляди превратиться в святость, совершала молебны во спасение многострадального Кайонаодха. Щедрые пожертвования, собранные сирым и немощным, чудесным образом использовались на покупку оружия и выплаты жалования мятежникам. Под её эгидой наскоро создали Орден Святой Хильдебранты, для вспоможения раненым, калечным и хворым. Но почему-то (и почему только?) новоявленные братья более воевали на стороне смутьянов и мародерствовали, чем исполняли в Хюльке святую миссию милосердия.
  Когда Солано умолк, а голос его перестал отзванивать в притихшем зале недобрым эхом, говорить взялся король.
  − Медани, кажется твой любовничек командовал лансерами при Херсте? Какой он у тебя по счету?
  − Двадцать шестой, сир, − сделала миленькое личико старшая дщерь.
  Право слово ‒ целуй в щечки, гладь по голове, говори добрые слова ‒ прекрасное дитя!
  − Тут ты не в свою мамашу.
  − Должно быть в вас, сир, ‒ отыгрывала Медани милашку, любимицу отцов и матерей. Досталось ли ей полсотни добрых родительских слов? Пяти не наберется.
  "Потаскуха!" ‒ сдержал гневный рык венценосный владетель.
  − Как сумела? С камерарием? - давил Гильф желание орать на дочь. Все знали, насколько близко он воспринял измену преданнейшего ему и государству человека. − У меня не наблюдается избыток хороших управленцев и финансистов.
  − Он хорош не только в этом! ‒ не стеснялась Медани отцовского порицания. То что она шлюха, указано ей давно. И нежной матушкой. И добрым батюшкой. И остальным честнЫм миром. ‒ Надеюсь с мессиром Амюсом все хорошо?
  − Надейся. Не воспрещаю, − пропыхтел король, прекратить бесполезные и запоздалые препирания. Из всех деток от Лисбет, беспутную гулену он выделял особо. Не родись девкой, цены бы не было. А так...
  Ни плащ на гвозде,
  Ни вол в борозде,
  Ни конь в узде,
  Ни ворон в гнезде,
  Ни хозяйка пизде!**
  ‒ ...Давай, разворачивай!
  Остроту по поводу "давай" Медани попридержала. Подцепив пальчиком, небрежно оторвала королевскую печать, попортив уголок свитка.
  − Похоже, Рагам, − рассмотрела она изображение на карте.
  − Мне отсюда не видно, но вряд ли ошибаешься. Слава Великой Кьен Валькирии ждет тебя! Державь! Элори!
  Младшенькая разрезала нить маленьким острым кинжальчиком. Прятала его где-то в бесчисленных складках одежды.
  − Лафия, сир, − в голосе приторная благодарность. За монастырь Св. Идрика, Копскую пустынь, и другие святые места и местечки туата.
  − Возможно, самой Лафии пригодятся твои молитвы, но лично тебе ‒ толковый маршалк.
  − Маршалк? ‒ миролюбива и наивна Блаженная, не понимать отца.
  "Все она понимает, блядина" ‒ уверен родитель, чувствуя подвох в ангельском смирении меньшенькой.
  − Присмотрись к Руарху Иву, ‒ наставлял Гильф дочь. ‒ Не дурак и не поп. А это немало.
  − Как скажите, сир, − слова и поклон дочерней благодарности и жест благословения родителю.
  "Порчу наслала, что ли?" ‒ следил за младшей Гильф. Мнение исповедника: "Хитрая сука дурит всем голову", разделял полностью.
  − Экрут! ‒ скомандовал сыну снять печать с бумаг.
  − Голадж, сир, − доволен второй наследник, выпавшим жребием. Крысе выделили амбар с зерном, а еще с сыром и колбасой, и всем, всем, всем...ему, ему, ему!
  − Деньги великая сила, но иногда мечи важнее, ‒ говорил Гильф непонятно для чего. Экруту его слова ‒ мертвому баба. ‒ А в Кайона важней в большинстве спорных случаев. И не спорных тоже. Прежде чем трясти напоказ мошною, взвесь, может дешевле обойдется закаленный булат. Кстати, в Голадже существует забавная традиция. Любой мужчина может продать свою жену на воскресной ярмарке. Избавься от своей ведьмы! Моим внучкам сильно не повезет, если уродятся в мать. Их потом не сбагрить и платы за невест не получить. Кифф, шевелись!
  Пустоглазый разворачивал бумагу, словно её вытащили из бочки золотаря.
  − Бахайя, − ,,выплюнулˮ Кифф название туата.
  − Все мы ждем своего часа. Блеснуть талантами, доказать чего стоим. Твой шанс, − король в шутку прикрыл свой травмированный глаз. - И не верь, что кривым всегда и во всем везет.
  Гильф понапрасну растратился на слова. Кифф не оценил ни шутки, ни отцовского трепа.
  Дуанн не стал ждать. Дернул печать, откинул с куском бумаги.
  − Хюльк! ‒ подосадовал мятежник, сминая карту в ком.
  − Удивлен? - злорадствовал Гильф, припомнив отпрыску и остриг ногтей и цветы.
  − Удивился бы, достанься мне туат получше, ‒ пытался совладать с разочарованием Дуанн. Никудышное самообладание за сардоническую улыбку не спрячешь.
  − Каждому свое, сын мой. Каждому свое! ‒ выказали наследнику обвиняющее сочувствие.
  Мустер вскинул руку в знак соблюдения всеми полной тишины. Его послушался даже сквозняк.
  ‒ Каждый из вас достоин лучшего, ‒ несколько возбужден Гильф проистекающим моментом. ‒ В основном перекладины и веревки. Особо отличившимся с удовольствием свернул бы шеи собственными руками, не перепоручая и не передоверяя палачу. По-моему убеждению, так следовало бы поступить. Но поступлю я иначе. Омоньер не даст соврать, долго сомневался, но согласился не с доводами сердца и закона, а разума и необходимости.
  ‒ Чего так долго-то? ‒ прочирикала Медани. Её губы вытянулись в гузку, обозначить поцелуй раскаяния за несдержанность.
  "Ни хрена она не раскаивается," ‒ не купился Гильф на ужимки дочери. ‒ "Хорошо бог яиц не дал," ‒ и сразу усомнился. ‒ "Хорошо ли?"
  При всех недостатках и спорных достоинствах, порочности на грани и за гранью дозволенного, ума и изворотливости у Медани не отнять. Особенно ценно умение договариваться, находить точки взаимовыгоды, легко обещать и столь же легко обманывать. Вести свою многоходовую игру, добиваться своего, жертвовать союзников и скупать недругов. Не помогали деньги, в ход шли шантаж и связи. Давали осечки они, постель решала многое. Говорят последний довод королей большие армии, у королев свои аргументы. Спальня. Справляются не хуже. В иные сроки дипломатия раздвинутых ног выигрывала битвы до выезда в поле. Завладевала богатствами не тяжкими трудами подданных, а подчиняя принципу вынь (гм...гм...!), да положи! Выигрывала споры, не потратив ни гроша на ставку. Все это и многое другое, у Медани получалось отменно.
  "Все-таки хорошо," ‒ согласился Гильф с первоначальным своим утверждением о её принадлежности к женскому полу. При ином раскладе, корону у него дано бы стянула.
  − Волей и властью ri bunaid cach cinn, назначаетесь в туаты Кайонаодха риагами, − объявил мустер торжественно. − С этого момента вы полновластные владетели полученных земель.
  Взял слово и Гильф.
  ‒ Теперь под жопой каждого из вас свой личный трон. А на ваших головах маленькая, но своя корона. Мое слово по прежнему в приоритете, но и ваше в вверенных туатах не последние. Владейте!
  Радоваться никто не торопился. В мышеловке не только сыр бесплатный, но и сама мышеловка. Путеводитель к ней соответственно тоже.
  − А как же Аерн? - первым вспомнил Дуанн. - Всем, так всем! Или ему сразу Асгейрр?
  − Хрен ему! - выругался король без свойственной таким моментам экспрессии. - Твой старший братец отсиживается в монастыре и не желает ни с кем общаться. К тому же умудрился залезть на такую помойку и подцепить такую заразу, лекари руками разводят. Вот пусть там и сидит, дурак!
  − Швальб кому достанется? Кэрэн? - любезно поинтересовалась Элори. - Она же в некотором роде...
  − Не впутывайте ее! - моментально озверел король. - Всякого, кто попробует макнуть девчонку в наше семейное дерьмо, сгною в Брюхе! Омоньер! Прими мои слова приказом к решительным действиям! Невзирая на лица и родство! Или собирай всех в Тайре. Спалю недоумков!
  Солано послушно склонился. На людях король волен говорить все что вздумается, а поступать ограничен совместными договоренностями.
  − Насчет Швальба, напрасно беспокойтесь, - Гильф жестом пресек вопросы. − Сентинар, давай парня сюда!
  Дусс пропал на минуту и вернулся в сопровождении рослого воина. Разворот плеч, твердый шаг, ладно сидящий доспех, пытливый ко всему взгляд. Парень на загляденье! Медани при его появлении повела бровкой. Не ожидала!
  ‒ Dher (бык осеменитель)! ‒ произнесла женщина в волнительном придыхании.
  В этом вся Медани. Не стесняется других говорить о себе. Много напускного, вздорного. Но привыкла, как привыкает театральный злодей до смерти выступать антагонистом герою. Свет бывает ярок и ничтожен. Тьма всегда в одной поре. Превосходства.
  Её не услышали. Постарались не услышать. Гильф, омоньер, далак... Вполне достаточно заткнуть любое веселье.
  − Выдь-ка ближе, голубец, − поманил король скромника.
  Приглашенный сделал несколько шагов вперед. Остановился. Чуть поклонился. Воин не слуга, низко гнуться.
  − Давай, давай не стесняйся. Прошло время стесняться, − подбодрил Гильф молодого мужчину.
  "Dher" вышел в центр. Он не стушевался в столь избранном обществе высокой крови и больших титулов. Воин скорее напоминал матерого волчару, угодившего в западню и готового к хорошей драке.
  − Назовись, дружок, да не мямли! - приказал король приглашенному.
  − Винтенар Эерих Гашш, сир, − склонился воин не более прежнего.
  − Эерихом Гашшем ты звался до того, как тебя вытащили сюда. Теперь ‒ Эерих Великий Бастард! − хлопнул в ладоши Гильф. От резкого движения дернулся. Раны в груди причинили резкую боль. Стрела едва не отправила короля к праотцам. Удар копья в ребра, здоровья не прибавил. - Пусть твое происхождение не столь высоко, как у твоих единокровных братьев и сестер, хотя в последнее время склоняюсь считать это отягчением, а не превосходством. Но моей крови достаточно компенсировать любое неравенство! Поэтому получаешь Швальб. Мустер, вручи!
  Дебрей отдал винтенару последний свиток и даже снизошел до поддерживающего похлопывания по плечу. Владей!
  ‒ Еще не все! ‒ присек Гильф начавшееся недоброе оживление и продолжил говорить с Эерихом. ‒ Предвидя недовольство некоторых, счел за благо заранее принять кое-какие меры. Давай гостей! ‒ вновь обратился король к Дуссу, исполнявшему нынче несвойственную роль церемониймейстера.
  Возня за дверью, толкотня на пороге, а затем в зал впихнули... трудно сказать кого именно. Их трое. Молодая женщина и двое мужчин, по старше и совсем еще юнец. Обнажены, сильно избиты, медленно переставляют ноги в кандалах. У женщины, внутри бедер и промежности кровь. Темные капли сочились из ануса и влагалища. Мучилась сопротивляться боли и проигрывала на каждом шаге. Неудачи отражались гримасой мук на сильно побитом лице. Левый сосок на груди отсутствовал, обозначенный грубой коркой сожженной кожи. Юнец прижимал руку к ребрам и слизывал языком кровь в уголку рта. Растрескавшиеся губы выдавали острую жажду. Ему не давали пить по меньшей мере дня три. У старшего из троицы пальцы без ногтей, вместо мизинцев гниющие культи.
  ‒ Железо сними! ‒ недоволен Гильф видом вошедших. ‒ Не убегут.
  Дусс раздраженно махнул рукой помощникам. Кандальников поспешно освободили от оков.
  ‒ Мы с вами договорились? ‒ спросил король пленников. Голос звучал хлестко и требовательно. С глуховатым эхом получилось весьма недобро. Отказа не предполагалось. Вернее не трудно предположить последствия отказа, выраженного прилюдно.
  Троица лишь нервно и в разнобой кивнула. Запоздала женщина. Очевидна из троих сломалась последней.
  ‒ Сделаете как должно? ‒ не удовольствовался король кивками. Не воспринимал жестикуляцию за ответ. Если человек рта открыть не хочет говорить, о чем с ним толковать, возмущался он немтырям. Греша на других, сам подобным правилом порой пренебрегал.
  ‒ Мы приняли слово и слово дали, ‒ прохрипел старший из пленников. Тавро на груди, выжгло мясо до ребер. Рана мокла и дурно пахла.
  Взгляд Гильфа медленно путешествовал по залу, останавливаясь на лицах наследников, ближников, стражи. Он их читал. Своего отношения к увиденному не выдал. Главное понял, кто в данный момент о чем думает. Единомышленников горсти не наберется.
  ‒ Приступайте! ‒ разрешил король начинать обряд.
  В зал тут же внесли большую корзину, набитую каким-то тряпьем и барахлом.
  Троица облачилась в белые длинные туники, подвязалась гибким лозами лесного винограда.
  ‒ Друиды! ‒ прошипел кто-то из стражи, схлопотав от Инчи хорошую плюху. Стукнулся затылком о стену и, обмякнув, сполз на пол.
  Мужчины и женщина продолжали облачение, помогая друг другу. Мазали лица толченым мелом, надевали ожерелья из косточек плодов, амулеты из мелких костей животных. Младший водрузил на голову маленькие рожки.
  ‒ Симпатично! ‒ выдала реплику Медани, но не слишком громко. Получить в зубы, рукоприкладство Гильф позволял и приветствовал, она не желала. Но такая уж сучья натура, хоть дюйм, но поперек. И даже если повдоль, все одно поперек.
  Старший и женщина захлестнули на щиколотках ножные браслеты с небольшими пронзительными бубенцами. Макнув палец в кровь, смешанную с медом, не мизинцем как положено, их нет на обеих руках, но указательным, старший нарисовал женщине на лбу валькут и инг в вырезе одеяния. Младшему нанес трисколь и неорт. Себе все четыре знака. Зеркала у него не было глядеться, но начертал правильно, без помарок и кривизны.
  Подступил к королю.
  ‒ Позволь руки, ‒ попросил старший.
  Гильф протянул. На ладонях эольх ‒ знак защиты и беорк ‒ покровительство матерей и детей. С тыльной стороны райдо ‒ власть и знатность и каун ‒ преемственность и опыт, предать следующим поколениям.
  ‒ Вам, ‒ обратились к Эериху.
  Лагун, отел, ур ‒ легли на щеки и переносье.
  Пока старший наносил руны, жрица зачерпнув из горшка мелу, насыпала на полу ромб, ориентированный по сторонам света. На белых полосах явственно проступали оброненные израненным чревом рубиновые капли. Младший постелил в центре меловой фигуры лоскут шкуры, крашенной в красный цвет. Запалил масляный огонь в чаше и разлил по маленьким плошкам, расставив мелочь по периметру рисунка.
  Последними извлекли клеть с белым петухом и взяли пучки омелы.
  ‒ Ты сдурел! ‒ возмутился Дуанн, первым сообразив, чему присутствующим предстоит стать свидетелями. И участникам и зрителям Юэн не скажет ничего хорошего.
  Обряд, который собирались проводить над Эерихом, назывался Uab Teirgwaed ‒ Сын трех криков. Древний акт усыновления. За такие проделки церковь спрашивала крепко. Но кто спросит с короля? Кому позволят? Глупцы бы порадовались, назвав Великого Викария. Мудрецы вздохнули о злой участи неумной Ингид-отравительницы.
  ‒ Заткнись! ‒ грубо оборвал Гильф сына. ‒ А то вместо Хюлька окажешься в Серной Башне. Там научат вести себя тише, ‒ прикрикнул на остальных. ‒ Всем цыц!
  Король строго глянул на обеих командоров. Свою понятливость оба выразили безмолвным согласием ‒ да, сир!
  К обряду Гильф подготовлен. Пришлось расстараться. Без напоминаний и подсказок, лицом на восток, шагнул в ромб, широко расставив ноги над шкурой.
  ‒ Лисбет заставить бы колени раздвинуть. Забыла наверное, как это делается, ‒ пробубнил Гильф и позволил старшему. ‒ Начинай.
  Друиды синхронно притопнув, звякнули бубенцами.
  ‒ К Великим Девам и к Великим Матерям наше обращение, ‒ двинулся вдоль ромба старший. Ему следовала женщина, кропя зал водой с ветки омелы. Им впротивоход младший, рассыпая смешанные с цветными камешками зерна.
  ‒ К Вам обращены наши слова!
  ‒ К тебе грозная Бебинн, ‒ произнесла ломким голосом жрица.
  ‒ К тебе несравненная Маха! ‒ продолжил молодой.
  ‒ К тебе великая Морриган! ‒ закончил старший, остановившись возле клети с птицей. Мгновение и петух оказался в его крепких руках. Дунул в клюв, передал женщине. Жрица повторила действие и передала младшему. Тот выдрал из шеи перьев, отправив в полет. Белоснежные облачка прыгали по невидимым волнам сквозняка. Не падали, но набирали высоту и кружили, подавая добрый знак благословения упомянутых древних богинь.
  Женщина взяла Эериха за руку и ввела в ромб. За спиной короля.
  ‒ Ложись на шкуру, ‒ попросила она, жестом показывая, как следует расположиться.
  Мгновение тишины. Слышно как капает на пол кровь. Или кажется что слышится. Может это прорезалось время, обозначить свой быстротекущий неумолимый ход. Нельзя ступить в одну реку дважды, нельзя повторно прожить скорые мгновения. Многое недозволенно человеку и вернуть былое одно из недозволений, и едва ли самое не желанное ему.
  Молодой мужчина колебался. Он вправе отказать. Только что потом со своим правом делать? Греть нары Серной Башни? Камеру в Брюхе за милость считать? Существовали варианты попроще.
  "Рыб, например, кормить," ‒ мрачно пошутил винтенар. В бою при Лузе он участвовал. На стороне победителей. На стороне короля. Повторить ситуацию, но несколько в ином качестве нисколько не хотелось. Видел бесконечные ряды виселиц. Видел речные плотины из распухших зловонных тел. Видел "тыквенное поле"* и не одно.
  ‒ Ложись, сказано! ‒ полуобернулся Гильф. Боль ран проткнула десятком тупых горячих шил. Лицо исказилось в людоедскую гримасу. Загрызу, сученыш!
  Эерих, скорчившись эмбрионом, лег на кожу, оказавшись под неудобно стоящим королем.
  Друид бросил на лежащего горсть толченого мела, забелив одежду и волосы.
  Опять синхронное топанье, заставить тренькать бубенцы. Через шаг начались хлопки и распев.
  ‒ О-ой-о! Взываем к тебе о Бебинн, Дева колыбелей!
  О-ой-о! Просим участия твоего и помощи!
  О-ой-о! Доброму роду дай продолжение!
  О-ой-о! Дай защитника краю,
  О-ой-о! Где могилы предков,
  О-ой-о! Где долины до солнца!
  О-ой-о! Где горы до моря!
  О-ой-о! Где рощи до Небес!
  О-ой-о!Где тучные стада без счета!
  О-ой-о! Ждут они кому суждено появиться* ‒ пела женщина.
  ‒ Uab, ‒ выкрикнул младший, остановить движение.
  Старший с натугой, на фут-полтора, протащил шкуру по полу. И опять, хлопки и распев.
  ‒ О-ой-о! Не оставь своей милостью дева Морриган!
  О-ой-о! Надели дитё доблестью!
  О-ой-о! Надели мужа мудростью!
  О-ой-о! Надели всем, что должно!
  О-ой-о! А сверх того, не давай ничего!*
  ‒ Uab! ‒ новый выкрик превратить друидов в живые статуи.
  Скупая короткая тишина. Рывок, переместить шкуру с Эерихом. Король глянул сверху на великовозрастное дитя.
  ‒ О-ой-о! О, грозная Маха! Пусть увидит он свет
  О-ой-о! И познает день!
  О-ой-о! Пусть увидит тень!
  О-ой-о! И познает ночь!
  О-ой-о! Пусть не бросит худого,
  О-ой-о! Что собаке кость.
  О-ой-о! А за добрым нагнется,
  О-ой-о! Другим отдать!* ‒ запредельно высок голос жрицы, полный нот весенних ручьев, громов первых дождей и запаха нехоженого луга.
  ‒ Uab! ‒ третий крик младшего. Никакого замирания. Вцепился зубами в шею петуха и резким движение откусил голову. Придерживая трепыхающуюся тушку, друид обошел обновить ромб кровью птицы.
  Старший медленно, раскачивая из стороны в стороны, тянул шкуру. Мир встречал новорожденного тишиной, пропитанной возмущением и негодованием. Никто не свят, но терпеть чужое святотатство...
  Взгляд короля задавил недовольство зала. Опыт и практика. И три тысячи виселиц вдоль дорог и на площадях.
  ‒ Сядь! ‒ подсказано Эериху жрицей.
  Королю передали костяной нож. Гильф надрезав запястье, не очень острым лезвием, обронил капли на макушку и лицо воина.
  Женщина вытерла Эериха холстиной и скрутила из нее жгут. Король и винтенар, с подсказки, взяли ткань за концы.
  ‒ Небеса, леса и воды услышали твою молитву, ри Гильф! ‒ объявлено собравшимся и старший перерезал символическую пуповину.
  Младший подал королю воду из священной тисовой рощи.
  ‒ А отец кто? ‒ четко слышен язвительный шепот Медани, сказанный под руку.
  Король запустил не испитой чашей. От увечья женщину спас брат. Кифф чашу поймал. Поступил не из благородства, не страдал подобной ерундой. Не из любви к сестре, он её терпеть не мог с детской поры. Не с тайным прицелом заключить в дальнейшем союз или получить со спасенной преференции. Не упустил возможность досадить родителю, вмешавшись.
  Гильф забурел лицом от гнева. На выходку ответил по-своему.
  ‒ Бейлифы в туатах предупреждены, указы за большой королевской печатью и моей рукой, эрлам и мормерам передадут. Владейте. Посмотрю как у вас получится! Отправитесь в свои вотчины прямо сейчас! Встречу кого в Чедвиге после заката или узнаю, сунулись за пределы Кайона, постригу в монахи. ‒ Гильф прогулялся взглядом по отпрыскам. Возмутятся? Нет?
  "Ты объявил себя покойником?" ‒ это от Медани.
  "Заманчиво...," ‒ считал деньги и выгоду Экрут.
  "Батюшка, вы дурак?" ‒ не похвалила его Элори.
  "Созрел, наконец," ‒ одобрил Кифф.
  "Старая сука!" ‒ разобижен Дуанн.
  Главное и вкусное всегда в конце. Так уж заведено.
  ‒ Кто соберет туаты под одну руку, лично вымою тому голову*, ‒ нагнетал Гильф страсти. ‒ И назначу атлингом!
  Он сумел удивить. Своих крысят.
  ‒ Вопросы? Неясности? Недоговоренности?
   − В Хюльке таны уже отслужили щитовые, − прорычал недовольный младший Амаль. Что делать нищему в разоренном краю нищих? Пересчитывать вшей друг на друге?
  − За то тебя неплохо знают. Доброе имя много значит, − издевался над бывшим мятежником Гильф. - Может Веронн присоветует дельного? У него идей, что в деревенском сортире мух. Не отобьешься.
  Король жестом приказал наследникам или теперь уже риагам, убираться. Лекарь спешил нести склянку с настоем.
  − Вы себя не жалеете, − обвинил Дойрон короля в небрежении собственным здоровьем.
  − Тебе же лучше, больше заработаешь, − слабо огрызнулся Гильф. Спросили бы как он, честно бы признался - херово. Но его не спросили, а венценосец не имеет права жаловаться первым. Тем более подданным. Зачем радовать и обнадеживать. Вдруг не напрасно.
  Тем же часом, согласно уговору, привязав каждому мешок с камнями, друидов утопили в крепостном рву.
  ‒ Она того стоит? ‒ спросил младший старшего на последней минуте.
  ‒ Вера-та? ‒ чуть задумался тот и пожал плечами. Каждый решает сам, за себя и для себя.
  Мужчин столкнули, женщина прыгнула в воду без принуждения. Чему она улыбнулась? О чем насвистела ей птица из ближайших кустов? Наплескала волна у иловой кромки берега? Наплел холодный северный ветер? Что шепнув, открыла Смерть?..
  ... Остальных шестерых, без затей рассадили на колья, завершив болью короткой, страсти многодневные.
  
  
  3. Замок Чедвиг. Восточная стена. Сторожевая турнелль.
  
  Туман накрыл реку, заткал белым окрестные поля, переполнил низины и овражки. Замок плыл в молочной кипени потрепанным невзгодами кораблем. Бесшумные волны обтекали каменный остов, вскидывались на стены-борта, лезли кверху, захлестывали проломы и обрушения. Подрастеряв прыть, медленно отступали, опадали в ров, уползали за березовые околки. Слева, обманной отмелью, вспухал Висельный Холм, заманивал хороводом светлячков-факелов, перекличкой встревоженных голосов.
  ˮСлучилось что?ˮ − присмотрелся Солано, но ничего толком и не разглядел. Из-за тумана и сумерек.
  Достаточно прохладно и омоньер, согреваясь, прогулялся по парапету стены, неосознанно переступая чересполосицу щелей плохо подогнанного настила. Когда ходить бесцельно надоело, коротал ожидание, кидая с высоты мелкие камешки, слушал тихий звук падения. Мечталось вернуться в комнату. К теплому камину, ужину и вину. Но не он назначил встречу, отменить или перенести. И место выбрал тоже не он.
  Далак Мюрис предупредительно кашлянул, обозначив свое приближение. Он облачен в обычного кроя теплую, овечьей пряжи, тунику. Не серую, предписанную большинству храмовников, а темно-голубую. Поверх туники неизменный орденский черный скопуляр с серебряный крылом. На голове шапочка-каль. На поясе уставной баллок и старого янтаря четки.
  "За пазухой дирк, в рукаве лафийский шабер," ‒ припомнил Солано предпочтения своего учителя. Бывший наставник как-никак, не знать его маленьких неприятных секретов.
  Их встреча не частное свидание, вспомнить дни былые, повздыхать о быстротекущем настоящем и загадать о будущем. Далак в Чедвиге лицо официальное, не приглашенное и крайне нежелательное.
  "Дерьмо до крыш Бринмора достанет," ‒ находил омоньер верными слова гвила Кирби применительно к встречи с фра Мюрисом. Не обманывался формулировкой присутствия. ,,...Наблюдать отправление закона, всячески пресекая его неправедное толкованиеˮ. Далак не судья. Дознаватель и палач. Судья это слишком долго, нудно и не показательно.
  "По мою душу, пожаловал," ‒ убежден омоньер. ‒ "Во время объявился."
  Обряд проведенный друидами еще одно веское основание приору и пробсту Ордена взяться за него всерьез. Могут сами, не зря далака прислали в Чедвиг, а могут потрафить инквизиторию Викария. На месте церковников предоставленной возможность воспользовался бы показательно. Сразу вопрос, как поступать находясь на своем месте, отбрехаться от всех скопом?
  ˮЛокли знал...ˮ, − заподозрил Солано, в предумышленном умалчивании важных сведений. Впрочем, на кого пенять? То обостряющийся, то вялотекущий конфликт с иерархами Ордена, рано или поздно, повлек бы вмешательство в дела с королем. Главное подгадать момент. Подгадали. Далак здесь.
  "Много воли взял," ‒ слышалось омоньеру злопыхательское обвинение. Некая сумма всех его прегрешений и проступков, веский повод отлучению на законных основаниях. Для этого далак и послан, взыскать с нерадивого в той степени, в какой заслуживает. Вмешается ли король? Вмешается. Иметь в должниках омоньера весьма полезно и дальновидно. Принимать ли долг, не правильный вопрос. Под какие проценты? Гильф безжалостный кредитор. И шерсть, и шкуру, и мясо снимет разом.
  "Где-то я поторопился..," ‒ сожаления без сожалений. Укор без укора. Сухая констатация факта неосмотрительности, итог которой теперешний тяжелый и непростой разговор. С далаком простых разговоров не бывает и не получается. Он появляется снять чью-то голову, когда придут к мнению (не трудно угадать кто), прегрешения человека велики, а вреда больше пользы. Далак рассудит, так ли это. Нет ли смягчающих обстоятельств, в его случае никакие обстоятельства во внимания не примут, и сколько обстоятельств отягчающих. Последние сочтут до фартинга. От рождения до вчерашнего поноса. Как обставят Requiescat in pase (упокойся с миром)? По разному. Прямой удар в сердце, падение с лошади, отравление рыбой с грибами, публичный костер. Повезет... Хорошо везение, ничего не скажешь, заключат в келью в забытой богом и людьми пУстыни. Назначат ухаживать за прокаженными и сифилитичными. Отправят собирать милостыню, бродя по дорогам или стоя на паперти в захудалом приходе. По разному. Но каково бы ни было грядущее наказание, на омоньерстве крест! На всем остальном тоже. Если не заступится король. Или самому не предпринять усилий выкрутиться, пусть и временно.
  Потому как далак решительно шагал, держал голову и отмахивал правой рукой, определенно он в паршивом настроении. В левой руке наставника тессер. Свинцовый кружок с оттиском-символом Храмна-ворона. Груз на тонкой тесьме, способной выдержать прибавку четырех из восьми бусин-довесков, олицетворявших смертные людские грехи. Сами бусины жестко собраны в ладони.
  Не сказаны приветствия, не отбиты поклоны, не досталось братских поцелуев в щеку, а первая из бусин скользнула из захвата.
  ‒ Ты знаешь за что! ‒ гудит Мюрис рассерженным шершнем. Надавать оплеух, сбить с ног, втоптать в дерево, квинтэссенция обуреваемых им устремлений. Далак на взводе и плохо собой владеет.
  Солано не дрогнул. Ни телом, ни мыслью, ни духом.
  ‒ Обряд.
  ‒ Считай, обсудили. Захочешь, вернемся к этой теме позже. Но на твоем месте я бы не хотел. Вовсе, ‒ предупредили омоньера не пытаться оправдываться. Что иное ‒ пожалуйста. Но обряд и друиды в вечном исключении оправдательных тем.
  ‒ Моя вера незыблема, ‒ по возможности спокоен Солано. Большая игра слов началась. У него заведомо проигрышная позиция, в которой предстоит извернуться и не проиграть.
  − Человек слаб духом и легко пускается искать выгоду, призрев блюсти чистоту. Ты - человек, ‒ напомнили и обвинили Солано. ‒ Душа не рубаха и грязные пятна греха не отстираешь и не замоешь. Прибудут навечно.
  "У кого-то она до смерти чистенькая остается. И душа и рубаха", ‒ этого далаку не скажешь. Не поймет. А поймет, не примет. Сейчас речь только о нем, омоньере Ордена Святого Храмна.
  ‒ Объяснения нужны? - тон далака, не предполагал и не предвещал мирного исхода. Ни целых овец, ни сытых волков.
  "Придется солоно...," ‒ мрачноват каламбур омоньера.
   − Какие объяснения, ‒ не стал требовать Солано вводной речи, о нахождении наставника в Чедвиге, замке далеком от путей и интересов Ордена.
  − Т-тогда жду их от т-тебя, ‒ потребовали от храмовника. Проявлением легкого заикания, обозначена высшая степень борьбы с гневом. Самый пик. Остроту и крутизну которого предстоит еще испытать.
  "Носить воду решетом...," ‒ оценил Солано комментирование собственных поступков и устремлений. Выслушают, но не услышат. Будь по-другому, разговор велся в ином месте, с людьми иными.
  − С какого события прикажешь объясняться? ‒ медлил с самобичеванием омоньер.
  − Без приказа. Все сам. От последнего покаяния, ‒ рекомендовал далак бывшему ученику. ‒ Если сподобишься вспомнить, когда склонял колени перед братьями, принять его.
  ˮЗначит инициатор Улль...ˮ, − заходил желваками Солано. За истекшие полгода пробст сделался невыносимым. Ни шагу без его дозволения. Все подгребал под свою руку. Непонятно, отчего приор Тейч смотрел на происходящее самоуправство сквозь пальцы, позволяя старому дружку присваивать полномочия не оговоренные уставом для его службы. Цена многолетнего знакомства? Или цена старческого спокойствия, досидеть в приорах до почетной кончины. Еще один "великийˮ сиделец в бессмысленном пантеоне Ордена? Если и сподобились пошевелиться, только соблюсти приличия или личные интересы. ‒ "Под себя ходить будут, но с места не сдвинутся. Вдруг займут!"
  − Попробую изъясниться короче, ‒ отказался омоньер следовать пожеланию. Подробности в его случае не помогут. Они скорее для него окажутся вредны.
  − Настолько уверен в собственной непогрешимости? ‒ не понравилась Мюрису неподатливость давнего ученика.
  − Возлагаю судить о том другим, − тверд Солано. О грехах лучше с далакам не затевать разговора, верный проигрыш. Изничтожь мышь, околеет с голода кошка. Сдохнет кошак, перемрут блохи в кошачьей шерсти. За скольких ответишь? За всех. Так это работает.
  ‒ Примешь суд, не пряча лица? ‒ звучит провоцирующее недоверие.
  ‒ Я никогда его не прячу!
  − Гордыня! − нисколько не проникся Мюрис готовностью омоньера отвечать за свои деяния. По-паучьи цепкие пальцы разжали вторую бусину, спустить по тесьме. Цок!!!
  ˮДолго не поговорим,ˮ − признал Солано предопределенность встречи с далаком. Победителя не судят! Не обязательно судят. Сразу к ногтю! Но разве он победитель? Позволить трясти тессером перед самым своим носом.
  Оборачивалось к худшему из возможных исходов встречи. Обязанности законника Ордена не предполагали рассмотрения в миру каких-либо иных ценностей, кроме ,,Бог есть Истина! Истина есть Бог!ˮ Что может быть значимей? Ничего! Чем оправдать свое прибывание под солнцем? Беспорочным служением. Что есть служение? Отстаивание постулатов веры! Что есть вера? Истина! Круг замкнулся. Колесо покатилось. Жернов вращается. Не попадись! Попался?
  − Что тебя интересует фра Мюрис? ‒ прямо спросил Солано, отсечь ненужные и бесполезные подробности. Их истолкуют не в его пользу. Раз далак здесь, так и произойдет.
  ‒ Тебя не должно интересовать, что интересует меня. Лишь поведать за что стоишь и с кем. О чем радеешь. Рассудить, достаточно ли рассказанного, понять мотивы поступков, позволь мне, ‒ далак поднял болтающийся тессер на высоту глаз омоньера.
  Акция устрашения не сработала. Две бусины. И что?
  ‒ Верно ли поймешь?
  ‒ Теперь это не то, что должно тебя занимать и беспокоить.
  "Все равно что в вековой дуб стучаться головой. Не пробить, " ‒ определил для себя омоньер. Мысль настырно желала продвинуться дальше. Дальше напрашивалась кровь. ‒ "Святой водой Святого не напугаешь," ‒ и не похвальба и не укор, и не осуждение. Готов ли он к тому? ‒ "Я ‒ омоньер!" ‒ Сколько раз повторил и повторит за сегодня? Но тут оттенок другой. Людоедский. Сластит.
  Лозунг кто не с нами, тот против нас, хорош в открытом конфликте, в интриге, в торговле. В семье, а Орден это семья, он не работает. Не должен работать! И мысли о таком допускать нельзя.
  "От чего же?" ‒ пялился Солано в сумерки за спиной фра Мюриса, державшего тессер на вытянутой руке. Приманка отступить... Жупел свернуть с выбранного пути... Символ принятия чужой несправедливой воли... С какой стороны смотреть. Лучше смотреть со своей. Или сказать правильней?
  ‒ А если все-таки беспокоит? ‒ пребывал в раздумьях Солано, но отнюдь не о том, о чем говорил далаку.
  ‒ Ты еще ничего не поведал обратиться мне в слух, ‒ напомнили о вступительном многословии. ‒ Лишь торгуешься подобно владельцу лавки, чей товар сомнительных достоинств.
  От изножья Западной Башни шумное движение. Стук дверей, грохот сапог по лестнице вверх. Десяток гвилов во главе с винтенаром на обходе стены, проверить и сменить караулы. Минута и вновь тихо. Сумерки гуще, ветер холодней, фра Солано, фра Мюрис и тусклый меркнущий блеск раскачивающегося свинца, с шапочкой-навершием двух бусин. Мир не стал тяжелее, но легче тоже не сделался. Неприязнь копилась, подбираясь к верхнему пределу. Когда одному надоест ждать, второму терпеть.
  − Ознакомился с переданной буллой? ‒ спросил далак, подвигнуть омоньера заговорить по существу. Открытого конфликта он не опасался. Ученик не из тех, кто бросает начатое, поддавшись сиюминутному порыву закончить все разом.
  "Как бы у него это получилось, справиться?" ‒ снисходителен законник. Ученик хорош, но схватки проигрывал с завидным постоянством.
  Честный ответ о булле расстроил бы Мюриса. Солано хватило на три верхние строки. Дальнейшее проигнорировал. Бумаги сжег, руки вымыл в яблочном уксусе. До того сделалось противно и мерзко.
  Тессер слабо качнулся на тесьме. По счастью второй бусины гордыни в наборе не предусматривалось.
  − Я наблюдаю, − напомнил Мюрис о своем присутствии.
  − Наблюдают за тем, кто вышел из доверия, − высказана омоньером ненужная претензия. Все равно что висельнику пенять на качество веревки колоть шею и неудобство стоять на шаткой и занозистой пяткам опоре.
  − Утрата доверия, - Мюрис похрустел бусинами в ладони. - Нет такого греха, поставить в вину и спросить.
  На Висельном Холме непонятное оживление. Мельтешение огней и фигур. Громкий разговор, почти крик и брань.
  Далак подступился вплотную к пролому в стене - при осаде зубец вывалился. Под ногами обрыв. Нечаянно потревоженный осколок цокнул где-то внизу по камню.
  ˮНе вводи меня во искушение, ибо слаб дух мой и смятение сердца моего великоˮ, − припомнил Солано строфу псалма, но не увидел ничего крамольного в действиях строфой порицаемых. Верней всего нежелательные споры и встречи завершаются по невозвратному убытию одной из спорящих сторон.
  − Несколько обнадеживает... Но и спросить с ничего не делающих наблюдателей не помешает, − позволил Солано дерзость. Намек не мудрено понять. Однако понимание не входит в обязанности далака. Он здесь и этого должно быть достаточно, прекратить тратить его время впустую. ‒ Оказали доверие, ждите результата. Выносите суждение по достигнутому, а не руководствуясь непонятно какими соображениями и амбициями.
  Далак слушал и не слушал. Все это пена. Потуги обелить себя, выгородить, предстать в лучшем, но не истинном свете. Человек скушен в своей шаблонности, и предсказуем до последнего вздоха в изворотливости и трюкачестве. Даже лучшие из лучших, из известных ему, грешат подобным. Кто в силу страха, кто в предрасположенности лгать. Кто из корысти путать свое и общественное.
  Омоньер сосчитал бегающие огоньки на Висильном Холме. Нечетно − к добру, четно - к худу. Огней пять.
  ˮДокатился..,ˮ ‒ укорил себя Солано. Суеверия отлично подходят оправдать внутреннюю неуверенность. Проиграв, найти тому уважительную причину. Остается решить для себя, проигрывает ли он, пересмотреть стратегию.
  − Начни с Аерна, − неожиданно предложил Мюрис, опуская тессер. Не в правилах и обычае далака расставлять акценты и делать выбор. Но он сделал. Тем не успокоил, но насторожил омоньера. Чудеса происходя когда в них возникает потребность. Не зрителям. Устроителям.
  "Подбираются взнуздать короля," ‒ первая и в общем-то здравая догадка Солано о вмешательстве в его дела. Впрочем кому пенять? Сам он каков? Однако нахлебники вознамерились прийти на готовенькое и присвоить результаты приложенных им усилий.
  Говорить о короле и наследнике Солано вовсе не желал. Ни в подробностях, ни в кратком варианте с пятое на десятое. Но видимо придется. Коррелируя степень достоверности и насыщенности выдаваемой далаку информации. Альтернатива? Вспомнить о дирке и шабере. Превзойдет ли он учителя? Или лучше спросить готов ли рискнуть достигнутым. Риск риску рознь и здесь он явно избыточен.
  Взгляд Солано невольно опустился к тессеру, придавленному двумя бусинами.
  "Время есть," ‒ короткая, но странная фраза. На что время? И что изменится, когда оно истечет? И в какую сторону произойдут изменения? Получиться ли продолжить начатое или придется отвлекаться, устраивать конфликт с Орденом. И как его потом замять?
  "Время есть," ‒ напоминание сбавить темп, не форсировать события. Незамутненный разум, холодное сердце, не запятнанные руки... Все такое... Глупое.
  − Бывший атлинг болен и он в Тайре, − обошелся Солано скупым речением, без всяких живописующих деталей.
  − Что из этого правда? - нисколько не удовлетворился Мюрис неразвернутостью сообщения.
   Солано внутренне подобрался. Разговоры в подобном ключе подразумевали еще больший обман. Ставки повышались и отказываться нельзя.
  ˮВрать надо легко! Как дышишь!ˮ - мысль насколько мерзкая, насколько и вкусная. Правда застревает в глотке, а вранье льется патокой. Ко всему, ложь не включена в списки смертных грехов, потому как присуща каждому. И грешным, и праведным, и исцеляющим от греховности и к греховности склоняющим.
  − Все. Аерн болен. Он в Тайре. Помещен по негласной просьбе короля..., ‒ выдана омоньером скудная порция слов.
  − Король знает о своей просьбе? - готов далак к обману и недосказанностям. Обычное дело, если не принимать во внимание ‒ он далак! - Держать наследника в монастыре, куда никого не пускают. Включая, самого короля.
  − Вынужденная мера ограничить контакты Аерна из-за болезни. Не мне объяснять о заразе и последствиях.
  − Из-за болезни? ‒ подозрительно Мюрису и винить его в том напрасно. История с изоляцией за милю воняла подлогом. Подлог устраивал большинство причастных. Тех, кого не устраивал, искали способы вмешаться переписать финал под себя.
  − Ему нужен надлежащий уход. И совсем нет нужды в лишней суете вокруг него. Атлингу найдется с чем обратиться к богу.
  ‒ Не находишь, очутиться на виселице здоровым духовно и телесно, выглядит спорным решением? Болезнь не освобождает от ответственности за мятеж. Аерну не забудут смуту.
  Далак прежде всего законник, остальное второстепенно. Судьбы, жизни, древность фамилии. Ничего, что могло вознестись над законом! И никого, кому бы право попирать закон, было даровано.
  ‒ Судьбу Аерна решать королю, ‒ постарался Солано уйти в тень событий с атлингом.
  ‒ Не Викарию? ‒ подозрительно далаку. Угодить под крыло Юэну нелегко. Не легче из-под заботливого крыла вырваться и возможно ли вообще.
  ‒ Они договорятся.
   ‒ Примас изыщет способ Аерну чудесно исцелиться и вернуться в мир. Расчувствовавшийся отец простит непутевого сына. Для танов он поборник их ущемленных прав. Я верно говорю?
  ‒ Ты знаком с историей не хуже меня. Обратись за разъяснениями к королю, не придумывать лишнего к тому, что уже придумано в Бринморе, ‒ увильнул Солано от прямого ответа. Далак не является сам по себе, движимый чувством справедливости и страстью вершителя правосудия. Его присылают. Орден близоруко нацелился вторгнуться в планы Гильфа, заставить их пересмотреть.
  − Тщеславие! - скользнула третья бусина по тесьме, тукнув предыдущую.
  Солано невольно вздрогнул от звука соударения.
  "Не критично," ‒ удержал омоньер бурю чувств, переносить суд над собой.
  "Так еще и не конец разговора," ‒ напомнил далак потряхиванием тессера. Ученика Мюрис читал. Так себе чтиво. Самолюбие и амбиции, изъеденные проказой неподчинения и своеволия. Плохо скрываемое стяжательство власти. Подняться в небо можно обретя крыла светлой веры. А можно насыпав курган из человеческих голов.
  - Пояснишь? Слухи о затворничестве атлинга? - вытягивал Мюрис из омоньера.
  − Слухи это только слухи. Их всегда много. Всегда разных. Людям свойственно придумывать страшилки.
  − По поводу девок подкладываемых Аерну. В лечебных целях, − потяжелел голос далака. Рык льва в лицо приводит в смятение любого храбреца, но с охотником на львов подобное не пройдет.
  Нельзя сказать, что Солано не испытал страх. В возникших ощущениях тот явно присутствовал холодящим привкусом. Отбить охоту чем-либо заниматься. Склонить, плюнуть на все и все, глотнуть горячего глегга* и завалиться в кровать. Задрав ноги на спинку, слушать тишину и сверчков. Смотреть танец теней от свечного пламени, жмуриться теплу жаровни и сожалеть лишь об одном. Нет бабы под боком. Прожженной бесстыжей умелой бляди, выдоить из него все эмпатии, антипатии, переживания и желания. Начать завтра с чистого листа уже без помарок и клякс.
  "Как тебе такое?" ‒ обращение и сомнение, ответить на них самому. ‒ "Поэтично.... И?... Неприемлемо."
  − Шесть, − завершил далак грозную паузу, добиться ответа от Солано.
  − Чего шесть? ‒ откровенно лицедействовал омоньер, прекрасно понимая о чем сказано.
  − Шесть девочек. Не достигших зрелого возраста. Тебе назвать их имена? ‒ повышал далак голос от слова к слову.
  "Не укусил бы...," ‒ пришла Солано на ум какая-то веселая глупость. ‒ "Загрызет."
  − Понадобятся имена, назову. И среди них нет детей. Они все даровали первую кровь пашне*. И сниться мне они не будут! Тот, кто стыдиться трудов своих, вкусит горечь их плодов, − отповедал храмовник строкой из Писания. Он не прятался за слова. Он утверждал и веровал в них.
  − Пробую понять, ты искренне заблуждаешься или сознательно попустительствуешь, потворствуешь и участвуешь, ‒ обвинили омоньера.
  "Несть числа грехам моим...," ‒ готов согласиться Солано и тем утешиться, жить дальше.
  ‒ ...Или мне не ведомо нечто, понять тебя? ‒ очередная попытка законника вытянуть омоньера на откровения.
  Ученик учителю не верил. Понимание не входит в обязанности далака, наивно играть с ним в открытую. Ни по желанию. Ни под давлением. Ни от безысходности. Лучше не сделается. А умирать с чистой душой и чистой совестью, едино умирать.
  − С чего в Ордене переполох? Сиднем сидели, а тут поднялись с насестов?
  Далак издевку пропустил.
  ‒ Слухи вокруг событий в туатах и их участников. Поверь, висельники никого не волнуют. Происходящее не нравится братьям.
  "Скажешь имена недовольных?" ‒ готово едкое замечание у омоньера. Не скажет. Не признается. Не обязан. Не должен. Не уполномочен.
  В руке далака тессер, придавленный тремя бусинами. На уме у Солано дурная ассоциация с кистенем.
  "Не такая уж дурная," ‒ памятливо омоньеру зачем далак прибыл в Чедвиг.
  − Поговорят и успокоятся, ‒ убежден и взвешен Солано. ‒ Скоро абсолютно всем станет не до досужих разговоров. А я делаю то, что необходимо. В данный момент и ближайшее время.
  − Отмыться тяжелее, чем замараться, ‒ проскальзывает у далака порыв наставничества. Время когда его слушали с открытым ртом давно минуло. Забыл? Или все же хочет сыграть на этом?
  ‒ И чем замаран я?
  Вновь, едва ли не к носу, поднят тессер с бусинами. Рассказывать долго. Показать доходчивей. Таковы твои достижения фра омоньер.
  ‒ Укрывательство бывшего наследника. Девки ему. Назначение риагов. Обряд! Никто не вспомнит о воле короля, но не забудут близкого присутствия омоньера.
  ‒ Я представлял Орден!
  "Врешь!" ‒ рука законника тряхнула тессер. Бусина из горсти перебралась в пальцы, удерживаться ногтями.
  "Четвертая," ‒ подозрительно самому омоньеру собственное спокойствие. Непонятное короткое просветление, почти вдохновение, осознать неизбежное и не принять его.
  − Грядет война. Большая война, ‒ заговорил Солано без уверенности в необходимости распылятся пусть и перед далаком. ‒ Какой еще не было. С Ллогром. У нас нет с империей сопряжения ни в языке, ни в обычаях, ни в вере. Мы слабы противостоять. Нашу несостоятельность, к сожалению, понимает не каждый. Я понимаю. Гильф понимает. Кто-то из его окружения. Кто-то в Кайона. Но не большинство. Нужны сторонники, соратники, люди умеющие держать меч. Кайонаодх способен в какой-то мере подправить отставание от империи. Но добровольно туаты не ввяжутся защищать Асгейрр. Будут отсиживаться, пока война не постучит в их двери. Поэтому в Хюльк, Лафию и в остальные назначены риаги. Но Гильфу нужен один. Корона Асгейрра в обмен на помощь. Аерн мятежник и по совести и по закону его следовало минимум вздернуть. Но он пригодится. Его дед и его мать, покойная Гвиннет, родом из Рагама. Аерн Гнилой это козырь против ruiri (высший король) всех шести туатов. Болезнь не смерть. Иногда она проходит.
  ‒ В вашем плане много но, ‒ указали омоньеру на спорность идеи и способа её реализации.
  ‒ Других никто не предложил. Предпочитает оставаться в стороне.
  ‒ Складно ‒ не развеяны сомнения Мюриса. ‒ Как ты представляешь себе Пустоглазого риагом? Первый гейс для владетеля, не иметь увечье. Он не может быть... oenlaim (однорук), otnsuil (одноглаз), otnchoiss (одноног)!
  ‒ Не представляю, даже будь он совершенно здоров, ‒ умело лукавил Солано.
  ‒ Медани? Элори? Гулящая и Блаженная? ‒ не говорил, грыз имена Мюрис.
  "Э... да ты слеп словно крот," ‒ подивился омоньер поразительной для далака неосведомленности по поводу новоявленных рийа. Им отведут полгода заключить брак с кандидатурой предложенной Советом туата. Или выберут сами из утвержденного тем же Советом Перечня Десяти.
  ‒ ...Экрут ничего не смыслит в войне....
  "У него полно денег и он знает где и на чем заработать еще," ‒ очень логичен был бы ответ "слепому", но омоньер нем.
  ‒ ...Дуанн полный простофиля в политике...
  "Ему и не нужно. У него имеется Глен Веронн."
  Фрайх уподоблялся клейму мастера. Есть ‒ успех гарантирован.
  ‒ ...И в добавок бастард, прошедший языческий ритуал усыновления...
  "Uab Teirgwaed до сей поры входу в туатах. За это точно не четвертуют," ‒ завершил Солано негласно оппонировать далаку. Спор, который он легко бы выиграл, происходи он в яви.
  ‒ ...А вы толкуете о торквессе Кайонаодха!? Их не примут! Ни одного!.. ‒ огласил Мюрис довольно неубедительный вердикт.
  "А ведь он учил меня," ‒ стыдился омоньер.
  "А ведь я учился у него," ‒ сокрушался Солано.
  ‒ ...Так что в данных условиях, не выполнимо!
  ‒ Не выполнимо, если не знать о тех людей и тех деньгах, что за спинами риагов. Почти каждого. Гильф, Лисбет Безумная, Великий Викарий, Орден...
  ‒ Ты не Орден! ‒ осекли храмовника, упрямо отказывая в очевидном. Поразительно!
  ‒ Тогда зачем ты здесь? ‒ тут же уязвили далака за оговорку.
  Два вдоха и выдоха подумать обоим.
  ‒ Я НЕ ВЕРЮ! ‒ отказал Мюрис принимать доводы омоньера.
  − Не верь. Король готовится к войне. И история с манускриптом из Сарцаны лишь маленький эпизод из его трудов. Скрысить и зажить счастливо у Ордена не получится. И там, за проливами, нас не ждут! Не нужны мы там. Кто согласится пустить вора в дом?
  "Наговорил достаточно," ‒ выдохнул Солано, ожидая ответа на свою столь насыщенную эскападами речь.
   Далак ощущал, собеседник буквально пропитан жгучим нетерпением закончить разговор. Он не смириться и не отступит и не признает греховности. Его грехи на службе его интересов и чаяний. Знать бы с какой стороны у него Орден? Или скопуляр храмовника всего лишь ширма, обстряпывать свои делишки?
  ‒ Т-ты обвинил б-братьев в д-двоедушии? ‒ за заикался Мюрис. Дурной знак должности соответствовать.
  ‒ Только некоторых из них.
  ‒ С-скажи честно. Ч-чего ты в д-действительности д-добиваешься? С-скажи сейчас. Пока нас слышит н-ночь и в-ветер. Н-ночь п-пройдет, в-ветер с-стихнет, ‒ катали бусину ногтем указательного по подушечки большого пальца. Играть на нервах далак умел. Одна беда, уже темно и плохо видно.
  − Я служу Ордену! - отчеканил Солано едва ли не по слогам и повторил. ‒ Ордену!
  − Гнев! - качнулся тессер под четвертым щелчком бусины.
  Запоздалая волна холода прокатилась по спине. Омоньер тяжело сглотнул. В горле всегда сохнет перед дракой.
  Далак медлил продолжать, позволяя ученику прийти в себя. Остыть. Больше шансов получить от него четкие разъяснения. Пока что прозвучали намерения.
  − Король готовится к отречению? - продолжил выспрашивать Мюрис.
  ‒ Он многое к чему готовится.
  ‒ О войне я слышал. О риагах тоже. Добавишь?
  "Сработает?" ‒ на мгновение усомнился омоньер. Дальнейшее являлось откровенной туфтой. Но врать надо как дышать. Это он отлично помнил.
  − История с Амюсом. Обманули не только камерария, если обманули, но и тех, кто с его яко бы помощью поживился из казны.
  − Насколько обоснованы твои подозрения? ‒ очень уж осторожен сделался далак.
  − Тридцать лет службы вторым человеком в государстве не выбрасывают в сортир. Не похож Амюс на недоумка готового пожертвовать карьерой и положением из-за бабы.
  − Весьма расплывчато, ‒ заподозрили омоньера в утаивании нужных сведений.
  Омоньер лишь кивнул. Иного не скажет. Выдумывать подробности, загонять себя в угол. Труднее запомнить, повторить позже.
  ‒ Наитие. Как в бою. Смерть всюду, но странно осознаешь, сегодня не твой день погибнуть, ‒ признался Солано и покрутил в ладони некий невидимый предмет, яснее представить собеседнику о чем хочет сказать. Неуловимо и нематериально. Яснее не стало. И ладно.
  ‒ Для чего Гильфу понадобился бастард?
  − Швальб. Король отказался отправлять туда законных наследников. Велик риск таны его прикончат. А бастард...., ‒ Солано безразлично пожал плечами. ‒ Обряд для того и проведен, предать больше законности отправке в туат Эериха. Густую кашу дольше хлебать.
  − Почему Гашш, а не кто другой из ублюдков Гильфа? Их полно в Кэффе. Не меньше десятка.
  − Рос при дворе. Отчасти был на виду. Зрелый мужчина. Хороший воин. Не заскулит, когда ему станут выкручивать суставы, дробить кости и окунать в кипяток, − цинично признался Солано в уготованной бастарду участи.
  − Думаешь, смерти одного ублюдка достаточно втравить туаты в междоусобицу?
  − С удовольствием бы послушал, что будет достаточным для этого. Добавить или убавить, проконтролировать. Вино играет пока не выходит сахар. Здесь тоже самое. Туат его не примет. Но никто не позволит оставаться танам Швальба без хозяина. Того требует закон. У остальных появится повод влезть к соседям. Сколь не скуден край, но там живут люди и крутятся деньги.
  − Больше похоже на заклание, − почти возмутился Мюрис. Реакция законника на несостоятельность помешать беззаконию. Но его вотчина Орден. Рубеж и клетка. Не перешагнуть, не сбежать.
  ‒ И не только Гашша, ‒ дополнил Солано, развеять последние иллюзии, явив поразительную готовность жертвовать всяким, добиться поставленной цели.
  − Слышал бы тебя кто...
  − Ночь и ветер, ‒ напомнили Мюрису данное им обещание. Впрочем не сдержи далак слова, омоньер бы не капли не расстроился. Кто поверит ночи и ветру? Только безмозглый романтик.
  − Каков ТВОЙ выбор? ‒ с задержкой спросил далак. Чем дальше он говорил с учеником, тем больше погружался в мрак людских душ и дум. Нисколько не тревожился бы, не находись среди прочих один из Ордена Святого Храмна. Этот один ‒ омоньер.
  "Паршивая овца испортит все стадо," ‒ кольнуло далаку в ребрах. Слева. Где сердце.
  ‒ Кифф, ‒ не задумываясь выбрал Солано. У Гильфа предпочтения отсутствовали, фаворита он не назначал. Сцена с Гашшем фарс и только. Чего не отнять, у Пустоглазого серьезная поддержка. Его мать ‒ Лисбет Безумная, её родня, их деньги и связи. Получение им Бахайи вряд ли слепая случайность. Не слепая и не случайность. Но зачем о том говорить далаку.
  ‒ Уродец? ‒ не ожидал далак услышать подобное.
  "А ты думал кто?" ‒ готов разулыбаться Солано. Лгать, как дышать. Ночь и ветер. Дышится на удивление легко.
  ‒ У него избыточная мотивация, прилагать усилия больше остальных.
  ‒ Он калека! ‒ опять приведен избитый аргумент против Пустоглазого.
  ‒ Одноглазые отмечены мудростью. Старик Один пожертвовал глаз, обрести мудрость. Киффу ничем жертвовать не придется. Уже мудр. От рождения, ‒ не скрывал насмешки Солано.
  ‒ Прекрати! Ты не язычник.
  ‒ Я ‒ омоньер! ‒ храмовник весь в ожидании нового щелчка бусины.
  ‒ Почему не Экрут? У него ума за всю семейку Амалей, ‒ не загонять себя в тупик Мюрис убавил экспрессию диалога. ‒ Помощь станет дешевле. Если уж выбирать среди червивых яблок, это наименее порченное.
  ‒ Торгаш до мозга кости. Когда выгода перетянет, он вполне способен переуступить корону. Вопрос цены и вопрос кому? И близкие родственники не первые в очереди. Основная проблема, в Кайона торгаши не в великом почете. Даже удачливые. И Экрут прекрасно проблему осознает.
  ‒ Дуанн? ‒ в мальчишку далак не верил абсолютно, но желал услышать комментарий от омоньера. Запоздалая попытка не понять, но познать.
  ‒ У младшего Амаля пустая голова, но есть Веронн и ничего кроме, − в речи Солано уважительное отношение к фрайху. Чего удостаивались не многие. Человек делал то, что считал нужным, ни на кого не оглядывался, и ни с кем особо не считался. Его советов искали, его поддержки добивались, и страшились его гнева. К цели добираются или приводят именно такие. Или помогают достичь. Но, увы, не в этот раз. Гильф уже отдал соответствующее распоряжение нужным людям, вывести фрайха из игры. − Королевский рескрипт о риагах только обдумывался, а за Пустоглазого во всю старались. И в столице, и здесь, в Кайонаодхе. Мамаша с родней подключила все свои связи.
  ‒ Ты сказал в столице...
  ‒ Кригс* Гибб, − щедро делился тайнами омоньер. ‒ Ухо Безумной при короле. Достаточно вспомнить многодневные запои Гильфа. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
  − Зачем кригсу лезть в волчью стаю? Он не самый зубастый.
  − Лисбет хорошо платит.
  − У него долги?
  − У кого их нет, − не соизволил пояснить омоньер. ‒ Разве что у Гайда, большого приятеля нынешнего камерария.
  − Весьма занятно, - призадумался Мюрис. Стезя искателя правды не из легких. Все время сталкиваешься с лжецами. Эккер добрый знакомец пробста. История начинала дурно попахивать.
  − Могу дополнить, ‒ с удовольствием макали далака в помои дворцовых игрищ. ‒ У Гибба есть младшая дочь Анстиг. Она подружка Маринн Хвикке. Лэйт Маринн Хвикке счастлива лежать под Киффом Пустоглазым. Обюс мар-Хвикке, отец счастливицы, не в чести в Пфальце, но в отличных отношениях с briugaid Фэзз, которому в Кайонаодхе не задолжали разве что земляные черви. Позиции других риагов гораздо хуже. И если проведение не вмешается...
  ‒ А оно не вмешается? ‒ наградил далак собеседника подозрительным взглядом. Те, кто часто говорят о проведении и фатуме, взваливают их роли на свои плечи.
  ‒ Кто поручится, ‒ не спешил Солано убеждать или разубеждать законника.
  ‒ Значит Кифф получит обе короны?
  ‒ Если это будет он, то для начала одолжит Кайонаодх отцу, а уж потом...
  − Познавательно. До тошноты, − признался Мюрис ученику. Очевидно вспомнил об Аерне в Тайре. Спокойно пережидающего бурю.
  ‒ Мы, ‒ подчеркнул Солано, ‒ в этом участвуем. Орден в этом участвует.
  Далак, покачав тессер на пальце, будто взвешивая, достаточен ли груз, не следует ли добавить, вдруг убрал его.
  "Отсрочка," ‒ сластит во рту омоньера и безумно хочется глотнуть вина и хорошо вдохнуть холодного ночного воздуха.
  Отрезвление пришло быстро.
  ‒ Дюк, ты этим не занимаешься, ‒ объявлено омоньеру. Мюрис назвал своего ученика по имени. Назвал умышленно. Наступить бойцовому псу на хвост и посмотреть, достаточно ли выдрессирован, не кинуться.
  − Это важно Ордену! - зашипел Солано. Омоньер не любил собственного имени. Его часто на этом ловили, провоцировали, желая ущемить. Он злился и ничего не мог поделать с собой. Собственное имя выступало худшим оскорблением из возможных.
  ‒ Ордену многое важно. Не тебе расставлять приоритеты. Манускрипт из Сарцаны! Забыл? Забылся? ‒ внезапная дружественность Мюриса насторожила омоньера. Размахивай далак тессером было бы спокойней. Во всяком случае, знал бы чего ожидать.
  ‒ Порученное дело не стоит на месте.
  ‒ Беда в том, другие тоже не статичны. А значит и прибывать в благодушном настроении нет никаких причин.
  − Ты о Мэйве Ланже? − догадался Солано. − Младший сын хлафорда* Ланжа из Тревилла. Фамилия знатная. Но знатностью не наполнишь карманы. Полгода ошивается в столице, непонятно в качестве кого. Появился в свите Киффа, затем переметнулся к Экруту. Подачки жирнее, рука щедрее. Умерено вздорен. Два поединка. Неплохо себя проявил. При пособничестве Шиллы Ёнс, своей родственницы, свел знакомство с лэйт Кэрэн. Несколько мимолетных встреч. Одно-два коротеньких свидания. Никаких обязательств, ‒ выказана осведомленность в делах сердечных племянницы короля. ‒ Девочка выросла и хочет любить. И хочет ответной любви... Обычное дело для взрослеющего человека. А женщине особенно. Записки, платочки с вышивкой, засушенные ромашки, прочая чепуха, популярная у столичных недорослей.
  − Дело не ограничилось чепухой... Дафна Этуро, адди и близкая подруга лэйт Кэрэн...
  Солано кивнул соглашаясь с соответствием сказанного далаком.
  −... заказала у Эйкинса вот это.
  Омоньер взял протянутую керамическую трубку. Обожжена под цвет кожи. Крышечка открывалась давлением ногтя. Неприметная и миниатюрная.
  На ладонь выкатилась рыхлая пегая горошина. Солано понюхал. Запах песка и зноя.
  − Яд?
  В столице мэтра Эйкинса знали просвещенным ученым и умелым медикусом. Он так и представлялся − медикус Эйкинс. Считал, звучит солидней. Медикус бесспорно образован, смекалист и обладал рядом востребованных умений. Первым из лекарей додумался использовать хлопок с растертыми фисташками, акацией и медом в качестве противозачаточного средства. До этого повсеместно употреблялась кожура лимона внутрь вагины и горькая ртуть, в качестве профилактического питья. Оспорил и доказал вздорность убеждения, что рыжие родятся в результате греховного зачатия во время регул. Успешно изготовлял различные зелья широчайшей направленности действий. Лечить, травить, привораживать, изгонять. Являлся ярым сторонником Солернской школы медицины, и тончайшим знатоком ведьмовской волшбы и любжы, адептом рунной магии. Выполнял узко специфические хирургические операции. При помощи многочисленных срезов сводил клейма каторжникам. Сшивал девственные плевы поддавшимся греховному соблазну девицам. Зубопротезировал сластен, драчунов и любителей грызть орехи. Исправлял ,,заячью губуˮ, лопоухость и курносость. Словом, занимался много чем предосудительным и попал в поле зрения Ордена. Будь медикус менее умен и умел, запросто бы распрощался с жизнью или свободой, угодив в Серную Башню. Но храмовники взяли его на довольствие. Эйкинс и не подумал отказываться. Свобода или жизнь - риторика чистой воды! Глупая, нужно отметить, риторика! Глупейшая! Под патронажем и соответственно защитой, ни больше, ни меньше, самого Ордена Святого Храмна, он задумал осуществить множества небезопасных идей, коими фонтанировал его изощренный в изобретательности и новаторстве ум.
  − Алеколу, − назвал Мюрис снадобье из трубки. - Он научился делать легендарное приворотное зелье.
  − Парня и прислугу уберут, − моментально отреагировал Солано на слово. Прозевать такое!
  "Ублюдок!" ‒ досталось одним словом и медикусу, и далаку, и приору с пробстом. Но больше остальных себе.
  − Твой выводы скоропалительны и от того удручающи. Не станет этих, объявятся другие. И действовать будут не в пример осмотрительней. Если у Кэрэн это серьезно... значит тебе в руки дается еще один способ влиять на её. Ингид слишком ненадежный поводок. С рождения девочку препоручили нянькам. Её дочерние чувство не более, чем боязнь окончательно остаться в одиночестве. Любовью к матери там и не пахнет! ‒ тыкали омоньера носом в промахи и зевки. ‒ Чувства к мужчине, как их не назови и не охарактеризуй, это весьма серьезно.
  Солано наглядно продемонстрировали насколько он зависим. Не ему, омоньеру, повышать голос и задирать хвост. Облачаться в тогу всезнайки и всеумейки.
  ‒ Тебя ждут в Бринморе... Капитул соберется через семь дней. Объяснишься с ними, ‒ озвучен приговор. ‒ Братья дадут оценку твоим делам и решат о доверии в дальнейшем поручать их. Отвезешь мое послание, ‒ омоньеру почти в лицо пихнули тессер в короне из четырех бусин.
  "Не отстанет, ведь..," ‒ понимание неизбежного и невольная инициация цепочки имен преемников далака. Ашан... Гадар... Сольт... Свято место... Аминь и аллилуйя, разбить последние сомнения Солано. Все сказано. Утрись и жди. Итог подведен. Ни надежд, ни пепла от них, пустить по вольному ветру.
  ‒ Пусть твоя дорога повернет к свету! ‒ пожелал законник и протянул руку для поцелуя, принять бывшему ученику волю Ордена, переданную его устами.
  "Чего я там не видел?" ‒ склонился омоньер к Мюрису, одновременно вытряхивая из собственного рукава болт охотничьего самострела. Подхватил. Не рисковать, под одеждой у далака вполне мог оказаться прочный доспех, сильно и вверх ударил в горло.
  Широкое жало наконечника прошло под скулой, прошила заднее нёбо и угодило в мозг. Мюрис дернулся будто от испуга и сразу повалился. Солано, используя малое время, поддержал тело подтащить и сбросить со стены. Прежде чем вывалиться наружу в ров, мертвый законник словил стрелу, пущенную снизу. Хруст пробитых ребер, заставили Солано вздрогнуть от неожиданности. Омоньер отшатнулся от края, спрятаться во мрак.
  "Или я поторопился, или далака сочли лишним в Чедвиге. А нашу встречу исключительно не продуктивной. Король?" ‒ мысли быстры, подобно вспышкам. Всплеск воды поставил точку в данной части истории.
  ‒ Эй! Кто нибудь! Скорее! Убит далак фра Мюрис, ‒ с плохо скрываемым облегчением крикнул в темноту Солано. Под ногой скорготнул оброненный тессер. Бусины раскатились по доскам. Поди собери.
  
  
  4. Туат Хюльк. Дорога на Довер и Инхорн.
  
  − Не поторопимся, опоздаем! − подгонял спутников Дуанн. - Эрл Вильм не жалует поздних гостей. Захлопнет ворота и дожидайся рассвета, войти!
  ˮСдались мы ему, хлебосольствовать!ˮ − по другому видел Веронн ситуацию с неоговоренным приездом риага. Но не стал озвучивать. Дуанн из тех, кто признает собственные заблуждения, лишь приложившись об них лбом. Не тихонько, а со всей страстью, разбившись в кровь. И не с первого раза. И не со второго.
  − Тогда нам нужны лодки, а не лошади! - вслед за многими негодовал великан Керсо.
  Конь под десо* осел на задние ноги и едва не завалился. Всадник удержался, но нарядная шляпа слетела с головы под копыта.
  − Но! Шлюхино семя! - с досады рванул поводья Керсо, выправить посадку.
  − Не отставать! - не терпит замешательств Дуанн. Его не могли сдержать ни ужасная дорога, ни непогода, ни иные причины, сколько бы их не набралось. Вперед! Подставляя лицо дождям и ветрам. Расправляя за спиной крылья черного воинского плаща. Дыбя загривок сброшенным с головы шапероном. Посверкивая изумрудом в яблоке меча.
  Дорога через низину подобна грязевой реке. В начале спуска, сгнивший межевой столб завалился на обочину, клюнув указателем в лужу. Огромные лопухи, наступавшие из канав, барабано дрожали от тяжелых дождевых капель. Грунтовые вязкие намывы не объехать и самый простой путь по прямой, рискуя утонуть лошадям по брюхо.
  Кавалькада сползла вниз, продавилась по дну, втащилась вверх. Дорога ложилась на длинный полукруг, обежать околок, и резво взбиралась на взлобок, к поросшим сорняком развалинам. Под деревом, с прореженной безжалостным ветром листвой, прятался от непогоды фургон маркитантов. В такую мокрень удалось развести костерок согреться. Две фигурки, накинув на плечи мешки, жались к крохотному теплу. Над огнем висел котелок, пуская жиденький и пустой пар.
  Всадники пронеслись мимо. Керсо из предосторожности прикрыл собой Дуанна.
  − От вашего брата можно ожидать чего угодно! ‒ не акцентировал он в чей адрес высказаны подозрения в низменных помыслах.
  − Не в такую сырость! Пустоглазый в дождь и носа из дома не покажет! Маменька не дозволит, слепошарому херу, простыть, ‒ ни с чего Дуанн расхохотался. ‒ Не удивлюсь прислала своему любимчику вязаные, овечьей шерсти, носки и брэ, парить яйца!
  − Ему незачем самому месить грязь. Наймет кого! ‒ увещевали риага быть осторожным и осмотрительным.
  Короткий пролет по открытому месту. Узкая просека через старый спелый, в двести шагов, сосняк. За ним давно брошенная пахота, без хозяйского догляда поросшая бурьяном и овсюгом. Справа остов шалаша и загороди пустого загона.
  Одолев поле, дорога добегала до вросшего в мох камня и расходилась надвое. Левый отвилок долго тянулся вдоль сосен, нырял в подлесок, проседал в балку и прятался за черемушник. Правый, зигзагом, перечеркивал бурьянное море и скатывался к низкому берегу речки. Неподалеку находился мост, но от всадников, и он и река, заслонены вымахавшем на гарях густым осинником.
  − Не нравиться мне это, − Керсо придержал разгоряченного скачкой коня. Животное заплясало под седоком, разбрызгивая бурую жижу.
  Не только десо, но и весь выезд насторожился неожиданной встречей.
  На камне стоял человек. Стоял задрав голову. Смотрел в серую осеннюю высь, ловил раскрытым ртом редкий дождь. Жадно сглатывал скупые дождинки и не мог утолить жажду. Человек абсолютно гол. Ни клочка ткани или шкуры прикрыть тело. Но ни наготы, ни холода он не замечал, ненасытно глотая малую воду небес.
  Керсо привстал в стременах и далеко огляделся. Он не жаловал случайности. Случайность обычно чей-то трезвый расчет. Но за непогодой многое ли увидишь? Мир заткан серым до горизонта.
  − Лучше поберечься, сир, − обеспокоился великан безопасностью своего риага. Кто-то же должен. Герои хороши живыми, мертвые они просто покойники. Бесполезный тлен.
  − Этого? - возмутился Дуанн. Легкий флер пренебрежительности нынче в широкой моде. И в столицах, и в провинциях. По другому никак. Опыт толком не нажит, не пройдены горнила потерь и обретений, относительно цела шкура и по прежнему пуста голова, видеть смерть доброй кумой.
  − Сир! − воззвал Керсо к благоразумию Дуанна. Он не мог определить для себя, что именно заставляет относиться к безоружному несчастному с подозрительностью и недоверием. И совсем не видеть беспомощности и беды, сострадать в малой доле.
  − Обычная жертва разбоя! - уверен Бусси. Уверен-то уверен, но рука тянется к шестоперу. Всякая вера крепка сталью, ею питается, поддерживается и утверждается.
  − Не словить бы стрелу, − крутиться в седле Хойх, предупредить нежелательный исход незапланированной остановки.
  − Чистое поле вокруг! - вразумляет не в меру подозрительного товарища Дуанн, обводя дождевой простор плетью. Намокший темляк кропит восток и север водой. Не обижает юг и запад.
  − Сир! Позвольте мне? - вызвался Йюхен. Весс преисполнен надежд ухватит судьбу за мылкий хвост. Предыдущая попытка закончилась тюремным заключением, и шикарной перспективой угодить на королевскую виселицу в качестве мятежника и позора семьи. Только благодаря Дуанну он на свободе и в целостности. Благодарить это для бедных и глупых. Служение ‒ соблюсти выгоды и интересы обеих сторон.
  Дуанн первенства не уступил. Он вообще не любил уступать. А теперь, обладая малым королевским величием и подавно.
  − Сир! - пытался Керсо образумить риага, но не образумил.
  Веронн не вмешивался. Не во что вмешиваться. Ситуация не ординарная, но не более, хвататься за меч и драть глотки.
  Расстояние малое, доброй лошади на два скока. Дуанн подъехал к камню. Жертва разбоя не реагировала на его приближение. Как не реагировала на непогоду и стылый ветер.
  − Кто такой? - потребовал объяснений подоспевший Йюхен. Не самому же риагу спрос с быдла чинить.
  Человек часто дергал острым кадыком. Вода для него важней, отвлекаться.
  − Оглох? Кто такой спрашиваю? - подпустил угроз Йюхен. Рослый весс давил голосом. - Беглый? Отвечай!
  Обыденность бытия, его размеренность и даже в какой-то степени предсказуемость, притупляет восприятие окружающего. Не подмечаются настораживающие детали, остаются без должного внимания важные мелочи. ,,Не читаютсяˮ штришки к событиям, в лицах их участников, в действиях обороняющих и атакующих сторон. Зрячие слепы, имеющие слух глухи, разумники оглуплены...
  От Веронна не укрылось, нищий слушает их. И слышит! Прекрасно слышит!
  ...Звякнул металл. Не пряжка о пряжку, не украшение на конской справе - оружие! Человек чуть повернул голову, наблюдать всадников в щель век. Повернул ровно на столько, на сколько требовалось видеть угрозу. Отслеживали ˮбряцающие и воспрошающиеˮ изменения? Уловили перемену? Готовы к дальнейшему?
  "Нет, конечно!ˮ - изумился Веронн. И изумление старого рубаки не отнести к приятным. Учить дураков вообще малоприятное и малопродуктивное занятие. Вложений на золотой, а отдачи на медяк.
  Глен Веронн много старше своих спутников и помнил, чему и как обучали в старых школах. Не в нынешних, где наставник больше напоминает балаганного Полишинеля, а у истинных фехтмейстеров. Помнил ˮзлых мэтров клинкаˮ натаскивавших учеников не на парады и марши, а на убой и резню. Измыватели мрачно шутили над разодетыми в бархат и шелк маменькиными сынками.
  − Если тебе мешает биться слишком задранный кверху нос, отсеки его! Пока не отхеракали голову! Мешают быстро двигаться собственные яйца, отрежь! Все равно пропадут. Без пользы.
  Сейчас и Дуанн, и Йюхен, и Бусси напоминали таких зазнаек. Разве что Керсо и Хойх должным образом осторожны и осмотрительны. Об остальных лучше промолчать. Дуболомы.
  Взгляды Веронна и пытливого великана встретились. Что Керсо хотел ему сказать? На что обращал внимание и желал обратить внимание опекуна? Веронн проследил взгляд. Камень.... Подножье.... Что из этого важно, фрайх не понял.
  Йюхен направил короткую пику, ткнуть молчальника в ребра. На крестьян угроза производила должное воздействие. Они или разбегались в панике, или падали на колени, стукаясь лбами в землю, или начинали без умолка тараторить, вопить и жаловаться, выпрашивая милости. Здесь все обратно. Человек расслаблен и спокоен. Дыхание не участилось, а выровнялось. Блядство! Крестьян не учат тонкостям боевой концентрации!
  ˮСеверянин?ˮ − сомнительно Веронну. В Уладе нынче днем с огнем не сыскать доброго бойца. Повывелись. Сгинули в бесчисленных походах и набегах. Вымерли от заразы и хворей. Подались в наемники. Спились. Обабились. Снищали духом.
  ˮМайгар?ˮ − другая крайность фрайха, но тоже маловероятная. Чего горцу делать на равнине в двухнедельном пути от снежных пиков?
  ˮХресвельг*?ˮ − последнее что можно предположить в здравом рассудке. Догадка выглядела вздорной, но не исключающей подобной встречи с безумцами, воюющими с прикрытыми лицами и голыми мудями. Здесь же и намордника нет.
  ˮКто тогда?ˮ ‒ горяч вопрос, успеть не наделать непоправимых глупостей.
  Дальнейшие наблюдения вызвали у Веронна еще больше удивлений. По человеку, сверху вниз пробежала легкая волна, будто он мысленно проверял готовность мышц к схватке. Дернулась шея, напряглись плечи, поджался живот, подогнулись колени. Затем волна пошла вспять. Перебрала пальцы левой руки - мизинец чуть отошел в сторону. На правой − пальцы поджались.
  ˮИшь, шельма!" - неосознанно восхищался Веронн, улыбаясь в усы. Душе приятно встретить толкового воя. Такому и оружия не потребуется. Голыми руками управится.
  "Когтями... зубами...", ‒ подошли бы нищему умения ульфхеднаров.
  − Оглох! ‒ гаркнул Йюхен, напугав собственную лошадь. Белобокая кобыла фыркнула теплом.
  Пика чуть двинулась в сторону голого. Тот качнулся вперед, перераспределив опору ног и положение локтей.
  В старой школе это называлось балансом мер. Ничего лишнего в ответ на угрозу. Ничего! Ни единого движения, ни единого вдоха. Достаточность. Прихлопнуть муху не понадобится бревно, обойдется и щелбаном.
  Окончательно разозлившись, Йюхен потянулся кольнуть пикой. Наживить на ноготь. Для сообразительности.
  − Долго молчать собираешься?
  Теперь человек не двигался вовсе.
  "Он готов. А этот дурак нет," ‒ мысли в голове Веронна закрутились быстрее. Ему не жаль ни того ни другого. Чисто профессиональный интерес.
  ˮЧем ответит?ˮ
  Фрайх железно уверен, странно откуда такой уверенности взяться, но она наличествовала, нищий безучастен только до малейшей потуги (не попытки!) угрозу реализовать.
  ˮУклониться в развороте?" ‒ гадал Веронн. ‒ "Пропустит укол, перехватит ближе к руке и сдернет раззяву с коня? Залепит в рожу стопой. В переносицу. Или сместит удар выбить глаз?ˮ ‒ Варианты множились и предпочтения однозначно не отдать. ‒ "Ударит в морду лошадь!? Нет! Нет! Рывок на себя забрать пику, разворот и хлесткая плюха в голову риагу. Используя лошадь за опору, кинется к Керсо! Или скользнет между Дуанном и Йюхеном! Дуанн левша, ему неудобно рубить! Как узнал? Откуда? Меч ему не виден! А Йюхен? А что Йюхен? Где ему развернуться с пикой?! Если только подтоком? Бляжья рожа! Дуанн! У него к подседельной сумке цеп привязан! Выдернет!"
  ˮЗараза уладская!ˮ - выругался Веронн собственным фантазиям. Против умелого цепа, мало кто продержится. Из маменькиных сынков никого.
  Фрайх потратил драгоценные секунды, оценить человека, прозреть упущенное и важное. У босяка крепкие кости спеленованы в тугую ткань мышц и сухожилий. Сбит добротно, учен отменно.
  ˮВыносливей вола... Ловок", − на ум напросилось сравнение с ртутью, подвижной и неуловимой. Способность первейшая в свалке.
  Потенциальная опасность стремительно нарастала. Качество цеплялось за качество. Одно вытекало из другого, переплеталось, суммировалось....
  Разворот корпуса, положение головы, мягкость позиции. Все это не от заученных премудростей на тренировках, а от опыта, из пройденных боевых стычек. Подкачал только взгляд. Отсутствующий. Словно человек сквозь пелену неведомых далеких образов, пытается разглядеть, сосредоточиться на настоящем. А так... Нет, перед ними не жертва грабежа! Кто угодно, но не жертва! Но почему здесь и в таком виде? Или лучше спросить зачем?
  "С этим потом!" ‒ одернул себя фрайх, не терять последние мгновения, остановить избиение младенцев.
  − Имя есть? - вмешался Веронн, проезжая в первую линию, оградить нищего от дураков. Или дураков от нищего.
  Человек вздрогнул, будто ему неожиданно гаркнули в ухо.
  − К..хан...., − первый звук получился разломанным. Не К, не Х, не КХ - гадай, вот!
  − Как? - подивился Дуанн. Ему показалось, человек не договорил, сглотнул окончание. - Ты из Дакса? Кха? Небо? Или Кханга-дхага? Вооруженный? - спрашивал риаг и сразу переводил спутникам, не знавшим ни слова древнего языка.
  Свита верноподданнически захмыкала. Вооруженный?! Как раз про босяка сказано. Чем? Собственным удом? Хороша палица!
   − ...Или просто Кханга. Меч, - дополнил Веронн. Он следил за реакцией человека. Реакции никакой. Не угадал. Ни он, ни Дуанн.
  − К..ха..н, − прохрипел человек со странной обреченностью в голосе. Одним коротким словом сказал о себе все. Все, что хотел или все, что знал или помнил.
  − Может Ксан? Хенк Ксан? Нет? - продолжало потешаться над беднягой сопровождение риага.
  Дуанн оценил шутку сдержанной улыбкой. Чуть уголками губ дернул. Ему хотели угождать.
  − Пусть будет Кхан, − согласен Веронн не коверкать имени и распорядился. − Бусси, отправь кого к маркитантам. Пусть захватят нашего Кхана и двигаются за нами в Довер. ‒ Подкрепить приказ, бросил монету. ‒ Заплатишь им.
  Сказанное о смене направления, полнейшая неожиданность для спутников. Причина? В Инхорне ждал хлебосольный эрл Вильм.
  До разъяснений фрайх не снизошел.
  − Зачем тебе эээ... даже оборванцем не назовешь! - полюбопытствовал Дуанн. Его отношения с фрайхом едва уравновешивались необходимостью иметь под боком искусного воина и советника, и всепожирающим желание распоряжаться и командовать самому. Баланс соблюдался с нарастающим давлением в самостоятельность. Зная норов Дуанна, ничем добрым это закончится не могло.
  − Для численности! - опередили фрайха непритязательной шуткой.
  − Да-да! Самая пора обзаводиться шутами! - добавил колкость Лё-Рю. Взыграл паскудный характер задирать тех, кому затруднительно должным образом ответить на оскорбительный вызов.
  Есть люди чья сущность подвязана к кончику языка. Они будут дольше всех спорить в проигранных пари. Будут многословны там, где необходима краткость. Засыплют вас словами, что снегопад зимой, когда достаточно коротких да или нет. Они произнесут самый уморительный спич на собственных похоронах, скажут самый занудный тост на собственной свадьбе. Их признания в любви достойны пухлого романа, но выслушать полностью сможет разве что глухая и не читающая по губам. Словесная невоздержанность определенно послужит причиной безвременной смерти. Иначе, подобные Лё-Рю переживут чуму, войну, и пять колен родни. Способностью говорить длинные ненужности, приобретут столько врагов, пол-мира встанет против них в качестве противника, а остальные запишутся в секунданты вызвавшей стороны.
  Лё-Рю не следовало говорить подобного. Ему и по рангу и по роду полагалось помалкивать и сопеть. Но Лё-Рю болтун и трепач. Подобно Йюхену, мечтает полонить капризную удачу. Сколько их, желающих, иметь хвостатую в наложницах, мотается по белу свету?
  Приказ отдан и его не отменили. Дуанн не воспротивился. В Довер так в Довер. Путь до Инхорна ближе, но он доверял чутью наставника. Раз им не подходит общество эрла Вильма, придется обратиться к мар-Тонгу в Довере.
  - Нам сюда, − Веронн указал дорогу вдоль сосен.
  − Сир, разрешите проверить до реки? - инициативен Керсо, выдвинуться в разведку. Намеченный разлад между фрайхом и риагом он просчитал. Теперь предстояло набрать очков, заменить старика, как только тому укажут на дверь.
  Получить заветное место имелись основания. Он был с Дуанном в заключении. Занимал соломенный тюфяк по соседству. Дружбу советуют подвергать испытаниям: добром, бедой и тюрьмой. Убедиться, дружба ли это? С тюрьмой все в порядке, нынешнее положение ничем иным как бедой не признаешь. Насчет добра... в ближайшей перспективе. Наверное.
  − До моста и обратно! - разрешил Дуанн. Спросили его, а не фрайха. Мир двинулся в нужную сторону.
  - С маркитантами разберись, − надавил Веронн на Бусси, не забыть тому о наказе пристроить придорожную босоту.
  Кавалькада свернула с развилка и заспешила наверстывать упущенное время. Керсо и трое боннахтов* в сопровождении, унеслись к реке. Еще один, живо обернулся к маркитантам, придержал коня на том же развилке и повернул за риагом. Сиротливая монетка затерялась в скудном кошеле Бусси.
  Фургон тащился не столь быстро. Играть в догонялки с всадниками и со временем, коня заморишь.
  − Чего уставилась, бесстыжая? - ругалась Аннис на безмерное любопытство девушки.
  - Голого мужика не видела, - ничуть не смущалась Кензи. - Столько секретов! В пригоршню уместятся! ‒ и сложила из ладошек мелкий черпачок.
  − Прикройся, говорю! − маркитантка кинула нежданному пассажиру скомканную тряпку. − Потом штаны подыщу и рубаху.
  − А он ничего..., − подзуживала Кензи наставницу. Молода разумом язык придержать. - Чем бы с него за проезд взять? С голого-то какой барыш?
  − На колени ему сядь! О барыше она беспокоиться! - окончательно распалилась Аннис. Вот не ждала не чаяла заботу себе найти на ровном месте. − Ну-ка марш на козлы!
  − Там дождь! - заканючила девушка. Внутри фургона много теплей и интересней.
  − Не сахарная, не растаешь, − не потерпела возражений Аннис. То-то непонятно чего бесстыжая здесь толчется.
  − Сама говорила, мне простужаться нельзя, − упиралась девушка, потянуть время.
  − А на голых мужиков лупиться можно? Да, прикройся ты! - рыкнула маркитантка пассажиру. - Сидишь истуканом, хозяйством наружу. Глядите, не сглазьте! Тьфу! Срамотень!
  Кензи прыснула в кулачок, продолжая подглядывать, на что благовоспитанным девушкам заказано до замужества смотреть и думать.
  Увы, но пассажир не отреагировал на просьбу Аннис. Она сама натянула на него старую короткую тунику. Можно сказать прикрыла.
  − Звать-то как? Не экать же тебе все время. Чего молчишь? ‒ заглянула Аннис в лицо нечаянной заботе.
  Взгляд уперся во взгляд, будто два камня столкнулись. Искры только не полетели, поджечь чего.
  ‒ Ладно, молчун, жрать запросишь, сам назовешься, ‒ предсказала маркитантка скорый ответ.
  − Хан, − резко произнес пассажир.
  − Ух, ты! Как о жратве вспомнила и имя нашлось. Это где ж так непотребно младенцев нарекают? В Уладе? Или Дерри?
  Тут уж ответа не дождалась. Видать не край мира, а сразу за краем.
  Фургон еле тянулся по раскисшей дороге. По-хорошему требовалось стать на роздых ‒ приморился мерин. Но где? Кругом грязь. А время? Светло еще. С такой скоростью до города за неделю не доберешься.
  − И чего нам в Довере делать? - любопытничала Кензи не столько направлением и конечной точкой пути, сколько глянуть на попутчика. Тунику одели, а прорехи в ней не штопаны, голова пролезет.
  − Город все-таки. Людишек больше. Найдется кому снадобья продать. После войны поди мужиков раненых полно, ‒ объяснила Аннис, отступившись ругать ученицу. Больше раззадоришь. Запретный плод сладок. ‒ Опять же пошлину с нас за въезд не возьмут, поскольку мы по приглашению самого риага Дуанна. Не заплатила, считай заработала.
  − Почему риаг?
  − В давешние времена так в Койана выборных королей величали. Риаг Оффа или риаг Кедрик.
  − А Довер большой город?
  − Большой ли малый, любой сгодиться. Зима на носу. Надо куда-то притулиться, переждать до Имболка (1 февраля), а то и дольше. По погоде. Холода многим брюхо к хребту подведут. Лихого люда станет, что на ярмарке в Кэффе. Кого переловят, кто сам сдохнет от бескормицы. Поля-то пожгли. Но на то рассчитывать не приходится. Самим бы поживой не попасться.
  − А куда риаг спешил? ‒ в голосе Кензи режутся романтические нотки. Юное воображение рисовало веселые беззаботные гулянья до утра, нарядные выезды на показ и азартную охоту.
  − Так нам и скажут. Спешил и спешил. Пир или еще какое безобразие устроить. Турнир может.
  − А Хан ему зачем?
  − Родственник, − пошутила Аннис. - Глянь, как сидит. Спину не гнет, глазами лупает и молчит. Вылитый риаг!
  Обе, и женщина и девушка, рассмеялись. Кисло скривился Хан.
  − Ну, хоть так-то. На человека похож. А то морда, что у холощенного медведя.
  Опять расхохотались. Успели разглядеть у мужика и тыл и фронт! Фронт особенно.
  − Вдруг войну затеют? - лезла с расспросами Кензи. Хитрила, потирая плечи - замерзла она! Обморозилась, прямо!
  − Затеют, нас не спросят. А так мы, можно сказать, местечко на зиму застолбили. Солдатикам рубаху, штаны починить. Мази какой. Присыпки.
  − Особенно от мандавошек.
  − И что? Военное дело такой. А фартинг что из рук полученный, что из говна выковырянный, фартингом и останется, − по-житейски наставляла Аннис девушку. - Чем захворают за то и заплатят, от хвори избавиться.
  − Толкотно с ними, с вояками. Лишний раз мимо не пройди. То за жопу ущипнут, то запазуху заглянут, то гадость скажут. Друг к дружке задираются, ‒ справедливо пожаловалась Кензи наставнице на вольных ратников.
  − На смерть ходят, с того ум скособенило. В здравом рассудке под стрелы и мечи не полезешь.
  − И потому все дозволено?! - негодовала ученица. Имела на то причины. Насмотрелась. Саму чудо от беды сберегло. Синяки долго сходили.
  − Чего не позволишь, того и не будет. Меньше рядом красуйся. Одежку поскромней. На разговор окликнут, ступай себе, не слушай. Подарки подарят, не бери. Умом думай, жопе и остальному легче будет.
  − Мэгги расскажи, ‒ обиделась Кензи. Что она дура полная, не понимает?
  − А то не говорено ей?! Как и ты меня слушала. В одно ухо влетело, в другое вылетело. На кого пенять?
  Отогревшись, насмотревшись и наговорившись, Кензи вернулась на козлы. Без догляда мерин совсем шаг сбавил.
  Возница ли ,,зевнулаˮ или проезду не было, но ухнув в жижу, фургон застрял намертво. От Аннис досталось всем. Кензи − безглазой вороне, которой хер в два фута померещился, пути не зрить. Непогоде, что течет хлеще всяких женских дней ‒ когда заткнется только? Мерину - голову бы, гаду безмудому, оторвать, овес попусту жрет. Хана зацепила.
  − Присмотрел бы за сикухой. Бабье ли дело конем править!
  От причитаний и ругани живой пользы мало. Пришлось вылезать под дождь и пробовать толкать.
  − Чего сидишь? Помогай! ‒ гавкалась Аннис. ‒ Чай не тебя риагом назначили, идолищем сидеть, в даль глядеть посматривать.
  Хан спрыгнул на дорогу, половчее ухватился и рванул повозку вверх. Засевшие задние колеса чавкнули, отрываясь от грязи.
  − Ополоумел! Надсадишься! Толкай! Толкай! Толкай! ‒ командовала Аннис, вызволить движимое имущество из грязевой ловушки.
  Фургон покатился. Первая Кензи, потом маркитантка, комкая подолы, впрыгнули под тент. Хан остался стоять, где слез. Смотрел во след и не видел ни фургона, ни дороги. Только край далекого неба зачеркнутого черным горизонтом.
  − Ты чего? Дождь ведь! Не мокни! Давай, скорее! ‒ позвала Аннис навяленного ей малахольного пассажира. Бросить бы от греха, да велено доставить.
  Очнувшись от её зова, Хан неуверенно пошел, мало помалу, сокращая расстояние.
  − Полоумный честное слово!− вздохнула женщина без всякого зла. Перегорела. Да и не умела долго сердиться.
  − Обычно ты не так говоришь? - поддела языкастая Кензи наставницу. Та не только лекарка, а и ругательница знатная. Начнет крыть, у лошади морда краснеет.
  − Много знаешь, что да как, − осекла ученицу Аннис - На дорогу смотри. Опять в какую лыву въедем.
  Скитальческая жизнь учит внимательности и недоверчивости. Доверчивость по нынешним временам роскошество не позволительное. А вот суметь сходу, с первого взгляда, "щелкнутьˮ человека, что орех, то не просто талант − жизненная необходимость. Бабий наметанный глаз распознал скрытое. Силен. Невреден. Незлоблив. Немногословен. Хе-хе-хе! И живое при нем. Есть за что подержаться, душу отвести. Странный только. Мыслью будто в себя обращен. А что там? Грех великий или беда большая? Чего ждать? За себя не переживала. За Кензи. Молодая. В поле ветер, в жопе дым! Такую ласковым словом помани, пойдет, что голодная дворняга за подачкой.
  Хан нагнал повозку ярдов через двадцать. Ловко впрыгнул. Уселся на прежнее место.
  Ехать долго и негоже время впустую тратить. Аннис практично использовала попутчика в работе. Поручила перетереть в ступке коренья. Хан работал на совесть. С чем маркитантка возилась по полдня, управился за час.
  − Все польза. Не только глазами лупать, да девку в смущение вводить.
  Подкинула еще работенки. Пока Хан трудился, Аннис составляла сборы, заодно экзаменуя Кензи в непростом лекарском искусстве.
  − Как волдырь свести?
  − Протяну сквозь него шерстяную нитку и обрежу кончики.
  − А что лечит плакун-трава?
  − Больные глаза. Промывают росой или водой из чашечек травы.
  − А скажем, голова болит?
  − Мох с человеческого черепа высушить и истолочь. Давать нюхать, ‒ бойко отвечала Кензи, выказывая познания в целительстве людских недугов.
  − От желтухи как избавишь? Короля пригласишь?
  − Дам больному проглотить восемь вшей на куске хлеба.
  ‒ А для чего жир с рыжего мертвеца?
  ‒ Приготовить верный яд.
  − Аааааа..., − задумалась над очередным каверзным вопросом Аннис. - А вот отчего ты валериану за поясом носишь?
  − Я?? ‒ заскромничала девушка от хитрого вопроса.
  − А у нас что? Полный фургон Кензи?
  − Я... ну... это...
  − Давай-давай, поживей. Очень мне любопытно узнать, отчего это молодая смазливая девица еще и валериану таскает. Не хворая ли часом?
  − Ни отчего! − отказалась отвечать Кензи, хотя ответ, конечно, отлично знала.
  − А хочет это девица сделаться еще краше. Ухажерам вокруг нее роем роиться, а она их будет грязной тряпкой разгонять. Кыш, надоеды! ‒ посмеялась Аннис, ловко смутив ученицу.
  − Где тут ухажеры! - отмахнулась Кензи и густо раскраснелась.
  Безрадостное осеннее пространство расступаясь, медленно тянулась по обочь дороги, и, не охотно прощаясь, отставало пузырями в лужах. Миля провожала милю, межевые столбы передавали друг другу эстафету. Старое кладбище сползло в овраг. В раскисшей земле серели кости. Деревушка, спасаясь от сырости, из низины взобралась на бугор. В черных обгоревших коробках домов, светлели квадраты окон. По ближним улицам торчат могильники печных труб. В сторонке догнивала никем не прибранная копна сена. Коровий скелет пророс щетинником.
  Отъехав далеко, за деревеньку, место больно неприглядное, остановились на роздых.
  − Ручей близко и травы полно, − удовлетворена Аннис выбором ночлега.
  Костерок сладился быстро. Водица в котелке вскипела. Вскоре к сырости и прохладе примешался дразнящий запах каши. Хан ел через ложку.
  − Не голоден что ли? Или не нравится? - пытала его маркитантка. Стряпуха, по правде, она не важнецкая, но кому рожу воротить-то? − Сама бы крольчатины отведала, но не заработали. А промыслить, бог таланту не вложил. Ни к воровству, ни к браконьерству.
  После еды и мытья посуды, Аннис вспомнила обещание поискать одежду молчаливому попутчику и полезла в сундук с жалобными причитаниями.
  - Одно разорение... Последнее сыми, чужому отдай!
  Открыла нехитрую защелку, на честного человека рассчитанную, сунулась в нутро, пахнущее полынью.
  − Оденем тебя чин по чину. Чтобы мужественностью почем зря не блестел.
  − В берестянку забери, на хранение, - прыснула Кензи, сгорая от нетерпения поучаствовать в добром деле помощи.
  − Ох, получишь ты у меня, девка! Ох, схлопочешь! - погрозили шутнице за бойкий язык.
  Аннис вытащила несколько верхних свертков. Ткань на шитье. Рубаха. К празднику надеть или к иному доброму случаю. Любовно отложила в сторонку. Симара. Скоро впору, зима близко. Тряпица узлом. В тряпице бусы. Дорогой подарок. Давний. Сбоку, у самого дна, невеликий скрут с искомым.
  − Эти подойдут, пожалуй, − протянули Хану штаны.
  − В них же Курт помер? - брезгливо зашипела Кензи. − Ты хотела на тряпки пустить.
  − Курт помер, ему, стало быть, не наряжаться. А вот нашему молчуну в самую пору.
  − Ему? Он втрое худей жирдяя.
  − Ничего, не выпадет. Веревкой подвяжем, за пуп прицепим...
  Кензи засмеялась. Ну-ну, за пуп, как же!
  ‒ ...Походит, после подгоню.
  Нашлась Хану и рубаха. Почти новая.
  − Не считая заплат. Заплаты старые, − приговаривала Аннис, отдавая убогую одежку.
  Хан над шуточкой хмыкнул.
  − Ну, во! А то сидишь букой. Что ты, что дрючок в кустах. Рассказал бы про себя. Откуда сам, про женку, детишек. Как в таком виде оказался? Черного Олуза повесили, так может еще какой шалапут завелся, − торопилась Аннис разговорить пассажира.
  На все её вопросы Хан промолчал. Ему нечего ответить. Даже при всем желании и уважении. Прошлого не помнил... Не помнил себя в своем прошлом. А те крохи памяти, что остались... Что ему с тех крох?
  Костерок догорал. Ночь выспела темнотой. Тонким блином мутнела луна. Ручей невесело журчал под бережком. Упоительно тихо...
  Утолклись спать. Пошел дождь и потому теснились в фургоне. Кензи определили на лавку.
  − Твердо на ней! - жаловалась Кензи. - И тесно!
  − Задницу наешь, мягче будет, − отмахнулась Аннис от капризов ученицы. - А тесно, шуруй на улицу. Хоть вдоль, хоть поперек ложись.
  Ага! Сейчас! Нашла дурочку! В фургоне много теплей, от специально нагретых на костре каменюк. Не каплет. И не страшно. А на улице! В траве шелестит, у ручья плещется, в близкой сторонке хрустит сучьями, птиц не слышно.... Если только филин ухнет.... Примета нехорошая.... Где ночная птица голос подала, там девица непорочность потеряла.
  Аннис и Хану место на дне фургона. Маркитантка долго крутилась, прилеживалась, пристраивалась. Хан как лег на спину так и замер.
  − Вода в головах, − напомнила ему лекарка. - Не спутай!
  Утихает возня, ровняется дыхание, убаюкивается тишиной слух, теряет остроту. Весь мир - колыбель.
  Ночью Кензи проснулась от шума.
  − Ты чего это удумал, а? - тревожилась Аннис.
  Хана бил озноб. Клацали зубы, сводило мышцы. Лежал, вцепившись сильными пальцами, в подосланную вместо матраца тряпку.
  − Захворал что ли? Говорила, не торчи под дождем.
  Пощупала лоб, прислушалась к дыханию, не хрипит ли в грудях?
  − Негорячий.
  − Может тиф? - лезет поучаствовать Кензи, определить недуг.
  − Тьфу на тебя! Скажешь такое. Какой тиф?
  Нашарив руку Хана, посчитала пульс.
  − Чисто хвост овечий. Мотыляется счету нет.
  Дотянулась до воды. Зачерпнула в ковшик. Поднесла.
  − Вот еще забота, − в беспокойстве ворчала Аннис.
  Вода пролилась. Хан не сделал ни глотка.
  − Свет зажечь? - подхватилась девушка оказать посильную помощь в лечении.
  − Еще чего! Свечу портить!
  − Делать что будем?
  − Уж известно что...
  Аннис решительно содрала с Хана рубаху и сдернула штаны. Сама разделась до нательной туники. Подумав, стянула через голову последнюю одежку.
  Девушка затаилась, вглядываясь в сумрак повозки во все глаза. Интересно же...
  − Дура ты еще. Мужику иной раз не это надо. Тепла нашего. Бабьего, − вразумляла маркитантка. − Его не от хвори бьет. Внутри что-то.... Душа колотится. Может он с горя великого такой пришибленный.
  Аннис легла к Хану, прижалась поплотней, закинула его руку на себя, крепко обняла.
  − Ну-ну, успокойся! Все образуется. Жизнь, она беды горькие переборет. Водой, что святой слезой, омоет, − напевала-баюкала Аннис. - Ночка пройдет, день придет. День придет и дела придут. Закрутят-завертят, завертят-замутят дела-заботы. В заботах напасти наши пропадут-растают, снегом с души сойдут. Чистой будет...
   Любопытная девушка все ждала, когда они завозятся, задышат часто, запыхтят. Наставница начнет мыкать, выгибаться и задыхаясь приговаривать − ох, родненький!
  Жизнь цинична в своей простой правде. Ничего не скрывает. И не очень стесняется показать лишнего. Не подгадывает ни к сроку, ни к уму, ни к пониманию. Хочешь − смотри, хочешь − слушай. Хватит ума промочишь, а не хватит.... О чем тогда и толковать, с бестолочью.
  Аннис оказалась права. Хан скоро успокоился. Озноб прекратился и он уснул. Уснула и Аннис, прижавшись к плечу. Сложив сверху руку и ногу, спала так, будто заслонилась от мира надежной непробиваемой стеной.
  Кензи долго мучилась бессоницей. На душе сделалось особенно беспокойно и маятно. Кровь приливала к голове, дыхание сбоило. Кожа сделалась особо чувствительной, отзывалась на прикосновение тянущей сладостью внизу живота.
  Шумел дождь, барабанил по тенту. Громко хрупал травой мерин... Луна стерегла людей...
  ...Керсо и его боннахтов накрыли сразу за леском. Лучники с первого захода сбили их из седел.
  Плюхаясь в луже, загребая в жмени жидкую грязь, великан безуспешно пытался подняться.
  − Ишь ты! Живехонек благородие! - склонился над ним крепкий латник. - И стрела его не взяла, быка такого. Жаль не Дуанн. За него риаг Кифф денег сулился отвалить. И эрл Вильм тоже!
  − Я... тебя..., − Керсо пробулькал угрозу забитым кровью горлом.
  − А ну, кто первей?!
  Мужик дернул голову раненного кверху и набок. Вогнал шабер за ухо. Так в его родной деревне забивали скот. Не все. Кто умел. Он умел.
  Угасающее сознание открыло, странность обнаженного человека на камне. Кому-то открытие могло пригодиться, но умирающему Керсо точно нет.
  
  
  5. Кэффа, столица Асгейрра.
  Король не любил путешествовать в карете и всячески таких путешествий избегал.
  − Пусть видят, Гильф Второй, еще в состоянии удержаться на кобыле, − обычно шутил он и хохотал над двусмысленностью громче остальных.
  Считалось уместным поддержать монаршую шутку коротким фырканьем, усиливая неоднозначность фразы. То ли удовлетворенные ,,кобылыˮ фыркают, то ли подданные по достоинству оценили острословие своего сюзерена.
  С Плешивых Холмов вид столицы мерзопакостный. Кэффа, величаемая словоблудами и поэтами жемчужиной короны, нисколько высокому "штилю" не соответствовала. Она скорее напоминала прохудившийся котел, завалившийся набок, протекший в дыры предместьями. Сотни.... тысячи невзрачных развалюх и хибар, в кривых квадратах заборов, обозначить подворья, огороды, сады. Смрадная и дымная область иссечена трещинами кривых улочек, сползающихся к воротам. Стены столицы в опухолях и шишках башенок, башен, турнеллей. Задним планом по-над куртинами "костиˮ старого замка. Над ним "перья" храма Восшествия на Небесный Порог. Серой пеной пузырились крыши королевского Пфальца. Обозначая кварталы Губари и Вайда, плавают множества множеств луковок церквей и церквушек. Огромным мослом выглядывает Бринмор - цитадель братства Святого Храмна. С высот следит воронье за округой, первой слететься к пиру или бойне.
  Гильф столицу недолюбливал. Ему в ней тесно, как тесно тигру в собачьей будке. Ни почесаться, ни блох погрызть, ни под хвостом полизать. При любой подходящей возможности сбегал. На охоту, войну, произвести досмотр владений. Все дороги хороши, кроме обратных, в Кэффу, в королевские покои, к подданным и близкими, к рожам и мордам, с которыми с великим облегчением попрощался бы на веки. Иногда (теперь чаще) задумывался, обладая многим и над многими властвуя, ему отказано быть собой.
  "Ты король. У тебя нет выбора," ‒ объяснял и уговаривал он себя поступать должно, но не по сердцу и страсти души.
  "Я ‒ король," ‒ соглашался Гильф дальше терпеть и сносить общество ему до икоты неприятное. Ведь действительно король. Не человек, не личность, а функция объединять, награждать, охранять, судить и казнить.
  "А где же сам?"
  Жалкими крохами разбросан по спальням жарких любовниц, по загульным застольям. Забыт в пыточной, утерян на полях битв. Везде и нигде. Стоять надо всеми и не над чем. С каждым и от каждого на особицу. Ровняться богу и жить в оковах человека.
   К столице, королевский кортеж тащился по единственно мало-мальски пригодной для проезда по такой погоде дороге. За три века, вбитый в дорожное плотно крупный галечник, потерял плотность кладки. Оттого оспины глиняных лыв и разливы луж. По обочинам дурной бурьян в рост. Раскисшие склоны холмов, пустили почвенные языки к самому проезду. Отчасти разнообразят унылый до зевоты пейзаж виселицы. С мятежников щедро кормится воронье и бродячие псы. Проезжая мимо одной из шибениц, Гильф в приветствии вскинул руку. Длань дающая и длань карающая. Забылись сучьи дети, кусаться вздумали?
  Не терпеть вонь, ускорили шаг лошадей. При достаточном приближении, можно разглядеть на стенах полотнища королевских и городских стягов, большие тележные колеса, обвешанные усекновенными конечностями. Не у всех мятежников закон отобрал жизнь. У малой части счастливчиков частью малой и довольствовался. Рукой по локоть или ногой по колено. В деревянных бадьях отсеченные пальцы, отрезанные уши и носы, вырванные глаза.
  Заприметив королевский кортеж, на башнях дружно дунули в медь приветствие - Славен край в державной длани! А-то не славен!? Висельники до горизонта!
  Под копытами уставших лошадей загромыхал мост через ров. Под мостом, из черной глади мусорных вод, торчат срезы столбов и макушки утопленников. За смуту карали по-разному. Не гнушались и утоплением.
  Кортеж втянулся в сумрачный тоннель въезда. Чадили факела, роняя смоляные капли на влажный камень отмостий. До головной боли звенит цокот копыт, старательно повторенный эхом. Скорготали лебедки поднять герсы, не задерживать. Мгновения холодного тесного сумрака и... на свету простора площади Пивоваров. Под дождем и серым небом.
  По периметру редкая линия гвилов. Бедняги промокли до нитки, но держались браво. Пики торчком вверх, грудь вперед и навыкат. Ноги твердо на ширине плеч. На мордах суровое спокойствие, внушать подданным уверенность в незыблемости правопорядка, мироустроения и законности.
  С Пивоваров повернули обычным и наезженным путем в хитросплетение улочек и переулков. Впереди едущие лейды* в пурпуре королевских цветов, разгоняли зевак. Герольд оглашал улицы растяжным криком.
  − Бооожиююю Мииилостиююю, сир Гильф Второоой! Бооожиююю мииилостиююю....
  Народ приветствовал короля. Народ махал королю. Народ кланялся королю. Народ плевал вслед королю. Народ поминал короля всуе непотребными словами. Народ судачил о короле. Народ по своему любил короля и ненавидел. Многие ли из земных правителей могут похвастаться тем же? Если подданные не сложили о тебе и пары анекдотов...
  ...− Что больше всего украшает самодержца? Корона или уд*?
  − Конечно уд!
  − А на кой он ему на лбу!?..
  
  ... и не спели нескольких непотребных куплетов...
  
  ...Наш король с зарею встал,
  Во рту волос щекотал!
  Не с усов, не с бороды,
  Рыжий! С милкиной манды!..
  
  ...ты никчемный венценосец!
  Омоньер Солано держался от Гильфа по левую руку, но позади, под локотком, внимательно осматривая крыши. Старания лейдов, как всякие титанические усилия по поддержанию порядка и безопасности, тщетны. Достаточно спрятать на крыше Зала Гильдий или за пинакль на церкви Великомученика Прова по лучнику.... По доброму лучнику. В памяти омоньера всплыло сожаления Дуанна о паршивых стрелках из Хюлька. Только чудо спасло жизнь королю. Не окажись стрелок паршивым.... Пожалуй, троица хороших лучников, запросто решили бы дело в пользу престолонаследника. Безо всякого мятежа, разорения городов, разрушений моттов* и шилтронов*, кровавого противостояния scildburh (стены щитов) на полях битв.
  Удобные скрыты для отстрела, Солано, на всякий случай, постарался запомнить. Никогда не угадаешь, что в будущем пригодиться. И как скоро.
  На Старой Губе плотная толпа, не пробиться. Не протаранить и лансерами. Если только пустить спарсу Карла Инчи. Но ведь это королевские подданные! Налогоплательщики и, в случае беды, ополчение. Хреновастенькое, но ополчение! Отхожие места копать, обоз сопровождать, трофеи стеречь.
  − Что? В городе разразилась эпидемия желтухи? - недоволен Гильф. Раны тревожат и хочется поскорее добраться до спокойного места. ‒ Или пришли убедиться, не сдох ли я! - вяло махнул рукой толпе. - Видите? Нет? Жив ваш трисветлый король!
  Народ свистит, вопит, кидает шапки вверх.
  − Сир, вы не справедливы! - вдохновлены верноподданническим зрелищем народного ликования.
  Лобызать королевский зад невозбранно и похвально. Не зря умник Херцл утверждал, путь к высотам власти, легче пролизать, чем прорубить или оплатить.
  ‒ Они приветствуют своего великого короля.
  "Издевается что ли?" ‒ вкралось подозрение к Гильфу. Он бы с радостью повернулся увидеть лицо говоруна, но раны тянули - волком вой. Нихрена лекарские мази толком не помогали. Кувшин вина помогал, это да.
  ‒ Лучше бы работали, ‒ пробурчал владетель Асгейрра, придерживаясь рукой за саднящее рассечение. Повязка пропиталась сукровицей и пахла сырым и металлом.
  ‒ Они готовы осыпать ваш путь цветами! ‒ восхищались и вздыхали.
  ‒ О цветах я недавно толковал с собственным сыном. Обойдусь, ‒ вертит головой король отдать приказ. ‒ Разгоните скотов, проехать. До ночи не разойдутся.
  Лейды применили испытанный способ. Пинки, тычки и ругань. Кого-то опрокинули в грязь, кого-то наградили синяком. Тележку зеленщика разбили в хлам. Толстую бабу вытянули вдоль хребта древком. Та взвыла - вороны с церкви взлетели! Толпа колыхнулась и не подалась. Брошенный кусок грязи залепил лейду рот.
  ‒ Наелся ебун косорылый? Скусно? Ишо хошь?!
  В ответ грянул команда.
  ‒ Ножны долой!
  Закончилось бы кровью, но вовремя объявился волчатник. Королевские предпочтения сходу поменялись.
  − На псарни! - переориентировался Гильф маршрут движения, забыв и про раны и про покой.
  − Сир, вам необходимо отдохнуть. Вы себя не бережете, ‒ закудахтал лекарь вразумить венценосного пациента. Плохо усвоил, когда вмешательство неуместно.
  − Беречь короля забота подданных, − не услышали умных советов.
  Совершив крюк, въехали в королевские псарни. Иной рейнх жил хуже, чем питомцы Лёса Дагри.
  − Сюда, сир, − показывал путь волчатник. Он оброщ как каторжник и могуч, что вековая листвяжина. - Направо. В ту дверь!
  Несколько переходов в пустом сумраке. В вольере натаскивали мастиффов. На человека. Озлившиеся псины совали морды в растерзанное красное мясо. Растягивали кишки по земле, обгрызали ребра. Крупный кобель спокойно объедал пальцы со ступни.
  − Как того? - Гильф указал на красномордого.
  − Смалько, сир, − ответил волчатник. - Но вон тот, в дальнем краю, не в пример кусливей. Ярый! Так и кличем!
  Распахнулись двери. Светлое теплое помещение. Чистое и ухоженное. Женщина, лежала на охапке свежей соломы и кормила щенков аланта грудью. Двое слепышей, довольно-таки крупных для своего возраста, с жадностью тянули человеческое молоко.
  ‒ С мамашей что? ‒ волновался хозяин псарни.
  ‒ Не приняла, ‒ пожаловались на строптивицу.
  При виде Гильфа кормилица забеспокоилась встать и приветствовать высокого гостя. Она покраснела, словно её застали за чем-то постыдным и срамным.
  − Хорошо берут? - поочередно принимал король пищавших щенков, рассмотреть ближе.
  − Да, сир.
  Гильф потеребил уши, потискал животы, подул в морды.
  − Молока хватает?
  − Хватает, сир.
  − Сам знаю, кто я.
  Король потрогал грудь кормилицы. Пальцы жестко прошлись по соскам, обильно увлажняясь молоком. Втерев белую жирноватую влагу, понюхал. Попробовал, лизнув кончик пальца. Не удовлетворился. Прильнул к груди, потянул из соска молоко. Повозив во рту языком, сплюнул под ноги.
  ‒ Жидкое! Кормите лучше, ‒ наказал Гильф волчатнику.
  Дагри склонился ‒ слушаюсь.
  − Продолжай, ‒ дозволено женщине кормление, вверенных заботе слепышей. Наказ волчатнику другой. ‒ Суку на шкуру отдай!
  Принесли объемную плетушку. В ней барахтались и возились корсо*. Головастые, громкие комочки.
  − Три кобелька и две сучки, − доложил волчатник, передавая питомцев Гильфу.
  Король принимал щенков одного за другим. Вертел рассматривая, дул в носы, заглядывал под хвост и в крошечные пасти.
  − Выродок, − разочаровался Гильф в одном из помета.
  Щенок меньше остальных и не достаточно подвижен.
  − Нахер его! - уронили кроху на каменный пол. Корсо пискнул и сразу затих.
  Следующий повторил участь предшественника.
  − А этот? Видишь, нет? Окрас бледный... Уши? Ну что за.... На задние лапы глянь!
  Гильф отшвырнул щенка. Тот обижено тонко заскулил.
  Волчатник подхватил с полу отбракованных корсо. Король выговорил ему напрасно. Все недостатки прекрасно определил. Но без воли господина тронуть не посмел? Хруст тонких шеек не побеспокоил монарха. Бездыханные тельца, Дегро закинул в клетку с грейхаунду. Того сегодня не кормили.
  Посещением псарен Гильф остался доволен и, прибывая в приподнятом настроении, решил заглянуть на Сушильни, благо рядом. Площадь приобрела свое название не от дымных печей, где подвергали термической обработке мясо, рыбу или фрукты и не от тряпок, развешанных прачками, а от виселиц. В иной день на просушке болтались до трех и более десятков. Ну и много чего еще, достопримечательного, по доброму соседству к перекладинам.
  Здесь всегда людно. Народ толкается с утра и до заката, принимая участие в качестве благодарного зрителя во множестве актов правосудия. Ничего сложного, никаких непонятных телодвижений и мистерий. Веревка, топор, костер и т.д. и т.п... разнообразить зрелищами скучную серую жизнь.
  ...Запертому в клетку страдальцу сунули плошку объедок, смешанных с мочой и человеческим дерьмом. Обезумивший от голода жадно хватал еду, пихал в рот и не жуя глотал, насытиться пока не отобрали.
  ‒ Ну как? Мало? ‒ потешался окрестный люд.
  ‒ Жрет и не давится!
  ‒ Можа кормы (пшеничная брага) плеснуть для вкуса, ‒ не стесняясь выставлен уд помочиться.
  ‒ И карригану* подложить, ‒ похлопали себя по заднице в полном восторге.
  ...Повешенный вверх ногами, брыкался и извивался, что червяк на крючке. Силился освободиться. По закону вторично не наказывали. Соскочишь, считай прощен. Жиденькая толпа кидалась камнями и грязью. Тыкала острыми палками. Раскровянила лицо и порвала одежду....
  ...Под растянутым на решетке человеком, горел слабый огонь. Любому желающему за монетку дозволялось подбросить хвороста или подлить масла, добавить жара. Зачерпнуть лопатою углей и насыпать на живот, грудь, лицо. Особым притяжением пользовался пах. Там, где не скупились платить, дикие крики и вонь паленого волоса и мяса...
  ...Приговоренную к порке гулящую девку уложили на лавку, заголили спину и задницу. Палач размахивал бичом, заставлял выть воздух и зрителей.
  ‒ С оттяжкой вдарь!.. На себя, на себя секи! ‒ советовали кату. По доброй жопе и удар хороший должон быть. Путный. Пронять, блядину до визгу.
  ‒ Свянцу ей в чревА налейте! ‒ требовала изъеденная чирьями старуха. ‒ По старине судите! Хули жалитесь!
  ‒ Не слушайте дуру! Не портите бабу! Пригодиться кому! ‒ посмеивались мужики. С их места весь греховный "товар" глазу доступен. Облизывались. Отчаянные блудодействовали.
  Гильф заинтересовался, подъехал. Ему неохотно уступили, пропустили вперед. Махнул отпустить гулящую.
  ‒ Ума не вправите, чести не вложите, а красоту испортите, ‒ пожалел он молодку. Чего не отнять, бабьих задниц знаток, дегустатор и объездчик первейший....
  ...За коротким валом с нанизанными на колья покойниками, на огромной чурке, ворью секли руки. Поочередно укладывали на колоду. Захлестнув веревкой запястье, конечность вытягивали. Кат со старательным хеком, тяжелым топором воровские длани усекал. Кому по локоть, кому только пальцы. Как глянется.
  Среди приговоренных старые, зрелые, молодые, немощные, несколько подростков, и перепуганный, белея мела, пацаненок лет восьми.
  ‒ Отслужить не желаете? ‒ спросили кандальников, поиграв на нервах правкой острия.
  ‒ Лучше дрочить бросим, ‒ ответил за всех старик. Гонорливый, с катом цапаться. ‒ Грех, говорят.
  Осужденные слабо оживились, посмеялись. Успеют наплакаться.
  ‒ Вот и отмолите.
  ‒ Не. Руби, ‒ упрямился старик. С ним не очень соглашались, но побаивались сказать против.
  "Из Соломенных Венцов," ‒ определил Гильф ерепенистого старца. С этими сговориться, мешок соли съесть и того мало.
  ‒ Гоните всех в Шендам, ‒ сходу пересмотрел король приговор. ‒ Продайте в моряки. В Дал Риаду.
  ‒ Что бы ты сдох, сука старая! ‒ душевно пожелали любимому королю. ‒ Ехал же мимо! Чего встрял?!
  ‒ Веселые больно, ‒ признался Владыка Виселиц. ‒ Пацана оставьте, все равно не дойдет, околеет.
  ‒ Отпустить? ‒ уточнил судейский, не возникнуть недопониманию.
  ‒ Отпустите. Руку только не забудьте отхерачить, ‒ проявили монаршею милость к мальцу.
  Мимо шибениц проехал, головы не повернул. Ничего интересного в покойниках. Вонь и воронье.
  ‒ Когда доедят, новых развесьте, ‒ все еще желал наказания Гильф. Не отпускало. Саднило пуще прежнего. Сынок, что б его...
  Королевский Пфальц подвергался перестройке при всякой смене главного обитателя. Иногда изменения носили декоративные преобразования, иногда устраивалось нечто кардинальное и грандиозное. Но воровали в обоих случаях не по-божески! При отсутствии средств, что, впрочем, являлось хроническим состоянием казны, но при наличии непомерной жажды перемен, проводили перекладывание подъездных аллей в саду, переносы прудов, разрушение и возведение летних павильонов и ротонд. Расширяли арки, облагораживали фонтаны, обновляли лепнину фасадов.
  Гильф в отличие от предшественников довольствовался укладкой новой черепицы на основном здании и минимальному вмешательству, доделать внутренние неустройства. На остальное махнул рукой. К просьбам оставался невосприимчив. Особо настойчивых сажал под замок на неделю. Ничего удивительного. Венценосец не любил дворца, как не любил и название своей резиденции − Королевский Пфальц. Но сколько не пытался переиначить название, оно прилипло накрепко. Что ириска к гнилым зубам.
  − Божию Милостию король! - покатилось по этажам уведомление о прибытие хозяина в дом.
  Брякнули оружием лейды. Их винтенар громко гаркнул.
  − На краааа-ул!
  Дружный топот ног заглушил все прочие звуки дворца.
  Это в сказках с дороги спешат в мыльню или в баню, смыть пот и усталость, переодеться в чистое. В жизни наоборот - в трапезную! За куском и глотком.
  Кривясь от боли, с остановкой, Гильф одолел два лестничных марша, свернул в коридор и прошагал в зал.
  Всякий монарх предрасположен к гурманским причудам. Адраш Третий никогда перед едой не мыл рук. Даже после сортира. Дескать, вкусней еда. Джойд Кривой Нос, страдавший хроническим насморком, ронял сопли во все блюда, не успевая утираться, лишал ближних всякого аппетита. Нынешний - Гильф Владыка Виселиц, любил питаться наспех. Он мог закатить пир и высидеть за столом дольше всех, сожрав и выпив неизмеримо. Мог устроить веселую пирушку, скакать козлом, тискать и лезть за лиф платьев к раскрасневшимся партнершам. Мог чинно вести прием послов и гостей, угощать их яствами и расхваливать изыски в печеном, вареном и копченом виде, разражаясь целыми кулинарными лекциями. Но прибывая в кругу своих, король хапал еду, прохаживаясь вдоль длиннющего стола. Хватал руками мясо. Не отрезал, а откусывал от целого куска, сколько влезало в рот. Остатки кидал обратно или швырял скулящим борзым. Особо пряную готовку запивал вином, а иные соусом, прямо из носика соусницы. Расковыривал паштеты, тщательно обсасывая вымазанные пальцы. Каждый по отдельности и по нескольку раз. Выворачивая ножку у фазана или журавля, брызгал жиром и размахивал ею, подговаривая сотрапезников угощаться без стеснения. Натыкивал грибы на нож и, прихватывая лезвие зубами, снимал и глотал не жуя. Черпал бульон половником и шумно сёрбал из него. Яйца фесских перепелов загребал в пасть десятками, жамкал, хрустел, вытягивая содержимое. Скорлупу сплевывал куда придется. Порой в супницу. Супы не переносил, но требовал готовить.
  − Руки ополоснуть негде! - доводил Гильф до сердечных колик панетария* Нелля.
  Любил макать хлеб в вытопленное сало и, капая на стол, костюм и пол, смачно высасывал юшку из набухшей корки. Из рыбы выбирал кости, мякоть поддевал широкой лопаткой для торта и чаще валил на скатерть, чем доносил до рта. Оброненное спрессовывал в щепоть и съедал. Обожал икрицу! Сподоблялся сожрать в один присест фунт и больше. От копченого сальца откусывал шкурку. Потрошил голубцы, добывая фарш. Из пирогов лакомился начинкой. Мистресс Лисбет, супруга короля, избегала присутствовать за одним столом с мужем.
  − Я не питаюсь в хлеву со свиньями! - отказывалась она, получая за свой категорический отказ приятные подарки. Семейные обеды скучны до ломоты в скулах, вызывают уныние и способствуют мужскому бессилию.
  Нынешний день не исключение. Похапав еды и вытерев испачканные в крем руки о скатерть, а жирную морду о портьеру, Гильф, поковыряв пальцем в щербатом рту застрявшую жилку, сыто порыгивая, отправился на Малый Совет. Его уже поджидали: камерарий Эккер, граф-палатин Горрус, сенешалк Гайд, референдарий Курц и кубикулярий Хенш. Из отсутствующих только Великий Викарий. Верховный Пастырь показательно чурался Гильфа. Гильф старался не злоупотреблять настоятельностью видеть у себя попа по любому значимому поводу. Друг друга они терпели и тем довольствовались, стараясь не пересекаться в интересах. Ни в личных, ни в государственных. До сей поры успешно. Общались мужи пользуясь перепиской, но и эпистолярным жанром чрезмерно не увлекались.
  "Бумага дорогая, изводить на дураков," ‒ ерничал Гильф, составляя коротенькую, в четверть листа, записку.
  "Слово пастыря не кость, всякому шелудивому псу бросать," ‒ в сердитости бубнил Юэн, растягивая каракули на две строки.
  Сегодня собирались накоротке, в Гостевом зале. Для более доверительных встреч у короля существовали личные покои. Для гостей высокого ранга − Большой Чертог, неприветливое упокоенное место. Сумрачно, холод мрамора, вешки факелов, колонны и эхо.
  − Пещера! − хвалился Гильф всякий раз, организовывать торжественный прием.
  Ушлый филид* Легью, выпивоха и похабник, будучи в сильном подпитии, удачно сострил.
  Как семечке в чертоге геморроя,
  Мне хочется под небо голубое.
  Гильф ржал до икоты. Рифмоплета из дворца выгнал, жаловал лесом и пашней где-то в Лафии и велел больше на глаза не попадаться.
  У свободного от всякой посуды стола, раскладывал бумаги, суетился Эйб Эккер, еще три месяца назад скакавший на цырлах обычным дворцовым нотарием. Услужливый, угодливый, пахнущий сладостями и ванилью. Глядя на его прилизанный, приглаженный вид, как не вспомнить поговорку: Низвержение орла (Турома Амюса) с небесных высот, возносит петуха (Эйба Эккера) на вершину забора. Про петуха только слух и не более. Но больно горячий и повторяющийся время от времени во множественных вариациях.
  В тени занавесей окна пристроился омоньер. Неизменный участник большинства Малых Советов. Он не всегда брал слово, но обязательно отмечался в принятии непопулярных решений. Не будь за его плечами Ордена, давно бы попробовали прикормить или припугнуть. Храмовник мешался, лез куда не просят и представлял собой величину плохо предсказуемую и на короля влияющую. Последнее, вызывало немалую обеспокоенность в выстраивании его отношений с окружением Гильфа. Ручной он устроил бы всех. Самостоятельный ‒ никого. В том числе и самого короля.
  − Дай волю, вы (это об Ордене) мне хер заправлять начнете, туда куда и без вас попаду, − брюзжал Амаль на чрезмерную опеку, но вмешательство сносил. Времена такие. Не до жиру, быть бы живу.
  Памятником самому себе ненаглядному и несравненному, восседал на стуле, граф-палатин Ариас Горрус. В нем всего понемногу: твердолобости, упертости и тупости. Изъяны, имеющие и положительные аспекты. Горрус не задавал лишних вопросов и блюл сторону короны, призрев интересы прочих. Привилегией, сидеть в присутствие короля, пользовался неизменно и при любых обстоятельствах. Сказывают, при Суллах, под проливным дождем, на походном Совете, уселся прямо в грязь, не желая отказываться от заслуг предков. Сидение в присутствие монаршей особы не вызывало бы столько злословия, не имей палатин вздорной привычки раскачиваться, на манер игрушечного болванчика. Поэтому Горрус всегда предлагали под задницу крепкий стул. Скрип бесил короля неимоверно. Гильф вполне серьезно, изыскивал маломальски благовидный предлог, привилегию отозвать. Но ни на подставы, ни на провокации Горрус не поддавался. Блюл закон.
  Сенешалк Фланн Гайд занял хлебную должность благодаря родне, своевременно ссудившей королю денег. Должность значительная, выглядеть сенешалку надлежало соответственно, но Гайд выглядел откровенной дешевкой. Ни ума, ни сердца, ни путного слова не дождаться. Однако, он обладал отменным чутьем момента. Укараулить и взять свое. Выцарапать, вырвать, увести из-под носа. Это он мог. В этом Фланн Гайд непревзойденный мастер и умелец.
  ‒ Тебе лучше помалкивать, ‒ предупреждал его Гильф, подмахивая назначение. ‒ Все равно нихера не смыслишь ни в войне ни в дерьме (о политике речь!) и дельного не подскажешь. Твое дело головой кивать и мне поддакивать.
  Не чувствовать себя потерянным и ненужным, Гайд на Совете остервенело грыз зубочистки, занять рот не речами, но жеванием. Огрызки складывал на край столика. По их количеству судили о вовлеченности сенешалка в процесс обсуждения животрепещущих вопросов войны и мира.
  Референдарию ‒ хранителю королевской печати Гёду Курцу, должно находиться при короле, согласно ордонансам старого времени и вновь введенных. Сейчас ему больше предстояло слушать, чем говорить и действовать. На таких встречах документы не подписывались и печати к ним не прикладывались.
  Кубикулярий Уэйт Хенш исходя из уже упомянутых ордонансов, вовсе тень короля. А от тени, как известно, не избавиться ни в мыльне, ни в нужнике. Разве что ночью. Но и тогда... "в холода, когда в помещение не топлено должным образом или не успел согреться воздух, надлежит греть королевскую постель, а буде на то монаршая воля, оставаться под одеялом с королем на ночь...ˮ Ко всему кубикулярий обязан выручить монарха по любому вопросу. Будь то вино, легкая закуска, мелкая монета или иная прихоть.
  Не прошенным гостем встречи являлся Эмс Херцл, превосходный умница и замечательная сволочь, козырявший и превосходством ума и тем, что высокопробной сволочью является. То, что локи* не блещет широтой души давно плюнули и забыли, а вот ума простить не могли. Умных терпят по необходимости, но тот вплотную приблизился к рубежу, когда и необходимость не спасет. Талант обретать верных врагов и терять ветреных друзей, грозил поставить скорую точку в бренном существовании Эмса. Ничего возвышено-поэтического и героико-благородного. Стилет или удавка в одном из малолюдных переходов Пфальца. По поводу близкой и безвременной кончины, локи самолично справлялся о стоимости услуги у сведущих людей.
  ‒ Десять грот достаточно, ‒ таков честный ответ. ‒ Но вас исполнят бесплатно.
  Одевался Херцл весьма изыскано и единственная вещь грубо контрастирующая с его отменным гардеробом - колпак с бубенцом. Он сам головной убор придумал, сам сшил и таскал всякий раз при выходе к королю и иное публичное место.
  − Зачем тебе? - недоумевал Гильф глупому, вызывающим насмешки, наряду.
  − Необходимейшая вещь! Особенно в гостях. Удобно блевать с перепоя, − серьезно ответствовал Херцл, несколько раз проделывая трюк, доказать правоту в необходимости колпака.
  − А бубенчик на кой? Ты же не корова?
  − Ориентироваться тем, кто ищет, − еще серьезней делался локи. ‒ Ищите и обрящете!
  − Не боишься, обрящут? ‒ попугивали Херцла за безалаберность и безрассудство.
  − А вдруг там окажусь не я? ‒ хитро подмигнули пугальщику, толсто намекая на некие незавидные перспективы самого короля.
  ‒ Сволочь ты! ‒ восхитились и похвалили Эмса. Надо отметить вполне заслужено. В гадючьем гнезде ценится не ядовитость, а изворотливость.
  ‒ А я о чем! ‒ принял справедливую похвалу локи.
  Солано при всякой встрече, мимолетной или как сейчас затянувшейся, Херцлом раздражался. Бездоказательно считая того отъявленным хитрецом и интриганом. Именно бездоказательность и выводила омоньера из душевного равновесия. Локи, не то чтобы противопоставлял себя храмовнику ‒ он был! Омоньеру вполне достаточно, задумываться об улучшении людской породы, путем секвестирования части живущих. В своих желаниях омоньер очень не одинок.
  ‒ В чем затык? ‒ не желал Гильф делать работу приближенных и прикончить ёрника и заеду.
  Затык ‒ подозревали, локи не столь безобиден. Но достоверно подтвердить подозрения или опровергнуть их никто не мог. Эмс не оставлял в живых свидетелей своей небезобидности. У каждого свое кладбище врагов. У Херцла их два и он планировал начать заселять третье. Если уже не начал.
  − Когда успел вернуться? - поинтересовался король у локи, как только тот закончил дуэльные переглядки с каждым из присутствующих на нынешнем Совете.
  − Вчера. Родственников и врагов нужно хоронить быстро и самому.
  − Уровнял, называется! ‒ поспешил возмутиться Гильф и столько же поспешно признал за Херцлом неприятную правоту.
  − Конечно! Первых до оглашения завещания. Иначе останутся смердеть в церкви, не погребенные и забытые всеми, кем дорожили при жизни. А вторых, следует закапать до ниспослания откровения, сколь ничтожен был повод враждовать. И кого потерял с их уходом.
  ‒ И кого же?
  ‒ Часть самого себя. Лучшую часть. Ведь ничто так быстро не приходит в негодность, как прекрасное.
  − Тебя не упомянули в завещании? ‒ познавательна Гильфу говорливость с оттенком ворчливости. Чего греха таить, король любил заглянуть в чужой карман. Случалось ревновал, когда людям ничтожным перепадала кроха малая. Малая, да не ими заслуженная. Потому-то наличие денег и отсутствие оных, исподволь сказывалась и на личностных взаимоотношениях подданных и монарха. Бедный подданный ‒ неплатежеспособный попрошайка. К попрошайничеству Гильф относился несколько терпимей, чем к неплатежеспособности.
  − Упомянули. В основном нецензурными словами. Брату досталось и того меньше. Клякса в конце строки, перед словом остальные.
  Временами Эмс, не особо акцентируя, упоминал о своем единокровном брате, но никто, и омоньер тоже, особого любопытства к члену фамилии Херцл не проявлял. Провинция мало интересна столице. Был и был. Лишь бы не оказалось, братцы два сапога ‒ пара. Сказывалось предубеждение. За глаза хватало одного душемота, выспрашивать о втором.
  Король плюхнулся в кресло, придвинутое для него ближе к огню. У камина жарко и светло. Покряхтев, Гильф сбросил сапоги, вытянул ноги к теплу. Запахло сырым и неприятно едким.
  ‒ Хорошо быть королем, никто не скажет, какая ты деревенщина, ‒ дернул носом Херцл и показательно сморщился.
  ‒ Не скажет, ‒ согласился Амаль-старший, блаженствуя долгожданным уютом и покоем. Тело расслабилось, боль притупилась.
  ‒ Боюсь представить запашок, когда штаны снимешь, ‒ звякнул локи бубенцом. Трепать колпак в руках, любимое занятие последнего времени.
  "У меня свои забавы," ‒ отговаривался Эмс на все замечания и возмущения окружающих. Непонятно кто больше вызывал негодование. Владелец колпака или бубенец на колпаке. Обоих не заткнуть.
  ‒ Этого можешь не бояться, ‒ пообещал Гильф в легкой настроенности быстрее закончить Совет.
  ‒ Ты - король! ‒ нисколько не верили обещанию венценосца. Обманывать свойство всякой власти. И чем её больше, чем она выше, тем масштабней обман. С чего бы страдать подобной ерундой, верить ей? Пусть и в мелочах, оставаться в штанах.
  Грызться с локи можно с утра до ночи и безуспешно. Опробовано и отклонено за бесперспективностью. Лучше и не провоцировать. И призвание обязывает и характер у таланта не золотой.
  ‒ Давай! ‒ махнул Гильф лекарю, получить очередную порцию лекарского зелья.
  Тонкая стеклянная мензурка наполовину полна. Или пуста. В обеих случаях жижа выглядела не аппетитно, но из полупустой пить меньше. Дилемма, которая разрешается качеством налитого в сосуд и желанием пойло хлебать.
  Гильф выпил, кривясь и дергая кадыком, не сблевать на штаны.
  ‒ На навозе настаиваешь? ‒ сплюнул он желтым и тягучим на пол.
  Возмущенный ответ лекаря нисколько не разубедил. Откуда тогда у бальзама такой отвратный вкус и цвет?
  Совет начали в нарушении традиции и договоренностей, с сенешалка.
  ‒ Что у тебя, ерзаешь не успокоишься? ‒ повернулся Гильф к оживленному Гайду.
  ‒ Боннахты из Галаджа предложили найм, ‒ уведомили о возможности восстановить численность бана*, понесшего значительные потери при подавлении мятежа в Хюльке.
   ‒ Не поздновато? ‒ не спешил Гильф радоваться сообщению. Дорога ложка к обеду, а уже и ужин миновал. ‒ Где они были два месяца назад?
  ‒ Стерегли Швальб, ‒ растерялся сенешалк перед сдержанностью короля. Последнее время тот только и вел разговоры о боевой убыли и ничтожности своей армии. "Лучших псам скормили!" ‒ гневался Гильф. ‒ "С кем останусь?!" ‒ и гневался еще больше. Два сопляка (детки рОдные) при поддержке танов, знатно попортили ему кровь.
  ‒ Что там было стеречь? Болотину их вонючую?
  ‒ Гензайский Нос. Нынче у них ряд с Голаджем закончился.
  ‒ Приятно слышать. И сколько народу просится? ‒ морщился Гильф, сглатывая и сглатывая послевкусие мерзкого лекарства.
  ‒ Нужны серьезные деньги.
  ‒ Блядь, Фланн! Я спросил сколько народу, а не сколько ломят вои за свои топоры! ‒ готов взорваться Гильф от бестолковости Гайда. Не ждать расспросов, а внятно выложить разом все что хотел донести. Не жевать бороду.
  ‒ Триста человек. Три фелага.
  ‒ Что собой представляют? ‒ не торопился король услышать испрашиваемую сумму. "Бородачи" похуже спарсов, но тоже не дешевы.
  ‒ Их потрепали... но... люди опытные..., ‒ мялся Гайд оперировать характеристиками и цифрами.
  Насмешливый взгляд локи окончательно лишил его связанности мыслей и без того путанных и скудных.
  ‒ За половину найми, ‒ отмахнулся Гильф от озвученного предложения. Если уж сенешалк заговорил о потрепанных боннахтах, жди сюрпризов не из приятных. Остатки сладки только в присказке. ‒ Не согласятся, пусть катятся куда хотят. Где они найдут работу в зиму?
  ‒ Чем мы займем? ‒ влез локи. История с наймом, попахивала не ароматней прелых ног короля. ‒ Отбить затраты.
  ‒ Еще не потратились, ‒ дали понять Херцлу не лезть в серьезный разговор.
  ‒ Потому как и нечего тратить. Уже. Давно, ‒ дзинькал бубенец в руках локи. Королевскому пожеланию он не внял. Что ему король?
  ‒ Сколько потребуется? ‒ вопрос к сенешалку, закрыть тему с боннахтами. Не нанять сейчас, весной потратиться вдвое. От спячки просыпаются не только суслики на полях. Все кто голоден или полагает что проголодался, нацелены подхарчиться с чужого стола, забыв уведомить хозяев.
  ‒ Около двадцати пяти тысяч грот в месяц, ‒ назвал Гайд на удивление вполне приемлемую сумму.
  ‒ Эккер? Что скажешь? До Лугнасада (1августа)? Меньше года.
  ‒ В казне нет и трети, ‒ без раздумий пожаловался камерарий на неподъемность испрашиваемых средств.
  ‒ У тебя нет, найди где взять, ‒ потребовал король от управителя казны инициативности. Отказы придумывать ума много не требуется, извернись сделать.
  Смиренный поклон принять волю и требование сюзеренна.
  "Догадался," ‒ похвалил локи сообразительного камерария не вступать в спор и перечить.
  − Есть что горящее? - Гильф подозрительно скосился на объемную папку с вложенными листами. Похоже, остаток дня безнадежно пропал. Застрял тут надолго.
  − От камерария Турома Амюса, − оговорился Эккер и подал королю прошение. Бумага заполнена строками с завитушками и прочими каллиграфическими изысками. Так писали в старину. Ловкий намек о многолетней беспорочной службе, приверженности традициям и соответственно полной невиновности в выдвинутых обвинениях.
  − От бывшего камерария, − недоволен Гильф. Чего-чего, а предательства Амюса он не ожидал. И не простил. Истекший срок нанесенных обид не залечил. Смягчающих обстоятельств не открылось, о прощении думать. - Чего ему?
  − Уверяет в своей полной невиновности и просит дозволения допускать к нему жену, духовника и целителя.
  Не дослушав, король бумагу разорвал. Кинул в огонь. Подождал пока займется и прогорит.
  ‒ Притащите ему шлюху и пригласите кого-нибудь из Ордена, покаяться. А хвори пусть молитвой исцеляет! Бог милостив! Продолжай!
  ‒ Про цветочки не сказал, ‒ подсказал Херцл забывчивому камерарию. Благодарности подсказкой не сыскал.
  ‒ Какие цветочки? ‒ удивился Гильф, возрившись на локи, на Эккера и опять на локи.
  ‒ Огромный букет фарозских роз, ‒ держал Херцл в руках не зримую охапку. ‒ У рейнха Брау сын женился, невесте три подарили, она счастлива была до неба. А тут двенадцать, причем Амюс ни разу не невеста.
  ‒ Что за розы? От кого? ‒ пялился Гильф исключительно на Эккера. Все что касалось бывшего камерария король воспринимал болезненно и остро.
  ‒ Я докладывал.
  Гильф повертел глазами вспоминая. Не вспомнил. Уставился на омоньера. Даже рот приоткрыл поручить разобраться, но беззвучно захлопнул. Вдогонку тут же сердито спросил у Эккера.
  ‒ Интересней разговора нет?
  ‒ А про розы разве не интересно? ‒ не отступался локи, ответив за мешкавшего камерария.
  ‒ Нет, ‒ махнул Гильф рукой, придать отказу вес.
  ‒ И напрасно, ‒ постучал Херцл пальцем по лбу, призвать короля подумать. Призыв не возымел действия.
  ‒ Сам ему куплю, придет время, ‒ пообещал Гильф, дозволяя говорить камерарию дальше.
  − Из Штрэена доносят... Роберт Белезм* чинит насилие над домашними. Выколол глаза собственным детям. Жену каждодневно истязает в застенках, после чего подвергает насилию, оскверняя супружеское ложе. Родственник женщины испрашивает вашего справедливого суда, ‒ шуршит листами Экклер.
  − Сами разберутся, ‒ нисколько не заинтересовался Гильф вмешаться. Еще будучи юным, его учили: "Не всякий хер направишь, не всякую манду ладошкой прикроешь". Лезть в семейные дрязги неблагодарное занятие. Кругом останешься виноват. Будь причина иной, тогда да. А так.... Долги на Белезме не висят. Денег занять не получится. Разве что весной стребовать дополнительно людей в бан выставить.
  − В семье не без урода, − подал глас палатин, начиная раскачиваться на стуле. Сегодня раньше обычного проснулся.
  − Вы о ком? - оживился локи на замечание Горруса. - О родственнике? Согласен. Заниматься доносительством не хорошо.
  − Дальше давай! - поторопил Гильф и поманил слугу. У того наготове: кувшин глеры, перченые колбаски, козий сыр и кружка в семь глотков, на королевскую пасть. Все как сюзерен любит.
  − Мессир Вокх, столичный бейлиф, докладывает. Не смотря на предпринятые меры, не удалось задержать некоего Хенка Ксана, убийцу молодого рейнха Стиффа. Где означенный преступник находиться, ничего неизвестно. В столице достоверно отсутствует.
  − Этот Ксан удалец, каких поискать! Семь поединков и семь покойников! - напомнил Херцл неутешительный счет побед возмутителя столичного спокойствия. ‒ Явился ниоткуда. Зарезал уйму народу и пропал.
  − Омоньер? ‒ зыркнул король в сумрак портьеры. Тяга Солано прибывать в тени подбешивала Гильфа, а нынче же донимала больше обычного. Вполне возможно, проявлялись остаточные детские страхи. В юную пору, в его комнатах углы обжили крысы и пауки. Тварей самодержец боялся до девчачьего визга. По сути храмовник, как и весь их пресловутый Орден, помесь грызунов и насекомых. Выжидают, изредка покидая темноту.
  − Смерть рейнха не относиться к делам короны, − отказался участвовать Солано в розысках ловкого преступника.
  − Да не уж-то!? - по-кошачьи округлил глаза Херцл. - Сынок Олли Стиффа, а перед ним племяш Арла Улокка, а до того внучок прежнего графа-палатина, а еще раньше младшенький Ллойдов...
  Король, слушая локи, развернулся в полуоборот. Даже кружку опростал лишь до половины, прервался. Куда клонит?
  − ...Наследники славных воителей, героев великой битвы при Гершеме. Когда смешали с грязью цвет и гордость Бреды. А наш, тогда еще молодой и горячий король, собственноручно четвертовал венценосного брата северянина.
  − Солано?! ‒ опять обратились к храмовнику. Не за объяснениями. За действиями.
  − На дознание потребуется время и люди. Прикажите оставить прежние дела?
  Гильф в неудовольствие брякнул кружкой по столу. Всем нужны время и люди.... Время и люди. Он не Господь Всемогущий распоряжаться первым и нищ вторыми.
  − Занимайся своим, ‒ отказано омоньеру отвлекаться на малозначимое.
  − Хорошо спелись! − подгадал Херцл упрекнуть монарха под руку. Тот принялся допивать вино. Подавиться не подавился, но зло хмыкнул в кружку. Отстань, мол. - Одному нет дела, до художеств Белезма, второму откровенно наплевать на безобразия чуть ли не под стенами Бринмора!
  Гильф повозил кружкой по столешнице, подавая знак налить. Слуга не жадничал. Король что Всевышний, скупых не любит, а спрашивает и того строже.
  − Горрус, займись! - перепоручили палатину разбирательство с ловким дуэлянтом. - Найди Ксана. Узнай чьего гнезда вылупок. И какого рожна ему не сидится спокойно?
  Граф-палатин качнулся, принимая повеление.
  "Доверь дураку зажечь свечу!.. Дом сгорит, соседи погреются," ‒ осудил Херцл подход короля к разбирательству с таинственным бретером.
  Отмашка Эккеру продолжать. Неудачно вышло, качнул кружкой, плеснул вино на брюхо.
  − Из Серейи сообщают. Дакс ввязался в войну с Ллогром, ‒ резануло слух объявление камерария.
  Всем новостям новость.
  − От этого осла Бирра не приходиться ожидать чего-нибудь умного. Ослы, как правило, не умнеют ни в двадцать, ни за полста, − не сдержано и грубо отреагировал Херцл. Его многие могли поддержать в суждении, но политика больше требует молчания. В кругу своих особенно. Не проронив ни звука, выразить свою одобрительную и солидарную позицию, а отверзнув уста, порицать и возмущаться.
  − С какого хера сорвался? − вынуждено отставлено вино и колбаса. О Бирре Гильф откровенно плохого мнения. Сообщение Эккера окончательно мнение закрепило.
  − Посчитал ситуацию удобной, − в ответе камерария больше философии, чем информации. А требовалось совершенно обратное.
  Локи открыто недоумевал.
  " И этот человек у нас занимается финансами?!"
  На него таращились зеркально.
  "А чем казначей должен заниматься?"
  "Людьми! Людьми, у которых денег прорва. И его задача денежки получить. Любым законным способом."
  "Что значит любым?"
  "Вытрясти деньги, все способы законны."
  Отвлеченное обсуждения не состоялось и наверное все-таки к лучшему. Успеть за кружкой короля. Теперь это так называлось. От первого глотка до последнего, времени пройдет достаточно. Но от середины можно уже не считать и заканчивать с разговором.
  − Обычно ситуация должно определяться выгодной, приступать действовать, − замечает Херцл, выворачивая колпак на изнанку. Бубенец жалобно и придушено тренькнул.
  − Они уже сошлись? Каков итог? − Гильф махнул Эмсу - помолчи!
  − Очевидно сражение последует в ближайшие дни. Дакс занял ничейные земли и продвинулся вглубь империи до..., ‒ камерарию пришлось подглядеть название в бумагах, ‒ ...Бакеша.
  − Фьюююють! - присвистнул Херцл прыткости королевского войска под командованием осла.
  Его примеру желали последовать многие. Властитель Дакса окончательно оскудел разумом, пойти на агрессивный шаг - спровоцировать войну. Занятые земли не окупят фуража, который сожрали лошади, преодолевая каменистую пустыню.
  − Не иначе астролог поспособствовал. Узрел победу в положении ночных светил, − подозрительно сведущ локи о несамостоятельности владетеля Дакса, столкнуться лбом с Ллогром.
  Гильф тоже зыркнул на омоньера. Солано безучастно пялился за спину камерария. Для него, похоже, столь необычное начало войны не великая новость. Не неожиданная точно!
  "Врал никого нет?" ‒ взъелся Гильф на храмовника. Разборки отложил на потом, прижать при надобности. Далаком ведь дело не ограничится, ходить омоньеру гоголем, глядеть орлом.
  − Что там с астрологом? ‒ нужны пояснения королю от Солано.
  Омоньеру нет надобности выбираться из тени, отвечать.
  − Мэтр Цвейц. Не исключено, империя имеет способ на него влиять.
  ‒ И каким образом? ‒ резкий разворот короля к камерарию.
  − Выясняем, ‒ обтекаем Эккер, дальнейшие расспросы на щекотливую тему нивелировать.
  − Чего раньше не выясняли? ‒ не отступился локи. Камерарий отнесен им к типу людей при рождении отмеченных печатью посредственности. Они способны выиграть, только запомнив ходы гениев. Когда гениев нет или они закончились (как Тунор Амюс), ожидать путного от них не приходится. И не предвидится. Их удел немость рыб, там где должны заливаться сладким соловьем.
  ‒ Дорого выйдет, ‒ сорвалось у Эккера. Молчать он не умел. Сладко петь? У посредственностей нет ярко выраженных талантов, только посредственные склонности к чему-либо. К пению, например.
  − Человек, влияющий на принятие решений, не может стоить два грота, как какая-нибудь местная шлюха. В принципе суть одна и та же, шлюха и есть. Вот только обойдется мэтр... Не чета нашему омоньеру. Он один у нас бессребреник, ‒ тренькал Херцл и языком и бубенцом. ‒ А они баснословно дороги. Пфффф! Пожалел пару сотен презренного металла управлять звездами на чужом небе. Те же шахматы, но выигрыш масштабней.
  Гильф погрозил кулаком не распускать язык. Мог и кружкой запустить. Неудобно сидел, верно попасть.
  − Организуй. Пригодится, светилами двигать, ‒ отдано Эккеру прямое распоряжение, не увильнуть исполнить.
  − Сир, речь пойдет не о паре сотен...
  − Только не начинай гнусить. Нет денег, казна пуста. Она всегда пуста! Это её естественное состояние. Хроническое. Быть пустой... Аксиома жизни, деньги всюду за исключением казны. Моей казны! Думаю у других та же херня, мучиться безденежьем и слушать подобное нытье, денег нет!
  − Совсем как в моих карманах, − согласился локи, вывернув парочку. Алая материя свисала длинными алчными языками, пуская голодные слюни нитей, растрепавшейся ткани.
  Изъявление полного согласия наилучший выход и Эккер им воспользовался. Согласился. Страдательно.
  − Как отнесся Ногр к выходке Бирра? ‒ приложился Гильф к новой порции налитого вина. Семь глотков не океан. Не утонешь.
  − Они в растерянности, ‒ упрямо избегал камерарий конкретики, сориентировать в назревающем кризисе на границе.
  − С чего им теряться? ‒ мотал Херцл колпаком, исторгая мерзкий трезвон. ‒ Союзного договора между ними не существует лет сто, кинуться выручать дурашку Бирра. Армия, в отличии от нашей, укомплектована и в порядке. Скал и ущелий полно, легко к ним подобраться. А блокаду на изюме и кураге переживут, не охудают.
  ‒ Опасаются угодить под горячую руку сира Иеша.
  ‒ А мы не опасаемся? Руки сира? ‒ обратился локи к королю, потряхивая бубенцом, будто заканчивал мочиться. И мину состроил дурацкую и благостную, облегчился.
  − Где Красные Чулки? - взгляд Гильфа гипнотизировал кувшин, но рука к сосуду не притронулась. Слугу не позвал. Зыркнул зло на Херцла. Перевел взгляд на омоньера и обратно. Речь зашла о весьма серьезных вещах.
  − Свадебное посольство прибудет самое позднее через месяц. Ко дню Самайн (1 ноября), − уведомил Эккер нырнув в бумаги. Выглядело плохо. Значимое не запоминает. Сам ли готовил, не помнить.
  − Лекари с их стороны заявлены?
  − Мэтр Кабаль и мэтр алхимии Эоса. Так же мистресс Каролла, сестра короля Керта и аббатиса Лаис из Бжа, весьма сведущая по женским хворям.
  "Если девственность хворь, берусь лечить всех подряд!" ‒ одарил локи Эккера плотоядным взглядом. Затем подбросил колпак и поймал на носок высоко задранного сапога.
  − Великая Маха! Две развратницы берут под свое покровительство бесценное сокровище! ‒ воскликнул Херцл. ‒ Бьюсь об заклад на тысячу золотом, по приезду в Ногр, нашу Кэрэн примут за очередную потаскуху, а не образчик непорочности и чистоты. Она ведь образчик? Не так ли? ‒ вкрадчиво обратились только к омоньеру.
  − Заткнись! - не выдержал Гильф паскудного многознайства. − Солано! За тобой!
  − Лэйт Кэрэн под надежным досмотром, − твердо заверил храмовник короля. Не все подробности следует озвучивать, избежать лишней напряженности в отношениях. С алеколу еще следовало детально разобраться. Вокруг Кэрэн непростые фигуры. И двигали их незаурядные игроки. Видеть в проступке Дафны Этуро зависть и ревность по меньшей мере недальновидно. Роман с Ланжем не имел будущего, следовало лишь переждать время. Пережидать не стали...
  − Бросьте! Досмотр за бабой в такой поре, ‒ театральности локи отобразить похабщину, позавидуют уличные комедианты. ‒ Никогда не может быть надежным! − Херцлу явно неймется ввергнуть Совет или его часть в склоку. Горячность голов положительно сказывается на распущенности языков. Можно узнать много нового и познавательного. Порой в грубой форме, но что с того. - Достаточно надежным, ‒ звенел бубенец привлечь внимание. ‒ Не быть однажды поставленным перед прискорбным фактом, ‒ последовал вульгарный жест дал-риадских пиратов символизирующее "мышиный глаз" в совершении грубого соития. ‒ Не уберегли сокровище. Проеб....и! В казне дыра и тут дупло не меньше...
  − Орден примет дополнительные меры оградить лэйт Кэрэн от ненужного внимания, − отвлекся Солано от созерцания дверей и стен. Помогает справиться... Не всегда... но чаще всего...
  Злые глаза омоньера едва не горели углями из сумрака. Прибил бы... распял... растоптал... отымел.
  "Отымел? Грозишься или обещаешь?" ‒ не возмутим Херцл угрозам "ворона". Как упустить возможность поиграть у храмовника на нервах? Дразнить бешеного пса, не то же самое пнуть комнатного мопса. Другой вкус у жизни. Острый, бодрящий.
  − Ох, сердце вещует оконфузимся! - простонал локи, закончив бодание с омоньером.
  Королю поменяли кувшин. С первым справился, почал второй. Тему переменили. Прибытие ногрского посольства не для общего обсуждения.
  − Сколько Бирр продержится? ‒ наблюдают за дразнящим журчанием вина в кружку.
  ‒ Зависит от собранного им войска, ‒ мнется Эккер высказать собственное суждение. Он вообще-то камерарий. Его боль деньги, а не война.
  Очевидно король его мнение не разделял. Бедные не воюют. Не на что. Кому, как не казначею ратовать за приумножение богатств, посредствам присоединения новых территорий и притока платежеспособного населения.
  ‒ Так сколько?
  Державного соседа Гильф откровенно призирал. Впрочем, к зануде Бирру невозможно относится по иному. Все время пытается рассказать окружающим, какой он славный король и как его любят и боготворят. За три последних года, славный король, подавил два мятежа своих эрлов, а уж крестьянские волнения не прекращаются в Даксе ни на день. Столь безжалостно подданных не обирал ни одни известный Гильфу монарх. Бирра смута не пугала. В его понимании любовь это прежде всего терпение. Ослиное и покорное.
  − Год, − назвал камерарий срок, повторив однажды выслушанное суждение сенашалка. Насмелился и на развернутый ответ. ‒ Еще год на Ногр. Империя не оставит Керса в тылу, ‒ с запасом кроил Эккер. Плохие новости в определенный момент надо уметь подавать, выглядеть им относительно добрыми.
  − Солано? ‒ призвали к ответу храмовника, развеять иллюзии слушателей. Его слову Гильф доверял больше. Орден подглядывал не только за ним. Совался во все щели и дырки. Пусть у них свой интерес, но в данный момент они заодно.
  − Девять месяцев добраться до нас, ‒ назван омоньером ближайший срок передела мира.
  Херцл потряс бубенцом, выказать одобрение храмовнику за беспокоящую правду. Заодно призвать других слушать.
  − К началу лета, - неприятна Гильфу скорая и серьезная схватка. На кону много, если не сказать все.
  − Дакс сдадут. Бирр надоел своим. Месяц-два на кампанию. И от трех до полугода навести порядок с налогами, землепользованием, конфискацией маноров, раздачей ленов своим соратникам, поменять попов и т.д. Значительных потерь не предвидится. Не задержатся восполнить строй и подтянуть новичков. Ногр им не нужен. Много скал и льда, тесные долины. Негде равнинникам развернуться. Самому Ногру воевать не зачем. Ничего не навоюют. Предпочтут отсидеться. Года два-три у них в запасе есть. После нас Иеш вернется, подобрать крошки.
  Звяк-звяк-звяк... скромна поминальная панихида по надеждам, видеть в Ногре верных союзников.
  ‒ Мы значит вроде хорошего обеда, ‒ колпак Херцла перекочевал с ноги на кулак. Удобней трясти и щелкать ногтем по бестолковому украшению.
  ‒ Не подавился бы большим куском, ‒ не терпится не внявшему королевскому предупреждению сенешалку говорить на Совете.
  ‒ Не подавится, ‒ процедил Гильф, медля опорожнять очередную кружку. Настроение сменило окрас. Погано и муторно. Легкая взвесь хмеля выпала грязным осадком.
  − У Бирра прорва наемников. Солидный королевский бан и хорошее ополчение, не бояться им жертвовать, ‒ попробовал выручить приятеля Эккер. Он даже готов спорить и возражать.
  − Наемники ему слабо помогут, ‒ убежден локи. ‒ Против Ллогра верная смерть. Они за деньги воюют. Мертвым злато-серебро не понадобится. Ха! Может Бирр решил сэкономить? А что? Выведет в поле спарсов и боннахтов, им свернут шею как курятам. И платить ненужно. На образовавшиеся излишки перекупит у Керта нашу девочку. Отца отравили, мамашу сожгли, дочь отдают в наложницы старику. Мы же не бросим крошку?
  − Хватит! Вопрос с браком решен! - объявил Гильф незыблемые приоритеты. О каких либо вариантах и вариациях он слушать не хотел. Поскольку все они означали одно. Недосягаемость манускрипта. Без паршивой бумаги переговоры с жрецами Сарцаны делаются невозможными. Выигрыш в войне с Ллогром приносила исключительно одна комбинация. Девушка, манускрипт, роты из-за пролива. Последнее важнее успеха в Кайона с риагами.
  Король с омоньером переглянулись. Гром не грянул, но напряженность и наэлектризованность почувствовали. Камерарий дорого бы отдал, узнать подробности зрительного обмена. Судя по событиям, их сближение связано с замужеством лэйт Кэрэн. Не лучшее решение Гильфа, за которое он уцепился, что голодный пес за кость. Никаких видимых преференций брак короне не сулил. Если он верно понял, Ногр не помощник против империи. Союз двух корон ‒ союз на бумаге. Столь же надумано и желание цивилизованно избавится от девчонки. Кто-кто, а Гильф такие проблемы решал не оглядываясь на мнение других. У него свое и оно правильнее прочих. Значит, существует нечто, стремиться к единению именно с Ногром.
  ‒ Время принять необходимые меры имеется. Сейчас главное изыскать средства, ‒ объявлено королем Совету, сосредоточиться на поисках решения проблемы безденежья, оставив остальные на него.
  - Казна значительно потратилась на подавление мятежа. Расходы вне всяких разумных пределов, ‒ напомнил камерарий о удручающем состоянии королевских финансов.
  − Война вообще штука затратная, если ты прибывал в неведенье, − смурнел Гильф, но вина не трогал. - Придется средства изыскать. По другому никак.
  − Может обратимся к сиру Экруту. Получить от него заем. Как Аерн, − довольно скалился Херцл половиной лица. Вторая изображала вселенскую скорбь. Гримасничать равных ему не найти. ‒ А лучше в туаты обратимся. У нас там сейчас повсюду свои люди рассованы.
  − Поедешь? − недобро уставился Гильф на локи. Тот открыто старался досадить всем присутствующим. Чего от сволочи еще ожидать?
  ‒ Не я! ‒ отказался Херцл. В четырех из шести туатах, ему вынесен смертный приговор. Длинный язык, конечно, доведет куда угодно, но вернее всего до виселицы или плахи. В иных случаях и далеко ходить не придется. На месте голову открутят. Отзывчивых людей много, долго тянуть.
  ‒ Сейчас с Кайона не о чем договариваться, ‒ отмел омоньер саму идею связываться с риагами в ближайшей перспективе, ‒ Полгода. Самое малое.
  − Остается викарий, − не стеснялся выдать новую идею локи. ‒ На спасение праведных душ единоверцев от нашествия мерзких еретиков. Придет Ллогр, вряд ли позволит старой кочерыге и дальше греть задницу на насиженном месте. Поменяет и кочерыгу и место, куда сносить десятину. Жопы разные, а геморрой тот же.
  Со стороны могло показаться локи бездумно бросается словами, занять время и других. Но это со стороны. Изнутри жалящее понимание, власть короля уподобилась подтаявшему льду. Непрочна, хрупка и кое-где отсутствует напрочь.
  − Думаешь расщедриться? − запыхтел Гильф в зле. В отличии от него, денег у попов полно.
  ‒ Попроси как следует. Босым и в рубище. Пузо только подтяни, голодным и истощенным выглядеть. Расценит, действительно нуждаешься, а не на блядей просишь. Можно торгануть Ингид, ‒ не обращал Херцл внимание на нарастающую нервозность Гильфа. Откровенно переигрывал. Но молчальников в окружении короля хватало и без него. Он не из их когорты.
  ‒ Или захлопни пасть или дело говори! − гневно одернули советчика. Заткнуть не велик труд, но чем заставить остальных хитрозадых разинуть рты для вящей пользы. Скудность ума удручающая. Инертность поразительная.
  Дружно помолчали. Молчали бы и дальше, Гильф взялся говорить совету.
  ‒ Деньги нужны! ‒ подчеркнуто присутствующим, проникнуться насущными заботами. От графа-палатина, которому финансы поскольку постольку, до камерария, кого наполненность казны касалось напрямую. ‒ На войну. Она еще не завтра, но будет обязательно. Скажу сразу, пресечь пустой брех. Кайона денег нам не даст. Больше того, туаты не отрядят к нам и сопливого керла, под руководством столько же сопливого весса. Во всяком случае в достаточном и достойном количестве. Срок коронной службы у большинства истек. Бить морды, сделаем только хуже. Сплетутся в гадючье кубло. Давно следовало бы их прижать! Налог платят мизерный. Чеканят собственную монету, стоимостью в полхера. Грызутся между собой по каждому пустяку. Обиды помнят с древности, когда еще на Родовое Древо молились, друидов обхаживали, под бубен плясали. Влезть стороннему, у них тут же круговая порука всех со всеми. Родственные связи подобны тысячи узлов на одной веревке. Один распутаешь, сотню затянешь. По мне так Кайона полное уподобление худой лошади в упряжке. Тянет в сторону и мешает ехать.
  ‒ Кто-то запамятовал, ‒ вмешался палатин в речь короля. ‒ Мы одалживались воевать со степью и обещали не беспокоить до следующей осени. Чего сейчас возмущаться?
  ‒ Люди понадобятся поздней весной! ‒ продолжал Гильф, проигнорировав справедливый упрек. Справедливость, как и совесть, не хлеб, прожить без них вполне можно. ‒ А деньги потребны много раньше. Сейчас! Вчера! Позавчера! Неделю назад! К началу лета, как трава станет, Ллогр приведет свои войска к нашим границам. Чем и кем их остановить? Слушаю вас!
  − Свободы и Вольности Кайонаодха существовали исстари, − говорил и раскачивался палатин. Его не особенно волновало мнение Совета и даже Гильфа. Он представлял ЗАКОН. Дух и букву. - Они прописаны. Хартии скреплены именами ваших предков и оттисками больших королевских печатей, ‒ давил Горрус на Амаля. Для того его и держали, не быть уступчивым в правде и праве. ‒ Ничего сверх того они не требуют и не исполняют. Не обязаны и не должны. И мы требовать иного не в праве. Просить и только.
  ‒ Нас пошлют. Сказать куда? ‒ жест Херцла эталон содержательности и визуализации, двояко не истолковать ни направления ни место прибытия.
  "Поменяют, старый ты дурак," ‒ подмигнул локи Горрусу. Палатин не мало не стушевался угрозе лишиться возможности скрипеть стулом, действуя королю на нервы. И на дурака не ответил.
  ‒ И каков выход? ‒ не спросил, потребовал ответа Гильф. По форме и по сути Горрус прав.
  ‒ Принудить, ‒ не молчалось сегодня сенешалку. ‒ Зря вы отказались от заложников. Вашу добрую волю не верно истолковали.
  ‒ Победитель получает все! ‒ провозгласил локи поддержку грубой силе, предложенной Гайдом. ‒ Или нихера не получает!
  ‒ Нужны деньги! Нужны деньги и люди! ‒ вернулся Гильф к основе основ дня сегодняшнего. Если он ожидал внятных советов, то напрасно. Поохают поахают и разойдутся. А с чем выходить на Собрание Короны? С протянутой рукой? Босым и в рубище?
  ‒ Подождем малость. Дадим новым риагам закрепиться, освоиться и себя проявить, ‒ локи энергично потер руки, в предвкушении невиданных перемен и событий. ‒ Королями не рождаются. Королями становятся.
  ‒ Прольется кровь, ‒ предупредил палатин. Говори очевидности и прослывешь мудрецом. Повторяй их из раза в раз и сойдешь за провидца. Пророчествуй ими и обретешь святость невиданную. − Королевская кровь..., - резко прекратил Горрус болтанку.
  − В первой что ли? - недоумевал страшилке локи. Родня Горруса когда-то помогла Гильфу укрепиться у власти. Противные стороны позволили себе много лишнего и недостойного. Тогда династия едва не пресеклась. Может этого и добивались? К концу распри Амали надоели всем, но не нашлось приемлемой альтернативы заменить.
  С Херцла монарший недобрый взгляд уполз к Солано. Молчание целое искусство. Освоить его необходимость из необходимостей.
  ˮНе знаешь, почему эта сволочь до сей поры, жива?ˮ
  "Какая из...?"
  "С колпаком."
  ˮУ поэтов век долог. Но не теряю надежды.ˮ
  "?.."
  "Не я!" ‒ сдержано пообещал Солано. Обещание не очень искренне. Херцл заел его до чесотки.
  " Я спросил, почему он жив до сих пор?"
  "Дуракам везет."
  "Дуракам как раз нет," ‒ для Гильфа локи кривое зеркало, в котором отображается окружающий мир. Худо только, среди прочих отражений представлено и его собственное. Вроде бы убрать зеркало напрашивалось само собой. Однако, сразу возникали большие и обоснованные сомнения. Мир краше станет? Он изначально, изогнут, искривлен, испохаблен. А Херцл? Как и всякий его ремесла, делает отражение контрастней. Очерчивает границы тому, что уже давно всякие границы потеряло и требует скорейшего вмешательства, остановить расползание. Как с чумой. Спасти танство ‒ сжигают септ, сохранить туат ‒ превращают в угли танство, сберечь державу ‒ изничтожают туаты.
  "Всякому свое предназначение." Книжная заумь верно передавала суть ситуаций, в которой он, король, в большинстве случаев не прав и виновен, а в меньших виновен и не прав. Что остается? Пенять на зеркало? Или распять зеркальщика?
  − Посмотрим насколько она у них королевская, − закрыта Гильфом острая тема назначения риагов. Хлебок вина. Во здравие и за упокой. − Продолжим говорить о деньгах, ‒ не закончен с Советом разговор о самом насущном.
  ˮХо! - покоробило Херцла. - ˮО деньгах не говорят! О них лгут с честными глазами и милой рожей. Лгут вдохновенно и много, положа руку на сердце, для пущей убедительности! Лгут когда их нет. Ни ломаного медного грошика! И еще больше лгут, когда деньги оттопыривают карманы и сыплются через край сундуков, мусорят пол."
  − Рассмотреть переуступку сборов налогов в Клейбше и Сневе на последующие три года? Ряд Торговых Домов выказал в том заинтересованность, − вымучил Эккер некое решение. Решение практически провальное, но способное если не снять остроту вопроса, то притупить. Когда королю потребны деньги, бездействие опасно для карьеры и шеи.
  − Еще бы барыжным скотам не выказать! Золотое дно! - недоволен Гильф откровенной заманухой. Быть недовольным не значит отвергнуть. Мало идей, тут же их отметать. Еще меньше возможностей их продуктивно осуществить.
  - Переуступим, а потом что делать? С Клейбшем и Сневом? ‒ оживлен локи звенеть тревожным бубенцом. ‒ На паперти пристроить по очереди. Где столько папертей найти? ‒ Звон не умолкал и порой заглушал речь. ‒ Опять же с паперти платить придется. Десятину. Викарию. Не греши, отдай!
  − Дом Хёльге предлагает хорошие условия, ‒ не отступался Эккер. Быстро сделать не вариант, даже в угоду королю. Денег все одно потребует, а королевское упрямство отказаться, забудет. А то и обвинит ‒ не убедил!
  − Предлагать одно, а выполнять эти живоглоты их собираются? ‒ справился Херцл, попридержав трезвон. Показательно пошурудил пальцем в оглохшем ухе, расслышать ответ.
  ‒ Будет составлен договор, где пропишут обязанности сторон.
  ‒ Во-во, бумага стерпит! Стерпят ли Клейбш и Снев, остаться в исподнем. А то и без оного. Произошел тут забавный случай, в Хюльке...
  Херцла не дослушали. Никому не интересно. Про Хюльк. Надоел за два месяца смуты и суда.
  ‒ Рано или поздно недоимки придется взыскивать. Так почему бы не поручить это третьим лицам? ‒ аргументирован ответ камерария. Так поступали и поступают. Для чего сейчас отказаться?
  ‒ Взыскивать надо. Но почему именно Клейбш и Снев, а не, скажем, Блинт или Крауск? ‒ спросил локи, помахивая колпаком в сторону Гильфа, не проспать тому новый мятеж, организованный с легкой руки Эккера. А лучше сказать с дурной головы.
  ‒ Перебьются, ‒ отказался Амаль от обсуждения переуступки.
  Намерения Домов не на ладони, но легко читаемы. Сядут Хёльге с сотоварищами на единственный тракт, обдерут не только Клайбш и Снев, пол-Асгейрра обнесут и мздой обложат.
  Совет ни на предложение, ни на отказ не среагировал.
  "Сам виноват," ‒ укор и сочувствие королю от локи.
  − Так же поступило предложение откупить заезжие дома в Оффали и Килдере, ‒ выдал камерарий, предоставив Гильфу самостоятельного выбора. Из двух зол.... Но как видно Амаль не созрел отдать "золотую курицу" в чужие жадные руки.
  − Ох и рисковый ты парень, предлагать такое..., ‒ восхищен локи речами Эккера.
  Солано отстранено думалось, Херцл кого-то ему смутно напоминал. Не лицом или фигурой, мало ли похожих друг другу, манерой держаться. Не спрошенным влезать в разговор. Не мешаться, не зубоскальства ради, а исключительно по делу. Ответа сразу не нашлось. И не сразу тоже. Как во снах. Со всем знаком и никого не признаешь. Ни образов, ни имен.
  На удивление гром не грянул. Гильф невнятно выругался, поскрипел зубами, отстучал кулаком по столу нехитрый ритм. Вот и все.
  − Тогда сир, предлагаю вернуться к рассмотрению введению нового налога. Далее откладывать его принятие не оправдано.
  ‒ У нас вводится новый налог? ‒ вопрос локи обращен к Гильфу. Прошлый раз сошлись на мнении о несвоевременности подобных действий. Мятеж только пережили, зачинать новый.
  ‒ Налог на соль, ‒ подсказал Эккер, привычно нырнув в свои бумаги.
  − Платят все. Поголовно! И тан, и шорник, и поп, и шлюха, ‒ потребовал Амаль, справившись с малым сомнением. Двигала им вовсе не жажда справедливости, не свойственная королям, а корысть им как раз свойственная. Со всех получится собрать больше, нежели кого-то исключить из списков облагаемых.
  − С последних брать натурой, - потряс колпаком Эмс. ‒ С остальных деньгами. Величество, исключить из списка налогоплательщиков. Состояние личных средств любимого народом ridwn (королька), не позволяет уплачивать в казну ни монетки! Но прошу учесть высокий Совет, после введения налога на соль, дрянь тут же перестанут жрать, потом покупать, а потом и продавать, − критиковал идею локи. - Не пройдет и полгода и невостребованной солью можно будет посыпать улицы, солить воду в каналах и оздоравливать выгребные ямы. Прикажите ходить по дворам и совать язык в каждую кастрюлю, выявляя неплательщиков? Не кажется ли присутствующим, за пять грот в день* наш камерарий должен лучше выполнять свои обязанности?
  − Тебе найдется что предложить? − не стал Эккер устраивать пустой беспредметной перепалки. Умников бьют их же оружием.
  - Налог на рога! Освобождаются от уплаты только рогоносцы и бляди! Денежки мешками понесут. Кто признается что он... Бе-е-е-е! ‒ сотворил локи рожки из указательных пальцев. ‒ Или ...Ме-е-е-е! ‒ жест к приличным не отнесешь. ‒ На случай недостаточности поступлений, ввести сбор на двери. Подобная конструкция есть в любой коморке, ‒ во всю разглагольствовал Херцл, впрочем, не перебарщивая с фантазией. ‒ А еще лучше, на проем для входа в строение и перемещения во внутреннем пространстве. Найдутся хитрецы дверь снимут, натянут тряпку или шкуру, лаз оставят. А так, любая дыра в стене, в полу и потолке - плати! Ограды не забудьте! Ворота, калитки!
  Лицо камерария выражало безмерное терпение, в бесконечном ожидании окончания выступления локи. Он бы ему даже поспособствовал заткнуться. По дружески. Вбил бы в поганую пасть смолистое полено, вытащенное из камина. Горящее и шипящие. Углистое. Что бы эта тварь... Картинно и показательно могут вздыхать не только истомившиеся девицы на выданье.
  − Подходит! - похвалил палатин находчивого Херцла.
  С камерарием Горрус в натянутых отношениях. Враждебность передана эстафетной палочкой от Амюса к Эккеру. С прежним хранителем казны дуэлировал дважды. Оба раза неудачно. Амюс свое милосердие объяснил просто. Где такого дурня еще сыскать? Безвреден и безынициативен. Золото, а не палатин.
  − Всегда готов! ‒ отзывчив локи продолжить. − Налог на королевское посещение. Каждый подданный, вне зависимости от сословия и положения, платит за высокую честь принимать у себя монаршею особу. Отказаться, нанести оскорбление Величию Короны. На Сушильне полно не используемого места. Ингид вполне сгодится таскаться по столице с визитами. На пару с дочерью. Выйдет неплохо. Я о поступлениях.
  Херцл умел отравлять жизнь окружающим. И вместе с тем, что такое яд? Лекарство. Лекарь только ни капельки не сострадателен к немощным и болящими.
  ‒ Разберись с солью, ‒ хлопнул Гильф ладонью по столу, закончив прения в Совете. ‒ И с дверями. Позже решу, когда вынести на обсуждение Собранию.
  Камерарий поспешно раскланялся и удалился, провожаемый взглядами. Остро желалось поплевать через плечо. В коридоре он так и сделал. Столько недоброго вслед.
  
  
  6. Пфальц. Малый Совет.
  − Как тебе пришло в голову назначить его на должность? С перепоя? − говорил Херцл в спину уходящему Эккеру, обращаясь исключительно к королю.
  Слышал ли камерарий сказанное? Локи не очень сдерживался. Но при дворе уметь не слышать ора в оба ухо и наоборот разобрать, о чем шепчутся в другом конце здания, ценный талант. Наряду с физиогномикой и чтением речи по губам.
  ‒ Мне пришла? ‒ проворчал Гильф немного расслабляясь. Раны ныли, голова гудела, общее состояние сродни плохо выжатой тряпки.
  ‒ Ах, да. Честный обмен, ‒ припомнил Хрецл историю взлета Эккера. ‒ Теперь он мне не кажется честным. А тебе?
  Насчет обмена Гильф промолчал, но ссуженная ему сумма удручающе мала, покрыть недостатки назначенца. За былые и будущие неудобства ‒ крохи скудные! Очередной повод вспомнить предательство Амюса. Ни обвинения, ни оправдания не имели значения. Сам факт столь вопиющ, что вкрадывалось сомнение, а не злым ли умыслом лишились нужного человека в нужное время. В самый острый момент. Другая мысль, помиловать и заставить отрабатывать грехи. Потом, а при нужде кровью. Не поддаться желанию мешала не проходящая, почти детская обиженность. И сколь не весом довод за, одно малюсенькое хиленькое нет перевешивало.
  Следом за камерарием откланялся граф-палатин. Потребность поменять ,,шатающегося пняˮ превосходила замороченность с пнем и его родней связываться. Горрус чтил закон и не чтил короля, а нужно с точностью наоборот. Сейчас ситуация требовала забыть писанное право, отступиться от сложившихся традиций, отречься от обычного уклада, подчиниться королевской воле. Добровольно подчиняться палатин не склонен.
  К всеобщему облегчению отвалил сенешалк. Сегодня он отличился, но надеялись подобное разово и в дальнейшем его присутствие останется безвредным. Нужно лишь обеспечить достаточным количеством зубочисток.
  Референдарий и кубикулярий из разряда мебели. По присутствовали и хорошо. Для того и звали. Присутствовать.
  Перед уходом Хенша, Гильф наказал пригласить лэйт Кэрэн и заодно приготовить ему ушат с горячей водой.
  − Солому не бросайте! ‒ отказался Амаль от благоухающих ароматов трав и соцветий. ‒ Воняю не пойми кем!
  Херцл перестал играться с бубенцом, утратив азарт донимать компанию. В зале находились лица с избыточной властью. А у кого её откровенно много... Король куда ни шло, а с омоньером вкупе, никакое вино не поможет, сколько не выдуй натощак и без закуски.
  − Мне пора! - засобирался Херцл, придушив колпак подмышкой.
  − Понадобишься еще, ‒ вредничал Гильфу отпускать локи. Злопамятность для короля рефлекс. Срабатывает безотказно.
  ‒ Сомневаюсь. К тому же мне назначено уважаемой мистресс Лисбет, − выдал Херцл большую неожиданность. С Безумной у него состояние открытой войны. Локи относился к ней, как к корове.
  "Все что в вас примечательного ‒ дойки! В руках не соберешь. На одно блюдо не поместятся," ‒ выдал он однажды во время званного обеда. Еле увернулся от брошенного Лисбет ножа для разделки мяса. От рыбной вилки спрятался под стол. Гильф хохотал до икоты. Не отвлек даже пролитый на мотню и пузо горячий горчичный соус.
  − И давно зауважал? - спросил Амаль с подозрением. Локи устоявшихся мнений не менял. Не сложившихся отношений не налаживал, с дружбой не клеился.
  ‒ Мать пятерых риагов! Это ли не повод возвышенному пиетету. Величайшая женщина!
  Херцл восторжен. Слишком восторжен и приторно вежлив. Ему совершенно не свойственно. Быть восторженным и вежливым. А вот умной сволочью, принепременно. В раю расторгуется яблоками, разожжет костер из плодовых древ и нассыт в райскую реку Фисон, другим не пить.
  ‒ Она здесь причем? ‒ все же желал король выслушать мнение локи. Лисбет назначению деток нисколько не противилась. Выказала горячее одобрение. Но инициатором-то, опустив оговорки и поправки, можно сказать, был он.
  ‒ На конец-то дошло! ‒ почти плюнула венценосная супруга в лицо Гильфу и отправилась... нет, не в церковь и не к товаркам и адди, делиться сногсшибательной новостью. Собирать вещички к отъезду кривого любимца.
  ‒ Образцовая кукушка. Не грешно перенять опыт, ‒ похвалил Херцл Безумную, чего никогда не делал прежде.
  Сейчас колпак в руках локи походил на куренка со свернутой головенкой. Намек на Аерна? На него самого? Гнев плохой судья и никудышный подсказчик. Кипящие мысли Гильф остудил глотком. Постепенным и осторожным. Будто опасался заработать ангину.
  ‒ Суета ‒ волос твоих седина
  Суета ‒ любовь, суета ‒ война.
  Суета ‒ богатство на дне ларей
  Все суета, коли смерть у дверей...*, ‒ с кислым видом прочитал локи куда-то в угол. В старых домах он звался Красным, располагать в нем иконы. Стоять перед божьим ликом, отвечать за прожитой день. Перед ним. Перед собой.
  − Не хочу ни мешать ни свидетельствовать твоим извинениям бедной родственнице. Впрочем..., ‒ дзынь! трепыхнулся дурацкий колпак. ‒ Короли, ломая чужие судьбы, не имеют привычки извиняться.
  − Правильно делают, − одобрено Гильфом. В словах локи, как в сказочной куче навоза, обязательно жемчужина. Не всякий наклонится, не всякий отыщет, но добыть, руки испачкать придется. − Своя через колено, почему с чужой сдувать пылинки?
  − Дряхлеешь дружище, − изображена колпаком дряхлость и вялость (вот паскуда!) умудренного годами мужчины. ‒ Раз рассуждаешь о чужой и своей судьбе. Это определенно потуги на мудрость. А мудрость приходит, как правило, когда от нее ни малейшего прока. Она сродни половому бессилию. Только усвоишь тонкости как и куда, а уже не способен ни куда и никак, ‒ колпак описал дугу, бубенец мелькнул злой стрекозой, повиснуть вниз.
  Говорить Херцл не закончил.
  ‒ Лучше сам... Один на один... Не стесняться и позже верно узнать, кто окажется не сдержан на язык, ‒ локи качнулся на каблуках и обратился к обоим, королю и омоньеру. ‒ Это ведь важно? Держать язык за зубами?
  ‒ Очень, ‒ согласился Гильф, пытаясь понять, о чем ему сказали. Или предупредили. И его ли? В комнате омоньер.
  Херцл раскланялся, расшаркался, изогнулся, словно изломан на дыбе.
  − Постарайся выглядеть убедительным, блея лэйт Кэрэн о её великом долге и твоем нелегком выборе. А лучше не заикайся вовсе. И не слишком посвящай в ваши с омоньером делишки, ‒ локи исполнил немыслимый пируэт. − И не проговорись о пикантной подробности ногрского двора.... , − попятился Эмс к дверям. − Омоньер, и вам доброго дня и добрых начинаний! Всяческих успехов в архивной деятельности!
  − Меньше трепись, − очнулся храмовник, предупредить Херцла.
  − Немее рыбы! - пообещал тот скромность в речах. − Я бесконечно далек от ваших интересов. Скажу больше, мне ваши интересы вовсе не интересны. Но вы все равно мне не поверите. Ни вы, ни другие. Я уже устал отбиваться от приглашений на званные обеды и вечерние посиделки. Хотят выведать, что у короля на уме. Откуда у нашего короля у...., ‒ новый дурацкий скок, ‒ уууудаляюсь!
  ‒ Так за каким хером ты прешься к Лисбет? ‒ решил добиться ответа Гильф. Сказанное локи ему не понравилось. Он мало что понял, а значит многое упустил, понять сказанное.
  ‒ Встаю я в одиннадцать, кушаю в два, ‒ манерно распевал Херцл.
  А в семь напиваюсь; очнувшись едва,
  Я блядь приглашаю, но триппер ‒ мой страх,
  Кончаю в колени её и руках!
  Потом мы грыземся, пока я не стих,
  Тут сука в карманах шурует моих;
  Сбегает, и что б отомстить без нужды,
  Лишает и денег меня и пизды!
  А если проснусь я в горячке и пьян,
  Утративший шлюху, я ‒ страшный буян!
  Реву и бушую, от гнева дрожа,
  Скучая по бляди, содомлю пажа!
  Больной, я на слуг начинаю роптать,
  Зевая, лежу, чтоб в одиннадцать встать!*
  ‒ Яснее можно, ‒ дотерпел Гильф не прерывать сволочного рифмоплета.
  ‒ Куда уж яснее!
  ‒ К одной из её адди пристроился? Деньги кончились, на старух заришься?
  ‒ Поэзия это тонко. Как стилет, ‒ не стал объясняться Херцл. Про метание бисера и свиней не обмолвился. Избито. Не свежо и напрасно.
  ‒ Про блядей-то!? ‒ недоступны Амалю тонкости слога и смысла четырнадцати ершистых строк.
  Задиристый звон и последний поклон в распахнутых дверях. На пороге. Меже уйти и остаться.
  − Тебя предупредили, − провожали локи угрозой. Омоньеру не до стихов. Он и не пытался проникнуться, в отличии от короля.
  ‒ Вы мне не верите?
  ‒ Мой долг не верить никому, ‒ сердит Солано. Ему еще в Бринмор тащиться. Там своих умников полно. Тоже складно говорят. И дружат.
  − Так и не верьте! - обрадовался Херцл. - Не верьте всем без исключения! Даже тому, кому верите! ‒ охватывающий жест. Мир в объятьях, прежде чем уронить его. Все огромное, как правило, умещается в совке. Горсткой никчемного мусора, вынести на помойку.
  Локи заправски стриганул ногами и был таков. Убрался прочь, бойко звеня бубенцом.
  Шрамированная губа Солано дернулось от неудовольствия. Отчего в словах звонаря столь явный отзвук ратного железа? Как совсем недавно. Ночь, ветер, и замковая стена. Напоминание или предостережение? Кто на этот раз?
  − Что он нес? - извернулся в кресле Гильф, видеть омоньера. ‒ Верьте, не верьте?
  − Вам должно быть видней к чему распускает язык ваш ollam*.
  Амалю нисколько не видно и разъяснения, очевидно, получить не с кого.
  − Загоню на недельку в Брюхо, − пообещал король, но сразу понятно не предпримет ничего. Больной зуб либо удаляют с кровью и плотью, либо мучаются. По всему терпежа пока хватает, бездействовать.
  − Не портите репутацию тюрьмы, ‒ засобирался омоньер. Следовало уйти раньше, но желал убедиться, король больше никого не призовет на разговор. Когда знаешь привычки человека, можешь строить не только предположения, но и просчитывать поступки. Гильф примет племянницу и на этом сегодня все. К тому же, повод спешить с уходом у Солано имелся. Уважительный.
  − Я пришлю нужного человека, неотступно находиться при лэйт Кэрэн.
  − Бабу? Знаю её? ‒ прорезалась у Гильфа кобелиная нотка.
  ‒ Поручусь ни разу не встречались и не виделись. Фратта Деринн подготовит лэйт к предстоящему замужеству и сопроводит в Ногр.
  − Находишь монахиню добрым советчиком будущей супруге наследника Ногра? Не вышло бы как с Элори. Не позволит мужику лишний раз присунуть.
  − Деринн не монахиня. Она не принимала постриг.
  − Тогда кому же она сестра? Тебе?
  − Ордену, сир, ‒ не пробиваем на эмоции омоньер. Эмоции обозначают доступность чужому влиянию и манипулированию. Королю этим не похвастаться. И не только ему.
  ‒ О чем говорил с далаком? ‒ желалось узнать Гильфу на прощание. Вовсе не запоздалое любопытство. Брал время за омоньером наблюдать. Смерть фра не останется без последствий и последствия отлично предугадывались. Оставалось определить для себя меру безвозмездной и возмездной помощи Солано. Сухим из воды не выйдет, но и не утонет.
  ‒ Заехал предупредить о созыве Капитула, ‒ вычленил омоньер фразу из разговора с далаком, практически не соврав.
  ‒ Не грыз тебя за друидов? ‒ спросили храмовника с изрядной долей недоверия. Они знали оба, чем аукнется затея с обрядом. Как скоро и с кого больше выпьют крови, даже не любопытно. Одному в силу высочайшего положения, второму в личной приверженности высокому предназначению, вытащить мир из болота. Хотя бы и за уши.
  ‒ Он не мог оставить подобное без своего внимания, ‒ уклонился Солано сообщать какие-либо подробности трагической встречи.
  ‒ Не по этому со стены упал? ‒ как не сдерживался Амаль, в голосе вылезла язвинка. Судить не осуждал. Солано, а это скорее всего он или кто-то с его подачи, возникшую перед ним проблему отодвинул, краткосрочно выиграв время.
  ‒ Этим занимается Орден, ‒ отказался от комментирования омоньер.
  ‒ Прищемят хвост, обращайся, ‒ напутствовал Гильф чеканный уход храмовника.
  Два хитреца под одной крышей явный переизбыток. Какими бы не являлись причины им собраться. Вина попить, дела обсудить.
  − Надеюсь в ближайшем будущем услышать новые подробности о манускрипте, ‒ последовало пожелание от короля из обязательного к исполнению.
  ‒ Они будут, ‒ пообещал Солано, не изменяя правилу выглядеть истуканом.
  За прощальным хлопком двери, Гильф поднялся и, похмыкивая, помочился в камин. Не нюхать едкий запах испаряющейся мочи, прошелся к окну и обратно. Раны досаждали нытьем. Машинально потрогал повязку под одеждой. Воглая. На подушечках пальцев остатки грязно-розовых разводьев. Вызвать лекаря? Глотнуть отвратного пойла и полегчает.... Но удивительное дело, совсем не хотелось облегчения. Боль настраивала не раскисать. Потренькал колокольчиком, вызвать кубикулярия. Поморщился. Звук напоминал о бубенце с колпака локи. Наговорил с три короба, ломай голову.
  − Приму лэйт Кэрэн у себя, − переназначил Гильф встречу.
  ˮТам проблею?" ‒ король беззлобно усмехнулся. ‒ "Козлом обозвал, недоносок!ˮ
  Малая гостевая, помещение запущенное и дикое. Обитель, куда уползают спрятаться от родни, друзей, соратников, просителей и проблем. Кто-то снисходительно скажет наивность! Ни от первого, ни от второго, ни от десятого не укроешься. Разве только на погосте. Но там надолго. Здесь ‒ на время. Выпить вина, побыть в тишине, предаться безделью. Выбрать смолистое полешко и разжечь огонь, близко не подпуская слугу священнодействовать у камина. Натоптав, нагрязнив, разуться, используя спинку кровати, а не жука*. Сбросить лишнюю одежду, остаться хоть в брэ, хоть без них. Валяться в постели, не на льняных тканях, а обыкновенной овчине, пахнущей пылью и теплом. Пить из горлышка кувшина, зажирать с тарелки руками. Швырять кости в пламя или псам. Их у него в Пфальце два. Неподкупная охрана, стеречь покой. Словом, только в этих стенах он по настоящему дома. В царстве, где исключительно все подогнано под него и подчинено его власти и воле. От дверного скрипа, до давленных мошек и комаров на окне. От прожженного выпавшими угольками ковра, до разбросанных по углам, обоссанных по-пьяне штанов и облеванных с перепою рубах.
  Сквозняк качает пламя свечей. Свет, то тусклый, то яркий, мечется по росписи, прячась в цвета изображения фигур. Меняет выражения лиц, сгущает и обедняет краски. Смотрится живо и забавно. От огромной жаровни тепло. Даже жарко. В окне не витраж, а прозрачное стекло. Стекло запотело и тянет рисовать рожицы, писать анаграммы или короткие строки. Не все детские привычки остаются в поре, когда сказкам веришь больше, чем в приземленность и скуку бытия.
  Поставец со Святым Писанием, с закладкой на десятой странице. Страница заложена лет двадцать назад и с той поры не переместилась ни на лист вперед ни на строчку вниз. На столе, в чернильнице давно сухо и она доверху наполнена дохлыми мухами. Сам складывал. Великий королевский труд в дни безысходности. Между перьев паутина и махра пыли. Здесь не занимаются делами государственными или личными (с личными ‒ добро пожаловать в спальню), здесь прячутся и изредка... изредка приглашают "на поговорить". Очень выборочно и очень редко. Спекулировать на тщеславии во истину королевский дар. Один из многих. Не самый-самый, но без него не обойтись.
  Мечта его дворни, попасть сюда. Оказаться вхожей в узкий круг доверенных людей. Побывать в королевской берлоге, куда заказан путь жене и детям. Разве что пронырливой Медани удалось переступить порог заветных комнат. Прежний камерарий побывал пару раз. Омоньер Солано три-четыре. Избранные наперечет. В Пфальце им завидовали и исходили желчью, в ожидании приглашения. Избранность сродни запретному плоду, сладка и маняща. Кормить с рук полезно не только собак, но и прочую окружающую живность.
  Встретиться с племянницей в малой гостевой ‒ определенный расчет. Обозначить девчонке и остальным свое ей расположение. Это, так сказать, на показ, на продажу. В действительности, никто не мог поручиться за исход разговора и здесь он на своем поле. Без лишних ушей и глаз, внести исправления в ситуацию.
  Доковыляв до покоев, первым делом заглянул в смежную комнату. Псы-трегуа повели ушами, но морд к нему не поворотили. Вышколены. Без команды не двинутся. Подарок старого друга, которого им же и скормил. И если древние предупреждали бояться данайцев дары приносящих, то следовало соблюдать не меньшую внимательность и осторожность с дарополучателями. А то вон как обернулось.
  Добравшись до стола, буквально рухнул в кресло. Посидел, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Терпимо. Энергично растер лицо руками, прогнать подступающую сонливость. Выпитое усмирило боль. Клонило в дрему, а не бодрило. Приказать подать вина, сдержался. Племянница, насколько помнил, не любила запах перегара и свежака. Да и развезет окончательно.
  Кэрэн не подпадала ни под один из провозглашенных и страстно воспетых труверами, канонов красоты. Локоны не золотисты, а скорее пшенично-желты. Лицо не овально и не бледно. На скулах легкий румянец. Глаза не голубые, а карие. Брови слишком тонки. Нос? К носу особых претензий нет. К форме губ тоже. Подбородок с небольшой ямкой, что скорее личит мужчине, чем женщине. Шея худа. И как не прячь, торчат ключичные кости. Маленькая грудь. Действительно маленькая. Ни затянутый туго поясок и ни хитрый крой лифа котты, объем не увеличивали, сколько не ловчи. Талия... бедра... задница... походка... А!!!! Что говорить, если даже взгляд девушки... Нет в нем той заинтересованности, будоражить умы сильнейшей половины мира. Нет изысканной рассеянности, заставлять кавалеров лезть из кожи, понравиться и запомниться. Нет легкой капризной пренебрежительности, распалять желание мужчины обладать именно этой женщиной. Нет изощренного лукавства обещать многого. От невинного свидания до памятной подвязки, а то и кружев с панти. Нет обманчивой дымки уступчивости, сулить верную награду терпеливым и настойчивым. А что есть? Что в наличии? Робкое любопытство, ум и доверчивость? Не то! Совершенно не то!
  ˮТоща,ˮ − так оценил Гильф основное ,,достоинствоˮ внешности своей племянницы, проявив поразительную деликатность. А деликатничал он не со всеми и не всегда. Чаще выражался не сдержано и прямолинейно.
  Спроси мнение Херцла, тот с ним не согласится. Природа-матушка непонятно почему тянула вдохнуть в лэйт Кэрэн женственности. Вот-вот, совсем скоро, все должно замечательно перемениться. Но пока... Удручающее "пока" заставляло с замирающим сердцем глядеться в зеркало, сравнивать себя с остальными и приходить в слезливое и сопливое отчаяние. Она более напоминала собой миленького подростка, обряженного в женское платье. Это раздражало и мешало увидеть − срок преображения близок. Другое дело, чем природа одарит, а чем обделит? На поверку в нехватке обязательно окажется самое необходимое.
  − И как такую Эрбру втюхать? - не удержался вздохнуть Гильф. Произнеся имя наследника ногрского престола, подивился. Впервые выговорил без ошибки сокращенный бытовой вариант. Ну и имечко у паренька. В документах полное наречение занимало целых пол-строки! Без всяких причитающихся королевских титулований.
  Кэрэн потупила взор. Будучи девицей неглупой и не страдающей излишним самомнением, сообразила о причинах королю расстраиваться. Многие, не только она, грешат настойчивостью бить правдой в сердце! Изрекать, но не слушать. В обратном направлении ничего подобного не наблюдалось.
  Закончив критический осмотр, Гильф не изменил сложившейся убежденности. Товар не высокого качества. И единственное, но неоспоримое достоинство Кэрэн, многовековой выдержки кровь Амалей. Все остальное... весьма скромно. Наличие живого ума к положительному не отнесешь. Скорее наоборот. Высокий интеллект и могучие дарования совершенно не привлекательны. От жен правителей требуют крепость форм и послушание рожать наследников мужеского пола. Желательно первенцами, а не последышами и не поскребышами*.
  − Давно собирался с тобой поговорить, − начал Гильф с откровенного вранья и намеревался им продолжать. Обыкновенная практика преследующего свои выгоды. - Но как ты знаешь, над временем не властны даже владетели скипетра и державы. То мятеж, то поездки, то еще какая напасть...
  Не шедевр риторики, ну, дак, и не перед Собранием Короны распинается. В конце концов, он не к сожительству её подбивает.
  − Вы весьма великодушны, сир, − склонилась Кэрэн перед королем. Будь ты родственник или ближайший друг, не стоит забывать, чье чело сковано обручем власти, а на чьем всего лишь ухоженные прядки волос.
  ˮЧто есть, то есть,ˮ − согласен Гильф, вспоминая недавнюю поездку на Сушильни. Попы уверяют, добрые дела зачтутся. Есть чего опасаться и нет возможности избежать.
  − Ты наверное наслышана, скоро в Кэффу прибывает посольство, ‒ балансировал Гильф между холодным официозом и родственной доверительностью. Для подобного разговора больше подошла какая-нибудь престарелая дура, но вопрос важен, ситуация сложная, дурам встречу доверить. ‒ Из Ногра. Прибывает заключить брачный союз. Между тобой и...
  Нет, второй раз имечко безошибочно не выговорить.
  ‒ ...и королевским наследником. Во исполнение взаимных, пусть и давних (придумано находу) договоренностей. Подозреваю, тебе бы не хотелось покидать Асгейрр.
  − Мне бы это вовсе не хотелось, сир.
  − Но такова действительность, Кэрэн. Она, увы, такова... Посольство пребывает через месяц или раньше. Не вижу причин твоему браку не состояться. Кровь Амалей ‒ здоровая кровь, а твое потомство достойно занимать любой трон. Им достанется ногрский. Не многие смогут похвастаться столь удачной партией. А ты сможешь.
  ‒ Но ведь еще ничего не решено. Окончательно? ‒ спрошено с наивной надеждой и подозрительной дрожью в голосе.
  "Пожалуй, с умом тоже не все благополучно," ‒ огорчен Гильф словами племянницы.
  ‒ Не решено из-за отсутствия посольства в столице. Появится, о союзе объявят во всеуслышание. Состоятся торжества. Церковь исполнит обряд освещения брака. Сам....Э... наследник не пребудет, но это не помешает празднества провести. Вся Кэффа будет чествовать тебя и провожать.
  ‒ Я с удовольствием бы отказалась от подобной чести в пользу одной из ваших дочерей, сир, ‒ попробовала перечить девушка. Гильф не умел слушать женщин, потому отнес девичий вздор к обыкновенному упрямству, взбалмошности и истеричности.
  "Скажу лекарю окурить бабью половину дворца дымом. Мне только крику, драных волосьев и обмороков не хватало."
  Но отказ все-таки досадил ему. Мелкая заноза способна доставить большие хлопоты. Получается он не Великий король, а король рохля! В его государстве всякий имеют собственное независимое мнение и обязательно вразрез королевскому. Жопа он на стуле, вот кто!
  − Отказ не принимается и не рассматривается. Другие варианты не обсуждаются, ‒ предупредил Гильф не повышая голоса. Получилось удачно.
  ‒ Вы сами признали во мне кровь Амалей. Мою судьбу должны решать родители. Отца нет, но мама..., ‒ краснела Кэрэн. Перечить в новинку, но обстоятельства заставляли. Ох, уж эти обстоятельства, ссылаться на них и находить судьбоносными. Надеяться тебя услышат, тебе внемлют и признают обоснованным упорствовать. Перетягивание одеяла на себя, будь то спор, долевание добычи или дележ шкуры не убитого зверя, целая наука. Постигается годами, укрепляется опытом и связями. Личные качества тоже не маловажны. Короче, торговать и торговаться надо умение, хотение и призвание.
  ‒ Матери у тебя нет! ‒ подчеркнул Гильф. Ему в этот момент пришла весьма здравая мысль. Почему не раньше? Паскудное свойство здравомыслия, приходить в последний момент.
  "Похоже мужика завела. Потому-то Солано засуетился с монахиней. Херов храмовник! Прошляпил девку!"
  ‒ У тебя нет матери, Кэрэн, ‒ повторил Гильф, с грозным нажимом, подавить волю девушки. Отсутствовало всякое желание о чем-либо спорить или выслушивать сопли от сбрендившей девицы, в опасной поре сучьей течки. ‒ Твоей судьбой занимаюсь исключительно и только я. По праву твоего короля. Ясно? ‒ здесь голос коротко громче, тут же просесть. Намек прозрачен и колок.
   ‒ У вас свои дочери, устраивать их жизнь, ‒ трепыхалась Кэрэн, пока обходясь без мокрых глаз. И так выходило обойдется без сырости. Хрупкость телесная не всегда отражала ломкость духовную, когда с чужого полуслова жизнь вдребезги.
  "Точно мужик у нее!" ‒ дурел Гильф подозрительностью. Не поздно ли разводить дипломатию и объясняться, выглядеть понимающим и хорошим. О понимающих и хороших людях хорошо и с пониманием вытирают ноги. Кажется, именно сейчас это ему продемонстрируют. Что он там думал про жопу и стул?
  − Видишь ли в чем загвоздка. Мои дочери побывали замужем. А если говорить о Медани, то слава столичной бляди не то приданное, осчастливить наследника. Элори? На ней вдовий траур и минимум год она не сможет выйти замуж. Официально. Не официально, думаю, штаны уже завела, не чувствовать себя брошенной. По статусу и по положению они выше тебя. Однако... У тебя есть качество... назовем его так, уже не присуще им обеим. Они не девственны.
  Кэрэн густо покраснела. Она женщина... будущая женщина и у нее есть свои секреты. Разве может быть женщин без секретов? Или хотя бы одного, самого маленького? Её секрет ‒ Мэйв Ланж. Юноша напоминающий конфетку в дорогой обертке. Нарядный, пахнущий смесью муската и корицы. Шилла и Дафна уши прожужжали про него, расхваливая и восхищаясь. В первую встречу...
  Красок на щеках Кэрэн прибавилось. Рдение охватило кончики мочек и подбородок...
  ...он выглядел рассеянным, но оставался учтив. Во вторую, галантен и любезен. В третью, весел и раскован. Она позволила ему вольность. От легкого поцелуя в сгиб локтя зашлась душа. Счастье (оно ли?) прокатилось теплой водой от макушки к бедрам.
  − Невеста должна быть чиста. Таковы условия Ногра. Мы обязаны их соблюсти, ‒ буравил Гильф взглядом племянницу, пытаясь прояснить, что прячется за сменой цвета щек. Девичья наивная мечтательность о любви. Или познание греха женской уступчивости?
  ‒ Допускаю, а так и происходит, вокруг тебя вьется множество приятных глазу молодых людей...
  "Ах, если бы!" ‒ порхали мысли в голове Кэрэн, услащенные образом милого Мэйва.
  ‒ ...Их внимание....
  "Здравствуйте, лэйт! Рад вас видеть, лэйт! До свиданья, лэйт!" Это другие. Мэйв звал её Кэнни. В общем-то не правильно, но очень душевно и ей безумно нравилось. А она? Между доверительным Мэй, дружественным Эйв, ласковым Ви, выбрала последнее. Ви! Солнечный зайчик на холодной стене.
  ‒ ...льстит твоему самолюбию. Все это естественно. Но не должно возникнуть оснований, сказать о тебе грязное слово, ‒ Гильф вытащил из ящика стола миниатюру. Сделал усилие сконцентрироваться. − Эр...бр, ‒ проскрипела глотка короля трудное имечко. ‒ В обозримом и скором будущем король Ногра.
  Кэрэн не посмела отказаться и приняла портрет. Нареченный совершенная противоположность любимому. Ни единой черточки сходства с дорогим сердцу Ви. И еще имя! Эрбр! Чуть ли не бобр!
  − Он мил, − произнесла девушка, посчитав себя должной высказаться, по поводу изображения на миниатюре.
  "Врет," ‒ чужая брехня переносится плохо. Со своей такой проблемы не возникает.
  − Он просто чучело с крестьянского огорода, ‒ ошарашил Гильф грубой прямолинейностью. ‒ Мой тебе совет, никогда не говори мужу подобной ерунды. Мил он или смахивает на стоптанный башмак. Лучше обзови дураком и импотентом.
  Кэрэн в удивлении подняла глаза на Гильфа. Подобных советов ей еще не давали. И не предлагалось их получить по столь щекотливому случаю.
  − Заводит сильней. Больше удовольствия перепадет. Чаще ему объявляться в твоей спальне, а не у какой-нибудь ловкой суки. Ни мать, ни Лисбет тебе такого не скажут. Я говорю. Из собственного опыта.
  Опыт о многом мог поведать. Женщины, с кем король сходился в постели, не довольствовались осознанием ублажить, но добиться большего. Шлюшки - золота, простолюдинки - верного дохода, наглые ‒ дворянства. Знатные мистресс - высших титулов и больших чинов для мужей, сыновей, любовников. Жены и фаворитки - власти над ним. Как результат, у него шестеро наследников и два десятка бастардов. И не одной он не уступил. Отделался подарками, обещаниями и торопился сменить. На брыкливой лошади далеко не ускачешь, да и езда, среднего удовольствия.
  − Портрет оставь себе. Привыкай. Можешь похвастать подружкам. Им такого не обломится. Свободных атлингов не густо в округе.
  Хвастать особо нечем и не в характере. Гильф посчитал бы разговор оконченным, но ощущение недосказанности не допускало ставить точку. Опасения оправдались полностью.
  − Дозволено ли мне узнать у вас, сир?
  − Если в моих силах ответить, отвечу, ‒ гадал Гильф, что еще надумала его молодая родственница. И кого в последствии отблагодарить, за её изворотливость и несговорчивость, принять его волю?
  − О чем бы речь не зашла?
  − К чему долгое хождение вокруг да около? Тебе страшит сам вопрос или ответ на него?
  "Никакого порядка," ‒ признал он расшатанность в сознании приближенных и подданных. С мятежом мечей покончили, но осталось самое трудное. Извести смуту сердец и задавить брожение умов.
  − Правда, что в Ногре, до сей поры существует herrenrecht*, − Кэрэн слишком нервничала и произнесла последнее слово на горском наречии Запада.
  ˮХерцл надоумил?ˮ ‒ припекла короля злая мысль, обозначив умника, просветившего племянницу. Последовавшие мыслеформы склоняли укоротить говоруну язык вместе с головой. Для надежности и не повторения подобных эксцессов.
  − Существует, ‒ не стал скрывать Гильф. Раз спросила, постарались передать подробности дворцовых нравов соседа. К земным владыкам нельзя подходить с обычными мерками. У Великих не только деяния Великие, но и грехи. Не зря же пословица гласит: Пьешь святую воду, а ссышь обыкновенной. Низменное и высокое в одной упряжке, способствовало ездить значительно быстрее.
  − И в королевской семье? − уточнила Кэрэн, заиметь повод апеллировать к королю отменить брак с Эрбром. Промискуитет прерогатива мужчин, а не добродетельных женщин.
  В добродетели Амаль давно изверился. Добродетельность успеха не принесет, сколько не пыжься.
  "Станет проблемой," ‒ почувствовал Гильф серьезную угрозу своим планам. Никакая стража и фратта Деринн не помогут. Воинственные девки пиктов, если в семье не оказывалось взрослых воинов, дарили свою девственность отцовскому топору, насаживаясь на топорище, сменить статус и самим в дальнейшем отвечать за собственную судьбу и судьбу септа. У скоттов Гвента роль первого мужчины исполняла древняя старуха, ногтями разрывавшая плеву, окропить идола Фрейи. В Швальбе девушки иценов имитировали фаллос, навернув на палец кусок белой тряпки, даровать свою чистоту Морриган, быть той вечной девой. Подобно же монахини-альбийки отдаривались от пострига, вернуться в мирской мир. Не счесть верных способов потеряв девство не потерять именем и честью. Не служить объектом осуждения и насмешек, но гордости и восхищения самоотверженностью.
  "Херов Керт! Целку ему подавай!" ‒ едва не скрипел зубами Гильф, от переизбытка чувств к любителю молодости и непорочности.
  − Мы обговорим это в брачном договоре особым пунктом, ‒ старался быть убедительным Гильф. Он взял со стола первый попавший лист и корябнул по нему пером. Пометка не забыть. На бумаге ни загогулинки, а перо даже не окунулось в чернила (их нет и в помине!). Но выглядело убедительно и правдоподобно. ‒ Керт Пятый не из тех людей, кто слепо следуют традициям и пойдет на встречу нашим пожеланиям.
  Не убедил. Нисколько. Мало красноречия и доброго отношения. Но исправлять ситуацию придется. Не тянуть, как с мятежом. Уговаривать и убеждать не к поре.
  ‒ Есть еще кое-что для тебя.
  Гильф нашарил пыльную трубку свитка. Не вставая с места, подал Кэрэн пергамент, предлагая ознакомиться. Девушка, завороженная обилием разноцветной тесьмы и печатей, в растерянности и любопытстве, потянулась забрать бумаги. Неужели помилование матери?
  Резкий перехват руки и Гильф уронил племянницу на стол.
  ‒ Ой! ‒ испугано вскрикнула Кэрэн, грубо и больно перехваченная за шею и придавленная к столешнице.
  Приблизил лицо к лицу. Обнюхал как кобель обнюхивает загулявшую сучонку. Пахнет ребенком, молоком и сладкой карамелью. Но дети ничего не смыслят в деторождении и праве первой ночи... А тут... Вопросы задает. Смеет задавать.
  ‒ Ответь.., ‒ обдавая вонью перегоревшего вина, тяжело дышал Гильф. Не от возбуждения. Не заорать, не ударить, не передавить дыхание, не вцепиться зубами в рдяное яблоко девичьей щеки.
  − Сир.... Я....
  ‒ Мне переживать за не исполнение нашей стороной условия договора с Ногром? Переживать?
  ‒ Сир...., ‒ не пыталась вырваться пленница. Спонтанный порыв откровения, признаться в маленькой невинной интрижке с Ланжем, умер где-то в районе вздоха, задавленный болью в шее и ужасом, вызванным волчьим взглядом короля. Покаяние не поможет. Сколь не нежна златорунная шерсть на молодой ярке, для хищника она всего лишь парное мясо. Волки овец не стригут.
  Гильф захват не ослабил. Давил, порой на миг теряя над собой контроль, возвращался в реальность и вновь терялся, удивляясь. Почему она еще разевает рот, говорить с ним?
  ‒ Лучше заблаговременно обратиться к медикусу Эйкинсу, ‒ полились помои незаслуженных подозрений. ‒ Решить маленькое недоразумение. Заштопать прореху. До того, как она станет предметом всеобщего обсуждения, ‒ чуть ли не капал слюной Гильф. Молочной вязкости пена скапливалась в уголках рта и медленно стекала вниз. Медани сообразила бы спросить, вы так меня вожделеете? Но Кэрэн не она. Близко не Гулящая Мед.
  ‒ Это лишнее, сир, ‒ барахталась и тонула девушка в бездонном омуте черного страха. ‒ Я... у меня... не было... мужчины...
  ‒ Значит не все плохо? Мне показалось? Или лучше удостовериться? Поверь, я смогу отличить порченую девку от не тронутой. Надеюсь ты меня поняла. Ты... меня... поняла? ‒ пена с губ полетела в Кэрэн, изъязвить кожу лба, щек и подбородка белыми пузырьками.
  ‒ Да, сир..., ‒ трясло девушку. Половину сказанного ей, попросту не расслышала. Не нужно слышать, воспринять мерзкий смысл. Не разумом, он сейчас ни на что не способен, всей сутью, угодившей в липкое болото темного нечто.
  ‒ Вижу нет! ‒ мало слов Гильфу. Слова только слова. Всего лишь слова. Воздух вытолкнутый легкими, выдавленный из глотки, выплюнутый языком, сквозь преграду зубов и губ. Нужно что-то более веское. Не возвращаться к пройденному. Не опасаться за тыл. Не остерегаться предательства.
  Ему стоило бы остановиться. Все хорошо в меру, не получить откатом обратный результат. Но короля несло, выплеснуть накопившуюся злость. Он пронзительно свистнул, заставил Кэрэн вздрогнуть.
  ‒ Чуку! ‒ позвал Амаль пса-трегуа из смежной комнаты. ‒ Ко мне!
  На массивном шаге крепкие когти грубо цепляли и шкрябали дерево пола. Здоровенная псина не вошла, втиснулась в гостевую. Объем комнаты сделался малым, ощутить узость стен и тяжесть потолка. Теснота что вода для пловца, при нырке на запредельную глубину. Вяло двигаться и думать.
  ‒ Как тебе?
  Пес загырчал, подошел ближе, старательно обнюхал, улавливая нюансы запахов женского тела. Он согласился бы с хозяином. Сука пахла молоком и карамелью, но она не дитя. Она... вполне... готова зачать и вынашивать щенков...
  Носом поддел край платья, сунулся под подол.
  ‒ Сир... сир...., ‒ шептала Кэрэн. Страх не ведал ни границ ни дна, поглощая бытие без остатка. В бездне умещалось все. От желания жить до самой искры жизни. Способность мыслить и мысли связно высказывать. Сопротивляться и безвольно ждать участи.
  Мокрый холодный нос, тычась, поднялся по икрам. Вполз под левое колено, обильно намочил ткань чулка. Полез выше ‒ к ажурной подвязке, запутаться в кружеве. Фыркнул, преодолевая препятствие, продолжить подъем. Шершавый язык влажно зашлепал, слизывал соль кожи, щедро ослюнивая, подбираясь к паховой складке. Тягучие густые капли собачьего секрета поползли внутри бедра.
  Гильф шипел раскаленным металлом в ледяной воде.
  ‒ У майгар бытует обычай. Непослушных и провинившихся жен и девок, отдают псам. В качестве сук, спариться. А потом им же скармливают. Я нахожу это правильным и справедливым. А ты? Ты находишь?
  Пес выбрался из-под подола. Близко встал на задние лапы, опершись передними на поясницу Кэрэн.
  ‒ Сииир...., ‒ шепот-крик в пустоту. Ничего не осталось. Безумие и холод в белых, почти мертвых, глазах.
  ‒ Теперь вижу. Поняла. Пошел вон! Место! ‒ прогнал Гильф трегуа, гырчавшего недовольством.
  Недовольный рык, цокот когтей и лишь вонь и память влажного касания говорили, произошедшее не ночной кошмар, сгинуть и не вернуться.
  Гильф отпустил девушку, дал продышаться. Не помешало бы вино или пара крепких оплеух для встряски скисших от страха мозгов. Приберег. Говорить еще не окончили.
  Гипнотизирующий взгляд удерживал Кэрэн крепче всяких оков. Сколько бы ей не желалось убежать, двинуться не могла. Не смела. Он не разрешал. Она слушалась.
  ‒ Любишь танцы? ‒ отвлеченный, но не пустой вопрос.
  ‒ Да.., ‒ едва справилась сообразить Кэрэн о чем её спросили.
  ‒ Какой больше?
  ‒ Бранль, ‒ выдрала она из памяти, ответить быстро. Закончить безумную бесконечно долгую встречу.
  ‒ А песни?
  ‒ Балла... кха-кха... Баллады...
  ‒ Колыбельную знаешь?
  ‒ Колыбельную? ‒ чуть уверенней чувствовала себя Кэрэн. В работу полноценно включались и чувства и разум.
  ‒ Да. Ты же будешь петь своим детям на ночь.
  ‒ Буду.
  ‒ Ну, так какую? Хочу послушать.
  ‒ Зач.....
  ‒ Хочу послушать! ‒ рыкнул Гильф не хуже трегуа.
  Ответно тряска-кивание. Да-да. Сейчас-сейчас...
  ‒ Баю-баю! Спит река.
  Месяц спит и облака.
  Котик греет нос хвостом,
  Рыбка дремлет под мостом.
  Спят рогатые улитки,
  Спит барбоска у калитки
  Спи, малышка! Засыпай.
  Снов хороших! Баю-бай!
  Голос не слушался и не подчинялся простецкой мелодии. Поначалу выходила дерганная и корявая декламация, перешедшая в неустойчивый речитатив. И лишь последние строки немного напоминали детскую песенку.
  ‒ Хорошо, ‒ похвала как признание, племянница пришла в себя после преподанного урока. − На днях в Пфальце объявится твоя наставница. Фратта Деринн. В её обязанностях поделиться необходимыми познаниями и опытом. Может научит обходиться без мужика, дотерпеть до законной спальни. Её приказания обязательны к исполнению, её требования неукоснительно тобой выполняются. Заодно колыбельной научит. Для мальчиков. Она же тебя досмотрит. Если не она, то я. Понятно выразился?
  ‒ Да, сир, ‒ согласилась Кэрэн. Не соглашаться и противиться для нее сейчас не подъемно. Горечь обиды еще не окончательно выспела, обжечь ядовитыми плодами унижения.
  ‒ Мы друг друга поняли?
  − Да, сир, ‒ склонилась девушка. Лицо её сделалось красным, руки дерганными, спина ссутулилась. Две разные Кэрэн. В начале и в конце разговора.
  "Попробовала бы, сука, сказать нет!" ‒ опять забурлило в груди Гильфа.
  − Меня уведомили, ты вновь просила за Ингид..., ‒ Амаль порылся в бумагах. Ничего не нашел. Да и не находилось у него подобных бумаг. Взял лист снизу тонкой стопки, не показать, он чист. − Как только отбудешь в Ногр, обещаю, отправить твою мать в монастырь Святой...
  − Августы, − подсказала Кэрэн, едва справляясь со второй волной нервного напряжения.
  Давать клятвы не изменять принципам, не отступать перед трудностями много легче, чем принципам следовать и от принципов не отступать. Клясться и божиться не подписывать безоговорочных капитуляций и капитулировать, находя положение безвыходным. Выбрасывать белый флаг, не закрепив на флагштоке баннероль гордости и непреклонности. Противостояние всегда сложно, особенно когда силы не равны. Но даже проиграв везде и всюду, остается нечто, не рассыпаться прахом. Не зря же и всуе и к месту упоминают соломинку, гожую и переломить горб верблюда и спасти утопающего. У Кэрэн спасительная соломинка Мэйв. Она свято верила в свое спасение. Скорое и обязательное.
  − В любой, по твоему выбору, − согласился Гильф, опять чиркнув по бумаге сухим пером. Он не добр и никогда добрым не был и не будет. Много хотите от короля. Ингид нужна многим и он еще не определился окончательно, кому её продаст. Дочь в судьбе матери никакого участия не примет и на её участь не повлияет. Ни прямо, ни косвенно. Так что обещать молочные реки, кисельные берега, золотые горы, святую дружбу, верную службу и вечную любовь, можно сообразно проистекающему моменту. Вольно и без обязательств выполнить.
  
  
  7. Туат Хюльк. Дорога на Довер.
  
  − Вот напасть! Спишь и спишь за мужиком! Сладкие слюни по бороде текут! - ворчала недовольная Аннис.
  В коем веке маркитантка проспала. Уж и дождь перестал, и зорька разгорелась, а никто и ухом не повел, в бок не толкнул! Вставай!
  - Как к родному прижималась, − посмеивалась Кензи над расстроенной наставницей.
  − Пока похарчуемся, пока тронемся, полдня долой, − суетилась Аннис, не зная за что схватиться. − А когда в Довер доберемся? К первому снегу?
  Проведя две трети жизни в дороге, маркитантка научилась ценить время, научилась понимать его быстролетность и невозвратность. Упущенный час не воротишь. Улетевшее мгновение не вернешь. Некогда замирать столбом. Крутись.
  Пожевали всухомятку, второпях. Черствый хлеб, сыр − плесень срезали и опять свежий. Вода, замутненная дешевеньким закисшим вином, вприхлеб с сушеной малиной для сладости.
  − На, примерь, − Аннис подала Хану сапоги. - Подойдут, носи. Чего им место в сундуке пролеживать. Новей не станут.
  Сапог её жалко. Ой, жалко! Загадывала продать, а деньгу отложить. Зима скоро, а зимой денежки что дым в трубу улетают, не напасешься. Потеплей одеться, дров или хвороста прикупить. А если морозы грянут, как в прошлом году? Под крышу проситься придется. И дня не пройдет, в фургоне околеешь.
  − Обойдусь, − отказался Хан от подарка. Почувствовал нежелание маркитантки расстаться с вещью. Бросовая, а дорожит.
  − Обойдешься... А мне опять с тобой полночи возись! ‒ и рассердилась бы да рот сам улыбается. Жарко спалось. С мужиком всегда так. Самый сон. Ничего не мешает... кхе-кхе...
  − Чур, я в следующий раз! - лезет Кензи в разборки.
  − Уймись балаболка! - пристрожила Аннис ученицу. Шестнадцать девоньке. Пора уж и на мужиков заглядываться и ласки от них хотеть. Вон сидит, коленки расшаперила. Опять небось с цацей игралась.
  Хан без дальнейших препирательств примерил обутки. Удивительно, но по ноге пришлись. Может что ношены переношены и чинены не раз.
  Не успел к обновке притоптаться, отправили запрягать мерина. Фургон сам по себе в путь не стронется, до Довера не докатит.
  − Справишься? - поинтересовалась Аннис у Хана с сомнением.
  ‒ Попробую.
  Справиться или нет Хан не знал. Не был уверен. Прошлое в памяти черным черно замазано.
  Подойдя к лошади, заставил себя не искать подсказок, не обращаться понапрасну к утраченному прошлому. Все одно не вспомнить. В мутной воде хорошо только рыбку ловить, а дней минувших улов скуден буден. Доверился смутному наитию. Вроде когда-то мог лошадь обиходить. Пацаном.
  Осмотрел шею, спину мерина. Не сбита ли, нет ли болячек. Сбрую проверил. Кожа хорошая, мяконькая. Узда, седёлка, хомут.... Мерин сердито пофыркал от недоверия к незнакомцу, успокоился, притих, дался в заботливые руки. Хан подогнал шлею по размеру. Завел лошадь в оглобли... и дальше, по порядку: дуга, гужи, супонь... Справился. На удивление... На душе невесть с чего потеплело.
  ‒ Молодец. Хороший... Хороший..., ‒ гладил он мерина по шее. Подсунул ладонь лизнуть. Обманул с угощением.
  ‒ Балуй мне его! ‒ заподозрила маркитантка в хлебной подачке.
  Работа Хана не вызвала особых нареканий. Аннис лишь хмыкнула. Не безрукий мужик попался.
  − Сушин набери, − последовал приказ сделать запас топлива, а не разгуливать праздно. Не на ярмарке, рот попусту раззявливать. - Кто знает, где ночевать придется.
  Хан молчком исполнил просьбу. С бабой спорить - наслушаешься всякого! Это не из прошлых, из нынешних ощущений. А с прошлым чего? Не.... Не пробить черноту.
  Скрипят вразнобой оси, покряхтывают борта, хлопает ветер ткань, обмахивается хвостом мерин и тянет фургон, плеская лужами.
  Кензи дремлет на козлах, Аннис возиться с корешками. Через сито готовит особую приправу. И к столу и к пользе. Семя льна, петрушки, конопли, дикой моркови, сельдерея, фенхель, укроп, пажитник. Соль конечно! Пахнет!!!! Ложкой бы ела, да нахваливала. В другой ступке, поменьше, мешала вареный сельдерей, пчелиную пыльцу, желток, две луковицы, семена тыквы, тыквенное масло, сок алоэ. Это на продажу. С ноготок принять, столетний дед за юбками гоняться начнет, молодому форы даст!
  Позади фургона шагает Хан. Иногда налегает плечом, пособить лошади, выбраться из промоины или переползти вздыбь бугра. Не дорога - наказание Божье! Морозец бы ударил, землю прихватил. Грязюка сплошная! Опять дождь зарядил. Кап-кап. Дальше-больше. Потек с небес нудной нескончаемой сыростью.
  − Накинь, − подала Аннис Хану провощенную мешковину.
  Набросил на голову, расправил по плечам и спине, сомнительную защиту. Но лучше такая, чем вовсе без нее. Не парное молоко за шиворот льется.
  Ругать Судьбу удел слабаков, не обученных полезному промыслу добывать хлеб насущный. Не знающих с какой стороны меч заточен. Страшащихся вымазаться в чужую кровь и пролить свою. Для таких страх согрешить тяжелее вериг и каторжных кандалов. У Джефа с Судьбой негласный уговор. Она к нему помягче, он о ней ни словечка худого. Ремесло свое лихое и бродяжье познал до тонкостей. С мечом не расставался с десяти лет. Чужой крови пролил достаточно и за грехи придет срок ответит. Но с этим лучше не спешить. Мессир Майси, законник Хюлька, во всеуслышание грозился перед жителям Крамба отловить и сварить в кипятке. Иные казни посчитал мягкими. Но раздавать обещания легче, чем обещанное исполнить. Господь сподобил выскользнуть из всех ловушек и хитростей, от погони и ищеек оторваться.
  − Фургон, − толкнул Джефа в бок Щурый.
  Знались они давно, но за что напарнику не повезло такую кличку иметь, Джеф не любопытствовал. Нынче оба в бегах, оба в розыске бейлифом и его псами. К обоим большущие претензии со стороны закона, по поводу неправедного жития и заработка. И место нахождения тоже не устраивает. Взялись за них серьезно.
  − Вижу, ‒ наблюдает Джеф движение.
  − Маркитантки. Одна..., − Щурый пригляделся внимательней. - Не... кажись двое. И мужик следом телепается. Что скажешь?
  А что сказать? Лежа в кустах в такую погоду кроме лихоманки ничего не вылежишь. Опять же бейлифу не сидится спокойно. Обещался ведь отловить.
  − Руки только при себе держи, − предупредил Джеф, прикидывая ловчее к делу приступить.
  − О? - не понял Щурый приятеля.
  Два дня назад они укатали купчиков. Ничего кроме денег и еды от них не взяли. Товар бросили в овраг.
  − Палево, − отказался Джеф забрать хоть сколько из невеликого хабара. - Какие мы с тобой торгаши? На рожи наши глянут и поймут, нечисто. Еще тяжесть таскать. Нам на скорую ногу вся надежда.
  − Так добра столько пропадет! - заходился от негодования Щурый. ‒ Забарыжим кому.
  − Ты о шкуре своей думай. Вот она пропадет, другую не купишь, у старьевщика не выменяешь.
  Им до зарезу нужно в Довер. Там у Джефа хорошие знакомцы. Приютят, дадут отсидеться зиму. При деньгах это сделать проще. Но в город умудрись, попади! Их описание, наверное, уже у каждого сволочного сервиента имеется, что в городских воротах толкутся, да по рынкам шастают.
  − Может с ними и въедем за стены. Ищут двоих, а нас будет пятеро. Да в фургоне, не пешие, ‒ говорил и не очень верил бродяга. Какой с него маркитант? На дураков рассказ.
  Поднялись с лежки. Джеф заботливо закинул за плечи котомку. В нем длинный ящик-полено. В руку толщиной и длинной по пояс. Потрясешь не бренчит, не пересыпается. Может бумаги. Еще до того, как сошелся с Щурым, антиквара с барахлишком придавил. Тело и шмотки с книжками в болотине утопил, а вот ящик пожадничал. Работа на загляденье. По черному дереву резьба, знаки всякие. Буквицы чудные, медной проволокой вдавлены. Сверху лак. Хотел подломить, глянуть внутрь, да замочек мудреный. Мастер нужен. Не сломать, не попортить. У Джефа на примете таковой имелся. Опять же в Довере. Откроет. И не такие открывал. Вполне возможно, внутри полная лажа или вовсе пуст. Но и за пустой ящик, не хило денег поднимешь. В столице, говорят, на такие вещицы спрос не малый. По иному, кому надо в заброшки мотался, старье выискивать?
  − Не сутулься. Мы честные люди, − напомнил Джеф Щурому.
  Тот рад бы, да половину жизни прятался от сервиентов, голова сама ниже плеч виснет.
  Срезали падину топкого лужка и выбрались к дороге. Репье со штанин смахнули, подождали пока подкатит фургон. Не суетились, на встречу не спешили. Заподозрят чего и разговаривать не станут, а то за дубье возьмутся. Ссадить труда нет, что потом с добром делать? Фургон приметный. Лишняя бейлифу наводка и только.
  − Доброго пути, уважаемые, − поклонился Джеф. - Не возьмете в попутчики?
  В ответ от Аннис услышал.
  − Дорога никому не заказана, ступайте. Хочь во след, хочь вспячь.
  − Приморились пехом. Подвезите, − попросился Джеф и пообещал. - Заплатим, коли сговоримся. Лошадке на овес, хозяйке на плат.
  Наметанный глаз верно определил, кто хозяйством заправляет. Мужик так, с боку припека!
  Аннис не настроена подбирать незнакомцев. Люди неизвестные. Что на уме держат? По виду из лихих, но после войны никто сильно нарядным и добрым не выглядит. Хлеба бы добыть, не до кружевных нарядов.
  − По совести, без обмана, − посулил Джеф, похлопав по кошелю. Загодя вывесил напоказ. - Наперед рассчитаюсь.
  Он не встречал людей, что откажутся от легких денег. Мерину холку хомутом бить, не хозяйке.
  Не будь Хана, Аннис ни за чтобы не согласилась. Маркитантов обычно не трогали. Но кто нынче поручится за их неприкосновенность? Люди храмы обирают, с древних икон оклады сламывают, а уж ближнего, что липку обдерут, не усовестятся. Однако, деньги лишними не будут. Опять же за сапоги, что Хану отданы, вернуть неплохо бы.
  − У брата спрошу?
  ˮАга, братˮ, − раскусил Джеф хитрость маркитантки. - ˮМамаша к соседу похаживала, братца такого завести.ˮ
  − Попутчики вот просятся, − разыграла роль сестры Аннис и подсунула Хану нож - возьми! Тот не взял.
  Маркитантка виду не подала, что рассердилась.
  − Пенс с двоих! - потребовала она. Обдираловка, но риск имеет свою цену. На безлюдье тройную.
  Джеф без слов полез в кошель, выудил монету, подал Аннис. Кензи сунул фартинг. На сладости.
  Забрались в фургон. Поклажу Джеф сунул под лавку, не светить. Сидели тихо, что мышь под веником, с расспросами не лезли, на жизнь и непогоду не жаловались.
  ˮНе просты парни, ох не просты,ˮ − подмечала Аннис, поглядывая на мужиков.
  Чего уж она там подмечала? Что не спрятать, не сокрыть как не старайся? Джеф бы с удовольствием послушал. Умным да тертым полезно внимать, в чем фальшь.
  Парням сомнения маркитантки понятны, но старались держаться непринужденно.
  − Далеко ли до Довера, матушка?
  − Пффф! - возмущенно зашипела Аннис. Старухой облаял, кобель безродный! − Послезавтра к вечеру прибудем. А вам туда зачем?
  − Слыхивали в роты вербуют, − вполне правдоподобно придумал Джеф. Говорить Щурому не доверял. О чем предупредил загодя. Не спросят молчи, спросят коротко отвечай. Пурги лишней не мети.
  − И ты в роты? - подивилась Аннис на Щурого. Такого ханыгу и в пустой амбар страшно пускать, а тут в казарму. На старые портянки позариться, босота прожженная!
  − С меня вояка никакой. В обоз, − не стал гнать Щурый, проявив удивительное здравомыслие.
  − Бумагу от танов что ли зачитали? - любопытствует Аннис подробности. ‒ Вроде Щитовые королю отстояли. Замятню наследника уняли. Чего опять-то?
  − Знакомец сказывал, в Довере собирают, а причине не обмолвился, − в непонятках Джеф.
  − И кто с кем, и чем не поделился?
  − А нам-то что? Заплатят таны, за них станем. Кто другой − за него. Воинское умение простое. Бей-руби!
  Разговор не разговор. Тягучая игра кто кого подловит и сам на брехне не попадется.
  Фургон ползет, оставляя в грязи колесный след, макает спицы в лужи. Аннис возится с травами, с попутчиков глаз не спускает. У Щурого язык чешется, поболтать, но помня наказ помалкивает. Джеф поглядывая за названным братом маркитантки, тревожился. Родственник слова не обронил, шлепал следом. Вымокшая мешковина не спасала от дождя. Но тому вроде как без разницы.
  Налетел ветер, разогнал тучи, просушил серое небо. К закату остановились на ночлег, облюбовав пригорок с одинокой березой. Дерево в спираль от комля свилось, ветки в ширину распластало, место стерегло. Дождь зачастит, меньше мокнуть и покойнее как-то.
  − Спать, где пристроитесь, − предупредила Аннис. - В фургон не пущу, хоть грот предложите.
  − А за два? - пошутил Джеф, разрядить обстановку. Занервничала маркитантка. Крепилась-крепилась, а заегозила. Оно и понятно. Ночь время от божьего взгляда закрытое.
  − И за два не пущу! - в отказе Аннис от шальных денег.
  − Устроимся как-нибудь, − отстал Джеф. В шутках тоже меру знать надо.
  − Мы привычные, − ляпнул Щурый.
  − Где же привыкнуть то успели? - зацепилась Аннис за оговорку.
  − А где и брат твой, − нашелся с ответом Джеф и так глянул на Щурого, пояснений непотребно - язык прикуси!
  Хан, скинув дождевик, щеголял в одной рубахе, мастеря костерок. Розжигом занимался в удовольствие. Лицо в сизый дым от берестяной коры кунал. Вроде слаще и не дышал.
  − А ему хоть говори хоть нет. Упертый, как и вся ваша жеребячья порода. Давно ли лихоманка трясла, а сегодня героем ходит, соплей в землю бьет, − Аннис покосилась на Хана. Мужики, они насчет самолюбия слабоваты. Но Хан на её слова ноль внимания. Или не услышал. Или, что скорее всего, похеру ему. Бабий лай не гуще песьего.
  "Днем облает, ночью оближет," ‒ говорят некоторые. Не мудрецы, а ум светлый, верно подметить.
  Джефа брат маркитантки занимал сильно. Непонятной роли человек. Роль она у всякого есть. Нищие богачами выставляются. Бздлявые ‒ героями. Худородные в кумовьях у короля ходят. Они вот путники уставшие. Маркитантка простуху корчит, а самой палец в рот не клади, сгрызет до локтя. Молодуха что ежик, щетинится, да иголки не колючие. Никто в своей собственной шкуре не ходит. И очень полезно знать, кто есть кто на самом деле. Только вот с братом, не угадать, что за птица? К примеру, с сушины щепу на растопку тесал. Тонко-тонко. Топором бил от пальца на волосинку. И не боялся мясо скромсать. Рубаха колоколом, на доходягу в ней похож, а коряжину припер, вдвоем с Щурым надсадились ворочать. Огонь когда разжигал? Так долбанул, искр - лес поджечь можно! За водой пошел, в ночи растворился. Как вернулся, не уследил. Не запнулся в темноте, не водой не плеснул, ни капли из котла на сапоги не пролил. Вот и гадай, что за человек пред тобой. Непонятный. И это не то, что плохо. Опасно, не угадать!
  Чем дольше и внимательней Джеф присматривался к Хану, тем больше беспокоился. Вспомнил слух. В Лафии людоеды объявились. Но в послевоенную пору чему удивляться? Всяким способом выживают и человечиной не давятся, в презрении к законам людским и божьим заповедям.
  От этой мысли рука сама за голенище потянулась, за ножом. Еле стерпел острым поиграть. Надо же такая дрянь на память пришла.
  Костерок горит, каша силу нагуливает, кипит, густо пыхтит. Аннис хлопочет. Что-то подсыпает, солит. Кензи хлеб режет. Щурый ей помогает. То это подаст, то другое, только что подол следом не носит. Джеф в сторонке, на границе света и темноты. Хан на кочке примостился. Подобрал ветку, сломил надвое, в одинаковую длину. Сидит, забавляется, в пальцах крутит. Порознь левой-правой, впротивоход в обе стороны, вместе вперед-назад, потом левая быстрей, потом правая... и не обронил не разу, не сбился, не замешкался. Пустая вроде забава. Пустая, а ну как пика босяцкая в руку подвернется. Джеф хотел в шутку спросить, где научился, но осекся на вздохе. Ветром костер притушило, темнота сдвинула границы. Хана что родного за плечи обняла, собой укутала, укрыла. Только сидел и пропал! Джеф тряхнул головой - блазниться! Костерок от ветра выправился и вот он! Хан! Он да не он! Черной дырой Джефу показался! Свет будто отскакивал от человека и только руки с палочками можно различить.
  Натешившись, Хан воткнул ветки в картофелины, удобней переворачивать, и подсунул к углям.
  ˮМайгары так делают!ˮ − подобрался Джеф, ощущая все большую тревогу. Знался с одним, с границы. Много чего рассказывал о тамошнем быте. Людей за людей не считал, резал что скот стадный.
  Джеф на всякий случай нож из сапога достал. Зыркнул, не попалился ли? Ох, лучше бы не трогал сталь!
  За спиной Хана ночь собралась в черную плотность. Туманом-маревом кутало ноги, облаком прятало тело, вскидывалась над плечами и головой черными крыльями, убавляя звезд и луны.
  Стиснув зубы Джеф боролся с наваждением. Куда там!
  ˮОтсюда снимуˮ − подбодрился бродяга. Но... вот он, сидит человек, а не возьмешь его, не достанешь! Жила тонка! Да и человек ли перед ним?
  Спиной почувствовал ночной мрак. Плотный, липкий, приставучий... Холод под сердцем ворохнулся. На ушко будто кум покойничек шепнул-остерег.
  ˮА ты бейлифа, боялся.ˮ
  − Ну, спасибо вам за тепло, за помощь, − подался порыву Джеф незамедлительно уходить. − Пойдем ночлега искать. Слыхивал тут деревня неподалеку. Может и себе транспорт найдем.
  − Ты чего? - удивился Щурый. Он уж с Кензи на ты. Разок за попу тиснул, не сразу отстранилась. За груди тронул, виду не подала.
  − Каши хоть поешьте! - удивилась Аннис решению попутчиков. Чего подхватились?
  − Негоже добрых людей объедать, − любезен Джеф. Но Аннис не проведешь, не от любезности это, от... от... от страха? − Пошли, друже, не будем мешать отдыхать. У них день не легче нашего выдался.
  Джеф буквально уволок подельника от насиженного места. Аннис в недоумении поглядела на Хана. С его выходки люди в ночь подались? Вроде сидит, за картошкой присматривает, не сгорела ли?
  Бывший попутчик ломился в потемках, не различая дороги. Щурый едва поспевал. Запинаясь, налетал на кочки, цеплялся ногами за траву.
  − Стряслось чего?
  − Стряслось, − буркнул бродяга, ускоряя и ускоряя шаг. Почти бежал. От провожающего взгляда Хана... От метки....
   Страхи наши они из детства. Уж и не помнишь почему боишься, а изжить страх не можешь. Живет под сердцем, время свое выжидает. Свой страх Джеф помнил. Не мал уже был. На спор ночью кладбище перешел. Смелый? Дурной! Пока кресты да могилы со всех сторон не окружили еще ничего, а потом... Увязался кто-то следом, в затылок пялился. И от взгляда этого тяжелого, сердчишко через раз стукало, а то и вовсе замирало. В грудь что в барабан бей, не раскачаешь. А как в шею кто дохнул, будто холодным пером провел, то и вовсе худо сделалось. Обезножил. Ноги хлипкими тростинками подогнулись, сломились. На четвереньках ковылял, на брюхе полз. От ужаса подвывать стал по-собачьи.
  Спор выиграл. Домой пришел, не помня как. Неделю сидел, на улицу носа не показывал. Заря упадет, на двор по нужде ни в какую! Под себя ходил! Ночью криком кричал, из снов страшных вырывался. Мать спохватилась, пропадает парень! к бабке повела. Жила у них за околицей древняя карга. Говаривали второй век небо коптит. Глянула старая на Джефа, белей стены сделалась. Водой святой умывала, заговоры шептала, травы настаивала, поила. Матери, как та не добивалась, правды не открыла.
  − Не твоего ума печаль, голубушка. Лучше за дитём смотреть надо. А то ить и внуков не дождешься.
  Ему, при последней встречи, молвила.
  − Второй раз не отпустит. Первый раз пожалел. А он не из жалостливых.
  Кто пожалел? Кто отпустил? Джеф не понял.
  Зато отец родимый, так родительскую руку приложил, шкура с задницы лохмотьями сошла. А как наросла, тятя не поленился, второй раз её согнал, для закрепления науки. Повторение оно мать учения. Так-то!
  Вот и сейчас. Тот же страх. И взгляд тот же!!! Жжет в затылке холодом. Будто тавром метит.
  − Ну, ты даешь, кирюха! - недоумевал Щурый. - Там тепло, сытно. Бабы. Я уж к молодой подкатил, подластился. Брат её не мешал. Сидел пришибленным чухарем.
  Джеф остановился перевести дух. Себя загнал и подельника.
  − Я тебе врал когда?
  − О чем ты?
  − Скажи, я тебя обманывал?
  − Нет.
  − Подставлял, бросал?
  − Да не было такого, − не мог сообразить Щурый в чем беда-горе. Что нашло на человека, сорваться в темень.
  − Вот и сейчас просто поверь мне. Поверь. Останься мы. Даже никого не тронув. Он бы нас задавил. Знаешь, как хорь куриц. Не для еды, не для забавы. А потому что подвернулись, под ногами у него путаемся!
  − О ком ты?
  − О нас!
  Щурый ничегошеньки не понял. Но промолчал. Не верить Джефу у него нет повода. А верить?
  ‒ Мешок свой забыл, ‒ напомнили Джефу, в нехитром расчете вернуться.
  ‒ Ну и забыл, ‒ отмахнулся напарник, до этого ни подержать, ни рассмотреть резную вещицу не позволив.
  Цвиркнул сверчок.... Ухнула птица... Чиркнуло крыло, распуская невидимый полог, сделать ночь светлей, а путь легче. Задышалось свободней...
  Людей риага Дуанна фургон настиг у деревеньки с потешным название Синебородье. Такое и спьяну не придумаешь, а вот придумали и гордились! От завернули, так завернули! Могём! Соседям нос утерли, на всю округу прославились. Раз услышали, долго не забудут.
  − Что за Синебородье? - изумилась Кензи, прочитав слова на указателе.
  Аннис своеобразно истолковала название и сгустив краски, поведала девушке о ужасном тане и его несчастных семи женах.
  − Вот и выходи после этого замуж, − совершенно не ужаснулась Кензи страшилки.
  − А может слушать надо, что говорят, − в общем то верно интерпретировала свой рассказ Аннис. Дескать, сказано не лезь, значит не лезь! Нет же, надо поперек мужней воли сделать, а потом изумляться, чего не так?
  И куда только бабья мудрость девается, как под венец сходят? В церкви, перед образами теряют? Или на законный хер сядут, счастье оседлают? Не скинуть кудесниц выездки, не сбросить всадниц богом данных, мучайся!
  Остановились на лужку. Чистенько, мерину травки вдоволь пощипать. На возмущение прибежавшего крестьянина, Аннис строго ответила.
  − Мне сир Дуанн велели. Хотите, жалуйтесь ему.
  Селянин попенял на убытки, возвел напраслину на маркитантку о своем скором разорении и голодании детей, но жаловаться не посмел. Пятерых, что на вороватого старосту управы искали, риаг Дуанн приказал сечь плетьми. Не любил наушников и трусов.
  − Сами бы повесили давно, − таков ответ риага поротым жалобщикам.
  Хан с лошадкой возился, обихаживал. Репешки с хвоста и гривы повычесал, копыта осмотрел. Аннис над огнем колдовала, ворчала.
  − Этак бы кто меня по заднице гладил, мякоть пощупывал, так я бы маковым цветом цвела и спать сговорчивой и доброй ранёшенько ложилась, ‒ и изобразила звезду. После, то ли с досады, то ли от переизбытка иных чувств, сплюнула в котел. Для кислости. Капустник затеяла.
  Безделья маркитантка не жаловала и такого счастья никому не позволяла, особенно когда сама при работе и суете.
  − Сходи-ка девонька в шинок, − Аннис подала Кензи вырученные в дороге деньги. - Купи хлеба, сыра, пинту вина и, если хватит, голубя.
  − Может свинины? В голубе одни кости.
  − Как разбогатеем, - пообещала Аннис. Ртов кашу есть прибавилось, а деньгами не особо разжились.
  Кензи долго и не отговаривалась. Фартинг карман жег. Девушка чуть ли не вприпрыжку отправилась исполнять поручение, не забыв накинуть на голову нарядный плат.
  − На-ка вот картошки почисть, − Аннис сунула освободившемуся Хану под ноги ведро. В ведре шесть приличных клубней и нож, хлипкий и источенный до предела.
  Сама Аннис помешала пустую воду ложкой, глянула в круговорот. Дунула три раза. От сглазу. Затем из мешочка щепоть душистой травки. По поверхности расползлось пыльное пятно. Пряно запахло.
  − Ну вот, закипит...., − она повернулась к Хану поторопить.
  Тот и не приступал к чистке.
  − Чего выжидаешь? Обед сам за брюхом не ходит, расстараться надо. Ручками-ножками.
  Слышал ли? Смотрел куда-то ей за спину. А потом поднялся и ушел, обеспокоенный чем-то.
  Аннис со вздохом подтянула ведро к себе.
  − От мужиков толку нигде нету. Пустая вещь в дому, − в сердцах оговаривала она сильный пол. - Только воевать и детей делать. Это они завсегда первые и просить не надо.
  Маркитантка долго еще перемывала косточки мужскому племени. От прародителя их непутевого до теперешнего никчемного поколения. По ее женскому мнению Всевышний зря утруждался создавая столь безответственную особь.
  − Нам бы приладил чего и так бы обошлись, − подытожила она краткую, но накаленную эмоциями речь.
  Выпроводить чужака на столование к риагу, хоть так крути хоть эдак, а лишний едок, ей было жалко. По-бабьи жалко. Сама по свету помыкалась и мыкается по сию пору. От делать нечего на дороге не окажешься. Причины на ней судьбу искать не из сладких. Не от добра люди по миру идут. От беды бегут, от лихолетья.
  − Да еще голым, − вспомнила она первую встречу.
  Видать здорово его Жизнь-Матушка приложила. И вспоминать прожитое не желает.
  Картошку почистила, ссыпала в воду. Прошлась, выглядывая, куда подевался Хан и, посматривая, не возвращается ли Кензи.
  − За смертью посылать, козу безрогую, - всерьез забеспокоилась Аннис. Ученица задерживалась. - Тут на хромой ноге три шага шагнуть! В соседнюю деревню подалась что ли?
  Женщина вбросила в котел трав, опустила вываренный до известковой белизны мосол. Мяса нет, так хоть бульон замутит, запаху мясного прибавит.
  − Ааааанниииисссс!!!!! - блажила Кензи, сигая через грядки чужого огорода. - Ааааанннннииииссс!!!!!
  − Ой, божечьки, ты мой, божечьки! - встревожилась маркитантка. - Ой, ты ж лихо проклятое, не спалось тебе, не сиделось смирно!
  За девушкой гнался воин. На кольчуге и наплечниках отблеск солнца. Ноги спьяну заплетались и только потому не поспевал за беглянкой.
  − Стой сука! Стой! - рычал в бешенстве Лё-Рю.
  − Аааннииисс! − исходила криком перепуганная в смерть Кензи. Вот она запнулась о здоровый кочан капусты, проехалась юзом, пачкая лицо и одежу...
  − А, сучара... − обрадовался воин и сам ухнул носом в морковную грядку, зацепив гороховый ус.
  Девушка быстро вскочила и бросилась бежать дальше. Нарядный плат слетел с головы - не обернулась поднять. Не до того!
  − Покалечу, тварь ебливая! Ноги переломаю! - грозил Лё-Рю, поднимаясь с земли не с первой попытки. Весс пребывал в бешенстве. На его щеке царапина, из порванной мочки на доспех накапала благородная кровь. − Я тебя патаскуха на куски порежу! На кускиииии!
  Со злости пнул кочан. Лохматая голова, распуская зеленые уши, нагнала девушку, ударила в спину, едва не сбив с ног.
  − Давай Рю! Давай! - орала вывалившая из шинка толпа собутыльников. Воители совместно угощались пивом и говяжьей свежиной, коротая время за пустым и бестолковым трепом.
  − Вали её! Вали, лярву!
  − Мы верим в непорочное зачатие! Рю, поднажми!
  Аннис запаниковала. Душа зашлась в страхе. Убьет ведь, убьет. А нет, за собой утянет. Хуже смерти девка муку примет.
  − Ох, дуреха! Ох, дуреха! - едва не плакала женщина, от бессилия придумать спасти ученицу.
  Беглянка достигла забора. Не стала терять время, искать лаз или калитку. Сиганула через преграду, зацепилась подолом, выдрала огромный клок. Сияя ляжкой понеслась дальше. До спасения, как ей казалось, оставалось совсем близко. Лё-Рю протаранил забор весом, запутался в плетях хмеля, упал. Поднялся, хватаясь за столбик, и упрямо продолжил погоню. Куда она сбежит!? Не сбежит!
  − Как вам не стыдно! Вы же благородный человек, - выкрикнула Аннис, подхватив девушку. Напрасный труд образумить весса. Остановить, дать время опамятовать. Наораться, намахаться кулаками.
  − Обеих задавлю! - беленился Лё-Рю, вконец потеряв разум.
  - Она еще ребенок, − заслонила маркитантка, ревом ревущую Кензи и отступала... отступала... отступала.
  Женщина заворожено следила за ногами весса, быстро отмерявших оставшееся расстояние. Двадцать шагов, пятнадцать, десять... так скоро... так скоро...
  Сбоку мелькнул Хан, шагнул из-за фургона. Таранный удар кулака, обмотанного наспех оторванным кожаным ремнем, остановил погоню. Звук − к трюхлявине каменюку приложили.
  Спина весса выгнулась, Лё-Рю ошалело полупал глазами и бухнулся на колени. Попытался говорить, богато выплюнул крови. Еще. Алая жидкость толчками била из полопавшихся сосудов. Завалился вперед, подергиваясь и хрипя.
  Не прошло и минуты фургон, Хана, Аннис и рыдающую с перепугу Кензи, окружили. В кольцо щетинился десяток мечей. Кто-то занялся вессом. Перевернули на спину, похлопали по щекам, пощипали кончик носа. Поздно возиться. Уж и глаза закатил и не дышал.
  − Встань на колени и заведи руки за голову! - проорал, негодуя Бугс. Он припоздал к месту событий. Грузен бегать.
  Хан не шелохнулся лишь смотрел... в пустоту. Свет гас и мир бледнел красками. Цвета линяли, обедняя синь небес, зелень луга, блеск стали. Оставались лишь оттенки серого. Тысячи оттенков серого.... Оттенки пепла. Оттенки прошлого. Оттенки настоящего. Оттенки будущего....
  − Я не буду повторять десять раз!..
  ...Риаг Дуанн, фрайх Веронн, Нелл Бусси и весс Йюхен возвращались в полном раздрае чувств. В Довер их не пустили. Фрайх подобный исход предполагал. Затея риага, зиждилась на пустых ожиданиях. Глупая трата времени, с той лишь разницей, в Инхорне вообще ничего не светило. Тут оказалось тоже.
  − Ангус мар-Тонг не окажет нам помощи. Он и Аерна поддержал из родственных обязательств. Причем весьма скромно поддержал. А ты ему кто? ‒ дипломатично предупреждал Веронн воспитанника.
  − Я риаг! - глупо упрямился Дуанн.
  − Проще было бы оставайся ты по прежнему братом атлинга. Сейчас и в город остерегутся впустить, - давил фрайх авторитетом на подопечного.
  Так и вышло впоследствии.
  − А указ короля? А бейлиф? А нунций? - азартно перечислял Йюхен. Он верил в силу бумаги с королевскими печатями. Ну-ну...
  − Мы в Кайона. Король далеко. Указ порвали и пустили на растопку...
  Рассказывать о традиции, не устраивающие ордонансы вывешивать в сортире, фрайх повременил.
  ‒ ...Бейлиф у эрла на прикорме, что гусь новогодний. А нунций... Что былина у обочины, что ваш нунций. Одинаковы танам.
  − Все-таки указ..., − не совсем из сказанного фрайхом согласен Бусси.
  − Указ власть тому дает, у кого она в ножнах днюет, в кошеле ночует. Бумага только факт констатирует. Для танов писулька и не более. Толку с нее..., − темяшил фрайх своим молодым спутникам. Напрасный труд. ‒ Будь у нас пару спарс или рот шесть боннахтов, лобызали бы в щеки. А так под зад двинут и успокоятся. Если только обиды какой не вспомнят на Гильфа, на нас отыграться.
  Фрайха не услышали. Прибывали в наивном воодушевлении свернуть горы. О перспективах свернуть шею, никто не думал.
  − Уверен, не посмеет мар-Тонг не принять, сира! - ни в какую не верил Йюхен.
  С этим понятно. Дуанн не верит и этот в ту же дудку дудит.
  − Увидите, посмеет, − не поддался Веронн смягчить свое предсказание.
  − Бог рассудит, − попробовал примерить спорщиков Бусси.
  Рассудил. Еще как! По вероннову слову. Бывший союзник в город их не впустил. Ворота захлопнули перед самым носом. Самолично разговаривать мар-Тонг тоже не стал, послал хольда* передать на словах. Матерый воин беззаботно вышел в калитку, предстать пред Дуанном не далее хорошего плевка.
  − То, что сражались на одной стороне против короля, ни к чему меня не обязывает. То, что ты назначен риагом, не дает тебе права распоряжаться или требовать в моих землях, − передали послание владетеля танства. И сплюнули под ноги лошади.
  Хольда Дуанн попытался зарубить. Не в гневе, не в порыве чувств. Осознано и хладнокровно. И не за нанесенное оскорбление. За неприятную правоту. Веронн не позволил, а то наделал бы дел, недоумок! Весь туат за такое оскорбление полыхнул бы пожаром. Коронованный папаша не спас бы.
  Если и были у Дуанна какие-то призрачные надежды на старые связи в Хюльке, то отказ мар-Тонга ясно дал понять, его ни здесь, ни тем более где-то еще в Кайона, не примут. Таны ничего ему не должны. Тридцать человек, собранные с миру по нитке, ничтожная сила уважительно и серьезно относиться. Ничтожная! Не изведут местные, прикончит Пустоглазый. Отсутствие до сего времени Керсо, чем не симптом. Братец открыл на него охоту, не брезгуя действовать из засад. Был паскудой, паскудой и остался.
  Торчали перед закрытыми воротами битый час, требуя личной встречи с таном. Удостоились пролета стрелы над головами, убираться по хорошему и скоро. Пришлось поворачивать восвояси. В спину раздавался свист и улюлюканье. Пращей швырнули конский кизяк. Дуанну выпачкали плащ. Он выкинул королевский пурпур в канаву.
  Веронн отмалчивался, наслаждаясь приятной погодой. Осень такой благодатью не часто балует. Бусси ругался на чем свет стоит. Йюхен бычился. Дуанн зрел злостью на Тонга, Хюльк, отца и всех остальных. Заявить свои права на власть не получилось. Имеет ли смысл объезжать туат, в надежде найти помощь или хотя бы крышу над головой, не мокнуть под непогодой. Обратиться к бейлифу с жалобой? Старая крыса сильно не расстарается помочь, а начнет длинную переписку со столицей уточняя и выясняя. Там со смеху покатятся над его риагством! И это после славы героя Лугоша и Доуда. Мар-Тонг наглядно продемонстрировал общее настроение знати в туате. Риаг им без надобности. Хватит одного Амаля-старого на шее. Так и скажут, не постесняются. И добровольно принять не согласятся. Единственный способ − сила! Лансеры, боннахты, спарсы. Откуда взять? Вернее, где изыскать средства, нанять воинство? К кому обратиться не за советом, советы без надобности, за деньгами! Нет таковых....
  − Нам нужен замок. Любой. Тот, который сумеем прибрать к рукам, − изрек Веронн, налюбовавшись солнцем и лугами.
  − Если только подарят! - ворчит Бусси. - Нас всего тридцать! Какой замок?!
  − Я же говорю, любой, с которым справимся.
  − Тогда нам на запад. Полно развалин, − огрызается фрайху Дуанн, дошедший до белого каления. В таком настроении обложит и собственного родителя. Получил бы от него в рожу за хамство и непочтительность, но не угомонился.
  − Мозгами пошевелите! - прикрикнул на молодежь недовольный Веронн. - Нету мозгов? Тогда шевелите сраками, пока за нас не взялись. В Хюльке бродяг вешают не спрашивая дозволения бейлифа и не дожидаясь суда!
  Окрик отвлек Дуанна, от упоения собственными невзгодами. Не мог старый вояка просто так брякнуть о замке.
  − Добровольно нам не сдадут.
  − Ишь чего захотел! Добровольно ему! - негодовал Веронн на бестолковость, беспардонно показывая вверх кукиш. Небесам? Хорошо если им.
  − Тогда предложи! ‒ порыкивал Дуанн. Взяли манеру умничать.
  − Надо изыскать способ заполучить любой замок любым способом, − гнул свое Веронн. Ну, молодые пошли! Все им на блюдечке подай-принеси! Не подали? Глазенками луп-луп, до слез обижаются. Губешками трясут.
  − Придется штурмовать, − додумался Йюхен. ,,Додумкаˮ еще безумней дурной идейки фрайха. Тот хоть на штурме не настаивал.
  − Мало желательно, − не забраковал Веронн предложение спутника.
  − Как ты это себе представляешь? − пыхтит Дуанн. Легко давать трудновыполнимые и недостижимые советы. Никто ведь не попользуется, убедиться ‒ не работает.
  − В тридцать мечей? Тупость конечно, − признался Веронн. Фрайху пришлось ровней держать спину под перекрестием взглядов спутников. Аж взопрел, так припекали. ‒ Но иногда срабатывает. Иногда, а не всякий раз!
  − Тогда что? Купить? - не очень уверен Йюхем.
  − Это еще менее реально, чем захватить, - не верит в куплю Дуанн. В штурм он еще готов поверить. Три десятка собраны, а вот денег почти нет. Не почти, а совсем. Путного вина приобрести не на что. Не с деревенской же бражки говорить о высоком.
  − Найти человека который нас временно укроет. А там по обстоятельствам, − не стесняясь предложил Бусси иной подход к решению проблемы.
  − После того как Тонг дал нам от ворот поворот? Такого дурака не сыскать ни днем с огнем, ни ночью в подполе, − зарубил постыдную идею фрайх. - Ни один септ не пойдет против воли старших танов. А мар-Тонг её озвучил и продемонстрировал нам.
  − Так какого праха ты твердишь о каком-то там замке? - закипела в Дуанне дурь. Глазами сверкнул, желваками заходил, поводья дернул.
  "Вылитый папаша. Только ума меньше в четверть... В половину," ‒ весьма низко оценена фрайхом интеллектуальная одаренность юнца.
  − Я твержу? Я констатирую необходимость, поднять, ‒ Веронн показал на указательном пальце две фаланги. Символический детский писюн. Мол, вот такой и толку столько же. ‒ Наш карликовый авторитет. Ко всему, замок послужит прибежищем на все время или переждать сезон, не болтаться по дорогам в зиму, - толкует фрайх. - Есть тут орешек, что по нашим зубам? - гоготнул старый плут. Во рту, слева внизу, пустые десны. Не конфетами проедены.
  − Кеш, - делает выбор Дуанн, но в голосе полная безнадега. Как у приговоренного к плахе. Топор уже падает вниз, спастись чуда не представится.
  − Кеш? Пускай будет Кеш, − согласен Веронн.
  У Дуанна неприятное чувство, назови он Крамб, столицу Хюлька, или Кэффу, наставник согласится. Только кому на стены лезть? Три десятка разношерстных бродяг.
  "Хуже," ‒ понизил Дуанн статус собственно войска.
  − Или мы едем к твоему братцу на поклон, − продолжил мысль Веронн. - Кто-то же должен нас приютить, раз твой папаша заказал нам возвращение.
  − К Пустоглазому? - не верит услышанному Дуанн.
  У них сложные отношения. Он не только с Киффом, со всей родней не в ладах. Их можно описать плохо, очень плохо, никуда не годится и полных крах. Это про Медани. С Пустоглазым чуть лучше.
  "Это ворон ворону глаз не выклюет, а брат брату запросто," ‒ предвидел младший Амаль результат такой братской встречи.
  − На выбор. Можно и к Экруту. Или под подол к Гулящей. Не в первой, − подначил Веронн Дуанна. Обычная практика северян. Не можешь ответить достойно, будь готов терпеть измывательства.
  Йюхен глянул на старого фрайха - спятил? Предлагаешь такое? Но фрайх есть фрайх, ему и король рот не заткнет. И Орден и все остальные.
  Лошади поднялись на взгорок у Синебородья.
  − Свара какая? - навострился Дуанн видом сборища.
  Всадники пришпорили коней успеть к пику событий.
  ...- Тем хуже для тебя! - взбешен Бугс непокорностью убийцы.
  − Что происходит? - гаркнул Веронн, пресекая начало любых столкновений.
  Ему, а не риагу, коротко доложили суть инцидента.
  − Эта подзаборная тварь убил Лё-Рю, ‒ указали на Хана.
  − Убил? Чем? Не вижу оружия, − взялся Веронн за разбирательство смерти весса. Говно человек, но мечом владел и конченым трусом не был. А теперь червям пожива, попам прибыток.
  ˮГлянуть бы как он его свалил,ˮ − пожалел фрайх о своем отсутствии при столь интересном поединке. И был ли он? ‒ "И чем?" ‒ оружия злодеяния не наблюдалось.
  Бугс замялся, стеснясь чужой беспомощности, проиграть быдлу.
  − Оружия не было, но преступление очевидно. Кхан убил Лё-Рю и должен понести суровое наказание.
  − Простолюдин. Без оружия. Убил мечника. Весса, - медленно произнес Веронн, смакуя факт. Он не ошибся. Херов северянин, тот еще ухарь! - Я правильно понял?
  − Эта сучка...
  − Мне не важна предыстория, − гырчит фрайх, нависая над пешими грозовой тучей.
  − У него не было орудия, − признает Бугс. - Но весс Лё-Рю мертв и это требует...
  − Повторяешься. Заело? Сходи в шинок, промочи глотку, − пресекает всякие словоизлияния Веронн.
  Фрайх с высоты лошади осмотрел столпившихся примолкших людей. Его сейчас занимал исключительно Хан.
  ˮУблюдок!ˮ - восхитился Веронн выдержкой виновника толковища. - ˮХоть бы изобразил раскаяние или сожаление...Слезу пустил, разжалобить.ˮ
  Взгляд фрайха перебежал на неподвижное тело Лё-Рю. Грудь вдавлена, морда в крови. Веронну сразу вспомнились оскорбительная фраза о шуте. Яркое подтверждение, язык мой - враг мой!
  ˮКак же ты его уделал?ˮ − спрашивал себя Веронн верно угадать. Глаза наткнулись на обмотанную кожаным ремнем руку Хана. Сдержал облегченный вздох. Хорошо никто не знает обычаи Севера. Убить безоружной дланью, нанести оскорбление всему роду. Кровная вражда на десять поколений!
  "За баб вступился,ˮ − понятно фрайху и без рассказов очевидцев. Для северянина не уступить свою женщину или потянуться к чужой, уважительный мотив для драки. А уж летальность вроде сахара к чаю, обязательна.
  Дольше размышлять фрайху не позволил решивший заговорить Дуанн.
  − Думаю, тут не о чем рядиться...
  − Думаю, да, − перебил риага Веронн. Кхан ему нужен живым. Дуанну тоже. Только младший Амаль об этом еще не догадывается и собирается потрафить своим прихлебаям, северянина прикончить. − Покойный Лё-Рю полез под чужую юбку, посягнув на чужое добро?..
  − Девушка дала повод! ‒ перебили речь Веронна.
  Перебил и Веронн.
  − Но не дала вессу. Судя по итогам спора, кому давать, а кому нет, правильно сделала.
  По судилищу прокатились смешки. Люди остывали, дезориентированные легким словом и веселым настроем фрайха.
  Веронн поднял руку, призывая внимать ему.
  − Проступок Кхана карается смертью по всем законам Асгейрра и Кайонаодха. Простолюдин не может поднять руку на благородного. Никаких оправдательных причин его действиям, не существует в природе! Но... так сложилось мы на враждебной территории. Жизни каждого из нас предназначены служению риагу Дуанну и потому..., − дальше обращался только к Хану. - С тебя Откуп Кровью! Откажешься принять волю риага Дуанна, или примешь, но не исполнишь должно, или не исполнишь вовсе, или решишь сбежать, тебя ждет смерть! Твои сообщницы, выступят гарантом отсроченного правосудия над тобой, − пафос слов резко спал. − Такого количества мужиков, сколько придется на каждую из твоих баб, не выдержит два борделя шлюх. А потом, сдеру с них живых кожу и залью в их чрева кипящего масла....
  
  
  8. Туат Рагам. Раагам, столица.
  
  Встреча Медани и Совета туата состоялась в старой ратуше, в посольской палате, по такому торжественному случаю нарядно прибранной. У рийа возникли подозрения, в помещение стаскали всю утварь и мебель, наличествующую в здании. Большой стол уставлен светильниками ушедших эпох от Сотворения Мира. Стол поменьше задвинут в угол и сервирован закусками. Ничего такого, от чего текут слюни и урчат кишки. Жаркое, заливное. Пожалуй, лишь индейка в грибном рагу выглядела аппетитно. Но грибы.... повар мог и напутать с их съедобностью. Вдоль стен несколько поставцев с полной дребеденью. Захваченное далекими предками нынешних танов древковое тяжелое оружие. Огромные тарели, подавать целиком вепря, диких бычков и выкладывать гур из голов поверженных недругов. Морские раковины якобы привезенные из дальних походов, но скорее всего приобретенные в Шендаме, в лавке диковин, за шесть пенсов штука. Ряд вещиц непонятного происхождения и предназначения, но из золота, что искупало их функциональную и эстетическую никчемность. А вот знаменитая Танская Братина из коей пивали на равных с королями, конунгами и ярлами, из совсем плохонького серебра. Ну, дак, откуда у нищих оно возьмется на приличную посуду?
  У колонны специально организовано место нотария. Кипы бумаг и такое количество перьев, словно общипали полтора десятка гусей. Множество лавок, мешаться под ногами. Стулья трех видов и размеров, количеством под двадцать. На восемь-то человек? Палата не велика и щедрость принимающей стороны явлена неслыханная - весело, потрескивая сырыми дровами, горел камин. За переносным ограждением, на возвышении, Святое Житие, скромный труд переписчиков из скриптория Геншанского монастыря. Стоит солидно, выглядит убого.
  Медани потешила фривольная мысль. Подменить святую книгу, брошюркой со стишками Аретино, для наглядности иллюстрированной Джулио Романо. Брошюрка, не смотря на тощенький размер, произвела в столице фурор. Не случиться ли здесь тоже самое? Не станут ли клятвы более нерушимы и крепки? Не пристраститься ли народ к чтению гривуазных рифм и разглядыванию похабных картинок.
  Что рийа порадовало, никто Совет не проигнорировал. Было ли это обычное любопытство, поглядеть на бабу определенную во власть, данью уважения к высокой королевской воле или стечение обстоятельств, Медани предстояло выяснить самой. А вот чего не выяснить Совету, в честной игре слепого жребия, за небольшую сумму, каких-то жалких триста грот, свиток с картой Рагама, адресно оказался у нее. В туате у Медани имелись кое-какие связи и знакомства и еще больше перспективы на добрые связи и знакомства. Глупо от подобного отказываться или удачно не использовать. Кроме прочего под боком Шендам. Она точно знала, не так давно, две недели назад, Королевский Совет заседал, долго и безрезультатно, изыскивая способ получать с морского порта дополнительные налоги. Шендам находился на территории туата, но не подчинялся ему. Вольный город по всем раскладам прибывал вольным от всех! и короля в том числе. Необременительный взнос, налогом сумму не назовешь, установленный двести лет назад, смехотворен. Венценосный дурень, прапрадед Медани, щедро назначил пять тысяч грот, не предусмотрев скорого роста торговли и развития, заложенного им на побережье города.
  Краткое знакомство прошло без заминки. Бейлиф Айдж Рюок представил рийа Медани танам, мормер Беар перечислил состав Совета. Собравшиеся вели себя сдержано, вежливо и немного отчужденно. Обычное поведение людей готовых вас выслушать, но не склонных вам помогать. Ни в чем, ничем и никогда.
  Подобное отношение Медани не обескуражило. Ей было даже занятно, как она управится с гонористыми танами. Но то что управиться вне сомнений. Талант находить общий язык с самыми разными людьми достался ей от бабки по отцу.
  Официальная часть завершилась довольно быстро. Мессир Рюок повторно огласил указ Гильфа Второго, ri bunaid cach cinn, известный присутствующим и изученный до последней буквы.
  Медани была мила, обаятельна, хороша и ничего не требовала. Глупо ,,с порогаˮ клянчить у подданных денег на войну, рассыпаться в заверениях блюсти закон и разглагольствовать о стремлении к всеобщему благоденствию. Денег на войну она с них однозначно получит, соблюдать законность и традиции собиралась лишь в той мере, которая отвечала её личным интересам, а всеобщее благоденствие в принципе невозможно. Потому лучше сосредоточиться на собственном процветании. По умолчанию, конечно же. Все что Медани себе позволила в кратенькой речи, вскользь упомянуть торжество справедливости. Ничего более подходящего в тот момент на ум не приходило. Слушатели выглядели слишком серьезными, чтобы о чем-то серьезном пытаться говорить и затевать.
  Таны не скрывали разочарования. Они ожидали от Гулящей Мед заискиваний, просьб, жеманных заигрываний, намеков на очень личную благодарность за их личную поддержку. Честно признаться, готовились к обещаниям лизать, сосать и подставлять. Обломились. К досаде и непониманию. Словом, рийа Медани произвела двоякое, но благопристойное впечатление. Старые олухи едва ли заподозрили, она буквально превзошла сама себя в разных любезностях. У Энарда мар-Беара, здоровяка с обветренным до цвета меди лицом, поинтересовалась здоровьем жены и поздравила с рождением дочери. Мормер, выглядевший столпом вселенской незыблемости, расчувствовался и пригласил с визитом. С Меткэфом мар-Вагном, любителем и заводчиком собак, посоветовалась о приобретении комнатной живности.
  − По меньше блох, потише лай и никакой вони, − выразила рийа пожелания к живой забаве.
  Тан разразился целой лекцией о грейхаундах, алантах, мастиффах, лэймерах и т.д. Медани ровным счетом ничего не поняла, но поблагодарила. Переступив черту дозволенного, дружески подержала лектора за ручку. Властитель должен поставлять пищу для сплетен, иначе сплетники изыщут её сами. К тому же, Вагн нравился ей более остальных. В его взгляде наличествовал задор хорошего кобеля. Было бы обидно не закапай у нее на тана.
  Гленн мар-Бирд, владетель Оливери, просветил насчет лучших мест охоты на лисиц. Ведьмина Падь, Паутинный Дол, Златый Бор. Названия звучали строками ненаписанной поэмы, которую непременно напишут, раз в туате завелась такая дриада. На изречение завелась, Медани не обиделась, похвалила поэта и сделал зарубку. Вся её память из таких рез и черточек. Не забыть!
  Моннет мар-Викс обсказал ситуацию на границах - у них трения со Швальбом, в торговле - затык с Шендамом, в дипломатии отсутствие желанного мира с Лафией. Раздор с соседом за Спорную Марку не прекращался с незапамятных времен и предпосылок завершению склоки не видно. Медани поболтала с каждым, никого не обделяя вниманием, и завершила встречу сердечным пожеланием видеться чаще и не только на подобных встречах.
  Благородные таны раскланялись и, теряясь в догадках, разошлись. Они, съевшие зубы в войне и политике, склонялись считать, денег рийа так или иначе попросит. Войско - точно! Первая просьба мало выполнима, если выполнима вообще − денег, конечно же, нет и взять неоткуда. А войско? Щитовую Службу придется нести. Другое дело, что столичная блядешка (ох, уж эти слухи!) предпримет с собранным воинством. Проведет смотр? По закону туата Рагам, риаг, в данном случае рийа, неволен объявлять войну кому вздумается. Воевать же частным порядком, кому? бабе! смешно! Спокойней остальных чувствовал себя Ренн мар-Шайо. Спорная Марка бремя налогов и Щитовой Службы не несла. Танство перманентно находилось в состоянии войны с Лафией, Хюльком и Бахайей, с церковниками, и как острили злопыхатели - со всеми остальными, кроме Господа и Орденом Святого Храмна.
  − Вы их определенно покорили, мистресс, − польстил Медани бейлиф, впавший в благодушие.
  Айдж Рюок, чахлого вида мужчина, напоминал ей засохший цветок. Герань или что-то в этом роде. Весь растопыренный, тонкий и ломкий.
  − Вы так думаете? - восторженной наивной дурочкой захлопала ресницами Медани.
  − Вне всяких сомнений! − доволен бейлиф, от чего выглядел еще болезненней. Почти ожившим покойником.
  − Я бы предпочла чтобы меня боялись, − красиво оперлась она на спинку трончика. Место восседания пророчески шатнулось. Власть рийа зыбка. Утлому судну не долго плыть по волнам жизненных бурь.
  − Бояться? Вас? Скажите тоже! - чуть не заржал Рюок. И непременно бы заржал, не будь он человеком не столько сдержанным и воспитанным, сколько осторожным. Чутье подсказывало ему - не нарывайся!
  Веселым, бейлиф глянулся больше. Насколько это вообще возможно при его болезненности. Походил на живого, а не на раздавленный лист из лекарского гербария.
  После Совета Медани выразила желание проехаться по Раагаму. Ее с готовностью сопроводили, осмотреть достопримечательности и красоты города и окрестностей.
  Развалины Старого Раагама (правильней Раагаама, а исторически верно Рааʼг-амаа!) удручающее зрелище. В обмелевшем рву полно лягушек, в руинах шастают бродячие и одичавшие псы. Везде бурьян, бурьян и бурьян. Три века назад город буквально стерли с лица земли. Пришлось отстраиваться на новом месте.
  После развалин, затяжной и унылый спуск в низину. В окружении ив и валунов Водопад Влюбленных. Жиденький ручеек шлепался с ярда на плоский камень. Облако брызг и аура радуги в пейзаж ничего не добавляли.
  − В давешние времена здесь назначали свидания, − пояснил бейлиф очевидное. Шаблонность людского ума и фантазии. Ничего не попишешь. - Вода в нем круглый год теплая.
  Кажется, она помочила пальчик. Кажется, произнесла вслух: ˮПодмываться удобноˮ. Кажется, даже смутилась. Кажется, её не расслышали.
  Далее обзорный крюк с охватом нескольких окрестных деревень и хуторов. Местного пива ей не предложили. Все-таки женщина. На казни двух воров присутствовать настояли. Все-таки рийа. До отвала угостили сыром с голубой плесенью и согрели горячим глеггом. Все-таки высокая гостья.
  Еще одно из красот − Оленья Горка.
  − Здесь до сих пор они (очевидно олени?) встречаются! − восторгался бейлиф и тыкал рукой в какие-то дикие заросли дальше по склону.
  Горка невысока, вытоптана, удобрена овечьим дерьмом и испятнана кострищами.
  − Не сомневаюсь, − согласилась Медани, посматривая на сопровождающих её мужчин. Встречаются. Сплошь и рядом.
   "Целыми стадами," ‒ высчитала рийа. Ни один из сопровождающих не сделал ей сколь нибудь достойный комплемент. Дикари!
  Приятно поразила долина Ветряков. Около десятка ветряных мельниц медленно, скрипя и рокоча, вращали свои огромные крылья.
  ,,Эдилия!ˮ − затаила дыхание Медани, представляя как ветряки горят, размахивая огненными лопастями, разбрасывая фейерверк углей и дождь из чадящих головешек.
   Потом еще тройка мест, куда её затащили и куда она сама ни за что не отправилась. Ни капельки не романтично, но неисправимо провинциально. И красоты, и люди в жюнелях, хубонах и катеронах, давно выброшенных в столице на свалку.
  ˮДостопримечательность забытой богом дыры − сама дыра и есть!ˮ − таков неутешительный итог поездки.
  Фогт* Рагама, мэтр Нокс, проявив недюжинные организаторские способности, подмазав кого нужно и договорившись с кем следовало, настоял на встречи рийа с городским купечеством и знатью. Такой предприимчивый человек мог пригодиться в будущем и Медани не отказала в просьбе.
  Для торжественного случая откупили большой зал Торговой Гильдии.... у самой Торговой Гильдии, ибо встречу организовывали от имени.... Торговой Гильдии. Не пожалели свечей, тепла и музыки. В зале блистали представители крупных купеческих домов: Кормики, Зейды, Шпеи. Не отставала и местная знать, белая кость Раагама: Конроды, Вюрены, Гроу. Явились, в основном, семейно. Мужья и жены, дочери и сыновья, племянники и племянницы, дядья и тетушки, добрые знакомцы и нужные знакомые. Для первого раза, пожалуй, слишком много народу. Медани светилась улыбкой, благосклонно выслушивала представления, делала дружеские замечания.
  − Мистресс Лайз, вам больше подойдет бирюза, чем топазы, − душевно щебетала добрейшая рийа.
  Лайз умилилась словам заботы, а святые на небесах онемели в ужасе! В мыслях Медани пожелал видеть на жене тана Конрода конскую сбрую и седло. Мистресс широка в кости, по мужски крепка и очевидно колченога. И волосата. От манды до коленок.
  − Мессир Гроу, вас трудно с кем-либо спутать!
  Мужчина возвышался над присутствующими на полголовы и поражал богатырской былинной мощью.
  ˮКак же ты топчешь свою дохлую курицу?ˮ - стрельнула Медани в сторону мистресс Гроу, миниатюрной крохотули без всяких женских форм и дурным вкусом в нарядах.
  − Мэтр Зейд, вы приятный собеседник, ‒ порхала рийа вокруг статного старика.
  Собеседник заикался, глотал слоги, и понятен только людям, знавшим его с раннего детства. Когда же мэтр Зейд употреблял спиртное, то и знакомые оказывались бессильны в усвоении изрекаемой загадочной тарабарщины.
  Общаясь с семейством Вюрен, Медани позволила себе подержаться за округлый животик мистресс. Пришла в полное умиление и восторг, ощутив толкание растущего плода. Сделала для себя выводы, беременность дурно сказывается на женской внешности и что она с большим удовольствием подержалась бы за самого мессира Вюрена или хотя бы за ту часть, что осчастливила семейство прибавлением.
  Не обошлось без приятных неожиданностей.
  − Мистресс, я право не знаю, радоваться мне или плакать! - произнес Ридж Блас, торговец в Раагаме не из первых, но проныра отменный.
  Купец выделялся из окружения отсутствием золотого шитья на одеждах, висюлек из серебра и минимализмом в обладании камней. Имелся всего один. Правда камешек сей ‒ красный алмаз, обладал баснословной стоимостью и большой редкостью. Остальное все по канонам не скопидомства, но бережливости.
  − Если не будешь жадничать, − выдвинула не менее шуточные условия Медани.
  − Я само бескорыстие...., − заверил Блас, готовый к сотрудничеству.
  − Тогда мне нужен кто-нибудь из Стальных колец*.
  − Вы втянете Раагам в войну, - хищно улыбнулся Блас. На поставках во время мятежа он поднялся втрое! Согласно выплаченному налогу. А на самом деле? Ответ сокрыт в трех бочонках с серебром, закопанных в подвале его купеческого дома. Ну и в памятной книжице мистресс Медани. На кодовой странице с руной райдо.
  − Хотелось бы, но Совет еще не определился с этим.
  − А разве Совет еще не знает, чего именно хочет? ‒ игриво негодовал Блас, держаться тона разговора. И не дружественный и не деловой. Комплиментарный.
  − Узнает, но позже, ‒ заверили торговца и не верить услышанному от рийа нет оснований.
  − Мистресс, я полностью к вашим услугам, − таял Блас. В отличие от Совета туата Рагам, он уже ясно представлял, чего и главное сколько хотел. Аппетит приходит во время еды. Торгаш уже мечтал попасть за стол, делить тушку. Не в конце ряда, но ближе к руке кормящей.
  − Откуда такая покладистость?
  − Я помню ваши слова.
  − Какие? ‒ очаровательна мистресс Забывчивость.
  − Кто имеет деньги, имеет всех!
  − Неужели я столь мудра? ‒ сомневалась Медани, но не сомневался Блас.
  − И еще добавляли. Многократно!
  − Теперь припоминаю. Говорила.
  Прием шел. Свечи горели и гасли. От жары становилось душно и кисло пахло мужским (конским) потом. Музыканты чаще фальшивили в самых простых пассажах, повторялись и комкали концовки.
  Если не хотите безвозвратно разочароваться, не дожидайтесь истечения времени встреч, разговоров и свиданий. Недосказанность много приятней, чем точка в окончании. Ибо недосказанность предполагает новые встречи и свидания, а точка означает завершенность события. Порой безвозвратно.
  Первый час Медани перенесла отлично. Второй непринужденно удерживала улыбку на лице. Третий боролась с искушением потихоньку удрать. На четвертый её не хватило. В завершении Медани подарили ,,чудесное ожерельеˮ стоимостью вполовину ею обутых для такого случая туфель и кошель с сотней грот на женские капризы. Жизнерадостные толстосумы изволили пошутить. Медани подмывало брякнуть, что урильник под её кроватью, стоит в два раза дороже. Но она оставалась столь же любезна и обворожительна, как и на встрече с танами.
  После всех дневных и вечерних хлопот и забот, Медани уединилась в спальне, и похвалила себя, за отменную выдержку и старание. Эти надутые индюки из Совета думали она с порога начнет клянчить у них денег? Конечно, начнет, но пока терпит. Ибо денег у нее - полно! Голову прежнего камерария оценили в сумму достаточную содержать приличную роту боннахтов в течение всего года. Крах финансового колосса еще будет отмечен историками, описан романистами и приукрашен словесами поэтов. Действительность упростят, но расцветят пустыми подробностями и позолотят догадками. Медани с удовольствием вспомнила долгую и нудную оппозицию Тунару Амюсу. Поисками случая насолить, дикими россказнями, слезными просьбами к отцу сместить камерария с поста.
  Амюс проявлял выдержку, отец пробовал унять дурищу. В Пфальце радовались и наслаждались беспричинной склокой. В один прекрасный момент, судьба, не без помощи самой Медани, столкнула её и Амюса на полутемной галерее во дворце. На ней тогда было обворожительное соркани темно-фиолетовых оттенков, подчеркнуть бледность лица и яркость взгляда.
  − Мистресс, я огорчен тем, как вы ко мне относитесь. Возможно, знай я истинную причину..., − придворный старой закалки, Амюс предпочитал договориться и умел это делать.
  − Причину... причину..., − шипела Медани и вдруг... О! это женское вдруг! Оно неотразимо действует на мужчин. - Вы... Вы... Вы... меня совсем не замечаете, − и вздох способный всколыхнуть вселенную! − и не любите...
  Несколько прямолинейное заявление многодетному отцу и счастливому мужу. Но война есть война! Все средства хороши и оправданы! Вопрос эффективности первостепенен. Моральная сторона оставлена потомкам и попам. Первые забудут, вторые простят. Она безутешно рыдала у него на груди, колотила кулачками и плела что-то маловразумительное о своих разбитых чувствах и неразделенном сердце. Вполне возможно о неразделенных чувствах и разбитом сердце, но кто обратит внимание на такие мелочи.
  Конечно, Амос не очень поверил ей. Иначе бы не занимал столь ответственный пост. Легковерные простаки не назначаются камерариями и уж тем более не держаться в высоком кресле три десятка лет. Еще месяц после встречи, Медани краснела и бледнела, столкнувшись с ним. Словно малахольная дура опускала зареванные глаза. Сбивалась в речах, если в тот момент говорила. Теряла ритм, если танцевала. Оступалась, если шла. Обессилено падала в первое ближайшее сиденье, если находилась рядом с ним. Она напоминала порченую девственницу, последствия падения которой лицезрели все! Медани непременно присутствовала на всех приемах и мероприятиях, где бы Амюс не появлялся (даже на заседание Собрания Короны!) и тут же покидала мероприятие вслед его уходу. Когда канцлер серьезно простыл, не смущаясь мистресс Агнесс Амюс, прилетел к нему с Дойроном, королевским лекарем.
  Про них стали шушукаться. Сперва немного и насмешливо, потом благожелательно и сочувственно, очень скоро ехидно и зло. Прежние любовники Медани делали ставки сколь долго Амюс будет ходить мимо наживки и блюсти супружескую верность. Другие бились об заклад, на какой срок камерария допустят к раздвинутым ногам и во что это ему обойдется? Еще не состоявшаяся связь обрастала правдивыми и достоверными подробностями. Появились свидетели и очевидцы. Начатое Медани, довели до логического конца другие, охочие перемывать чужие косточки. Амюс настоял на свидании. Подслушай их сочинитель романтических пьесок, целиком бы вставил разговор в одну из сцен спектакля. Финальную.
  − Мистресс, наши отношения служат темой нежелательных пересудов....
  − Отношения? О чем вы, Тунор? - лепетала она. Простое ,,Тунорˮ слаще птичьего пения на зорьке. - Вы не замечаете меня, а заметив спешите спрятаться. Единственная встреча, когда мы стояли ближе чем на шаг, слишком скоротечна, считать её какими-либо отношениями. Их нет! Но если вы считаете, что она... как-то вас задела... то прошу у вас прощения. Я не должна была так поступать, − сбивчивая речь оборвалась в ожидании его слов.
  Не давать высказаться противоположной стороне, погубить дело. Общение ценно само по себе, а когда добиваешься чего-то, ценно вдвойне. Позволяйте собеседнику хоть иногда открывать рот, даже если уверены - прозвучит очевидная глупость или затертая банальность. Но банальности и глупости вас сблизит. Может и не приведут к полному взаимопониманию, обычно того и не требуется, но вы станете лучше осознавать, чего хотят услышать от вас и что вам, соответственно, следует говорить. Скорее добьетесь желаемого.
  − Вы сожалеете о том?
  Медани протянула ладонь и показала аграф. Тогда, в коридоре, она не сообразила оторвать украшение. Но позже купила у слуги Амюса. За ничтожный грот. За марку верный слуга обещал принести костюм камерария целиком, но она попросила аграф.
  − До сих пор не выбросила, − поникшим голоском произнесла Медани. − Возьмите, если считаете, что он к чему-то обязывает, - и горько (у Амюса заныло в груди... Наконец-то!) произнесла. - Окажись безделица вашим сердцем, я бы предпочла оставаться воровкой.
  Мужчины падки на лесть. Но открытая лесть не так хороша. А вот скрытая... дает ощущения тайной власти и могущества. Уровень бога или подобного ему!
  − Оставьте себе, − Амос сжал аграф в её руке.
  Пальцы Медани холодны (очень кстати! очень!). Он согрел их дыханием, слегка касаясь губами.
  − Пожалуйста не надо, − искренне (ха-ха-ха!) молила она.
  − Почему? Вам неприятно?
  − Я слишком слаба, − призналась Медани.
  Отказ лапать, действует на мужчин совершенно противоположным образом. Телесный контакт для них предпочтительней вербального. Руки Амюса не ведали преград. Пальцы познали её упругости и влажные щелки. Канцлер отбросил сомнения и крепко поцеловал её. Еще и еще. А потом пользовал похабно и многократно. В тот момент Медани была безоговорочно согласна с некоторыми запретами святых отцов церкви*. Все-таки в человеке избыточно скотского.
  Далее смута в Кайона. Поползли слухи о суммах взятых из казны в пользу мятежников. Граф-палатин не мог не отреагировать, капнул и нашел, просто не мог не найти! какие-то бумаги. Припомнилась связь канцлера с Медани, подозреваемой в пособничестве мятежнику Аерну. Дело умело раздули и Тунор Амюс, умница, стратег и политик, загремел в Брюхо, под следствие возглавляемым самим королем. Ему инкриминировали воровство и посягательство на честь члена королевской семьи. За воровство ему грозила конфискация имущества и ссылка, а вот за посягательство... ,,сосновая толстухаˮ и топор.
  Заказ успешно выполнен и заказчик щедро рассчитался с Медани. Так что денег у ней полно и без займа у Совета туата Рагам. Но тратить свои кровные высшая бессмыслица. Надо постараться заставить платить этих милых людей, от щедрот отваливших сто грот на женские капризы. Ах, наивные! Если бы они знали, сколько на самом деле стоят её капризы. Пусть не все, но один самый-самый...
  Медани покосилась на широченную кровать. Увы, сегодня никто не приглашен разделить столь неохватное, холодное и скучное ложе. Не отбирать же мессира Вюрена у его беременной женушки. Рийа скакнула и плюхнулась, сбивая льняные покрывала. Мудрость (знать бы чья?) приписывает подавать блюдо мести холодным. Но сто крат приятней готовить. Ни одного ингредиента нельзя положить больше или меньше. Иначе испортишь. А вкушая его сладость надо помнить горечь того дня, когда оно только задумывалось, а рецептура составлялась.
  Конечно, обойдется дорого! В финансовом плане. Но на что не пойдешь ради удовлетворения своих желаний. Тем более рийа уже представляла, как восполнит потерю. Орден Храмна очень удивится имени человека пожелавшего низвержения Тунора Амюса. И главное, человек тот и не подозревает, что она знает его. Можно считать это случайностью, но Медани называла это редкое... редчайшее явление везением.
  Везение это когда не ждешь ничего, а Небеса вспомнят о тебе в нужный момент и отсыпят за десятерых!
  
  
  9. Бринмор. Орден Святого Храмна.
  Зодчий цитадели собирался маниакально обороняться от всего белого света. Долго и успешно. Толстенные куртины Финиса* замкнуты башнями в октагон. К въездным воротам узкий подъем по отсыпной дамбе. Крутой, не всякая лошадь втянет воз. И не широкий, двоим не разъехаться. На въезде три ряда толстых герс, между ними нависающие над головой игольчатые подвесные плиты. При необходимости крепление освобождали, обрушить грозную тяжесть на голову врага. Внутри Финиса четырехугольник Уптона. Стены еще толще, башни массивнее. Кладка похожа на берег изрытый стрижами. Фенестры, амбразуры, бойницы, узкие окна. Для лучников, больших и малых скортионов, эвфитонов и полиоркетов*. Пространство простреливалось отовсюду. Попасть в Уптон можно через одну из башен. Герс нет, но в чреве её спрятан подъемный мост. Миновав его, окажешься во дворе, перед монолитом (столь плотно уложены большие камни) Хоарда. Три башни соединены вогнутыми стенами. Донжона как такового нет. В треугольник заключены дворик, артезианский колодец и сад, на малом солнечном пяточке вырастить нежные вишни.
  Солано давно в Бринмор не тянуло. Наверное с поры осознания, великий Орден по сути великий миф. Миф оберегаемый и с тщанием поддерживаемый. Приложи половину, много ‒ треть усилий, не на поддержание былого величия, а обретение нового, хватило бы с лихвой. Но Орден столь незыблем и вечен, что закостенел в своей вечности. Так омоньер думал. Считал позволительным подобным образом думать. К своему прискорбию, нисколько не ошибался. А хотелось ошибаться. С покорностью приклонил бы колени, покаялся в грехе Уныния и искупил его неслыханными свершениями, но... каяться не в чем, не за что и не перед кем. По молодости досадовал на удручающее открытие, потом злился, потом преисполнился всеобъемлющим презрением. Не к Ордену, нет! К людям, присвоившим плоды служения братьев, что подлый вор праздничную одежду.
  ˮИмя тому ‒ Гордыня!ˮ − припомнил Солано обвинения далака. О фра Мюрисе омоньер вспоминал ни как об учители, человеке и строгом законнике, а неком преодоленном препятствии. Угрызений совести или стыд не испытывал. Душа не скорбела, сердце не плакало, голова не болела. Никто не убивается по врагам и не благодарствует союзникам. Одни мешали, другие помогали.
  "Не перепутать бы кто," ‒ находит храмовник собственную отчужденность вполне нормальной. Отвлекаться на эмоции и самокопание нет смысла и пользы. Делаешь должное и идешь дальше. Предстояло еще как-то объясниться с приором и пробстом. И Капитулом.
  За пять кварталов омоньер свернул в Молочье, район утопающий весной в белом цвету яблонь.
  В ,,Хохолкеˮ подавали отменные отварные лытки, изумительную кровяную колбаску, пряно пахнущую дымом и бринморский портер. Откровенный обман. Братия не варила пива и не производила вин. Не жала хлебов и не выращивала живность. Орден Святого Храмна воевал. Ранее часто, потом реже, теперь никогда.
  Хозяин "Хохолка", шен Луц, лично знал Солано. Чем не повод хлебосольству? Тряся огромным брюхом − ей-ей целый баррик*, совершая пассы волосатыми ручищами, шинкарь засуетился. Для омоньера освободили стол у окна, смахнули крошки на пол, развезли пролитое пиво и даже старательно погоняли мух, рассевшихся на подоконнике.
  − Как всегда, мейстер? ‒ готовы услужить дорогому посетителю.
  − Да, конечно, − согласился храмовник. Нет повода изменить привычкам и пристрастиям.
  Луц тут же сообразил заказ, подал и отошел. Омоньер не терпел стояния над душой и навязанных, а тем более пустых разговоров, в качестве дополнительного блюда.
  Ел Солано дольше обычного. Луцу показалось, без всякого удовольствия и больше поглядывал за окно, чем в тарелку.
  Во дворе, по грязи и лужам, облезлый кошак отбивался от двух дворняг. Шипел, выгибался, ходил боком, отмахивался лапами, пятился к дереву. Дворняги не спешили подставлять морды под острые когти, а приноравливались подкараулить, цапнуть и придушить хвостатого бойца. Они даже не лаяли. Низко рычали и то поочередно, то совместно, наскакивали. Как и во всякой схватке, устроенной людьми или зверями, своя стратегия и тактика, неявные преимущества и невидимые изъяны. Долго коту не продержаться. Попытается спастись на дереве, сразу конец. Деревце чахлое, ветки тонюсенькие. Высоко на него не запрыгнуть, достанут. Выходит отступать некуда?
  Солано невольно спроецировал дворовую драку на себя. Он против приора Тейча и пробста Улля. Худо. За спиной у него и такого ,,деревцаˮ нет. А что есть? Король? Порученное дело? Невнятная история с утопленником в Брюхе? Много чего наберется. Кому это только покажется нужным и важным, не похерить, довести до финала.
  Затруднительно сказать насколько подглядывание в окно, медленное жевание или перекатывание горошин перца по тарелке, способствует размышлениям. Но очевидно как-то способствует, коли омоньер выпал из реальности на добрых полчаса. И размышления его не назовешь приятными. От наблюдательного Луца не ускользнуло, мейстер храмовник дважды посолил один и тот же кусок, трижды переносил солонку с места на место, всякий раз заглядывая в нее. Из своих наблюдений шинкарь тревожащие выводы. У омоньера в жизни наступила черная полоса. Дай бог не сказаться ей на платежеспособности. Остальное не столь катастрофично.
  С немилых сердцу и уму личностей приора и пробста, еще обрыднет говорить и встречаться с ними, Солано переключился на услышанное от далака в Чедвиге. Кто-то всерьез вознамерился помешать сделке Асгейрра и Ногра? После долгих месяцев упорной переписки, подношений и облизывания нужных людей, предварительных встреч и взаимных расшаркиваний, крах переговоров Гильф спишет на Орден. Редкие владыки (Амаль не из таковских) признают собственные просчеты, но отлично отыскивают виноватых на стороне. Строго спросить, крайним, однозначно, назначат его. Удобно, под рукой и значимо. Что это? Местная инициатива неизвестных недоброжелателей? Чьих конкретно? Короля? Ордена? Проделки империи, разрушить нежелательный союз? Чем он Ллогру грозит, тянуться Иешу Губастому столь далеко и наверняка за дорого?
  ˮИз двух крыс не сложить льва,ˮ − прокомментировал омоньер возможную военную коалицию против общего врага. - ˮТолько крыса скорей всего Асгейрр, а Ногр хомяк. Жирный, щекастый и жопастенький.ˮ
  Солано вспомнил про глиняную трубочку Эйкинса. Удержался не вытащить, рассмотреть еще раз. Поучительная наглядность искусности человеческих рук и хрупкости замыслов, изощренного в каверзах ума. Заказчику медикуса крупно не повезло, а вот ему удача улыбнулась.
  "Чудная улыбка," ‒ представил омоньер грядущий объем работы, разобраться с неожиданной вставшей перед ним проблемой. ‒ "Золотарю позавидуешь. Он говно черпает, а мне нырять!.."
  Ёнс и Этуро не из рядовых девиц и не простых семей, требовать объяснений. Их не дадут. Бесполезно соваться выспрашивать. Только нажить врагов и поделиться ими с Эйкинсом.
  "Мы люди скромные. Лучников никто на крыши садить не станет. Подошлют кого порасторопней," ‒ просматривалась омоньерам неприятная перспектива грубого ответа на его неуместные поползновения подозревать и расследовать.
  Затяжной не глоток ‒ вдох винного аромата. Не смаковать, но помочь сосредоточиться, разобраться с "ближним кругом" участников...
  "Не столь велик, говна помельче..," ‒ самоутешительно омоньеру, насколько возможно утешиться в его разбирательстве только предполагая фигуры "круга дальнего".
  Юный провинциал Мэйв Ланж. Беден. Не родовит. Не достаточно родовит, представлять фамилию. Вполне допустимо, намеренно дурит девке голову, достичь своих целей. Какие цели у таких юнцов, чье имущество составляет дедовский меч и отцовские сапоги? Найти и занять местечко потеплей. Встать под крепкую руку. Кого попало служить нынче не берут. Греть состоятельным старухам постель, то же хорошая протекция нужна.
  "Или хер в локоть," ‒ полезли из глубин души иглы собственного жизненного опыта. Вдетыми нитями за ними, строки разбитной школярской попевки.
  ‒ За что мне нравятся старухи,
  Скажу без всяческих прикрас.
  Беззубы пусть они и глухи,
  Но заебут до смерти вас!..
  Существовал иной вариант последней рифмы. "Но в ебле смыслят больше вас!" Справедливо. Мы же все за справедливость. С младых ногтей и до кончины...
  Омоньер передвинул солонку. Чем-то помешала. Или напомнила кого. Удобно двигать. Мэйва Ланжа? С чем прибыл, с тем и остался. Меч и сапоги... Ни достатка, ни положения... Рискнул связаться с Кэрэн? Вроде не дурак. Не конченный дурак. Логичней и убедительней, на хорошем поводке у заинтересованных сорвать союз с Ногром. Кто такие? Пустоглазый? Экрут? Непонятно...
  "Едем дальше...," ‒ не поторопил, но придержал себя омоньер, не заглядывать пока столь глубоко в омут королевского двора.
  Ланжа к лэйт подвела Шилла. Могла Ёнс хлопотать за родственника? Допустим могла. Обычное дело. Сплошь и рядом... Ей нетрудно. Как-никак внучка кубикулярия Хенша. Тени короля. Сильная позиция играть "за", но её почему-то не играют. Играть "против" должно быть очень жирно. Но и с этим тишина. Или затишье? По отцовской линии слабовата, но и тут не все просто. Седьмая вода на киселе королевскому панетарию Неллю. Человеку вне политики, насколько можно прибывать вне её, проживая и служа в Пфальце. С чего девчонке лезть в глаза за нищего Ланжа? Попросили... С какой просьбой еще обратились?
  Солано сдул с пальцев прилипшие крупинки соли. Безоглядно соваться в болото догадок не желательно и немного боязно. Куда забредешь и выберешься ли?
  "Дафна... Дафна... Дафна...," ‒ омоньер едва не выругался. Надо же, фамилию забыл! ‒ "Этуро...".
  С этой все серьезней. Заказала алеколу. Для кого? Непраздный вопрос, если предположить разговор пойдет не о Мэйве Ланже. О Кэрэн. Отнюдь не две стороны одной монеты. Могли попросить? Кто? Вторая отзывчивая душа, помочь в чьих-то хлопотах, закрепить родственничка Ёнс к лэйт Кэрэн. В замен, что обещали? Одной и второй.
  "Может хотели просто посмеяться над дураком?" ‒ выстрелила мысль. Как и все прочие имевшая право на существование. ‒ "Тогда бы пошли на рынок. Самое простое. Доступное. Там подобного зелья у каждой древней карги по мешку. Она отправилась (или направили) к медикусу. Сама или кто надоумил?"
  Следовало переговорить с Эйкинсом. Алеколу он готовил на конкретный заказ или зелье уже было им открыто, опробовано и рекомендовано? Кому успел похвалиться, обрести известность и лавры кудесника? Для кого старался? Не для Ордена точно. Пришла Дафна по рекомендации или же сорила гротами, купить с потрохами? Медикус за свои услуги брал очень дорого. Правда, и качество обеспечивал соответствующее цене.
  ‒ Так что там наша Дафна..., ‒ пробубнил омоньер себе под нос, не очень пока довольный своими несвязными умозаключениями.
  Отец Дафны ‒ Пако Этуро, королевский шенк и по совместительству верный собутыльник короля. За ним давняя дружба с Гильфом, слава воителя, сволочная и склочная родня всех рангов и уровней. Нищая, вечно недовольная, обнесенная, обделенная, обманутая. Не определившаяся кому обвинения в своих несчастьях и злосчастьях выкатить и получить недостачу. Кто-то из них задействовал девчонку? Или кто-то через них? Или кто-то мимо них припряг Дафну задействовать алеколу?
  "Начинает смахивать на дешевую пьеску, где герои бегают по сцене в ловле злодея. А что злодей? И кто злодей, его упорно не находить в двух шагах?" ‒ омоньер собрал пальцами просыпанную соль со стола. Эхо постороннего. Далак - бусины, Херцл - соль.
  Изящность задуманного указывало на авторство женщины или женщин. Опозорить, смешать с грязью и остаться в стороне, невинно хлопая ресницами. Ах, как же такое могло произойти?! Нет-нет не верю! Память будто сдавала игральные карты. Ингид... Лисбет... Медани... Элори.... Кэйтри Дло.... Хватит на всех колоды?
  "А что Daire (осеменяющие)?" ‒ не оставил Солано без внимания мужчин. Грешно обделить вниманием талантами не обделенных.
  Те поступили бы не столь изощрено. Отловили в темном углу или повторили выходку Дуанна с сестрицей. Свернуть шею оставили на крайний случай. Кто? Путь практически в бесконечность, поскольку не определено, окольцован ли назревающий скандал "ближним кругом" или корни ему в "круге дальнем". В первом, легком случае, все основные действующие лица маломальски известны, остается взять под плотный присмотр. Во-втором, все замечательно плохо... Что же замечательного? Верно направлять движение, нужен не просто толчок, а вектор приложения сил. А вектор задан из понимания складывающейся ситуации. Понимание взялось из анализа доступных и достоверных сведений. Здесь ближний и дальний круги отступают и на передовой оказывается совсем иная болячка. Оберегаемая информация о манускрипте, сделалась достоянием чужих ушей и языков. Гильф мог проболтаться спьяну собутыльникам или шлюхам. Вспомнить секретность назначение риагов. В яви, Кифф прибыл в Чедвиг отлично подготовленным. Не все чисто и с Рагамом для Медани. Могли порыться в бумагах короля. Амаль прибегал делать пометки, не забыть. Великий монарх угасал, уступая место дряхлому старику, чье величие не в мудрости, а в допущенных ошибках, потерять последнее. Отдельным коржом на столь примечательный слоеный пирог ложился Бринмор. Как не прискорбно, вероятность виновности Ордена в разглашении секрета посторонним, достаточно велика, а при некоторых условиях определяюща. Кто бы не затеял игру, он "спит" в чужих картах.
  "В наших... С какого края прикажите грызть лепешку?" ‒ толокся на месте омоньер, ощущая во рту мерзкий вкус прогорклого масла и древесины. Выработанная симптоматика на грядущие неприятности. Близкие и очень большие. Очень.
  Впору ассоциировать себя с гребцом в допотопной лоханке, по среди неспокойных волн. Грядет шторм, посудина вот-вот пойдет ко дну, у него одно весло и надо как-то выгребать к берегу, спастись. Или спасать. В любом случае не бездействовать.
  − У тебя найдется перо и бумага? - спросил Солано, отлипнув от раздумий. Одними размышлениями проблемы не решить и угрозу не снять.
  − Конечно, мейстер, − с услужливой готовностью откликнулся Луц.
  Брюхан пропал в какой-то каморке и скоро появился.
  − Обыкновенная, не монастырская, сгодится?
  − Сойдет-сойдет.
  Завис над чистым листом, сжимая белейшее перо с лоснящимся черным острым кончиком. Отрешился, позволить наитию самовольно водить рукой. Первый лист испорчен единственным словом "Кэрэн". Провидение ли нашептало, подсознание ли сыграло злую шутку и толкнуло под локоть, но он вывел имя верного выгодополучателя от провала брачного посольства. Вина на Мэйве. Соблазнитель на плахе. Ногр в отказе от договоренностей. Она не покидает Кэффу. Получается никакой интриги нет.
  "Или все гораздо хуже, но не понятно куда смотреть. На кого и за чем?" ‒ вел черную линию Солано, зачеркнуть надпись. Давил столь сильно, перо продрало бумагу.
  "А ведь она была с матерью.... Когда отравили Каана. Может потому Ингид не может внятно объяснить, чем занималась в тот день. Почему отсутствовала за роковым обедом... И вина тут вовсе не её...," ‒ рвал и жег свою писанину Солано, поглядывая по сторонам. Не прочитано ли через плечо? Не подслушаны ли его мысли?
  Дальше омоньер действовал с прежней уверенностью. Размашисто и скоро заполнил половину нового листа текстом. Острый глаз Луца осмелился подглядеть незнакомые ему буквы. Вроде на древнем? Не злоупотреблять любопытством, шинкарь дальновидно переключился изучать потолок. Чужие тайны укорачивают собственную и без того недлинную жизнь.
  Храмовник поставил подпись и сложил послание. Растопил воск. Ароматная желтая капля раздавлена личным оттиском, затруднить нарушение конфиденциальности переписки.
  − Отошли кого-нибудь в монастырь Великомученицы Маркетты. Письмо для послушницы Деринн.
  Не прошло и минуты, а шустрый посыльный, подхватив подмышки деревянные сабо, не потерять в грязи, несся по улице, собирая за собой хвост из местных шавок и дворняг.
  Храмовник пригубил пива. Принятых мер недостаточно и, он вновь взялся за перо. Второе послание ушло так же скоро, как и первое. Но в противоположную сторону.
  Солано вернув чернила и перо, спросил шинкаря.
  − Клебб вернулся?
  − Не объявлялся еще, ‒ огорчили омоньера отсутствием в городе необходимого ему человека.
  − Пусть сразу зайдет ко мне на Рыбий Нос. Или лучше отряди кого проследить. Он неделю будет отъедаться и отсыпаться, соизволить подать о себе знать. Срочно нужен.
  В помощи омоньеру не откажешь. Якшаться с антикварами* приличному человеку, верно рисковать репутацией. Торгуют недозволенным, неправедно добытым за тридевять земель в Заброшенных Городах. Богомерзкими книгами, неведомым оружием, редкими безделушками, много чем. Знакомство с такими запросто обернется лишний головной болью. Попы узнают, взъедятся. Или тот же Орден душу вымотает. У пропащих* интерес проявится. Другой посетитель в шинок пойдет. Хлопотный. А за ними сервиенты* бейлифа нагрянут, ловить-хватать. И не отбрешешься, выполнял просьбу мейстера омоньера.
  "Вот и крутись!" ‒ вздыхал шинкарь, тряся брюхом.
  Солано расплатился за еду, за посыльных и беспокойства с антикваром. Больший, чем Луц рассчитывал, приглушить тревоги и не вздыхать горько и жалобно.
  До цитадели омоньер прогулялся пешочком, ведя лошадь в поводу. Его узнавали. Кто-то раскланивался, кто-то воротил морду. Два прихвата*, потрошившие уличного кукольника, отвалили едва тень храмовника легла на перекресток Капуцинов и Овчаров. От Прясны удостоился эскорта Трии, местной симпатичной шлюхи.
  − Мейстер сегодня один? - пахнуло на Солано крепким перегаром вэн-жона и гвоздичной воды. Впечатление, смешали дорогое вино и дешевый парфюм.
  − Более, чем когда либо, − признался омоньер в собственных ощущениях.
  − Никто не поймет вас лучше меня, − новый выхлоп одуряющей смеси. - Черного неба одиночество, накрыло тебя с головой.... И что там тра-ля-ля... Стану я путеводной звездой...., − вдохновенно шептала Трия, прикрыв глаза.
  ˮКуда катимся?ˮ − подивился Солано декламации безграмотной шалавы.
  С богемой: труверами и вагантами, рисовальщиками и актерами, шлюхи предпочитали не сходиться. Не платят клейменые талантом. А от поэтических фантазий и высокого вдохновения или анус болит, или глотка, или триппер в качестве доказательства ‒ Вечная Любовь существует.
  − И сколько просишь за понимание?
  − Грубить не стану. Грот! - нагло заявила Трия. В отличии от прочих клиентов, омоньер женщин пальцем не трогал. С ним позволительно.
  − Да, ты не звезда, красотуля! Маяк!
  − А какая вам разница на куда залазить, − глубокомысленно заметила шлюха, останавливаясь у лавки булочника. Дальше не её территория. За вторжение могли личико попортить. Опоросячить ‒ носа лишить, оморщинить ‒ лоб часто порезать, навеселить ‒ рот от уха до уха развести, оканапушить ‒ веснушек на щеках каленым штырем натыкать.
  Солано только заступил за герсу альбарана* охранявшего подход к Бринмору, его предупредили.
  − Вас ожидает приор Тейч.
  − Буду.
  − Сейчас, − поторопил клирик. - С ним пробст Улль.
  − Буду сейчас, − пообещал Солано не оттягивать приход. Худших собеседников для себя не придумать. − Фра Локли здесь?
  − Да. Мейстер в фехтовальном зале. С новичками. Как обычно.
  Омоньер миновал дамбу. В Финисе, раскланялся с допиером*, распекавшим нерадивого возницу. Наскоро миновал Уптон и вошел в Хоард. Ему вторично напомнили.
  − Вас ждут, фра.
  И никаких мейстер или омоньер. Беспокоящий признак. Не придавать значения, не получится.
  В ордене не в чести принимать с порога, не позволив сбить пыль с одежды, испить воды и умыть лица. Но тут видно взыграло у обоих старцев, тащить на правёж от дверей.
  Солано препоручил древнему служке отвести лошадь в конюшню. Пройдя арку, пересек дворик. По исшарканной лестнице поднялся на галерею. Глянул сверху. Ничего не изменилось с его отъезда. Даже проросшую сквозь камень траву не выпололи. Торчит метелками, качается.
  В комнате светлый сумрак. Из освещения угли в жаровне. Но омоньеру вовсе не обязательно разглядывать лица присутствующих. Вряд ли на них братская душевность и расположенность. Впрочем, взаимно. Ничего подобного к приору, а тем более к пробсту не испытывал.
  Солано поискал глазами писца. Не оказалось. Значит, содержание разговора не внесут в архивы Ордена. Не бывало такого. Значимое обязательно фиксировалось, подшивалось, систематизировалось.
  Угли в жаровне перемигнулись, словно голодная волчья стая, плотно сбившись, пялилась на омоньера. Но пробст и приор хуже всякого зверья. От них мечом не отмашешься и на высоту не заберешься. Как тут не вспомнить кошака и дворняг во дворе шинка.
  "Знамение не иначе," ‒ прочувствовал омоньер накал будущего разговора.
  Старость бывает безобразной. Лицо приора Тейча в глубоких морщинах, почти складках. Волосы длинными седыми прядями ниспадают на черный скопуляр. Крючковатый нос велик. Нос королевского мустера и близко не конкурент. Солано удивлялся, не мешает ли такой ,,клювˮ вкушать хлеба. Не тонул ли в кружке, испить росы?
  "Клевать удобно," ‒ издевательски желчен омоньер. Мелочно и низко, но не удержался потрафить самолюбию.
  Храмовника несказанно поражало многочасовое отшельничество в пустой комнате. То, что приор безвылазно у себя, знал точно. Молиться? Помнит ли хоть коротенькую строку из молитвенника? Придается воспоминаниям славных побед? Уже четверть века побед ни в малом ни в большом не одерживали. Составляет наставление потомкам? Уморить можно более гуманным способом. Предается медитации духа? Говорят были такие, ощущали бег времени течением воды и прозревали грядущее. И это не про него. Что тогда? Ни-че-го! Но, отстраненность приора от дел Ордена зло меньшее. А вот пробст!..
  Взгляд переместился к жаровне.
  Поближе к углям, грея старческую жидкую кровь, топтался Улль. Кривенький, косенький, тощенький. Древний как сам Храмн. Древний? Сгнивший! Старческая кожа похожа на пленку над гнойником. С зелена желтая. Он и есть гнойник. Не вылезающий наружу, а разросшийся глубоко внутрь.
  И пробст и приор, совместно и порознь, вызывали у Солано стойкое отторжение. Много всего намешано и личного и стороннего, но основная причина, будущее Ордена видели по-разному. Он хотел вернуть былое величие деяниями, они о былом величии красиво говорить. Ратовал врастать в мирское общество и прилагал тому усилия. Они уповали на благодарность подлунного мира. Он добивался большего влияния на правящий дом, они желали превосходствовать над обитателями Пфальца. Безосновательно и незаслужено. Он беспокоился уменьшением числа братьев, иерархи находили их количество достаточным. Не пройдет и десятилетия, Орден не сможет защитить не то чтобы кого-то ‒ собственных людей и стен цитадели! Он метался сохранить Асгейрр и подчинить Ордену, они нацеливались сбежать от опасности за проливы, выклянчив кусок отобранной когда-то земли.
  − Ты долго отсутствовал. Надеюсь, тому есть оправдания? - обратился к нему пробст. Ни доброго дня, ни как труден путь, ни здрав ли? Оправдания подавай. Ничего не предъявив, причислили к виновным по самую макушку.
  "А чего ожидал?" ‒ пустой вопрос почувствовать себя нелюбимым пасынком в недружной семье. Почти изгоем.
  − Исполнял возложенные обязанности, ‒ опустил приветствия омоньер. Мера за меру. Или око за око? Солано никогда не склонялся к беззубому противостоянию.
  − Вот и просвети нас, как именно исполнял. Не помехой ли сомнения, видеть окружающее в истинном свете? Не заблуждаешься ли греховно, полагая служение себе или сторонним лицам, истинным служением?
  − Судят по делам, а не по речам. Сомнения и заблуждения не приведут к цели, не помогут достичь результата, ‒ выдержал Солано, не выплеснуть до срока наболевшее. Если ты в чем-то проявишь слабость, этим рано или поздно воспользуются. И хорошего выйдет мало.
  ‒ А к чему приведут? ‒ едва ли не роется в углях Улль. Омоньеру показалось запахло паленым мясом и волосом.
  ‒ К поражению.
  ‒ Поэтому погиб фра Мюрис? ‒ почти обвинили омоньера в смерти далака.
  ‒ Я скорблю о невосполнимой утрате, ‒ поберег Солано возмущаться. Не приплести в горячке лишнего. Покойнику без надобности, этим двоим все равно, ему тем более. ‒ Он был моим наставником, ‒ скупо добавлена слезинка в чашу печали. Соберут ли лжицу, смочить уста покойнику*?
  ‒ Что вы делали на стене?
  "В подробности посвящены," ‒ обеспокоился Солано осведомленностью пробста и приора деталями встречи. Получается не только ночь и ветер присматривали за ними.
  ‒ Место и время назначал фра Мюрис. Ему не требовались мои пожелания по этому поводу.
  ‒ А они были? Пожелания?
  ‒ Отапливаемая комната подошла бы гораздо лучше продуваемого парапета, ‒ высказал Солано очевидное в его тогдашнем положении.
  ‒ О чем говорили? ‒ и полунасмешка, и полуиздевка. Послышалась или пробст решил испытать терпение?
  ‒ Далак доставил тессер, ‒ только сухой официоз, без добавок личного.
  ‒ Что же послужило основанием фра Мюрису так поступить? ‒ преисполнился приор истинного осуждения виновника разбирательств.
  ‒ Как ты принял суд? ‒ у пробста свой подход. Каялся ли? Признал ли вину? Назначено ли искупление?
  Тупейший маскарад рассчитанный на зеленых новиков. Маски Orwenn (белой ведьмы) и Orddu (ведьмы черной), за которыми белого не сыскать, а черного не спрятать. Как зубища в сомкнутой пасти голодного крокодила.
  ‒ С признательностью, ‒ пролил ложь Солано. Честно не выиграть ‒ раз. Честность не оценят и не поймут ‒ два. И нужна ли она, честность ‒ три. Дальше лучше не считать.
  ‒ Ты оправдался?
  Оправдывается виновный. Доказывают истинность правые. Омоньера причислили к оправдывающимся. И дали о том понять.
  ‒ Тессера я не получил, ‒ ответил Солано в разрез ожидаемому финалу противостояния с далаком.
  ‒ Сколько? ‒ звучит по-лисьи вкрадчиво, скрыть подлинный интерес. Греховность вкусна и притягательна. Грязь на святом не то же самое что святой в грязи.
  ‒ Четыре.
  ‒ У тебя крепкая судьба, ‒ ни сколько не завидовали омоньеру.
  ‒ Какая есть. Служение не предполагает иной, ‒ спокоен Солано. Виноватей уже не станешь, а обелиться? Приходит сравнение. Диковатое. С сортиром. Тебе туда нужно, ты заходишь. Терпишь вонь и мух. Свершил свое и свалил.
  "Но здесь я надолго," ‒ дергается сильней обычного верхняя губа омоньера. Пришлось прикусить. За оскал сочтут. Опять наслушаешься.
  Барахтанье фразами не может длиться долго. Надоедает.
  ‒ Кто? ‒ ужалили Солано, вывести из равновесия.
  Отвечать он не поторопился. Не замялся, не тянул, а именно не спешил. Совесть чиста, дергаться и захлебываться трагическим рассказом.
  ‒ Стреляли из охотничьего самострела и лука. Вряд ли крестьянине или обычные браконьеры. С тридцати-сорока ярдов, в темноте. Попали в шею и грудь.
  ‒ На смерть? ‒ одолжил приор инициативу разговора. В войне он смыслил больше Улля.
  ‒ Фра Мюрис стоял у провала в стене. Упал в низ.
  ‒ Так понимаю стрелков было двое?
  ‒ Если управился один, то это истинный мастер.
  ‒ Так один или двое?
  ‒ Едино. В Хюльке таких нет.
  ‒ ???
  ‒ В Хюльке таких нет, ‒ повторил Солано сказанное Дуанном в Чедвиге. Сожалел только о другом, в отличии от риага.
  ‒ А где есть? У кого?
  "Кто посмел!?" ‒ поправил Солано пробста, отмечая прорезавшуюся у старика нервозность.
  ‒ Для этого надо знать откуда фра Мюрис прибыл и чем занимался в последние дни.
  ‒ Этого тебе знать не следует, ‒ категорически отказал Улль поделиться сведениями.
  "Да и бог с ним," ‒ согласился храмовник, но как видно поспешил. Оппонентов у него двое и один из них Orwenn.
  ‒ Он выехал из столицы за тобой следом, ‒ тянул говорить приор, решая насколько Солано, посвящен в дела далака. ‒ А перед этим встречался с мистресс Ингид и Лисбет. Ты знал?
  ‒ Далак приезжал не делиться со мной подозрениями или соображениями по поводу происходящего в Кэффе и Пфальце. Моего мнения не спрашивал. Он привез тессер и обвинения.
  ‒ Мне кажется или ты гордишься четырьмя бусинами? ‒ кипятиться возмущением пробст. По всему другого ожидал от встречи в Чедивиге. Не объездили норовистого, не взнуздали.
  ‒ Проделанную мною работу как-то, но оценили, ‒ высказал омоньер претензию.
  ‒ Окончательную оценку тобой названной работе, дадут братья. До времени им собраться судить, хотелось переговорить с тобой, фра Дюк, ‒ больно клюнули Солано.
  "Так, так, так," ‒ успокаивал себя омоньер. С паскудным именем Улль угадал. Как поленом приложил. Зато предельно понятно, Капитул перетряхнет каждый час его жизни.
  "Дерьма соберут не мало," ‒ и сочувствие и предупреждение самому себе.
  Солано вспомнил о подозрениях утечки секретов из Ордена. Круг посвященных после Капитула неминуемо расползется и вычислить "язык" станет практически невозможно.
  − Я здесь, перед вами, − склонился омоньер. Но и в согнутой спине смирение отсутствует. Склонился скрыть чувства. Столь они велики. И не о гордыне речь.
  − Мы готовы выслушать тебя, ‒ спокоен тон приора. Он не старается давить. Статус Orwenn обязывает располагать, а не гнуть и ломать.
  ‒ Брату ли стыдиться братьев. Не так ли? ‒ не роняет Orddu установленный градус разговора. Пробсту подавай погорячее. На эмоциях человек не сдержан, выпустить потаенное. Выплеснет мутью, поднятую со дна души.
  ˮГлупо и противно," ‒ виделась Солано затея двух выживших из ума стариков, играть в подобные игрища.
  − Какие-то затруднения? - заинтересовался Тейч затяжкой омоньера говорить. К месту бы хитрый прищур глаз и повелительный жест, придать вопросу окрас эмоционального превосходства. Очевидно, слишком сложно для него.
  "К старости следует относиться терпимей и снисходительней" ‒ ехидничал над собой омоньер.
  − Нет, фра, − Солано опять спрятал неприязнь за поклон. Поклон чуть ниже, с задержкой, отягощенный не жалостью, а чувством, окунается во что-то грязное, мерзкое.
  − Не епитимью отбываешь, хребет гнуть, − одернул его Улль, не выдержав показного смирения омоньера.
  "Начнем. По порядку," ‒ дозволил Солано зачин повествованию.
  − Гильф отправил в туаты Кайонаодха своих наследников, рожденных от Лисбет Безумной, риагами. Эерих Гашш, бастард короля, усыновлен Амалем обрядом Uab Teirgwaed. Обряд проводили друиды. При свидетелях.
  Рассказывая, Солано внимательно отслеживал приора и особенно пробста. По его части блюсти чистоту веры, не запятнать её неправедным. Капитул не найдет обряду оправданий. Захочет ли снять голову, в большей степени зависело от позиции этих двух стариков. Своей властью либо утопят, либо спасут. Шанс минимален, любой исход окрашен отвратным привкусом дерева и прогорклого масла. Большим неприятностям быть.
  Его признание приняли с удивительным спокойствием.
  ‒ Фра Мюрис обвинил тебя в ереси?
  ‒ Да. Такова была его реакция.
  ‒ Он не вмешался? В обряд?
  Ни осуждения, ни возмущения, ни удивления. В пору самому удивляться и возмущаться.
  "Кого-то я проглядел. И не одного," ‒ определил для себя омоньер. Не поздновато осторожничать и пугаться? Считая волны у горизонта, не пропусти яму под ногами, предупреждали предки. И что? Предупредили. Хромых меньше стало?
  ‒ Далака не касаются мирские дела. В Uab участвовал Гильф, не я, ‒ держит невозмутимость Солано.
  ‒ А ты способствовал. Отловил друидов. Подсказал, чем улестить к сотрудничеству. Честно выполнил условия договора с еретиками. Утопил, а не передал инквизиторию, ‒ оглашал проступки Улль без особого надрыва.
  "Глубоко влезли," ‒ подивился омоньер основательности собранных на него сведений. Впервые подумал о связи пробста со службами Великого Викария, радеть за веру. Кто с кем в доле и на каких условиях? Определенно тандем заслуживает самого пристального внимания. На будущее.... Если прядь его судьбы в руках Скульд*, не окажется чересчур короткой.
  "Слышал бы тебя старик," ‒ удержался Солано от хмыка удовольствия, вызывая в сознании картину ошпаренной дворняги с головой Улля.
  ‒ Все так, ‒ согласился омоньер с обвинениями пробста.
  Что-то буркнули. Вроде обозвали молокососом. Безмозглым и упрямым.
  − Спившийся дурень окончательно спятил, устраивать такое, - по стариковски, беззлобно рассмеялся Тейч. Так смеются над детскими глупостями. И спросить смешно, и простить грешно.
  ˮГильфа бы сюда,ˮ − предвидел Солано бурную реакцию короля. Приор, не Господь, за бороду ухватит, с челюстью оторвет.
  − Что сам мыслишь, по этому вопиющему поводу?
  Ответить омоньер не успел. Тот случай, когда промедление оказало добрую услугу.
  ‒ Вы же не думали, Юэн оставит без своего внимания и отеческой опеки мистресс Элори, - намекнули омоньеру, отчего тот еще не препровожден в подвал инквизитория. Место ни чуть не хуже Серной Башни. И "обслуживание", по слухам, на высоте.
  Откровение вызвало у Солано некоторое замешательство. То, что туаты поделены не совсем волей случая, не только подозревал, он в некотором роде, например с Дуанном, принимал в дележе участие. Темнил Гильф. Влезла Лисбет. С Викарием получилось неожиданно.
  Солано честно пытался осознать обеспокоенность Юэна судьбой Блаженной. Экрут выглядел предпочтительней. Богатенький умненький мальчик в богатом туате. Любая поддержка ‒ щедрая ответная благодарность. Стяжательство церкви "притча во языцех". Корыстолюбие викария толстенный свод таких "притч".
  "Решил подвигать фигуры? Хор уже надоел?" ‒ серчал Солано, позволив опуститься до сплетен. Великий Викарий трепетно относился к юным певчим при соборе Святого Марира. Не ко всем. К некоторым ,,златогласым агнцамˮ.
  "Утоплю любовь в вине
  И в любое время суток,
  Друг мой юный слаще мне,
  Сотни нежных проституток!*" ‒ кололи в виски едкие рифмы сволочного локи. В поддержку сплетен. До которых опустился.
  "Проушанил вдовушку...," ‒ отвесил себе омоньер воображаемую пощечину. Рад был получить вторую от Улля. Встряхнуть мозги.
  ‒ Чем мы помогли мистресс Элори?
  Очевидно ссылка на незнание о высокой опеке над младшей Амаль, не спасет и нужно выкручиваться.
  "Продать ворону за грача" Так это называется у антикваров. Втюхать грошовую подделку за подлинный раритет.
  − Король настоятельно рекомендовал в маршалки рейнха Руарха Ива.
  Прозвучало несколько отвлеченно, но все же понятно, кто подсказал Гильфу кандидата. "Шепот в затылок" частый прием, им пользоваться, не афишируя своего участия в начинаниях.
  − У рейнха выдающиеся таланты государственного мужа? - требуются приору пояснения к рекомендации.
   "С мужем вариант был бы неплох," ‒ взят омоньером новый ракурс на королевского ставленника. На скорое будущее.
  − У него выдающийся размер уда и талант к любовным играм, − честно пояснил Солано, критерий выбора рейнха на высокую должность при Элори. Получить верные сведения, пришлось посетить несколько публичных домов, оплачивая ценную информацию. Кроме достойного "мяса" в мотне, за Ивом признана отменная сноровка пользования им. Счастливыми браки делают не церковь и не любящие сердца ‒ спальня. Не вся. Раздольное место именуемое брачным ложем.
  − Совладает? − не смущается и не осуждает выбор пробст. Всякой женщине потребен мужчина. Платоническая любовь и дружба у коронованных особ и с коронованными особами не предполагается. ‒ Предыдущий не справлялся.
  ‒ Все что нашлось под рукой, ‒ признал омоньер скудность выбора и не однозначность его последствий. Кобель, жеребец, волокита, кто угодно, но не политик и не воитель.
  ‒ Один рейх погоды не сделает, ‒ не столько сомнения, сколько скрытое приглашение к определенным шагам в пользу рийи, удивило Солано. Как-то не к моменту сказано.
  − В туате заправляют попы, ‒ напомнил храмовник сдерживающий фактор ввести светские порядки в Лафии. Отдельным словом, сама Блаженная, двинутая на почве молитв и постов, позволять окружить себя мирянами без одобрения церковников. И третьим пунктом, очевидная отсылка к Викарию. Из его епархии подопечные, препоны чинят.
  ‒ И что? ‒ не видели препятствий к сотрудничеству с Юэном.
  Кто кому в жопу лезет, следовало разбираться. Солано припомнил разговоры и слухи вокруг Элори. Припомнил немногочисленные личные контакты с ней.
  "Всегда найдется кошка чернее прочих," ‒ беспокоился омоньер собственным упущением. В игре с риагами у него нет предпочтений. Ни явных, ни скрытых, никаких. Но они имеются у других. И вот этих других набиралось достаточно, придется учитывать. К Гильфу и Лисбет добавился Викарий. Кто еще поучаствует? ‒ "Наличие черной кошки в темной комнате столь же плохо, когда её там нет вовсе. В первом случае трудно уследить, не выдать присутствия беспокойной зверушки. Во-втором, потребуется отловить тварь (Отсутствующую! Черную! В темноте!), предъявить в доказательство, она там водится," ‒ рисовал Солано невеселую картину лишнего для себя обременения. Стоит прознать королю и новый хомут готов.
  − Лафию она возьмет. Но Кайона... У танов другие личности в святцах, ‒ высказал омоньер осторожные сомнения. В свете внезапно открывшихся обстоятельств, делать более определенные прогнозы недальновидно и опрометчиво. Не провоцировать ненужной активности. Все в руках Божьих, но топор почему-то всегда у палача.
  ‒ Поменяют. Это не сложно, ‒ открыли омоньеру иной взгляд на ситуацию. Элори Благочестивая достойна торквесса Кайонаодха. Возразишь чем?
  Не выглядеть бестолковым соглашателем, Солано не мучаясь с ответом, в мягкой форме пересказал Амаля-старшего. О туатах и Юэне.
  ‒ Для Кайонаодха меч и символ веры, и сама вера, и мерило всякой святости. Ни ради Викария, ни тем более во славу Блаженной, пересматривать и отрекаться не станут. И навязать перемены не позволят.
  − Вера не в попечении омоньера.., - указано грубовато, но верно. Зачем брать на себя лишнее, когда найдется кому нести. И горбу, и совести избыточная тяжесть противопоказана, не надорваться.
  ‒ Мы в Кайона участвует! ‒ готов козлиться храмовник со всяким поперечным ему. Ставки сделаны, позорно сдавать партию и выходить из игры. За Аерном ‒ Гильф, следовательно и Орден. За Киффом ‒ Лисбет Безумная. За Элори ‒ Великий Викарий. Более менее ясно. За Экрутом? С этим еще разбираться, но пусть будут торгаши и деньги. За Дуанном ‒ Веронн и какая никакая воинская слава. За Медани? Черную кошку он уже упоминал. Правда, в другой связи, но суть та же. За бастардом... Нет за ним никого! Такой расклад. На начало. Коалиции составлены, результат, на сколько возможно, просчитан. Колебания допустимы, но королевская доля в выигрыше неизменна!
  − Орден участвует во многом, − согласился Тейч с омоньером, подойти к главному. - Нас беспокоят твои розыски. Не сами по себе, а их результат.
  ‒ Из-за пролива напомнили, ‒ обжигал пробст руки над жаровней. Он будто боялся от нее отойти дальше шага. ‒ Клирики весьма настойчивы проявлять нетерпение. Четвертое послание за два месяца. Начинают утомлять.
  "Пригорает им...," ‒ подозрительна омоньеру активность клириков Прародителя.
  Хилый проблеск догадки (случилась такая) ушмыгнул куда-то на задворки мыслей. Свойство всех зерен истин, теряться в плевелах обмана. Прятаться и оставаться недоступными.
  − Слушаем тебя, − теперь уже точно не обращение с просьбой или пожеланием рассказа.
  Болезненная тема. Острая. Квинтэссенция всех устремлений последнего времени. Волна, которая либо вознесет на самый верх, поближе к облакам, либо обрушит в темную бездну, откуда не то что облаков, тверди не увидишь, выбраться.
  − Известным событиям предшествовал невнятный поход к отрогам Галахада. Орден заручившись помощью Асгейрра, Ногра и Дакса..., ‒ начал Солано с небольшой и необязательной преамбулы.
   − Невнятный? Это как? - остановил пробст, замахав рукой прервать.
  ‒ Хочешь убедить нас, войска двинулись в Западный Галахад без определенных целей? - сполз приор на краешек кресла, а пробст обошел жаровню, стоять не вполоборота к Солано, а лицом.
  Омоньер просто диву дался, насколько не переваривал стариков. Ненавидел он врагов, а этих брезговал, как брезгуют испачканной, отслужившей свой срок, вещью. Но столь специфичное отношение, начавшегося разговора к сожалению не отменит.
  − Официально выставили ‒ принуждение конгов к миру. Безопасно действовать в другом направлении. Конфликт с Южным Регедом выходил весьма затратным, затягивать надолго.
  − Почему не при помощи самих Великих Мормерств? Они рядом, под боком. Регед горек им столько же сколько и нам. Если не больше. Чем привлекательно Пайсу обратиться за море? Не ближний свет, послов гонять.
  − Сарцана, Биэлт и Бриуйн объявили о своем нейтралитете, не поддерживать в конфликте.
  ‒ Звучит не убедительно? Не находишь? Нейтральными не бываю даже покойники. Кому-то приходится с ними возиться.
  ‒ Обыкновенная политика выжидания. Стервятникам все равно за кем победа. Им важна пожива. Они только радовались бы, растраться мы в долгой войне. В идеале, ослабление Братства Храмна могло привести к протекторату над ним, − краток Солано к своей собственной досаде. В те годы последовательностью во взаимоотношениях не отличалось ни одно мормерство. От ничтожного Феррега до разжиревшего Пенгверна. Бардак и во вне и внутри. Власть, что единственная ложка хлебать из котла. Кому досталась, тот и сытый. Сытыми хотели быть все. Но лучше, на тот момент, получалось у Ордена.
  ‒ Ты поделился официальной версией. Так понимаю существует неофициальная, твоя?
  − По моему мнению, Пайс собственным авторитетом умышлено продавил организацию похода. Прирезав новых территорий, тогдашний приор готовился объявить о создании нового мормерства. Под своей единоличной властью, − ответил Солано, понимая какую бурю вызовут его слова. Потребуют прямых доказательств, а их нет. Они следуют из внутренней логики взлета и падения Ордена. Из неудач и просчетов, из событий и обстоятельств им меняться, скоро и необъяснимо. ‒ Для того и союзники. Из-за моря. Соседи на подобное не согласились бы. Более того, всячески воспротивились, не смотря на заявленный нейтралитет.
  ‒ Серьезное обвинение. Обоснуешь? Хоть как-то, ‒ поразительно спокоен приор и настораживающе молчалив пробст.
  Странно в общем-то. Ни крика, ни обвинений, ни слюней оскорбить. Разделяют подозрения? Или уверены на сто процентов, он прав?
  ‒ На тот момент конги к Ордену не лезли. Вовсе наоборот, торговлишку кое-какую наладили. Золото меняли на бросовые товары. Регед не совался. Очередные наследники делили корону. Их хитрозадый сосед, Дунотинг имевший на Регед исключительное влияние, неудачно спровоцировал Эвраут. Мелкий пограничный конфликт из-за коровьего брода разверзся в полномасштабную войну. Не оправдать действия Пайса и лозунгом ‒ лишней земли не бывает! За год до похода, Орден прикроил Манау. Почти сто тысяч акров жизненно важного пространства! Работы по освоению приобретенного хватало, жадничать и взваливать сверх уже имеющегося.
  ‒ Только поэтому? Одеть венец, мантию и взять в руки скипетр?
  ‒ Вполне достаточно замотивировать. Пайс, бывший атлинг вшивенького Кайир-Кери. Бывших наследников и бывших королей не бывает. Орден это всего лишь сумма равнозначных мелких единичек. Мормерство отдельная единицы, личная и наследуемая.
  ‒ Приор Пайс не весь Орден, полновластно распоряжаться и командовать. Как и омоньер, ‒ остановил рассуждения Улль.
  Солано предпочел не огрызаться. Прав пробст. Не во всем, но прав. Один Пайс на подобное не осмелился бы. Не позволили. В те времена Капитул не был сборищем вислоухих такс. Значит, действовал с общего одобрения и полной поддержки. Кто поручится, они не договорились между собой. Не поддались уговорам и посулам. Не переуступили свой голос. Братство крепко пока через крепостные стены не начинает наружу высыпаться золото.
  ‒ Что же пошло не по плану? В чем просчет, не взвиться над Галахадом мормерским лилиям Пайса?
  ‒ В организации. Не верная расстановка приоритетов и слепое следование традициям. Не обнаружено ни одного клочка заключенных договоров! Lyg-n-enech (цена чести)! Клятва на мече и только! Потому, знатно поживившись, союзники не захотели оставаться. А конги оказались слишком сильны и упорны, удержать завоеванное, ‒ скупа палитра омоньера, рисовать закат Ордена Святого Храмна. ‒ По окончанию военных действий мы остались с тем, с чего начали. Растратив людей, обременившись калеченными и испортив отношения с дикарями. Итог общеизвестен. Ни золота, ни земли, ни мира.
  − Иных причин не назовешь? ‒ спросил приор выжидательно, будто надеялся омоньер нечто приберег и теперь время утаенное выложить.
  − Нет, ‒ фактически признал Солано скудность доказательных фактов о давних делах Ордена и в Ордене.
  − Тогда переходи к клирикам Прародителя, ‒ разочарован и даже разобижен Тейч неубедительностью омоньера. Водянистостью доводов. Превалированию домысливания над фактологией.
  Солано вытащил из дорожной сумки свиток в чехле черной кожи и катанул по столу. Сто пятьдесят лет свитку, не меньше.
  − Хроника Гоарда весьма своеобразное чтение. Корявость изложения, вычурность слога, вздорность выводов. Настоящая головную боль чтецу. Ею редко кто пользуется. Но у хроники неоспоримое качество. Обилие цитируемых сочинений других ученых мужей. Современников и предшественников. Тех, чьи труды, возможно, никогда не получится изучить, - к свитку никто не притронулся и Солано продолжал. − После похода в земли конгов. Союзники выдвинулись в Сарцану, переправиться на судах через пролив. Не задерживаясь, поделили добычу. Поскольку море противник не подвластный оружию и мало предсказуемый, договорились, каждый отвечает за свою долю. Чуть ли не наследующий день после отплытия, разразился скандал. Асгейрр, Ногр и Дакс обвинили в подлом деянии, хищении из храма Кеннета-Прародителя. К числу виновных причислили и Орден, выставив пособниками и наводчиками похитителей. Мормерства выступили единым фронтом и Орден выдавили из Галахада в течение года.
  − Слава Богу подобрались к главному! Или еще нет? - хитра рожа пробста. Походил на гурмана, захапавшего деликатес, сожрать не поделившись, в одного.
  Солано продолжал.
  − Поскольку обвинения не конкретизировались, ни тогда ни в настоящее время, виновных в хищении не смогли найти. Но и обвиняемые не сумели надлежаще оправдаться в своей не причастности к преступлению. Впрочем, до последнего времени не очень и старались. Дело не двигалось с мертвой точки без малого двести лет. Мне удалось выяснить, существует манускрипт, о нем обмолвился Гоард, где подробно описано вывезенное из-за Пролива триумвиратом Асгейрра, Ногра и Дакса...
  − Оттуда много чего вывезли. Земли конгов называли Земным Раем и Краем Солнца, за обилие золота. Говорили из плаща пилигрима можно нахлопать золотой пыли на марку. Еще на марку соскребешь с худых башмаков. И так каждый день.
  − Меня интересовало только похищенное в Сарцане, ‒ обозначено омоньером поле деятельности.
  − И что можно украсть из храма Кеннета-Прародителя, где никогда не держали ни золота, ни серебра, ни драгоценных каменьев? Ничего стоимостью более пол-грота?
  − Обычную деревяшку, камень, глиняную черепушку, ржавый гвоздь, древнее оружие, терновый венец, огрызок веревки, кусок ткани, ‒ перечислил Солано из однажды составленного списка. ‒ Религиозные предметы обладают ценностью неизмеримой денежным выражением. Ни по счету, ни по весу.
  − А зачем деревяшка, камень или черепок могли понадобиться победителям? Они грузили в трюмы не шерсть или лес. Богатую добычу.
  ‒ Первым напрашивается, заиметь покровителя, благополучно вернуться домой.
  ‒ Ты с этим согласен?
  ‒ Излишняя набожность могла подвигнуть на подобный проступок. С точки зрения похитителя, он поступал дальновидно, заручаясь защитой в обратную дорогу.
  ‒ Набожность и святотатство? Не стыкуется.
  ‒ Поэтому намеренное воровство исключил, но не исключил не преднамеренное. Когда предмет взяли по ошибке, за компанию, как говорят общим чохом.
  − Но ты утверждаешь, в манускрипте предмет вывезенный из-за Пролива, упомянут. И предстоит самостоятельно вычленить его из общего списка искомое. А если предмет в манускрипте не значится? Прихватили, как ты говоришь чохом или приобщили после дележки и не внесли в записи?
  ‒ Предъявим манускрипт Сарцане. Во-первых выкажем намерения разобраться в столь щекотливом вопросе до конца. Во-вторых ознакомившись сами, ознакомим клириков Прародителя и попросим указать, что именно им принадлежит. Возможно они убедятся, похищение святынь никоем образом Орден и их союзников не касается и виновна неизвестная сторона.
  ‒ Их будет трудно убедить. Двести лет они знали виновных, а тут у вора алиби. Не поверят, даже если это чистая правда и Орден непричастен к пропаже.
  ‒ Тогда придется самим решать головоломку.
  ‒ А если реликвию за ничтожностью не упомянули. Деревяшка, черепушка, дрянь какая-то. Зачем вписывать? Нам ведь требуется не только убедить или разубедить Сарцану, но и самим верно знать. Пригодиться, ведь, не так ли?
  − Члены триумвирата не доверяли друг другу и честность оценки и дележа поручили нотариям из Голаджа, сделавших себе имя и имевших безупречную репутацию в подобных делах.
  − Ты уповаешь на человеческую честность, когда учетчик сидел по уши в рубинах и золоте?
  ˮВсплывет финт Ногра, распнут не дожидаясь Капитула,ˮ - остерегся Солано открывать любопытную подробность о честном дележе.
  − Плату за работу они взяли заранее. За ними самими следили в сто глаз. Если предмет был, он оценен и упомянут в манускрипте. Нотариев могли проверить. Не исключено подставить. Медь репутации, дороже золота наживы, − стоял на своем омоньер.
  − Хорошо, ‒ согласился Тейч. ‒ А если похититель действовал сам по себе. И не связан ни с Ногром, ни Даксом, ни Асгейрром. Один из...
  ‒ Вряд ли вор настолько мелочен. Добыча в Галахаде достаточно велика. Святыню не воруют для обогащения, тем более из храма Кеннета-Прародителя. В своей истиной ипостаси, за столько лет, реликвия обязательно бы была где-то упомянута. Не имея материальной ценности в обычном понимании, её не продадут, не обменяют, не заложат. Завещать храму, передать в монастырь не получится. Обретением святыни поинтересуются, проверить не подвергнута ли поруганию, опороченью или иному предосудительному действию, способному умолить её святость. Обязательно внесут в списки имя дарителя и испросят дозволения у Церковной консистории, выставить в одном из приходов. О ней рано или поздно заговорят. Сарцана подобный слух вряд ли бы проигнорировала. Мы в ссоре, но их купцы и попы не редкие гости в Асгейрре и Кайона.
  ‒ Церковники могли реликвию припрятать. Об их сокровищницах легенды слагают.
  ‒ Золото само по себе достояние. Оно есть и больше его не сделается. А вот реликвия, к тому же деревяшка или черепушка, способна приносить доход одним лишь фактом наличия. Вера требует подпитки словом и деянием, а лучше хлебами и зрелищами! Хлеб раздавать накладно, убыток. А зрелище чудес и священных предметов более всего подходят для пополнения казны.
  ‒ Осторожно со словами, омоньер, ‒ обозначил Улль излишнюю прямолинейность суждений младшего чина.
  ‒ Более чем. Но доказательства видны практически из любого окна. Позолота на купала церквей и храмов от сырости не ляжет, ‒ не уступил Солано пробсту. Один из пунктов их болезненных разногласий, принятие бедности в служении. Жить нищим омоньер не соглашался. Терпел, но не принимал, решительно настроенный к переменам.
  − Не еретичествуй, − потребовали с омоньера придерживать язык. Опять же сдержались. Обошлось без пены упреков и хая обвинений.
  − Ведомо ли тебе, почему поставлен Храмн-ворон наблюдать за человеком? Знаешь ли ты истинную причину выдворения Кеннета-Прародителя за Небесные Пороги? ‒ не позволил приор разгореться перепалки по вопросу чистоты вероисповедания и нестяжательского служения.
  − В общих чертах, − признался омоньер, в скупости сопутствующей розыскам информации.
  Он покорно ожидал нравоучений. Обошлось. Как не странно...
  − Прежде чем населить мир добрыми зверями, рыбами и птицами, Господь наш изгнал за Пределы прежних его обитателей, затворив выход кровью своею. Никто не ведает, что за твари обитали в водах и сушах, но очищение потребовало значительного времени. Одарив землю своею благодатью, лишь в последний срок сотворил Господь подобие свое − человека. Беседовал с ним и наставлял по-отечески. Так отмечено в Писании Старого Времени. Не смущать праздные умы, откуда твари взялись, если всему начало Бог и власть его, как и подробности очищающей войны, в Новом Писании опущены. И сказано, создал Бог твердь земную, воды и небо и светила на нем. Вполне достаточно.
  Солано пытливо глянул на Улля.
  "Я не ослышался?" ‒ прошевелил омоньер одними губами.
  "Не ослышался," ‒ спокоен пробст, не вмешиваться и продолжать греться у огня.
  "Ну и кто тут еретичествует?"
  ‒ Выдохни и слушай! ‒ одернул его Улль и жестом попросил не отвлекаться и не отвлекать.
  ‒ ...Человек был, есть и всегда останется существом неблагодарным, − продолжал рассказывать Тейч. Кому сентенция в новость, но только не омоньеру. - Кеннет-Прародитель не оказался исключением. Позавидовал Господу в его могуществе. Как неразумный сын завидует силе отца, его уму, его богатству. И наш Прародитель в зависти своей стал изыскивать способ возвыситься и сравняться с Господом. Сам ли додумался или подсказал кто, но он, поскольку сотворен по подобию Божьему, отверз Пределы кровью и плотью своею, выпустив Зло из недр и тьмы. Мне встречалась книга, где ученый ум выводил род человеческий от обезьян. Отмечая, те мастера повторять за другими. Что-то в этом есть? Не находишь? Гм... да.... Может, была и другая причина у Кеннета-Прародителя, но осуществить задуманное собирался прибегнув к помощи однажды изгнанных тварей. А Риххи-Еретик склонялся к мысли, желал не возвыситься, хотя и это тоже, но и низвергнуть Господа. Стоит ли верить еретику и стоит ли так плохо думать о нашем Прародителе? Господь наш, задолго предчувствуя беду, приставил к Кеннету стражем Храмна-ворона. Тот же Риххи-Еретик утверждает, именно Храмн подучил Кеннета, где найти союзников в борьбе с Всевышним. Но опять же, кто такой Риххи? Еретик! С попустительства или предательства Ворона, Кеннет-Прародитель отдал дом отца своего на поругание нечистым, − приор посмотрел на омоньера, сокрушаясь покачал головой. Не подобная ли участь тебе уготована? Не сам ли ты её выбрал? - Пришлось Господу закатывать рукава, восстанавливать и наводить порядок. Знакомо? Последствия наших глупостей всегда разгребает именно Он. В тот раз итог трудов его, восстановление миропорядка и изгнание Кеннета из-за Небесных Порогов на поруганную войной твердь. Но дабы не пропали старания Господа, все-таки не мало он повозился с детищем своим, дана была Кеннету для продолжения рода Непорочная Дева. Опять же сошлюсь на Риххи-Еретика, прости меня Всевышний. Не из божьей плоти Дева сотворена, а оставил Господь одну из изгнанных за Пределы. И приняла она власть его, волю его и уверовала в него. Вот такие подробности. Не знать которые похвально, и большинство их не знает, а знать поучительно, но вредно. Ибо невольно задаешься вопросом о греховной сути человека и о Пределах, как символе высшего искушения человеческого духа. Не можешь не задаваться. С грехами понятно, несть им числа, а вот Пределы якобы находились в землях конгов. Вовсе не жажда наживы подвигла Пайса отправиться завоевать дикий край. Вернее не только стяжательство и властолюбие обрести царствие земное. Отправился к отрогам Галахада искать Пределы, сокрытые от человека до скончания времен Мира. Кое-где веруют, они в краю Заброшенных Городов, в горах майгар. Называют так же остров на озере Гиле, на границы Бахайи и Хюлька. Некоторые убеждены, искомое погребено в Уэрдской болотине в Швальбе. Иво Фрашери толкует о Лиа Фаль или Камне Королей. Упоминают Ногр и Ущелье Туманов, куда в языческую пору, а то и в нынешние времена, скидывают королевских дочерей. Когда родных, когда удочеренных, ‒ намек приора трудно не понять. ‒ Возможно, о местонахождении Пределов ведали в храме Кеннета-Прародителя и служение их, не допустить сторонних, повторить давнюю историю. Возможно владели ключом, отверзнуть сокрытое Всевышним от рода людского. Не все что спрятано надлежит искать и находить. И коли уж сыщется, не должно оказаться у людей праздных, корыстолюбивых, злонравных. Искушение велико, не поддаться. Не всем смертным справиться с ним.
  ‒ К Амалю манускрипт не должен попасть, ‒ глухо выговорил пробст и приор согласно кивнул. В этом они едины. ‒ Но добыть его крайне важно. И если упомянутый ключ существует...
  "Поиски только начнутся," ‒ прекрасно понимал Улля Солано. В первые за многие годы проживания бок о бок. Поверил ли? Для этого следует искомое добыть.
  ‒ Что предпринято тобой не оказаться ни с чем к приезду свадебного посольства? ‒ вопрос от Тейча.
  У Солано вкралось сомнения, не возвел ли он напраслину, обвиняя стариков в бездеятельности. Для никчемных приживалок они очень неплохо осведомлены о происходящем.
  − Сегодня я отправил фратту Деринн к лэйт Кэрэн в качестве наставницы и опекунши, ‒ вкратце отчитался омоньер.
  − Возникла необходимость или обычная перестраховка, человека занятого тысячью дел? - обеспокоен пробст услышанным от Солано.
  "Сам что думаешь?" ‒ сердился омоньер, подозревая и здесь его старцы обставили.
  − Мэйв Ланж замечен в обществе лэйт Кэрэн. Она ему благоволит. Все держится рамках приличий и вмешательства бы не потребовалось, но возможно влияние со стороны, способствовать более тесному сближению. Раз имеется некто третий, заинтересованный, ситуация вполне может принять нежелательную направленность в своем развитии.
  ‒ Она вообще не должна развиваться! ‒ обозначен омоньеру недосмотр за важной подопечной.
  ‒ Для этого фратта Деринн и послана мною, − поспешил с ответом Солано. ‒ Исключить не только общение с Ланжем, но и сплетен по поводу их встреч. Сохранить доброе имя невесты незапятнанным.
  − Третья сторона? Насколько она активна вмешаться? ‒ не заставил ждать вопрос от приора.
  "Алеколу? Знают?" ‒ ключевой момент для ответа. Не один из вариантов упоминать не благоприятен ему.
  − Шилла Ёнс и Дафна Этуро. Через них выйдем на остальных, − раскрылся храмовник, но уже без давления гонором. Уведомлять о приворотных пилюлях воздержался. Спросят, ответит. Даже фразу подходящую подготовил: "Покупка зелья еще ни о чем не говорит".
  ‒ Остальные? Они ведь имеются?
  ‒ Предполагаются и склонен думать, предполагаются верно. Пр этом чувствую себя слоном в посудной лавке, действовать аккуратней, ‒ намекнул Солано на не быстрое разбирательство.
  − На фратта Деринн только опека? ‒ уже просматривал приор множество ходов. Охрана, слежка, влияние, воровство, подлоги, шантаж. Устранение в самом конце. Вроде точки или восклицательного знака.
  − Не только, ‒ признал омоньер. Сколько вокруг понятливых! Дрожь берет! ‒ Отправится с лэйт в Ногр. Будет выглядеть естественней, чем присоединись она в последний момент. К тому же монашка вызовет меньше подозрительности вопросов.
  ‒ Ты сказал монашка?
  ‒ Для посольских и Пфальца.
  ‒ Монашка?
  ‒ Не совсем.
  ‒ Омоньер! ‒ возмутился до этого спокойный приор. ‒ Сколько вопросов нужно задать, получить исчерпывающий ответ?
  ‒ Она не монашка.
  ‒ Слава тебе Господи! ‒ пошли вход благодарственные окрестия. ‒ Манускрипт действительно в Ногре? Достоверно? Ошибки нет?
  ‒ Он там, ‒ решил Солано по возможности продолжать отвечать кратко. Выглядит убедительней и надежней россыпи заверений, ничем не подкрепленных.
  − Насколько фратта Деринн посвящена в тонкости? ‒ не мог успокоится Тейч. Улль лишь кивал во всем поддерживая приора.
  − Она справится.
  ‒ Ты уверен? ‒ сыпался и сыпался горох вопросов.
  ‒ Полностью.
  ‒ Что заставляет тебя не сомневаться в её исполнительности и главное преданности?
  Попробуй объяснить. Убедительно и достоверно. Двум, не впавшим в маразм доверия, въедливым старикам. Омоньер объяснил.
  ‒ Есть тюрьма из которой не сбежать. Даже если сняты замки и засовы, открыты двери, на окнах отсутствую решетки и не выставлена охрана.
  ‒ И какая же? ‒ духовные тонкости по части пробста, он и спросил. Почувствовал родственную душу.
  ‒ Ты сам, ‒ припечатал омоньер железные гарантии.
  Покивали, помурчали, помолчали.
  − Мы движемся окружным путем, − не упрекнули, но поставили Солано на вид. - Самым длинным из возможных.
  − Других не существует, ‒ очень не хотелось тому выглядеть беспомощным. Его план не имел страховочного варианта. Либо удача, либо крах. Это требует многих усилий. Не зевать самому, заставить не зевать помощников и не раскрыться до срока противникам.
  − Нет... есть... Чего действительно нет, или оно исчерпывает себя, отпущенное нам время, ‒ упрек явно в сторону омоньера.
  − Понимаю ваше беспокойство, ‒ не стал он возражать и противиться быть крайним. Все одно дальше уже не задвинут.
  ‒ Понимания мало.
  ‒ Делается все возможное, ‒ Солано напрягся в ожидании, в разговор неудержимо влезет пробст, капать на мозги поучениями. Любимое занятие.
  − А по другому никак, фра, ‒ согласился с ним Тейч. ‒ По другому не получится.
  ‒ Дружба с антикваром входит в это возможное? ‒ отогрелся Улль у жаровни, заговорить.
  − Он продает услуги. Я ими пользуюсь, ‒ омоньер собирался посвятить в некоторые аспекты контактов с Клеббом, но его перебили.
  − Предосудительно, но терпимо. Не терпим, способ лечения бывшего атлинга, предложенный ТОБОЙ. Не всем придется по душе подобная рецептура. Особенно Юэну и его инквизиторию. Они уже справлялись.
  ‒ Лечение придумал не я. Оно практиковалось в туатах. Про него подзабыли....
  ‒ А ты напомнил. У тебя оказались обширные познания в данном вопросе, давать наставления в лекарском ремесле. Что же... Викарий еще побеседует с тобой, оценить правомочность давать подобные рекомендации врачевания. И по поводу обряда Uab тоже, ‒ уведомили Солано. Не угрожали, а предупредили.
  "Что-то новенькое... Гильф пусть разбирается. В конце концов у него Ингид, сторговаться,ˮ ‒ чуть не брякнул Солано. Пришлось кашлянуть, сбить слова с языка.
  ‒ И что за приказ, никого не впускать в Тайру? Доступ закрыт, до особого указания омоньера Ордена Святого Храмна. Отворот поворот всем, включая самого приора упомянутого Ордена, − давили фактами на храмовника. Не самоуправство, но попахивало, узурпаторством власти.
  "Не по удаву кусок. Но куда удаву деваться?" ‒ можно сказать выручила Солано народная мудрость. Воспринять упрек со спокойствием.
  − Вы ездили в монастырь? - выказал удивление омоньер. Ни разговоров, ни слухов об отлучке приора не слышал.
  − А меня пустят?.. Или фра Улля? Или кого другого? Фра Мюриса не пустили, ‒ пожаловался Тейч на негостеприимство. Не удалось разобрать насколько он задет неподобающим обхождением и к чему склоняется за непотребство спросить.
  В Тайре подобраны люди преданные не Ордену, а ему, Солано. Лично и персонально, поштучно и оптом. Если надо сядут в осаду. Потянуть время, вмешаться королю. А вмешаться Амалю придется, никому не препоручая. Выручить сынка. Иначе малбергом не отделается.
  − Бывал бы чаще в Бринморе, знал бы, наверное, ездил я в Тайру или грел жопой эту самую деревяшку, ‒ отпустили шутку в адрес омоньера, похлопывая по скользким подлокотникам.
  − Доступ ограничен во избежание распространения болезни и соблюдения покоя больного, ‒ аргументировал Солано вынужденность отказывать посетителям и визитерам. ‒ Пришлось принять меры.
  − Лучше прими меры заполучить манускрипт! Остальное: Аерн, риаги, Кайона, оставь! ‒ приказано Солано. Четко и ясно. Не слово в слово, но повторение услышанного от далака.
  − Все взаимосвязано! Это..., ‒ не стоило и пытаться убедить, но храмовник попытку сделал.
  Слушать его не желали.
  − Ты слышал нас? − повысил голос приор, донести свою волю и не спорить с ним.
  У Солано зачесалась кожа. Будто его хлестнули жгучей крапивой. Самая ядовитая растет на кучах мусора и кладбищах. Именно такой и ожгли.
  − Слышал, - подтвердил омоньер, понимая не уместность жестикуляции и телодвижений разобиженной гордости.
  − Надеюсь так, ‒ довольствовался приор, но не довольствовался Улль. Не достаточно пробсту омоньеровского "слышал". Слышать-то он слышал, что предпримет? В послушниках из карцера не вылезал, а власть взял, сил набрался и вовсе сделался сам себе и крыша, и флюгер, и ветер.
  ‒ И поступишь соответственно?
  "Призвать в свидетели Морриган?" ‒ тихо закипал Солано в который уже раз. Пожалуй, он мог бы повторить все песнопения обряда Uab.
  ‒ Я ‒ омоньер!
  − Как не странно, мы осведомлены кто ты, − мягко "стелил" приор. - И как давно!
  ‒ И как долго им останешься! ‒ пригрозил пробст, карать за малейшее непослушание.
  Болезнь противостояния из хронической принимала открытую форму. Существовало ли лекарство не излечить, смягчить острые приступы, приглушить их. Достигнуть равновесия терпимости.
  "Прижиганиями смерть не вылечишь," ‒ отказал омоньер в исцелении недуга.
  − Без сотрудничества с короной, с манускриптом не получится. Или поможем Гильфу в его нужде или обойдутся без нас, ‒ склонился Солано внести некоторую ясность в свои поступки. ‒ У него средства и ресурсы, которыми мы не располагаем и которые понадобятся. Гильф верит, выдаст Кэрэн за наследника Ногра. Верит, заполучит манускрипт. Верит, с его помощью добьется союза с Мормерствами. Верит, сплотит Кайонаодх, поставить под свои знамена. Верит, спасет Асгейрр. По этой вере он теперь живет. Но вера это прежде всего единство... единение людей и идей. Возвысить Орден мы должны помочь королю не упасть! − обобщил Солано сказанное им. Он почти выдохся. Не разговор, а ночной бой с комарами. Иззудели, а он никак не отобьется!
  За последним словами ‒ тишина. Сумрак. Мерцание углей. Пробст.... Приор.... Странная пауза. Ничем не оправданная. Все ли сказано? Достаточно ли наговорились, молчать?
  Но пытка для него похоже закончилась.
  − Я, как и ты, хочу еще при жизни увидеть наши знамена, поднятые выше прочих, - примирительно молвил приор. Недовольство Солано он понимал, но не принимал. Есть правила подчиняться им. Даже тем, кто их придумал для других.
  ˮДолго не сдохнешь", − не сдержался зло сопеть Солано.
  − Но это вовсе не значит, на хоругви Ордена будет твой образ, − предупредил пробст своим гнусавым голоском. − Достаточно Божьего лика, - и отпустил, отмахнув рукой ‒ ступай. − Фра Ваерд ждет тебя.
  Солано выполз из комнаты приора с огромным животным желанием кого нибудь придушить. Не пронзить дирком, не зарубить мечом, не стоптать лошадью, а медленно сжимать глотку, ощущая предсмертную дрожь и агонию жертвы.
  "А еще выдрать печень и сожрать," ‒ фантазировал разуравновешенный омоньер. И раньше обычаи степи не казались ему дикими, а нынче и вовсе воспринимались привлекательными и вполне употребимыми.
  Он истратил столько сил, хватит переспорить Общий Совет туатов Кайонаодха. Он честно пытался держать ум трезвым, а сердце холодным. Сегодня получилось. А завтра? Слава Богу, никто не требовал от него чистых рук. Невозможное невозможно? Не о чистоте речь.
  "О сожранной печени," ‒ чувствовал Солано на языке горьковатый вкус сырой плоти, желанию только остриться.
  Распаленный храмовник тщетно гнал крамольные мысли, ибо склонялся к неподобающему. В них нет ничего от милосердия и братской любви. В том, что ее давно нет, никак не извиняет ни мыслей, ни поступков.
  − Во благо. Во благо, - твердил он себе. Верил ли? Несомненно.
  Дождавшись ухода омоньера, Тейч повернулся к пробсту. В сумраке жаркими углями освещено противоположение двух лун старческих ликов.
  ˮКак тебе наш Дюк?ˮ
  ˮОбычно. Не признает своих грехов, не терпит вмешательства в свои дела, не желает от них отказываться и не переносит сюзеренитета над собой.ˮ
  Пробст рассмеялся. Тихо, по-мышиному, пискляво. Спросил. С малым интересом.
  − Подробности о фра Мюрисе известны?
  − Нейб прибудет дня через два-три. Осенние дороги не быстрые.
  ‒ Думаешь работа Дюка?
  ‒ Грешу на короля, ‒ признался Тейч с толикой сомнений. ‒ Солано ему нужен. Искать замену некогда. Плюс вопрос доверия, вовлеченности и личной заинтересованности. А вот мы, как не прискорбно, и далак, Амалю абсолютно без надобности.
  ‒ Совсем или не угадали со временем?
  ‒ Нашему строптивому брату Дюку совсем. А Гильфу? Кто-то же должен придерживать омоньера, не обогнать самых ретивых. Иначе возница, потеряв всякое терпение, побежит впереди лошадей. Но для Ордена пользы от первого больше, чем от второго, ‒ в этом у Тейча сомнений никаких.
  ‒ Уступить мальчишке место? ‒ безо всякой насмешки или веселья спросил пробст, заглянув в жаровню. Майгары жгут ветки дерева бойгэ, получить от своих богов точный ответ. Попробовать, что ли? Найдется парочка горящих.
  ‒ Сказано, не вводи во искушение, ‒ предостерег Тейч приевшейся, и потому не действенной, цитатой. ‒ И без того он хочет быть на вершине.
  ‒ Пусть. Кто-то же должен взобраться туда и затащить братьев, ‒ раздумчив Улль. Нашлась цитата и у него. ‒ И не будет равных ему в своей и иных землях. Подняться выше, ‒ сказав сощурился на угли. Еретики вспоминались сегодня достаточно. Лишнего не прибавит, но звучит верно и уместно.
  − Поэтому отправил к Ваерду?
  − Слепой не узрит выражения его одухотворенного лица, ‒ опять мышиный смех-писк.
  − То, как пылает чистой братской любовью? А голос?
  − Голосом Дюк владеет отменно, − признал Улль талант омоньера. - Гораздо лучше, чем мимикой. Врет складно, умалчивает не подкопаешься. Про снадобье Эйкинса ни звука... А Ваерда мне подсказал келарь, возмущенный игнорированием Солано принятия Смирения. Сам рассуди, наш воитель одинаково не переносит старых и дряхлых, вроде нас с тобой и увечных и немощных, вроде Ваерда или Тильга. За малую полезность Ордену. Зря едим хлеб чужих трудов. Хуже мышей в амбаре. Теми хоть кот кормится.
  − А какое дело келарю до Смирения омоньера? Ему что? Нечем заняться в своих кладовых? ‒ острожел Тейч. Склоки в Ордене он пресекал строго. За интриганство не жаловал. На улицах хоть грязь по крыльцо, а в дому должно быть чисто.
  − Очевидно, навел в них порядок. Мокрицы налево, колбаса направо! Отправь омоньера проверить.
  ‒ Возлюби ближнего своего! ‒ сбилась строгость с Тейча. Он не представлял, но верно знал, что уготовано келарю при участии Солано в ревизии кладовых. ‒ Как быть с Капитулом? Отменяем?
  ‒ Зачем? Соберем в оговоренное время. По отъезду посольства подержим нашего Дюка в узилище на хлебе и воде. Потом выпустим. Под наше поручительство.
  ‒ Желаешь проверить, раскается ли он в содеянном? Принесет ли на алтарь победы собственный характер?
  ‒ Не раскается. И ломать его не разумно. Другого на свое место не мыслю.
  ‒ А я на свое. Чем бы не закончились история с манускриптом.
  И опять тишина. Видеть в остывающей жаровне, скорое окончание малых дней своих.
  
  
  8. Замок Бринмор. Дормиторий.
  Во рту вязкий привкус крови. Он и привел Солано в чувства. Ни махина Хоарда, нависшая над головой, которую странно не заметить, ни вечерний ветер, безжалостно трепавший полы шапа, ни колкий дождь, брызнувший в лицо, но не принесший свежести, не смогли этого сделать. Кровь справилась. Омоньер пососал прокушенную от досады губу, сглотну тягучую солоноватую слюну. Раз-другой. Эти двое.... Сильно хлопнул ладонью по дереву дверного косяка. Жгущая боль спасительна, не захлебнуться в омуте гнева и злости.
  Давным-давно... Давным-давно он спросил у своего наставника, в чем смысл Смирения?
  − Испытания одного - унижение. Многих − обряд. Плохой, хороший, но обязательный без исключения для всех. То, что он не устраивает тебя, не означает, что обряд дурен. А в чем смысл? Помнить, кто мы друг другу. Равные и единые.
  Тогда наставник не сказал братья, но отцы и сыновья. Получается он пасынок и грех в том сомневаться. Что сказать о встрече? Что думать и стоит ли забивать голову. Взаимопонимания не достигнуто. Капитул не собирают поругать нерадивых. Строго взыскивать с них. Ни положение, ни заслуги во внимание не принимаются. Кого прочат на его место? Послушного Грэу? Тугодума Юлга? Учтут ли риски не договориться с королем принять нового назначенца? Посмеют напрямую обратиться к Амалю, с просьбой указать желательного ему человека, не обострять отношения?
  Солано повторно двинул по косяку. На этот раз боль оказалась менее эффективна, справиться с нахлынувшим негодованием. Пришло странное ощущение, он переиграл самого себя. Можно и следовало, как теперь выясняется, поступать иначе. Объединить доступные ему средства и возможности. Но не ради угодничества самому себе, а прищемить дурной характер во имя достижения цели. Скормить инквизиторию с десяток друидов и придержать сколько-то для обряда. Выяснить и пообещать Юэну присмотреть за Блаженной. Отослать в Орден состряпанный на коленке нужный доклад, спросить совета... Действовать с оглядкой, не расточая и расплескивая елей округ, выигрывая время. Сейчас что-либо предпринимать поздно. Только пожинать плоды ошибок и просчетов негнущейся спины.
  Омоньер без стука (в служении нет секретов) толкнул дверь и вошел в келью. Серое помещеньеце с закопченным потолком и паутиной по всем углам. Небольшой очаг, с горсткой слежавшейся золы, давно не разжигали. Раскоряченный лежак закинут облезлой овчиной. Такая же овчина, скатанная в тюк, служила древнему храмовнику подушкой. Стол, глиняная миска. В остатках еды копошатся личинки. Вокруг миски крошки, объедки, непрожеванные шкурки сала, мышиный помет и тараканы. Пустой подсвечник. Зачем он слепому? Расшатанная, видны вылезшие шляпки гвоздей, лавка. В углу на подставке ушат и медный кувшин под воду. Это все чего удостоился немощный старец, потерявший здоровье в бесчисленных сражениях и ослепший от бесполезной писанины в скриптории Ордена. В чем смысл переписывания молитвенника? Возненавидеть каждое слово обращенное к Богу?
  − Фра Ваерд, прими мое Смирение, − произнес Солано абсолютно спокойно. Отсечен в памяти злосчастный разговор с приором и пробстом. Забыты слова наставника и его смерть. Его прошлому нечего делать в келье старика.
  Древний храмовник кивнул. Он вообще старался обходиться без слов. Обладая скрипучим противным голосом, будто выдергивают доску, накрепко приколоченную ржавыми скобами, приучился молчать.
  Солано снял шап, не нашел куда пристроить, единственный гвоздь в стене занят, повесил на ручку двери. Принялся хозяйничать. Развел огонь в очаге, дал ему разгореться. Дул, взбадривая пламя и разгоняя сажу. Семь раз (как и предписано!) сходил к колодцу за водой с небольшим ковшом, наполнил котел и подвесил над пламенем. Поставил ушат, пододвинул лавку. Попробовал, не качается ли? Лавка плясала, норовя сложиться. Солано, гардой баллока, подбил шляпки гвоздей. Попробовал вновь. Убогая конструкция обрела терпимую устойчивость. Пока возился с починкой, вода немного нагрелось. Ополоснув ушат, перелил содержимое котла.
  − Все готово, ‒ обращение "брат", Солано проглотил.
  Старик на ощупь обошел стол. Омоньер усадил его, разул. Ваерд осторожно опустил натруженные, с дряблой кожей и вспухшими венами, ноги в воду. Омоньер преклонил колени и, шепча молитву, не спеша, омыл ступни. Старательно перебирая каждый палец, скобля грубые натоптыши и мозоли куском шершавого камня. Затем столь же тщательно вытер подолом своего шапа, не оставив ни капли на коже.
  − Свет мне! − произнес Солано, троекратно целуя старику ноги.
  Не глядя зачерпнул в пригоршню пахнущую несвежим мутную воду и умыл себе лицо.
  − Свет нам, брат мой, − Ваерд возложил руки на голову Солано.
  Вполголоса, совместно прочли молитву. Закончив, омоньер выплеснул воду за дверь.
  − Ты чем-то расстроен? - заговорил с ним старик.
  − Разве? - давит омоньер порывы бурлящих эмоций. На сегодня он наговорился досыта, снова погружаться в словесный смрад.
  − Так давил мне на пальцы... Я готов был расхныкаться.
  ˮДень просто не скончаем,ˮ - не впускал Солано гнев в сердце, слушать брюзжание и жалобы еще одного старца. Тейч, Улль, Ваерд. Кто еще? Кто следующий поучать, наставлять, обвинять, требовать, отнимать у него время? Орден превратился в собрание беспрестанно говорящих, ничего не делающих и не к чему не способных стариков. Заняв место потеплей, живи спокойно, в рассуждениях о служении и всеобщем благе. Все хотят величия Ордену, вдохновленно о том болтая, распространяя заразу прокрастинации на тех, кто все еще хотел перемен. Таких меньше и меньше. Большинство устремлено напялить скопуляр с орденской эмблемой и красоваться на рынках и толкучках. Строить глазки благородным мистресс, богатеньким шенам и дорогим шлюхам. Считать себя избранными среди избранных. В фехтовальный зал палкой не загонишь. Ничего труднее принеси-подай не поручить.
  − Сожалею, если причинил тебе мучения. День выдался трудным, фра Ваерд, − ограничился полуправдой Солано. - Для меня во всяком случае.
  − Не бывает дней легких в истинном служении Ордену....
  "Началось..." ‒ подавился омоньер вздохом отчаяния.
  ‒ ...Сколько помню, они всегда тяжелы. А помню я многое. Помню, когда в Бринморе не хватало мест, разместиться нашим братьям. В День поминовения Святого Храмна, приходилось спать на полу и тесниться по десятку человек в комнате. Питаться поочереди из общего котла, пользуясь одной ложкой. Ныне многих ты встретил в доме Ворона, миновав ворота Финиса? Разве скажешь, недостаточно места для послушников? Бринмор пуст, как выгнившая тыква! Где они, чьи плечи держали славу Ордена? Чьи руки вздымали наши знамена к облакам. Чей клич останавливал биение вражеских сердец. Они в горах Майгара, на полях Южной Соммы, в вонючих болотах Хирса. Мы рассеяли свою мощь, как неразумный пахарь рассеивает зерно перед стаей грачей на пашне. Уже давно нет всходов и слава наша, отзвуки забытого прошлого, - старик прервался и продолжил с еще большей горечью. - Вчера, я шел к пробсту. К моему лицу прилипла паутина. Паук успел её сплести. Сколько же времени никто не ходил этим путем?
  − Время не щадит никого? И нет ничего вечного.
  − Кроме тех, кто служит Вечности! - надсадно скрипит Ваерд. − Кто и есть сама Вечность!
  − Мне пора, фра, − слова старика не пролились бальзамом на обиды храмовника. Не омыли сладким вином горечь дум. Не нуждался он ни в утешении, ни в утешительных беседах, ни во врачевании скорбей своих.
  − Погоди, − остановил слепец. Сдернул с шеи черный засаленный шнурок и протянул в сторону омоньера ключ.
  − Для чего мне? - не торопился Солано принимать предмет.
  − Его выдал пробст. В теперешним состоянии, мало на что гожусь. Потому выполняю не слишком много поручений. По вторникам я посещаю Улля поболтать по-стариковски. По средам, когда его нет, прибираюсь, как могу. Ключ от его библиотеки. Нынче там полно книг из архива и еще больше из Заброшенных Городов. Они тряхнули антикваров. Как следует тряхнули. Уж поверь мне, постарались.
  − И что с уловом собираются делать? ‒ новость о том что Орден полез к антикварам, насторожила Солано.
  − Малодушно сжечь. Знания никому не нужны. Мешают спать и путают мысли. Заставляют сомневаться и доискиваться правды, − говорил Ваерд так быстро, что задохнулся. - Еще я знаю о манускрипте. Не спрашивай откуда. Знаю.
  ˮСекрет, который ни для кого не секрет. От нас утекло... Просто отлично..,ˮ - тяжко задышал Солано. - ˮМолчать уже не годимся.ˮ
  − Я нечаянно услышал чужой разговор, − Ваерд понизил голос, но от этого он не зазвучал приятней. − Некоторые теряют осторожность и говорят громче, рядом со слепым. Путают. Слепой не глухой. Разговор не предназначался для посторонних. Я не могу передать его целиком. Только часть. Пробст договаривался с кастеляном Риданом. Собираются снять тебя с омоньерства... Госпитальер* Вирб с ними. Готовятся к Капитулу. Ты им больше не нужен. Это их слова.
  ˮВсе верно, ‒ согласился со стариком омоньер. Ничего нового не открыто. ‒ "Ненужен. Что они скажут Гильфу? Что Гильф скажет им? Согласятся ли на диалог? У каждого свои хотелки, не сойтись. И есть ли у них выбор, не соглашаться.ˮ
  − Я не удивлен, фра, - затаил гнев Солано. − И приму волю братьев с должным смирением.
  − Не будь дураком! - скрипит старик. - Сейчас твое смирение нахер не сдалось. Особенно Воронью! Тем, кто еще может и хочет летать в небе, а не скакать по помойкам, довольствуясь подачками!
  − Но всего подслушанного разговора ты передать не хочешь.
  − Не теперь, ‒ непреклонен старик в отказе.
  − Ключ что? Вернуть пробсту?
  − Верни. Но я бы сперва глянул с чего им торопиться тебя задвинуть.
  "Не подумал," ‒ согласился Солано с доводом старика.
  Откровения пробста ведь не с пустого прозвучали. И какие откровения! Костер всему Ордену!
  "С этим позже," ‒ осадил омоньер желание впасть в побуквенный разбор услышанного от Улля.
  − Ты чем-то обижен на пробста, фра Ваерд? ‒ поинтересовался омоньер, понять мотивы древнего храмовника помогать. Устраивало же не рыпаться.
  − Во что превратился Орден! - скорготал гневливый старик. − Многие хотят посиживать спокойно в удобных креслах и загребать жар чужими руками. И не особо печалиться, что проели за бражными столами, растеряли во дворцах, проспали на мягких кроватях остатки былой славы. И мне этого не понять. И не принять!
  − Сочувствую тебе, фра, − искренен Солано чужой боли. Самому удивительно, нашлось за душой.
  − Сочувствуй себе! Мое время скоро закончиться, твое продлится дольше. Я уйду с гордо поднятой головой. Как уйдешь ты? Будет ли стоить гнутую медяшку, скопуляр с символом Храмна! Я слеп и не увижу, какое решение ты примешь. И не слышу его в твоем голосе. Ключ твой, а как с ним поступить.... В битве у Вёзара, последней моей битве, мы не могли победить и не могли отступить. И потому сделали лучший выбор в нашей жизни, − старик стоял, расставив ноги и сжимая кулаки, будто и в этот момент находился там, в плотном строю на бранном поле. - Мы атаковали! Это не жертвенность, мы не жертвовали собой. Осознание кто мы есть и что должны свершить! Мы!
  Короткая пауза отдышаться.
  − Не хочешь, ввязываться, неволить не стану. Но раньше, на пожелание победы отвечали... Во славу Господа! Кто если не внуки Храмна! А не нынешним, кастрированным ‒ Во славу Всевышнего!
  Солано забрал ключ из дрожащей руки старика. В словах Ваерда был смысл. С чего консистории Ордена спешить от него отделаться? Нашли замену? Пусть. Чем нового омоньера вооружили? Что откопали в архивах и в изъятом у антикваров?
  Граница между ,,не должен ˮ и ,,обязанˮ слишком условна. Есть еще время подумать. До конца следующей недели точно. Но омоньер уже сделал для себя выбор.
  − Пусть Ворон приглядит за нами, − склонился Солано перед стариком и убрал ключ в шап.
  − Пусть приглядит, − ответил поклоном Ваерд.
  Покинув келью, омоньер постоял на ветру, заглянув в черную глотку ночного неба. Темень притягивала. Неодолимо хотелось узнать, что же там упрятано в непроглядном мраке. Но еще больше о скрытом за ним.
  Померзнув на ветру, Солано поднялся к себе в комнату. Собственно, делать ему здесь нечего. С удовольствием бы отправился на Рыбий Нос, где давно жил и прихватил в гости Трию. Но уже поздно и его не выпустят из Бринмора. Еще не все заведенные прежде порядки похерили.
  У двери зажег светильник. Оглядел свой сиротский угол. Лежак с набитым шерстью тюфяком. Грубый, как из-под топора, стол. В трещинах и сколах (он их помнил все!), в давнишнем воске от оплывших свечей. Полка для книг и посуды, кожаный мешок для одежды. Все богатство нажитое им. Не больше, чем у остальных, но и не меньше.
  ‒ По трудам нашим воздастся, ‒ процитировал Солано вслух. Прозвучало издевкой.
  У него побывали непрошенные гости и рылись в вещах. Тюфяк сбит, лежак сдвинут, мешок увязан не тем узлом. Книги не в прежнем порядке. Вот вам прямая польза от бардака. Никто кроме хозяина не упомнит, где и что лежало и стояло. Уже и обыскать правильно, не оставив следов присутствия, не умеют.
  ˮА для чего стараться? Скоро Капитулˮ, − успокоился Солано. Еще не совсем, но гнев уверенно сходил.
  Чтобы не искали, здесь ничего не могли найти.
  "Разве что подбросили," ‒ заподозрил омоньер, но опять же как-то вяло. Без всякого чувственного отклика, Перегорел на сегодня воевать.
  "На Рыбий Нос тоже поди совались," ‒ предугадал Солано поступки посетителей. Но и там ничего такого, снять с него шкуру одним куском или пустить лоскутами, на каждый случай отдельно. ‒ "Было бы желание," ‒ критичен омоньер к своей безвинности. Попахивало соглашательством на скорое судилище. ‒ "Можно гордиться. Весь Орден занят моей персоной, низложить. Как сдержаться, не впасть в грех?" ‒ виделась храмовником незримая бусина. Горбатого не исправит и могила.
  − Нерешительность, верный признак великих сомнений и смятения духа, − раздался за спиной омоньера бодрый голос Локли. - Тот ли путь выбрал, желать свернуть? Крепок ли ты в вере, позволить одолеть страхам?
  − Моя вера выкована из клюва Ворона и закалена в его крови! - ответил Солано древней формулой.
  − А вот моя, прочнилась в старом добром мистеле*, − Локли похлопал опечатанный глиняный кувшинчик вместимостью в добрых пять пинт. - Не желаешь ублажить бренную плоть и порадовать нетленную душу? Они того заслужили.
  Увидеть Локли в такой час, Солано не ожидал. Храмовник умудрялся пропадать из Бринмора в последнюю минуту.
  − Знал, что далака отправят ко мне в Чедвиг? ‒ решил Солано сразу прояснить для себя некоторые животрепещущие моменты.
  − А должен был? - удивился Локли.
  Молчание омоньера, признак не принятия подобного ответа.
  − Нет, не знал.
  − Антикваров действительно тряхнули?
  − Прошлись частым гребнем. Юсваль, братья Мюгг, Лайгэ, книжник Кэротт, еще Лобри и Лой Сухарь...
  "Совсем рядом с Хохолком... Луц промолчал," ‒ выслушивал омоньер имена жертв обысков.
  − Клебба не тронули?
  − Самого его нет, а дома он ничего не держит. Ни для себя, ни знающим людям.
  − У меня, на Рыбьем Носе были?
  − Я бы сказал аккуратно заглянули, ‒ вполне исчерпывающий ответ для понимания проведенных действий в его обиталище.
  ˮЭтот в курсе всего,ˮ − Солано прошелся по комнате, продолжая осмотр. Оторванных половиц не наблюдалось. Стены и потолок не тронуты. На боковине лежака, в отщипе занозы, синяя нитка с одежды. Не рядовой гость.
  − Чем поживились с народа?
  − Затрудняюсь сказать. Не вхож запросто ни к приору, ни к пробсту. Чин мал.... М-да... Вижу не вовремя я... Что ж...
  Солано остановил его жестом и пригласил войти. Разговор только начат. Вино к разговору имеется. Легкость градуса не означает легкость беседы.
  − Что слышно о Капитуле?
  − Поговаривают у нас будет новый омоньер, ‒ не скрывал Локли шепотков в Ордене.
  Светильник в центр стола, в светлую зону кружки.
  − Расклад известен?
  Локли возился с кувшином, сковыривая восковую заливку с горлышка.
  − Пять против двух. Но могли подвинуться.
  − Куда?
  − К шести против одного.
  − Один это кто?
  − Покойный далак, ‒ справился Локли с пробкой. Вино нежно заблагоухало и забулькало в кружки. ‒ Ммммм...., ‒ восхищен храмовник в великом предвкушении. ‒ Был бы жив...
  ‒ И что бы изменилось? ‒ непонятно Солано влияние одного, пусть и далака, на решение многих.
  ‒ Он как-то сказал. Мало знать ‒ человек честен. Важно понимать почему. И вот этих почему у него изрядно припасено на каждого в Ордене. По десятку, не меньше.
  − Закуски никакой, - предупредил Солано. О смерти далака он не сожалел и не сожалеет. Союзника в нем не видел. Не был и не стал бы фра Мюрис ему союзником. Раз приехал в Чедвиг и размахивал тессером. А сказанное собеседником в отношении покойного наставника... Слишком неопределенно. Расплывчато.
  − Сие чудо под закуску? Нет-нет! - категорически отказался Локли. - Под добрые новости.
  − Есть и такие? − усомнился Солано. В последние месяцы жизнь ничем подобным не баловала. Стратегия кнута и пряника хромала и западала на одну сторону. Отнюдь не пекарскую.
  − С чего начать? - спросил Локли.
  − С моего отъезда из Брюха.
  − Тогда еще по глоточку.... Закрепить послевкусие, вкуснее рассказывать.
  Вторая значит вторая. Помягчело и полегчало. Не сказать нирвана. Предбанник нирваны, точно.
  − ...Первым взялся за Марека. Заинтересовала его активность в процессе спасения весса Свена. Гвил явился со свежим синяком под левым глазом.
  − Винтенар?
  − Он самый. Выяснилось, Марека обвинили в пропаже некоего предмета, который у арестанта имелся до ныряния в колодец, а после чудесного спасения, пропал. Кирби, помниться, подобной подробности не отметил, потому как не видел арестанта близко до купания. В грехе воровства винтенар Марека и заподозрил. В чем принуждал сознаться. Искренне и чистосердечно. Наши методы пользуются популярностью. Они просты и действенны.
  − Винтенар ошибался?
  − Марек поклялся всеми святыми о не причастности к исчезновению ценностей весса.
  − Ты ему поверил?
  − Это что? Игра такая? Верю, не верю? - Локли шумно, с высоты ладони, лил в кружки, выбить аромат из вина. - Я вызвал Коула. Тот не отпирался. Имел желание применить и возможность осуществить рукоприкладство по отношению к подчиненному. Ему доподлинно известно, Марек шнырь и вор. В чем готов поклясться на Святом Писании. В казарме несколько раз пропадали деньги и вещи. Прямые подтверждения крысятничества Марека отсутствуют. А тут почти с поличным. Был медальон и пропал.
  − Медальон?
  − Винтенар обозвал пропавшую вещицу медальоном. И даже описал его. Как сумел. Неточно и бледно. События с утопцем начали приобретать хоть какую-то осмысленность. Я приказал перекрыть поступление воды в колодец и вычерпать содержимое, осматривая каждый добытый предмет, каждый комок грязи. Сам отправился потолковать с людьми, как их мне отрекомендовали, хорошо знавшими незадачливого утопца. Благо большинство их дожидалось в Брюхе королевской амнистии. Заметь, не суда, а именно амнистии! Помнишь наш разговор об Ингид? Желает принять постриг, но не желает на костер...
  − Давай о Свене.
  − Некто Вайлар припомнил забавную историю с перевернувшейся лодкой на озере Копли. Наш несостоявшийся утопец, тогда вовсе не собирался тонуть, а легко и просто спас трех адди королевы Гвиннет. Мало того, достал со дна, а там ярдов пять глубины, утопленное имущество. Если сопоставить с нырянием в колодец, отличному ныряльщику тяжко утопиться. Еще Вайлар припомнил, после случая спасения адди, Свен стал вхож в свиту мистресс Гвиннет на правах своего. Для двора он числился при наследнике тана Фосса, но нашего утопца привечали отдельно и особо. Он не дурно вписался. Веселый нрав, живость речи, славно танцевал, отменно бился на саксах*, еще лучше на фоссарах, щедр на подарки и, не в укор сказано, небогат. Другой мессир, Айглиф, потешил меня чудной историей. Во время празднований в честь рождения наследника престола, то бишь смутьяна Аерна, Свен, будучи крепко во хмелю, свалился в реку и переплыл с берега на берег, распевая песни. Так что, наш утопец выбрал странный способ покончить с жизнью.
  − Нужда заставит.
  − о! О нужде..., − слишком оживился Локли.
  Солано махнул рукой. Этот анекдот он знал. Во всех вариантах.
  − Что же получается? - продолжал рассказ храмовник. − Марек, отрицает причастность к хищению, но винтенар настаивает на обвинениях в краже медальона. Совершил один, а пятно ляжет на всех шестерых! А весс Свен отчего-то помалкивает о пропаже ценного имущества. Пришлось тащится в лазарет навестить нашего утопца. Выглядел он не совсем здоровым. И если физическая форма еще сносна, то душевная составляющая желала лучшего. Вполне возможно расстройство ума, прямое следствие пережитых потрясений.
  − Притворяется?
  − Можешь попробовать сам с ним поговорить. На мой взгляд, в ближайшую неделю бессмысленное занятие. Неделя было бы полбеды, беда, − Локли постучал пальцем по лбу. - Разговаривать с ним бессмысленно и через месяц и через год. Гвил упоминал Уэкуфу... Грешно повторять за ним, но похоже Кирби угадал. Словом, ничего вразумительного от Свена не добился. Зато пока шастал по коридорам и этажам Брюха в поисках ответов, из колодца выудили....
  Щелчок пальцев и перед Солано выложили золотой медальон на крепкой крупной цепочке.
  − Предмет по всему вессу очень дорог, и расставаться с ним Свен не собирался. И только прослышав о встрече с нами, забеспокоился, что некий секрет раскроется. Сидя в колодках его не спрячешь. Выронить в тюремном дворе не выронишь, подберут. Зашвырнуть не зашвырнешь, увидят и найдут. Пришлось инсценировать попытку самоубийства, а на самом деле прятать медальон.
  Омоньер разглядел анаграмму и вопросительно глянул на Локли. Что еще?
  − Удивительный поступок. Все кто знаком с ним накоротке, в один голос заверяют, Эрд Свен родом из Голаджа, из Бозо. Танство на границе с Худдуром. Весьма засушливое место. Лужу найти проблематично, а уж выучиться хорошо плавать... Поэтому, на всякий случай, отрядил фра Лукко навести о Эрде Свене подробные справки. Включая родословную от пятого колена и до любовных шашней нашего неудавшегося утопца.
  Ни к чему не придраться, все сделано правильно. Солано толкнул кружку. Наливай!
  Было бы сказано, да будет сделано!
  − Медальон не семейная реликвия. Работа современная, − разглядел омоньер стилизованные под древность вензеля. - Любой средней руки ювелир клепает десятками в неделю.
  − Первая буквица несомненно его имени, − Локли очертил ногтем мизинца. - Вторая... все так делают... его дражайшей половины.
  − Спорно.
  − Спорно? Загляни внутрь! − предвкушал неожиданность Локли.
  Солано с осторожностью открыл медальон. Портрет развеял бы все сомнения. Но портрета, увы, отсутствовал. Даже крошечный. Но медальон не пуст.
  − Волосы?
  − Думаю младенца. Сорокового дня жизни.
  Не закрывая, Солано положил медальон на стол. Говорил с Локли, уставившись в точку.
  − Хранить локон первенца в обычаях жителей побережье Пролива.
  − Жителей с той стороны Пролива, − уточнил Локли и продолжал. - С чего бы вессу Свену, из засушливого Бозо, соблюдать обычаи Великих Мормерств? Если на минуту забыть, о приграничье Худдура, но вспомнить, в мормерствах свен это младший титул, равный нашему вессу. Оказывается, наш свен Свен весьма ловкий малый. Мало выдавал себя за другого человека, так еще по всему заслужил благосклонность мистресс Гвиннет, чья анаграмма украшает его медальон.
  − Или одной из её адди, ‒ мало убедительно возразил омоньер.
  − Из-за истории с адди никто не станет топиться. Тем более столько лет спустя. А вот если предположение верно и вторая нанесенная буквица от имени Гвиннет, а не скажем какой-нибудь Гротии или Гретты, делается понятна боязнь попасть к нам на разговор. Ведь речь зашла бы о Аерне-мятежнике. Он банально испугался. Хранимый секрет выплывет наружу, после казалось бы успешного забвения.
  Солано слушал и переосмысливал каждое прозвучавшее слово. Не без шероховатостей, но складно. Возникает вопрос (Сколько их в последнее время? Несть им числа!) что с историей делать? Копаться дальше или оставить, в покое чужие грехи? Достаточно дел сегодняшних, доискиваться с кем приспала дитё покойная королева. В приоритете другое направление ‒ манускрипт.
  − Согласно записи в церковной книге, Гвиннет Амаль родила мальчика, нареченного Аерном, − добавил Локли к размышлениям омоньера. − И теперь как бы стоит вопрос от кого?
  Солано его слышал, но уподоблялся ныряльщику, не желающего бросаться в студеную воду.
  − Подождем вестей от фра Лукко? − уловил Локли колебания омоньера. ‒ Вернется через месяц, а то полтора.
  Тот не отвечал, согласиться или отказаться. Ответ завис в безвременье. Через неделю, пусть через две, он перестанет быть омоньером. Запил тревогу затяжным глотком.
  Локли щелкнул пальцами.
  − Надо отыскать кого-нибудь из близкого окружения Гвиннет. Поговорить доверительно.
  − Это верный эшафот для разговорчивых, ‒ посмотрел Солано на храмовника. Думай о чем говоришь!
  Повторный щелчок пальцами и новая идея.
  − Спустимся в усыпальницу Амалей. Побеспокоим почившую. В её левой руке* самый правдивый ответ, чьи волосы в медальоне Эрда Свена. Нам повезло, что Гвиннет родом из Кайонаодха.
  Прозвучало здорово. Но! В усыпальницу запросто не попасть. Официально за разрешением не обратиться. А самовольно? Риск велик. Надо найти верных людей, добраться через катакомбы до места погребений королевы. Надо не попасться, шастая среди склепов. Поймают, за плаху проголосуют и король, и Викарий, и Орден. Добравшись, нельзя наследить. В День Поминовения туда спускается родня почивших. Поднимется немалый шум. Будут искать и найдут.
  "И каков выход?" ‒ честный вопрос самому себе, перестать думать категориями наказания и возмездия.
  ‒ Если Капитул меня снимет, ‒ нарочито медленно заговорил Солано. ‒ Отправишься в Тайру. Неофициально. Уберешь Аерна.
  ‒ А если не снимет, лезем под землю, ‒ разлил Локли вино. ‒ Пройдет почти два месяца, как он соберется. Много воды утечет.
  ‒ Сколько? ‒ не поверил Солано услышанному.
  ‒ Позавчера приор объявил, в связи с трагической гибелью фра Мюриса и проведению погребальных обрядов, Капитул переносится на сороковой день от положения в могилу. Тело доставят к концу недели. Плюс три дня, после омовения останков и отпевания. Набегает почти два месяца.
  Солано очень глубоко вздохнул, задержал дыхание будто боролся с икотой, затем шумно выпустил воздух через нос. Ничего не сказал. Перетерпел.
  ‒ Надеюсь никто не слышал, ‒ бесшабашно расхохотался Локли. ‒ Твоего вот этого..., ‒ и тоже выдохнул, дразнясь. ‒ Сочтут за покушение, ‒ и щелкнув, указал большим пальцем вверх.
  Омоньер покивал болванчиком. Подчиненный понял все правильно.
  На этом новости не закончились. Локли сунул руку под скопуляр и выложил на стол нож в кожаном чехле. Бахрома спутана. Бисер тускло переливался в неверном свете. Вытянул нож из чехла. Вороненый металл клинка отблескивал мутью, пуская радуги по долу.
  − Майгары... Ритуальный, − определил омоньер без колебаний. ‒ Не рядовая поделка, но и не высокая сталь.
  − Зашевелились. Активно. И война не война и миру конец. Поговаривают, замятня у них.
  − Гм..., − хмыкнул озабоченный омоньер. С горцами много лет вооруженный нейтралитет. Не совались, уже хорошо. С чего очнулись? Власть меняется?
  − Ловят зевак и приносят в жертву. Детей, баб, мужиков. Всех подряд. Без разбору.
  Солано не сдержался, хмыкнул. Как жертвоприношение проходит он видел. Бывалые блюют, новички за Бога прячутся, глаза зажмуривают.
  − В Кайона полно их святынь, − проронил омоньер, поддаваясь назойливой отсылке к странной истории поисков Пределов приором Пайсом. Майгары что? Дополнение к рассказу?
  − На равнину они пока не рвутся. А вот на границе из-за их шевеления полный бардак.
  ‒ Он там всегда. Неотъемлемая часть воинского быта.
  ‒ Здесь похоже что-то другое.
  ‒ Пусть Гайд этим занимается.
  ‒ Тогда остается еще одно. Амюс и фарозские розы.
  "Херцл..," ‒ Солано едва не вслух погано помянул локи. Новостей прямо через края помойного ведра! Успевай, отчерпывай!
  − Я тебе рассказывал, в Брюхе. Ему дважды присылали по букету. Первый раз Амюс получил букет в прошлом месяце, седьмого числа. Одиннадцать красных.... и одна белая роза, − Локли говорил с легкими паузами, подчеркивая ими важные детали. − Второй раз... восьмого этого месяца. Десять красных.... и две белых... Предположу, следующий будет... девятого дня следующего месяца и в нем будут.... девять красных... и три белых.... В Фарозе белые розы кладут на могилу.
  Омоньер сам налил в кружки по полной. Стукнулись. Отсалютовали.
  ‒ Тогда за упокой души Тунора Амюса!
  Локли опять весело.
  ‒ И как мы без такого омоньера?!
  Удивительная беззаботность и похуизм. Или это только так подается?
  
  
  11. Тайра, монастырь-замок ордена Св. Храмна.
  
  Воздух пропитан солнечными запахами апельсиновой цедры, лавандового масла и выпаренного розмарина. Дразнящие, отвлекающие ароматы, смешаны с жиденьким серым светом полудня, добавить красок и настроения. Отвлечь ярмарочной шумностью от невзрачной повседневности. Праздники они изредка. Немного. Нечасто.
  Атанор с рабочей посудой упрятан от любопытных глаз за ширму. Не пугать непосвященных изгибами и формами реторт, кукурбитов, аламбиков, алуделей, прожорливым зевом сжигателя*. Развешанные по натянутым веревкам пучки и увязки трав более подошли бы жилищу какой-нибудь деревенской ведуньи. Емкий котел старой бронзы накрыт неподъемной крышкой с ручкой-петелькой. На деревянном вешале черпаки, длиннозубые вилки, лопатки: плоские и выпуклые. На широкой лаковой доске мелкие кости рядками выложенные на клей. Глазастый череп скалит клычки.
   − Я всего лишь лекарь, − удрученно произносит Вервик, глянув куда-то в окно. Над ближайшей крышей, серое холодное небо вымазанное облаками, и никакого солнца. И праздника никакого. ‒ Лекарь..., ‒ заклинание не приносящее облегчения. Снадобье неспособное исцелить.
  Девушка... Вряд ли вено*... Пожалуй все же девочка... Одной рукой прикрывала припухлости наметившихся грудок, второй, сложив ладонь лодочкой, лобок и под ним. Она младше его дочери. Наверное, на год. От силы два.
  Лекарь прикрыл глаза. Ему мешал свет, мешал запах, погрузиться в состояние целительной пустоты и отрешенности. От дня вчерашнего, дня сегодняшнего, дня завтрашнего. От всех дней осени!
  Жмурься не жмурься, легче не делается. Не отпускает. Не позволяет вздохнуть свободней. Чем спастись? Молиться? Прятаться за молитвы с каждым разом все тяжелее. Сегодня вовсе никак. Тянет, задрав голову, проорать: "Услышь меня! Услышь же!" или просто завыть затравленным зверем. Господи! Знаком, словом, движением покажи не оставлен я, не брошен тобой, мучиться деяниями своими и не напрасна моя надежда на тебя.
  − Мне необходимо произвести осмотр, − напоминает Вервик, истончившись всякой верой дождаться. Опять глянул в серое безрадостное заоконье. День перекликался с внутренним состоянием. Нет, пожалуй, внутри еще хуже. Темнее, чернее, пустынней.
  Остро желалось быстрее отделаться от обязанностей, но он не позволил грубых слов и действий. Из жалости. Вялой и бездеятельной. Жалость не сострадание. Сострадать потребно иметь душевное мужество воспринимать чужую боль как свою, врачевать её. А жалость?.. Слезинки в уголку глаз, высохнут не омочив кожи лица, ничего не изменив. Не подтолкнув измениться. Ни в жизни вено, ни в собственной. Девочка не первая и не последняя, мог бы привыкнуть к неизбежному. Но ни в какую не привыкается. Не можется к ЭТОМУ привыкнуть! А чего можется? Или тогда уже хочется? Честно. Без молитв к Нему. Без уверток перед собой. Все равно больше не помогают. Ни молитвы, ни увертки.
  "У нее еще груди нет," ‒ мучается Вервик в пустоту. Где отведено биться сердцу и обитать светлым чувствам бездна. Куда падать и падать, без времени и срока. И лишь ароматы апельсина, лаванды и розмарина удерживают на краю. Пока удерживают. ‒ "Она совсем ребенок..." ‒ слезливо сокрушается лекарь. Продолжать в том же духе, только накручивать самого себя. Ощутить, там внутри бродят и мечутся фантомы боли. Не сама боль, но память, когда-то болело. Хотя бы так, окончательно не изувериться, не потеряться в миру.
  − Ты не можешь опоздать. Тебя ждут. Сир Аерн, − голос Вервика утихает до шепота. Сам едва слышит о чем говорит.
  Девочка загнано дышит. Вот-вот разревется. Она растеряна, напугана и не помнит ни словечка из полученных недавно наставлений. О высоком долге и великой чести. Не помнит и заверений о новой хорошей жизни. Ей более ни дня не придется работать на чужих людей. Возиться в огороде на морковных грядах, собирать волосатых зеленых гусениц с кочанов капусты и противных оранжевых жуков с картофельной ботвы. Чистить свинарник и приглядывать за цыплятами - бестолковой мелочью, лакомой вечно голодным кошкам, пронырливым собакам и хищным птицам. Надрываться таскать неподъемным ведром воду и поить скотину. Вставать рано-ранешенько, до зорьки. Помогать доить соседских коров и выгонять пеструх в стадо. Сидеть бесконечными вечерами, стирать пальцы до волдырей и крови, ссучивая из шерсти нить. Убегать и прятаться в лебеде или в сарае, когда мимо деревни идут наемники. Хлебать не нахлебаться пустыми щами, куда мать нарубит первой крапивы. Возиться с младшими в семье. Обходить стороной дом бабки Саяры, ведьмы и противной крикливой старухи. Бояться грома и молний, спаливших по лету мельницу. Ныне прошлая её жизнь отменяется. Все позади. И огород, и коровы, и крапива. С позавчерашнего дня наступили исключительно счастливые и сытые деньки. Следует лишь исполнить на нее возложенное. Трудно ли это, понравиться сиру Аерну? Нисколько. Нужно только слушать и делать что ей говорят!
  − Твое дело подчиниться, да дурой не упрямиться. Что скажут, то и исполняй, - стыдилась родительница своих слов. Нашла и утешение. - Всем нам через то испытание, − пояснив кому. - Бабам.
  О чем мать сказывала, догадку имела. Зря что ли в лебеде от лиха отсиживалась. Подглядела раз, как вои с соседкой управлялись. Марту с хахалем однажды подкараулила. В амбаре они... Чего уж там такого? Мужика на себе тяжело держать? Или целоваться с ним противно? С этим согласна. Противно. Испытания причем? Из-за колючей соломы? А стонать зачем? Больно? Терпи. Не можешь, не заголяйся. Не потому ли из всей деревни её выбрали? Терпеливая. Отец когда вожжами приложит ни слезинки, ни вскрика не выбьет.
  − Я только лекарь, − не убедительно оправдывается Вервик. Он не узнал имя девчонки. Не допытывал у ранешних, обойдется и сейчас. Безымянные помнятся, но легче. Обезличено. Как ушедшие в давность знакомцы и предки. Уйдут и вено, побывавшие в его лекарской. Вервик ни разу не столкнулся с ними в замке. О избранницах атлинга никто не говорил и не упоминал. Он специально ходил на кладбище, смотреть свежие могилы. Для чего? Скорее уж почему. Из страха, засевшего внутри ненасытным паразитом, денно и нощно грызть его. Нет, на погосте свежих безымянных могил. Тем и успокоился. Ни вопросов, ни сомнений себе не позволив.
  Девочка шмыгнула носом, набралась храбрости и убрала руку от грудок. Затем, не так смело, отвела вторую. Опустила вниз, прижав плотнее к бедрам.
  Чистая нежная детская... детская кожа! Ровная без изъянов. Даже родинки редкость. Вервик стиснул зубы не проронить ни звука, ни вздоха. Перетерпеть. Коснулся небольшого шрама на боку. Кожа девочки тут же сделалась гусиной. Встопорщились и набухли сосочки. Лекарь поспешил зайти за спину.
  "Я ‒ лекарь..," ‒ умолял Вервик, не думать о последствиях осмотра. Найди он изъян, придумай его, ничего не изменится. Будет другая вено. Сколько их уже, перебывших? Шесть? Семь?
  − Через забор.... от быка сигала, − залепетала девочка, оправдываясь. Вдруг выгонят из-за шрама! - Никому проходу не давал. Даже взрослым.
  "Если в деревне голод, продадут и за майль. Спасти остальных. Хорошо если просто не увели за долги. В Кайона, после мятежа, таких семей - каждая вторая!" ‒ оправдать родню девчонки ‒ оправдать себя. Это ведь они отправили дочь в замок. А он... Он всего лишь лекарь...
  "Замковый..," ‒ тут с оправданием у Вервика совсем худо.
  Жалел девчушку, жалел себя. В Тайре оказался не собственной волей, не собственным выбором. Жену лечил, клиентов растерял. Кто к лекарю пойдет, коли не может бабу свою выходить. В долги влез. С того жизнь и покатилась в разор и нищету. Хозяйство продал, дом продал, в съемной халупе жил, За гроши бедняков пользовал. Сколько бы продержался? Полгода много. Что дальше, думать не желал и боялся. Одним днем пришли люди, сунули ворох расписок, велели собираться и вопросов не задавать. Так сюда и попал. Крышу над головой предоставили, денег на прожитье выдали. Три дня на обустройство выделили. Тайра в роде и монастырь ‒ но порядки не монастырские, и не замок, мирян мало и не владетелю принадлежит ‒ Ордену. И не город, малолюдно и не селиться никто. Стоят на крутом холме, одно в другом, два кольца крепких стен, между собой спицами переходов соединенные. Что в сердцевине малого кому неизвестно. Закрыт туда ход. В основном обитатели толкутся в пространстве между внешним и внутренним кольцами. И он, Вервик-лекарь, к ним приписан.
  Никаких поверхностных недостатков или физической ущербности, лекарь у девочки не обнаружил. Теперь следовало осмотреть её луно*.
  ˮГосподи! Господи!ˮ - хныкал Вервик. Не все грехи простятся. Не всем искупление назначают Не искупимые будут.
  ˮВо тьме я и не ведаю пути! Направь, Господи!ˮ ‒ горяча мольба, обреченного мучиться в великом смятением. Покинуть тьму или выйти к свету? Вопрос на который ответ не ведом. Ибо что есть тьма, бежать от нее? И что есть свет, стремиться за ним? У других не спросить, самому не ответить. Взяться угадать? Угадаешь ли верно, наступить добрым переменам. И возрадуешься ли им? Могут забрать его дочь. Вместо этой деревенской простушки. Они уже приходили, смотрели и ничего не сказали. Для чего говорить им?
  ˮНадо просто делать свою работу. Для этого я здесь. Ни для чего более. Делать свою работу. Врачевать хворых и досматривать крепких телом. Не лезть спасать или обвинять. Не мне это отпущено! Не мне...,ˮ − твердил Вервик, не вдумываясь. Он и твердил, не вдумываться. Покорно следовать выпавшему на судьбу обременению.
  Покосился на застеленную чистой тканью лавку. Уложить, довершить осмотр.
  ‒ Мать в поле водила? ‒ спросил Вервик, не совладав с внутренним протестом. ‒ Хейз.... Кровь сронила уже? Из луно.
  ‒ Два раза... только...
  "Боже! Боже! О чем я?! О чем?!" ‒ задыхался лекарь. Эти слухи... Дрянные, мерзкие, дикие. Если они правдивы, тогда... Что тогда? Мир перевернется? Солнце упадет? Кары небесные обрушатся, сразить виновных? Глянь за окно? Небо на месте. Громов не слыхать. Молнии не блещут. Хляби не разверзлись. Осень отойдет. За ней зимние вьюги и метели грядут. Потом оттепели весну рассопливят. Зелень лето украсит... Что выбилось или выбьется из вечного порядка? Что не так происходит или произойдет? − "Все не так! Все!"
  Досматривать девство Вервик не стал. Пошел на поводу собственных душевных кипений.
  "Пусть подавятся.... Пусть.... Пусть," ‒ щедро сыпал лекарь словами. Сорил, разбрасывался. Нет в них ни ненависти к нанимателям, ни ненависти к себе. Ничего. Только слова. Ни к чему не обязывающие.
  Он посвятил лекарскому искусству тридцать лет. Любил свою работу, как всякий, однажды сделавший правильный жизненный выбор. Готов был отдаваться призванию без сна и отдыха. Благоговел, когда величали лекарем. Гордился лекарем называться. Переполнялся вдохновением, при обращении к нему за лекарской помощью. Он не мыслил себя нелекарем. Теперь же ощущал нарастающую неприязнь к богоугодному умению, вдруг ставшему грязным промыслом, сравнимый с подлой татьбой.
  − Все хорошо, − жалко улыбнулся Вервик девочке и опять вспомнил о не спрошенном имени. Почему именно с ней болезненно воспринимал потребность узнать наречение? Моложе предыдущих? Чем-то напоминает дочь? Участвовал в чудесном превращении замарашки? Стоило отмыть, накормить, расчесать неузнаваемо той преобразиться. Пока еще девочки, даже вено, не распустившейся, не вошедшей в полную девичью стать. Не горькое ли сожаление о загубленной детской жизни, давит на него? С его помощью, при его участии опорочат красоту, скормят постыдной болезни, не передаться детям в последующих поколениях, радовать и восхищать.
  Обнять, успокоить, сказать доброе слово напутствия... Благие порывы... Не злую ли драму играет с ним подсознание? Проецируя чужую судьбу на судьбу собственной дочери. Ведь если не бывшая деревенская замарашка, то его Сания.
  Девушка... девочка опять прикрылась ладошками. Лекарь обратил внимание на грубую кожу обветренных рук. Цыпки скоро не сойдут. За неделю не отпаришь, не сведешь.
  − Тебя помогут одеться, − сообщил Вервик и торопливо звякнул в унылый колокольчик. Пожалуй, он слишком долго возился, окончательно раскиснуть, впасть в провоцирующую слезливость.
  Девочка поджала губы. Ей стыдно выставляться в неподобающем виде. Мать примером и поучениями, привила понятие греховности женской наготы.
  ‒ И сама согрешишь и других в грех введешь! ‒ строжила родительница не особо поясняя в чем грех выразится и в чем её вина перед совращенными.
  Появилась служанка. Старая женщина с умершими от невзгод глазами и шаркающей походкой. Вервик позавидовал ей. Она больше не чувствует. Не в состоянии чувствовать, а значит чувствам отзываться. Потому не способна помнить. Ей без надобности такое лекарства ,,забытьˮ. Снадобье не существующее в природе, но порой крайне необходимое.
  Прикрывая грудь и промежность, девочка мешала служанке одевать.
  ‒ Ты думаешь я не знаю как у тебя устроено? ‒ с трудом открывала рот служанка. Говорила через силу, двигалась и смотрела не ловчей.
  Белые тонкие чулки, второй кожей обтянули ноги. Дымчатый муар туники обнял голое тело, водопадом опасть к долу. Нарядный, с глубоким вырезом бронфолл, окутал радугами ткани и вышивки. Тройка гребней собрала и зафиксировала волосы. Поверх оголовное расшитое покрывало и тонкий рифленый обруч. Сафьяновые башмачки с золотыми пряжками невесомы, ступать по облачкам и цветам. Девочке одежда понравилась. Свободней теплого летнего ветра и очень нарядная.
  Служанка ушла и вернулась с мэтром Кабашем. Вервик отвернулся не смотреть. Он не переносил человека, источавшего стойкие и насыщенные флюиды лжи. Подобных Кабашу у Пропащих называют кокийярами. Люди мастерски выдают себя за других. Подменяют. Не важно кого. У них отменно получается.
  Полноватый Кабаш воронил волосы, пудрил лицо, подводил глаза. Мазал скулу, стянуть кожу в шрам. Руки скорее паучьи лапки, прибывали в мелком ворошении. Ткут невидимую паутину для удачной охоты.
  Кокийяр лисом обошел вокруг девочки. Уложил складки платья, расправил оголовье, приподнял за подбородок лицо. Девочка испугано моргала, не выказывая неподчинения. В большущих глазенках скапливались слезы. Она боялась и ей хотелось домой. Снова доить коров, ходить за свиньями. Где все знакомо и близко.
  ‒ Не пугайте ребенка, ‒ вступился Вервик, преодолевая внутренне отчаянное сопротивление.
  − Где ты видишь ребенка? − не отпускал Кабаш девочку. ‒ Детей матери в поле не водят. ‒ Наклонился понюхать шею за ухом. - Хороша!
  Никакая пудра и шрам не скроют похоти.
  ‒ Она же... Ей же..., ‒ запутался в речи Вервик.
  Кабаш поднял вверх указательный палец ‒ помолчи!
  ‒ Ей же...
  Палец кокийяра погрозил ‒ заткнись!
  Вервик заткнулся, пугаясь собственного поступка. Что на него нашло?
  Не званным призраком на пороге фра Монк. В широком черном шапе, он необъятен! В понимании лекаря ‒ главный здешний злодей. Один из главных. Чье слово закон, даже если оно поперек всякого закона, человеческого и божьего.
  ˮМы все здесь не святые!ˮ - утешался Вервик не утешаясь.
  − Фра Монк храмовник. Он отведет и представит тебя сиру Аерну. Ты будешь служить королю, − произнес кокийяр сладким голоском. - Боишься? Зря, − посмеялся Кабаш и легонько ущипнул девочку за щеку.
  ‒ Все хорошо, ‒ ободрил Вервик, прощаясь с пациенткой. То малое, что он смог ей дать. Малая ложь, великая ли, во спасение ли, в обман, ложью пребудет и таковой зачтется.
  Язык горит, будто лизнул раскаленную сковородку. Он бы лизнул, большей болью унять боль меньшую. Тяжко в груди. Тошно.
  Храмовник поманил девочку, но видя её робость и растерянность, взял за руку. Жестко, но не грубо. Жизнь в замке, от крыш до подвалов, подчинена Ордену. И правило работает всегда и распространяется на всех.
  − Тебе не стоит бояться, − заверил девочку Монк. - Страх делает людей глупыми. Глупых не любят и не терпят.
  Девочка поникла и поплелась следом, позволяя себе лишь чуть-чуть упираться. До недавнего времени, она не часто покидала родную деревню. В лес ходила сопровождая хорошо знакомых взрослых. На речку стирать с матерью и теткой. Мотт тана Гоуша видела из далекого издали. Он казался огромным и страшным. Судьба круто поменяла масштабы, сунуть в каменную мышеловку. Сколь не велик страх девочки, в нем присутствовала капелька мышиного любопытства. Подглядеть, потрогать, попробовать на зубок.
  "На все воля Божья!" ‒ часто присловила мать. И пока не очень-то понятно, чего воля хочет от нее, больше путая и сбивая, чем приближая к ответу.
  − Ты не скажешь лекарь, отчего мне не по нутру твоя кислая рожа? Прямо такая кислая, кислей некуда. Стог щавеля слаще, − уставился Кабаш на Вервика. Даже подошел ближе, встать лицом к лицу. - Совесть мучает?
  − Моя совесть никого не касается. Сам с ней договорюсь.
  − Вот-вот. Договорись, договорись. И мне спокойней и тебе безопасней. Хочешь совет? Хочешь-хочешь! Совесть она только кажется недотрогой, а на поверку та еще шлюха. Тряхни мошной потолще и не пискнет. Делай чего хошь, не мыкнет против. Такая она, совесть. Что моя, что твоя.
  − Я сегодня еще понадоблюсь? - терпит Вервик кокийяра. Терпение, привычка выработанная от общения с нудными болящими с несуществующими недугами. Те больше лекаря знают о своей болезни и методах её лечения. Попробуй таких обиходь.
  − Моя бы воля.., ‒ Кабаш провел большим пальцем по горлу, намекнув на незавидное будущее. ‒ Не понадобился вовсе. У тебя на лбу написано - предатель!
  ‒ Я свою работу сделал.
  ‒ А мог отказаться? ‒ удивлен, возмущен и весел кокийяр.
  − Что вы от меня хотите?
  − От тебя-то? Да не много. Сопли не распускай. Шибко жалостливый. Для лекаря. Думаешь, зачтется жалость твоя, когда помрешь? Мечтай-мечтай! Свое-то жальчее? Дочурку жальчее, нет? То-то... Тогда будь ласка, сделай морду по приятственней. Не сможешь, я помогу. У нас знаешь как? Человек плачет, а рот до ушей. Всем видно смеется. Захлебывается от веселухи. Не желаешь поучиться?
  Дуэль взглядами лекарь проиграл с первого схождения.
  − Если у вас не имеется жалоб на здоровье, прошу покинуть лекарскую, ‒ предельно вежлив Вервик с кокийяром. ‒ Мне необходимо работать. У меня имеется поручение от фра Монка для сира Аерна.
  − Работай-работай. Я твоего куска не отниму, ‒ доволен Кабаш молниеносной победой. ‒ Но ежели в следующий раз слабину дашь... Ежели увижу губешки твои затрясутся, а глазенки увлажнятся... Я тебе их закрою.
  ‒ Какое ваше дело?
  ‒ Такое. Собаку заведи. С живой шкуру сними, жалости поубавится. Три-четыре раза проделаешь, никакого беспокойства. Хоть младенцев ошкуривай.
  Варвик задохнулся от возмущения, столь наглому и бездушному предложению, измываться над живым существом.
  ‒ Ну, разинь пасть! Скажи чего хорошего, ‒ дразнился Кабаш. ‒ Скажи, чтобы сдох! Или кровью изосрался. Давай! Я послушаю. Очень занимательно. Люб я тебе или нет, ‒ медленно, подобно весенней льдине, наплывал кокийяр на лекаря. Тот пятился, то бледнея, то краснея, то задыхаясь, но.... Пятился.
  ‒ Молчишь? Вот и молчи. Язык в жопу затяни и помалкивай. Не понятно? Так скажи. Растолкую. Здесь стесняешься, домой к тебе загляну. Доходчивей выйдет. В ум войдешь, куда там мудрецу.
  − Я понял вас. Уходите, − попросил Варвик, смирившись с участь проигравшего.
  ‒ Я-то уйду. Легче станет? Вижу легче. Но не забывай, вернусь ведь. Мы, ведь, как два сапога в паре. Одной дорожкой шагаем. Ать-два! Ать-два! ‒ маршировали в воздухе пальцы кокийяра.
  "Куда только?" ‒ тошно Вервику за себя и свое призвание.
  Злость проглочена им вслед за жалостью. Несварение ему не грозило.
  Хлопнула дверь. Лекарь вздрогнул. Следующая встреча через неделю. Ничего не измениться за столь малый срок. И за лучшее выходило, пусть бы и не менялось.
  ‒ Мать как звала? ‒ не останавливаясь обернулся Монк через плечо.
  Девочка боязливо сглотнула. Выглядела она уверенней, но не достаточно, заговорить с грозным своим сопровождающим.
  ‒ Понятно. Как телушку днёвую. Телей, ‒ пошутил монах, хитростью подступив к маленькой спутнице.
  ‒ У нас не было коровы, ‒ призналась девочка, на ласковое, но обидное прозвище. Никакая она не "теля". И по взрослому, как-то особенно, вздохнула. Мечта всей семьи, завести в хозяйство "зорьку" или "пеструшку". Любое бы прозвище подошло любимице.
  ‒ А овец держали?
  ‒ Десяток.
  ‒ Это сколько?
  ‒ На двух руках пальцы, ‒ уверено сообщила девочка. Счетом она владела на зависть старшим.
  ‒ Десяток это не мало. Значит Мемелькой, кликала?
  Девочка улыбнулась. Грозный монах откуда-то ведал ласковое прозвище крошечных новорожденный ягняток. Они такие славные. Мягкие, теплые, и глупые.
  ‒ Арси.
  ‒ Где?
  Сдержанное хихиканье серебром раскатилось по коридору.
  ‒ Я ‒ Арси!
  ‒ Вот оно что! А то забоялся прячется какая шемела. Хочет утащить мой плащ, наряжаться в него, за меня обед слопать. И на моем коне кататься, воображать.
  Девчонка опять хихикнула. В такой широкий плащ можно всех её деревенских подружек завернуть и еще место останется!
  Монах замолчал, но Арси не до разговоров. Поговорить можно позже. Когда придут. Она не стесняясь глазела на разные диковины. Окружающее походило на сказку. Не добрую и не злую. Волшебную. Вокруг нее, на её пути и там дальше ‒ волшебно. Чудные каменные фигуры, игравшие в ,,замри-отомриˮ, она застала в миг, когда те замерли. Кто они, воины в гранитных латах и плащах? Кто великанши в мраморных туниках и коттах? Чьей волшбе подчинялись колонны-сосульки, то ли росшие к потолку, то ли, наоборот, свисающие с потолочных сводов. Запрокинув голову, на них увидишь завораживающих ярких птиц в голубых небесах за лебяжьего пуха облаками; неведомых зверей в изумрудных рощах; прекрасных людей на лужайках и берегах. Наверное, это рай. Ведь там всем хорошо, красиво и много-много цветов. Девочка поискала глазами Эстли, свою младшую сестренку, умершую прошлым летом. Священник сказывал, безгрешные души попадают в рай. Значит она там! Арси уверена, она узнала глазастую егозу, прежде чем капитель колонны заслонила родную и хрупкую фигурку.
  Эхо шагов брызгами разлетается из-под ног. Вихрит, кружит вокруг, взбирается ввысь. Чудиться кто-то незаметный и скрытный, неужели брауни? идет следом, обгоняет, взбирается на галереи и балконы. Карабкается к своду, затаиться в перекрытиях и чудной лепнине, наблюдать хитрющим глазом.
  Сквозняком качает тени, огни и гобелены. Или не сквозняки?! Проказливые феи прячутся и морочат голову своей хитрой игрой. Их полно в лесу, по полянкам и лужкам, но они пробрались сюда, проводить. Арси нарочно отставила в сторону свободную руку, взяться проказницам за пальчик. В общем-то, она уже взрослая, умеет доить коров и сыпать макуху курям. Её вязание не хуже материнского и тянется лучше, а носочные пятки выходят ровнее и не трут. Ей ли верить в фей и пикси? Но тут такое место! Такое место! Волшебное!
  ˮВ плохом месте они не живут,ˮ − совершенно успокоилась девочка. − ˮДаже предложи сот с медом и свирелькуˮ. Арси прикрывает веки, не видеть, обмануть хитруний. Резко распахивает. Ага, попались! Не получилось. Фей так просто не проведешь. Зато увидела цверга! Честно-честно! Его недовольную мордочку, усы врастопырку и черный, наверное в саже, нос-пипку. Цверг мелькнул и пропал в темном углу. Неужели там живет?
  ˮНадо ему молока принести ˮ − наказала себе Арси. Строго наказала, не забыть! Обидится. Спать не даст, а варить будешь, соли подсыплет и испортит готовку.
  Лестница. Широкая, с множеством ступеней. Каждая ступень различается по цвету. Идешь как по радуге. Вверх, вверх! К самым небесным небесам! Сфинксы пропускают подняться, не повернув свои свирепые морды. Не оголив клыки. Не ворохнув длинными хвостами с ядовитыми жалами на кончике.
  Перила, не упасть с лестницы-радуги, в виде огромной змеи. Хочется потрогать. Погладить. Змея, конечно, не та живность, ластиться или отвечать на ласку. Их следует опасаться и вообще избегать. Но ведь это не просто змея, а сама Кархэнах*! Кто еще похвалиться, что прикоснулся к спине настоящего чудовища! Девочка не заметно для храмовника погладила камень. Холодный. Совсем как уж, которого поймал брат. Уж жил два дня в старой крынке. Она ловила и бросала ему жуков и стрекоз. Потом выпустила. Уж не терпел неволи и ничегошеньки не ел.
  Зная счет только до десяти, все равно отважилась сосчитать причудливые фигуры-балясины. Хитрых лис на задних лапах и длинными хвостами. Журавлей-дылд на ножках-тростинках. Аистов с огромными крыльями нараспах. Фигур много и все разные-разные и почти настоящие.
  Арси вздрогнула от неожиданности. Застывший в арке стражник, принятый за очередное волшебное изваяние, оказался живым дядькой! Смотрел на нее строго, совсем как священник на шумящую в церкви ребятню. Она спрятала свободную руку за спину. Вдруг схватит и уведет обратно, вниз. В сказке все чудеса в самом конце и она хочет увидеть их все-все-все! Не пропустить ни одного, потом жалеть. Кто знает, вернется она сюда?
  Внезапно свет! Много света! Дождь! Ливень! Блестит позолота, искриться серебро, сияет сталь. Оружие на стенах вызывает неприятный холодок. Но оно красиво, особенно со сверкающими камнями. Розовыми, синими, зелеными, красными.
  Чучела зверей. Каких знала, о каких слышала, о каких и понятия не имела. С удовольствием бы остановилась рассмотреть, потрогать, погладить, заглянуть в глаза и открытые пасти. Но её ведут дальше, к новым чудесам. И чудеса не заставляют ждать. С картин в больших... больше, чем дверь в доме! и тяжелых рамах, богатые лэйт кланяются ей. Воины замирают и прижимают руку к груди. Обещают помочь и защитить. Строгие старцы благословляют пятиперстием и шепчут молитвы. Матушка всегда учила, молитва первая помощь в беде. Но какая может приключиться с ней беда или напасть, в таком волшебном и полном разных чудес месте? Никакой, ведь, правда же?
  Прошли в комнаты, где развешаны одежды. Она никогда таких не видела. Представить не могла существование такой красотищи! Из бархата и парчи, расшитые золотой нитью и жемчугом. Гаммуры, котты, марлетт, сбернии... Широкие, с пышными юбками и узкие, как ночная рубашка. С подбитыми плечиками и короткими рукавчиками. Рядом другие, с рукавами до пола и проймами, как лаз в подвал. Кали, фолии, шапероны... С перьями, отороченные мехом, в бисерной сеточке-паутинке.
  Мысленно она перемерила каждое из увиденных платьев. До единого пришлись в пору и ходить в них можно целыми днями, а не только по праздникам. Девочка не пропустила глянуться в зеркало. Да, вне сомнений, во всех платьях ей было бы лучше, чем в нынешнем наряде.
  ˮКирст бы обзавидывалась,ˮ − уверена Арси. Дочка мельника носила богатую кофту из расшитого бархата, и все мальчишки ходили за ней гужом. А уж на танцах или посиделках, шагу не давали ступить. Дарили цветы и лакомства. Толстуха сладости жрала, никого не угощая. Жадина толстая. Появись она, Арси, в таком замечательном платье в родной деревне, все кавалеры безраздельно её! Но она бы никого не замечала. Больно надо! Пусть идут к своей мельничихе. А еще... А еще она знает. Толстуха дает себя трогать. Там... Видела-видела!
  Комната знамен решительно не понравилась. Дорогая материя изведена на непонятно что. Украшать одну единственную палку с блестящим набалдашником хорошей тканью, недопустимая растрата! Какая с того радость неживой палке? Лучше бы пошили еще одно платье или даже несколько, носить. Практично и рачительно.
  По мере прохождения анфилад, настроение Арси улучшалось и она совсем перестала упираться. Но не бежала. Как тут все рассмотреть набегу?
  Её привлекли гобелены искуснейшей вышивки. Загадала научиться вышивать не хуже. Попросит и научат столь полезному рукоделию. Олени, лужайки, охотники и псовые своры. У нее получится. Ей все удастся!
  Эта зала! От нее просто захватило дух! Волшебство впитано в камень! В золотые арабески стен и колонны, мозаики плит и фрески потолков, в витражи окон и инкрустации массивных дверей. Легкий скрип нисколечко не противный, возвестил о её приходе. Здесь танцевали! Так мечтала. Видела! Здесь должна звучать красивая и веселая музыка, а благородные вессы вести по кругу своих неотразимых избранниц. Они чинно раскланиваются, меняются местами. Снова раскланиваются. Вессы поддерживают лэйт за пальчики. Левой руки, потом правой, потом опять перехватывают, склониться в поклоне. Пахнет цветами и сладким. А стоит музыке стихнуть, тут же начинает звучать другая. Медленная и торжественная, сопровождать шествие по кругу. Ступать с высоко поднятыми головами. От мелодии легко сердцу и душе. Арси не знала, откуда к ней пришла такая необычная фантазия. Она никогда не слышала ничего подобного. В их шинке играли только шайтольт, хуммель, иногда ребек. Еще гемсхорн и бубен. Да топали хмельные зрители. А плясали кейли, шан-нос и таф с платками. Но здорово сознавать, так оно и есть, так оно и должно быть, так оно и будет! С ней, во всяком случае, непременно!
  Ароматно пахнет жаренным. Не определить чем. Мясом? Овощами? Хлебом? Так вкусно, что приходится сглатывать слюну. От запаха даже слюни кажутся вкусными и их хочется глотать, снова и снова.
  Фра Монк толкнул дверь, впустить.
  − Входи.
  Девочка скорее машинально, чем осознано легко шагнула в натопленную уютную и яркую комнату. Обежала помещение взглядом увидеть хозяина. У чудес должен быть хозяин и зачем-то он её ждет?
  − Как тебе зовут? - раздался сиплый голос сбоку. Из-за ширмы вышел человек.
  − Арси, − задохнувшись, произнесла девочка и, слезы потекли из глаз.
  Бывший атлинг короны Асгейрра. На голове проплешины от выпавших волос и бляшки отслаивающейся кожи. Возле рта и по подбородку, прикрытая куцей порослью, россыпь язв. Нос неестественно сиз и прыщав. Ассоциация с уродливым дворфом могла прийти в голову Арси. Но чтобы это изменило.
  Сказка оборвалась на пороге королевских покоев, а надежда воплотить её в явь умерла на мягкой подушке и кружевных простынях королевского ложа.
  
  12. Граница туатов Швальб и Хюльк. Деревня Мщец.
  
  Изжеванно до оскомины, вбито палкой фехтмейстера, намучено личным опытом, движенье ‒ жизнь. Потому хочешь подольше прожить ‒ двигайся! Двигайся, мать твою! Дви-гай-ся! Будь ты бестолковый керн, зажравшийся гвил, самоуверенный грам или новоиспеченный риаг ‒ дви-гай-ся! Не стой улыбчивым чучелом с огорода, радый обнять. Не кому улыбаться и обниматься погоди!
  Эерих юркой куницей вывернулся из-под броарда*. Он не видел выпада, не уследил оружия, уловил только встречное движение плеча противника. Отточено сработали рефлексы. Шейные мышцы дернулись, с хрустом скручивая позвонки и острое лезвие, не задев, мелькнуло у виска, обдав кровяными брызгами, льдистым блеском и холодным дуновением. Бастард, наспех, на пятках, почти падая, сделал полшага назад... Справа гудящий пролет бебра. Отполированное древко острожалого копьеца мазнуло по щеке. Слева рубящий сближающийся сизый сполох секиры. На блок не примешь, щит (был бы он!) не подставишь. Спасительный отскок. До судорог потянуло связки. От затылка до ахилловых сухожилий. Перевести бы дых, оглядеться, сориентироваться. Куда там! Жесткий удар подкованного сапога отшвырнул Эериха на забор. Раздался жалобный треск. То ли штакетина, то ли хребет и ребра не выдержали столкновения с прочным ограждением.
  − Ххххыыыы, − спазмировало легкие. Не вздохнуть, не выдохнуть! Ни ртом, ни носом.
  Заваливаясь, Эерих задержал падение, вцепился в прожилину. Снова мелькнул сапожище. Больно, самым мыском, буцкнул по пальцам. Не цепляйся, сучонок!
  − Хк! - дернувшись телом, бастард отпустился, опасть на задницу.
  Вражеский запоздалый выпад не угадал в грудь, но сорвал наплечник. Разорванная вязка плетью, до крови, стеганула надглазье. Эерих с опережением пнул нападавшего в голень, подловив на подшаге. Воин, опрокидываясь назад, рубом швырнул в него меч. Сталь грохнула об дерево загороди, с треском спустила с обзолины сучковатый занозистый щеп. Попытка бастарда потянуться и подхватить оружие, беспощадно пресеклась. Изуверский кос от плеча ударил в околышек. Голова больно дернулась, хрустнуло в шее, клацнули зубы, вышибло из носа соплю.
  − Поккк! − лопнул подбородочный ремень и шлем улетел в бурьянную гущу.
  Толчок ногой, проехать по грязи и траве назад. Выиграть место подняться на ноги. Бастард, с перехватом рукояти за навершие, швырком попал ближайшему врагу в незащищенный пах. Свиной визг раненого, реально оглушил!
  − Ыыыххх..., − Эериху, с надрывом, удалось втянуть воздух в спертые легкие. ‒ Хыыы...., ‒ следует божественный выдох.
  Змеёю скользнул, дотянуться до бебра. Развернулся встретить мечников.
  ‒ Ыыыххх..., ‒ сладко тянется воздух, оживить задохнувшегося бастарда.
  Рядом уже двое. От укола первого откинулся вбок и на руку. Боль раны прострелила до локтя. Вражеский броард вырвал клок волос на макушке. Второй нападавший, пинком подмышку, показалось, оторвалось плечо! подбросил Эериха, пособив подняться.
  − Ыыыххх..., − натужно сосут меха легких, благодатную сырость и холод. Полуослепший, обессиленный до дрожи рук-ног, бастард прерывает попытку встать, шлепается в грязь. Вовремя!
  Држ!.. Држ!.. Држ!.. - секущий удар вражеского меча, крошит верхушки штакетин. Щепки и обломки разлетелись градом по сторонам!
  Дзыкк! - перерублен кованый гвоздь.
  Буххх! - содрогнулся оградный столбик, опадая корьем и щепой.
  Шиииххх! ‒ пронеслась ветром с молнией сталь.
  Бастард гибкой лозой извернулся от падающей вертикали. Под убойным железом хрястнула располовиненная прожилина ограды. Перекатился, широким махом бебра отогнал одного атакующего. Зацепил предплечье второго.
  Сидя на заднице и валяясь в траве много не навоюешь. Отчаяние вскидывает Эериха в стойку. Ноги не держат, и он проседает в коленях. Через муть сознания, углядывает выпад. Запоздало выкручивается, отловив собственными ребрами скользящий клинок. Табард, вамс, рубаху, шкуру ‒ насквозь! Отступив, бьет ответно уклоняющегося врага. Бьет!? Отмахивается. Высоко, вяло и вполсилы. Вязкий шлепок знаменует попадание плоскостью наконечника бебра в висок противника. Кость и глаз долой!
  ‒ Ааааа! ‒ хватается мечник за лицо, кружась на месте, унять боль.
  Эериха повело назад. Не успевая перебирать ногами, спиной втыкается в огородный столбец.
  "Отбегался!" ‒ в бессилии омягчел бастард. Рука все еще сжимает бебр, но драться ‒ все! Кончился запал.
  Сквозь затуманенный разум слышит свист и сигнал рога. Скоргочащий звук огромного точила. Эерих наугад, в глазах пульсирует красная пелена, приподымает копьецо навстречу предполагаемой атаки. Никто не атакует, рука сразу слабнет. Оружие не роняет, но опирается на него не упасть. Хватается за штакетину, удержать равновесие. Окровавленные пальцы липнут к сосновой смоле. Ломота окутывает кисть в свинцовый кокон. Боль глодает плечо. Бастард сглатывает стон и пытается проморгаться, отдышаться, прейти в себя. Окружающее плывет и качается. Надо стать ровней. Медленно переступая ногами, подталкивает тело вверх по столбику. Порывистое дыхание рвет легкие, выбрасывая и втягивая хрипы. В башке медленно светлеет, видеть дальше, слышать больше, соображать ясней.
  Впереди конного отряда ‒ Лоэр Марч. Литая тяжеловесная фигура на черной масти жеребце. К седлу приторочены две головы, нунция и бейлифа. Третий крюк вакантен. Долго ли? Вороненный доспех блестит черным солнцем. Не человек ‒ монумент! Риттер*, нарушая традицию, не на боку, а торчит за спиной. Рубиновые точки навершия и перекрестия, сердитым роем висят над плечом. Шлем с позолотой и сканью. На щите - цапля. Родовой знак.
  Эрл медленно, словно в раздумьях, не добить ли ублюдка, не тратить времени на разговоры, опускает вскинутую руку.
  ˮПоживем чутка..,ˮ − гудит в голове Эериха. Взбодриться, прогнать усталость, нужны эмоции. Злость, ярость, желание победить, выжить, в конце концов. Ничего не осталось! Что имел в душе, выплеснул наружу, словно воду из ведра. Выложился полностью! До дна!
  Новая атака не начинается и это радует, но близкие двое ждут команды закончить начатое. Эерих кряхтит - не рассыпаться бы песочным замком! держаться ровнее. В правой ступне колко. На сапоге, в пылу схватки, отлетела подошва и теперь он стоит босым на мусоре и сучьях. Отменно над ним поработали. Левая рука отказывает, в плечо, будто гвоздей набили. Бастард покосился на ладонь. Пальцы посинели, с безымянного сорван ноготь, мизинец изуродован, остро торчит кость. Дистальная* фаланга болтается на перебитых жилах. Просто замечательно! Но это не все! Бок, в такт сердечному ритму, наполняется нестерпимым жжением. Эерих шикая сквозь зубы, сдержать стон. Не выдать слабость. Полную свою боевую никчемность.
  Еще десять минут назад, он в компании бейлифа Лудэна, нунция Рейза и десятка гвилов сопровождения, спокойно въезжал в деревушку. Мшец. Въезжал, коротая дорожное время беседой. Вернее беседовали Лудэн и Рейз, он слушал. Не будь разговор для него столь значим, конечно, углядел бы засаду. Её слепой не углядит! Но он сидел в седле, раззявив рот голодным галчонком. Неприятель атаковал, по проезду русла ручья. С двух сторон перекрестка, пешими и конными. Сзади, из проулка, выдвинулись копейщики, отрезать путь к отступлению. Нападали люди ратные, бою ученные, к переговорам не уполномоченные. Пришлось экстренно спасаться. Пригнуться от броска "ежа". Кувыркнуться из седла, осевшей на подрубленные ноги лошади. На опережение швырнуть щит в одного из противников, угадать в отверзнутое криком хлебало. Скоро пятиться, отмахиваясь от наседающего неприятеля. Отбивать острия копий, не словить широк. Забор крестьянского огорода не вовремя отступлению помешал.
  Сперва вчетвером, он и гвилы, отбивались против преследователей. Потом уже вертелся в одиночку. На дороге, под копытами лошадей остался лежать нунций. Рейза достали отменным броском топорка. Узкое лезвие угодило в голову, раскроило лоб, вошло в мозг. Бейлифа сняли пикой, нанизав брюхо. Ну и охрана. Трое недвижимые, четвертый, с бебром насквозь, слабо ворочался и дергался. Голова пятого подсматривала из лопухов. Тело лежало в ручье. Других ему не видно. Баннероль Короны, обеспечивающий неприкосновенность, неизвестно где. Утерян в запарке боя. Скверно сие.
  − Ты и есть Эерих Бастарад? - требовательно спросил эрл. Голосище - гром! Лошадь в испуге присела под тушей Марча.
  ‒ Он самый... Извинятся будешь? ‒ дурманит боль и обида разум Эериха говорить с вызовом.
  Эрл взглядом предупредил бастарда - не перегибай! За его спиной верховые с луками на изготовке. Не промахнутся, дойдет до стрельбы.
  - Сколько помню, ублюдки выживают во всех битвах. Или мрут последними. Отчего так?
  ‒ Везунчики..., ‒ совсем выдохся Гашш. Полежал бы прямо тут под забором. Не поймут.
  "Уложат еще... Не встанешь," ‒ гонит он прочь расслабленность и одуряющую усталость, оставаться стоять.
  − Сумку мне! - приказал эрл одному из своих людей. Дренг*, ловко, свесившись на бок, из седла, подхватил с дороги, оброненный в сумятице, кожаный мешок бейлифа. Передал Марчу. Тот растянув вязки, запустил лапищу, достал свитки. Какие обронил, несколько оставил. С нужного сорвал печати. Пробежал королевский рескрипт, скомкал и швырнул на безглавое тело нунция.
  − Еще сам не сдох, присылать замену.
  Бастард, плохо слушал, держался не согнуться. Достойно снести нарастающую боль и слабость.
  ‒ У нас говорят, по двое на лошади не ездят.
  Вроде и отвечать не требуется, а придется.
  − Я не сам назначился, − произнес Эерих. Прозвучало плохо, вроде оправдывался перед эрлом. - Властью короля.
  − Нет здесь его власти! − Марч посмотрел по сторонам. ‒ С атлингом пусть разберется. С Аерном.
  Знаковое уточнение. Не верили Гильфу и его затеи с риагами. И сколько таких невер, сказать сложно.
  ‒ Сам ему скажешь или передать? ‒ резким выдохом бастард сбил капельку пота с кончика носа. Только-только отдышался.
  Следующий свиток постигла участь предыдущего. Марч прочел и бросил в грязь, потоптаться жеребцу.
  − Венценосный папаша надумал избавиться от собственного ублюдка нашими руками? − продолжал говорить эрл. Явно разговор с бастардом дольше подумать. Основательней. От мертвецов проблем меньше, но они имеют один существенный недостаток. Их не воскресить при нужде. − Или Амаль вознамерился стравить нас с остальными? Смерть назначенного в риаги, отменный повод дружно взяться за мечи против Швальба.
  − Откуда мне знать, кто чего надумал или вознамерился, − обвыкся Эерих к состоянию битого пса, терпеть и геройствовать. ‒ В Пфальце таких, что в улье пчел.
  − Ты не умен, ‒ выставили обвинение бастарду в житейской близорукости.
  − Где же набраться ума? На конюшне? ‒ остаточно ерепенился бывший винтенар. Уступившему в схватке ничего и не остается, как бравировать синяками и битой мордой. А больше чем? Дырявым сапогом?
  − А почему ты? У Гильфа полно ублюдков и родовитей и смышленей? ‒ тянет с решением Марч, продолжая спрашивать. Произошедшему у Мшеца и его участникам он оценок не давал. Тридцать покойников ‒ мелочь. Он пытался заглянуть в ближайшее будущее. На неделю, на две, на месяц вперед. Зная Амаля (та еще курва!) нетрудно предположить, что-то задумал. Не зря же с Орденом кумился.
  − Очевидно, я самый ублюдок из наличия. Или Гайд похлопотал. Жалко ему стало должности сотника, - как смог ответил Эерих. По ситуации эрл прав. Подстава во всей красе, со всеми вытекающими.
  − Гордишься? ‒ очевидный намек бастарду на ублюдочного происхождение.
  − Теперь буду, ‒ тоже намек, но на мертвецов эрлова лида (воинства).
  − Будешь, ‒ согласился Марч. Засада дорого обошлась нападавшим. Негоже терять стольких в рядовой схватке. ‒ Если уберешься отсюда.
  − А как с этими? - Эерик кивнул на побитых гвилов сопровождения, нунция и бейлифа.
  − Мы в своем праве. Катэль*.
  ‒ Повод нужен.
  ‒ Не соблюдение традиций, ‒ озвучена повсеместно принятая формальность.
  ‒ Аерн? Больной что убогий. Другим все равно.
  ‒ Кому-то да, кому-то нет.
  − Ваше дело, − согласился бастард, наконец-то высмотрев искомое. − Королевский баннероль не забыли? Пусть я по вашему не риаг, однако представляю здесь интересы сира Гильфа Второго Амаля. Моего и вашего ri bunaid cach cinn, − Эерих мысленно поблагодарил Рейза за те отрывочные и неполные сведения о порядках в Кайона и Швальбе. - Кое-кто в туате задолжал королю Щитовую и денеги. Или ему самому явиться, если я не устраиваю? Не поторопились с катэлем?
  После долгого тягостного молчания, которое, кажется, не решались прервать даже вездесущие вороны привлеченные падалью, эрл заговорил.
  − Щитовые отслужим, − признал Марч справедливость требования. - Те, кто должен. Их не много. Пять тысяч грот передадим. Через тебя. Раз это.., ‒ эрл указал на втоптанный в грязь баннероль, ‒ твое. Сожалею, не разглядели. В темноте.
  Лид зареготал. Божий день на дворе, не видеть королевской тряпки.
  Эерих кивнул соглашаясь. Глупо не соглашаться. Быть мертвым героем слишком долго. Оставаться бастардом какой-то срок, много предпочтительней.
  − Все причитающееся получишь в течение недели, − заверил Марч обрывая веселье. - Срок знаешь. По его окончанию Швальб ничем не обязан ни ублюдку Амаля, ни ему самому. Мы объявим катэль! И призовем туаты присоединиться к нам.
  Эериху удалось окончательно выпрямиться и отлипнуть от опоры за спиной.
  − Как блюститель королевского баннероля, я удовлетворен. Как бастард нет, ‒ заявил Гашш сразу оговорить будущие острые моменты. Теперь можно.
  − Когда станешь таном. Или хотя бы кем-нибудь, − назначил Марч условия. Равный с равным и никак иначе. − Гейнс!
  На зов эрла вперед выехал воин. Пожилой хольд сильно сутулился в седле и напоминал вымокшего ворона.
  − Проследи за порядком. Передашь шинкарю, выделить помещение, − и уже Эериху. − Согласно закону туата, представителю короля отводится территория в двенадцать миль от места пребывания. Вот и прибывай. - И опять Гейнсу. - Павших обиходить за счет осеннего налога и только моих. С остальными пусть возится корона. − Снова обратился к бастарду. − На всякий случай запомни. У нас лежачих не бьют. Придется солоно − падай!
  Надо ответить! Как? Чем? Злость плохой советчик, но Эерих разозлился и пожертвовал накопленными за время передышки силами. Стараясь не морщиться, вцепился зубами в поврежденный мизинец...
  Если хочешь открыть в боли неизведанные доселе стороны, расширить представление о ней, познать её многогранность, многоликость, глубину оттенков и полутонов ‒ испытай её на собственной шкуре, любым доступным способом.
  ... скрипя зубами, перетер кожу и жилы...
  Новые знания... Новые ощущения... Роение куцых мыслей, выразить их сумбурным потоком ярких коротких слов и экспрессивностью цветастых фраз. Вдохновиться на эпичный финал.
  ...далеко сплюнул откушенную фалангу.
  По бледному лицу бастарда, расползается диковатая улыбка. Кровь на губах, кровь на подбородке, на нагруднике. Никогда победитель не выглядел столь впечатляюще отвратно, соответствовать статусу - полный ублюдок! О величии речь вести рано и неуместно. Не достигнуть величия скандальным эпатированием.
  Марч рыкнул успокоить возмущение собственных воев. Он не бестолковый юнец и не кисейная барышня, впечатлиться дурацкой выходкой, что-то кому-то доказать. Мир одинаково любит победителей и мучеников. Последним снисходительны прощать любые слабости и закидоны. Даже то, что они ублюдки прощают. Ни те, ни другие, ему под боком не надобны, но срок назначен и условия выставлены. Придется подождать.
   Звучит сигнал и вскоре на улице остались только мертвяки, полудохлый Эерих и Гейнс.
  Сбрасывая напряжение, Гашш привалился к забору. Как не худо ему, но подметил за хольдом недоброе к отъезжающим. Даже вычленил средоточие недоброжелательности.
  − Вторым... После меня, − еле расцепил бастард зубы, говорить. Мог и промолчать, но так легче перетерпеть боль. Отвлекает.
  Гейнс криво сощурился.
  − Неуверен, будешь ли ты первым.
  ‒ Буду, ‒ пообещал Эерих, вяло окрещиваясь. Те, кто вмешиваются разрушить наши планы, худшие из врагов. Замирения с ними невозможно. ‒ Бог свидетель!
  Хольд внимательней присмотрелся к бастарду. От самого полуживого ублюдка он ничего не хотел и не ждал, решал что-то для себя. Покивал соглашаясь. Опять же с собой.
  − Коль приставлен ко мне, подбери баннероль, − попросил бастард, опадая на прожилину забора. Ноги плохо держали.
  Королевский символ ко многому обязывает и многое позволяет, но для начала мечник обошел и по-хозяйски осмотрел убиенных. Срезал кошели и выворачивал карманы.
  Один из лежащих слабо застонал. Живой?
  − Извиняй, парень, − Гейнс выдернул из-за голенища шабер. Подбросил, переменить хват. Раненый попытался заслониться выпачканной в земле рукой. Хольд ударил в незащищенную шею. Придержал, пока тело не прекратит дергаться. Эериху объяснил, не заботясь услышит ли. - Эрл завсегда раненых бросает. Невместно ему с ними возиться. Поранили, не поднялся, сам виноват. Пройсса, старшего моего, так же вот бросил подыхать.
  Следующего, лежавшего вниз лицом, перевернул ногой. Обшарил, насобирав скупо монет, меди и серебра. Сдернул с шеи замурзанный мешочек. Вытряхнул земельную пыль на мертвого.
  − Мать дала. С отцовой могилы. Теперь ни мужа, ни сынка. На тлен заговор. Уберечь последнего в роду мужика. Он и был последним.
  Гейнс двинулся дальше, попутно объясняя бастарду.
  − С нунцием эрл давно не в ладах. Лет пять, кабы не больше. Рейз за короля стоял, за порядок. Марч свое гнул. За прежние вольности. Кто кого? А тут возможность подвернулась. Амаль с Аерном затуфтил. Сам не повесил и малберг не собрал. Честно сказать, жаль попа. А бейлиф? Блядь конченная! У кого сила, тот его и покрывал... − Гейнс вернулся на несколько шагов. − Знатно ты Беннота приложил. Сразу и не признать, морда всмятку. Видишь, на запястье шерстяную нитку повязал. Говорил из плащаницы Святого Иеримии. В бою охранит. Чего только людишки не удумают с костлявой разминуться.
  Эерих понял, речь о воине, сбитым с коня броском щита.
  К мародерству хольда, бастард отнесся с созерцательным равнодушием. Человек за привычным занятием. Шарит по заначкам, монетой разжиться. Лезет за пазухи, обереги и амулеты снимает. Попутно содержание кошелей пересыпает в свой. Кто воевал и не такое видел. И штаны стаскивают и сапоги. Ношенными нательными рубахами и брэ не брезгуют. Мертвые сраму не имут, а живые срама не стесняются. Живут и не горюют.
  Новый взмах шабера. Выверенный, поставленный удар. Точка в бренном бытие.
  − Чего мучился? - посочувствовал Гейнс убиенному. Не звучало в голосе старого хольда ни наигранности, ни ёрничества, ни злорадства. - Мыкнул, я бы к тебе первому подошел.
  Следующий, с развороченной брюшиной, цеплялся за жизнь до последнего. Оно и понятно, подыхать не медовую брагу ковшом без меры хлебать. Не похмельем грозит. О Царствие Небесном много говорят, только никто в него переселяться не рвется.
  Раненый завозился. Засопел. Попробовал отползти.
  − Поглянь, дурья башка, у тебя весь ливер наружу. По земле половиком расстелился. Огневица пойдет. Мало сутки промучаешься, пока отойдешь. Все одно помирать.
  Умирающий согласен страдать и терпеть оставшееся ему время. Он сипит, перебирает пятками отползти. Оскальзнув, вновь упирается, продвинуться на пядь-другую. Подальше от хольда.
  Гейнс присел, закрыть рукой глаза всхлипнувшему воину. Не уполз.
  ‒ Матери не сказывай..., ‒ бегут сыновьи слезы.
  Последнее желание свято. Отказать, не принять невозможно.
  − Договорились, − хольд добил страдальца и поднялся с колена. − Не знаю про иные места, а у нас так. Дедами заведено, отцами не отринуто, то и нам переиначивать не след. На железе клялся, с железа жил, с железа ел, от железа помер.
  Обойдя побоище, подобрал королевский знак. Тряхнул, сбить налипшую грязь и траву. Поймал лошадь и подвел к Эериху. В том состоянии, в котором прибывал бастард и через полено не перешагнуть, не то, что в седло влезть.
  − Под баннеролью пешими не ходят, − съязвил Гейнс расправляя королевский штандарт.
  Эерих цепляясь за забор поднялся. Постоял, с сомнением поглядывая на лошадь.
  − Подержи, − попросил он, собравшись с духом садиться в седло. Коняга беспокоилась чужим людям. Фыркала и приплясывала, мотая хвостом.
  − Я одну подержал, троих сынов мне родила, − отказал ему Гейнс. - Давай сам, коли в риаги набился.
  Гашш зло уставился на воина.
  − Я тебе не кум, а ты не кума, в гляделки играться, − не впечатлён хольд ,,испепелениемˮ королевского отпрыска. ‒ Под мягкую задницу подсаживать, обойдешься.
  Бастард вложил в единый рывок ничтожность сил, боль и крик отчаяния. Ткнулся головой в гриву лошади, не сверзиться на землю. Для верности вцепился в жесткий волос зубами, яростно вдыхая запах шерсти и лошадиного пота.
  − Лечь оно проще простого, − забрал Гейнс повод бастардовой кобылы. - Вот подняться, то да!
  Хольд трусил впереди. Эерих позади, чувствуя отбитыми внутренностями каждый шаг лошади. А уж как по мостку копыта задробили, замыкал в такт ударов!
  За оградами черных от дождя и времени домиков, мычала и блеяла живность, охотно брехали собаки, беспокоились люди. Ребятня, переборов страх и забив на родительские запреты, лезла повыше: на заборы, крыши сараев, сеновалы, рассмотреть конных. Про схватку в Мшеце прослышаны и из ворот, то там, то здесь, выезжают телеги, возить покойников. Возницы, кто попроще и робей, ломали шапки, кланялись, здоровались. Кто понахальней, смотрели в сторону. Разминулись, не увиделись.
  Шинок располагался на другом конце центральной улице, за домом деревенского старосты. Никогда еще расстояние в милю не казалось Эериху столь дальним путешествием. На край света, не иначе плелись. Во дворе все просто. Заливистый пустобрех на длинной цепи, сараюшка для кур и свиней, плохонький навес и коновязь. Бочка с водой, лошадей поить, самому попить и умываться.
  Если кто и сиживал в шинке за кружкой пива и разговорами, то поспешили убраться. Какое пиво и какой разговор? Лязг железа на всю округу, мертвые по улице в разрядку и купно, а раненный и оружный под королевским стягом на постой приперлись. Присмотреться надобно. Присматривались через забор, да прислугу пытали расспросами.
  Шинкарь определил Эериха в узкую клетуху, с единственной мебельной роскошью - топчаном. Окна нет. Под потолком отдушина, куда проникает свет и свежий воздух. В холода отдушину затыкали, и помещение напоминало склеп. Последнее пристанище неудачников.
  Эерих устроился быстро. Без возражений и споров добрался до топчана и растекся квашней.
  − Лекаря бы надо, − посоветовал мечник пыхтящему от боли бастарду.
  − А найдется? − усомнился Эерих в скорой и необходимой ему помощи. В такой дыре и попа поди не сыщется. Церкви не выдел.
  ‒ Откуда? И знахарка досматривать не возьмется, ‒ убежден хольд в отказе.
  ‒ И за деньги?
  ‒ И за деньги.
  ‒ Чего так?
  ‒ Стесняется, ‒ тянул лыбу хольд на бастардову недогадливость. Чужак он, потому и откажут. Ладно хоть под крышу приняли. Так и то по слову эрла. Про лечение ряда не было.
  ‒ Сам досмотри, ‒ удивили Гейнса отчаянным предложением.
  − Утерпишь?
  − Постараюсь, − обещался Эерих, слабо представляя на что соглашается.
  Гейнс оказался опытным воякой. Не особо церемонясь, эдакий пустяк! прощупал Эериху плечо твердыми пальцами. Резко, до хруста дернул. То ли вправил подвывих, то ли доломал сустав окончательно. Подождал пока эмоционально и выразительно опишут богатство ощущений и перестанут ерзать на топчане, сбивая в кучу тощую подстилку. Спокойно выслушал цветастое мнение о своем умении костоправа.
  − Сам вызвался, − напомнили страдальцу и продолжили осмотр. − Ребра целы. Порез пустяшный... Бок... Печенка вроде не лопнула...
  − А лопнула бы? Коровьев мочи хлебнуть? ‒ за разговором терпеть много легче. Эерих едва проморгал набежавшие слезы. Даже даванул косяка на плечо. На месте ли?
  ‒ Помогло бы? ‒ подивился хольд средству спасти разодранные требуху.
  ‒ Не пробовал, ‒ признался Гашш в неведеньи полезности снадобья. Слышать слышал, но не очевидец.
  ‒ На крайний случай оставим, ‒ возились с бастардом дальше. − С пальцем ловко управился, все одно не прирос бы. Но кость острая на сломе. Мясом не затянет. По сустав отнять надо, − поделился самочинный лекарь планами целительства. Впрочем, чего от хольда требовать? Как сказано, не кум с кумой, нежности разводить.
  − Валяй, раз надо, ‒ дозволил Эерих продолжать походную медицину. Осознанная необходимость. То-то и оно. Необходимость. Осознанная она или не особенно.
  − Эко ты быстрый какой, − почесал за ухом Гейнс. ‒ Все тебе разом и сейчас.
  − А чего телиться? - духарился бастард, поскорее закончить экзекуцию. Того гляди сробеет. ‒ Все одно само не затянется.
  − Дык и спешка не надобна, − попенял хольд торопыге.
  Достал из вещевой сумы и разостлал чистую тряпицу... бывшую когда-то чистой. Нырнул в закрома за глиняной чеплагой с большой дубовой пробкой. В раскачку откупорил. Запахло спиртным, медом и дегтем. Из берестянки вытряхнул нитки и иголку. Обрезал ножом, послюнил кончик. Щуря глаз, вдел.
  − Макай! - приказал Гейнс бастарду.
  − ???
  − Ну, не хер же. Обкусыш макай.
  Бастард сунул мизинец в раствор. Закряхтел, зажмурился, напрягся до ломоты, зубами скорготнул.
  ‒ Вымай! ‒ разрешили Гашшу, когда его терпение почти иссякло. Руку выдернул, что из огня спасал.
  ‒ Подуй еще, ‒ бурчит хольд на бабий характер.
  Оглядел откус, кончиком ножа пошевелил края раны. В красной мякоти отчетливо видны беловатые жилки и бордовые сгустки запечатанных свернувшейся кровью сосудиков.
  − Ровней держи! ‒ прикрикнул Гейнс на кряхтящего бастарда.
  Эерих налег боком на локоть, зафиксировать дрожащую руку. Боль ртутью каталась от фаланги к запястью.
  − Во!
  Гейнс стянул кожу от торчащей сахарным осколком кости и кончиком лезвия рассек мышцы и связки.
  − Морду-то не вороти! Кусал, не ойкнул, а тут чисто девка на первом хую. Поболит, потом ладно будет. Еще понравится.
  Орудовал хольд ловко. Уже почти отделив сустав, сменил наклон рассечения, выкроив лоскут кожи.
  − Макай!
  Бастард послушно сунул укороченный мизинец в раствор. Дыхание зашлось, глоткой заскрипел. Гейнс буркнул вроде, рожаешь что ли?!
  Самозваный лекарь, закрыв сустав лоскутом кожи, оформил культю и принялся шить. Стежки получились разными. Где больше, где глубже, прихватить сползающую плоть.
  ‒ Херовая с меня швея, ‒ пожаловался недовольный хольд на криворукость.
  ‒ Я заметил, ‒ согласен с ним Эерих, вдосталь натерпевшийся от лекаря-добровольца.
  Гейнс завязал последний узелок, обрезал концы. Швейные принадлежности прибрал. Пригодятся когда.
  − Не уссался? ‒ припомнили бастарду кряхтение, пыхтение и ворочание.
  ‒ А чего? Попахивает? ‒ отдыхивался Эерих, преисполненный неизгладимых впечатлений и ощущений прожитого дня.
  ‒ Вроде нет, ‒ шумно подышал Гейнс носом.
  ‒ Тогда стерпел. Вроде.
  − Вот и ладненько, − похвалили терпеливого раненного. − На сегодня хватит. Отлеживайся. Пойду с хозяином потолкую. Прислать кого. Морду тебе умыть, одежку состирнуть, да починить. Со старостой перемолвлюсь о скорбях ратных.
  ‒ С моими что?
  ‒ То же что и со всеми. Раздели, в овраг свезли, да землицей присыпали.
  ‒ У меня деньги и вещи в седельной сумке остались.
  ‒ Не приметил, ‒ не понял его хольд.
  ‒ Лошадь подо мной ноги посекли. На ней сума.
  Гейнс махнул рукой не беспокоиться, разберется.
  ‒ Дремай, покеда.
  Дремать не выходило. Раны донимали. Обиды душили. Злость будоражила. Крутенько жизнь закладывала повороты. Жил, не особо тужил, службу тянул. Довелось повоевал, в винтенары поднялся. Глядишь со временем и выше шагнул.
  "Куда выше-то?" ‒ злобился Эерих на себя. Редко такое. Не весь мир виноват, а сам. Надо же! Из служивых в риаги прыгнул. Дрогнули коленки, зашлась душонка. Как же! Со знатью сравнялся. Раньше ходили морды воротили, слова доброго не дождешься, а тут здравия да поклоны. Эерих Великий Бастард! О чем думал, соглашаясь? Вольным мыслил бегать? А чужую жопу на своем горбу катать, не хочешь?
  От таких мыслей на душе гаже некуда. Теперь ни от бастардства не откреститься, ни с риагства не соскочить. Куда двинуться? Не побитой же собакой возвращаться. Это только в присказке за битого двух небитых дают. Битых нигде и никто не любит. Поманила жизнь жирным куском, да не попотчевала. По сусалам съездила. Окравянила. Спасибо живым оставила. Богатый событиями день, помнился в немыслимых подробностях. С того сердце кипяток качает. Голова огнем горит. Раны углями пышут.
  ‒ Ох, ты ж сука, ‒ хрипит бастард сухой глоткой. Подхватил чеплагу куда палец макал. Разом заглотил содержимое. Отбросил прочь. Не разбил. Прочная черепушка. А он? Он, что?
  Не чувствовать беспомощности, сел на топчане. Подышал тяжело, взять над собой контроль. На глаза рваный сапог попался. В дырку грязные, в глине и куряке, пальцы торчат.
  "Еб твою душу!.." ‒ навалились эмоции, подталкивая к пропасти гнева.
   Без стука и спроса вошла девка. Рыжая что кирпич перекаленный. Притащила большой кувшин воды и глубокий таз. Откинула край постели, поставить посуду.
  ‒ Мыть велено, ‒ передала наказ хольда.
  ‒ Мой, раз велено, ‒ огрызнулся Эерих, усмиряя бурление крови и нрава. Чего на девку злобиться?
  С бастарда стянули куртку и рубаху. Он с кряхтением наклонился над тазом. Полилась горячая вода, скользили шершавые мозолями девичьи ладони. Смывали кровь и грязь. Чище становилось и телу и душе. Мысли спокойней, упорядочение, ровней. Уж не скачут козлами во все углы и стороны. Злость поутихла. Не со всем ушла, а лишь схлынула. Прошлое оставить, сегодняшнее принять, на будущем сосредоточиться. Трезво, без надрыва, оценить себя в ближнем дне и забежать дальше.
  Девка мытье закончила. Обтерла передником насухо.
  Сняла таз на пол. Стащила с Эериха сапоги, потом штаны. Он поставил ступни в воду, продолжить помывку.
  ‒ Не ведьма? Стоя не мочишься? ‒ разглядывал он рыжую девичью макушку. Даже принюхался. Пахла сырым и теплым, как всякая баба.
  ‒ С чего придумал?
  ‒ Волос медняной.
  ‒ А ведьма, так что? Без манды? ‒ хмыкнула девка не то упреку, не то комплименту. Её медь мужикам, что быку красная тряпка. И с носа, и с губы, и с уда капает.
  ‒ Не встречал.
  ‒ Ну, значит не ведьма, ‒ посмеялась девка.
  ‒ Неужто все на месте?
  ‒ Сомневаешься? ‒ понимала рыжая, куда разговор двигается. Мужику на еб всякие годны. И ведьмы и неведьмы. Горбатая плохо лежит миловаться, с остальными никаких забот.
  ‒ Вечером загляни, ‒ назначил Эерих свидеться. Запах сырости и тепла будил плотские желания, отгоняя все прочие. Заставлял забыть раны, боль и обиды. Тоже лекарство.
  ‒ За то не плачено и разговора не велось.
  ‒ Сейчас веду, ‒ Гашш выковырял из потайки ремня полупенсовик.
  ‒ Мало, ‒ попытались раскрутить бастарда на прибавку.
  ‒ Звать-то как?
  ‒ Радкой кличут.
  ‒ Элори бы кликали или Медани, марку бы не пожалел, ‒ доходчиво отказано рыжей жадобе в доплате.
  Девка монету взяла. Не стесняясь задрала подол... И там медняная! ...прибрала деньгу в пришитый к изнанки кармашек.
  ‒ Пожрать чего принеси, ‒ попросил бастард. ‒ Сейчас.
  Девка фыркнула. А она-то подумала все моментом постояльцу предоставить. И стол, и стряпуху.
  Принесла в горшке "мочало". Разваренную в рассыпуху курятину, в густом жирном бульоне. К курице большой кус хлеба и кувшин ржаного пива. Холодного и хмельного. Оставила на табурете. От соседей взяла, пополнить скудную меблировку бастардова жилища.
  Эерих вымакивал бульон хлебом. Когда коркой, когда пальцами подчерпывал мясо. Пиво глыкал с горла. Работал одной рукой. Вторую берег. Ел не спешил, куском думы не подгонял. А дум тех, что на тифозном покойнике вшей. Копошатся и скачут.
   Первое, правильно распорядиться "щитовыми". Пришлют ему не хольдов, грамов или дренгов, а лишних в септах. Обузу никчемную. Тех, кого в тяжкую пору, с великого худа, ставят за двенадцатую линию. Тех, кому до конца дней прозябать в ...надцатых очередниках на семейное наследство. Кого нисколько не жалко. Дерьмо подсластят пятью тысячами грот. Скорее всего майлями отсыпят. Оно и не плохо и не хорошо. Монета хождение имеет в границах Кайона. Путный наемник их в оплату не примет и вдвое от спрошенного за свою службу. А непутных у него и без денег будет, больше необходимого. Однако на майли и пожрать купишь и крышу, ночь переждать, оплатишь. Пожалуй, на краткий срок он и при деньгах и при людях. Остается и то и другое толково применить, пустить в рост. В Швальбе развернуться не позволят. А за туат сунуться, огребёшь не унесешь. Союзник нужен. Заинтересованный его поддержать и не позволить прикончить. Экрут отпадает. У него полно денег и наверняка полно прожектов под собственные деньги. Зачем ему с кем-то связываться? Пустоглазый? Вряд ли пожелает знаться с бастардом и делиться. Дуанн? В голодный год и хер мясо, но младший Амаль сам на птичьих правах в Хюльке. Веронн ему помощь слабая. Элори? Ну, Элори? Что Элори? Ничего. Непонятная. И не она в Лафии рийа. Попы. Остается Медани. И имя вкусное и сама неплоха. Баба не простая и хваткая. То, что блядь порядочная, не ему печалиться. А вот то, что денег и связей у нее порядочно, пригодилось бы. Чем такую заинтересовать? Вот именно... Чем?
  Пришла Радка. Без стеснения скинула одежку. Ополовинила оставшееся пиво и юркнула в постель.
  ‒ Никогда с благородным не енькалась. А тут риагу подставлю.
  Полночи вошкались. Ему нужнее, чем рыжей. Все схватки Эерих выиграл. Расшатывал топчан, заставлял девку мыкать и охать, хватать воздух пересохшим от возбуждения ртом, облизывать губы, собирая влагу поцелуев. Подчинял и властвовал, испытывая упоительную пресыщенность хищника над трепыхающейся жертвой.
  Уходя Радка пошутила.
  ‒ Королевичем бы не понести.
  Ночь помутнела утром. Бойкая птичка сунулась в отдушину, не осмеливаясь влететь. Запах пота, мужских и женских влаг, держался долго, притягивая и отпугивая пернатую кроху. Чирикнув, улетела, не связываться с человеком.
  Из пены сомнений... Из тумана терзаний... Из штормов отчаяния... Из глубин безнадеги... Искушающая... Соблазнительная... Дразнящая... Великолепная... Полное безумие!.. Настолько!.. Хочется кинуться осуществить немедленно! Уже завтра пожинать плоды трудов своих. В такие минуты на второй план отступают трудности, риски кажутся мизерными, а удача стоит под седлом, нести быстрее ветра. Как здесь не потерять голову?
  Наверное, потому что накануне, Эерих голову действительно едва не потерял, он подошел к своей придумке строго и расчетливо. Не позволял себе захлебываться счастьем и сбиваться на радостный придых. Рассматривал всесторонне, трезво и умно. Учесть многое, не потерять малое, но приумножить.
  От дум не спалось и не лежалось. Эерих сидел на кровати и ежась от холода, кутался в куцее одеялешко. Сейчас, избитый и истрепанный, буквально полудохлый, лишенный всякой поддержки и покровительства, не имея ни крепких людей стоять за него, ни больших денег крепким людям за службу платить, окруженный недругами разной степени воинственности, он находил больше причин для оптимизма, чем два или три дня назад, вступая на землю Швальба. Насколько обоснован просчитанный им оптимизм, покажут ближайшие недели.
  
  
  13. Гейб. Туат Бахайя.
  
  Гейб старый город. Богатый и уютный. В нем обжит и ухожен каждый фут и ярд. Милые беленые фахверки подглядывают на улицы сквозь зелень плюща, лоз хмеля и все еще цветущих косиц вьюнов. В окнах, повсеместно, вощеная бумага, где достаток − бычий пузырь, а то и стекло. Трудно вообразимое обилие лавок и лавочек. На каждом и всяком углу горластый лоточник бдит покупателей. На торжищах, особенно на Купцовом Пупу, продают все, что продается или считается возможным продать, втюхать, впарить. От швейных иголок до дорогих тканей и причудливых морских раковин, помнящих шум беспокойного прибоя. Много оружия. Бросового, завалящего, плохонького, хорошего, отличного, разного... Местной ковки для среднего дохода и редкие экземпляры из-за Пролива, любителям пустить пыль в глаза. Кое-где (если знаешь где!) приторговывают антикварным булатом и раритетными вещицами. Полно украшений. Не всякая мистресс откажет себе в прихоти приобрести красивых безделиц. Выложит и пятьдесят грот, и сто, и больше. Юные лэйт по-сорочьи падки до блескушек. Колечки, наперстия, браслеты, оручья, кулоны, подвески, лунулу, серьги, оголовье. Россыпи драгоценных фитюлек! Для тех, кто постарше, поспелей, выбор другой и цена другая. Не к долу, но в гору! Жены не сестры и не дочери, экономить дорого обойдется. Избыток посуды, своей и привозной. Тонкий фарфор, утолить благородное тщеславие; расписной фаянс, потворствовать рядовым обывателям, мол, и мы не хуже живем; грубая гончарка, гожая лишь на крестьянский стол. Одежда в невообразимом выборе расцветок и фасонов. Гаммуры, котарди, марлотты, сюрко, На торжества, на праздник, на выход, на повседневную носку. Еды полно! Ешь - не тресни! Поджаристые булки, лепешки с медом, сыром, зеленью и прочей немудреной начинкой. Кренделя с корицей, сахаром, с не пойми чем, но вкусным! Колбасы! Кровяные! С гречневой кашей, с ливером и салом! Копченые! С дымком вишни, каштана, груши, дуба, ольхи! Фаршированная требуха! Желудки с картошкой, шкварками и печенью. Осердие с орехами и пряностями. Ветчины более десяти видов! На можжевельнике, с чесноком, с тмином, бездымная на сажи от дров. Птица! Гуси, утки, куры, фазаны, тетерева, куропатки, журавли, лебеди.... Стрелой битые, сетями ловленные, в хозяйствах и на подворьях вскормленные. Мясо! Вырезка телячья, ребра свиные, филе говяжье, кабанина, медвежатина, лосятина, оленина, бобровые тушки! Промыслового зверя, в лесу или степи, какой имеется, бьют, разделывают и на торг волокут! А рыба! Озерная из Геле-моря! Речная из Плейсы и Гривца! Морская с побережья! Увалы! От карася сорного до севрюги и осетра. А поискать хорошенько, угорь-змею отведаешь. Не при всяком королевском дворе к столу подают! По казне и аппетит!
  На городских улицах с рассвета до заката многолюдно. Кто пехом, кто в повозке, кто верхом правит. Несут, везут, доставляют. Движ безостановочный! Среди людской круговерти выделяются оружием и воинской справой сервиенты, псы бейлифские. Рослые, мордастые, серьезные. Порядок досматривают. Шлюх от всех прочих глазом выделишь. Их атрибут − красные чепцы ‒ видны из далека. Путешественник и искатель приключений Дэмиен Сарт, побывавший в Гейбе век назад, из многих впечатлений о городе, оставил и такое.
  ˮ...Продажные девки здесь дешевы, задиристы и весьма умелы. Пробираясь от Ратушной площади до Собачьего Выгона, а это ярдов сто пятьдесят пути, мне несчетно раз предложили свои услуги обитательницы многочисленных Голубятен*. Выбор великий! От недокормленной десятилетней безгрудой соплячки до протухшей беззубой старухи, восьмидесяти лет...ˮ.
  Другой любитель перемены мест, Веспиан, знаменитый философ и прославленный выжига, сравнил служительниц со спелой малиной. ˮГлазу понятно, где изобилие лакомого. Есть из чего выбрать, потрафить предпочтениям.ˮ
  Обидно, но ни один из упомянутых путешественников не удостоил своим капризным внимание Палатин - богатейший городской квартал, где ,,улицы мощены мрамором, стены из сандала и палисандра и крыши крыты не свинцом, а серебром.ˮ Очевидно, для них подобное обыденно или наличествует здоровая аллергия на откровенное вранье. Не впечатлил их ни странноприимный дом, ни старая долговая тюрьма. Не заинтересовал авторов и Дворец Нобилей. В Гейбе уж и старожилы не помнили, от фамилии ли местного тана или от высокой должности произошло прозвание богатых хором. Само здание пряталось от уличной суеты за величественным портиком. Два десятка ступеней, полсотни беломраморных колонн и стража старательно процеживали посетителей. Лишних к бейлифу не пускали.
  Остался без должного внимания и Мост Вздохов. Оно и понятно, таких мостов, мостиков и мосточков в городах по два-три на район. У каждого своя занимательная и поучительная история про неразделенную любовь и разбитые сердца. Высокая трагедия человеческих судеб завершалась прощальным шагом с высоты. Но все же, отличие от прочих имелось и немалое. Не размерами и ажурностью кованных перил, дикостью рож гранитных горгулий или формам конструкций. Мост Вздохов нависал не над рвом, каналом или ручьем, а над Конюшенным спуском, выглядевшим обмелевшим руслом. Возможно, улица когда-то и была рекой, но теперь здесь скопище скобяных и шорных лавок и на удивление ‒ никаких конюшен.
  Не заикнулись хронисты собственных скитаний и о древнем амфитеатре, схожим с большущим ухом, обращенным к небу. Руины горожанами Ухом и прозывались. В старину сказывают здесь устраивали побоища между людьми, травлю зверьем приговоренных к смерти. Нередко разводили костры, публично, под вой и возбужденный крик, сжигая ведьм. Похоже, с той замечательной поры удальцы бездоспешного, одоспешенного и конного боя извелись. Крупных хищников в лесах и горах выловили. Ведьмы вняли увещеваниям и отказались от рискованного ремесла, что вызывает справедливые сомнения. Мужья и отцы тому порукой! Водятся еще! В каждом семействе одна-две сыщутся. Теперь Ухо место заброшенное и сорное, к которому присматриваются местные клирики, хапнуть землицу под монастырь. И давно бы хапнули, но куда девать нищих и бродяг, коим полуразрушенный амфитеатр служит последним пристанищем... Предпоследним. Последнее давно вынесено за городские стены. Живым тесно с мертвыми соседствовать и делить дефицитные акры.
  Кифф Пустоглазый городские красоты не углядел. Его мало занимали храмы, лавки и шлюхи. Прибывая в некоторой отстраненности от происходящего, он рассеяно слушал вещавшего ему нунция Фирша, человека словоохотливого, вольного в речах, потому, собственно, и спроваженного в ссылку, в Гейб. Да кем!? Самим Великим Викарием! По слухам, нунций имел трех любовниц, настрогал шестерых деток, презирал деньги, не воспринимая их мерилом счастья, с чего наделал ошеломляющее количество безнадежных долгов.
  Сегодня, наслаждаясь ролью сопровождающего, Фирш забавлялся сам и забавлял рассказами Киффа. О замечательном граде Гейбе. Риаг откровенную ,,лапшуˮ пропускал мимо и лишь по упоминанию великой радости горожан его приезду, заметил на суесловие.
  − Не наблюдаю ликующих.
  Народ и вправду оружный выезд сторонился. О прибытии риага горожан не уведомили. Не побуждать к глупостям.
  Фортуна помогла нунцию выйти из неудобного положения. Из подворотни выплеснули вонючее содержимое помойного ведра.
  − А разве нет? - нашелся с ответом Фирш. Не припомнить случая, не выкрутиться старому пройдохе. Даже Орден Св. Храмна не смог к нему подобраться. А шептались, было за что на крюк за ребра подвесить.
  Нунций продолжал заливаться соловьем, а Кифф не обращать внимание на сладкое пение. У Мавра Страстотерпца и прочих святых местах, полно нищих и увечных. На папертях битком, честным людям в храмы не пройти. У ворот монастырей раздают хлеб. Давка, крик, драка в кровь. Прокаженные трясут колотушками и тянут изъеденные болячками руки за подаянием. С настырными попрошайками справляются сервиенты, кому вменено ограждать риага от нежелательных встреч. Свободно бегают псы и шныряют крысы. Повадками и ухватками не лучше людей. Из сточных, подтопленных последними дождями, канав, немилосердно воняет. В них всякий сор и нечистоты, протухшая требуха и дохлятина. На Водовозной, монахи выуживали распухшее тело ребенка, освободить сток и свести страдальца в ближайший овраг.
  За двумя поворотами праздник. Гуляли Святого Килиса - покровителя ткачей, меховщиков и сукноторговцев. Воют начищенные трубы, гремят звонкие литавры, бухают толстокожие барабаны. По периметру акробаты на ходулях с гирляндами цветов. Первыми в шествии - первые богатеи. Айкоки и Брандты, разодетые в парчу и атлас, обвязанные ленточками и бантами. За богатеями, не намного скромней, Шаффены, Кьюссы, Харги. В горностаевых мехах, в шапках с собольей опушкой, в тяжелых медвежьих шубах. В такую-то теплынь!? За ними, уже не рядами, а бестолковой толпой, пошивщики одежды, с флагами из разноцветных тканей: бархата, шелка, виссона. Златоткачи в плащах из дорогущего люстрина, с висюльками из яшмы, аметиста, янтаря и жемчуга. Кружевницы в черных юбках и накинутых на голый верх ажурных пелеринах. Сквозь паутинное плетение хорошо видны плечи и торчащие сосцы грудей. В пупки вклеены серебряные монеты. Старух меж них нет, портить праздник ветхостью и дряхлостью. За кружевницами торговая мелюзга с бурдюками, кувшинами, бочками на тележках. Наливают всем, лишь бы громко орали.
  − Мы под небом родились,
  Славить мудрого Килис!
  Не очень грамотно, но от чистой души и настроения!
  Крикунам восторженно и возбужденно вторили обитательницы Голубятен. Шлюх в торговых рядах - Боже мой! Комары на болоте! Этим любой праздник к приработку! Всякая подворотня алтарь греха и опочивальня.
  Людской поток не пересечь, потому свернули на Богоявленскую, к собору. Оттуда к ратуше, зданию помпезному, не по разряду сверкающему новыми витражами и позолотой шпиля. В соседях у ратуши базилика Святой Аюн, буднично серая и невзрачная. Не символично ли? Торжество материального над духовным.
  Риага встречали бахайские таны. Знатные по фронту, худородные в тылах. Совсем в арьергарде ‒ выборные от Гильдии купцов. Сказывают, передрались и изорались избираться. За ними представители цехов, разноцветные, что бойцовые петушки и столь же гонористые. Отдельно духовенство. Эти скромно, по-простому. Лишних ротозеев оттеснили за площадь. Там глазами лупайте.
  Фогт, бледный и взволнованный, мощно откашлялся, одернул одежду, готовясь произнести соответствующую торжественному моменту речь.
  − Гоните всех в шею! - приказал Кифф бейлифу Макгилу, чем вызвал у последнего определенные симпатии.
  Макгил с самого начала противился ненужной суете. Суета мешала пониманию остроты ситуации. В Бахайи смена власти! Совет туата рассуждал схоже. Не тот случай гульбища устраивать. Изъявит риаг охоту потешиться, к сукноторговцам пусть присоединится. Может прирежут по пьяному делу. А специально... Обойдется. Не до веселья. Предстоял передел давно поделенного. И делить будут не сами. Пустоглазый. За ним, конечно, люди и деньги, но и в туате свои люди и тоже не нищие. Миром не закончится.
  Кифф безразлично миновал фогта, в растерянности разинувшего рот. Уклонился от разрозненных приветствий танов. Не заметил дары цеховых и едва не въехал в ратушу верхом. Конь, повторится ли в его жизни подобный момент, прокопытил по дорожке из рассыпанного зерна лишний десяток ярдов. У самой лестницы риаг, без посторонней помощи, соскользнул из седла и не дожидаясь сопровождения, устремился вверх, царапая золотой шпорой гранитный камень. Перед ним экстренно распахнулись двери, впустить.
  Солнечный свет, пронизав витражные стекла, разноцветно пятнал клетки мраморного пола. Зал отзванивал эхом шагов. Под крышей хлопали крыльями и летали голуби. В воздухе, в потоках сквозняка, в радужной пыли, кружились легкие перышки сизарей.
  − Добро пожаловать в Бахайю, − вовсе не желали добра Пустоглазому. Очень запоздалое ‒ Сир! ‒ прозвучало не обязательным обременением. Он им не сир и не Majeste. Чужак, прибывший портить налаженную жизнь.
  Быкоподобный глава Совета туата, эрл Мирко мар-Редда. загромождал новоявленному риагу проход. Им уже тесно, разминуться.
  − Неудачная шутка, − остановился Кифф. Не обегать же препятствие? Чуть повернул голову. Смотреть незрячим глазом. Вырабатывал такую привычку. Не видеть необязательное.
  Редду подобным фокусом не удивишь и не проймешь. Но неприятно. Худшие опасения оправдались.
  Из-за могучей спины эрла, многоголовой гидрой расползался состав Совета туата.
  − Шутка? Вовсе нет. Гостеприимство Бахайи общеизвестно, − возразил эрл. Ему молчать не положено, вот и пустословил.
  Кифф дернул щекой. Мимический тик мог означать что угодно. От недоверия до желания закончить прения по вопросу спорного хлебосольства принимающей стороны.
  Эрл отступил, но не пропустить, а представить риагу уважаемый Совет. По едкому замечанию нунция, уважение являлось исключительно внутренним делом высшего руководства Бахайи.
  − Генн мар-Раас....
  Тан почти зеркальная копия самого Киффа, с той разницей, оба глаза зрячи. Человек неприметный, во всех значениях и смыслах. В одежде предпочтения отданы мышиному и пепельному. Серый цвет лица не признак хворей, а некий маскирующий окрас. Невнятные эмоции слабое отражение серых чувств и серых желаний. В них преобладание нездоровой тяги к уединению и скудным фантазиям.
  − Хью мар-Дагю....
  Неприятный тип, даже нет - слизняк! с которым противно... мерзко находиться рядом. Тан отличался желчным характером, деспотизмом, самодурством и отменными воинскими талантами. Мятежник и оппозиционер при любой власти. С такими предпочитают договариваться. Не оттолкнуть враждовать, но и не перестараться, прикормить дружить. Держать в легкой доступности нанесения удара, досрочно аннулировать договоренности. Пригретая на груди гадюка лишь приблизительная аналогия. Слепому (не то, что кривому) понятно, тварь ядовита, пригреть.
  − Шейн мар-Ской...
  Человек-тень, человек призрак. Талант выпадать из поля зрения. О нем забывали, находясь в шаге. Он не стеснялся напомнить о себе шепотом на ухо. Интриган до мозга костей. Единственный выбранный в Совет двадцать лет назад и ни разу из него не выходивший. Даже когда в войне с Голаджем, доблестная власть туата пала в последнем бою. Ской уцелел. Доблестно не получив ни единой царапины. А как выяснилось позже, не потратив ни пенса из собственных денег, выплатить контрибуцию победителям.
  − Берд мар-Жежи...
  О жадности тана ходили легенды, а его дворовые ходили в обносках и рванье. Сыновья служили у отца за жалование худородного васлета - два пенса в неделю. Приданное дочерей таково, куль с прошлогодним снегом весомей богатства невест, а запросы на agweddy (плата с жениха) ‒ девки королевской крови и красавицы невиданные! Исполнения супружеского долга тан рассматривал в разрезе экономии на визитах в бордель. Впрочем, жену не бил, являя другим предосудительный пример. Битая баба ‒ золотая! Никто не знал, сколько у Жежи собрано в мошне, но полагали значительно. Не брались угадать, сколько тану потребно, умиротворить свою вселенскую жадность. Наверное, не придумана такая сумма. Не хватит бумаги проставить ноли. Он не раздавал милостыни, не жертвовал храмам, не содержал богадельню и презирал меценатство. Жежи любил деньги, деньги любили его. Счастливый тендем... союз... брак..., и заметьте, не на Небесах!
  − Дасс мар-Майл.
  Перебежчик и предатель. Его столько раз ловили на изменах, наскучило обращать на них внимание. Помнил ли он сам, кому служит и за кого выступает. Под чьим флагом и девизом стоит за правду. Чьей стороны держится. Владетель Пайе не делил друзей и врагов, поскольку менял их чаше, чем зубочистки. Очень неохотно брался за меч. Война требует выбора стороны, а тан всегда держался своей и только своей. Он походил на сгнивший зуб, отравляющий дыхание. Где бы Майл не объявился, смердело иудством и предательством. Однако обилие родни, которой позавидовал бы королевский двор, позволило прожить тану долгую жизнь. В смутные времена (т.е. всегда), родственники являли поразительное единение. Недоброжелатели предпочитали не связываться Майлами. Говно трудно счищается, а воняет долго, напоминать о себе.
  − От своего имени и имени Совета и народа Бахайи - добро пожаловать! − через силу, со скрипом, но кратко повторил приветствие бейлиф. "Сир" опущено вовсе. Для краткости, из вредности, из досадливости. Из всего сразу.
  Лугус Макгил напоминал театральную бутафорскую булаву. Видимость не соответствовала подразумеваемой функциональности. Готовность сокрушить, не означала способность воплотиться в действие. И уж тем более достижения мизерного, но результата.
  − Я услышал вас, мессиры. Будем считать положенные формальности вами исполнены, ‒ засчитал Кифф старания выглядеть танам хлебосольными.
  − Желаете отобедать? - уточнил Редда, следуя регламенту приема высокой стороны.
  В воздухе не пахнет съестным и не наблюдается снование слуг с блюдами, организовать стол за ближайшей дверью.
  ˮКто же такой умный?ˮ − напрягся нунций определить вдохновителя необъявленной войны с риагом. Ской? Дагю? Он? Согласие к трапезе означает покинуть ратушу и переместиться в ближайший шинок. Никто представительские разговоры в таких местах не ведет. Важных вопросов не обсуждает. Но заткнуть рот куском и глотком, мысль сама по себе неплохая и небесполезная. На сытое брюхо мир видится иначе. Немудреная ловушка, в нее не угодить. С хорошим шансом попасться.
  − Нет, − без раздумий отклонил риаг заманчивое предложение предаться чревоугодию.
  Кифф не любил чужих застолий по простой и объяснимой причине. Будут угощать, чем захотят угостить. Навяжут свою волю. Чего не терпел, чему всячески противился. От танов Бахайи ему нужно нечто другое, а не жратва, их речи, и нудный церемониал с насквозь фальшивыми улыбками. И даже если не фальшивыми, ну бы их cunno bis (в пизду дважды)!
  − Тогда прошу в зал Совета, − пригласил раздосадованный Редда.
  "Или шибко сообразительный, или не шибко голодный," ‒ подслащена неудача свернуть встречу.
  Великолепие и излишества снаружи удручающе контрастировала с аскетизмом внутри ратуши. Камень, свет и эхо. Ничего более. Совсем худо в зале Совета. Голые стены, голые лавки, древний стол, времен необузданной дикости нравов. Порезан, покромсан и пожжен. Похвально хранить память о предках, но зачем тащить в дом выброшенное на отвал? Камин затянут паутиной и основательно обжит крысами. Острую мордочку видно из-за решетки. Пыль на подоконниках, на полу. На Святом Писании её с палец. Люди клялись без привлечения в свидетели Высших сил. Не опасаться последствий нарушать данное кому-то слово.
  − Сказано и увидено достаточно, − произнес Кифф, когда двери в зал закрылись. Все остались стоять на ногах. Предложения располагаться не последовало. - По большей части мое время потрачено впустую. Вы в своем праве, я в своем. Никакие заверения непотребны. Вы не уступите мне, а я не позволю забрать мое. Матушка советовала договариваться. Я не всегда следую чьим либо советам, даже собственной матери.
  Прозвучавшее ,,не всегдаˮ очень не понравилось танам. Очень. ,,Не всегдаˮ скорее выступало предупреждением, нежели осведомлением предрасположенности достигнуть мизерного, но взаимопонимания. Очевидно, немного освоившись, разгонит Совет и назначит выборы нового. И не потерпит в нем ни единого человека из предыдущего состава. Все на поверхности, все читаемо. Заволновался даже не убиваемый, не потопляемый, не изживаемый Ской.
  − Чего хотите? - спросил Редда, настырно опуская подобающее обращение к сюзерену. ‒ Время более не тратить.
  За обращением "сир" пропала и вежливые "вы" и "ваше". Настораживающая тенденция и отнюдь не в сторону полюбовной договоренности.
  Откровенность требует откровенности. Киффу повезло. Не без помощи матери, но все-таки. В Бахайе тощий свод законов и не оговоренное регламентируется традициями, обычаями и предоставлено воле риага. Может потому в туате относительный порядок и добрый достаток. Так ли это? Смотря кто в кормчих, править к Островам Счастья, сквозь рифы невзгод и испытаний.
  − Лафию, − назвал Кифф с истинно королевской непосредственностью. - Мне нужна Лафия,
  Реакция большинства строго и показательно отрицательна.
  Пустоглазый дополнил. Как посолил. Соленое.
  − Для начала.
  Абсолютно всеобъемлющая ясность намерений. Отпрыск Гильфа собирался воевать, воевать долго и, очевидно, загадывал, успешно. За началом всегда следует продолжение. Впрочем, чему удивляться. Об условиях стать новым атлингом короны Асгейрра объявлено во всеуслышание. Беда в том, подобная уверенность в собственном успехе, из разряда заблуждений прыщавой юности. Кто возьмется о том, честь по чести, растолковать риагу? Опрос, проводись таковой в Совете, показал бы поразительное единодушие выбора. Дагю. Он сумеет. Но Дагю не зачем лезть вперед. Для этого в Совете − эрл и бейлиф, объясняться и отстаивать.
  − У вас далеко идущие планы, - пребывал Рэдда в тяжких раздумьях, как ему поступить. Совет может и против риага, но и не за него. Тут как сыграет Пустоглазый.
  − Достаточно далеко, ‒ подтвердил Кифф, стремление вести активную политику.
  − И каковы они?
  − Я же сказал ‒ Лафия! Планы всегда с чего-то начинаются. У меня с Лафии.
  − Должны быть обоснования. Личные претензии будут выглядеть смешными и нелепыми.
  Справедливо и правомочно. Желаете воевать, дайте вразумительные разъяснения. Отвечать в случае неудачи придется всем. Риаги приходят и уходят, а кровь и грязь после них остаются. Сейчас положение слабо паритетное. Воевать с Лафией никто не пожелает. Лафия это попы. Кто в здравом уме разругается с Викарием?
  − Их более чем достаточно, ‒ заверили Совет не озвучив ни единого. \
  Принять на веру? Так что ли?
  ‒ И ничего личного? ‒ искал эрл точку воздействия, диктовать свои условия.
  ‒ Я похож на заполучившего разрешение носить меч юнца, воткнуть в первую подвернувшуюся спину? ‒ выказано Киффом непонимание вопроса.
  "Похож!" ‒ готов констатировать Совет, но уже не единогласно.
  − И все же... Какова составляющая обоснований? Финансовая, территориальная, торговая, административная, − топили риага в бюрократической терминологии.
  − Выберете любую, наиболее отвечающую моим интересам, ‒ великодушно дозволил Пустоглазый. ‒ Я желаю видеть туат под своей рукой. Чем скорее, тем лучше.
  ˮДля кого лучше? Для насˮ, − верно сделан вывод Дагю. Столь неожиданная проверка на вшивость, хороший повод беспокойству. Бравировать сентенцией, черного кабеля не отмоешь до бела, не разумно. Не отмоют ‒ ошкурят.
  − Чем обусловлен выбор? - добивался эрл озвучивания сути пожелания Киффа. Иметь возможность оспорить и отстоять отказ. Право такое у Совета было. Чем откликнется праводержателем несогласие легко предсказать.
  − Исключительно и только здравомыслием, ‒ заявил Кифф, опуская призывы и рассуждения.
  Звучит весело и наивно, но никому не смешно. И наивностью не пахнет.
  ‒ Почему не Хюльк или Голадж?
  ‒ Вы требуете от меня отчета? ‒ непонятно возмущен Кифф или сердит. Бедно с мимикой и эмоциями.
  ‒ Пытаюсь, как и остальные, понять ваш выбор, ‒ непоколебим Редда спорить. ‒ Голадж славен торговлей. Они богаты. Скорее торгаши, чем воители. Хюльк слаб после мятежа. Они не примут риага...
  Для Киффа новость не новость, удивить его не удалось.
  "Куда мы влезли?" ‒ мучился Дагю, поставив вопрос острее. ‒ "Кого нам прислали и для чего?" Величие на задворках не начинается.
  ‒ ...но таны не единодушны, ‒ признал эрл. ‒ Кто-то открыто против, кто-то затаился. Очень немногие за. Очень. Они поддержат Дуанна, если он сумеет до них добраться. Но там в основном мелочь, рассеянная по границам. Швальб однозначно обуза, полученной прибыли не покроем убытков. Рагам... Рагам придет к вам сам. Шлюхи (выделено паузой) долго лунулу рийи не носят.
  ‒ Уверены в том? ‒ спрошено хитро. Про Рагам. Не про шлюху.
  ‒ Ваша сестра не договориться с мормерами по поводу своего обязательного замужества. Учитывая некоторые обстоятельства, вряд ли ей найдется пара в отведенный срок.
  ‒ Намекаете она блядь? Здесь я с вами полностью согласен. Но вы плохо знаете Медани. Рагам в моих планах последний. Из всех, я опасаюсь именно её. Потребуется несколько больше усилий прибрать туат, чем я могу позволит сейчас, завтра и даже послезавтра. Еще что?
  ‒ Сказанного достаточно.
  ‒ Значит, Лафия! ‒ окончательно утвердил риаг, не лезть к нему ни с расспросами, ни с предложениями.
  Кифф плохо переносил Элори. Не питал к сестре ни родственных, ни человеческих чувств, считая её убогой. Да, да, да! Именно! Убогой. Из-за её ненормальной, необъяснимой набожности. Обладая физическим недостатком, он искал нечто подобное в других. Внешнее уродство, внутреннее. Оно есть, как не быть, главное разглядеть, определить увечность. Элори сверх меры набожна. Для него что юродивая. В свете хватает калек и без нее, потому-то сам факт её существования доставлял Киффу моральный дискомфорт. Все одно что сидеть на еже и пытаться делать вид, умостился на мягком поджопнике.
  Еще больший дискомфорт причинял Викарий Юэн. Его Кифф справедливо опасался. Человек опирающийся на изощренные умы, а не на грубую силу, мог помешать и помешает, засунуть Блаженную куда-нибудь в глухой монастырь. Читать молитвы в сторонке, не путаясь под ногами. Не зря мать, напутствовала, не пожеланием легкой дороги, а весьма дельным советом.
  ‒ Не марай руки кровью. Особенно девок.
  ‒ Не могу обещать, ‒ тогда ответил он, чувствуя внутри какой-то необъяснимы протест, говорить подобные вещи вслух. Вроде клятвы, которую не намерен сдержать.
  ‒ Не дури! ‒ настаивала мать, обойтись без кровопролития.
  В трех фразах диалога три "не". Для Пустоглазого много.
  Он думал об этом. Несколько минут. Мать права. Она во многом проявляла поразительную мудрость. Остается решить, насколько материнская мудрость приемлема для него. Следовать советам рожденным в чьей-то умной голове, признавать их отсутствие в собственной. Зависимость? Еще какая.
  − Созываете Щитовую Службу? - уточнил Дагю. Редда умолк, предоставив говорить другим. Определена только цель, но нет сроков и не названы кому цель достигать, какие силы привлекать. Много чего. Одно понятно, желающих не наберется и... нисколько не наберется. По прихоти короны или во имя идеи, правильной из правильных, давно никто не воюет. Воюют за интерес. А в чем он для них, не сказано ни слова.
  Самый легкий способ уступить и не испортить отношения с упертым риагом ‒ Щитовая... Службу туат обязан нести. Отдай и не греши! А вот после завершения оной, возможно наступит пора договариваться. Возникнет ли в том малая потребность, из дня сегодняшнего не просматривается. Развиднеет ли к завтрашнему?
  ‒ У вас есть должники? ‒ проявил интерес Кифф. Опять же, как проявил. Смотрел слепым глазом. Щитовая ему поговорить о пустом, пока нашепчется Совет.
  "Соображает," ‒ не похвалили риага. Не похож он на шибко умного. А на кого похож?
  ‒ Найдутся, ‒ заверил Редда. Ему и этого жалко отдавать Пустоглазому. ‒ Не всех отправляли воевать со степью. Не все ходили в Хюльк под знаменем короля.
  ‒ А против?
  Вопрос оставили без ответа. Не нагнетать и без того непростую обстановку в Совете.
  Киффу понятно, Щитовая ему подачка. Возьми и отстань. Видел и подвох. Таны долго собираются, согласовывают места проезда и лагерей, рядятся о снабжении и компенсациях. Прибывают не совместно, к дате, а поочередно, кому как вздумается. Поскольку к туату не проявили агрессию, священные границы не нарушены, шесть дней на раскачку. Неделя военных советов и планов. Будут тянуть время, нервы и ничего не делать. А когда срок Щитовой истечет, с легким сердцем потребуют денег, службу продолжить. Надо отметить, немалых денег.
  − Мессир Жежи, − назвал Кифф одного из злостных должников. - От вас ближе. Полагаюсь на ваш опыт воина.
  − Выдвинуться к Фроппу? Или к Раггету? - скучен тан. С Щитовой никаких особых преференций, не получить. Служить за свой счет, в убыток он не хотел. Поиграется риаг в солдатиков и остынет, а кормить вооруженную хевру ему. Пустоглазый не его папаша. Всех талантов - кривой! Со старым Амалем нашли бы прибыль.
  − Ни то, ни другое. Монастырь Святого Идрака, септ Местад. Выступите под моим баннеролем.
  Немое стояние Совета отражало полное ошеломление. Круто заваривает гильфов сынок.
  "Мне уже нравится!" ‒ округлил глаза Жежи. Пустоглазый брал ответственность на себя, а призовыми готов поделиться.
  "С огнем играешь," ‒ читалось в носогубных складках Редды. Аргумент воевать, перебить нечем. Снова попугать викарием?
  "Совсем дурачок," ‒ откровенен бейлиф в своем негодовании. Законник вспомнил кто он есть и для чего поставлен.
  "Сильно," ‒ оценил Дагю энтузиазм назначенного исполнителя и прибыльность мероприятия.
  "А почему Жежи?" ‒ присматривался Ской. Миролюбие в Совете убывало стремительно и безвозвратно.
  Кифф прождал два срока, прежде чем ему ответили.
  − Почему монастырь и почему Индрак? - возобновил Редда опрос.
  − Эрл, вас все время что-то не устраивает. В начале Лафия, теперь монастырь. Может хотите услышать что не устраивает меня? В списке не много. Десять пунктов.
  "Включая членов Совета," ‒ догадался Дагю.
  Очень скоро эрл сложит свои полномочия. По всей видимости, сложит вместе с головой. Напрасно он косится на бейлифа. Нужно понимать и принимать, что и кто теперь закон в Бахайи. Все короли одинаковы. Великие и мелкие, деспоты и реформаторы, гонители веры и ревнители традиций. Никто не потерпит неподчинения. С ними надо тоньше, мягче и слаще. Тогда и споров возникнет меньше.
  ‒ Мы навлечем на Бахайю неудовольствие Викария, ‒ предупредил Редда Совет и риага, прекрасно сознавая, ему следует заткнуться.
  ‒ Мы не соборные хористы, доставлять Юэну удовольствие. Или я ошибаюсь?
  ‒ Что даст эта война? Лично вам? И нам?
  ‒ Заберем свое. Этого мало?
  ‒ У нас нет права..., ‒ вынужден вмешаться бейлиф поддержать эрла. Все-таки заговорил о правах, мифической составляющей людских взаимоотношений.
  ‒ Я вам его даю, ‒ нисколько не смущен Кифф настойчивостью ему оппонировать. Нарывы вскрывают, а не зализывают. Лечение болезненно, но проводится быстро, предупредить массовое высыпание.
  Жежи правильно просчитал итоги нынешнего Совета. Освободиться не только место эрла, но и бейлифа. Быть главой Совета хлопотно, да и не допустят. А вот поиграться в законника? Почему бы и нет?
  "Оправдаем доверие," ‒ пообещал себе тан.
  − Мессир Майл, ‒ обратился Кифф к владетелю Пайе. ‒ Выдвигаетесь тремя днями позже. Поддержать мессира Жежи при надобности.
  Дагю про достоинству оценил и этот маневр Пустоглазого. В Бахайе Щитовое войско не может превышать пяти тысяч человек. Жежи в одиночку способен выставить столько же. Трофеи, коли отбываешь службу короны, целиком отходят ей. При выполнении поручений, под баннеролью риага, пятьдесят на пятьдесят. А с Индрака было что взять! Жежи из сапог выпрыгнет захватить монастырь, не дожидаясь помощи. Назначить Майла хорошо пришпорить скрягу. Что же касается гнева Викария? Затруднительно загадывать последствия шалости сопливого венценосца.
  "Мамаша уладит," ‒ предположил Дагю. Любимчиков не бросают. Их тянут за шиворот и уши в светлое будущее. Потребуется, прячут, прикрыв подолом. ‒ "Остается понять, где здесь я? И что мне с того?" ‒ мялся тан принимать чью-либо сторону. Риага или Совета. Денег, конечно, хотелось, но свяжешься с Матерью-Церковью, икнется по недоброму не раз!
  ‒ Нас предадут анафеме! ‒ запоздало пугал Редда. Совет волновало совершенно другое. Все они, за исключением Жежи, и может быть Майла, останутся ни с чем! Игнорирование Пустоглазым Святого Престола на фоне будущих трофеев, блекло и теряло актуальность. Под баннеролем короны готовы выступить все!
  Жежи склонился в знак готовности действовать решительно.
  − Выступлю через пять дней.
  − Через три, − поправили тана. − Через три и не днем позже. А тремя днями после вас, мессир Майл. Поддержать и помочь. В случае затруднений.
  − Согласен, сир. Через три. И помощь мне не требуется! - отказался Жежи. Меньше едоков, больше каши в брюхе. Майл не тот человек, брать с собой в компанию.
  ‒ Может она потребуется чуть позже, ‒ продолжал Кифф, заправски играя на жадности одного и ревнивом корыстолюбии второго. ‒ Посмотрим как управитесь с монастырем. У него крепкие стены.
  "Похвально. Расплатиться чужими деньгами забрать себе землю. Накромсает ленов, посадит безземельных," ‒ просчитал Дагю простую и действенную последовательность решений Пустоглазого, набрать сторонников.
  − Я мог бы выступить к Фроппу, − вызвался Ской. О нем забывали и собирались обделить!
  − Обещаю подумать, − уклонился Кифф от заманчивого, но навязываемого ему предложения. - Как уже говорил, мессиры, мне нужна Лафия. По кускам или сразу целиком. И в любом виде, − признался риаг собравшимся. - Даже если от нее останется земля и руины. Земля не пропадет, ‒ намек понятен. ‒ Руины отстроят новые владельцы, ‒ некое подтверждение намека. ‒ Дело за малым. Забрать!
  "Я оказался прав," ‒ похвалил себя Дагю, склоняясь поучаствовать в делах риага.
  Некое взаимопонимание между Пустоглазым и Советом достигнуто в течение часа. Бытие держится не на слонах и плавучих черепахах, не висит на нитях дождей, не благоденствует Божьим велением, как многие заблуждаются. Связка сталь-кровь-золото, выступает Бытию прочным, незыблемым фундаментом. Тот, кто строит свою жизнь исходя из подобного принципа, никогда не прогадает.
  Кифф покинул зал, оставив танов судить и рядить, про меж собой. Склонить выи или точить ножи, ударить в спину? Поляризация наметилась, но не оформилась окончательно. Выбор сделают все. Дагю начинал нравиться ˮкривойˮ, усвоивший тонкости сути Бытия.
  Пустоглазому сущность миропорядка открылась совсем недавно. Мир не заиграл новыми красками. Скорее наоборот, поглотил и приглушил лишние. Четче происходящее, понятней и предсказуемей действия. Собственные и сторонние. Сейчас нужда в деньгах. Поскольку обоз, разграбление которого ему вменили в вину, на самом деле ничегошеньки не вез для армии короля. Воздух. Пустые бочки и корзины. Ни крупинки каши, ни зернышка пшеницы, ни пластика сала, ни капли масла. Ничего положить в рот, одоспешить и вооружить гвилов, починить и зарядить катапульты и эвфитоны. Урок Кифф усвоил. Есть те, кто играет исключительно по правилам. Те, кто играют по правилам чужим. Те, кто правила пишут. Те, кто трактует правила по-своему. Те, кто чхал на всякие правила и блюстителей их. Он, Кифф Амаль, в самом низу подобной иерархии. И подняться до верха его жизненная задача.
  Ужинал Пустоглазый в одиночестве. Десяток свечей в подсвечниках на столе составляли ему молчаливую компанию. Иная и не нужна. Как-то Гильф, движимый великим отцовским чувством, вздумал поучать. Дескать, желая приблизить кого, приглашай такого человека на ужин. Болтайте о пустяках, о чем угодно, но не о делах. Подчеркни приятность общества приглашенного. Прислушайся к его словам, спроси совета. Советам не обязательно следовать, но обязательно выслушать. Ничто не скажет о сотрапезнике больше, чем данные им советы. Подогретое самолюбие откроет многие тайны. В дальнейшем, если человек стоящий, он сделает больше, чем от него ждешь или попросишь сделать. Кифф проигнорировал поучения отца, как, впрочем, и многие иные родительские наставления. Его и ему подобных доброжелателей. Пустоглазый всегда обходился обществом себя самого. Не терпел смотреть со стороны, как едят. Выбирают куски сочней и лучше. Отламывают лапки. Отрезают порции, боясь испачкаться. Жирными губами льнут к кубку. Пытаются шутить и говорить с набитым ртом. Жуют, глотают и все никак не набьют брюхо. Их взгляд остается голодным, рыскать и скакать от блюда к блюду. Чего бы сожрать еще? Раз нельзя прихватить в карманы. Кифф допускал, сам выглядит не лучше. Но терпеть себя, не то же самое, что терпеть других. Он и не терпел.
  Горели свечи, скрипел нож по фарозскому фарфору, брякала вилка, пилось вино. Заканчивался день, не заканчивались дела. Отдыхать скоро не придется. Для пустых мечтаний о белых одеждах и царственных венцах не оставлено ни минуты.
  Нарушать свою трапезу Кифф не дозволял, но стоило отодвинуть пустую тарелку и кубок, в дверь просочился белесый призрак. Человечек невзрачен и мелок, не заметишь под самым носом. Замечать его все же следовало, отринув всяческие предубеждения.
  − Сир, − склонился человечек, отчего казался лилипутского росточка. - Ваш брат выбрал другую дорогу.
  Кифф подавил гневный всплеск. Желалось швырнуть в коротышку посудой, плеснуть опитками в рожу, воткнуть в согбенную спину нож или вилку. Однако, призрак не его человек, поступать с ним вольно желаниям. Внутренняя борьба, яростная и обжигающая, отняла толику драгоценного времени, самоподчиниться.
  ‒ Где он сейчас? ‒ наконец вымолвил Пустоглазый.
  ‒ Двигается в сторону Довера.
  ‒ Договоренности с таном достигнуты?
  ‒ От части. В город вашего брата не впустят. Но не тронут.
  Вдох-выдох. Вдох-выдох. Не наговорить лишнего. Карлик не его человек. Но ведь чей-то?
  − Потребуется хороший стрелок, − выбрал Кифф назначить новые цели.
  − Сир, говорит о ком-то конкретном?
  − Нет. Пригласить со стороны.
  − Имеется такой, ‒ порадовал коротышка риага.
  ‒ Он, действительно будет хорош?
  ‒ Предоставить рекомендации? ‒ в голосе сквозит и ирония и издевка. Чуть-чуть. Злить, но не гневить.
  ‒ Достаточно твоих, ‒ терпел Кифф. Ругаться с людьми от которых зависим, лишний раз продемонстрировать свою уязвимость. Потом ведь придется мириться и обращаться.
  − Высокая кровь обойдется очень дорого. Еще дороже станет отвести подозрения или же оставить нужный след, завиноватить посторонних.
  − Глен Веронн. Знакомо имя? ‒ с настороженностью произнес Кифф, будто готовился совершить немыслимое святотатство.
  − Насколько известно ваш отец распорядился убрать фрайха от сира Дуанна, ‒ довольно хорошо информирован коротышка.
  ‒ Способ обозначен? А срок?
  ‒ Способ любой. Срок не оговаривался. Но тянуть не станут, - убежден человечек.
  − Мы должны успеть раньше, − обозначил Кифф условие для лучника.
  − Хорошо, сир, − выказали понимание и повиновение. - Я вызову Джога.
  Пустоглазый поторопился кивнуть, быстрее отделаться от неприятного собеседника, выскользнуть тому за дверь.
  "Где его выискала?" ‒ злился он на родительницу, поскольку выразить ей благодарность, опять же признать свою зависимость.
  Именно злость не позволила Киффу задаться важным вопросом. Почему названо имя исполнителя? Так никогда не делается. В серьезных делах никаких имен и кличек. А тут? Злость в Киффе главенствовала. И при разговоре и по истечении получаса, прежде чем он достаточно остыл, мыслить ясно и трезво. Но теперь мысли его были о другом и касались проблем далеких от стрелка.
  За окнами торопливый закат угасал за черными крышами. На смену короткому вечеру приходила ночь. Хорошее время побыть собой. Снять личины и маски. Освободиться от шкур и костюмов с чужого плеча.
  ˮВторникˮ, − вспомнил Кифф и отправился к Маринн Хвикке, прибывшую с ним cysgu genthi (спать вместе). Она видела себя рийа. В скором времени. Бардовый ей очень к лицу. Подчеркивал царственность и величавость. Многие придерживались схожего мнения, односторонне толкуя долгосрочную связь. У самого Киффа не поинтересовались. Наверное, он бы согласился. Способность привыкать к чему или к кому, иногда компенсировала Пустоглазому отсутствие таланта терпеть.
  Короткий переход. Почти из двери в дверь. Из полумрака коридора в потемки комнат.
  ‒ Ты находишь это нормальным? ‒ встретили Пустоглазого разогретым как следует раздражением.
  Риаг даже сбился с шага, остановился и уставился на Маринн. Немая заговорила? С кем? Подавил желание оглянуться. За его спиной дверная портьера.
  ‒ Я тащилась за тридевять земель жить на постоялом дворе? Нет! Здесь хуже всякого постоялого двора! Пристанище для пьянствующего и нищего быдла! Вот это все для немытого быдла! ‒ широкий жест, почти кружение, охватить территорию до стены и за стенами. ‒ Не топлено, не обставлено. В постель хорошо сена не напихали! Свечей и тех пожалели! ‒ распалялась Маринн. Дорогу она перенесла плохо. Укачало, намерзлась. Мечтала по приезду нормально отдохнуть. В нормальных условиях. Мыльня, ужин, свежие простыни. Малого не получила из желаемого. Малого! Обманываться никто не любит и обмана не прощает.
  Крик души не услышан. Но услышано другое. Она посмела открыть рот, когда её об этом не просили. Бей посуду, таскай за волосы слуг, хлещи по щекам своих адди, скандаль с принимающей стороной, подожги дом... Но! Не забывай и не забывайся. Королю не несут снимать пробу с каши на соленость. Для этого держат повара.
  ‒ Мы идем спать, ‒ произнес Кифф, игнорируя выказать малейшее соглашательство со шлюхой. А кто она? Шлюха и есть.
  ‒ Куда? На сеновал? Или ляжем на полу, постелив дорожные плащи? ‒ бесилась Маринн. ‒ Прямо вот сюда! ‒ шаркнула ножкой подцепить край, не очень хорошего, короткошерстого ковра. Напридуманное до отъезда из благословенной Кэффы, не соответствовало окружающей обстановке. Рийа... будущая рийа, достойна большего и лучшего, и никогда нибудь потом, а сейчас! Обиды превалировали над всем прочим.
  Пустоглазый прошел в сторону спальни, приглашая последовать за ним.
  ‒ Сегодня не четверг! ‒ отказано любовнику в ласке и внимании. Отыграться на Пустоглазым плохая мысль.
  Во второй раз за сегодня шаг риага сбился. Он повернулся. Но не к Маринн, с ней все понятно. Терпеть бабий гонор он не намерен. Он не из терпеливых.
  ‒ Ты тоже так считаешь? ‒ спросил Кифф стоящую в стороне Эмму Сафр, одну из четырех адди. Некрупную блондинку, с формами не дотягивающими до общепринятых требований к светской и свитской женщине. Не сладкая, но сладенькая.
  ‒ Как вам будет угодно, ‒ покорна она принять волю риага. Скажет сегодня четверг, значит четверг. Эмма давно у Маринн и прекрасно понимает зачем Кифф явился. С мужчиной можно спорить о чем угодно, но не тогда, когда у него отяжелели яйца и набух хер.
  ‒ Мне угодно! ‒ объявил Пустоглазый, не обращая внимания на вскочившую бывшую любовницу и, теперь уже ясно, несостоявшуюся рийа.
  ‒ Ты не посмеешь! ‒ сморозила Маринн еще большую глупость, усугубить свое положение. Перемолчи, глядишь и наладилось бы порушенное. Мужчины трудно меняют привычки. А она? Она из разряда привычек. Самых устоявшихся. Четверг, вторник, воскресенье. Важно ли это? Сделай, как сказано. Не убудет.
  ‒ Вышвырните её отсюда! ‒ приказал Кифф мнущимся у окна адди. Понимать себя он приучил. ‒ Увижу завтра, затравлю собаками. Не устраивает, никого не держу! Отправляйтесь следом!
  В спальне Кифф раздевался самостоятельно, не прибегая и к малой помощи. Терпеть не мог, когда кто-то касался его тела. Даже любовнице не позволял ухаживать за собой.
  ‒ Сир, могут возникнуть некоторые затруднения, ‒ расшнуровывалась Эмма, снять нарядную столу.
  Кифф не обращал внимания на сказанное. Камзол, рубаху ‒ все в сторону. Потом штаны... брэ... В кучу.
  ‒ Сир, у меня лунные дни, ‒ вкрадчиво призналась адди, не прерываясь разоблачаться.
  ‒ Это что-то значит? ‒ откинул Пустоглазый край одеяла, приглашая лечь.
  ‒ Нет, сир.
  ‒ Тогда зачем мне говоришь?
  Чужая кровь всегда возбуждала Киффа. Куда там вину, еде, спору, танцу, охоте или схватке. Выше! Много выше! Не столь утонченно, но предельно ярко, безумно и алчно. Уподобиться ненасытному хищному зверю, утолиться.
  
  
  14. Пфальц. Алое крыло.
  
  Ассаф с настороженностью вступил в королевские покои.
  ˮС замиранием сердца,ˮ − поэтизировал свое состояние взволнованный астролог.
  Очень неверно. Сердце у него учащенно молотило в ребра. Он шумно сопел, не шел - крался, почти уткнувшись носом в спину служанке. Так велики его переживания. Казалось бы, чего опасаться, после стольких лет жизни в Пфальце. Он уже давно за своего у Лисбет Безумной и её окружения. Пригрет, прикормлен, приласкан. Живи и радуйся! Жил и радовался. До сего дня и часа.
  "Испытай меня, Господи! Вот он я!" ‒ просят герои, преклонив колени. Он не герой. Потому плетется хвостом и дышит в спину тощей, страхолюдной адди.
  Гостевая. Старый карточный стол. Зеленый бархат вытерт локтями ретивых игроков и линован белыми клетками. Крошки мела в серебряном блюдце, на полу и ковре. В центре, о двух десятках свечей, высокий светильник, заплаканный воском. Вокруг стола табун креслиц и стульчиков, прайд подставок. Диванчики в дюнах подушек, на шелковых ширмах умиляющие пасторали. По стенам, в межстенье, разграничить, выделить, обособить, гобелены с растительным рисунком. В угол задвинута и забыта корзина с клубками для вышивания. В раме серая ткань со свинцовым невнятным рисунком, цветными штрихами начальных стежков и длинными блестками игл.
  Очередные двери впустили астролога в следующую комнату. Окна от пола, кресты рам. Зашторенный, приятный глазам, сумрак. Солидный шкаф с книгами. Феофрас ,,Исследование о растенияхˮ, Буруни ,,Познания драгоценностейˮ, "Бестиарий любви в стихахˮ Анонима... Бессмертные творения гениев науки. Ассаф отлично помнил обложки нечитанных изданий. Мода на старину спровоцировала увлечение собирательством. Стоимость раритетов ‒ на количество в коллекциях.
  Дозволение входить без доклада сродни оговоренной заранее возможности безнаказанно подглядывать. Раскрасневшаяся Лисбет, в предельном волнении, полулежала в высоком кресле. Руки не на подлокотниках, за головой, вцепиться в мягкую спинку. Напротив нее, подложив подушечку под колени, стоял Эмс Херцл, поддерживал королевскую ступню за пятку и!!!!!!....
  ...и сосал мизинец королевской ноги!!! Дегустировал его, как дегустируют тончайший мюстель, выявляя мельчайшие нюансы купажа, наслаждаясь каждой молекулой винного вкуса. Вкушал, как вкушают янтарную халву, где сладость меда гармонично соперничала с горечью семян кунжута. Втягивал в себя легчайшим дымом опиумной смеси, применяемой в южных странах, открывать истинность вещей и событий.
  ˮХерцл?ˮ - Ассаф проморгался согнать наваждение. - ˮХерцл! ‒ безмерно удивление астролога увидеть человека, переспорившего сначала самого Киркла, непревзойденного ритора столичного университета, а затем и всю университетскую коллегию. И в чем? В извечном вопросе, является ли человек божественным творением или же частью самого Создателя. Херцл!! Единственный кому прежний камерарий Тунор Амюс, сердечно пожимал руку и справлялся о здоровье! Херцл!!! Чьи рифмы и строфы обесценивали время и золото. Херцл, чья вражда с королевой выражена двустишьем: "Связует Судеб крепчайшая нить. Потому и воюем, не способны любить". Верный эпиграф ко всякому непримиримому противостоянию. Это Херцл?! Тот самый?!
  − Скоро? - тих растекающийся голос Лисбет. Воздуха мало на вдох, его совсем нет на выдох. Она утыкается лицом в собственный локоть, сдержать жадный всхлип. Прикрывает глаза, не отвлекаться от собственных ощущений. Воспринимать их томно, тонко, жадно, как воспринимают чувствительными кончиками пальцев дрожание струн. Податливо резонировать на всякое прикосновение. Послушно откликаться мелодией распаленного прерывистого дыхания.
  − Я в затруднении, ‒ шепчет Херцл в унисон вздохов женщины.
  − И... в... чем...они..? - поджались губы Лисбет, сдержать напряженное дерганье живота.
  − Зрение и слух поверхностны, полагаться на них, ‒ взгляд локи держится на ткани королевского лифа, встопорщенной набухшими сосками. ‒ Поскольку по большей части ложны. А запах..., ‒ Херцл носом потянул воздух. Затяжной, еле слышимый вдох мужчины, провоцирует Лисбет. Из полураскрытого рта вот-вот сорвется стон. Она жадно облизывает губы в ожидании продолжения.
  Поддавшись, Ассаф повторил вдох локи. Людской порок пахнет похоже для всех случаев и действующих лиц в них активно вовлеченных. Будоражище едко. Ваниль и гвоздика. Опаляющая сладость.
  ‒ ...Запах скажет о многом. Не подведет вкус... Вкус, познание нечто сакрального и потаенного...
  Херцл опять взял мизинец ноги в рот. Ни тени душевного смятения. Сосредоточен. Внимателен. Собран. Важна ли ему давно открытая тайна? Важна. Сама тайна. Разделить. Ведь тайны всегда с кем-нибудь делят. Как хлеб, кровь, постель. Они для того и придумываются ‒ поделиться. Объединить необъединяемое.
  Лисбет незаметно, подчинившись ритму прикосновений, сползала в кресле. Она уже не сидела, практически лежала, и дрейф её тела исключительно навстречу дегустатору. К зыбкой черте. Остановиться или не останавливаться. Дрейфовать дальше, потерять всякую власть над собой, временем и пространством.
  ˮЯ явно лишний,ˮ - пребывал в полной растерянности Ассаф. Стараясь не привлекать внимания, замер изваянием и по-детски прикрыл глаза. Не видеть. И немножечко подглядывать.
  − И.. все... таки..., − щеки Лисбет горели от волнения. Всякое слово с отсечкой, сдержать рвущиеся всхлипы и стоны. Мелкий пот серебрил лоб и нос. Пальцы срывались со спинки, быть тут же перецепленными. Спина выгибалась. Грудь казалось больше и выше.
  − Предположу... Среднее между вашим соском и вашей мухой Венеры*, − употребил Эмс термин, приписываемый знаменитому медику Реальдо Коломбо*. Говорят, они были крепко дружны, пока Херцлу не взбрело прикончить приятеля, приколов дагой к стене. После чего он весь вечер пил в компании с покойником, читая стихи и рассказывая анекдоты. Потом с подлинной грустью заявил: "Меня никогда прежде не слушали столь внимательно."
  Улыбка Лисбет смазана. Черта достигнута.
  − Откуда..., - срывается тихий голос королевы... женщины не договорить. Непослушная рука сорвалась со спинки, сползла по груди и жамкала платье. Не унять дрожь, подтянуть ткань подола.
  − Нет? - искренне удивлен Херцл. - Не помешает сравнить, быть точным.
  Затишье. Унять дыхание. Успокоить сердце. Остыть мыслям.
  Лисбет хочет сердиться. Хочет говорить повелительно. Хочет отхлестать по лицу. Хочет... На чем остановить выбор? Хотеть конкретного. От него. От себя. Не успела.
  − Вы позволите? - Херцл поднял с пола белый чулок.
  Он не испугался продолжать. Сроду не пугался раздвинутых перед ним ног. Вряд ли благородно отказался воспользоваться чужой слабостью. Чужими слабостями надо пользоваться и исключительно неблагородно. Не отступил, нет в том необходимости. Он выбрал самый трудный путь из возможных. От любви до ненависти шаг короток. Обратный шаг труднее, но не длинней.
  На лице Лисбет мелькнуло сожаление. И благодарность. Выбор сделан за нее. Важный выбор. Но следующий раз она не довериться, оставит право выбирать исключительно за собой. Будет ли следующий раз? У свидетеля и участников нет тому сомнений.
  Эмс обращался с королевской ступней, будто она одновременно из хрусталя и льда. Он не позволит драгоценности разбиться и растаять. Медленно.... Медленней, чем следовало, одевал тонкий чулок. Каждое его прикосновение, легкое и скользящее, заставляло Лисбет тянуть воздух полуоткрытым ртом, облизывала губы и часто сглатывала.
  − Подвязку? - предложил локи свою помощь в одевании.
  Ему бы рукоплескала столичная публика. Его бы обожали завсегдатаи театра. Прославленные труппы на перебой приглашали на главные роли. В одном безвинном слове уместить манерность куртуазности, необузданность похоти и мастерство обольщения.
  ‒ Да! ‒ дается разрешение.
  ˮУ него глаза цвета гречишного меда...,ˮ − разглядела Лисбет близко своего врага. В сумбуре её мыслей много греха и ничего от холода долгой необъяснимой войны.
  "Величие сук обратно пропорционально глубинам их падения," ‒ вывел Ассафом новый для себя закон, к математике и астрономии не относящийся, но справедливый.
  Руки Херцла бережно и нежно, тянули кружевное кольцо. По лодыжке, голени, через выпирающую косточку колена, вверх.
  ‒ Поднять выше? ‒ не забыл поинтересоваться Эмс у владелицы чулка.
  Лисбет лишь нервно сглотнула, подтягивая подол. Ничего не закончено, но хочется вернуться к началу. Падение тот же полет. Пусть и короткий. Пусть такой, чем никакого. И совсем нет боязни завершения смелого шага.
  Выше только смуглость паха и промокшая ластовица панти.
  ‒ Удобно? ‒ в голосе Эмса едва уловимая хрипотца. Когда хищник дышит в шею жертве, осознать той, сейчас острые клыки вонзятся в нежную плоть... Нежно. Сделать боль незабываемо сладкой, а предвкушение испытать её слаще вдвое. ‒ Или еще?
  ‒ Пожалуйста..., ‒ просит Лисбет, продолжать ему.
  Никогда Ассаф столь отчетливо не осознавал неуместность своего присутствия. Но уйти он не мог. Ему бы не простили. Он не желателен в данный момент, но он единственная причина не пойти Лисбет у себя на поводу, не отвергнуть сделанный за нее выбор. Впрочем, ему и так не простят, уйдет он или останется.
  Неторопливое формирование красивого бантика на подвязке, закрепить чулок на ноге, не сползти.
  ‒ Так хорошо? ‒ запустил Херцл пальцы под ткань, проверить тугость. Рука коснулась чувствительной разгоряченной кожи. Объект исследования, а не воздыхания, дергается свести колени и оставляет их разведенными.
  ‒ Да...
  Выдох, стон, плачь...
  Локи поднялся с подушечки, прощаться и расставаться.
  ‒ Ты проиграл, ‒ нелегко говорить победителю о победе. Ей вообще не хочется что-то говорить. С каждым словом тает волшебство касаний. Забывается. Теряется.
  − Реванш оговорен, ‒ напомнили условие спора.
  − Ступай, − просит Лисбет, справившись с нежеланием отпускать. Довольствоваться малым ‒ обкрадывать себя. Самое подлое воровство из существующих.
  Херцл беззаботным облачком проскользнул мимо смущенного астролога. Озорной блеск в глазах... Он не походил на проигравшего... На обхитрившего, да!
  Тихо закрылась дверь.
  "Чего тебе?" ‒ королевский взгляд не пылал благодарностью, но и не грозил карами.
  Ассаф хорошо помнил, два месяца назад, после очередного срача с локи, королева заказывала его гороскоп. Её не интересовали успехи, поражения и прочая дрянь. Только дата смерти Херцла. Так и попросила. По возможности до дня и часа, когда тварь околеет! Актуален ли сейчас её запрос?
  О Лисбет Безумной болтали разное. Что собственно не удивляло. В Пфальце болтали обо всех, не пропуская ни кухарки, ни священную особу венценосца. Порой пустая болтовня обретала некие умозрительные подтверждения и сплетники, вкупе со слушателями, начинали безоглядно верить рассказанному и услышанному. С королевой подобное происходило чаще других. В молодости Лисбет славилась своеволием, своенравием, резвостью нрава и дерзостью речей. Единственно кому внемлила, духовнику. Кроме власти Бога над собой, молодая лэйт ничьей более признавать не желала. В мире мало кто считается с чужими желаниями. Он так устроен. Мир. В чем юная Лисбет убедилась в полной мере. Отец привечал короля. Овдовев, Гильф подыскивал замену. Посмотрев на избранницу и легонько потискав её, танцуя гавот, одобрил претендентку.
  − Есть за что подержаться! Надеюсь сие утлое судно*, после того как я проделаю в нем основательную дырку, продержится дольше предшественницы, − пожелал возбужденный король, похлопывая будущего тестя по спине.
  Тем же вечером Гильф приволокся к Лисбет в спальню. Она больно и грубо лишилась девственности, сюзерен, неожиданно и больно, мочки уха. На венчание, на вопрос о согласии вступления в брак, "еще бы" короля и "нет" невесты прозвучали в унисон. Их мало кто слушал. Народ собрался гулять. Какое нет? С той далекой поры Гильф вел сразу три войны. Внешнюю, расширял Асгейрр. Внутреннюю ‒ линчуя оппозицию. И семейную. Последняя не знала ни замирения, ни затишья, ни перерывов. Однако, Лисбет с удивительным упорством посещала королевскую опочивальню, изгоняя оттуда приблудных девок, дворцовых служанок, местных приживалок. Досталось и собственной подруге. Супружеское ложе не уступила никому, рожая королю наследников обеих полов. Из двенадцати выжило пятеро. После появления Элори, Лисбет объявила Гильфу.
  − Теперь вы вольны таскать в постель кого вздумается. С меня довольно!
  После чего, еще не старая женщина целиком посвятила себя себе любимой и всячески чуралась общения с супругом. Они порой не виделись неделями и нисколько не скучали. Привычки каждодневного общения не приобрели, надобности не возникало, потребности тоже. При редких встречах, все-таки дворец для них оказался тесен, обменивались короткими приветствиями.
  − Сир!
  − Мистресс!
  Раскланивались и расходились. Первоначально к обоюдному удовольствию.
  Свое прозвище ,,Безумнаяˮ Лисбет получила, опроставшись одиннадцатым ребенком. Мальчик родился крупным. Долго пробиваясь на свет, дитё значительно травмировало материнское лоно, уморив роженицу, повитух и себя. Обвившая шею пуповина, не оставила малышу шанса на полноценную жизнь. Лисбет накрыла новорожденного подушкой и удушила.
  Грубого прозвища она не стеснялась и не придавала значения. Принимать трудные решения истинно королевская обязанность. Не можешь? Боишься? Иди в прачки. Не смотря на многочисленные роды, Лисбет хорошо выглядела. Молодо, подтянуто и аппетитно. Крупная грудь исключительно для ценителей прекрасного, а прекрасного как известно требуется много. Она хорошо и со вкусом одевалась. Понимала толк в нарядах и прочих женских штучках. С её подачи в обиход вошли длинные чулки. Удобней. Теплей. Красивей. И основное...
  ‒ Чулки еще не панти, подол можно задирать повыше! ‒ посмеивалась она над ревнителями морали и дремучей старины.
  По настроению или когда особенно паршиво, сочиняла стихи и новеллы. По публичному прочтению, небрежно скармливая исписанную бумагу камину. Ей творения сравнивали со слогом легендарной королевы Горлайт* и хвалили.
  ‒ Они по истине прелестны!
  На что Безумная язвительно отвечала.
  ‒ Прелестного во мне только задница!
  С лихвой исполнив долг перед супругом и страной, ныне Лисбет делила свое время между игрой в карты, в чем мастерица не из последних, и турнирами в кегли. Азартно ставила деньги, столь же азартно влетала на крупные суммы и рьяно отыгрывалась. С большого куша, сорила деньгами на право и налево, одаривая встречных-поперечных. Не от щедрот, от осознания зыбкого превосходства. В деньгах. Иногда, разнообразить досуг, совершала выезды на охоту, поприсутствовать. Любила зрелища лицедеев. Слезливые драмки её умиляли. Посещала Сушильни. Раз в две недели обязательно. Вокруг нее постоянно вились мужские особи жеребячьей породы, с нескрываемыми амбициями, покрыть кобылу королевских конюшен. На все старания уличить ей в супружеской измене ни разу не попалась. То ли не имела любовников, то ли умела не попадаться. Иные говаривали, заменила мужиков своими адди. В другом варианте, она сама выступала в роли мужика. О чем тоже много говорили. Особенно после угрозы Гильфа.
  − Поймаю блядуешь, вышвырну и тебя и весь твой выводок!
  Разобиженному отказами в супружеской близости даже не ответили. Пренебрежительно фыркнули в лицо.
  К собственным детям Лисбет относилась по-разному. В любимчиках ходил Кифф, и способ его зачатия был достоверно не причем. За него она всегда готова вступиться перед королем, богом и белым светом. Экрута не замечала. Был и ладно. Пригодиться когда. Старший красавцем не уродился, но голову на плечах имел и варила она как положено, на зависть многим, но!.. Ни единому успеху сына Лисбет не порадовалась. По чести не злобилась и над неудачами. Дуанн вызывал у нее выматывающую мигрень. Безумная настоятельно подыскивала ему пару, руководствуясь принципом, женится - остепенится. В будущей невестке предполагалось единственно полезное качество, называемое в народе ебливостью. Другим неуемную дурь младшего не истощить. Дочери Лисбет раздражали. Когда ей пытались поведать о Элори или Медани, слушала невнимательно или прерывала.
  − Оставьте мокрощелок в покое!
  Придворные пожимали плечиками, шушукаясь по укромным углам. Что вы хотите? Безумная! Ненормальная! Чокнутая! Доходили до грубости.
  По уходу Херцла, Лисбет и астрологу потребовалось некоторое время прейти в себя. Хозяйке покоев одернуть подол и отдышаться. Гостю впасть в легкую задумчивость. Враги в одной постели, а он уверен до этого еще дойдет, жди потрясений!
  - Надеюсь ничего тревожащего в гороскопах моих детей? - всполошилась Безумная неоговоренному приходу Ассафа. Умела расставлять приоритеты. Муха Венеры и судьба потомков вещи не сопоставимые. До остального... Несвоевременный свидетель её не обеспокоил, проводить с ним, по такой мелочи как задранный подол, предупредительные беседы.
  − Нет-нет! Все хорошо, мистресс, − расшаркался астролог в заверениях и поклонах. - Но кое-что хотел бы показать. Взгляните. Вы сочтете расчеты прелюбопытными.
  Ассаф старался казаться искренним. Бывшему медику легче легкого. Когда изо дня в день врешь пациентам - привыкаешь, приобретаешь навык в легкости фраз и витиеватости умной речи. Двусмысленность не обязательна, но приветствуется. Остальное по обстоятельствам и потребности.
  Примерно неделю назад, выкроив свободный часок, Ассаф собирался погрузиться в изыскания рецептур трансмутации свинца в золото. Время от времени занимался подобными пустяками.
  − Еррундой! - именно с длинным грассированием ,,рˮ, отзывался он о безрезультатных занятиях, дискутируя со знакомыми алхимиками.
  Последователей Гермеса Тресмегиста Ассаф неизменно порицал, считая полной выдумкой превращение обычного металла в редкий и ценный. Что же подталкивало его самого к публично порицаемым опытам? Пиетет перед Асмусом Скептиком, утверждавшим: Редко, но случается, неблагородное становится благородным и только после многих трудов. Что если Скептик прав? Впрочем, не скинуть со счетов и повсеместно осуждаемую алчность. Кто желает Царствия Небесного, тот смеется над корыстолюбием, глаголил Иоанн Златоуст. Что делать желающим Царствия Земного? Как поступать? Беззаветное служение науке не снимало остроты личного неблагополучия. Вот здесь и вставала перед Ассафом дилемма, уверовать авторитету Асмуса или же прибегнуть к средству рекомендованному Джоном Ди. Астролог отдавал предпочтения способу повысить материальное благосостояние, описанному величайшим из великих в ,,Роге Венерыˮ. Способ рискованный, но при положительных результатах, позволяющий навсегда забросить реторты и кукурбиты, и посвятить остаток жизни астрологии. Занятию ээээ... ˮбожественной незамутненностиˮ, кажется так охарактеризовал выбранное Ассафом поприще кто-то из титанов ума ушедшей эпохи. То, что Ди подбивает поставить на кон бессмертие души, астролога не пугало. Он не дилетант! А сомнения и страх есть удел бесталанных трусов!
  Ассаф уже разжег огонь в тигле, когда к нему явился посетитель. Рыхлая кожа щек свидетельствовала о пережитой оспе. Глаза навыкат, веки без ресниц, брови в не проходящем изумлении задраны вверх. Чувствовал себя гость в незнакомом помещение комфортно. Робости при виде атанора - алхимического стола, не испытывал. Говорил безо всякого смущения и заминки.
  − Люди боятся науки, − утверждал все тот же Скептик. - Она подрывает их веру в Создателя. Познание вот истинная беда! То, что было верным и незыблемым, оборачивается враньем. То, что воспринималось фантазиями и чудной сказкой ‒ чудесной истиной!
  Профессия Ассафа предполагала постоянные контакты с людьми и желательно на долгосрочной финансовой основе. Некоторые из них действительно становились его клиентами. Увы, очень редко постоянными и совсем уж нечасто состоятельными, щедро оплачивать астрологические прорицания.
   Посетитель не походил на богатея. Представился шеном Когри, хотя судя по рукам и манерам ни к сохе крестьянина, ни к молотку ремесленника, отродясь не притрагивался.
  − Чем могу быть полезен? - задал Ассаф обыденный в таких случаях вопрос.
  − А вы хотите?− обескуражили астролога в ответ.
  − Быть полезным? Конечно, − подтвердил Ассаф готовность к плодотворному сотрудничеству. - Как всякий уважающий свое ремесло.
  − Это упростит жизнь и мне и вам, − остановил Когри астролога, не дозволив влезть в дебри казуистики. Надо отметить, остановил наиболее приятным Ассафу способом.
  Шшшшмяк! − бросили на стол увесистый кошель с раздутыми боками от напиханных монет.
  − Думаю, будет достаточно, ‒ полюбовался гость денежным мешочком. Выглядело весьма солидно и представительно.
  − Смотря для чего, − скромничал Ассаф. Деньги просто так на стол не кидают. Многие путают астролога и аптекаря. Тогда придется разочаровать гостя. За приворотным зельем не к нему. Не варит! И на черном зеркале не гадает! И на черной свече! И по внутренностям! И по рунам! За этим к шарлатану Эйкинсу.
  − Оплатить составление нового гороскопа, ‒ предвидел гость безусловный успех.
  − Кто же составлял старый? ‒ насторожился Ассаф. От конкурентов ожидаешь любой подлости и компрометации. ‒ Чем не устраивает прежний?
  − Составляли вы. А чем не устраивает? - Когри указал пальчиком на кошель.
  ‒ Не припомню. Разве вы ко мне обращались? ‒ совсем тревожно сделалось Ассафу. Забывчивостью лиц и имен он не страдал.
  - Давайте об этом и потолкуем, ‒ предложил гость миролюбиво.
  Он сунул руку в поясную сумку, извлек и протянул свиток. Будучи человеком щепетильно относящимся к всякого рода профессиональной халтуре, астролог поспешил развернуть бумагу. Действительно, гороскоп составлен им не далее полугода назад.
  − Простите, но это не ваш! - возмутился Ассаф, просмотрев исписанный лист.
  − Кто утверждал, что он мой? Слово о том не сказано.
  ‒ Это гороскоп лэйт Кэрэн. Откуда вы его взяли?
  ‒ Откуда взял? Оттуда, где он лежал. Разве для нее составлен? ‒ сощурились на астролога хитрым глазом.
  ‒ Ничего не понимаю, − уставился на посетителя озадаченный Ассаф.
  − Давайте тогда поговорим. Понимать друг друга, − посетитель сунул руку в кошель и достал оттуда марку. - Чистое золото без примеси свинца и солей реагентов. Получили гораздо быстрее, чем нюхали вонь из реторт и обжигали пальцы кислотами.
  − Я желаю объяснений! − требовал, но осторожничал Ассаф. Золото не раздают ни за что. А за что раздают, мало когда добродетельно. То, что недобродетельно опасно. Опасное способно безвозвратно сломать привычный уклад. Он стар лишиться привычного.
  − Внесете в гороскоп небольшие дополнения, ‒ прозвучало открыто, просто и без затей.
  − Исключено! ‒ поспешил отказаться Ассаф. Мешочек вернуть пока не трогал.
  − Послушайте...
  − Исключено! ‒ упрямился астролог, входя во вкус ослить.
  − Да, послушайте...
  − Я не занимаюсь подлогами! ‒ объявлено Ассафом категорично.
  − Дайте сказать! - рявкнул Когри, теряя терпение препираться с ученым ослом.
  − ??? − возмущенно пыжился на крикуна астролог, но молчал.
  − Добавите всего несколько строчек, − шен Когри сдвинул брови, формулируя правку. − Она будет править великим государством и выиграет две большие битвы. На суше и на море. Не строчкой больше.
  − Я ручаюсь за составленный гороскоп. Ничего подобного в расчетах близко нет! Я не стану обманывать лэйт Кэрэн!
  ‒ Вы же не ей гороскоп составляли. Не так ли? ‒ подловили Ассафа, сбить самоуверенность. Пышет что печка, не подойти.
  ‒ О нем просил сир Гильф, ‒ не убедителен спорщик.
  ‒ Сам к вам заходил? ‒ не насмехаются, но уже вот-вот, готово прозвучать.
  ‒ Нет, но..., ‒ сразу тухнет Ассаф.
  ‒ Вот и я по просьбе.
  ‒ Да, но..., ‒ не может сообразить с ответом астролог, обрести прежнюю уверенность отказываться.
  − Уже лучше! Обманывать лэйт Кэрэн мы не будем. Она об этом, ‒ Когри щелкнул пальцами по краешку бумаги. ‒ Была и останется в полном неведенье.
  − Для чего же потребно добавлять? Кого надуть? ‒ нудил и ворчал Ассаф. Гороскоп он составлял со слов Эмса Херцла, для короля. Что же получается? Обманул!?
  − Почему сразу надуть! Ввести в легкое заблуждение.
  − И в чем отличие?
  − В преследуемых целях. Вы покажите расчеты мистресс Лисбет, она поведает о них королю. Гильф Второй откажет Ногру. Наша лэйт всего на всего не желает выходить замуж за чужеземца и покидать Асгейрр. Остальные обстоятельства называть? Herrenrecht к примеру. Керт не намного моложе вас. Или их пресловутое ущелье, куда лэйт запросто может угодить. Вы ей поможете. Мы ей поможем.
  ‒ Король уже ознакомился с гороскопом, ‒ страшился Ассаф связываться с венценосцем. Мимо Сушилен не пройти. Вонь от висельников глаза режет.
  ‒ Король был сильно занят, читать лишние бумаги.
  − Я не участвую в дворцовых интригах! Я ученый. Я отказываюсь! ‒ слегка запаниковал астролог. Знает он, чем Гильф занимался. Вешал, вешал, вешал.
  − Понимаю... Понимаю... Очень даже понимаю.... Приходит незнакомый человек и требует поступиться совестью и принципами. Только много ли они стоят, если вы могли спасти, в данном конкретном случае лэйт Кэрэн, но не спасли.
  − Это не мое дело!
  − Не ваше. Мое, ‒ ткнул себя в грудь Когри. ‒ И вы выполните мою просьбу, нравиться вам она или нет.
  − Заставите? ‒ выпрямил спину Ассаф. Он готов противостоять напастям.
  − Легко и просто. У вас же имеется собственный гороскоп?
  − Нет, ‒ убавил героизма астролог. К чему клонит?
  − Как так? ‒ неуместная улыбка на лице шена весьма неприятна. Выдает припрятанный камень за пазухой.
  − Истинные астрологи не составляют гороскопов для себя.
   ,,Истинныеˮ прозвучало очень убедительно. Почти как доказанный и неоспоримый аргумент в выигранном судейском разборе.
  − Но кто-нибудь из друзей составлял вам?
  − Я мало с кем контактирую. Во всяком случае, из тех, кто посвятил себя астрологии.
  − Тогда взгляните, − посетитель протянул маленький свиточек.
  Ассаф с недоверием взял из рук бумагу...
  − Тут ничего нет, − удивился астролог девственной чистоте.
  − Конечно, нет. Пока нет. Но возможно появиться, иметь к вам непосредственное отношение. Тут хватит место для эпитафии, для ужасающих предсказаний, для дотошных расчетов траекторий светил и плохом влиянии звезд. Ратху ваша планета?
  − Прошу немедленно покинуть мой дом! - возмутился Ассаф изощренной угрозе. Его пытались бить на его же поле, его же оружием.
  − Вы абсолютно не подумали.
  − Все обдумал. Я не исполню вашу просьбу. Уходите!
  − Уйти-то могу, но могу и вернуться. Вас не волнует, как скоро?
  − Вы угрожаете мне?! ‒ пыхтел и щетинился Ассаф, быть беспредельно мужественным и убедительным в своем мужестве.
  − Вовсе нет. Угрожать удел бессильных. Пытаюсь, А − сделать вас чуточку самостоятельней в плане финансов. Бэ − убедить помочь лэйт Кэрэн. Цэ − предупредить об опасностях отказа от Бэ, от А можете отказаться. Несколько отдает математикой, но уж лучше ей, чем вонью анатомического театра. Вы знакомы с медикусом Велизарием?
  − Не имею чести, ‒ лихорадочно переваривал Ассаф ему сказанное.
  − В одном важном вопросе, отличается ли мозг гения от мозга городского дурочка, он пришел к поразительным выводам. У покойников абсолютная идентичность! А вот у живых отличия должны быть. Но именно у живых. Так уже доказано... Не помню кем. Удара стилета не выдержит ни один гороскоп. Разве только их наберется стопка толщиной в ладонь.
  Во всяком споре важна аргументация своей позиции. У Когри она не просто хороша, она безупречна, и позволяет признать за ней истину последней инстанции. Почти божественное откровение.
  − Но мое имя! - взмолился Ассаф, сдаваясь под столь ужасающими аргументами.
  − Имя нужно мертвым. Живым ‒ деньги и блага! Они у вас есть и будут.
  Мысль сбежать показалось Ассафу спасительной. Выскочить в коридор и кликнуть помощь.
  − Мне всегда нравился третий псалом Величия Господня..., ‒ наблюдал Когри поползновения астролога к побегу. ‒ Жизнь червя и жизнь короля равноценна для Небес... Когда приходить час умирать, все соглашаются обменят корону на навозную кучу, отсрочить смерть. Костлявая может поджидать где угодно. В собственной постели, за обеденным столом, за проведением опытов, на пороге спальни или в коридоре Пфальца, куда вы Ассаф собрались улизнуть. Откуда известно, один я пришел или с помощником? А убежите сейчас и что? Вы любите молоко, но не получил ли молочник задаток, подсыпать отравы. Цирюльник, что скоблит вашу щетину три раза в неделю, возможно уже принял кошель побольше вашего и наточил бритву острее, чем следует. Вас могут подстеречь бандиты у лавки книжника на Флагоносцах. Вы там частый гость. Кстати? Почему не купите себе Молох Ведьм? Удивительно мерзкая книжонка! Но... но... но... и еще раз но! Когда попы схватили почитаемого вами до дрожи в пупку Асмуса Юлиуса, известного более как Асмуса Скептика, а схватили его не больше не меньше, за еретические писания, знаете, что спасло его от костра? Наличие в библиотеке упомянутой книжки. Асмус ли делал пометки построчно и на полях или предыдущий владелец, но зачлось ему. Избежал сожжения и закончил дни в Горном скиту, переписывая набело хулимое им Святое Житие. Но что зачтется вам? Рог Венеры? Гермес Тресмегист? Или ваше последние приобретение у антиквара, гравюры Иоанна Ангела? Но пока попы раскачаются до вас добраться, вы, к тому времени, поскользнетесь на мокрой набережной, где любите гулять в любую погоду. Другой вариант, ваш знакомый антиквар продаст вам чудесную вещицу из Бэнеу или Эйриша, отравленную дыханием Мора. А ваши реторты и колбы из великолепного мюрского стекла? Вполне возможно на их стенках осели еще не ведомые науке ядовитые соли. Неосторожное движение, порез и мэтр Коломбо с удовольствие сделает вашу посмертную маску, а мэтр Велизарий, с не меньшим удовольствием, вскроет ваш черепок. Поверьте, я уверен в сказанном. Я не пугаю вас и очень ценю, как именитого астролога, но и вы цените меня в той области, в которой подвязался много лет назад.
  − И что же это за ремесло? ‒ окончательно потух астролог.
  − Искусство. Искусство воплощать чужие желания. За деньги, разумеется. Большие деньги. Алхимией столько не заработать и астрологией тоже. Славу и известность может быть, но не деньги. Деньги платят за другое. Уладить чьи-то личные дела, жить вносителю беззаботно.
  Ассаф загнано сопел, размышляя как быть? Бумага, которую он держал в руках, казалась ему неприглядной. Одно дело продавать умение, другое предавать его. Не ошибаться, с кем не бывает, но намеренно искажать знания, которым служишь.
  − Столько мук из-за сущего пустяка, − подивился Когри метаниям астролога.
  − Это не пустяк!
  − С чем сравнивать, ‒ Когри указал на пустой лист звездной судьбы Ассафа. Ничего расписывать необязательно. Достаточно поставить сразу точку. Маленькую и черную.
  Минута вздохов и сопения, сдаться окончательно. Не объявлено, но повинно опущена голова.
  − Можете не спешить, − не торопил посетитель. − У вас неделя. По её истечению мистресс Лисбет должна ознакомиться с гороскопом лэйт Кэрэн. Когда конкретно, подскажут.
  − Как узнаете, выполнил ли я ваши требования?
  − О! У этих стен столько ушей и столько глаз! Вы крайне удивитесь, что они порой слышат! Например, Малиновка. И речь не о певчей птички. А что видят? Вы затейник, мэтр. Еще какой!
  Ассаф готов провалиться от стыда. Покраснел до корней волос. Малиновкой он нежно дразнил свою служанку, склоняя к близости, воплотить свои некоторые плотские чудачества.
  ‒ Вот видите. Так что узнаю.
  Уже стоял на пороге, посетитель не преминул повертеться перед большим металлическим зеркалом.
  − Мэтр позвольте... от чистого сердца.... Честно. Забросьте ваши опыты со свинцом. Задача не имеет решения. Лучше займитесь ядами. Не поверите, сколь прибыльны рецептуры веществ без запаха, вкуса и цвета, способные убить в течение необходимого срока. Скажем за два дня или месяц. Многие находят волнующим сознавать и наблюдать недруга, который и не подозревает, что мертв. Знакомы с рейнхом Осмундом? Отравив свою ветреную жену, рейнх понял, сколь сильно и трепетно её любил. Сам мне признался, последние полгода жизни с ней, счастливейшие для него. Мелкое нивелируется, истинное возвеличивается. Пред смертью все наши обиды и деяния - грошовый балаган.
  Посетитель откланялся и ушел. Но странное ощущение. Почти болезненное. Он остался. Подглядывать, подслушивать и контролировать.
  Ассафу очень не хотелось, чтобы его жизнь, человека и ученого, оказалось грошовой. Он жаждал успехов, славы и признания. Достатка и сытости. И он преисполнен надежд обрести желаемое. Судьба Кэрэн, пусть и во всех отношениях приятной девушки, никак не могла отменить его чаяний. И потому он выполнил просьбу шена Когри и пришел к Лисбет Безумной, воспользовавшись дарованным ему правом входить без доклада. Занятость королевы смутила его и в какой-то мере примирила с самим собой. Херцл и Лисбет. Черное и черное. Он и Кэрэн. Все гораздо светлей. Гораздо.
  Бархатная ручка с безобразно обкусанными ногтями забрала бумагу.
  Гороскоп выписан по всем правилам. По верхним углам покровительствующие планеты, в нижних враждебные. Цветные рисунки и схемы. Отдельной строкой благоприятные дни недели и числа.
  − Я решил вам будет любопытно взглянуть на мои изыскания, касательно лэйт Кэрэн, ‒ пояснил астролог свое появление.
  Немедленного разоблачения Ассаф не боялся. Ведь перед ним дилетант, а дилетанты безоговорочно верят всему сказанному. Если и ставят под сомнения, то не из подозрительности, а из вредной привычки спорить.
  − Обратите внимание сюда, − астролог аккуратненько указал нужное место. - Я перепроверил несколько раз.
  Лисбет читала написанное, одновременно слушая сопутствующие разъяснения.
  − Насколько знаю, лэйт Кэрэн прочат замужество с наследником Ногра. Однако противостояние Марса и Юпитера предполагает её единоличное правление и громкие победы в судьбоносных битвах. На суше и еще более грандиозная на море.
  ‒ У Ногра нет морской границы, ‒ поправила Лисбет астролога.
  ‒ Может все дело в империи? Насколько известно она сейчас воюет с Даксом, а Ногр его сосед. Вот тут. Знак великой Короны. У Ллогра имеется выход к побережью. Столь высокое предназначение не может не восхищать.
  − Много ты понимаешь в предназначениях, − надолго задумалась Лисбет.
  Ассаф увидел у нее то выражение лица, которое как нельзя подходило нелестному прозвищу. Безумная!
  − Оставлю у себя, − сказала Лисбет голосом не терпящим не только возражений, а даже недовольного моргания. Она сказала!
  − Смею надеяться, я не напрасно вас обеспокоил.
  Прощальный поклон дался Ассафу легко, чему способствовал полученный от Лисбет кошель. Не такого увесистый, как от шена Когри, но достаточно солидный.
  
  
  15. Кэффа. Район Губари.
  Питейни южной части столицы одинаковы, что близнецы-оборванцы. Криво огороженный загаженный дворик. Крыльцо в одну ступеньку, обязательно с перилами. Дубовая дверь на кованых петлях с кованной ручкой-кошкой. За дверью − крепкие столы старого дерева, пережившие прадедов, дедов и отцов посетителей шинка. Громоздкие лавки отполированы сотнями седалищ всех мер, объемов и обхватов. Под потолком сизый смог, вобравший смрад немытых тел, чад жарки, сырость кипятка, копоть светильников и еще многих не особо ароматных составляющих.
  ,,Хромой Весельчак" считался заведением приличным. Шинкарь Морф, по прозвищу Пуздре (язык не повернется назвать отложения сала животом или брюхом), степенно расхаживал за огромным, в вечных пивных лужах, прилавком. Пуздре гордился своей питейней. У него отирались лучшие шлюхи, подавалось почти не разбавленное пиво и вино и знаменитое жаркое из кабаньей ляжки, с чесноком и зеленью. У порога, в вышибалах, стражничал пасынок. Пока Морф, по молодости, из-за разногласий с законом, отсутствовал, покойница-жена прижила двоих деток невесть с кем. Здоровья пасынку бог послал за семерых, сэкономив, и значительно, на умишке. Куда его? Морды бить. А девицу, как в сучью пору вошла, сбагрил. С прибытком.
  На удивление, сегодня, в шинке народишку жиденько. То ли оскудели наличностью, то ли жадность заела, то ли еще какая причина отказаться от доброго, перченого до слез, куска свинины и от кружки пива. Да пиво-то какое! Темное! Выдержанное! Пахучее! В светло-коричневой шапке пены! По горлу само катится. А вкус! А отрыжка! Что за пиво без отрыжки? Моча!
  В уголку бродяжка скромно хлебал кашу с горячим молоком. Деньга завелась, почему не позволить себе не только сухари и воду. От воды конечно непрямая польза. Харя так распухает, любой человек сообразит − голодует несчастный. С другой стороны, ноги протянешь не жравши. Впрочем, сейчас мысли у бродяжки тонули в миске с кашей и молоком, под толстой сливочной пенкой. А когда он покончит с едой... ,,Мордатыйˮ* грел поясную потаенку. День завтрашний, он день завтрашний и есть. Не загадывай о нем, не угадаешь. Мор, светопреставление, война? Живи сегодня! Бродяжка чуть убавил темп хлебания.... Кадык жадно дернулся. К ночи десерт − шлюшка. Разложить бедовую, разогреть ласками, сойтись не торопясь. Чтобы квохтала, рыбой выловленной жадно хватала воздух, зверюгой дикой рвала спину ногтями и кусала плечи.
  − Шшшлюююп! − бродяжка шумно втянул выкатившуюся на губу соплю. От дум ли сладких, от еды ли вкусной?
  Левее едока каши спал перебравший гвил. Сложил руки перед собой, уронил голову. И не надо ему мягче подушки и чудесней снов. Дрыхнет себе. Время от времени громко икает, тяжко глотает, подступающую к горлу рвоту. Иной раз и бзднет в расслаблении. А чего? Во сне-то?!
  Поодоль, торгаши, набарыжившие немало, по-быстрому допивали четверть фарозского. Вечерело и они торопились уйти. Ночью на улицах не особенно спокойно. Карманы вывернут, весь навар пропадет. Но навар ладно, еще приварится. А башку снимут, заново не отрастет.
  Почти на бегу разлили по последней с горкой.
  − Здравия, шены! − благородно выдохнул наливала. Дружно запрокинули кружки, похватали закуску и за дверь.
  Музыкант отставил гитэйру в сторону. Музицирование не вызывало интереса, а значит ни медяшки не подадут. Для чего терзать струны и выворачивать душу? Горестно сие... Охладел слушатель к высокому искусству изящного слова и хорошей музыке. Довольствуется вульгарным примитивизмом...
  
  Прекрасный призрак предо мною предстал
  И у меня не волос дыбом встал!
  
  ...Разве это искусством назовешь?
  Разобиженный людским низким безразличием, музыкант обвел зал угасшим взглядом. Утешение нашел в дешевом лайбройском пойле, вине столь паршивом, что за него даже не брали налог при вывозе за пределы страны. И где ж такое пьют и не давятся? Шутили, лекари трупы вымачивают. В кишках копаться, хвори изучать.
  Текущим днем Морф прибывал в умиротворенном градусе расположения духа. Таких градусов у него три. Приподнятый, когда народ валом, вино-пиво рекой, жратва горой и к шлюхам очередь. Умиротворенный (наш случай!) думать не о доходе, а житие-бытие. Паршивый. Клиентов нет совсем, или сервиенты бейлифа нагрянули поесть-попить за спасибо, или буза учинилась. По нынешним порядкам такое происходит запросто. Уж коли королевские чада плюют на закон, чего ожидать от подданных? Особенно от тех, кто этот закон и в лучшие времена не соблюдал, владение оружием считал добрым ремеслом, а большую дорогу подходящим поприщем для реализации врожденных талантов, наклонностей и предрасположенностей. Впрочем, в большинстве своем, у Морфа столовались вполне приличные люди. Приличные это те, кто сами платят или за кого платят. Как сейчас. Молодые васлеты заняли стол и коротали повечерие за выпивкой, закуской и разговорами.
  Из кухни высунулся Терри - пакостник и вор, тощий и длинный, как осиновая жердь. Из-под жидких сальных волос чуба, блеснули хитрые мышиные глазки.
  - Жаркое готово! - пропищал мальчишка, оголяя в подозрительной улыбке (опять сожрал чего-то!) гнилые зубы.
  Недовольно зыркнув на прислугу, не будь пацаненок единственным отпрыском сестры, давно выгнал бы со двора, Морф распорядился:
  - Подавай мессирам! Ждут! - и отвлекаясь на знакомую кособокую фигуру, возникшую на входе, поторопил паршивца. - Пошевеливайся!
  Терри юркнул обратно на кухню и вскоре мелькал в зале, обслуживая платежеспособного клиента. Нутром поганец чуял, от кого монетка перепадет.
  Морф поприветствовал подошедшего горбуна. Калека обряжен в тряпье с огромными, пестрыми на показ, заплатами. Сильный ожег с левой стороны лица, скрывал некогда срезанное клеймо лафийского вора. Правая трехпалая рука ловчее и сноровистей левой, разбитой пыткой. Волосы не чесаны, но не грязны. Умело обсыпаны золой и соломенной трухой.
  - Милость Создателя! - приветствовал горбуна неохватный шинкарь.
  - Во спасение милостью! - ответил гость, облокачиваясь на прилавок.
  - Пивка? - наперво спросил Морф. Клиент он и есть клиент. Что косой, что прямой. - Для такой охриненно важной персоны не поленюсь, расстараюсь нырнуть в подвал за холодненьким.
  Горбун на сладкие посулы не повелся. Дождешься от Пуздре холодненького с подвала. Помрешь, помянуть не выставит.
  - Винца плесни, - запросили с хозяина. - Сегодня длань подающих не в пример щедрее вчерашнего.
  - С чего бы? Горб подрос? - Морф отчинил заказанный кувшин и протер краем фартука кружки для себя и гостя. Горбун любил лиастос, но ничего, обойдется и кисленьким тафелем.
  - Горб не причем. Будь он с Бринмор, никого не разжалобит. В Нижних Сплавинах чумные появились. Вот у кого грехов много, раскошеливаются. Вспомнили. Деньги брошенные калеке сирому все одно что жертвованы Святым Небесам и воздаются сторицей. Жить хотят суки дольше преподобного Мосса*!
  − Покажи, кто не хочет. Хоть букашка, хоть человек, от лишнего часа не откажется. Про чумных правда или трёк бабий базарный?
  − Не поручусь за языки. Но за деньгу просили молиться Мавронию. Он первый заступник в болестях и немочах.
  − То есть брех? Зачем мелешь?
  − Разговор поддержать, ‒ оправдался горбун, оглядывая полупустой зал.
  ‒ Занимательней тему выбери, ‒ посоветовал Морф. Пустые страшилки слушать, уму прибытку немного.
  ‒ Это про что? ‒ готов горбун удовлетворить прихотливый запрос хозяина "Весельчака".
  − Про прачку, про Нюссу, ‒ гигикнул Морф, подмигнув. ‒ Замуж собирается.
  − Не первый год, - не возмутим калека обращать внимание на мелкий подъеб.
  − Дак женишок у ней занятный выискался, - подтрунивал Пуздре над знакомцем. ‒ Красавец, каких поискать! ‒ хлопнул себя через плечо по спине. ‒ Богатенький.
  − Не будем имя честной женщины трепать, ‒ отказано сплетнику касательно личного.
  − Сама- то вспомнит, когда честной была.
  Горбун наполнил свою кружку. По установившейся между ним и шинкарем приятельской традиции, первое угощение за счет заведения. Последующие за свои кровные. Выпил и довольно выдохнул. Хорошо! На пустые-то кишки! Скоро теплый хмель приятно осладил в голове. Будто пуховым пером от лба до затылка провели. Пол качнулся, свет моргнул, в груди затеплело, хоть целуйся.
  - Счастья ей! - пожелал горбун, опять поглядывая в зал шинка. Что поделать? Привычка. Сам берегись и береженого стерегись.
  - По нашей округе чего слыхать? ‒ подталкивал Морф разговор. Горбун мог часами городские события рассказывать. В подробностях и лицах. - Не очень-то отлучишься от прилавка на жизнь посмотреть. Папаша мой за ним, не отходя, помер.
  - Не иначе забылся колодезной водицей пиво разбавить. Разориться побоялся по собственному недосмотру.
  Пуздре довольно гыкнул. За родителем такой грешок водился. Не стеснялся честной народ "разводить".
  - Давай удиви, старину Морфа! Что б ему икалось и ссалось!
  - О Фамуке, ростовщике с Южного Базара, слыхивал? ‒ завел горбун серьезный разговор. Просили же.
  По-хозяйски предупредительно, Морф налил горбуну вина до верху кружки. Выпуклая линза жидкости осеялась точками отраженного света.
  - Скажешь разорился, с меня пятидневное довольствие, комната и баба в придачу. Все даром, ‒ готов слушать шинкарь хорошие новости.
  Калека не откладывая на потом, наклонился сербнуть от налитого. Всосал, уровень на четверть упал.
  - Разорился!! Ждать соскучишься. По всему к Соломенному Венцу приткнулся.
  - С чего Соломе такую паскудину терпеть? - усомнился Морф в достоверности сообщения. Нет в нем доброго, верить.
  - У Соломы спроси, − осклабился горбун, одолев выпивку вторым заходом. - Стесняешься? Тогда дальше слушай, стеснительный. Крэйк с ним месяц назад крупно поцапался. На понятиях еле-еле разошлись.
  − Ну и разошлись. На то и понятия. У кого есть, у кого нет. У Фамука точно нет. Ни совести, ни понятий.
  − Ладно, бы так. Только нынче Крейка из канала выловили. Не сам купался, раков купал. Распух. Сразу не признали. Шкуру двумя хворостинами проткнули.
  − Вряд ли Фамук. За Крэйком много кто стоял, ‒ крутил Морф в уме непростую весть.
  − Не шевелятся что-то, виру стребовать за жмура. Либо откупились за него, по тихой. Либо прицыкнули, уши опустить. Либо тут свои со своими играются, ‒ набросал горбун вариантов.
  Морф пожал плечами.
  − Кто их разберет. Насчет Фамука думаю мимо. Трусоват. С ржавыми слюнями* никогда не связывался. Покойников боится, что хер серпа. По делам мелкий. Со стриженных* хабар принимать, высоко не встанешь. У Соломы таких к сотне тысяча.
  - Здоровяк в тоже время пропал.
  Шинкарь насторожился. Крейк со Здоровяком не разлей вода последнее время. Особенно последнее время. На пару пилили и с того имели неплохо. Кто да что, никто не скажет. Но не медью перебивались. Серебром и серьезней.
  − Сервиенты не дергались?
  − Стоящих людей не беспокоили. Ханыжников парят. Те кошель срежут, девицу к непотребству ссильничают, вещички обнесут. Жизнь течет, русла не меняет.
  − Чего про между собою люди знающие трут?
  − Разное бают. Мути много, но есть такой запах.... Кто королевский обоз придавил, в убыток списывают...
  Горбун подался вперед, голоса убавил, бубнить.
  − Вот ведь в чем штука... хабара с того обоза никто в глаза не видел. Ни у рыбалей*, ни у прилавочников* не мелькнуло ни пылинки. С того думаю и Крейк и Здоровяк в минус ушли.
  − Лишнего не плескай, − остановил треп Морф. Не про все и не везде говорить можно. Есть вещи о которых лучше оставаться в полном неведенье. − А не держится, палец в рот засунь*.
  Горбун замолчал, послушать зал за спиной. Оборачиваться не дернулся. Гнилье шкурой чувствовал. Вроде спокойно. Вроде? Или спокойно? Жестом попросил наполнить ему кружку.
  - Боюсь, цапалка не совладает. Пролью.
  Пуздре налил половину. Недопитый кувшин убрал. Конец угощениям и разговору. На расход пора сниматься.
  - До дому-то доберешься? Совсем захмелел. Темень несусветная. Гляди, сервиенты загашник проверят.
  - У меня-то? - пьяненько ощерился калека. С выпитого удалец удальцом. Что в ебле, что в драке ‒ первый.
  - Горбатый не святой.
  Убогий лихо намахнул остатки вина...
  − Забегу, как не мимо буду.
  ... и двинулся к выходу.
  − И мимо будешь, забегай − ответил Морф принятой в некоторых городских кругах и сословиях фразой.
  Шинкарь внимательно осмотрел пьющих, жрущих и спящих. Мог ли кто слышал горбуна? Не торчит ли чьё ,,ухо"*. Дорога в ад не только благими намерениями выстлана. Но и дурным "помелом" прометена. Не запнешься.
  Морф убрал кружки и по-хозяйски развез тряпкой по столешнице пролитое горбуном вино. Плохо не получится запросто затереть тревожные мысли, одолевающие последнее время. Папаша, светлая ему память, называл это чуйкой на неприятности. А она, блядь такая, подсказывала, уроном кошельку не ограничится.
  Пуздре невнятно выругался, прогнать гнетущие раздумья.
  - Наше дело торговое..., ‒ кисло от дум, хлебнуть из горла лейбросского. Клин клином...
  В молодой компании громко загалдели. Пятеро юнцов (для Морфа и тридцатилетние - сопляки!) коротали времечко за доброй чаркой. Не сказать что расфуфыренные павлины, но одеты соответственно столичной моде. Преобладание синего и зеленого − цвета короны, подчеркивало лояльность к королевской партии. Сейчас, когда мятеж подавлен, никто не рискнет напялить фиолетовое с голубым. Мода модой, но молодые люди поголовно при оружии - мечи и басселарды*, в поддёве кольчужные колеты. Ночью город принадлежал тем, кто не боялся тесноты улочек, темени площадей и что важно, себе подобных, искавших славы, забав и заработка. Едва ли минул месяц, как неведомо куда запропал Ханк Ксан. Жители Кэффы до сих пор с содроганием вспоминают буйного удальца, на дурь, на спор, на показ, от скуки и безделья, отправлявшего к праотцам имевших неосторожность с ним закуситься. Природа прискорбно щедро даровала Ксану талант мечника. Впрочем, меч слишком узкая специализация. Душегуб фехтовал любым оружием, с любым противником или несколькими, при любой погоде. В дождь, в снег или зной. В любое время суток, будь то ночь или погожий денек. Всем памятен его поединок в темноте, на слух, с лэндлордом Арби. С несчастным лэндлордом Арби. А как он поступил с близнецами Бетли и Хором? Нанес им раны. Бетли на левую щеку, Хорому на правую.
  − Не различаю! - дурачился Ксан, через минуту прикончив обоих.
  Общий список жертв мясника значителен. Перечислять ‒ собьешься. Из значимых, убил брата своей любовницы, вздумавшего препятствовать их встречам. На ступеньках Собора Ангельского Света порешил трех наемных убийц, подосланных рейнхом Жиссо, поквитаться за внука. Прилюдно и показательно выпотрошил мэтра Гоноби, известного столичного фехтмейстера. Умышлено рассорился с сотником лейдов, нарубить (нисколько не преувеличение) беднягу на мясо. За полгода проживания в столице, Ханк Ксан отправил в лучший мир более пятидесяти человек. Последние семеро цвет столичной молодежи, гордость родов и фамилий.
  ‒ Семь смертных грехов! ‒ вел убивец веселый счет. ‒ Восьмой это я!
  На него охотились, как на зверя. Устраивали засады, стреляли в спину, нападали толпой. Смерть не брала скандального поединщика. Наоборот, благодаря ему, регулярно снимала обильную жатву. Он был душой всякой компании, центром всякой смуты, острием всякого противостояния. Его проклинали матери убитых, на него точили зубы законники, его предали анафеме попы. Королевского нотария завалили просьбами, требованиями, жалобами, приструнить распоясавшегося бретера! Нотарий пускал бумаги выше. Бейлифу, палатину, камерарию. И лишь волей короля дело сдвинулось с мертвой точки. Чья молитва возымела действие, где мечник перешел край, но пропал и следов его отыскать не удалось. Растворился в миру, что щепоть соли в морской волне. Татем жил, татем сгинул. Не воскрес бы только.
   Как твоя коллекция, Жош? Пополняется?  поинтересовался полнощекий смуглявый Руг у веснушчатого приятеля, заговорщицки поддевая плечом.
  Компания заинтриговано оживилась, загомонила. Стукнули отложенные ложки и ножи. Какая еда!
  ‒ Давай, давай! Не скромничай! Не стесняйся! ‒ заливались смехом в предвкушении занимательной истории. Мастак конопатый на шуточки. Прошлый раз вместо плаща, чью-то, прямо с жаркого тела, ночную рубашку накинул. Торопился видите ли он! Спешил.
  Жош, именно к нему обращался Руг, выкатил круглые глаза на подобную наглость, требовать с него чуть ли не покаяния.
  ‒ Вы про что?
  ‒ Про это! ‒ Руг с ловкостью щипача* извлек из расстегнутого подсумка друга любовный трофей. Кружева женской нижней туники. Не с подола!
  ‒ Это?..
  ‒ Это, это!
  ‒ Купил!.. Честно!.. ‒ врал внаглую Жош, повеселить дружков. Им того и надобно. Поржать от души.
  ‒ Ношенные?! ‒ не верили ему.
  ‒ А...! У...! ‒ искал ответа конопатый, забавно вращая глазами. ‒ У старьевщика приобрел. По случаю. Недорого. Сморкаться.
  ‒ Засморкали уже! Подсохнуть успело, ‒ ухохатывались приятели, передовая отрез друг другу.
  ‒ Про случай расскажи! Покупки!.. ‒ Руг натянул кружево, и провел под носом, вдыхая запах. − Она не бедна! Горький апельсин и горный миндаль!
  − Так ты теперь богат! - гомонили и подпрыгивали, требуя хороших подробностей.
  ‒ На триппер!
  ‒ А чего хотели? Долгосрочные вложения. На старость, − гордился предусмотрительный сердцеед. Потом принюхался. Изумился. ‒ Это наверное не те?
  ‒ Как не те? А какие те? ‒ едва не падали под стол от веселья.
   - Ой! Ой! Волос щекотучий! ‒ зачесался нос у конопатого. Сморщился, скривился, чихнул. Нос вытер, ввергнув приятелей в экстаз.
  − Посетуй... еще... на... злую... судьбу... , ‒ еле отдышались хохотуны.
  ‒ Так у нее стащил? ‒ восхищались кривлякой.
  ‒ Раздел! ‒ обвинили конопатого. ‒ Га-га-га!
  Жош, убрал волосинку. Сдул в сторону. Мечтательно вздохнул и объявил.
  − Это неприлично.
  − Про это и рассказывай! Приличным в темном месте не занимаются!
  ‒ Я темноты боюсь, ‒ Жош печально промокнул тканью глаз. Отдернул. ‒ Ой, щипет! Зараза!
  ‒ Промой! ‒ подали ему кружку.
  Самозванный комедиант шустро намахнул вина.
  ‒ Глаз промой, а не глотку! Ха-ха-ха! ‒ нет удержу веселиться.
  Конопатый хитро подмигнул музыканту, обреченно сосавшего кислятину. Не выливать раз уплачено.
  − Могилу Лизон, знаешь?
  Служитель высоких муз потянулся за инструментом. Таковы нынешние предпочтения. Непотребство и пошлость.
  − Давай! − Жош перекинул ему монету.
  Не обошлось без вздохов. Как низко можно пасть, в погоне за хлебом насущным. Эх! Пропади оно все! Забегали пальцы, сдергивать мелодию со струн и ладов.
  − Под этой плитой
  В покое,
  (трагический пассаж низкого арпеджио)
  Устав от любовных боев,
  (траурный марш с шагающим басом)
  Лежат - впервые
  (щемящая нотка одиночества высоких октав и терцдецим)
  Пустые -
  (бегучее эхо миноров и септов)
  Ножны для тысяч хуев!
  (стремительные прыжки квинт и кварт)
  Оглушительный успех! В подставленную ладонь звездопад из пенсов и фартингов. В пору усомниться, стоит ли заниматься высоким искусством, когда за вульгарность платят больше, чаще и охотней.
  − Куда подевал подаренный дирк? ‒ сразу вспомнили конопатому.
  Ответить, Жош скорчил непонимающую мину. Какой дирк?
  − Рукоять, которого познала глубины..., ‒ Руг не договорил, ржали все.
  − Ах, дирк...., − сразу вспомнил Жош. Сложил ладони, оставив между ними щель, через которую, дунув, посмотрел на приятелей. ‒ Заржавел.
  Хохот, гомон, вино. Посеребрили музыканту спеть еще и налили подбодрить.
  − Согласье двух сердец и хуй с пиздой,
  Рождают сладость высшую, друг мой.
  Ханжи её поносят вероломно,
  Но ты свой ум на помощь призови:
  Любовь без ебли, согласись, никчемна;
  Еще никчемней ебля без любви!
  Набухали в братину добрых десять пинт вина и запустили посудину по кругу. Каждый отпил по три глотка.
   Валч! Тебя что не кормят? От тарелки не можешь оторваться! ‒ дошла очередь до поджарого, жилистого парня с задатками бретера. Тот энергично жевал кусок индюшачьей ноги, макая мясо в острый соус.
   Это нервное,  изобразил Жош озабоченного отца семейства.  В женихи подался.
   С таким иероглифом?  Валч ткнул пальцем в шрам на щеке.  Разве к самой отчаянной. Такие в Кэффе не водятся.
   Или самой завалящей!  острил сидящий рядом Руг, над сетованием товарища.
  ‒ Завалить он и сам сможет, ‒ веровали в способности меченого.
  Громы и раскаты смеха колыхали свет.
  Валч и сам рассмеялся. Мужчину, конечно, красят ссадины и шрамы, но лучше обойтись без подобных украшений. Говорят, встречают по одежке, но почему-то осмотр начинают с рожи. А его метину ничем не задрапировать, не припудрить.
   Отстаньте!  попытался он отмахнуться от насевших приятелей.
   Не прибедняйся. У тебя талант выискать особ для которых тяжесть самого мужчины важнее тяжести его кошелька.
  Собутыльники поддержали слова одобрительным свистом и стуком по столу. В Хюльке, аппетитная мельничиха предпочла "бедняжечку Валча" прочим ухажерам.
  − С моей рожей только в королевском зверинце со смилодоном миловаться, ‒ отбрехивался изрисованный сталью.
  − С ним или с ней? ‒ не упустили уточнить зубоскалы.
  ‒ И как он их различает?
  ‒ На ощупь. Если что болтается ‒ он! А есть куда засовывать ‒ она! Смилодониха!
  Хохот, казалось, разнесет стены шинка. Бродяжка оторвался от каши. Спящий гвил сонно, не открывая глаз, приподнял голову и уронил опять. Из кухни вылезли стряпухи. Терри едва прокашлялся, подавившись куском уворованного сыра. Морф упусти из рук кружку, наделав глиняного боя под ногами.
  − Зверюга действительно живет в зверинце? ‒ разливает Руг вино в подставленные кружки.
  − Живет. Только к ней никого не допускают. Даже посмотреть, ‒ предупредил Валч не лезть с просьбами. Охочих поглазеть на хищника, пол-столицы.
  − К ней? Значит все-таки она!? ‒ разоблачили Жош скрытного приятеля.
  И опять хохот до слез.
  − И на кой фарозская нечисть королю? - не отставали от Валча. Его главное разговорить. Сам не скажет, не признается.
  Ничего не предпринять, вечер пропадет. Не пожрать спокойно, не выпить, не посидеть не дадут.
  − На Мэйва натравить, − кивнул парень в сторону самого скромного и тихого в их компании. − С такой милой мордашкой как у него, он скоро до коленок лэйт Кэрэн доберется.
  − Еще не добрался? - удивились скромнику.
  ‒ Только до коленок, ‒ возмутился Жош. Вторично наполняя братину, поднести герою.
   Мэйв! Рассказывай! - потребовали от юнца покаяния в греховности. ‒ По хорошему! ‒ и сунули братину в руки.
  Не ожидавший подобного внимания, юноша покраснел.
   Гляньте! Зарумянился!  захохотал довольный Руг и передразнивая высокий суд, отстучал ложкой по тарелке. Дзынь-дзынь дзынь! - Что мессир скажет в свое оправдание? И найдется ли ему что сказать?
   Изыдите, охальники!  вступился Жош, священнодействуя и кропя дружков вином.
   Наставь на пути праведные ваше поповство!  ,,взмолилсяˮ Петанж, модник и выставляла. Вот уж кому богатая одежда заменяет и родовитость, и ум, и образованность.
  − Что за поп без пуза? - сомневался Руг в легитимности конопатого, относиться к когорте клириков. Тощеват.
  − Не в пузе достоинство, ‒ погрозил Жош, прогибаясь вперед. Не живот выпячивая, а мотню!
  Договорить не позволили. Ржут окаянные, чисто жеребцы! Услышит кто, подумает конюшня, не шинок. Речи ведут, срамно слушать.
  ‒ По достоинству ли сан? Ги-ги-ги! Га-га-га!
  − Окститесь шаромыжники! В грехе живете! ‒ хлебнул самозванный проповедник из кружки. ‒ И не плохо! ‒ поднял руку внимать ему.  Поведаю вам братия поучительную историю. Может поумнеете. Слегка.
  ‒ Никогда! ‒ отказались грешники.
  ‒ Встанете на путь истинный.
  ‒ Ни за что! ‒ ни в какую не соглашалась паства.
  ‒ Ну и хер с вами!
  Вот это другой разговор!
  ‒ Га-га-га!
  ‒ Один тан, чьи владения в приграничье с Худдуром, сподобился захватить в плен двух девиц из Каменных Сов, ‒ велеречив Жош сказывать быль. ‒ Для маменькиных сынков, не выезжавших далее родового столба на границе родительских вотчин и юнцов (кивок на Мэйва), общающихся с натурами утонченными, разъясняю, воинских сообществ у степняков тьма тьмущая. И мужские, и женские, и недорослей, ищущих громкого имени, и недоумков, прославляющих подвигами клановый тотем, и кровнородственные, и братьев, и сестер, и бог ведает еще каких. Вои знатные, не поспоришь. Так вот полонянки были не из самых воинственных. Из Каменных Сов. Доведись тану схватиться с Огненными Ласками или тьфу! тьфу! тьфу! с Песчаными Рысями, живому бы уши обгрызли. В общем, повезло воителю. Дрались, однако, Совы отменно и перебили уймищу танских мечников. Разозлившись, тан, в отместку, приказал одну повесить на её собственных кишках, а вторую, помыть, если удастся, и косицы заплести, не выглядеть ведьма ведьмой. Наряжать в шалбары не обязательно. Привести к нему в опочивальню, на верный суд и скорый правёж.
   Око за око!  Руг, довольно потер руки, словно сам отправлялся карать воительницу на ложе правосудия.
   Ослепить решил, срамец,  изобразил Петанж испуг суровым судьей.
  Минут пять Жош, прикрыв глаз ладонью, хохотал со всеми, продолжить поучительную повесть.
   Тан был мужчина крупный да видный,  продолжал рассказчик.  Силой не обиженный, поэтому не очень прислушался к словам своего ветерана, предложившего для начало переломать девке руки-ноги. Послал тан советчика куда подальше, расправил плечи, выкатил...
  ‒ Яйца? ‒ догадался хор внимательных слушателей. Они бы так и поступили.
  ‒ Грудь! И приступил!
  ‒ К ебле? ‒ новое предположение участников попойки.
  ‒ К мщению!
  − Страсти какие!  охальничали слушатели, окрещивались и отплевывались.
   Они самые! − Жош горько всхлипнул. − Девице хватило зубов, сделать из великого воителя и любовника храмового певчего, - повествователь заговаривал пронзительным фальцетом. − Запомни Мэйв, так поступать нельзя. Особенно на первом свидании.
  − А на втором? ‒ орала компания открыв счет.
  ‒ Нель-зя!
  ‒ На третьем?
  − На третьем можно.
  − Он уже на четвертое пойдет! - ржали дружки-приятели.
  − На пятое! На пятое, ‒ поправили счет дворцовых встреч и разлук.
  − Мэйв, ты нам все рассказал? ‒ грозен веснушчатый духовник исповедать скрытника.
  Гомон, гогот, вино через край, здравицы, обнимания, братание... Поели, попили, остыли успокоиться.
   Наши вчера с Фарозом схватились,  доверительно сообщил Руг приятелям, поглядывая на Валча. Он и Мэйв сегодня на пару герои дня. На них и кататься.
   Дай угадаю. Валч, Саган и Горан!  сложил Петанж ирминсуль (Y) из трех обглоданных костей.
  − За ними не заржавеет, − вставил словечко Мейв. Хитрил. Увести внимание от себя.
  По Валчу судить, сказанное к нему никоим образом не относится. А вот ветчина - да!
   Мессир, вы сюда не жрать пришли, ‒ гнет бровь Жош, хрустя кроличьей мякотью. ‒ А пить и общаться.
  − С Мэйвом общайтесь. У вас лучше получается, ‒ не может оторваться от еды Валч. Вечно, как с голодного края. Куда лезет? Ладно бы пил соразмерно сожранному. Так нет же, пить язык едва макнет, а сметет за троих!
  − Ваааалччч! ‒ требовали приятели.
  У бедняги нахально отобрали тарелку с нарезкой. Кружку милостиво оставили, долив доверху.
   В Лопухе сидели. На северной стороне площади Неена. Эль потягивали,  неохотно отозвался рассказывать пытуемый любознательными собутыльниками.  По ведру оприходовали, за углом по два слили. По диагонали от нас фарозцы кости катали. Деньжата у них водились приличные. Ставки исключительно серебром и по три монеты. Вино, жратвы полно, девок путячих зацепили. Таскали по одной под лестницу. Все по уму, когда кошель полон. Ну, у Горана глаза и разгорелись. Самому играть, вкупиться не на что. Вот и пристал. Давайте, да давайте Фароз шумнем, как на улицу выйдут, освежиться. Они у него и ублюдки, и зажравшиеся мудаки, и дырозадые. И маму их, и папу, и всю родню их, он вертел на чем хотел.
  ‒ Так им и сказал?
  ‒ Ага. Думал. Молча. А на харе читалось.
   Шумнули?
   Шумнули. Он-то припоздал, а мы с Саганом отдувались. Вдвоем против шести.
  − А чего сюда не пришли? Отхватили? ‒ Руг прикрыл рукой глаз, обозначив фингал. Второй держался за бок. Ушибли.
  − Сказали дела у них, ‒ Валч вернул себе тарелку и продолжил доедать ветчину и ни одной подробности сверх рассказанного из него не вытянули, сколько не бились.
  Боевые травмы друзей вызвали лавину зубоскальства и подначек.
  ‒ Мужскую красоту ничем не испортишь. Они и так за братьев сойдут, а с побитыми мордами близнецами побудут. Подожди еще похвалятся. Всему Фарозу люлей ввалили.
  Отстав от не разговорчивого Валча, хмельное братство вновь подступились к Мэйву. Над кем еще скулить и измываться? В компании всегда наличествует "цыпленок-уточкаˮ. Самый юный, самый дохленький, самый бедняжечка, шпынять и измываться. По дружески, конечно. Без обид.
   Эй, Мэйв, от твоей постной мины аппетит пропал. Целый вечер ты вроде перекисшую простоквашу хлебаешь,  поддел Петанж, как показалось ему чересчур мрачного приятеля.
   Налейте парню, − потребовал Жош и расстарался сам, не доверив другим. Обнесут-обделят мальчонку. ‒ Ему сегодня назначено.
  Мэйв притворился глухим. Не о нем речь, отзываться. Ковырял в тарелке. Трюк Валча со жратвой не сработал.
  − Дружище! - расцвел Руг за приятеля. - Радоваться должен! Только немые не шепчутся, лэйт Кэрэн на тебя запала.
  - Пустое это! - безрадостно буркнул кавалер. По хорошему следовало уйти. Ни выпивка, ни компания ему не к душе. Особенно сегодня.
  Жош приложил кукиши к груди, изображая женский бюст. Раскланялся. Здрасьте вам! Встал, покачал бедрами, подражая походке худосочной пассии друга.
  − Ах, мессир Мэйв, − пролепетал конопатый нежно и взволновано. - Сегодня я предрасположена вам уступить.
  Весело всем, но не Мэйву.
  − Если вы, мессир, перестанете тупить! Стоит только руки запустить..., ‒ Жоша эротично передернуло от счастья. ‒ И етить, етить, етить! Спередить и впердить!
  − Бу-га-га! - качает пламя свечей гогот.
  − Наливай! - потребовали от Руга. - Скоро он с нами и пить побрезгует. Ему теща подавать вино будет. В постелю!
  ‒ Не подсыпала бы чего, ‒ страшились за будущее королевского зятя.
  − Деньгами бери. У канцлера Эккера, ‒ подали дельный совет.
  Нашлось предложение и получше.
  − Пусть статью расходов отдельную заведут! Выдавать Мэйву Ланжу пятьдесят марок ежедневно на пропой и блядей.
  ‒ Это сколько же ему всего?
  ‒ Нас угостит! Бу-га-га! По старой памяти!
  Больше смеха, больше вина. Мэйву полней, но не наглеть, выдать хитрость напоить.
  − Фас! ‒ короткий и емкий тост.
  В дружном салюте, слегка стукнуться, по малу выплеснуть, смешать в кружках. Дружба она такая. Все одинаково! И еда, и питье, и жизнь, и бытие!
  − За удачу. Многим оно нужна, а некоторым нужнее! − произнес Петанж и подмигнул юному скорбящему воздыхателю. ‒ До дна!
  Мэйв храбро выглыкал вино. Последние глотки вталкивал с задержкой. Не сблевать. Не любил он вина. С него трещала башка и хотелось спать. Упасть мертвяком и не шевелиться.
  − Поговаривают, скоро прибывает посольство из Ногра, ‒ продолжили начатое. Вместо закуски.
  − Тогда тебе стоит пошевеливаться Мэйв, − присоветовал Жош. ‒ Не упустить свое.
  − Как говаривал старина Ксан, ставка всегда должна быть высокой, иначе не почувствуешь вкуса победы! − поддержал Петанж, жестикулируя не дремать разливальщику.
  − Он объявился? Что говорит? Где пропадал? - загомонили вокруг. Выказывая искреннюю заинтересованность, спросил и Мэйв, завидуя знавшим фехтовальщика. Он бы весьма смутился, откройся ему, никто из собутыльников близко не знаком с Ксаном. Они его даже не все видели. Но по умолчанию каждого, Ханк Ксан добрый приятель и верный собутыльник.
  − Неа. Знаю, с кем-то драться собирался. А с кем и где не сказывал.
  Тема быстро себя исчерпала. О нем переговорено на сто рядов. Веселье вновь замкнулось на Мэйве.
  Юноша не разделял восторженность приятелей. Ему совершенно не нравилась лэйт Кэрэн. Не было в ней ни единой черточки, вызвать у него симпатию. Сердце присохло к Дафне Этуро. Душа пылала, бессонные ночи в грезах и мечтаниях сводили с ума. Увы, чувство не возвысило. Подчинило. Превратило в добровольного слугу и раба. Именно по настоянию Дафны он познакомился с Кэрэн. Адди буквально протащила его на женскую половину Пфальца. Он не желал знаться с лэйт. Она отбирала у него крохи времени, предназначенные Дафне. Многие бы поведение Мэйва назвали непозволительной дуростью. Знакомство с особой королевской крови крайне полезно и открывает перспективы по службе! Полезны, перспективы?! Рыбий жир тоже полезен, но кто его любит? Свидания сущая пытка! Цветы, разговоры, редкие поцелуи, острее осознать не то. Сердцу не прикажешь. По сравнению с Дафной лэйт Кэрэн просто рыбий жир. Кому понравиться рыбий жир, когда рядом чудесный торт! Никому! В чем тогда дело? Что за телячье смирение терпеть и мучиться?
  − Ты ей не безразличен! Она только про тебя и трындит. Пожалей мои уши! - жаловалась Дафна, обратиться с просьбой, почти мольбой. - Мэйв, несколько встреч, пара объятий, поцелуй! Неужели мне тебя учить? Скоро за ней приедут и твои и мои мучения закончатся.
  Она просила за себя. Мэйв не посмел отказать. Он плохо играл, но лэйт Кэрэн не замечала за ним огрехов и ничтожного актерства. Заразилась высоким чувством именуемым любовью и болезнь стремительно прогрессировала, грозя потерять всякую разумность.
  − Ты идешь во дворец? - подтолкнули баловня судьбы кружкой с вином.
  − Иду, − буркнул Мэйв с обреченностью. Он написал лэйт о свидании с подачи все той же Дафны. Его утешала надежда кратко, но увидеться с ней. Иначе он просто впадет в отчаяние. Попытки подключить Шеллу, повлиять на ситуацию, наталкивались на глухую стену. Введя его в Пфальц, родственница посчитал себя полностью свободной от всех принятых обязательств. Случалось передавала записки, но тем и ограничивалась.
  − А что так невесело? Иду.... Или ты заранее настроен на поражение. Поверь, победы добываются настойчивостью и целеустремленностью.
  − Сочини пару стишков, − наставлял Петанж обреченного любить.
  "О, кто-нибудь, приди нарушь, чужих людей соединенность и разобщенность близких душ, "* ‒ было бы как нельзя кстати и готово у Мэйва без подталкивания со стороны.
  − Не сподобишься, сунь монету бренчале. Он тебе с полсотни напоет, каких захочешь. На выбор.
  Музыкант всем видом показал искреннею готовность откликнуться на просьбу. Взял отставленную гитэйру в руки, усладить слух живой и трепетной нотой.
  − О! Купи роз. Настоящих. Фарозских, ‒ предложение Руга больше походило на издевку. Где в такую пору взять розы? Найдутся, на какие шиши купить? Но и тут оказалось все предельно просто. ‒ Жош подскажет. Он хвалился, знаком с цветочником. Единственный у кого они еще имеются. На дворе-то осень. Скоро Самайн, а тот розами торгует? Специально для тебя. Цена приемлемая. Не разоришься.
  − Хоть сейчас сходим, ‒ согласны отвести беду от приятеля. Способствовать удаче на любовном ристании.
  ‒ Не жадись! ‒ не поняли душевную борьбу и смятение Мэйва. ‒ Окупятся.
  Он согласен на розы. Для Дафны. Не для Кэрэн.
  ‒ Посмотрим, стоит ли, ‒ огрызнулся юноша надоедам и приставалам.
  − О! Какой меркантильный тип! Баш на баш? ‒ возмущен Руг торгашеством. Чувства деньгам не подвластны. Или это деньги не подвластны чувствам?
  ‒ Нет-нет-нет! Дашь на дашь! − в очередной (какой за сегодня) раз обсмеяли Мэйва.
  Опять весело, опять кружки, опять вино. Влюбленному полнее всех. Если кто-то и пропускал, то не он. Поэтому и выглядел хмельнее остальных.
  − Кто взял одну крепость, овладеет любой другой! ‒ растолкали Ланжа не впасть в спячку и всунули очередную кружку. За дружбу, за удачу, за славных предков...
  От выпитого Мэйв поплыл. Но отказа приятели не поймут. Последние порции пил, словно заведенная кукла. Розлив. Тост. Пьет. Розлив. Здравица. Пьет. Время потеряло счет и смысл. В кругу друзей отдельный личный круг, не допускать в него никого.
  На ближайшей церкви ударили вечерю. Его спасение. Или все-таки наказание? Испытание. Его следовало обязательно пройти. Все рыцари возвращаются с войны, бросить к ногам возлюбленных и цветы и весь мир!
  − Мне... ндо.., − непослушным языком произнес Мэйв.
  − Надо значит надо, - не стали его удерживать и не потому что сами отъявленные сердцееды и ловеласы. Отправляйся Мэйв прямиком на плаху, и тогда бы не удерживали. Валч не признавал юношу за равного. Ну, прибился, притерся. Мордочка смазливенькая. В Пфальц вхож. Место ли ему здесь? Руг разглядел в Мэйве конкурента. Дафна Этуро лакомый кусочек. С чего бы ему мешать интрижке с Кэрэн? Чем она закончится для дурачка? Он-то причем? Жош...Тут все сложно. Уплаченный за хорошего человека, т.е. за него самого, карточный долг, не позволяет отказывать в небольшой просьбе одному, тоже очень хорошему человеку. Петанж не остановил приятеля в силу прямого приказа родного брата. Брата он бы рискнул ослушаться, но адепта Ордена Святого Храмна ни за что!
  Мэйв вывалился на улицу, жадно вдыхая и подставляя лицо холодному ветерку. Долго умылся в бочке с дождевой водой. Немного полегчало. Обреченно побрел в темноту. На свидание идти не хотелось. Не хотелось видеть лэйт Кэрэн. Говорить с ней. Но не пойти, подвести Дафну. Его Дафну.
  ‒ Ну почему я? ‒ до слезы жалел себя Мэйв. Такого славного, такого красавчика, душу компании и просто замечательного парня.
  Спавший гвил облевался и его выкинули из питейни.
  − Дома выспишься! - проорал Терри, помогавший вышибале.
  Отобранный кошель поделили по чести. Пасынку Морфа расшитый бисером мешочек, Терри ‒ содержимое.
  Минуту назад едва тепленький гвил довольно шустро поднялся с земли и устремился следом за Мэйвом Ланжем. Не догонять, но не упустить из виду.
  Оставшаяся в шинке компания беспрепятственно гужбанила до утра. За них уплачено. А кем и за что, разве важно.
  
  
  Гл. 16. Пфальц. Алое крыло.
  
  − Опаздываешь! - холодно и строго выговорила фратта Деринн, запыхавшейся от стремительного шага девушке. Монашка со всеми общалась подобным тоном, не делая исключений и поблажек. Ушат ледяной воды за шиворот теплей будет . - Пунктуальность одна из составляющих воспитанности.
  ˮПровались ты со своей пунктуальностью!ˮ − мысленно огрызнулась Дафна. За короткий срок наставница заслужила полную нелюбовь и воспринималась исключительно неприязненно. Попытки сблизиться с нею или смягчить напряженность взаимоотношений не возымели успеха. Фратта не собиралась дружить, приятельствовать и мирно уживаться. А вот гнобить, третировать и унижать вольна. Слово не скажи, косого взгляда не положи!
  − Прошу прощения, − заставила себя Дафна склониться. Игра такая. В бунтовщиков и мятежников. Пример Сушилен не показателен. Собственно, никакой пример не поучителен, заставить и побудить. - Обстоятельства не благоприятствовали.
  − Никому другому никакие обстоятельства не помешали быть вовремя, − не желали слушать оправданий опоздавшей.
  ˮНу, покусай меня! Только отстань!ˮ - прятала злость Дафна. Улыбаться незачем мучиться. Снисхождения не добиться.
  −...Хуже того, ими прикрылась, выставив на показ свою беспомощность предвидеть их, уметь предсказывать и управлять ими.
  Затишье, как перед большим громом.
  ‒... Теми из них, что в нашей власти и под нашим влиянием.
  ˮНачалось,ˮ − обреченно поморщилась Дафна, переглядываясь с Кэрэн.
  Шилла показательно отвернулась, пялиться в окно. Удачное место, скрасить пребывание в тягостном обществе фратты, любованием заоконными пейзажами. Тоже ничего примечательного, но гораздо привлекательней строго одноцветного (исключительно черного) вида монашки.
  ˮА что я могу?ˮ − кисло лэйт, отчего адди разозлилась еще больше. Сама готова искусать окружающих. Поддаться столь неординарному желанию мешала фратта Деринн, маниакально пресекая всякое проявление своеволия. Удивительно, никто не оспаривал её первенства.
  ‒ Посиди на хлебе и без мужика, одичаешь, ‒ объяснила Шилла причину быть монашке полной стервой. Просто сказочной сукой, изыскивать поводы досаждать. Превратить жизнь в отбывание каторги.
  В негодовании подопечных фратты велика доля истины. С момента появления Деринн, жизнь лэйт и её окружения перевернулась с ног на голову. Привычный распорядок переменился кардинально. Наперво отменено свободное посещение. О предстоящем визите, не важно кого, швеи или торговца украшениями, близкого родственника или хорошего знакомого, уговаривались загодя. Музыкантам и песенникам, жонглерам, акробатам, фокусникам вход заказан категорически. О них фратта слышать не хотела. Настырных скоморохов секли и гнали! Прежнюю прислугу сменили практически за один день, а новенькие докладывались фратте по любому телодвижению поднадзорных. Оставили только Фиюру. Именно из-за нее Дафна и задержалась. Забрать, пахнущую жасмином, записочку от Мэйва Ланжа. Служанка трусила и легко могла выдать себя и заодно других. Скандал бы повлек ужесточение распорядка, а то и полную смену окружения лэйт. И без того Дафне казалось, монахиня весьма насторожено относилась к ней и крайне неодобрительно воспринимает доверительные отношения с Кэрэн. Перемены живыми людьми не ограничились. Фратта приказала выкинуть из комнаты ,,Страсти Святого Хлотаряˮ, картину кисти великого Охои. Художник слишком детализировано и натурально изобразил казнь. Обнаженного мужчину разрывали лошадьми. С мучениками можно обходиться как угодно жестоко, на то они и мученики, но в пристойном виде. Яйца и уд должно прикрыть. Цензуре подверглось и собрание книг. Неведомо куда (хорошо, если не в огонь!) пропали Жизнь животных, Роман о Розе (обе части), сборники блазонов, рукописные шванки и сборник эпиграмм Эмса Херцла....
  Любовь не значит слиться телом,
  душою слиться - это да!
  Но, между делом, слиться телом
  не помешает никогда.
   Или
  Когда к нам дама на кровать
  Сама сигает в чем придется,
  нам не дано предугадать,
  во что нам это обойдется.**
  ... Изменения коснулись и привычного уклада. Будили в несусветную рань. Попытка не подчиниться заканчивалась обливанием холодной водой. И не брызганьем в лицо или плесканием из кружки, с сюсюканьем - Доброе утро! Рявкнув: "А ну встать!" − поливали из серебряного ковша. Ночная туника промокала насквозь! После добровольного (или принудительного) подъема, обязательная молитва. Стоя на коленях на холодном полу, (фратта не признавала ни подушек, ни циновок, ни банчетт(скамеечек)), в нетопленной комнате, с открытыми для проветривания окнами. ,,Славен День Господеньˮ читали дважды. ,,Под дланью Небеснойˮ - пропевали вслух. ,,Лик к ликуˮ − с обязательными поклонами и челобитьем.
  После молитв ‒ завтрак. Печеное яблоко, пресная овсянка или гречневая размазня, с медом или сладкой патокой. Обязательный стакан молока с черствым черным хлебом. На жалостливое замечание Киттин, младшей из адди лэйт, от такой скудной еды портиться цвет лица, фратта пообещала.
  − С этим помогу.
  Обещание не задерживаясь исполнила. Влепила несколько пощечин, одна звонче другой, и добавочно отлучила от обедов до конца недели.
  Шилла, пожелавшая поддержать Киттин, осеклась на вздохе и осталась с открытым ртом и изумленным взглядом, лицезреть экзекуцию.
  ‒ Хочешь спросить? ‒ поинтересовалась фратта, оставив в покое плачущую адди. Вежливое "вы" не употреблялось с первого дня и не проскальзывало в забывчивости и оговорками.
  ‒ Нет, ‒ открестилась Шилла от желания возражать и перечить. За попытку противостояния, Деринн изъяла у адди кинжальчик подрезать ноготки.
  ‒ Это подарок! ‒ слабо и запоздало возмутилась Енс.
  ‒ Не принимай дешевых подарков, ‒ присоветовала фратта, броском вгоняя безделицу в дверной косяк.
  ‒ Вы...
  ‒ Здесь не твоя спальня, прихорашиваться, ‒ предупредила Деринн, грозовым взглядом приморозив возмущенную адди к табурету. Сидеть и не пырхаться.
  Бунт подавлен, кормежка не сделалась разнообразней и вкусней. Распорядок дня не изменился ни минутой.
  После завтрака - непременно рукоделие. В основном вышивание цветными нитками или бисером. Чувствительные девичьи пальчики, не приученные к труду, до крови истыканы острыми иглами. Неженок и плакс заставляли сучить грубую шерстяную пряжу. Приучая терпеть и подчиняться.
  Перед обедом неторопливая прогулка по пустынным аллеям дворцового парка. Исключительно в обществе и под надзором фратты. Посторонних еще на подступах отсекали лейды короля. Не подпускали ближе ста ярдов. Особо ретивые и настырные закончились после препровождения на конюшню.
  ‒ Пороть, дураков! ‒ отдан фраттой не двусмысленный приказ вентинару лейдов.
  ‒ Озверела! ‒ шептались адди, лицезреть кровожадность наставницы.
  После тоскливых прогулок ‒ изучение Святых Книг и чтение Домостроя. Мир сделался хмур и не ласков. Совсем как за окном. Осенний дождь и серое небо. Обед, простой и постный. После ‒ три часа свободного времени! Вольно встречаться, если встречи назначены, писать, петь, разучивать танцы, но своим тесным мирком. Тягостно и обременительно. Кавалер Шилла никого не устраивала, даже если норовит подержать за грудь и ущипнуть за зад. Кавалер Дафна мало галантна и горазда говорить сальности и гадости.
  ‒ Хочу на охоту! ‒ мечтала Шилла покрасоваться выездкой. Она брала частные уроки и уверено держалась в седле.
  ‒ В Гайде ярмарка! ‒ свои мечтания у Киттин. Торжище не только место покупок и встреч, но множественные темы для разговоров.
  ‒ Я давно не была на Сушильнях! ‒ загадывала Эттейн, любительница пощекотать нервишки, зрелищем оскопления мужеложсцев.
  ‒ В Русалке новый спектакль, ‒ вздыхала Кэрэн.
  Дафне сойдет любой повод вырваться из-под удушающей опеки. На охоту, ярмарку, Сушильни и в Русалку! Кто их пожелания примет к рассмотрению и осуществлению? Остается облизываться и вспоминать о счастливом прошлом.
  Этуро пробовала ябедничать отцу и получила крепких розг. Зная вредный и склочный характер дочери, королевский сомельер, после собственноручной порки, предупредил.
  − Не вздумай подлезть с глупостями к Гильфу.
  − Что же теперь сдохнуть из-за этой дуры!? ‒ ныла Дафна, давясь слезами обиды.
  − Сдохни! ‒ разрешил родитель и закрепил науку подчиняться тремя ударами с оттягом. Не розгами, вымоченными в извести, а собственной плети.
  Поскулив день, ябеда взяла себя в руки. Исполосованную и окровавленную тунику спрятала хранить вещественным доказательством понесенных унижений. Не забыть обид. В коллекции у нее много вещиц, когда-нибудь выставить обидчикам полный счет! Девиц её возраста уже не пороли и не ставили коленями на горох. Получалось она особенная, практиковать на ней дремучие методы педагогики.
  Родной отец последний человек, наставления и указания которого примет ко вниманию или учтет. Однако, Дафна прекрасно помнила в каком состоянии вернулась Кэрэн, после разговора с королем. Попытки выяснить подробности визита в столь вожделенную многими берлогу, не вызывали у лэйт ничего кроме неподдельного испуга. Она и словом не обмолвилась о причинах своего состояния. Не исключено в разговоре затронули персону Мэйва. Не зря же буквально на следующий день к ним приставили фратту Деринн и посадили, буквально на хлеб, воду, молитвы и тягучую скуку.
  − Проходи, не стой, − дозволено фраттой занять место.
  Дафна прошмыгнула к свободному табурету. Стулья, кресла изгнаны из покоев лэйт. Видите ли, портят осанку. Ну надо же! За час горбатым станешь. Но фратта Деринн руководствовалась собственными принципами, дозволять и запрещать. Участь стульев и кресел постигла пуфики, подставки и длинношерстный ковер. Аскетизм уверенно входил в их жизнь, делался первоосновой бытия.
  Для своего возраста, семнадцати с хвостиком, Дафна выглядела на загляденье. Образчик искусительницы вводить мужчин в безрассудство. Возбуждающие линии фигуры, безупречность лица. Легкий голос сродни хмельному вину. Манящая улыбка и взгляд истосковавшейся суки, течь кобелю слюной. Ей хватало и кавалеров и мужского внимания, но она свято помнила наказ своей выжившей (выжившей ли?) из ума бабки.
  ‒ Целка это дорого! ‒ назидательно грозила пальцем старая карга, пускаясь в повествование об унижении некой Флоринды Ла Кавы, захвате полуострова и потере короны. Дополнительно, в нагрузку, сообщила о двух миллионов золотом за девичью непорочность, выплаченных каким-то ненормальным королем. Явно приврала, завысив цифру. Ранее озвучивала сумму сильно меньшую.
  Дафна предупреждение на ум отложила, но не блюсти собственную чистоту, а как купец, присматривать выгодного клиента, сбыть скоропортящийся товар.
  Несмотря на все свое девичье великолепие, адди, и не только она, безоговорочно проигрывала... И кому? Фратте Деринн! Молодой монашке, бывшей не на много старше её, всегда укутанной в строгое одеяние, под которым не угадать ни единого изгиба тела. Грудь, шея и подбородок закрыты вимплом. Поверх головы покрывало, затеняющее лицо. Руки упрятаны в широченные рукава. Ничего приметного, броского, цепляющего. Но именно на нее пялились мужчины. Именно в Деринн видели соперницу бдительные жены и осмотрительные любовницы. В Деринн жила... обитала... царствовала... странная и притягательная сила, родственная пламени гадальной свечи. Сила, перед которой не устоять и которой с радостью, с желанием, полной безоглядностью, болезненным счастьем, отдаются не колеблясь. А лицо фратты!? Божественная насмешка над всеми остальными! А её глаза! Черная, завораживающая, подчиняющая бездонность, в разрезе легкой восточности.
  ‒ Змея подколодная! ‒ не понимала Шилла магнетизма монашки. Ревновала и оскорблялась. Разденься она догола и встань рядом с фраттой, заметят ли?
  ‒ Дикарка! ‒ обвиняла Эттенй, подозревая в монашке примесь степнячки.
  Дафна сильно сомневалась, была ли подобная магическая... колдовская... таинственная сила, вообще хоть у кого-нибудь при королевском дворе. А в столице? Отрицание подогревало зависть, поскольку сама в легионах обделенных. А красота? Собственное отражение не радовало, заставляя вздыхать и злиться.
  Сегодня в покоях относительно светло. Горят не меньше двух десятков свечей, и что удивительней, жарко натоплено. В комнате шесть человек, включая фратту Деринн. Кроме лэйт Кэрэн, старших адди ‒ Дафны и Шиллы, вечерние беседы обязали посещать и младших: Эттейн Нюзс и Киттин Воо. Обе девушки введены в круг близких не давно. Смуглянка Эттейн... она, одна из многих. Не хуже и не лучше. Природный штамп. Уделяют внимание, только при отсутствии подобных Деринн или Дафне. Киттин милашка. Хрупкая, почти игрушечная. Таких за благо брать в жены. Отлично дрессируются.... Превосходно подаются выездке. Не обременительное покорение умерено строптивой, отлично повышает мужскую самооценку. Не в этом ли прелесть брака и залог его крепости и долголетия?
  Деринн не торопясь отшагивала по комнате полукруг. Следом за ней, по полу и стенам, волочилась и ломалась длинная острая тень. Фратта напоминала грозного волкодава бдительно стерегущего робкую отару. Отара не велика, но умных в ней не сыскать. Приходится сторожить и досматривать от глупостей, зреющих внутри, ограждать от подкрадывающихся из вне.
  − Поговорим об обстоятельствах и предопределённостях, с которыми сталкиваемся сейчас или столкнемся позже. Некоторые мы в состоянии предвидеть и потому на них влиять. Другие являются прямым следствие наших разумных и неразумных поступков. Третьи, итог приложения чужой воли. Чаще недружественной, чем наоборот.
  Хождение монахини по комнате весьма не привычно. Ранее фратта вещала стоя, перебирая в руках крупные четки. Бусина на фразу. Не похоже, что сегодня она волновалась или прибегла к ходьбе успокоиться. Трудно представить Деринн, испытывающей волнения или затруднения любого порядка. Дафна заподозрила, расхаживание позволяет лучше наблюдать слушательниц, улавливать настроение, подмечать не свойственное и не характерное.
  Дафну бросило в жар. Записка! Она узнала! Как? Когда? От кого? В висках грохотал нарастающий пульс паники. Ей казалось, она выдала себя и опозданием, и ерзаньем, и покрасневшими щеками.
  − Утлое судно, ‒ остановила фратта хождение, говорить. ‒ Так называют нас мужчины в своем кругу. Иногда прозвище звучит резче. Дырявое судно. Двойственностью передать вкладываемый обидный смысл.
  У слушательниц скованная затаенность. Начало не предвещало занимательности. Что тогда предвещало?
  ‒ Они убеждены, при столкновении с жизненными невзгодами мы терпим верное и скорое крушение. Откуда такая уверенность? Из предубеждения о нашей вторичности. Мужчины первые, женщины вторые. Согласно одной из еретических версий, продолжить свой род, Кеннет-Прародитель получил жену волей Создателя... И была она из числе познавших гневы и узилища Господни, но прощена... В канонических книгах говорится... Создал Господь вслед за светом и тьмой, твердью и небом, рыбами и гадами подводными, лесными и полевыми тварями, мужчину и женщину... Продолжение существует не во всех канонах... И создав женщину, более Господь не создал ничего... Венец трудов. Совершенство из совершенств. Высшее проявление мастерства, ‒ проход от окна к центру комнаты, подготовиться разочаровать. ‒ Лавры оказались призрачными... Вторых не видно из-за первых. Носа не высунуть. А тот, кто позади, всегда из отстающих, с ним сколько нибудь считаться.
  Дополнительный шаг фратты, заморозить всякое шевеление и шептание. Никто не смеет открывать рот без её дозволения. Взгляд прошел по рядам, окаменить слушательниц.
  − Наше рождение. Обстоятельство от нас не зависящее. Оставим несуразность Альберта Великого, сравнивающего женщину с кобылой, которая, может зачать от ветра. Она противоречит благоволению Господа союзу людей, положить начало новым жизням. Однако благоволение благоволению рознь. Умножу скорбь твою в беременности твоей, в болезни будешь рожать детей, и к мужу твоему влечение твое и будет он господствовать над тобой... Так заповедано продолжить род. Угадать зачатие, женщина мочиться в емкость, куда бросают ржавый ключ. Не сойдет ржавчина с ключа, женщина беременна. Наличие разного цвета глаз, доказательство женщина не родит... Наиболее дотошные заставляют женщину мочиться на зерна пшеницы и ячменя несколько дней подряд. Прорастет пшеница, будет девочка. Прорастет ячмень − мальчик. Ничего не проросло − беременности нет.
  Фратта предупредительно посмотрела на Эттейн. Девушка готова её дополнить.
  − Адди, об испытании луком поговорим не сейчас. И не станем оспаривать утверждение, питье со слезой святого излечивает бесплодие, ‒ высказано замечание знатоку бытующих примет.
  Шаги к окну, качнуть свет, заставить его трепыхаться. Дафна завидует монахине. Она завидует всем. Зависть её второе ,,яˮ. Не потому что обделена и лишена чего-то. Ей надо. Наличие, а не пригодность употреблению, в данном случае превалирует.
  − ...Пройдет девять месяцев и в муках, плаче и крике, миру явится невинное дитё. Святой Августин пренебрежителен к таинству появления человека... Все мы рождаемся между мочой и калом... Сомнительная благодарность матери, выносившей ребенка. Но кто он кричащий, беспомощный, крохотный человечек?Верно ли поняты приметы, не разочароваться? Ибо отцы не молят Бога ниспослать им дочерей, а ангелы не включают девочек в число благ господних. Святая Хильдебранта убеждала... Мальчик рождаются, когда между отцом и матерью чистая любовь. Добродетельные девочки, если отец и мать искренне расположены друг к другу. Порочные девочки - подтверждение отсутствия всяких светлых чувств между родителями. Как видите, рождение мальчика само по себе воспринимается высшим благословением брака. А девочки.. Вспомним Кристину Пизанскую и её Град Женский... В безумии своем я впала в отчаяние из-за того что Бог определил мне родиться в женском теле... Ничего удивительного. Людское мнение открыто придерживалось и придерживается догмы − женщины уже потому плохи, что они женщины. На одном из церковных соборов, всерьез обсуждался вопрос, является ди женщина человеком? Ответ не озвучен, все-таки из прихожан, женщин едва ли не половина. Но уже за одно то, что мы чьи-то дочери, рай нам не грозит. Прочитав небезызвестное "Зерцало мирян", откроете ‒ женщины ни больше ни меньше ненасытные животные. Мазуччо писал.... Стоит ли напрягать свою мысль, описать бесчисленные недостатки, предательства и гадости женщин. Легче сосчитать звезды... Есть и такое мнение. Лучше бы мы рождались из желудей или происходили из вод смешанных с грязью, чем рождались от столь подлого, гнилого и несовершенного рода.
  − Но Кристина писала совершенно о другом! - не высидела смирно Эттейн инициировать спор. Книгу она читала. Мало чего почерпнула, на размышления не потратилась и минутой, но непрочь подискутировать на равных. Тщеславие ей не чуждо, чуждо каждодневно работать на него, не довольствуясь случайными крохами. Как теперь.
  "Не сидится дуре," ‒ гырчит в груди Дафны. Сегодня она не поборник споров и обсуждений. Чем быстрее фратта выговориться, тем быстрее их отпустят. У нее полно дел, высиживать часы впустую.
  − О другом. О том, что женщина не хуже мужчины, ‒ говорит Деринн с Эттейн, но смотрит в стороны Шиллы. ‒ Обрати внимание, не хуже, но не равна. Кристина потратила много усилий доказать свою мысль. Но доказать себе, не значит доказать всем. А всем она как раз и не доказала. Не смогла. Её и не слушали. Новшества идущие вразрез сложившимся традициям, приживаются тяжело или не приживаются вовсе.
  − А как же Агриппа Неттесгейм? Его Речь о достоинстве и превосходстве женского пола? - не отступалась Эттейн, вызывая восхищенные взгляды Киттин. Милашка готова рукоплескать. Так здорово!
  Шилла относившаяся к смуглянке с небрежительным покровительством, изогнула бровки. Не ожидала от нее ничего умнее подхихикивания и старых анекдотов. В чтении Ёнс отдавала предпочтения разухабистым шванкам и гривуазным амурам Аритино...
  ...Зад жадней, чем лоно, до ласк, пойми, -
  Как иначе жили б они в согласьи?
  Уд поглубже, чтоб он не поник, воткни!...
   Дафна запаслась терпением смотреть на свечи. Простая горит два часа. За время рассказа фратты укоротилась на пятую часть. Еще долго терпеть.
  Кэрэн любившая всяческие споры и аргументированные рассуждения по поводу и без, проявляла сдержанность, лишний раз рта не открыла.
  "Ей, что? Подол задрали?" ‒ косится адди на молчаливую и пришибленную лэйт. Мысль невероятна и с сожалением отвергнута. Подобное не скрыть, а так бы трубить в рога победы! Падение колоссов не только восхищает масштабностью руин, но высвобождает место восшествовать новым. Открывает простор выбирать и действовать.
  "Тем, кто не падает," ‒ очень самоисключительна и самоуверенна Дафна. Не маловажные свойства искать и стремиться к успеху.
  − Глас вопиющего в пустыне. Остался не услышан и Хумберт Романский... Женщина превосходит мужчину по природе, по благородству и по слову! Кто им внял? В каком углу мира мысли Агриппы и Хумберта нашли понимание или отклик, прижиться им? ‒ не столько вопрос от фратты, сколько призыв не тешиться впустую. ‒ Скорее уж поддержали Марбода Рейнского... Женщина это искусительница, колдунья, змея, чума, хищница, сыпь на теле, опьяняющий туман...
  Повелительный жест наставницы не позволил Эттейн говорить. Возражениям отказано в озвучивании.
  − Мы малы и все что нам потребно, забота и грудь матери, ‒ продолжала Деринн. ‒ Однако, появившимся в женском теле чаще достается молоко кормилицы. Примогенитура* не распространяется на девочек. Нас отлучают от материнской груди, быстрей восстановить здоровье роженице, для нового зачатия, произвести на свет желанного наследника.
  К великому сожалению, дети часто умирают. Священники утешают не особо горевать, ибо они неполноценные люди, раз не достигли зрелого возраста. Их хоронят, где придется. Хорошо под порогом отчего дома, а не в саду, под забором, в крапиве, как околевшую кошку или собаку. Выживших ждет Крещение. Причастие к величайшему таинству. Мальчиков крестят обязательно. Девочек, если не забудут. Зачем? Будучи в семье, они не принадлежат ей в полной мере. Те, кто, достигнув сроков, уйдет продолжать чужой род и унесет часть семейного достояния. Но до той поры крохи ничего не мыслят, растут и хотят только есть и спать!
  Монах Бартоломей в своем писании О свойствах вещей, поделился наблюдениями... Дети имеют мягкую плоть и гибкие податливые тела, проворство и легкость в движениях, их легко обучать. Они живут без мысли и забот. Их легко рассердить и легко порадовать и они легко прощают... Дети часто имеют дурные привычки. Любят игры и пустые занятия, не обращая внимания на то, что выгодно и полезно. Считают важными дела, которые не имеют значения и неважными важные дела. Хотят неправильного и вредного, и скорее воспринимают рисунки детей нежели рисунки взрослых. Больше плачут и рыдают от потери яблока, нежели от потери наследства. Забывают о милостях оказанных им. Желают все что видят и требуют его и рвутся к нему. Любят разговаривать с другими детьми и избегают общества стариков. Не держат секретов, но повторяют подсмотренное и подслушанное... Вымытые, они снова пачкаются. Когда их моют и расчесывают им волосы, они брыкаются, раскидываются и колотят руками и ногами, сопротивляясь изо всех сил. Думают только о своих животах, всегда желая есть и пить...
  Бартоломей написал о детях, не различая принадлежности к полу. Их действительно не видно. Мальчиков одевают в платье и иногда в передники. Порой в юбки. Не сделать нарядней. Согласитесь, женские одежды наглядный пример изящества. Из боязни сглаза или порчи. По логике взрослых, ничего подобного девочкам не грозит. Черную зависть вызывают истинные ценности семьи. Девочек к таковым не причисляют. Во время голода от них вполне могут избавиться, кинув в какую-нибудь яму, подальше от дома. Хотя в законах наказание за детоубийство и прописано, но, как правило, карается очень мягко и не всегда.
  В три года нас перекладывают из колыбели в отдельную кровать. Мы самостоятельно ходим и, нам одевают помочи. Здравая забота родителя о ребенке и подспудно привитие послушания. Позже, по мере взросления, от помочей откажутся. Но на девочках они так и останутся незримыми оковами, подчиняться чужой воле. Одежды мальчиков украсят поясами, схожими с поясами для ношения оружия. Нас − цветными лентами. Ленты сложат на плечах в банты, и мы будем напоминать маленьких ангелов, чьи крылья так и не расправились. Ангелочков, которые не полетят. Не пустят. Не позволят. Нас научат стесняться самих себя и быть добродетельными. Знаменитый Бернардино перечислил обязательные женские качества, в своей страстной проповеди: умеренность, замкнутость, стыдливость, внимательность, благоразумие, робость, честь, усердие, целомудрие, послушание, смирение, вера. Другим мало и они добавят... благочестивая женщина не должна оживленно жестикулировать, смеяться, но только улыбаться, не показывая зубы. Не должна смотреть прямо, но опустив глаза к долу. Не должна рыдать, заламывать руки, но плакать тихо... Мало кто блеснет лаконичностью... Женщине предписано страшиться тьмы тумана, тьмы леса, тьмы ночи...
  Краткий перерыв, пересчитать слушательниц по головам. Быть им тут, а не витать в облаках собственных фантазий. Заставить чувствовать давление недремлющего ока.
  ‒ ...С четырех лет четкое разделение на мальчиков.., ‒ жест в разные углы. ‒ ...и девочек, которых учат письму, музыке, рукоделию, танцам. И не выпускают за порог детской. Наши сверстники более вольны. Их ждут жмурки, прятки, качели. За ними внимательно присматривают взрослые, забавляя и забавляясь сами. Никто не видит зазорного попросить мальчишку показать ,,головастикаˮ...
  У всех есть братья, не удивляться словам фратты...
  ‒ ...С проявлением первой эрекции, мальчик приобретает статус маленького мужчины....
  И снова минимум удивления, но желание неких пикантных подробностей. Не анатомических. Знания не ради знаний, но предпосылки посудачить.
  ‒ ...Его науки становятся другими и забавы тоже. Оружие, война, осады, умение управлять, командовать и подчинять. Наша участь проводить время за пяльцами, чтением книг и привыкать подчиняться. Наша участь ‒ наши добродетели. Но и с ними все неоднозначно. Не повезло, родиться в бедной семье, могут продать, и в десять лет отправить в Голубятни или того хуже, прямиком на улицу, торговать своим юным телом. Малолетние шлюхи востребованы повсеместно. Родились бедными, но знатными? С удовольствием отдадут за старика, калеку, изверга, избавиться от лишнего рта. Нет приданного, значит, нет будущего. Но знатность и богатство вовсе не означают, свободу воли и выбора. Просто комната, в которой живем, больше прочих комнат. Её крепкие стены усиленны решетками, назначенных нам добродетелей, в стражи поставлены вмененные нам пороки. Это не всегда плохо, но всегда ли хорошо? Эгидий в Наставлении государям, настаивал.... Для воспитания целомудрия и стыдливости у дочери, должно пристально следить что бы она все время сидела взаперти. Не ходила в гости, на представления, танцы и даже не вступала ни с кем в разговоры вне дома. Дан и такой совет... Дочь должна испытывать голод в той мере, что бы сразу после еды быть в состоянии читать и молиться. Девочка должно регулярно вставать для молитвы ночью...
  Проход от центру к окну и от окна к центру. Неожиданный шаг вперед. Вздрогнуть Дафне. Податься назад Кэрэн, остальным затаиться, утишив дыхание и замерев.
  ‒ Приходит срок, и маленькие женщины становятся просто женщинами. Детство заканчивается с первыми регулами. По словам Исидора... Из-за отвратительной субстанции не всходят семена, прокисает виноградное сусло, погибают травы, деревья роняют плоды, ржавеет железо и чернеет медь, бесятся собаки... Звучит глупо и вздорно, но исходит от автора обширных Этимологий. Тем не менее, мы молоды, мы девственны и мы, те, кто наделены способностью рожать. Для семьи мы обретаем статус скоропортящегося товара, который лучше с выгодой продать или обменять. Рожающие наследников нужны всем.
  Деринн замолчала, отвернуться к окну. Позволила адди задышать свободней, пошептаться. Она слушала.
  "Когда плевела слов унесет время, останутся зерна познания," ‒ сказано явно не про её слушательниц.
  Их мысленные пожелание убраться, оставить в покое, пронизывают явственней холодного сквозняка и уличной сырости.
  − Для мужчины, будь то простой пахарь, зажиточный горожанин, предприимчивый купец или знатный тан, ценность женщины, прежде всего в её способности к деторождению. Ни высокий ум, ни образованность, ни таланты никого не волнуют. Прилагаются - хорошо, нет - меньше мороки. Повторюсь...
  Колкий взгляд сконцентрирован на Кэрэн. Лэйт выразительно спокойна. Только вот что с дыханием? И с чего ногтем ковырять ноготь?
  Взгляд фратты смещается на Дафну. Кровь усиленно стучит в висках и горле адди. Записка пылает раскаленным железом. Тавром прилипла к телу.
  − Основной критерий женщины ‒ деторождение. Для особ королевской крови это особенно важно, ибо первейшая обязанность высокородной мистресс не в управлении страной, не в знании законов и попечение их, не религиозность, а именно продолжение королевской фамилии. Зачать, выносить и родить наследника. Рождение дочерей дело обыденное. Любая корона, будь она имперской, королевской или эрла из Кайонаодха, требует от своих женщин наследников. Могут простить отсутствие взаимных чувств, ограниченность ума, телесную невзрачность, худость рода. Но не бесплодие!
  − Вы полагаете, чувства совершенно не играют никакой роли? - не согласна Эттейн с речениями фратты. - Мужчине не важно, что он чувствует и вызывает ли его приязнь у избранницы взаимность?
  − В большинстве случаях неважно. Мужчине достаточно того, что женщина здорова, имеет приятный или, по крайней мере, не уродливый вид. Все остальное приложиться. Любить и чувствовать возлагается на женщину, в той мере, которая необходима для благополучного материнства.
  − А на мужчину? ‒ не верит Киттин. У нее свои авторитеты. Жауфре Рюдель, Маркабрюн, Бернарт де Вентадор* посвятили столько строк Прекрасной Даме! Восклицание Салютати: "И ЧТО ты любишь? Женщину!?" ‒ ей незнакомо.
  − Возможно, они бы и рады, но они предупреждены Иоанном... Телесная красота ограничена кожей. Если бы мужчины могли заглянуть под кожу, вид женщины вызвал отвращение. Если вам не нравиться прикасаться к плевкам и испражнениям даже кончиками пальцев, как можно желать заключить в объятия мешок навоза? Это о нас. Может мешок навоза вызывать чувства? ‒ умышленно задели слушательниц за живое.
  − Он попросту круглый дурак! - натурально возмущена Киттин. Возмущены все адди, но слово обронила младшая, еще толком не научившаяся оглядываться на остальных
  − Которого охотно слушают, ‒ не утешителен вывод фратты. ‒ Сарджуш устраивает.
  Её не поняли, пришлось объяснять.
  − Сарджуш означает, лучшая часть чего-либо. Раз существует лучшая часть, к ней найдется и худшая, ‒ Деринн показывая пальцем, пересчитала сидящих. Сама в счет не попала. ‒ Но так подстроено, под этим небом только в союзе обоих продолжится род. Великое делание превосходящее по значимости извлечение из первооснов философского камня. Что не отменяет..., ‒ недобрая пауза. Палач вознес свой острый карающий клинок. ‒ Женщина рождена как раб! Восклицает Салютати. Скрасить её рабство мужчинами придумано не мало уловок...
  Тебе послал я в дар венок,
  Душистый, словно сад.
  Я верил - взятые тобой,
  Цветы не облетят.
  Вздох, подарив цветам, венок
  Вернула ты назад.
  Теперь дарить не свой, а твой
  Он будет аромат!*
  
  ...Куртуазность хороша тем, что есть. Но ничего не изменяет и не отменяет. В дешевой пьеске и меч картонный и дракон холщовый. Главное выглядеть подлинным героем. Героев любят все. Любят ли героинь? Вспомните судьбу рани Элиз Кёсли! Её общества добивались. Ей посвящали оды и поэмы. Восхваляли незабываемую красоту и несравненный ум, а муж запросто спровадил в монастырь. Бедняжка не могла родить ему детей. Можно сколь угодно изображать из себя Белую Королеву или даже быть ею, но бесплодных королев не бывает или бывает очень недолго.
  − Мессир Дигл взял в жены Мерис Гебд, Она вовсе не белая. О её любовниках судачит вся Кэффа, − не угомона Эттейн в который раз оппонировать фратте. Ей хочется признания, авторитета. Что же, редкая кошка дичится ласки поглаживаний. Все ли они придутся по шерсти?
  − За избранницей дали огромное приданное. Для мужчин, золото вторая причина выбора кандидатуры для брака, ‒ говорила фратта, донести не секретный секрет. ‒ Но даже в этом случае, требовалось согласие мужчины, но не женщины. Мистресс Мерис вообще ни о чем не спрашивали. Ни о чувствах, ни о желаниях. Как мессир Дигл будет уживаться с вольным прошлым избранницы, его личное дело. Сто тысяч грот приданного способны нивелировать привкус грязи и порока. Посмотрим на развитие событий, когда деньги закончатся. Мессир Дигл не образчик бережливости и рачительности, ‒ снова повелительный жест молчать и не рыпаться. ‒ Перестань ерзать в ожидании момента вставить очередные глупые реплики или комментарии. У нас не открытый диспут. Повторюсь! Создание семьи не требует каких-либо чувств ни от одного из вступающих в союз. Чувства желательны, но не обязательны! Ферран авторитетно утверждает, любовь есть болезнь и душевная и физическая, она поражает одновременно печень, рассудок и сердце. К ней надо относиться серьезно, поскольку жизнь больного оказывается под угрозой.
  Деринн сместилась встать напротив Дафны. Адди выпрямила спину, свела губы в нитку, достойно противостоять "наглой суке." Возможность привычно спрятаться за Шиллой, отсутствовала. Перед ней никого. До фратты чистое пространство в три шага. Дуэльная дистанция.
  ˮЗмея,ˮ - молчала и злобилась Дафна, в бессилии выдержать давление чужой воли.
  − Святой Павел предупреждает мужчину, лучше вступить в брак, чем разжигаться, − продолжала Деринн, не торопясь вернуться в центр. − А Гильберт сокрушается о женщине. Все добродетели святой ничто по с равнению с целомудрием, с которым она рассталась. Церковь склонна к компромиссу и оговаривает четыре условия заключения брака. Первое. Вступление в брак равных, свободных и согласных. Второе. Женщину должен выдавать отец или родственник. И у нее должно быть приданное. Третье. Свадьба публична. И четвертое... Брак подтверждается выполнением супружеского долга. Принимаю тебя в жены, если отныне и впредь я тебя плотски познаю, говорит муж. Принимаю тебя в мужья, если отныне и впредь ты плотски познаешь меня, слова жены. Незамысловатая формула, но достаточно внятная. Рассмотрим первое условие. Равными это значит равными по происхождению. Крестьянин не войдет в королевский дом, так же как в дом тана или эрла. А королевская фамилия не отдаст дочерей в хижину. Хотя при желании короля, такое возможно. В качестве наказания, например. Свобода подразумевает и критерий происхождения и положения в обществе. Связанные клятвами не могут сочетаться браком, если клятвы нарушатся. От клятв и обязательств следует освободиться, исполнив их или выкупив на них права. Либо получить дозволения от принявшего клятву. Тем не менее, согласие требуется от мужчины. Ибо согласие женщины прокомментировано вторым условием. Её выдадут отец или родня. Если у девушки их нет, родительские или родственные обязанности исполнит Святая Церковь. Вдовы вправе распоряжаться собой сами, но тогда они потеряют свое имущество.
  − Вы хотите сказать, желание даже знатной женщины совсем-совсем ничего не значат? - отнеслась с подозрительностью Эттейн к словам фратты. Монашкой не сказано нового, но слишком открыто, в лоб.
  − Меньше, чем ничего. Ни знатной, ни нищенки. Речь о вступлении в брак, как процедуре или обычае. О положении женщины в фамильной иерархии. Долге перед родней и теми правами, что она располагает. Не следует путать положение в семье и положение в обществе. Вы можете быть королевой в государстве, но не более, чем прислугой у мужа. На королевском совете, на площади, подданные будут слушать вас раскрыв рот, но в домашней обстановке вам самой не дадут рта открыть. То, что женщине позволяется, позволяется с молчаливого согласия или гласного одобрение мужчины. Под патронажем, которого она находится. Такова природа взаимоотношений. От небес до преисподней!
  Дафна невольно косилась на лэйт. Каждое слово фратты, то добавляло красок на лицо, то убирала их. Ощущение ‒ Кэрэн хлестали по щекам. Человек воевал сам с собой, удержаться и не ответить на раздражители. Не видеть сколь они действенны и влиятельны.
  − Получается, всегда решают мужчины? - недовольна Киттин уготованной ролью немой послушницы.
  ‒ У вас в роду по другому? ‒ легко заткнули девушку. Отец адди отличался крайней приверженностью к старине. Сам порол слуг, детей и жену. Мистресс Воо побои сносила с непонятной гордостью
  ‒ Этим мужчинам слово не скажи, ‒ жаловалась она товаркам без всякого осуждения или желания жалости.
  − То есть я абсолютно несвободна? - не выдержала, вмешалась Шилла. В присутствии фратты она старалась говорить мало, по необходимости. Раньше, по выражению Дафны, было не заткнуть, такая говорунья. Она бы удивилась совету, полученному Шиллой от собственной матери.
   ‒ Лучше откуси себе язык, сказать при монашке лишнего, ‒ пожелала родительница и ослушаться её никак не возможно. Причину сдержанности в речах объяснили своеобразно. Мать закатила глаза (ну и дура, ты дочь!) и красноречиво постучала по виску. Посчитали достаточно понятным, совету твердо следовать.
  Сейчас, сиды на табурете и держа спину прямо, под взглядом фратты, девушка ощущала себя воином, вышедшим на бой с великаном. Шанс есть. Он воспет в балладах, прославлен в стихах, и описан в романах. Шанс едва ли больший, болонке закусать медведя.
  ‒ Все присутствовали на конюшне? ‒ ураганом прошелся взгляд фратты по слушательницам. Всякое движение и вошканье пресечено на корню.
  Позавчера прогулку прервали, завернуть адди на конюшню.
  ‒ Поедем кататься? ‒ наивно радовалась Киттин. Девочка (ум не поспевал за формами) исключительно воодушевилась небольшим конным путешествием по столице.
  ‒ Наблюдаем, ‒ призвала фратта никак не откликаясь на надежды юной любительницы верховой езды.
  В загоне, вольно бегала чармэ ‒ белоснежная кобылка. Молодая, игривая, норовистая, с бесенятами в больших, неправдоподобно красивых глазах. Она то шла шагом, высоко выбрасывая колени, то легко нарезала круги, распуская хвост и гриву. То топталась на месте, исполняя незамысловатый танец. То выдумывала взбрыкивать, задорно фыркая. Несколько мочилась ярко-желтым. Глядя на нее, наблюдая, легко представлять степную бескрайность, когда облака, звезды, луна, солнце, медленно стекают по небу в щель горизонта. В какой-то момент в загон выпустили жеребца. Хэнга, подобного белой метели. Крупный, но не массивный, резво прошел круг представиться зрителям, подключиться к играм чармэ. Он заступал ей дорогу, догонял и толкался, прижимал к стенке загона. Не давал проходу, следуя всем правилам надоедливого ухажера. Кобыле не нравилось, она сердилась, повизгивала, тщилась укусить, отталкивала, взбрыкивала, садануть копытами. Иногда у нее получалось. Хэнг болезненные удары сносил с пренебрежительным фырканьем и продолжал погоню. Порой они останавливались морда к морде и жеребец пытался лизнуть губы и ноздри чармэ.
  ‒ Целуются! ‒ умилялась Киттин и едва не хлопала в ладошки, нежному представлению.
  Кобыла на ласку мотала гривой и пятилась и снова пускалась в бег, отделаться от навязчивого ухажера. Ласку хэнга она принимала с настороженностью. По всему жеребец ей не очень нравился.
  В какой-то момент появился конюх. Вышел на перерез и позвал чармэ.
  ‒ Кика! Иди ко мне! Иди, девочка моя! Иди, хорошая! Иди, красавица! ‒ человек протянул большущую мытую морковину. Кобыла охотно отозвалась, прибежав за угощением. Человек сунул оранжевый корнеплод лошади, погладил шею, захватил и сгреб в кулак гриву.
  ‒ Все хорошо! Все хорошо красотка. Ах, какая красотка! Умничка! ‒ нахваливал конюх фыркающую чармэ, задабривая похлопыванием.
  Жеребец беспардонно сунулся беглянке под хвост. Кобыла забеспокоилась.
  ‒ Ну-ка у меня! ‒ пристрожил конюх воспитанницу. В голосе больше воли, чем прежней ласки. Нос хэнга прошелся по крупу кобылы, боку и шее, вынюхивая нужный ему запах. Не удовлетворившись, лизнул чармэ в щеку и вернулся к исходу. Путаясь мордой в кобыльем хвосте, заводил ноздрями, жадно хватая воздух. Его свесившийся член, подобрался, напружился, капая семенем. Жеребец прытко наскочил на кобылу. Отталкиваясь задними ногами подпрыгал ближе.
  ‒ Чи-чи-чи! ‒ успокаивал конюх белянку, жестко держа за холку. Она послушна чужой воле, послушна своей участи.
  Рожающая наследников таковой должна быть и оставаться....
  − Вы свободны настолько, насколько позволят, ‒ объявлен слушательницам очевидный приговор. ‒ Только кажется, чем выше положение, тем больше шансов воспользоваться своей свободой. Умозрительная возможность, ничем не подкрепленная. Права и обязанности женщины сосредоточены в умении вести хозяйство, приумножать благосостояние семьи, не уронить честь своего мужа дурными поступками или помыслами. Родить и воспитать детей. Этого от нас требуют и это все что нам дано и дозволено. Остальное, вздыхать над песнями труверов, участвовать в увеселениях, совершать выезды ‒ с разрешения или одобрения мужчины, супруга, отца, опекуна, брата. Анэш Дакская содержала целый табор поэтов и музыкантов, восхвалявших её достоинства. Как только она перешагнула черту дозволенного, муж выгнал её на мороз. Падшая королева замерзла насмерть, под балконом собственной спальни. И никто за нее не вступился. Ни могущественные родственники, ни друзья, ни двор. Супружеская верность высочайший долг жены и матери. Любая связь, даже дружеская, ставит под сомнение чистоту рода. А если вы внимательно слушали, то запомнили, для мужчины важна способность женщины рожать наследников от него. И здесь подходим к третьему условию брака. Как только во всеуслышание объявят о вашей свадьбе, о вас вспомнят злые языки, ‒ шаг вернуться, встать перед Кэрэн. ‒ Вспомнят ваши проступки от рождения до того момента, когда вы обопретесь о руку законного супруга. Скажите сейчас или молчите во веки, призовет священник собравшуюся в храме паству. И слова польются рекой. Или не польются. Лишь ненавистные добродетели способны хоть сколько-то защитить и оградить от нападок и напраслины. Конечно, если мы следовали добродетелям, а не искали мнимой свободы и чужой лести. Актер играющий негодяев и в жизни воспринимается аналогично. Падшая на сцене, обретает порочную славу гулящей, хотя возможно в жизни не совершила подобного греха. В дурное охотно верят, потому что в большинстве дурны сами.
  Деринн сделала шаг и вновь остановилась против Дафны. Пальцы девушки сами собой вцепились в ткань сбернии. Скрыть нервозность и напряжение.
  "Вот пристала!" ‒ лихорадило девушку от буйного воображения. Разоблачение.... Наказание... Изгнание... Но даже будучи в столь великом смятении не желала отказываться от намеченного. Тот кто садится делать ставки в игре, в великом риске потерять последнее и малом везении сорвать выигрыш. Она верила в свою удачу.
  − ... Лучше всех выглядят тот, на ком меньше грязи, а не тот кто чист.
  Деринн снова отмеряла полукруг. Какой уж раз.
  ‒ У многих в ходу досужие рассуждения, правила существуют их нарушать. Мыслят, их цель настолько важна, оправдает любые средства. Прибегнуть к ворожбе и привороту. Опаивать травами, − красноречивый долгий взгляд на Киттин. Головы остальных слушателей послушно повернулись в сторону младшей адди.
  ‒ Я только...., ‒ едва разевала рот растерянная адди, повергая в изумление своих соседок. Фратта не дослушала и говорила дальше.
  - Или разводят вино своими регулами и дают избраннику испить.
  Эттейн покраснела, словно на нее навалилось само небо и она напрягается держать бездонную синеву из последних сил. Способности слушательниц бледнеть и краснеть позавидовал бы и хамелеон.
  − Некоторые пьют семя мужчины, сильнее привязать к себе.
  Добралась фратта до Шиллы. Встревожить. Сбить дыхание. Ахнуть остальным.
  Киттин не удержалась, прижала ладошки к губам. У нее богатое воображение.
  − ...Бытует и такой совет, − теперь фратта говорила без конкретной привязки. − Собственноручно выловить небольшую рыбу. Поместить её в промежность и как она задохнется, изготовить и накормить мужчину....*
  "Нам всем уготован ад," ‒ невольно страшилась Дафна. Рецепт приворота они дружно обсуждали, за день как появилась наставница. Были и другие способы, но этот вызвал особое оживление и дискуссию.
  − ...Но как вам такое... Девственница способна зажечь своим дыханием свечу, ‒ Деринн сняла погашенный сквозняком огарок и предложила сидящим подтвердить свою непорочность. Пять попыток. Пять вздохов ужаса и пять выдохов облегчения. Каждый прятался за каждого.
  ‒ Либо поверье лживо. Либо лживы сидящие передо мной.
  ‒ А вы..., ‒ мяукнула Киттин.
  Подбородок цепко захвачен и задран. Почти с небес давит взгляд черных глаз. Утверждают, монахи молятся перед небесами о всепрощение. Фратта и молить не будет и сама не простит.
  ‒ В поверье явственна мужская убежденность, та, кто без греха, обладает чудесной силой. А раз так, то обязательно родит ему детей. Наследников. Чистота невесты это предмет особой гордости.
  Киттин всхлипнула, моля о пощады. Она... она виновата.
  Деринн отпустила девушку, вновь пройти полукруг. Хищник охотится и никто не желает подставляться жертвой.
  ‒ В Фарозе, в первую брачную ночь, в спальне с молодыми, обязательно присутствует родственник мужа. Засвидетельствовать девственность невесты. В Кайонаодхе утром вывешивают простынь, убедить народ, кровь из лона пролита. В некоторых септах Бахайи, невеста хранит простыню с пятном своей крови. Считается ткань, обретает некую магическую способность, охранять семейный очаг. Ей лечат слепоту. Не ведаю, насколько успешно, но лечат. В Голадже, в Воссе на границе с юашами..., − голос Деринн звучит нещадно перетянутой струной, - прибегают к обряду макрума*, обеспечить чистоту девушки до её замужества. Непрошедшая или уклонившаяся от обряда, считается распутницей и никогда не выйдет замуж, навеки оставшись аджуз - каргой. Есть только одно исключение. Фэда. Выкуп отцом пленного старшего сына. Он посвящает свою дочь в ракебэ*. Их чистоту вверяют богине Мадж, − фратта задышала спокойней и голос сполз в прежнюю тональность. - Иногда служительниц богини называют мар. В Кайона это означает старший, в приграничье - змея.
   Неестественная пауза в речи, пауза в движении. Память умеет подловить в самый неподходящий момент, вонзиться тысячами острых крючков, потащить прошлое из потаенных глубин. Без всякой острой надобности. Напомнить - было!
   − Четвертое условие самое важное. Без него предыдущие теряют всякий смысл, − Деринн говорит отрывисто, жестко, жестоко. − Многие утратив чистоту, прибегают к обману. Шарик из хлопка, пропитанный бычьей желчью. Вкладыш из растения смалевки. Её сок раздражает женское лоно и оно от малейшего прикосновения кровит. Некоторые используют пиявок. Но те, кто прибегают к обману обманывают людей. Смогут ли они подобным образом обмануть небеса? - шипит фратты, напоминая кобру перед броском.
  Мар. В пограничье умеют уловить главное в человека. В характере, в сути, в единения долга и бытия.
  − Если жизнь до замужества подчинена распорядку установленному отцом и поддерживаемому матерью, то после замужества женщина подчиняется мужу. Во всем! Беспрекословно! И нет выше власти над ней, чем власть Господа и власть мужа. Я не случайно вспомнила Вседержителя. Дабы упорядочить подчиненность, Церковь накладывает следующие ограничения. Нельзя заниматься соитием в пост, а так же в воскресенье. Нельзя заниматься им во время беременности. Запрещается представать пред мужчиной обнаженной. Запрещены не естественные соития. Жене должно лежать навзничь и никак по другому, а мужу сверху. В противном случае забеременеть может мужчина. Так считают. За уподобление псам и скотам, за соитие в задний проход − епитимьи. За соитие в рот, худший из грехов - епитимья! Пенитенциалий Финмиана требует воздержания три раза в год по сорок дней. Кроме того запрещает соития по средам, пятницам, субботам и воскресеньям. Цель соития не наслаждение, а деторождение, потому проститутками являются все женщины, вступающие в связь не для зачатия. Однако Церковь соглашается, наиболее благоприятно складываются обстоятельства для зачатия в момент высших содроганий и выделения семени женщины и мужчины. Процитирую Немесия. Женщина имеет все те же половые органы, что и мужчина, только внутри, а не снаружи. Полагают, семя женщины никакого значения не имеет для деторождения детей. Испускаемое женщинами, по их мнению, есть скорее пот от членов, чем семя. Другие же говорят, женщины тоже испускают семя и зародыш образуется от смешения того и другого семени - потому и совокупление называется смешанным. Но конечно семя женщины не столь совершенно как мужское, но еще незрелое и более жидкое. Будучи таковым семя женщины служит пищей для мужского. Из него же сплачивается некоторая часть плевы, окружающая рога матки. Самка у животных всех видов тогда допускает самца, когда может зачинать. Те виды, которые всегда могут зачинать, всегда допускают совокупление. Таковы курицы, голуби и люди. Но другие самки после зачатия избегают соития. Женщина допускает всегда... Удивителен вывод сделанный Немесием... Женщина же, как в других отношениях обладает свободой воли, так и в отношении совокупления после зачатия. Это потому что неразумные животные управляются не сами собой, а природой и получают от нее определенную меру и время...
  − Выходит, я неразумное животное?! - не слишком то и огорчена Эттейн. Её не волновал вопрос, как к ней относятся мужчины. Хотела определиться, как ей относиться к самой себе. Осторожная попытка развидеть и понимать минусы и плюсы принадлежать к слабому полу.
  − Такова мысль мужчины и ученого, − бесстрастна Деринн волноваться о чьем-то мнении. − Но речь о зачатии и хотя церковь не отрицает благотворного влияния наслаждения в соитии, меньше всего женщина должна думать о получении удовольствия. Только о наилучшем исполнение своего предназначения. Продолжения рода.
  − И обязательно мальчика! - язвит Киттин. Сотрясать воздух впустую удел многих. Засорять своми умничаньем любой разговор, выделиться. Высунуться.
  − И тому предлагается несколько верных способов, − Деринн оценила готовность слушательниц внимать ей. Эттейн. Шилла. Похоже Киттин. Кэрэн где-то далеко на солнечном берегу ласкового моря. Дафна здесь. Ей некуда деться, но вариться в самой себе. - Мужчина перевязывает левое яичко, а женщина после соития ложиться на правый бок. Гарантировать рождение наследника. Возникнет прихоть завести дочь, то все следует проделать наоборот. Женщине предписывается поедать много кислого и острого, а мужу разнообразные орехи, произвести на свет сына. Топор под кровать и мужская рубаха в головах будущей матери, добавят шансов счастливого бремени. Насколько удачны приложенные старания, определяют поедая чеснок. Отсутствие запаха, женщина вынашивает девочку. Если у беременной правая грудь больше левой, родится дочь. Левая больше правой, сын. Сухие и шершавые руки свидетельствуют о рождении будущего воина. Мягкие и бархатистые о прекрасной деве.
  Её слушали. Из-за отсутствия выбора. Открыто побаивались. Неизвестно какими чужим тайнами она владеет и какие сочтет возможным открыть. Заимев секреты, люди не рассчитывают на легкую к ним доступность посторонних. Расчет, как правило, не оправдывается.
  − ...Супруга не может отказывать мужчине в близости, за исключением причин названных Церковью. В случае измены мужа, грех проступка ложиться на НЕЕ. Не мужчина слаб, но женщина коварна. Не мужчина легковерен, но женщина хитра. Не мужчина нарушил заповеди Создателя, но впал в заблуждение, обманутый женщиной.
  "Внемлющие тебе глухи." ‒ убеждена Деринн. Будь в том сомнения, самое время опровергнуть их. Сомнений никаких.
  − Из ваших слов, выходит и вправду, самое худшее, что могло со мной произойти, произошло! Я принадлежу к женскому роду! ‒ сказано фратте с вызовом. Снова неуемная смуглянка Эттейн. Мужчин предупреждают, не ссать против ветра. О чем сказать, предупредить её.
  − У вас в единомышленниках Кристина Пизанская и все мужчины мира, ‒ подтверждает Деринн невезучесть адди. ‒ Они тоже в этом убеждены. Но поверьте, сыновьям прародителя вас не жаль, а сочувствие лишь слова, склонить поступать к их выгоде.
  − Тогда зачем.., − Эттейн набрала побольше воздуха проговорить одним заходом.
  ‒ У ней во власти - дух и плоть.
  Её люблю! Пускай простит Господь
  Мой тяжкий грех!
  Любимая прекрасней всех!
  − Мессир Херцл мастер слова, с этим не поспоришь. Кто-то сравнил его творения с магией, кто-то с разящей сталью... Много с чем. Магия белая ли, черная ли, порицаема, осуждаема и греховна в любой одежде. Острая сталь предназначена наносить раны, но задекларирована защищать, плохо маскируя готовность к нападению, − фратта чуть наморщив лоб, прочитала по памяти.
  − О, где красавица моя
  Увы, увы: Я брошен ею!
  В отчаянье повешусь я -
  Другой красавице на шею.
  
  Любимая прекрасна, пока идет на поводу у мужчины. Пока оправдывает его ожидания. Стоит проявить капельку благоразумия или характер и вас вычеркнут из фавориток сердца, поменять на более сговорчивую и уступчивую.
  − Так поступают не все! − готова Киттин к спору с фраттой. Не истина важна, не мнение сторон, а неумное противопоставление себя.
  − Но зато думают...
  
  Нет, лучше вожатого, чем Назон*!
  За ним подобает идти:
  Он путь указует для дев и для жен
  Желающих сбиться с пути.
  
  Или...
  
  Хочу влюбиться вновь, но мне ни дур
  Не надо, ни разумниц для романа:
  Одни поднимут юбки слишком рано,
  Другие поздно чересчур.
  
  Хочу влюбиться вновь? А что произошло с прежней пассией? Надоела? Отказала? Кого отнести к недурам, кого к не разумницам? Не тех ли, кто подобно магнитной стрелке кормчего, прокладывает путь, угодить мужчине? Утлое судно идет верным курсом, ориентируясь на мужские прихоти.
  Деринн умышленно оставалась на месте, не мешать, не отвлекать, спровоцировать высказаться. На фоне языкастых четче те, кто не могут раскрепоститься заговорить. Немота, сосредоточенная на глубинных переживаниях, выдает скрытниц. Шилла наблюдатель. Зритель, готовый рукоплескать и жертве и охотнику. Кэрэн подобна угодившей в ловушку мухе. Это мотыльки устремляются к свету, отчаянно погибнуть. Мухам уготована паутина, долго мучаться, насытить убийц. Дафна не хищник. Сигнальщик. Вызвать паука и подобрать за ним крохи. Можно прожить на объедках, мечтая о сытой жизни. А можно кормить хищников, приучая их брать из своих рук. У нее получиться. У таких как она получается. Домашние суки легко приживаются в диких стаях.
  Кэрэн внимательно рассматривала носки своих туфель. Она хотела бы хитро спорить, агрессивно возражать, умно подбирать доводы и контрдоводы. Много чего. Но не единожды не открыла рта. Она помнила встречу с королем. Подозревала, сегодняшний разговор следствие предыдущего. Во что он выльется, лучше всего иллюстрировал поход на конюшню.
  "Крепче возьмут за холку," ‒ немудреный итог, оплаканный каплями с эрегированного члена хэнга. Не об этом ли толкует фратта. Всегда найдутся, кому взяться за загривок и кому пристроиться сзади.
  − Вообще не выйду замуж! - пафосно произнесла Эттейн. Так себе угроза, поверить в неё.
  − Будет ли учтено подобное пожелание? Сомневаюсь, - охладила оппонентку Деринн и жестом приказала молчать и не лезть с глупостями. Заодно попридержала её юную соседку, уже напыжившуюся много и пространно рассуждать. Минута свободы закончилась. − В бытопорядке главенствуют мужчины. Их слово закон. Их воля должна неукоснительно исполняться. Их интересы должны блюстись и ставятся превыше остального. Мы лишь часть мира мужчин. Не маленькая, не большая. Важная часть. Для которой путь добродетелей преисполнен трудов, а путь порока легок и прост.
  Фратта постояла рядом с Шиллой, сделал шаг к Кэрэн и последним шагом сместилась к Дафне.
  ‒ Сказанного достаточно, ‒ медленно произнесла Деринн, опуская всякие "надеюсь" , "уверена" или нечто подобное, придать словам большую значимость.
  "Закругляйся уже!" ‒ не посмела поднять взгляда Дафна. Легко бросить вызов. Еще легче схлопотать пощечин и не ответить на них. Быть битой унизительно. Смысл воевать? К миру стремятся, когда не могут выиграть или не способны выиграть. Вот у нее пока мир.
   − Мне пора, − объявила фратта желанное окончание долгого разговора. - Лэйт, проводи меня.
  Деринн, не торопливо, направилась к выходу. Кэрэн пристроилась с боку, слушать. Ей очень тревожно. Хотелось забиться в угол и сделаться невидимой. Но отчего такое предчувствие, найдут в любом углу, в любой ипостаси.
  − Одна юная особа очень любила книги, представления лицедеев и баллады о любви, ‒ тихо говорила фратта. ‒ Она жила в выдуманном цветном мире, в уюте и грезах. В реальном её не любили, обделяли вниманием, и ей не на кого было опереться. Она искала поддержки в многостраничных выдумках и своих неуемных фантазиях. Особенно привлекало, отправиться в лес и встретить белого единорога. Изменить жизнь. Произойти невозможному. Девушка очень верила, во что хотела верить и совсем не замечала происходящего вокруг. В поисках диковинного животного, часами пропадала в старом саду, забираясь в заброшенные и дикие уголки. Мечтала о переменах и ждала их... Когда живешь в сказочном мире рано или поздно столкнешься с действительностью. Радужные надежды окажутся хрупче тонкого стекла. Всяким красивым историям обязательна финальная сцена и эпилог. В один несчастливый день, на одной из дорожек, девушку подкараулил собственный брат. Её непорочность осталось на его грязных пальцах.
  − Вы о Дуанне? ‒ не уверенно спросила Кэрэн. История мерзкая и она её боялась. Как боится чистюля луж и помоев. Добавляло страху и произошедшее с ней в королевской берлоге. Финал не отыгран, в ожидании всех участников.
  − Не всегда мечты оказываются безобидными. Надо трезво смотреть на вещи. Надо стараться увидеть грань возможного и невозможного. Как единорог. Не составит труда прочесть о нем сотни книг. Следует железно помнить, он мифический зверь, не гоняться понапрасну. Его не встретить ни в дальних странах, ни у нас в лесах, ни в собственном парке, ‒ подчеркнула фратта. ‒ Проявляй трезвомыслие. Именно этого я тебе пожелаю, прежде чем попрощаюсь на сегодня.
  ‒ А каков эпилог? Вы говорили, ‒ Кэрэн жалела сестру и одновременно восхищалась ею. Кумир сродни золотой монете. Блестит. И не важен номинал и через сколько и чьи руки прошел.
  ‒ Эпилог еще только грядет, ‒ отскакивали слова фратты от стены человеческой глухоты. ‒ Истории редко заканчиваются душещипательным, жили они долго и счастливо. Гораздо чаще ни долгой жизни, ни счастья не предполагается.
  
  
  17. Пфальц. Алое крыло.
  
  − Монастырская сука! - выждав короткое время, расхрабрилась Эттейн ругаться. Выплеснуть накопившийся за сегодня негатив. Фратту она откровенно боялась. Минувший день довесок к дням предыдущим. Худший из вообразимых. Обоснований тому не требуется. Кому не понятно, пусть побудет в шкуре одной из адди.
  ‒ Даже дышать свободней, ‒ обмахивалась Киттин ладошками.
  С первой встречи к Деринн не испытывали сколь нибудь теплых чувств. В этом полная взаимность и извращенная зеркальность. Фратта определила молодых, амбициозных и красивых подопечных в сплетницы, дурехами и серости. В свою очередь, адди причислили наставницу к зарвавшейся черни и конченным стервам. Ничтожествам по недоразумению допущенным командовать и распоряжаться. Единство противоположностей случается под синим небом, но чаще они противоположно противостоят. Агрессивно и варварски. До крови, до разрыва сердца, до выгорания души.
  ˮЗаныли!ˮ - раздражена Дафна младшими, но опять же промолчала, не выдавать треволнений. Нервы ей потрепали знатно, а дела не закончились. Записка по прежнему не у получателя, а в её кармашке. Ждет своего часа и минуты.
  Кэрэн вернулась и Дафна догадалась, сказанное с глазу на глаз, важно. Подробностями однозначно не поделятся, не стоит и заводить долгие речи. У адди стойкое опасение, непредназначенные ей знания, прямо или косвенно, скажутся самым нежелательным образом. И это в шаге от поставленной цели? В шаге! Будет ли возможность начать с начала? Предоставится ли? Очень и очень сомнительно. Потому...
  "Прыгаем!" ‒ с остервенением скомандовала Дафна, соображая себя отчаянным ныряльщиком. Оставить колебания и страхи в недосягаемости. Или сделаться недосягаемой для них. ‒ "Время быть свободной!" ‒ объявила она, гордиться собой. Лавровый венок победителя уже тяготил её чело. У всего тайного особая, неповторимая хмельность и свойство сахарной липучки.
  − Говорят её прислал Орден, - поделилась Киттин сплетней, коих знала великое множество. На выбор. Дворцовых, городских, уличных, сделаться в разговоре крайне утомительной и многословней.
  − Кто говорит? ‒ уточнила Эттейн, испугавшись за "суку". Разве в здравом уме свяжешься с Орденом.
  ‒ Слышала. Дома, ‒ неохотно созналась милашка.
  ‒ Подслушивать старших не хорошо, - учит Шилла уму-разуму младшую. Утренний боевой задор Ёнс бессмысленно испорчен. Против Деринн, как выражаются фехтмейстеры, она не тянула. Совсем. Ни сейчас, ни в перспективе.
  ‒ Я не подслушивала! ‒ зарделась Киттин, для порядка, а не от смущения. Не впервой ловлена.
  "Такая милая..." ‒ точила Дафна зуб на игрушечную адди. Ассоциации не в пользу младшей. И причины тому имеются.
  ‒ Разве В орден бурет женщин? ‒ сомневалась Эттейн и искала поддержки в своих сомнениях. Пользы особой нет, не утешат и не пожалеют, не те люди, но душе спокойней.
  ‒ Оказывается берут, ‒ полна покровительства Дафна. Не обязательно знать больше, главное подать себя всезнайкой или приближенной к подобным, вхожей в их высокий круг.
  Между адди нет дружбы. Нет и приятельства. Любезничанье, так будет вернее. Состояние более предшествующее враждебности, чем доверительности.
  ˮНадоели своей болтовней,ˮ - едва не скалится Дафна. Она все еще не в состоянии успокоиться. Попадись ей сейчас служанка, с огромным облегчением отхлестала бы. За любой пустяк. За само нахождение в границах досягаемости вытянутой руки.
  − Что за обряд макрума? ‒ вспомнила Киттин. Прозвучало слишком уж наивно и глупенько. Когда в человеке чего-то много, сверх меры, это начинает раздражать в поминутном возрастании.
  "А должно настораживать," ‒ учили Шиллу предвидеть неприятности. Хорошего всегда мало, им разбрасываться. Особенно перед себе подобными.
  Милашка Дафне постольку поскольку. Важнее реакция Шиллы на сегодняшние раздражители. Пригодится. На потом. Не зря говорят, самые худшие отношения у вынужденных соратников.
  − Татуировка в особом месте, - предположила Эттейн. Иметь мнение обо всем, уметь высказаться, полезные навыки. Серой мышью в свите не выжить, достаточно сама лэйт серость и скука непроходимая.
  ‒ А где? ‒ не столько любопытно Киттин, сколько нацелена начать новый разговор.
  ‒ Зря что ли конюшню вспомнила? ‒ удачно вставила Шилла. Ничего не сказано, а все всем понятно, выглядеть ей бравой девицей, а не квашней.
  Сразу сделалось легко. Атмосфера грозы разрядилась. Юным жизнь видится чересполосицей праздников и будней. Будней конечно же меньше!
  − Слышали, что написал Херцл мистресс Лехель для первого свидания? - продолжила Эттейн тему конюшни.
  − Твои глаза..., ‒ оживились адди угадывать. У каждой маленькое собрание забористых рифм, вспомнить при удобном случае. Не хватает своих слов, крой и сори чужими.
  ‒ Нет, другие!
  − Он сошелся со старухой?! - изумлена Дафна. В гомоне ей легче глодать собственные тревоги.
  Эттейн рада оказаться в центре внимания.
  ‒ Не наряжайся
  И не суетись.
  Короче раздевайся
  И ложись!
  ‒ А Мэлори Хугг!?
  ‒ С ней тоже!!? И что?
  ‒ Мы с Вами стали на единый путь,
  Но не одна у нас дорога:
  Вам надо замуж за кого нибудь,
  А мне ‒ потрахаться немного!**
  Много неискреннего возмущения, показного смущения, не лестных характеристик. Все как всегда и неизменно. Лицемерие как способ выжить и продвинуться в первые ряды.
  Слушая своих адди и, принимая в пересудах самое скромное участие, Кэрэн пыталась внятно для себя и для других, размышлять о позорной истории семейства Амалей. Неужели в ней видят вторую Медани, а в Мэйве подозревают нового Дуанна? Вздор! Фратта... Фратта ничего про него не знают, неправедно судить. Мэйв совершенно другой! В такие мгновения за близких сердцу переживаешь больше, чем за себя. Выносить их за скобки. Вписывать в исключения, дорога многих, проторенная тысячами предшественников.
  Когда сказано слишком мало, а чувств прибыло слишком много, до истины не просто докопаться. Мудрец вздыхал - Легче получить из горы щебня фунт золота, чем из ста слов крупицу правды. Но у мудрых и простых смертных разные меры ценностей и разная потребность и подход к ним. Никто не мордуется с истиной, когда в противовесе золото. И совсем неплохой вариант, отказаться от истины в пользу презренного металла. Или высоких чувств. Вот от фунта золота в пользу истины и душевных бурлений отказаться много сложнее!
  − О чем вы шептались с фраттой? ‒ гналась успеть Киттин, за всеми новостями.
  "Корова!" ‒ обругала Дафна милашку, лезть ко всякому и ко всем с дурацкими расспросами.
  − О том что ночь по дружески черна, ‒ ответили за Кэрэн. Врать лэйт удается плохо. А не врать нельзя. Почему бы не выручить.
  ‒ А день беспечно бел, - хитро щурит глаза Киттин. Вот уж кому сплетни слаще меда.
  ‒ Вроде того, ‒ согласна Кэрэн с обеими адди. Проще согласиться, чем плутать и путаться в нежелательных объяснениях.
  − Что-то о посольстве? − не самое умное предположение, но из наиболее удобных и удачных, лэйт отговориться.
  ‒ Оно прибудет к празднику Самэйн, ‒ поделилась Кэрэн не самыми свежими известиями.
  ‒ Уже скоро! ‒ радуется за всех Киттин. Она с удовольствием побыла бы и невестой, и невестиной дружкой, спеть свадебную песню, и невестиной служкой, нести подвенечный шлейф. ‒ А портрет его видела?
  ‒ Пока нет, ‒ дергается лэйт. С враньем у нее откровенно плохо.
  ‒ Значит сам приедет?! ‒ чуть ли не подпрыгнула Киттин.
  ‒ Нет, сира Эрбра не будет с посольством, ‒ поспешили разочаровать милашку.
  ‒ Жаль, ‒ сокрушается Киттин. Получается не побыть ей ни невестой, ни невестиной дружкой, ни невестиной служкой. ‒ Зато портрет наверняка привезут.
  ‒ Наверное, ‒ невесело соглашается Кэрэн. Каждый по своему, в свою сторону, трактует печаль лэйт.
  Вранье окончательно убедило Дафну, лэйт дергается неспроста. Портрет Эрбра Ногрского запрятан в вещах Кэрэн. Нашла его, порывшись тайком. Печаль суженой наследника находила некоторое понимание. Против Мэйва ногрский атлинг, что дворовый кот против рыси. И достанется лэйт именно дворовый. Ни когтей, ни шерсти, ни дикости.
  "Ни колени погреть, ни живот потоптать," ‒ почти пожалели будущую ногрскую невестку Керта Носатого.
  ‒ Интересно какой он? Отчаянный!? Говорят все ногрцы отчаянные смельчаки и задиры. Высокий? Сильный? - тарахтела Киттин, рисуя образ атлинга с вдохновением и фантазией.
  ‒ Три раза да! ‒ спешит Дафна выручить лэйт. Ей можно.
  − А твоя мантель*? Когда можно посмотреть? Кружева из Фароза? Нет? Почему? - не прекращается, но нарастает гудливый рой вопросов.
  К Киттин подключилась Эттейн. Смуглянку более волновал наряд. "Встречают по одежке," она хорошо помнила и усвоила.
  − Никто не увидит мантель невесты до восшествия к алтарю, − напала Дафна на любопытных тарахтелок. Роль спасительницы не её амплуа, но требуется вручить записку и не услышать отказа.
  − Ууууу! - заныла младшая. - Одним глазком. Мы никому не скажем!
  − Платье не готово, − смягчила Кэрэн отказ Дафны. Она легко бы позволила просмотр, сработать недоброй примете. Свадьбе не бывать, хвастать нарядом до срока венчания.
  Вечерний разговор уподобился весеннему паводку. В нем много мути и мусора. Непонятных восторгов и неуместных ахов, милых глупостей. Все это пришлось разделить. На всех. Не поровну, но все одно невкусно.
  Улучшив минутку Дафна передала записку Кэрэн. И постаралась заслонить, дать возможность прочитать. Пока лэйт жадно поглощала короткий текст, Дафна в тревожности покусывала губу. Каково решение последует? На сегодняшнюю встречу с Мэйвом. Отменит? Что-то же фратта ей говорила, перемениться в лице?
  Записка прочитана и аккуратно убрана в кармашек пояса. Все послания воздыхателя, лэйт неосмотрительно собирала в шкатулку. Удручающая непредусмотрительность, копить компрометирующие доказательства на самою себя. Для Дафны любовные послания не представляли откровений. Некоторые ею надиктованы. Случалось писала, копируя подчерк Ланжа. Похожесть скромная, но всегда отыщется отговорка. Усталость автора, неудобства письма, торопливость.
  "Не на меня и ладно," ‒ полна Дафна сдержанного оптимизма. Записки лэйт таскала исключительно она.
  После прочтения Кэрэн приободрилась и оживилась. Выглядела гораздо лучше, чем после утомительных нравоучений монашки.
  ‒ Дай мне ключ, ‒ попросила лэйт, едва не вырвав у адди выдох облегчения.
  − Может лучше в другой раз? - начала Дафна игру нервов.
  Шилла косилась, но не пыталась сунуть нос в их пошептушки. Догадалась отвлекать молодых. Что же, бывает польза и от конкуренток.
  − Почему? - не поверила Кэрэн услышанному от гонца и организатора её нечастых свиданий.
  − Предчувствия нехорошие, ‒ пожаловалась Дафна, приложив ладонь к груди.
  ‒ Какие предчувствия? ‒ заволновалась Кэрэн. Влюбленные суеверны искать ответов и подсказок в любой ерунде. Дождь начался, кошка дорогу перебежала, небо тучами затянуто.
  ‒ Не знаю, ‒ задумчива Дафна. Слова словами, но жестами отыгрывала обратное. Знает, но не скажет.
  ‒ Мэйв придет? ‒ прогоняет лэйт сомнения.
  Легкое кивание адди и... странное предложение.
  ‒ Давай предупрежу прейти в другой раз, ‒ и утешение. Как милостыня. ‒ Завтра.
  Принцип ,,от обратногоˮ, срабатывает не всегда, но достаточно часто. Для этого нужно острое понимание ситуации и знание участников. Их слабости и наклонности, особенности характера. Поможет правильно расставить вешки и флажки, не допустить неудачи.
  Ожидаемо сработало. Кэрэн упрямилась. Она пойдет! И ни один довод против на нее не подействует. Ждать встречи целую неделю и сейчас прислушаться к чьим-то там недобрым предчувствиям, которые внятно сформулировать не могут, ни за что не станет. Добрых предчувствий у ней самой давно нет. С дня объявления о её браке с ногрским наследником.
  ˮЯ пойду! Пойду! Пойду!ˮ - волшебное заклинание не отступать, действовать вопреки. Война и битва проиграны, но меч не опущен. Милое самоутешение. Или даже миленькое самоутишеньеце. Соответствовать масштабу протеста.
  − Может я? Конечно будет несколько нечестно по отношению к Мэйву, но мне спокойней за тебя, - очень правильно расставлен Дафной акцент.
  Изведай слабые стороны человека и не ошибешься его подчинить. Ведомы сильные стороны характера, мотивы поступков открытая книга. Такими тонкостями Дафне еще учиться и учиться, но она чувствовала, о чем говорит с лэйт. Изолированность, обособленность, граничащая с одиночеством не только у Кэрэн, у любого, предполагает склонность к болезненной и острой честности. Удручающая черточка в характере, за которую обладательнице или обладателю, столь положительного и редкого качества, окружающие весьма признательны.
  − Вот именно нечестно! - плевать Кэрэн на спокойствие адди. В жизни многое откладывается на потом. Но для нее, вполне вероятно, никакого потом не наступит. "Живи одним днем!" ‒ провозглашает локи и она не просто с ним согласна. Солидарна!
  − Все-таки позволь мне, - напрашивалась Дафна, добавить к честности лэйт жгучую нотку ревности. Одинокие очень ценят свою малейшую привязанность и редкие привязанности других к ним самим. Не разбрасываются, берегут. Ориентируются на количество, не на глубину чувств. Мало их, выёживаться.
  Чисто женский трюк Дафны на лэйт гарантировано работает. Чувство собственника у женщин заложено природой. У влюбленных граничит с манией. Не пойти, значит, уступить Мэйва?!! Многим ли владеешь, раздавать последнее?
  Адди выразительно посмотрела на Кэрэн. Coup de maitre! Это в фехтовании. У нее заготовлен собственный.
  − Он просил... если вдруг... не сможешь прийти..., ‒ перешла Дафна на мямли, совершенно задурить голову взволнованной Кэрэн.
  Со вздохом облегчения передала листок. Из рук в руки.
  ‒ Я смогу! ‒ упрямилась Кэрэн, ничего и никого не слушать. Ладно других, но себя? Внутри полный хаос, который предстояло упорядочить.
  ‒ Дафна! Опять скрытничаешь? ‒ отследила глазастая Киттин передачу бумажной четвертинки.
  На этот раз старшая адди только порадовалась внимательности младшей. Все действия в масть, к игре!
  ‒ Не скрытничаю, а прошу у лэйт совета и оценки, ‒ говорила Дафна пристально смотря на лэйт. ‒ Хороши ли стихи?
  ‒ Ты их написала? ‒ удивилась Киттин. В чем тебе отказано природой, откажешь другим. Самые простейшие рифмы вызывали у милашки затруднения. Мудреное слово "небосвод" рифмовалось исключительно и только с двуслоговым "живот" и никаких прочих вариантов.
  ‒ Мне их посвятили, ‒ скромничала Дафна.
  Ни подмигивания украдкой, не облизывания губ, ни иных заговорщицких ужимок. Лэйт обостренно понятлива. И благодарна адди.
  ‒ И кто сочинитель? ‒ пользуется Киттин моментом дознаться. Чьи секреты такие секретные, уподобиться голодной курице, рыться в них, склевывать?
  Дафна глуха, не слышать вопрос.
  ‒ А нам прочтешь? ‒ заход с другого бока к замолчавшей старшей.
  Вздох обреченной. Хорошо душа не чулан, легко в нее не заглянуть. Фантазируй сколько угодно.
  Кэрэн завороженно развернула четвертинку. Бумага едва уловимо пахла жасмином. Её любимый запах. Все записки от Мэйва пахли жасмином. Он верно угадал её предпочтения. На душе щемяще тепло и полно приятных нежных глупостей.
  Нынешний сонет обошелся Дафне в два грота, но был хорош. Сочинить такой в Кэффе мог не каждый. Но адди знала к кому обратиться за столь необычной услугой. Не сама, через третьи руки, но сонет получила.
  Как тяжко мне, в пути взметая пыль,
  Не ожидая дальше ничего,
  Отсчитывать уныло, сколько миль
  Отъехал я от счастья своего.
  Усталый конь, забыв былую прыть,
  Едва трусит лениво подо мной, -
  Как будто знает: незачем спешить
  Тому, кто разлучен с душой родной.
  Хозяйских шпор не слушается он
  И только ржаньем шлет мне свой укор.
  Меня больнее ранит этот стон,
  Чем бедного коня - удары шпор.
  Я думаю, с тоскою глядя вдаль:
  За мною - радость, впереди - печаль.**
  
  Стихи понравились всем тут же обсудить, завладеть листком и переписать с него. Утеря контроля над сокровищем, вызвала у Дафны прилив злорадства. Обхохочешься! Но адди лишь энергично сопела. Ржать совсем ни к месту.
  − Он уезжает? - легко сообразила спросить она, ввести лэйт в полное замешательство. Паутина дело тонкое. - Здесь говориться о разлуке.
  Кэрэн от внезапно нахлынувших эмоций, едва не брякнула - куда? Вообще-то Мэйв её тайный воздыхатель, а не Дафны! Ей должно быть лучше, чем кому либо известно, какой путь предстоит господину её снов и грез.
  − Он ничего такого не говорил, − осторожничала лэйт, ненароком не повысить голоса, услышать другим. Занятым диктовкой и переписыванием.
  - Многие сейчас стремятся в Кайона. − высказала Дафна нужную догадку, обострить разговор. − Там вот-вот грянет война, ‒ умышленно, в нарастающей тревоге тянется фраза, пророчить долгую разлуку.
  − Ключ, - решительно потребовали у своей адди. Вариант не встречаться или встречу передоверить не рассматривался ни под каким углом.
  ‒ Кэрэн.., − умоляющи и беспомощны, лишь утвердить лэйт в решимости действовать, вопреки всему и всем.
  − Я иду! ‒ непреклонна младшая Амаль в лучших традициях бездумных упрямцев и предков.
  − Кэрэн! ‒ в глазах адди настоящие слезы. Умение разводить сырость приобретенное в детстве, пригодилось годы спустя. В иных случаях срабатывает верно. Сейчас именно такой. Соленая капля в чашу победы!
  − Адди, прекратите со мной спорить, ‒ готова Кэрэн к волевому решению, заполучить заветный ключ.
  − Простите лэйт, − смирено сникла Дафна, сумев обронить слезинку. Малая росинка испарилась не долетев до пола. До того мала. Теперь не лгали даже её глаза. Она великолепно управляла волнениями. Великое искусство скорбеть в минуты торжества освоено на отлично. Послушно отдала ключ. − Я хотела как лучше.
  − Знаю, - держит Кэрэн дистанцию, войти во вкус. Хоть что-то подвластно ей, не воспринимать себя никчемным зрителем собственной жизни.
  Три стука.
  ‒ Лэйт, время вашей молитвы, ‒ объявлено вошедшей служанкой. На камин с разноса выставлен кубок с вечерним питьем. Лекарь рекомендовал успокоительное, в качестве борьбы с женской истерией и бессоницей.
  Суета адди собраться и покинуть комнату. Каждая использовала последние минуты по своему. Киттин и Эттейн возились закончить с письмом. Шилла, не задерживаясь, ушла сразу. Дафна забрала принесенную вчера и оставленную книгу. Она (случайно) рядом с кубком.
  Не когда бояться, волноваться, раздумывать... Рука быстра и выверена. Профессиональные отравители нашли бы Дафну весьма способной. В кубок предназначенный лэйт, ныряет маленькая пыльная горошина. Мэтр Эйкинс содрал за алеколу безбожные деньги, но уверял в бесподобной действенности.
  "Посмотрим," ‒ злая вкусная мысль, вскрыть недоброе богатое воображение. Смятые юбки, белые ляжки и кровь... Кровь непременно. В качестве десерта. Жадно дернулось горло, вобрать воображаемый вкус, почувствовать его небом и языком. Для хищников, пусть и совершенно мелких, умами (вкус мяса) важен. Без него пир не пир!
  Закрылась дверь, успокоились и замерли тени, оскудели и утихли звуки. Гнетущее ощущение тесноты и сдавленности, покинутости и брошенности, приправленное душевным смятением и вдохновенное маятой. У одиночества много граней, неверно преломлять не луч, но судьбу.
  Кэрэн подошла к окну. Темень. Мало звезд и луны. Кроны дерев черны и недвижимы, омертвлены. Прикоснулась к стеклу, отправить через стерегущую темноту прикосновение. Дыхнула, успеть тонким мизинцем написать на уменьшающейся запотелости адресат. Быть ему и пропасть. Не предать, не выдать, сберечь.
  ‒ Мэйв! ‒произносится и представляется дорогой облик.
  Робкая улыбка тронула губы. Как на старых иконах у святых, познавших великую скорбь. А что с ней? В пору подозревать тяжкий недуг, о котором предостерегала фратта. Точно ли он? Не обманывается ли, принимая добрую привязанность или греховное влечение за высшее чувство? Любовь должна быть обжигающей. Обжигало ли её? Пожалуй, да, но не путает ли она, не ошибается ли? Одиночество ведь жжет не хуже.
  Кэрэн прошла в маленькую молельню. Глухая комнатенка. Ни окон, ни отдушин. Камень стен. Мрачный, суровый, усталый. Тусклая бессильная лампадка. Жесткая циновка приклонить колени в молитве. Кого отсюда услышат? До кого докричишься?
  Её слова горячи. Это не молитва. Не бывает таких молитв. Не придуманы, выучить и повторять. Сокровенные желания замкнуты в кольцо слогов и фраз. Они просты, не понимать их. Они сложны выполнить. Так всегда. Редко иначе. Стоят ли того, не отречься? "Не убоюсь я гневов Господних, отступиться..." Хорошо коли так.
  На дворцовой церкви сонно отбили повечерие. Пора действовать или отказаться от всяких действий. Целиком положась на волю Небес и случая, оказаться в прекрасной недосказанности. Жить мечтаниями, спрятаться в сказке. Так уж устроено, на тысячу доводов против, легко отыскивается один единственный, перевесить остальные. Он отыщется этот довод. Непременно отыщется. Всегда отыскивается. Иначе откуда столько судеб разбитых на осколки и жизней сгоревших до срока?
  Лэйт вернулась в комнату. Выпила приготовленный лекарем кларет. Одну за другой задула свечи. С потаенным удовольствием погружаясь в темноту. Сливаясь с ней, единясь. Темнота ей необходима. Скрыться, сделаться невидимой праздному и следящему глазу. Прятаться так же страшно, как и искать. Пусть боятся. Она не будет.
  Единственную непогашенную свечу убрала в жестяной короб фонаря. Гореть ровно столько, сколько потребуется дойти. А что по поводу вернуться? Она не думала о том. Не ставила такой цели. Думать о возвращении. Ей важно дойти. В том поклялась. Клятвы имеют власть лишь там, где в них нет необходимости. Где необходимость присутствует, власть их ничтожна, принудить к обязательному исполнению.
  С заходом солнца потаенная жизнь в Пфальце не останавливается. Не может остановиться. Назначаются встречи. Решаются острые противоречия. Выясняются отношения. В залах слышны быстрые приглушенные шаги и шажки, звякают открываясь-закрываясь задвижки и запоры, легко скрипят двери. Приходят и уходят. Впускают и выпускают. Черные абрисы выдают тихих посетителей. Редко, заблудившимся светлячком, мигает робкий огонек, укрыться и погаснуть. Ночь спрячет любого доверившегося ей. Свет же, верный признак недоверия и страха. Ощущать себя чужим и непрошенным.
  Тихонько, затаив дыхание и придерживая подол, Кэрэн кралась к ближайшей лестнице. Для сторонних, ежели спросят, направилась на кухню. На кухню? Ночью? В темнотище? Одна? Поверят ли? Обязательно. Усомниться, нажить врагов. Первое правило придворного, не быть врагом никому, нечаянно обрести друзей. Никому не быть другом, нежданно обзавестись врагами. В Пфальце ищут другого. Покровительства. Легче прошмыгнуть наверх. Меньше обязательств, меньше долгов. Не быть должным при дворе не бывает. Потому стремятся не прогадать с кредитором, который ссудит и удачу, и денег, и друзей, и врагов.
  Посольский зал или зал Вздохов. Место, где обычно назначаются первые свидания, прежде чем в Пфальце найдется свой укромный уголок. Негласная договоренность, входящие в зал, идут по левой стороне. Покидающие по правой. Наивная конспирация и призрачный шанс не столкнуться со знакомым. Знать чужие тайны хорошо, но не подпускать к собственным предпочтительней.
  В черноте ниши взволнованное учащенное дыхание. Чья-то страсть достигла вершин. Чваканье. Чмоканье. Ускоряясь, толкут липкое, влажное и сочащееся.
  Лэйт догадалась опустить фонарь ниже. Почти закрыла подолом. Увидят свет, но не увидят её лица.
  Лестница. Черная пропасть вниз. В бездну и глубь. Нет времени бояться, начать нисхождение во тьму.
  В омуте эркере спрятался человек, избежать встречи. Лэйт он признал.
  ˮКто же трогает нашу недотрогу?ˮ - хмыкнул Писл Кайб, припомнив последние сплетни. - ˮНе уж-то взаправду сопляк Ланж?ˮ
  По-звериному ненасытно втянул воздух носом. Запах женщины о многом скажет. И что он узнал? Ничего, чему бы удивился. Никаких неожиданностей. Все предельно ожидаемо. Следовать за ней? Писл невольно облизнуть сладость. Кто доверяет тьме, учится её чувствовать. И он чувствовал. И чувства предостерегли. Легкая добыча не всегда впрок, а эта точно поперек станет.
  Свет из арки окна стелется по полу бледно-желтым ковром. Слишком светло, но пятно не обойти. Если увидят... Непременно увидят. Кругом столько шорохов и тайных движений, раздернутых штор и неожиданных сквозняков. Но ступив на путь, нельзя возвращаться и нельзя позволить страхам остановить. Кэрэн стремительно преодолела предательскую зону. Следующая арка. Свет на полу, запах крови. Мутные разводья волочения тела. Кто-то убрал за собой свидетельства излишней горячности. И свидетелей тоже убрал. Многовато разводьев для одной жертвы.
  Ускоренный марш. Стараясь не выпачкать край подола. Туфли липли к загустевшей крови на полу, сбивая с шага.
  Второй нырок по лестнице. В конце спуска, сразу налево, к низенькой двери, через которую на кухню таскают дрова и впускают слуг. Отчетливо слышно возню.
  − ...ще! ...ще! ...ще! - задыхается женский голос, не успевая проговаривать слово полностью. Скоро от подгоняющего ,,ещеˮ остался только яростный придых.
  Кэрэн выскочила на улицу. Ключ зажат в руке. Холодит вспотевшую ладонь. Не сообразила, не до этого, дверь не заперта и ключ не потребовался. Предупреждение. Предзнаменование. Предвестие. Кто займется расшифровкой, когда луна улыбается сквозь тучи, а свежий ветер отогнал кроткий дождь.
  Лэйт прошмыгнула под галереей, держась в тени. На балконе вяло переговаривались. Придумывали слова обмениваться ими.
  − Вы получили вести из Хюлька? - устало спрашивала женщина.
  − Ожидаю со дня на день, − отвечал мужчина. Он устал не меньше и разговор ему в тягость. Как и сама женщина. Впрочем, между ними отягощающая взаимность.
  − Вы испросили дозволения вернуться моему брату?
  − Нет. Король запретил обращаться с подобными просьбами.
  Отказ не вызвал у женщины негативного резонанса.
  − И как же быть? ‒ спрошено безвкусно, по накатанной привычки спрашивать. Передать слово собеседнику, ломать голову над ответами.
  − Для начала получим известия. Можно что-нибудь придумать.
  Острое, как укус пчелы, понимание. Оба лгут. Лгут друг другу и выгадывают. Ей плевать на брата. Он встречался с королем, но не побеспокоился о родственнике женщины. Не лез сам с инициативой, не поднимал связи и знакомства.
  Жестко захрустела галька, выдавая скрытое присутствие Кэрэн. Лэйт в страхе замедлила шаг, но спохватилась, ускорилась, миновать предательское место.
   Где-то хлопали двери, топотили, раздавались приглушенные голоса. Судя по невнятности и сбивчивости, их обладатели значительно злоупотребили винным зельем.
  В кордегардии лейдов резались в карты. Свет от масляной плошки выхватывал из темноты возбужденные потные лица.
  − Да что ж такое! Третья раздача! ‒ басили в негодовании, стукая кулак в кулак.
  − Карта не лошадь. Всех не везет! - подшучивали над проигравшим. Обидеть не боялись, не сбежит с оставшимся достоянием. Отыгрываться полезет.
  − Давай последнюю раздачу! ‒ горячится неудачник, вытирая потные руки о штаны.
  − Давай ему! У тебя кроме собственного хрена что-нибудь осталось? - зудели ˮдойногоˮ.
  - Ставку гони! У нас как в борделе. Денежки вперед! Удовольствие опосля! ‒ реготали над неудачником.
  − Кольцо скину! Десять грот! Верняк, говорю!
  − Может медяшка?
  − Сам ты медяшка! Фамильное! Отцово!
  Они лгут. Двое играют на одну руку. Третий сам по себе. Но хуже всех четвертый. Он не жертва. Он подставной. Что-то не так с кольцом.
  Кэрэн не хватает воздуха. Она будто тонет во лжи. Противной, липкой, маркой. Спастись, выбраться, торопиться без всякой осторожности.
  В фонтане плещется вода, но кажется, некое жадное существо, шлепает за тобой следом. Бежать! Бежать!!Командует страх и колотится сердчишко.
  С центральной аллеи сворот в боковую. Неухоженную и заросшую. Приходится низко пригибаться, под острия веток, не зацепиться платьем и не оцарапать лицо.
  Ночь полна иллюзий и обмана. Звезды рассыпаны в лужах и небе. Мнится, шествуешь по облакам, а не бредешь по грязи. Каждый куст ‒ затаившийся зверь, каждое дерево ‒ подкарауливающий недруг. Шорох − знак надвигающейся беды. Куда не достает свет - черные проходы в неведомое. Тебя ждут... скрадывают... поджидают...
  От старой сирени вправо. Куст сильно поврежден. В пору цветения, воздыхатели немилосердно ломают ветки, одаривать любимых чудесными пахучими цветами. Скольких таких счастливиц наблюдала Кэрэн во дворце. Ей тоже дарили, но то дары услужения и внимания, но не острых чувств и желаний.
  Тропинка обежала небольшой прудик. Место вполне романтическое и приятное, встречаться, если бы не комары. Редкая страсть способна перенести назойливое зудение приставучих гадов. Огромного терпения стоит отбиться от настырных кровопийц. По поверью, в пруду обитал базилик. Уродец с головой петуха и телом дракона. Раз в год базилик всплывал на поверхность, утащить неверного влюбленного или коварную обманщицу. Поэтому, несмотря на докучливое комарье, у прудика назначали встречи и торжественно клялись в любви и верности, призывая в свидетели водяную тварь. ˮПусть меня утащит базилик, если в моем сердце обман!ˮ Монстр не утаскивал и клятве верили.
  В просвете высоких кустов, мелькнула решетчатая стена ротонды, увитая серебристым от луны плющом. Сердце зачастило. Сделалось жарко, а в груди тесно от избытка нахлынувших хороших ожиданий и предчувствий.
  Последние двадцать шагов. Приходилось сдерживаться не побежать. Невместно для королевской крови. Не поддалась, остановилась перевести дух. Говорить в таком состоянии не возможно. Избыток волнения. Еще минутка оглядеться, поправить шапочку-каль, подоткнуть выбившиеся волосы. Не выглядеть полной растрепой. Посветила путь, подняться по ступенькам.
  − Входите лэйт, входите! - прозвучал уверенный голос из темноты.
  "Фратта Деринн!!?" ‒ ахнула Кэрэн, немея в страхе.
  Тотчас вспыхнули лампы. Множество ламп. Ночь сделалась светлой и яркой. Плотно окружили люди с закрытыми лицами. Загонщики не приближались, подтолкнуть или схватить, как-то дотронуться, но давали понять, лучше не совершать ничего такого, провоцировать их действовать не столь осмотрительно.
  "Мэйв! Хоть бы он не пришел!" ‒ ужаснулась лэйт встречи избранника с фраттой и её людьми.
  ‒ Входи! ‒ приказала Деринн.
  Упрямиться и отказываться не имело смысла. Имело ли смысл полное послушание и подчинение? В голове ни единой правильности, отвечать и независимо действовать.
  Кэрэн поставила фонарь на землю. В нем нет необходимости ‒ светло. Дошагала ступеньки, войти в ротонду.
  Трое, среди них Мэйв Ланж, опущены на колени. Руки заведены назад. Упираясь в согнутые спины, их крепко держали пленители. Унизительная поза. Рабская. Полная беспомощность и подчинение.
  В пленниках Кэрэн узнала Горана и Сагана, приятелей Мэйва. Встречала во дворце. Они как и Мэйв из наемной стражи.
  Деринн в странном мужском одеянии и с обнаженным бадлером степняков. По острому лезвию перекатывался отраженный свет. Искорки то вытягивались в линию, то распылялись в рой.
  − Сколько предупреждений надо получить, внять им? − спросила Деринн, обжигая холодом сдерживаемой ярости.
  ‒ Вы не смеете разговаривать со мной таким тоном! − вяло взбрыкнула Кэрэн. Фратта Деринн смеет. И надо понимать теперь разговорами дело не ограничится. Скандала не будет, иначе зачем столько предосторожностей и людей. Но королю скажут. У лэйт невольно обострился слух, различить в ночи тяжкий соп трегуа.
   − Умным достаточно одного. Но я говорю о вас лэйт. Сколько?
  "Лучше промолчать," ‒ решила Кэрэн обратиться в немую. Действительно ли лучше? Уверена?
  ‒ Первое из уст короля, ‒ шаг и кривой быстрый сверк клинка. Голова Горана, пачкая волосы в занесенную грязь, подкатилась к ногам Кэрэн. Легла щекой на край платья. Обезглавленное тело часто сплевывало кровью в пол.
  − Вы убили его! - ужаснулась лэйт скорой казни пленного.
  − Ты. Убила. Придя сюда. Он убил себя сам, пробравшись в сад за своим приятелем. Что они тут делали? С этим у вас свидание, ‒ фратта острием чиркнула Мэйва по щеке. ‒ Остальные?
  ‒ Не смейте! ‒ выдохнула Кэрэн. Жалкая попытка. Все равно что играть в снежки с лавиной.
  ‒ Не трогай меня, ‒ вяло протестует Саган. ‒ Я сын..., ‒ пленитель, не дожидаясь команды, потянул заломленные руки вверх, до хруста выкручивая плечевые суставы. ‒ А!А!А!
  ‒ Заткни его! ‒ приказ фратты стражам.
  Удар ногой с боку в подбородок, закрыть рот. Лязгнули зубы.
  ‒ Ммммм, ‒ давит и терпит боль пленник.
  ‒ Второй раз не послушала уже меня. Сегодня, ‒ обвинила Деринн притихшую поникшую лэйт. ‒ Очевидно, поиски единорогов семейная традиция. Искать одно, обрести совершенно другое.
  Стремительный разворот и взмах, казнить второго пленника. Голова Сагана ткнулась лбом в пол и закатилась между колен бывшему хозяину. Крови под ногами сделалось еще больше.
  ‒ Что по поводу третьего, ‒ Деринн добралась до Мэйва. ‒ Стоит ли тянуть, в ожидании нарушения?
  Девушка вздрогнула, разумом опередил развитие событий. Руки невольно отжестикулировали нарастающее нервное напряжение. Верх-вниз. Вверх-вниз. Вместе... Порознь... Вместе... Порознь...
  ‒ Я обещаю... Только..., ‒ надежды вытекали слезами. Выжигались из сердца отчаянием. Растворялись в безнадеге.
  ‒ Можно верить? ‒ сомневалась Деринн, покачивая клинком. Падающие темные капли крови расставляли в луже многоточие. Продолжить или закончить рассказ.
  ‒ Можно! Правда! ‒ ничтожен запас слов. Будь их целая поэма, все равно не хватит. Нельзя убедить того, кто не внемлет оправданиям, не выслушает их и не воспримет.
  ‒ Думаю нет, ‒ мягкий кошачий шаг в сторону. Бадлер медленно поднят к потолку. Свет взобрался на самое острие, прыгнуть в багряное озеро, подобный отчаянному ныряльщику.
   Кэрэн бухнулась на колени. В кровяную лужу. Взгляд лэйт невольно сошелся с незрячими раскрытыми глазами Горана. В них ничего нет. Только блеск и отсветы огня. В мертвых зрачках пляшущие желтые язычки.
  ‒ Клянусь милостью Всевышнего...
  ‒ Вспомнила о нем? ‒ ярится фратта. Как это привычно и удобно, вспоминать по потребности и забыть тотчас, как потребность пропадает. Не душой тянуться, а устремляться принуждением обстоятельств.
  ‒ Прошу вас! ‒ повинно склонилась лэйт под вздернутый клинок.
  Покаяние не принято, но казнь отсрочена.
  − Хочешь чтобы он жил?
  На честный вопрос следует честный ответ.
  − Да...Да... Хочу!
  − Хорошо, − не сразу, но согласилась фратта. Она не играла в добрую фею. Действительно размышляла. Помилование назначено после продолжительных колебаний. Клинок свистнул рядом с макушкой Мэйва. − Забудешься, отступишься от своего слова, его обвинят в покусительстве на доброе имя Амалей. Ваших адди... Всех! Глупую Киттин. Вздорную Эттейн. Хитрую Шиллу. Завистливую жадину Дафну. Приговорят вместе с ним. Бросят в волчью яму. Вас ожидает зрелище печальней финала слезливой повести о Пираме и Фисбе. Таков уговор. Согласна? Или решим проблему сейчас, больше никогда к ней не возвращаться?
  ‒ Согласна, ‒ поспешно приняты условия.
  Слушая фратту или отвечая, Кэрэн заворожено смотрела на Мэйва. Лицо не увидеть, опущено низко к полу. Нет возможности попрощаться. Взглядом. Немой артикуляцией губ. Набежавшей полынной слезой.
  Оно и к лучшему. Не видно, юноша готов сам расплакаться. Не от отчаяния или бессилия, от жалости к себе. От великой несправедливости. За что ему терпеть унижения? За что горечь проигравшего? За что незавидная доля, принимать кару за нелюбимую. От собственного нытья делался еще несчастней, а жалость разливалась безбрежным морем.
  − Увидите. Пригодиться еще, ‒ распорядилась фратта, пихнув пленника сапогом в плечо. ‒ А мы с лэйт договорим, ‒ это сказано уже Кэрэн. ‒ Очевидно, недостаточно наговорились за сегодня.
  Ротонда опустела. В узком кругу света лэйт и фратта. Разговор получился до нельзя коротким, но беспрецедентно содержательным.
  Звонкая пощечина обожгла лицо девушки. Кэрэн непроизвольно схватилась за полыхнувшую щеку.
  − Руки! − последовало повеление, перед набатной залипухой всей пятерней! Длань фратты Деринн тяжела и нещадна. Из носа Кэрэн потянулась кровяная юшка. - Добрые клятвы принято скреплять кровью. Для надежности.
  Не упасть, лэйт опустилась встать на четвереньки. Её собственная кровь шустро капала в растекшуюся лужу крови казненных. Несправедливо и неправильно! В её жизни все несправедливо и неправильно! Овечья обреченность вызывала новые слезы. Обильные и нисколько не соленые. Ни моря, ни горя не пересолить.
  ‒ На меня смотри! ‒ грозен приказ не подчиниться.
  Смотрит. Третья пощечина повалила Кэрэн. В кровь и грязь.
  ‒ Встать, ‒ Деринн, схватив за шиворот, потянула вверх, подняться лэйт. − Не буду тыкать в сотворенные тобой глупости. Надеюсь прозреешь. Иначе пропадешь сама и утянешь следом безвинных. Запомни, если уж доверять кому-то, то так, чтобы человек не соблазнился ни обмануть, ни поспособствовать обману. А теперь за мной! Живо!
  Кэрэн не вели, тащили. По тропинке, среди черных дерев. Мимо прудика, где подручные фратты топили Фиюру. Несчастная билась и дергалась, захлебывалась криком и звездами холодной черной воды. Последние минуты жизни не выдались легкими.
  Боковая аллея, центральная. У знакомой двери поджидали двое. Новая (новая!?) служанка и лекарь. Мужчина источал запах камфоры и розмарина.
  ‒ Приведите лэйт в товарный вид, ‒ передали Кэрэн с рук на руки.
  Фратте поклонились, не задавая ненужных вопросов. Во многих знаниях действительно многие печали. Зачем же расстраиваться лишний раз. Из-за кого?
  
  
  18. Пфальц. Алое крыло
  
  Книги Заветов писали наивные люди, свято веровавшие в востребованность их подвижнических усилий. Кратко и ясно сформулировав напасти и искушения рода людского, светочи поделились виденьем избежать греховности. Обманулись. Думали, прислушаются к советам и последует им. Толку-то увещевать оглохших душой, вершивших дела свои по своему разумению.
  ‒ Не убий! - повторяли обнажавшие первыми меч.
  ‒ Не укради! - припоминали отбиравшие у сирых последний кусок и лишая пристанища.
  ‒ Не возжелай! - укоряли завсегдатаи чужих спален.
  ‒ Возлюбите чад своих, и воздастся вам любовью большей! - умилялись не способные любить и не нуждавшиеся в любви....
  Мистресс Мика Этуро совершенно не испытывала светлых чувств к собственным детям. Ни в их младенчестве, ни в детстве, ни в отрочестве. Могло ли сложиться по-другому? Для кого как, но для нее, однозначно, нет! Все трое девки, все трое от презираемого мужа. Ни богатство последнего, ни его высокое положение, сомельер короля! не могли смягчить отношений с законным супругом.
   − Подвальщик! - кричала Мика в ярости при очередной семейной ссоре.
  Скандалить мистресс умела. Раз и навсегда назначив мужа ответственным за её пропащую жизнь, не упускала возможности отыграться.
  Когда- то Мики прочили брак с младшим братом короля, Кааном. Но Гильф счел род Марсденов слишком бедным (или недостаточно состоятельным - звучит пристойней) для подобной партии. Союз с королевской фамилией не состоялся. Замужество с Пако Этуро по сути, унизительный и вынужденный компромисс. Мика не желала компромисса. Но кто спрашивал о её желаниях? Скромное приданное, красоты ни на ломанный грош, уживчивости и того меньше. Куда с таким богатством? Вернее за кого? Все разногласия снял король, выступив сватом своему собутыльнику и дружку. Понятно, искал благовидную причину прибрать окраины заснеженного Скарра, держать нищих и гордых северян на коротком поводке. Нашел и прибрал. Фрайхи встали под его руку.
   Свадебные фанфары.... Свадебные кортежи... Свадебные пиры... промелькнули одним днем. Праздник не привнес мистресс умиротворения, а в семью лада. Король воевал, Пако следовал за ним, Мика рожала дочерей. Глава фамилии относился к бабьему прибавлению с философским спокойствием. У него полно бастардов. Выбирай и признай законным наследником. Девкам Мики кроме имени и сундуков с тряпьем, ничего из существенного не причиталось. Нищие и гордые таковыми и останутся.
  − Вы достойны лучшего, - мрачно цедила Мика, разглядывая подрастающих деток. Девочки каждое утро являлись к ней в спальню, желать доброго дня и вместе молиться. Взгляд матери надолго задерживался на старшей, Лессе, меньше на средней Кайле и совсем чуть-чуть на младшей Дафне. Осознано распределяла несбыточные притязания, когда-нибудь осчастливить своих сучек. Так она их называла. За глаза и в глаза.
  Дети любят своих родителей вопреки всему. Не задумываясь и не вникая почему и за что. Любить отца и мать это в крови! Любить безоглядно, долго пренебрегая и не замечая безответность чувств. Долго, но не бесконечно.
  Не обнесли бы любовью и саму Мику Этуро, люби она хоть сколько своих дочерей. Она не любила. Патологически. Воспринимая эдаким зеркалом, отражаться собственным несчастьям. Старшая - Лесса, выйдя замуж, скоро забыла о существовании матери. Избегала встреч, а встретившись, не раскланивалась и не смотрела в её сторону. Даже в церкви. Даже в Прощенное Воскресенье. Отяжелев первенцем, не поделилась радостью, не испросила материнских советов. Средняя − Кайла, находила забавным изводить родительницу предосудительным для девицы поведением. Брала уроки фехтинга. Изучала алхимию и особенно растительные яды. Возносила молитвы и делала жертвоприношения богине юашей Мадж. В канун смотрин устроенных матерью с большими-большими хлопотами, в одночасье объявила о искреннем желании принять постриг, уйти в монастырь и вести жизнь уединенную и скромную. Едва скандал со сватовством утих, отказалась от пострига, но воспылала небывалым почтением к отцу. Лично прислуживала за столом и организовывала родителю всяческие увеселения. От мыльни до обедов, от шлюх до охоты. Помогала в делах, советовалась и сама давала советы. Очевидно дельные. Ключи от кладовых, подклетей, запасников и ларей перешли от Мики к Кайле. На радостях любимица Пако сходила в церковь, зажечь заупокойных свеч о еще живой матушке. Младшая - Дафна, долго путалась в противоречиях ума и души, пока не поняла, что собственно её снедает? Оказалось зависть. Эка невидаль! С кем не бывает. Сплошь и рядом подобное происходит у особей рода людского. Все ничего, но стоит такой червоточинке поселиться под сердцем и она сожрет и сердце, и душу, и все остальное. По кусочкам. Маленькими незаметными порциями. Вчера, сегодня, завтра... Иво Фрашери осуждал страдающих злым недугом. Преподобный относил один из восьми грехов к тяжкой болезни. Сивый* размышлял: ˮ...Те, кто болен, достоин сочувствия, ибо завидуя звездам, не желают подняться к ним, но увидеть в лужах у собственных ног.ˮ Дафна находила приемлемым видеть звезды в лужах, и, именно, у её ног. Она завидовала Лессе, сумевшей избавиться от навязчивой материнской опеки. Завидовала Кайле, ибо самой не хватало смелости выказать не повиновение или в малом прекословить матери. Завидовала и лэйт Кэрэн. Не чему-то конкретному или предметному, как часто случается, а всему сразу, принимая во внимание каждый кусок, всякий глоток, пустую безделицу, чужой взгляд или доброе слово. Болезнь, следуя утверждению Фрашери, приняла особо острую форму, с объявлением замужества лэйт. Но просто и тихо завидовать, слишком мелочно и бездеятельно. Бездеятельной Дафна не была. История любви Мэйва и Кэрэн выросла из всепожирающего желания лишить того, чего самой никогда не получить. Обездоливать - высшее право королей и Небес! Не удивительно, она завидовала и королю и Небесам.
  Теперь же, вмешательством фратты Деринн, выверенные планы безнадежно рухнули! Песчаные терема в одночасье рассыпались, воздушные замки одномоментно развеялись. Никто не заставлял адди Дафну красться вслед за Кэрэн. Лежи в постели и терзайся сладкой бессоницей, дожидаясь добрых новостей. Нет же, тайно последовала присутствовать, воочию убедиться в собственном успехе. В пору помянуть гордыню, преумножающую грехи, совершенно оверижеть душу.
  Встреча лэйт Кэрэн и фратты Деринн удивила Дафну, пожалуй, больше, чем саму виновницу. Когда удивление сошло, девушка неподдельно испугалась. Испугалась так же сильно, как в детстве старого кукольника.
  Ей восемь или около того. Она прогуливалась по саду, под ручку с Лессой, собирая желтые и красные листья. Откуда взялся кукольник на их пути? Будто материализовался из холодного сырого воздуха. Из закатного сумрака, окрашенный в темно-бардовые цвета, с темно-бардовыми каплями-пуговицами, на ветхом домино. Нутром обмерла, а глаза наполнились слезами испуга.
  − Желаешь сказку? - спросил кукольник голосом подобным урчанию зверя.
  − Пойди прочь! - погнала его Лесса. Не страх младшей сестры и не желание за нее вступиться, подвигло гнать незнакомца, но брезгливость. У кукольника неухоженная внешность и заскорузлые от грязи руки.
  − Какую желаешь? Добрую с плохим концом или злую с хорошим? - улыбался кукольник и тетешкал в черных ладонях уродливую куклу. Дафне казалось, качают её саму. Не видеть ни куклы ни кукольника, зажмурила глаза и закричала, почти завизжала, во всю силу легких. Когда открыла, сам кукольник пропал, но остался висеть на ветке поникшей рябины его тряпичный уродец. Дафну увели и не выпускали на улице целую неделю. Погодя запрет сняли и она, наперво, отправилась забрать ужасный подарок. Чутье не подвело. Кукла висела на рябине. Промокшая, несчастная, но с неизменной недоброй улыбкой. Дафна сдернула уродца с ветки и понесла топить в луже. Затем забросила в колючие заросли малины. Поочередно укладывала на муравейник, хоронила в песке, расковыряла глаз. Улыбка не сходила с дурацкого личика тряпичного болвана. Куклу Дафна спрятала в шкафу. Она и поныне там. Молчаливый учитель и наставник. Единственный посвященный в тайны и мечты хозяйки. Согласный с ней во всем и готовый поддерживать.
  Дафна, пронеслась садом, промелькнула аллеей, убраться подальше от ротонды, от фратты и людей с огнями. Она так спешила, что запнулась о ступеньку и потеряла туфель. Парчовая лодочка соскользнула со стопы и закувыркалась вниз. Каменные горгульи, свидетели бегства и утраты, злорадно дразнились, высовывая языки и морща голодные морды. Девушка не остановилась, подобрать потерю и, прихрамывая, бежала, скорее добраться до своих покоев.
  ‒ Что нибудь придумаем, ‒ проговаривала она, обещая одноглазому уродцу.
  Поддернув юбки, выше приличествующего, кто сейчас увидит, Дафна взлетела по лестнице. Мелькнула по коридору, потревожив влюбленную парочку. Потом сообразила, разувшись бежать удобней, содрала вторую туфельку и прибавила прыти, перескакивая через ступеньки. Достигнув нужного этажа, вынуждено выровняла шаг. Адди не должна походить на запаленную лошадь. Не по правилам смещаясь к левой стороне коридора. Меньше дверей и, следовательно, возможности столкнуться с кем-либо лицом к лицу. Она даже немного успокоилась. Напрасно. В последний миг различила, возле её комнат таятся несколько фигур в шапах. Люди вооружены. От укрытого света длинный луч скользнул по клинку.
  Не выдать себя, Дафна поспешно юркнула за колонну, понаблюдать за незваными ночными гостями.
  − Не поможет, − раздался у нее за спиной насмешливый голос.
  ˮЛоки!ˮ - вздрогнула Дафна от неожиданности.
  − Что не поможет? ‒ резко повернулась она к Херцлу, стараясь говорить тише. Вообще бы с ним не говорила, но не получится.
  − Прятаться не поможет, ‒ чуть ли не блажил во весь коридор нежданный и негаданный собеседник.
  − Я не прячусь!
  − Значит, я прячусь, − охотно вызвался Херцл. - Изображаю добычу, в тщетной попытке спастись от Воронья.
  − От Воронья? - обмерла Дафна на предупреждение. Ведь её предупредили, а вовсе не поставили в известность. − Почему они?
  В животе сделалось холодно. Если у дверей храмовники, прятанье не спасет. Ничего теперь не спасет.
  ...Улыбка уродца упрятанного в недра шкафа сделалась шире. Единственный глаз хитро прищурен. Он позволил себе смешок, напоминающий противный крысиный писк.
  Дафна куклу ненавидела. Ненавидела всегда. Сейчас особенно. Над ней смеялись! Дрянь такая!..
  − Пойдем, спросим? ‒ предложил локи. ‒ Вдруг ошибаюсь и это обыкновенные воры, забрели пошарить в твоих сундуках или лэйт. Кстати, не знаешь, где Кэрэн сама? Хотел спросить, насколько удачен мой... твой стих. Пыль... дорога... грусть... все такое...
  − Я не знаю, где она, − ответила Дафна, зевнув уловку. На ровном месте?
  − Вот тебе раз! А разве лэйт не должна находиться у себя? - открыто насмехался Херцл, не собираясь адди жалеть, а тем более таиться, не выдать Воронью. - Самое время молиться. А то перечитывать скабрезника Аретино*, разглядывая презабавные картинки и засунув одну руку в промежность, ‒ Локи поболтал-подрыгал указательным и средним перед носом адди. ‒ Семейная жизнь, она разнообразная. Лучше приготовиться к ней за ранее... Запастись и знаниями, и ощущениями.
  − Наверное, она уже легла, ‒ только и пролепетала Дафна, досадуя на оплошность.
  ...Уродец в шкафу завалился на бок. Веселился бездушная гадина!
  "Умора!" ‒ захлебывалась кукла писклявым смехом...
  − Не поскромничаю спросить, - Херцл подмигнул адди, − с кем? Как там у нее успехи с кхе...кхе... твоим красавчиком Ланжем? Или это у него успехи с лэйт?
  − Спросите Кэрэн сами, − отступила Дафна быть дальше от локи и его насмешек, но моментально сблизилась обратно. Места за колонной не так много, шагнул в сторону и на виду.
  − Зачем ставить лэйт в неловкое положение, − Херцл наклонился и оперся локтями о колени. - Для этого у нее пылкий Мэйв, ‒ локи выпрямился, выгнулся в спине, таранив адди своим гульфиком.
  ‒ Ой! ‒ Дафна вцепилась в туфель, не съездить насмешнику по лицу. Она тоже желала мессиру Ланжу любовных успехов. Все для того сделала. Но фратта...
  ..."Да! Да! Да!" ‒ дрыгал ногами уродец в безудержном смехе.
  Этуро по-мужски скрипнула зубами.
  "Я тебя!"
  "Тебя! Тебя! Тебя!"‒ дразнился одноглазый...
  − Так мы идем? ‒ взяли адди под локоток.
  − Куда? - вжималась Дафна в темноту. Люди у дверей не собирались уходить и не делали попыток войти. Ждали.
  ˮОни точно знают, меня нет в комнатах!ˮ - все сильней паниковала девушка. Было отчего паниковать. Воронье пришло за ней!
  − Поинтересуемся, что они делают в такой час у твоего порога, ‒ по-свойски объявил локи. ‒ Никого не ждешь? Поздний гость ‒ самый желанный гость! Счастье как смерть, всегда внезапно!
  − Нет, − отказалась Дафна. Ей не придумывалось отделаться от присутствия локи, отправить прочь.
  − А они ждут. Гостей или хозяйку? Идем, уточним. Иначе лопну от любопытства!
  − Нет, ‒ уперлась адди, едва не закричав. Для верности обхватив рукой колонну.
  − Тогда позовем. Пусть сюда подойдут, ‒ последовало издевательское предложение.
  ‒ Не нужно! ‒ тряслась Дафна. Не плоть ‒ студень. Не душа ‒ желе.
  ‒ Почему? ‒ сошлись локи и девушка нос к носу. Он её едва не лизнул, она едва не завизжала.
  "Ой не могу! Лопну!" ‒ катался по полу уродец. ‒ На дурничку купилась!!!
  Злость и страх, как воду и лед, сразу не смешать. Дафне требуется время. Собраться. Настроиться.
  "Оно у тебя есть?" ‒ пищит кукла, закатывая единственный глаз в осуждении своей хозяйки. С простодырой что взять?..
  − Говорят, этот Ланж, − перешел Херцл к последним новостям. − Имел дурные намерения по отношению к нашей крошке Кэрэн. Теперь многих притянут к ответу. И лейдов, и дворовых, и дворцовых, и саму лэйт, и её адди, и особенно, кто носил и передавал записки. Ведь, наверняка, дело не обошлось без записок. Что за страсть без миленьких писулек?! Маленьких таких бумажечек, способных наделать больших бед. Все думают, сердца скрепляет Небесное благословение. Чушь! Чернила! Грошовая жижа из непроливашки! И еще спорный вопрос что крепче. Заметь, слова данного под церковными сводами недостаточно, но все в порядке, когда поставлены закорючки на документе. Будь то купчая, брачный договор или денежный заем.
  Дафна стиснула зубы не наговорить лишнего. Не сорваться, не заблажить во всю глотку от нахлынувших эмоций.
  ˮЭта дура хранит записки... Сравнят подчерки... Все узнают...ˮ − теснились недобрые мысли в голове адди, норовя скатиться на язык и вырваться за пределы вынужденной темницы.
  ...Уродец держался за живот и дрыгался. Не смеялся, а икал от переизбытка веселья.
  "Ик! Ик! Ик!"
  "Что б ты сдох, паскуда!" ‒ не только желали весельчаку, но горели поспособствовать кончине.
  "Ик! Ик! Ик!"
  "Сдохххх!" ‒ хрипела ненависть!
  "Ик! Ик! Ик!"
  Он уже и не шевелился...
  От участи уродца к собственной. Случившегося не исправить. Ни времени, ни условий. Следует придумать, найти убежище. Временное, но надежное.
  − Лэйт не посвящает меня в свои любовные дела, ‒ плохо изображена скромность и несведущность на девичьим личике.
  − Да неужели? - не верит локи наглому вранью в глаза. Кому другому ладно. Но ему-то!!!
  − Верно вам говорю, ‒ настаивает Дафна, не придумав лучшего. Не знаю, не видела, и в том же духе.
  − Им скажи! − указал Херцл на темные фигуры у дверей её комнат. − И про записки и про сговор с Ланжем и про все, все, все! В Брюхе полно места. Впрочем могут поселить и в Бринмор. Ты не знала? Сводничество тяжкий грех. А утрата девственности ‒ коронное преступление.
  − Я тут не при чем!
  ‒ А кто? ‒ подставил локи ухо, послушать ответ.
  ‒ Понятия не имею! ‒ сказано уверено, но как оказалось не продуктивно.
  − Выходит заговор! - легко предложен иной окрас ночных событий. − Расстроить союз Ногра и Асгейрра. Политика. Это серьезно, детка. А вся политика ныне начинается в Пфальце и заканчивается на Сушильнях.
  − Никакой не заговор, - ошалела Дафна от предсказанной ей участи.
  − Тебе виднее, − согласился Херцл, хитро подмигивая.
  ..."Как так-то?" ‒ сердилась Дафна на себя. На ровном месте, вторично вляпалась в простую ловушку.
   "Пустоголовая," ‒ проикал уродец.
  Жаль не дотянуться до него, заткнуть. Вдавить в землю цветочной вазы. Засунуть в ночной горшок. Многими способами заставить замолчать...
  − Заговор или нет, за колонной долго не напрячешься. В родительском доме сыщут скорее где-либо. На родственников никакой надёжи. Увидят шап с крылом на крыльце, − локи расправил левую половину своего шикарного домино, − тотчас вытащат и сдадут, не составить в суде компанию низкой заговорщице. Или сводни. Куда повернется.
  "Да куда не поверни, херово!"‒ икнулось не уродцу, а его ученице.
  Дафна с ужасом признала справедливость сказанного. От Воронья не скрыться. Настигнут даже в соборе Святой Бегин. Прецедент имелся. Орден не признает неприкосновенности вызвавших у него интерес.
  − Могу подсказать, надежное место, где тебя не сыщут, хоть убьются! Ну, или не станут искать. А если и случайно найдут, вряд ли вломятся, забрать с собой. А если и вломятся, получат от ворот поворот.
  − И где же такое надежное место? - насторожено спросила Дафна. Она подумала о королевской тюрьме. Шуточка во вкусе Херцла.
  − Инквизиторий Викария, − угадал локи направление мыслей адди и остался собой очень доволен. Верно угадывать, едино что предрекать. Оракулов и провидцев боятся и чтят.
  − Мессир, − голос Дафны дрожал от страха и обиды. Навык, выработанный в детстве. Легче добиться своего, изображая несчастную. - Вы конечно вольны шутить, но я в крайне затруднительном положении выслушивать и оценить по достоинству ваши остроты. Как вы можете не видеть? Я нуждаюсь в добром совете и помощи. И мне вовсе нет охоты отвечать за чужие грехи.
  − Конечно, я волен! И еще как! Я могу все. И шутить и не видеть. Но готов помочь, если признаешься.
  ‒ В чем? ‒ готова к сотрудничеству невинная грешница.
  − В том, что мочишься на стену! - не прекращал потешаться локи. Он напоминал пчелу, тонущую в меду. Куда не повернись, ему везде и всюду сладко!
  ‒ Вы!.. ‒ в меру возмущена адди. Справить полный хай не позволяет роль терпящей бедствие попрошайки.
  ..."Утлое судно," ‒ подсказал уродец остановиться.
  Постаралась его не услышать. Зла все-таки...
  ‒ Я во внимании, ‒ преобразился Херцл, внимать и ничего не упустить.
  "Сволочь!" ‒ расстроена Дафна. Артистизм не выручил. И еще этот...
  "Ик! Ик! Ик!"
  Тварь!..
  Говорить правду все одно, что снимать с себя одежду. Под нарядным шелком может скрываться проказа.
  − Вы правы. Это из-за Ланжа. У них свидание, ‒ колют слова горло адди.
  − У кого, у них? ‒ требуется локи развернутый ответ и все имена участников.
  − У Кэрэн и Мэйва. Я передала ей сегодня приглашение от него, − цедила Дафна, прижимая туфель к груди, не пустить его в ход. В подобные мгновения отчаяние синоним безрассудству.
  ... "Правильно! Врежь ему!" ‒ вновь преобразился в союзника и советника уродец...
  Херцл понимающе (Дафне показалось одобрительно) покивал головой... и сделался серьезным. Серьезный локи это... это серьезно и еще как тревожно.
  − Выигрывает не знаток привил, крапленых карт, подпиленных кубиков и прочих трюков, а хороший чтец своих противников. Для него соперники подобны новомодному роману. От корки до корки никаких секретов и неожиданностей. На что рассчитывала ты, самовольно ввязываясь в игры взрослых? ‒ спрошено, тут же объявить дуре. Дуре ‒ подразумевалось. ‒ Ставки высоки, а выигрыш давно поделен, получить с банка хотя бы медяк. Запомни, когда камешек попадает в башмак и мешает ходить, выбрасывают и камешек, и башмак, и башмачника, стачавшего негодящую обувь и слугу, за хозяйской обувью не досмотревшего... Кстати, устроенный тобой цирк с Ланжем вовсе не обязателен. Достаточно убедить лэйт воспользоваться опытом Кайона. Красиво и неординарно решить пустяковую проблему при помощи рукояти отцовского баллока или меча. Чисто психологически переносится легко... Как никак обычай... А договору с Ногром конец. Из-за пустяка. Непорочности. Вернее отсутствия оной, на момент заключения союза.
  − Буду знать на будущее, - с опаской согласилась Дафна. В секреты посвящали либо близких соратников, либо скорых покойников.
  − А оно у тебя предвидится? ‒ оправдано сомневался локи в безоблачности грядущего собеседницы.
  − Что вы хотите? ‒ готова договариваться, загнанная в угол, адди. Игра не задалась, интрига раскрыта, действующие лица тоже.
  − Вот прямо раз и вся наша? ‒ от улыбки Херцла, у Дафны болезненно сжалось в кишках. О душе в пятках это для красного словца краснобаям и ценителям ямба и хорея.
  − Для чего-то вы здесь, со мной? ‒ нащупывала адди верное направление. Локи и она птицы не только разного полета, но и клеток с кормушками. Им пересечься разве что невзначай и вдруг. Так что же послужило "вдруг" произойти?
  ... "Сволочь тянет к сволочи!" ‒ подсказал уродец не случайность поздней встречи. Его услышали и не обиделись. Как не странно. Или странной было бы обида?..
  − Ищу пару для танцев, − не утерпел локи оставаться и дальше серьезным. - Любовью можно заниматься в одиночку, а танцами удобней вдвоем.
  − И что за танец? ‒ готова адди сносить насмешки.
  ‒ Танцы.
  ‒ Пусть танцы.
  ‒ Собственно не столько они и не место танцевать. Музыка к ним, ‒ говорил Херцл с придыхом восхищения. Внимая неслышимому оркестру.
  − Плясать под чужую дудку? ‒ раскрыта Дафной завуалированная хитрость.
  ‒ А сможешь? ‒ пытливо заглянули в лицо адди и опять нос к ному.
  ‒ Пригласите! ‒ дано согласие и обещание.
  Дафна бросила косой взгляд на людей у двери. Они слышали её и локи, если не возню, то разговор точно. И верно выжидали, когда Херцл наговориться.
  "Или чем разговор закончится," ‒ сработало предвиденье Дафны.
  − Сомневаюсь, хорошим ли будешь партнером? ‒ разглядывали и нюхали девушку. Ассоциации с конюшней напрашивались сами собой
  "Зубы показать?" ‒ вспомнила адди приемы барышников на базаре.
  "Подол задери!" ‒ подсказывал одноглазый уродец.
  "Ты прав," ‒ согласна ученица. Осталось определиться с ролью Херцла. Конюх или хэнг?..
  ‒ Положусь на ваш бесценный опыт, ‒ умалили локи, выказать готовность к оммажу. ‒ Вести вам.
  − Льстишь мне! ‒ разгадан маневр адди. ‒ Заметила? Слова льстить и лизать схожи по звучанию?
  − Я согласна. Нечасто лизать вашу задницу, − и не думала Дафна отказываться. А что ей оставалось? Самой податься к Воронью? ‒ Образно конечно, ‒ сделана ею поправка. На всякий случай.
  − И не только её и не только образно. С теорией у тебя порядок, а как обстоит с практикой?
  "Я же говорил, подол задирай!" ‒ не доволен уродец непослушной ученицей.
  − Здесь? - сконфузилась Дафна. Конечно, Аретино бойко описал многие подробности ночных забав, но в прочитанном говорилось о сторонних. Тут же предстояло гнуться самой.
  − Ты отказываешься? ‒ готов разочароваться Херцл.
  − Нееет! - пересилила себя девушка. Туфель скоргочет под пальцами, выдавая крайнее смятение.
  ‒ Поцелуй! ‒ моментально потребовал локи в подтверждение слов.
  ... "Пора переходить от слов к делу," ‒ глумлив шепоток уродца. ‒ "Смотри не оплошай!"...
  Дафна не оплошала. Обняв Херцла, долго и требовательно поцеловала в губы. Так целуют любовников, подвигая не тянуть с продолжением. У нее был отменный наставник, научить и научиться.
  "Молодец," ‒ похвалил одноглазый свою подопечную.
  "Заткнись!" ‒ нагрубила Дафна.
  Она так и не дала кукле имя. Грехам и пристрастиям лучше оставаться тайными и безымянными. Даже для себя...
  − Следуй за мной, мой кукушонок, ‒ позвал Херцл, как только адди разомкнула объятья.
  − Кукушонок? - не поняла Дафна смысл прозвища. Похвалили или порицали.
  − Подброшенный в гнездо, он выталкивает прочих птенцов. Всех до единого.
  − И кто эти все? - уточнила адди, все-таки отнеся прозвище к похвале.
  − Сообразишь.
  − А что с Кэрэн? ‒ насмелилась спросить Дафна. Не бросать не завершенное дело не только обязанность, но и характер. Так что по поводу "сволочь к сволочи" уродец сто раз прав.
  − Оставим лэйт в покое, ‒ Херцл мастерски поменял личину. Мессир Рассудительность обернулся шеном Возмущения. ‒ Я сказал в покое?! Я так сказал?! Фу! Фу! Фу! Другим конечно же! Оставить друуууугим! Своих забот полно! Твой туфель, пусть и не хрустальный, вручим твоему принцу. Надеюсь в двенадцать, не превратишься в жабу?
  − Уже давно за полночь, − посмела Дафна едко ответить зубоскалу. Приноравливаясь к манере локи жонглировать словами и образами.
  − Превращения только под утро и начинаются! - заверил Херцл.
  − А как же эти? - спросила адди, стараясь прятаться и за колонну и за локи.
  − Позвать с собой?
  ‒ Пожалуй не стоит, ‒ нервно отреагировала Дафна на шуточное предложение.
  ‒ Как скажешь. Пошли.
  ‒ Куда мы все-таки отправимся? ‒ беспокоилась Дафна. От тревоги и волнения, привстала на носочки. Следовать или... или убегать.
  ‒ Как куда? В Зеленое Крыло, ‒ разъяснили бестолковой очевидное.
  − К королю? - растерялась Дафна. Ничего подобного она не ожидала.
  − Кукушонок, ‒ дружески похлопали адди по плечику. ‒ От короля может спасти только король. Потому идем. К нему. Сиятельному и Бесподобному! ‒ нахваливая, нисколько сиятельным и бесподобным не восхищались. Интонация не та.
  − Сейчас наверное поздно для таких посещений, ‒ тревожно -тревожно Дафне. Король не человек. Кто-то сразу после Бога. Вот и мучайся, пугаться или вздыхать с облегчением. Не ведут ли сразу на плаху, минуя узилище и судилище.
  − У нас повод, ‒ сгоняет Херцл с довольной рожи ухмылку. ‒ Ты не совсем одета.
  ‒ В каком смысле? ‒ хлопает глазками Дафна. Суть сказанного ускользнула.
  ‒ В таком... Не совсем обута, ‒ локи щелкнул по туфельке, зажатой в руке адди.
  − Стоит ли беспокоить, сира Гильфа такими мелочами? ‒ выбрала Дафна нейтральный вариант ответа. И не отказ и не согласие.
  ‒ Жизнь складывается из мелочей, ‒ ворчал локи. ‒ В нашу пользу или против.
  ‒ Но ведь поздно!
  ‒ Наш Гильф рано не ложится. Трудяга каких поискать! Вечно по уши в бумагах... Или дерьме.
  − Вдруг помешаем? ‒ не могла успокоиться адди. Её стало знатно потряхивать.
  − Мы не... по... ме... ша... ем!!!
  − Вы так уверены, ‒ не доверчива Дафна к заверениям локи. Слишком внезапно оказался рядом, за плечом.
  "Правым или левым?" ‒ поддержал уродец ученицу не доверять рифмоплету.
  "И я о том же," ‒ пока не сделан выбор девушкой...
  − Уверен ли я! Конечно уверен. Совершенно, уверен. Тысячу сто два раза уверен! Кому как не мне быть уверенным, чем сейчас занята голова нашего любимого короля! К тому же я обещал тебе помощь. Убедишься, я всегда делаю то, что говорю. Чего не могут позволить себе многие из здешних обитателей.
  Нисколько не убедительно. Слова что соль в море сыпать. Не пересолишь. Но что остается делать? Только следовать за локи. Дафна все время порывалась оглянуться и сдерживалась. Спокойней себя вести.
  В ночных залах и коридорах эхо вольно множило звук. Пускало во след погоню и встречало на пороге засадой. Шло сбоку отвлекая и перебегало дорогу, сбить с шага. Мешало, сопровождало, заставляло бояться и тревожиться, вздрагивать над многочисленными шорохами, стуками и шарканьем. Дафне мерещилось за ней следует целая кавалькада преследователей и стоит отстать, на вдох... на пол-вдоха, схватят и не позволят Херцлу отбить свою добычу. Да и кинется ли он отбивать? Один против многих. Сплетню об отменном дуэлировании локи она слышала. Многократно. Но одно действовать в своих интересах, другое ввязываться за кого-то. Перетянут ли человеческие качества воинские. То-то и оно! Как человек её сопровождающий, полное дерьмо и сволочь.
  "И скотина!" ‒ колкое напоминание вынужденного поцелуя. Привкус которого не стерся с губ и не растаял с нёба.
  − Не спеши. А то чувствую спиной.., − остановился Херцл и Дафна налетела на него сзади. - Твою грудь. Хорошо, ты не мужчина! Представляешь, что бы я почувствовал тогда? И главное где!
  Через десяток шагов локи опять внезапно остановился.
  − Что стряслось? - волновалась Дафна задержке. Опасность ей мерещилась повсюду.
  − Ничего. Топаешь громко.
  ‒ Я?! ‒ прорезалось истерическое возмущение у Дафны. Она шла за провожатым на мысочках. Мышь громче ступает!
  ‒ Ну, не я же! ‒ почти возмущен Херцл.
   Безостановочный проход по анфиладе комнат. Дверные арки, как способ счета пройденного расстояния. Одна, вторая, третья.
  "Зеленое крыло!" ‒ почувствовала некоторое облегчение Дафна. Интерьер изменился. Скупость форм и цвета пришло на смену разнообразию изяществ. Вазоны с цветами мужчинам потребны бросать огрызки и тайком в них мочится. Портьеры ‒ вытирать руки. Столики ‒ закидывать ноги. Повсеместное торжество утилитарности над красотой.
  Беспрепятственно миновали стражу, при виде которой у адди обмерла душа и не дышалось, сделаться призраком.
  ‒ Хочу твой язык! ‒ заявил Херцл, разворачиваясь в шаге.
  ‒ Что? ‒ налетела Дафна на своего проводника.
  ‒ То! ‒ локи притянул её и поцеловал. ‒ Яжииг! ‒ произнес он не отрывая губ.
  Дафна подчинилась. Бунтовать поздно. Да и не сообразила, столь скоротечно взяли в плен рук.
  Сыро, скользко, пресно, невкусно. Противно. И чувствовать и слушать влажное чмоканье.
  ..."Терпи!" ‒ вполне серьезен далекий уродец.
  "Терплю!" ‒ нисколько не огрызается Дафна, стараясь не думать. Любая мысль и рвота подступает к горлу...
  ‒ Отличненько! ‒ отпустил её локи и вытер слюнявые губы рукавом. ‒ Идем дальше!
  Еще арки. Сбиться со счета и памяти, запомнить хоть что-то в однообразии.
  Лейд, подтащив кресло, спал, закинув ноги на край гериона. В дреме опрокинул вазу, но не проснулся. Перегар разил на пять шагов. Кислятина с чесноком и пережаренным луком и мукой.
  ‒ Ччччь! ‒ призвал локи к тишине и они прошли в столь тщательно охраняемую дверь влево.
  Пустой зальчик для игры в карты. Не задержались. Им в следующий.
  Херцл легко распахнул обе створины. Войти и впустить.
  ‒ Прошу!
  Гостевая. Слабый свет напольного светильника, муштровал тени на полу и стенах. В жаровне чадили березовые уголья. Вкусно пахло прогоревшим деревом и теплом.
  Локи прямым ходом направился к столу. Пирамида яблок. Кусок недоеденного пирога на тарелке и алабастр с вином. Схватил сосуд и глотнул. Прочувствовал вкус, глотнул еще раз.
  ‒ В природе все троично! ‒ провозглашено и объявлено Херцлом приложиться еще раз. Предложил хлебнуть и Дафне. ‒ Будешь?
  ‒ Нет, ‒ отказалась девушка. Пить она хотела и вино было кстати. Самый мизерный глоточек. Но после кого-то пригубить брезговала. О поцелуе предпочитала не помнить.
  − Конечно будешь! ‒ заверил Херцл.
  Адди понятно. Она будет.
  ‒ Дам тебе шанс. Скажи, ‒ поболтал он в алабастре остатки вина. ‒ Кто сейчас даст тебе больше?
  Дафне пришлось подтвердить - никто. Протянула руку взять сосуд. Сама. Не дожидаясь повторного предложения. Не тут то было!
  Херцл извлек из-за недр и складок одежды глиняную трубочку.
  ‒ Знакома?
  Вытряхнул пыльную горошину. Покатал на ладони. Света достаточно не ошибиться. Алеколу.
  ..."Правду, только правду и ничего кроме правды," ‒ горчила издевка уродца. Учил обратному, а требовалась исповедь...
  ‒ Такие есть у Эйкинса, ‒ попробовала схитрить Дафна. И не созналась, и не отказалась.
  Горошину бросили в вино и хорошенько встряхнули, растворить зелье.
  ‒ Пей, ‒ обязали адди.
  Обмен взглядами. Им не обязательно слушать друг друга, прекрасно понимали ход и порядок мыслей.
  ‒ Ненавижу тебя! ‒ призналась адди, в ней победила безысходность и страх. Чувства способные пожрать и породить у человека любые эмоции. У таких как Дафна всходы одни. Ненависть. Так что она не врала. Ненавидит.
  ‒ Все равно пей! ‒ равнодушен локи к враждебным заверениям и эманациям неприязни. У самого таких на пол-столицы хватит.
  ‒ Как скажешь, ‒ согласилась адди, забирая алабастр и бултыхая содержимым. Она выпьет. Как только немного успокоиться. Не захлебнуться первым глотком. Если нужно её напоят из собственного рта. Как сердобольные родители маленького кукушонка. Лучше уж сама.
  ... "Врежь ему! Разбей черепушку об его голову! Нарисуй острой глиной улыбку до ушей, лыбиться вечно!" ‒ подсказал уродец стравить пар. Учителя по своей природы ревнивы. К поражениям даже больше чем к победам своих учеников.
  "Ты этого хочешь?"
  "Мало ли чего я хочу! Этого хочешь ты! Верно?"
  Главное не отвечать. Пока молчишь, можно выбрать любое продолжение, даже поцелуй с языком. А сказав, останется только сказанному слепо следовать. Слепцы далеко не ходят. Не уйдут.
  "Во всяком случае..."
  Этот случай про нее...
  Подавление внутреннего бунта затянулось.
  ‒ Ну, хорошо, ‒ смилостивился Херцл. Вздыхать с облегчением рано. Дафна и не собиралась. Смилостивится, как же!
  Локи, накрыв пальцами ладонь девушки, наклонился и сплюнул в алабастр с вином. Поболтал.
  ‒ Теперь, пей! ‒ разрешил он окончательно.
  Дафну затрясло.
  "Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!" ‒ твердила она не забыть острое негодование. Она не забудет!
  ‒ Пеей! А то за тобой уже очередь, ‒ кивнули адди за спину.
  За тобой?! Звучит не здорово.
  Опасливо повернулась, с подозрением в обмане. Ожидала подвоха.
  "Фратта!" ‒ прострелил ужас. Спине холодно и липко. Дрожь в ногах.
  Деринн стояла в пяти шагах, сразу за аркой входа в игорную. Не входила. Убедиться в том, Дафна поворачивалась смотреть с постоянством капель в клепсидре. На счет два ‒ фратта. Раз приходился на локи.
  Херцл забрал у Дафны туфельку.
  ‒ Мешает.
  Вино она выхлебала. Не отрываясь, не морщась, не кривляясь. Легче чем воду в жаркий полдень. Не высохнуть ненавистью до срока.
  ‒ Вкусно ведь, ‒ локи приоткрыл дверь и вбросил туфель внутрь.
  − Паскуда! Я за чем тебя, бляжья рожа, посылал?! А? Ты привел? Сукаааа! - нетрезвый голос Гильфа зазвучал слишком громко.
  − Это нас! ‒ локи ухватил адди за руку и буквально зашвырнул внутрь, к королю. ‒ Пока, кукушонок! ‒ и захлопнул дверную створку. Дело сделано. А дальше? Что-то же должно происходить?
  Она и он. То, о чем так много пишут и говорят, смутно представляя о чем говорить и писать, и следует ли пробавляться неблагодарным занятием, когда напротив друг друга она и он. Фратта Деринн и Эмс Херцл.
  Есть что подглядеть. За обоими. Подозрительная отрешенность. Не узнаваемость и только... только чуть замедленное моргание обозначить и приветствие, и доброе пожелание, и взаимную радость встречи. Кто бы это увидел!? Кто бы тому свидетельствовал?! Нет никого! Но как божий день ясно, афишировать близкое знакомство им не обязательно. А подглядывающим выйдет вредно.
  
  
  
  19. Туат Лафия. Фропп.
  
  Свир Дезли, никоим образом, не относил себя к везунчикам. С какой стороны не посмотри, прискорбный факт печальной действительности. Будучи предпоследним сыном в большой семье Юбы Дезли, он родился уже после Чумы, но, ни один из его старших братьев не сдох и не уступил Свиру первенства. От немалого богатства прижимистых пращуров ему выделили дрянного коня, дрянной доспех, дрянной меч и десять грот наличности.
  
  
  
  
  
  
  
  
  Комментарии
  
  
  ***Приведенные в тексте стихи автору не принадлежат. За исключением колыбельной!!!***
  
  Каойна сокр. от Кайонаодх или Старое Королевство.
  Древнее территориальное объединение шести туатов: Хюлька, Лафии, Рагама, Голаджа, Бахайи, Швальба, вокруг которого ,,наросло мясоˮ завоеванных земель − Асгейрра. Туат управлялся выборным Советом танов и назначенным им Главой Совета, эрлом или мормером, если имелся выход к морю. Туат делился на разное количество танств. Глава носил звания тан, к фамилии которого добавляли приставку ,,марˮ, что значит старший (Мар-Тонг, мар-Горн и т.д.). Полагалась она и старшему сыну. Остальные наследники довольствовались приставкой весс (младший). Танство подразделялось на септы и его владетели гордо величались хлафордами или тойсехами. Десо эпитет и обращение к благородному, но не обладающему имуществом.
  Туаты в большей или меньшей степени различались обычаями, традициями, обладали различными вольностями, что не раз служила причиной военных конфликтов.
  Титулы в Асгейрре (по возрастанию)
  Фиан - безземельный дворянин. Ленди (от лэндлорд) - мелко земельный владелец (барон). Рейнх - средне земельный владетель (граф) Аирэ - крупно земельный магнат (герцог).
  Фрайх, вышедший из употребления титул дворян северного пограничья.
  Должности в Асгейрре.
  Камерарий - финансы, администрирование. Сенешалк - военные силы королевства. Мустер ‒ отвечал за найм людей от имени короны. Маршалк - командующий баном (армией) короля. Волчатник - псарь и егерь. Шенк - виночерпий. Референдарий - хранитель королевской большой печати. Граф-палатин - блюститель законов королевской семьей. Панетарий - снабжение королевского дома. Шенк - виночерпий. Кубикулярий - управляющий личными делами короля. Бейлифы - судейские в городах, провинциях и туатах. Номинально подчинялись графу-палатину. Великий Викарий - глава церкви в королевстве.
  Орден Святого Храмна. (Братство Ордена Святого Храмна)
  Во главе − приор.
  Пробст отвечал за непоколебимый дух и веру воителей.
  Омоньер или милостынщик − обеспечивал интересы Ордена среди мирян.
  Далак - законник, блюститель законов братства.
  Сталлер - командир конного отряда.
  Комтур - глава пехотного подразделения.
  
  Ad notam - лат. к сведению. Ad rem - к делу. In fine - в конце.
  1
  briugaid - Владелец заезжего дома. Благородный живущий не с земли, а с доходов от "гостиницы".
  Cusani ol ti thraed - кельтский обычай. Следуя за возлюбленной юноша должен проползти на коленях через луг, целуя следы, где девушка ступала.
  Малберг - Холм Правосудия. Место высокого королевского суда.
  2
  Мейстер - обращение к члену Ордена.
  Шап - широкий плащ с капюшоном.
  Храмовник − Искаженное от Храмна. Храмн в переводе ворон. Храмовник что-то вороненка.
  Гвил - (шлем) Рядовой городской и замковой службы.
  Фра - брат. Фратта - сестра. Титулование и обращение к члену Ордена Святого Храмна.
  Молофья ‒ простореч. Мужская сперма.
  Уэкуфе - бог зла. Правильней Уэкуфе.
  Сотник - воин. звание. Просторечие. На самом деле звание − сентенар.
  Винтенар. - низшее армейское звание. Командир двадцатки.
  Ульфхеднары ‒ воины- волки. Оборотни.
  Гесит - рядовой воин. В глубине строя ставили не самых умелых. Шестая линия место середничков.
  Ордфрум - зд. полководец.
  Омажж и фуа - присяга служения и клятва верности.
  Мистресс - обращение и титулование женщины. Буквально содержанка. Правильней было бы произносить после имени, но пред фамилией. Напр. − Анна мистресс Браун, т.е. Анна содержанка (на содержании) Брауна.
  3
  Храм Предков* - во второй главе частично использована лексика и мифология араукан. Любопытным смотреть ,,История и этнография народа мапучеˮ А. Боркеса-Скеуча. Использовано исключительно для колорита.
  Черуве - падающая звезда.
  Алуэ - тень, душа умершего.
  Мачи - жрец, связанный с добрыми духами.
  Токикура - боевой каменный топор. Знак высшего воинского отличия.
  Солнечные Призраки - миражи, якобы вызывающие потерю памяти.
  4
  Соломенный Венец - преступное объединение.
  Пиллраты - воины вооруженные тесаками. Наемники.
  Fir fer - (Правда мужчин) Дуэлянты. Поединщики. Бретеры.
  Здесь и далее стихи, за исключением колыбельной в восьмой главе, автору не принадлежат.
  Мечи и чаши - карточная игра.
  Пфальц - название королевского дворца.
  Торквесс ‒ в Кайона, золотое украшение высшей власти. Сродни короне.
  5
  Славная Рука - суеверие. Факел из руки мертвеца, держащей особенную свечу. Делал человека невидимым.
  7
  Армуар - шкаф для оружия.
  Бомбе - сундук с выпуклыми стенками.
  Герион - столик на ножке-колоне.
  Кассоне - большой сундук для одежды.
  Сотворение Начал - Сотворение мира.
  
  Ad rem
  
  Гл.1
  Брандуб - азартная игра.
  Жак - защитный доспех. Стеганая куртка с кольчужным подкладом.
  Риаг - зд. царек, королек. Рийа - титул правительницы туата. Форма от риага.
  Спарсы - обычно отряд численностью в восемьдесят человек тяжеловооруженной пехоты с секирами.
  Лук-порей - суевер. Человек, у которого имеется это растение победит любого.
  Лэйт - обращение и титулование девушек знатного рода.
  Гл2.
  Лейды - королевск. телохранители.
  Адди - служанка знатного происхождения у королевских особ.
  Антиквары - жарг. торговцы раритетами.
  Сберния - верхн. широкая одежда типа плаща.
  Фимоз - сужение крайней плоти. Мужск. заболевание.
  Ни плащ на гвозде... ‒ стих. загадка. Плащ - монах, вол - пахарь, конь - воин, ворон - мудрец и поэт, хозяйка - не самостоятельный владетель феода.
  Гл3.
  Тессер - символ-абак обвинений в грехах.
  Выдать и забрать тессер - совершить правосудие немедленно. Казнить.
  Глегг - то же что и грог.
  Кровь пашне - старинный обычай, когда кровь первых регул смешивается с землей.
  Касапанка - шутл. казна.
  Алеколу - шпанская мушка. Сильнейший афродизиак.
  Хлафорд - мелкий землевладелец.
  Гл.4
  Хресвельг ‒ пожиратель трупов.
  Гл5.
  Мотт - небольшой замок.
  Шилтрон - кольцевая постройка на вершине холма для обороны.
  Лейды ‒ элитные корол. дружинники, гвардия.
  Хабилары - легковооруженные всадники.
  Корсо - бойцовая порода собак.
  Уд - жарг. мужской пол. орган.
  Филид - заурядный поэт.
  Локи - в тексте тоже самое, что и Оллам (ollam). Поэт, чья честь равна королевской. Взято из ирландской истории. По преданию один из венценосцев отдал олламу свою жену, лишь бы тот не сказал про него дурного.
  Роберт Белезм - такой типус действительно существовал. И упомянутое со своими близкими творил.
  Королевский фартинг - ежегодный взнос в казну королем.
  Пять грот. - жалование канцлера.
  Гл6.
  Поскребыш - последний сын в многодетной семье.
  Herrenrecht - право первой ночи.
  Гл7.
  Финис - название октагона. Букв. Рот змеи. Уптон - верхнее поселение. Хоард - высокая охрана.
  Баррик - двухсотлитровая бочка.
  Альбаран - башня для охраны подступов к воротам замка.
  Пропащие - жарг. название людей преступивших закон.
  Лжица (ложка) слез, ‒ поверье если смазать губы покойнику слезами, он почувствует искренность скорбящих о нем.
  Гл.8
   Сакс - длинный нож.
  В левой руке - в Кайона знатных женщин хоронили, вкладывая в левую руку волосы рожденных ею детей. Чем больше прядей, тем больше милости её душе и её потомкам.
  Гл.9
  Пика - зд. заточка, стилет.
  Ардриаг - верховный король. Титул в Кайонаодхе. Его носил король всего Асгейрра.
  Гл.10
  Фогт - выборный глава города.
  Стальные кольца. - жарг. наемники.
   Запрет отцов церкви - церковники разрешали половой акт между мужчиной и женщиной только для продолжения рода в позиции лежа и мужчина сверху, как наиболее благоприятный для зачатия потомства. Остальное - греховно!
  Гл.11
  Лечение венерических заболеваний таким, с позволения сказать, способом никоим образом не является выдумкой автора. Об этом упоминает Э. Фукс в ,,Истории нравовˮ и Август Фогел в ,,Половом вопросеˮ. В последней книге речь шла о девочках одиннадцати-двенадцати лет!!!
  Кукурбит, аламбик, алудель - алх. посуда.
  Гл.12.
  Броард - широкий меч.
  Васлет - слуга, оруженосец.
  Бирюзовый торквес - у спарсов знак отличия воинской доблести.
  Катэль - выступление знати против верховной власти в знак протеста попрания их вольностей.
  Миллинар - тысяцкий.
  Гл.14
  Муха Венеры - термин введен Коломбо. Клитор.
  Реальдо Коломбо - медик. Историческая личность.
  Утлое судно - прозвище данное мужчинами женщинам. Символизировало неустойчивость к жизненным невзгодам и испытаниям.
  virgo intact - нетронутая девственность. Т.е. требовали от короля безбрачия.
  Горлайт - др. ирландская королева прославившаяся стихами.
  Гл.15
  Мордатый - жарг. монета номиналом в грот.
  Здесь и в гл. 16 использованы стихи: Жана де Лафантена, Бена Джонсона, Томаса Роулендсона, Мэри Уортли, Шарля Демустье, Пьера Мотена, В. Шекспира и т.д.
  Преподобный Мосс - легенд. Прожил более ста пятидесяти лет.
  Рюдель, Маркабрюн, Вентадор ‒ знаменитые труверы.
  Ржавые слюни - жарг. кровь
  Стриженные - жарг. ограбленные.
  Рыбали - жарг. воры.
  Прилавочники - жарг. сбытчики краденого.
  Засунуть палец в рот - жарг. выражение. Означает, если не можешь молчать засунь палец в рот. У болтливых палец отрезали.
  Басселард - кинжал.
  Пику - сорт хорошего и дорогого вина.
  Гл.16
  Гаррафао - пятилитровая фляга.
  Жаэн - темно-красное вино.
  Линия прялки - наследники по женской линии.
  Гл. 17.
  Кроме некоторых, малых числом, цитаты (помечены в начале и в конце звездочками) принадлежат упомянутым авторам. Вставлены специально. В Ср. века в женщине видели, прежде всего, источник порока.
  Блазоны - хвалебные стихи часто эротического характера. Существовал блазон посвященный соску, женской попе.
  Макрума - жестокий обряд, практикующийся и до сей поры. В медицине известен, как инцизия. Здесь упомянут в наихудшем своем проявлении - инфибуляции. (Якобы без этого не рождаются мальчики!???)
  Ракебэ - всадницы. Женщины воительницы.
  Избранницам** − текст опущен умышлено. По высокоморальным соображениям.
  Гл 18.
  Сивый ‒ мудрый.
  Мантель - мантия, одеяние невесты.
  Арит - холодное оружие в виде большого серпа.
  Пьетро Аретино - итальянский автор, в стихах прокомментировал шестнадцать эротических гравюр Любовных позиций (Европейская Камасутра).
  Для примера так описана поза девять: ( м. - мужчина, ж. - женщина)
  
  М: Для того я так над тобой изогнулся
  Чтоб, любя, твоим любоваться задом -
  Да и ты мой зад изучала взглядом.
  Потому не думай, что я свихнулся!
  
  Ж: Как не думать! Эта чужда услада
  Поза: если б твой уд и встрепенулся,
  Тона первой песенке бы запнулся.
  Развернись-ка лучше, ложись-ка рядом.
  
  М: нет, судить, сударыня, погодите.
  Пусть мой уд и слаб - я могу перстами...
  И устами тешить Вас, поглядите.
  
  Вы сейчас, несомненно, сами
  Наслажденья дивные ощутите,
  Что не всем даруются небесами....
  
  Мочишься на стену - т.е. претендуешь на право называться мужчиной.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"