Я стоял возле стола своей классной руководительницы Анны Александровны с понуренной головой. Я чувствовал себя плохо, я хотел спать, я хотел плевать на все нравоучения, но все же пытался испытывать стыд и краснеть.
- И не водись ты с этим Тряскиным, умоляю, - продолжала распаляться преподаватель по литературе и русскому языку, - одна его фамилия, прости Госпади, чего стоит.
Я виновато смотрел в пол, изучая неровности дощатого пола с потрескавшейся краской некогда коричневого цвета. Кое-как я выкрутился из сложившейся ситуации и, хоть не совсем честно, но сессию сдал. Последние наставления на будущий год я выслушивал от Анны Александровны. И в этих наставлениях особое место занимал мой лучший друг.
Она нервно смотрела в окно на молодую весеннюю листву тополей, крепко сжав пальцы рук в замок. Еще немного и старушку затрясет. Мне было по-человечески жаль ее. Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.
- Тряскин, - пробормотала она, зло усмехнулась и, обращаясь ко мне, подытожила, - у твоего Тряскина родители не бедствуют, он себе дорогу их деньгами проложит. А у тебя потенциал, который ты пытаешься похоронить и заметь, у тебя это хорошо получается.
Её доводы были просты и логичны, как детский конструктор для взрослого. У неё такая работа - направлять сбившихся с правильной дороги студентов на путь истинный, и она выполняет её отлично. Мы некоторое время помолчали. Мне нечего было сказать, ей нечего было добавить. Воцарилась необходимая для этой минуты педагогическая тишина для моего всецелого осознания и понимания. Я смотрел в окно, пытаясь разглядеть там скорейшее избавление от нравоучений моей заботливой класснухи. Но на улице я видел лишь лето. Молодое, нежное и соблазняющее. Недавно наступившее. Манящее своей свежестью и чистотой.
Наше неловкое молчание было прервано автомобильным гудком с улицы. И я прекрасно знал, кому он принадлежит.
- И какие выводы мы сделаем из нашей беседы? - наконец поинтересовалась Анна Александровна.
- Единственно верные, - бодро ответил я.
- Хочется в это верить, - она недоверчиво улыбнулась, - тогда до сентября. Я надеюсь.
- До свидания, - я направился к двери.
- Сергей! - окликнула Анна Александровна.
Меня, кстати, Сергеем зовут.
Я обернулся, её глаза говорили - "не лги, вижу тебя насквозь".
- Ты случайно не влюбился?
Во дворе просигналил гудок.
- Да вроде бы, нет, - ответил я, стараясь скрыть любопытство и нетерпение одновременно.
- Наркотики не употребляешь?
Допрос принимал еще более интересный оборот, но автомобиль Пахи нетерпеливо позвал меня двойным гудком.
- Точно нет, - озадаченно, но твёрдо произнёс я, - а к чему эти вопросы?
Её глаза опытного педагога внимательно следили за моей реакцией.
- В последнее время ты как-то изменился, но я не могу понять, как.
- Ну, если только в положительную сторону, - улыбнулся я, но, по-моему, вышло как-то не естественно.
Опять сигнал. Долгий, требовательный, нетерпеливый. Ночью он бы разбудил полквартала.
- Ладно, иди, - вздохнула она и её взгляд профессионального педагога опять стал взглядом обыкновенной уставшей женщины, - твой Тряскин уже заждался. А с ним я позже поговорю.
Ещё раз попрощавшись, я выскочил в коридор.
Если бы кто-нибудь знал, как я изменился...
С чего все началось
А все началось, как ни странно, с моего рождения. Я осчастливил этот мир своим появлением восемнадцать лет назад, в одну тихую, но очень июльскую ночь, в поселке, название которого вам абсолютно ничего не скажет. Как сейчас помню тот день - только-только проклюнулся молодой месяц и разноцветные звёзды, всем своим неисчислимым количеством, рассыпались по черному куполу неба. Во всем поселке было тихо и только я орал, нарушая общее спокойствие.
Отца, как такового, я не помню. Я сейчас - про биологического. Мать умерла при тяжелейших родах. Так что её смерть, в какой-то степени, лежит на моей совести. Моё воспитание легло на плечи её старшего брата, Митрофанова Владимира Егоровича. В посёлке он занимал должность агронома, и являлся по совместительству потомственным колдуном-знахарем. Если кто из односельчан заболевал, или корова не доилась, или ребёнка сглазили, да мало ли что - все шли к моему дяде. Он и травы с целебными свойствами даст, и нашепчет чего-то непонятного, но обязательно исцеляющего. Мог и порчу навести или чего похуже. Только он этим не занимался, да его никто и не просил об этом. Потому что - плохое, как и хорошее, неизменно возвращается. Но об этом, обязательно, в следующий раз.
Двери дядиного дома были открыты для всех, в любое время суток, в любой день недели. Хоть одинокой продавщице местного сельпо, хоть многодетному главе администрации на новой иномарке. Из соседних сел так же наведывались страждущие получить добрый совет или обрести физическое исцеление. И получали их. Клиентская база, как сейчас говорят, была внушительной.
Духовным же исцелением в поселке занимался наш местный батюшка, близкий дядин друг ещё с детских времён. В миру - Тишко Алексей Денисович. Активные октябрята, пламенные пионеры, ответственные комсомольцы - партия же была для них закрыта по понятным причинам. Ни семинарист, ни псевдоцелитель, естественно, партбилет получить не могли. Что, в принципе, не мешало им оставаться в поселке самыми уважаемыми людьми. Все переплёты жизни связали их, и без того крепкую дружбу, таким морским узлом, который был не в силах развязать ни один склочник и сплетник на земле. Он просто был бы немилосердно бит, уж поверьте моему слову.
Я же, молчаливый нелюдимый пацан, жил в окружении всех этих многочисленных гостей, непонятных амулетов, мешочков с высохшей травой, слезных просьб и слезных же благодарностей. Частые беседы дяди с батюшкой всегда оставались для меня непонятными, и поэтому были скучны и не имели никакого смысла. Так я и жил без друзей и даже приятелей-соседей. Только бесконечные надоедливые: "какой хороший мальчик" от женщин, и "здорова, мужик" от мужиков. Ну и всевозможные варианты этих фраз. Таких же бесконечных и еще более надоедливых. Так получилось, что детский сад я не ходил. Хоть и располагался он недалеко. Просто некому было меня туда приводить и забирать. Дядя, конечно, воспитывал меня, и я стал таким, какой есть, только благодаря ему. Но слишком уж он был занят. В нашем доме еще обитал домовой, но у него свои обязанности.
В те детские года с завистью смотрел на окружающие меня полные и наполовину полные семьи. Снующие туда-сюда, по делам, и без них. С такими улыбками на лице, будто весь мир принадлежал только им одним. В каком-то смысле, так это и было. В том, что этот весь их мир назывался семьей. ИХ семьей. С новогодними подарками и детскими утренниками. Совместными прогулками по лесу и поездками в город за шмотками. И что самое главнее - днями рожденья. Даже семье Васьки-комбайнера, самой несчастной семье в поселке, я завидовал.
А свой день рожденья я стремился вычеркнуть из памяти. Именно в этот день умер тот, кто мог бы мне все это дать. Но не дал. И только потому что кто-то, видите ли вы, лежал не так, как надо, и роды были долгими и мучительными. И в итоге смертельными. Каким же бессердечным и неблагодарным плодом надо было быть, чтобы убить самое родное сердце, еще даже не успевшим ставшим материнским. И это после девяти месяцев обоюдного проживания в их совместном маленьком мирке. После всех тайн и секретов, которых не знал больше ни один человек на земле. Волшебных сказок и чудесных песен, звук которых не дошел больше ни до одних ушей на планете. После той чистой светлой любви, которую не испытывал никто и никогда.
Каждому, кто хоть раз побывал в утробе матери, досталась своя любовь. Я за них рад, но не более. У меня была своя, которую я эгоистично погубил на самом финише, что бы она не досталась больше никому. Образ матери, который я рисовал себе сразу после зачатия, был самым прекрасным образом в мире. Он до сих пор стоит у меня перед глазами. Как бы мне хотелось услышать в свой адрес ее проклятия с того света. Или маленький упрек. Но в раю такие дела не практикуются. А где же ей еще быть?
Опустошенность детской неокрепшей души, желание прижаться к чему-то родному, такому большому и теплому, как солнце в летний ясный день, вина за то, что я, в принципе, как бы и не совершал (но факт остается фактом), часто заставляли меня уходить в старый покосившийся сарай в дальнем углу двора. Мрачное одинокое здание, смотрящее вечно открытыми створками ворот во двор, залитый солнцем. Что, как ни этот сарай, мог наглядно показать состояние моей души? Так точно отобразить мир одинокого ребенка? Что там оставалось делать мне - только плакать, жалеть себя, жалеть маму. С глазами, мокрыми от слез, лежа на сухой колючей соломе, смотреть на деревянный потолок с полусгнившими перекрытиями и просить прощения. Просить до тех пор, пока я не начинал проваливаться в дремоту. И тогда кто-то вытирал мои слезы, и я взлетал невысоко над землей и летел. Летел, покачиваясь, как на волнах, от сарая, через весь двор, домой, в свою постель. А ворчливый, но добрый голос дяди говорил, вздыхая:
- Дурашка, да если бы кто виновен был, так с виновного давно спросили бы. С паскудника...
Про дядю и батюшку
- Товарищи! - кричал председатель колхоза, Скобин Эдуард Степанович.
Утром Первого мая небо окрасилось в красный цвет - цвет советского знамени, что не могло не радовать рабочих и крестьян поселка. Глаза сверкали, руки держали транспаранты и флаги. Над небольшой площадью летал дух равенства и братства, предвещающий скорую победу над капитализмом.
- С праздником весны и труда вас, товарищи!
- Ура! - радостно закричали демонстранты.
- Ура! - орали Владимир Егорович, Тамара Егоровна и Алексей Денисович.
Все трое были счастливы, радостны и полны решимости догнать и перегнать все на свете. Были молодыми. Тамара махала воздушными шарами, которые ветер пытался вырвать из рук и унести в социалистический Китай. Или на Кубу. Такие ветры, решительные и дерзкие, в те времена гуляли по все стране.
Как только шум над площадью утих, председатель достал из кармана пиджака листок и, бросив короткий взгляд на земляков, принялся докладывать о результатах, с которыми колхоз пришел к сегодняшнему дню.
- Не буду скромничать, но нам есть чем похвастаться перед районом, - начал Эдуард.
По площади пробежали сыновья Тимофеевых и Васильевых, два сорванца, судьбу которых весь поселок уже решил - сядут. Славка Тимофеев прижимал к груди мешок с чем-то громоздким, похожим на гитару. Мишка Васильев прикрывал тыл своим худеньким тельцем.
- А ты чем можешь похвастаться? - толкнул Володя локтем Алексея в бок, глядя вслед убегающим пацанам, - Сколько душ человеческих спас за пятилетку?
- За свою работу я буду отсчитываться перед другим председателем, - улыбнулся Алексей.
- Это который всем председателям председатель? - подмигнул Володя.
- И всем генсекам генсек.
- Тихо вы! - зашептала Тамара и отвесила брату подзатыльник.
- Ой, да ладно, - отмахнулся тот, - Светлую Пасху все отмечают. А председатель в первую очередь.
- Слава Богу, сейчас не тридцатые годы, - поддержал друга Алексей.
- Каждому разговору свое место, - гнула свое Тамара, - вот приду к тебе в церковь и начну про Анжелу Дэвис рассказывать.
- Бог всегда все видит, - ответил Алексей, - а председатель - нет.
- Но мы-то с вами видим, товарищи, - донесся голос с трибуны, - что есть еще среди нас темные люди. Темные и неграмотные. Верующие в рай небесный и потусторонние, всякие там, силы. Да-да, товарищи. И вы все прекрасно знаете, о ком я говорю.
- Охренеть, - изумился Володя.
- В себя надо верить! - надрывался председатель, - В себя и в товарища! А в неземные чудеса верят только недобитые, враждебные нам, элементы!
Люди в толпе озирались в поисках "враждебных элементов", а находя, тут же отводили взгляд.
- Сейчас восьмидесятые или, все же, тридцатые? - удивленно спросил Алексей. - По-моему, командира немного занесло.
- И мы не позволим...
- Вчера же с ним обсуждали размежевание четвертого участка, - с горечью пробормотал Володя.
- Работа такая, - отозвался Алексей.
- ...на двадцатом седьмом съезде ЦК КПСС...
- Что теперь будет? - прошептала Тамара.
- Да ничего не будет, - спокойно ответил Алексей.
- Еще как будет, - пообещал Володя, стиснув зубы.
- С праздником, товарищи! Ура!
- Ура! - восторженно подхватила половина демонстрантов.
Остальные промолчали. Друзья оглянулись и увидели, что толпа от них отдалилась - они стояли в круге как сочувствующих, так и не очень, земляков. Ветер выхватил шарики из рук Тамары и понес их в социалистический Китай. А может - на Кубу. Кто их поймет, эти ветра?
Вечером в калитку председателя постучали громко и уверенно.
- Степаныч, выходи! - донеслось с улицы, - Предатель!
- Это кто предатель? - возмутился хозяин и рывком открыл калитку. Как оказалось - зря.
Володя схватил его за грудки и прижал к забору.
- Тридцатые годы, говоришь? - заорал он, - Тридцатые?!
Алексей стоял рядом, даже не пытаясь успокоить разгневанного друга.
- Мы же вчера с тобой! Обсуждали! Как друзья! А сегодня что?
- Да отстань ты! - крикнул Эдуард и оттолкнул собеседника.
Володя сделал два шага назад и насупившись с презрением разглядывал "предателя".
- А ты что стоишь? - спросил тот Алексея, - Ты же Божий человек!
- Все мы Божьи люди, - заметил Алексей, и врезал Эдуарду в челюсть.
Председатель упал на землю и поспешил подняться. Опять же - зря.
Участковый долго смеялся, сквозь слезы разглядывая побитого председателя. Успокоившись, поинтересовался:
- Это же какая ты, получается, сволочь, если тебя даже поп отметелил.
Эдуард глубоко вздохнул, чтобы не сорваться.
- Что намерен предпринять?
- Да ничего не намерен. Получил по делу - нечего земляков перед другими срамить.
- Значит так?
- Так и не иначе, - твердо сказал участковый, - не до тебя сейчас. На вокзале у солдата кто-то автомат стащил. Занят я.
Эдуард встал.
- Я позвоню в район.
- Хочешь опозориться - звони.
Но председатель так никому и не позвонил. Ночью кто-то пробрался в его курятник и растерзал всю птицу. На земле, среди перьев и кровавых туш, остались волчьи следы как предупреждение.
Еще не решив, на кого, но Эдуард затаил обиду.
Первое сентября и автомобильные гонки
А вот мне восемнадцать. Первое сентября. Первый курс. Первый семестр. Первый урок. Все первое, куда ни глянь. Даже моя парта первая, но в третьем ряду от окна. Поближе к двери, на случай пожара. Место соседа пока свободно. Позади меня и с боку сидят такие же, как я, новоявленные студенты. Большинство из которых задаются вопросом "для чего они здесь" и "что они ожидают от выбранной специализации". А специальность, не пожелай врагу - "Почвоведение, агрохимия и земледелие". Но я, по крайней мере, знаю, что такое сельское хозяйство и чем агроном отличается от агроэколога.
Мы ждем знакомства с нашим классным руководителем, который решил где-то задержаться. За окнами моего сельскохозяйственного института осень наводит свои порядки - листья тополей сохнут и желтеют. Прохладный воздух приятно бодрит. Солнце уже не спешит по утрам появляться на небе, а словно выжидает удобного момента, что бы соизволить показаться миру во всей своей красе.
Но вот дверь в аудиторию распахивается, а вместо преподавателя влетает наш ровесник - коротко стриженый, лопоухий, невысокий, одетый в спортивную форму, обутый в черные туфли. Тяжело дыша, он бегло осматривает присутствующих и плюхается за мою парту. Долго шарит по карманам и наконец достает сложенную вдвое тонкую тетрадку и ручку.
"Не хило он подготовился к учебе, наверно весь вечер собирался", сыронизировал я, осторожно косясь в его сторону.
Мой сосед тем временем взглянул на портреты классиков, почему-то презрительно ухмыляясь. Прогулялся взглядом по доске, потолку, посмотрел в окно. Затем обратил свой взор на меня, детально изучая и делая выводы. Я, не привыкший к такому вниманию, стал тщательно рассматривать ручку, вертя ее в руках так и эдак. Сосед, вдоволь налюбовавшись мной, повернулся к остальным одногруппникам, пристально глядя на каждого, словно выискивая родную душу. И видимо не найдя такой, обратился ко мне:
- Давай смоемся с пары.
В его глазах явно читались азарт и тяга к приключениям.
Я ожидал чего угодно, только не этого.
- В каком смысле?
- В прямом, - заверил он меня, - давай свалим отсюда.
- Год только начался...
- И уже скучно, - закончил лопоухий за меня фразу.
С этим было трудно не согласиться. Я беспомощно обвел взглядом группу. Все занимались своими делами - знакомились, изучали ручки, смотрели в окно. Преподаватель все не шел. Помощи ждать было неоткуда.
- Предки машинку подогнали к первому сентябрю, - продолжал сосед.
- Сентября, - поправил я его.
- Чего?
- Правильно говорить "к первому сентября".
- Тем более обкатать надо, - обрадовался сосед моей поправке, - сюда меня батя привез, обратно, говорит, давай сам. Только осторожно. Ха!
- Какая машина? - тянул я время.
- А хрен его знает, - он на секунду задумался, - вроде черная "Тойота". Я не успел разглядеть.
- Права есть? - осведомился я, - без прав - я пас.
- Взгляните, сударь, - с довольной ухмылкой он небрежно достал из кармана и деловито бросил на парту пластиковую карточку.
Что тут скажешь? Права. Настоящие.
Бунтарь, хулиган, шпана. Головная боль учителей и родителей. Выбитые стекла и синяки под глазами. И при этом - невинный детский взгляд. Про таких мамы говорят своим чадам: "он тебя плохому научит". В общем, он мне сразу не понравился.
- Погнали, - сказал я, и теперь уже в моих глазах явно читались азарт и тяга к приключениям.
В глазах всей нашей группы стояло удивление, когда "двое чуваков встали и по-тихому свалили с пары. Придурки".
Мы сели в темно-синюю "Тойота-королла". Предусмотрительно надели ремни безопасности.
- Ну что, сударь - торжественно произнес сосед, - разрешите сердечно поздравить вас с началом нового учебного, не побоюсь этого слова, года.
- А вы знаете, сударь, - включился я в игру, - что завтра нас вздернут на рее, а наши славные имена занесут в книгу позора.
- Бьюсь об заклад, что нас, скорей всего, четвертуют, а наши красивые головы наденут на шесты и поставят у входа в назидании таким же вольным стрелкам, как мы с вами.
- В любом случае по головке нас не погладят, - подвел я черту.
- Предлагаете вернуться в это скучное учебное заведение, которое называется институт? - он испытующе посмотрел на меня.
Я посмотрел в его широко открытые чистые невинные глаза, потом посмотрел вперед, через лобовое стекло новенького автомобиля. Смотрел на сложившуюся ситуацию. Смотрел в будущее. Нас, конечно же, не выгонят. Сделают замечание, пожурят, как следует. На первый раз обойдется. Но репутация будет подпорчена. Я вспомнил свою прежнюю жизнь - ни друзей, ни приятелей. Только старенький мопед. И надо же, первый кандидат в друзья оказался бесшабашным хулиганом, для которого нет авторитетов и моральных устоев. Мой здравый смысл видел в его искрящихся глазах погибель для меня. И единственного друга.
- Предлагаю окончить эту бессмысленную дискуссию, - оставил я в стороне здравый смысл, - и выехать, наконец, на встречную.
- На встречную? - уточнил лопоухий.
- Именно, - подтвердил я.
- Кто "против"? - спросил он, обернувшись назад.
На заднем кресле промолчали.
- Предложение единогласно принимается.
Он повернул ключ, машина ожила, радостно заурчала. Приятная дрожь пробежала по металлическому корпусу. Проверка дворников - работают. Радио - вещает. Сигнал - сигналит, мощно и яростно. Даже боковые окна, кто бы мог подумать, - исправно поднимаются и опускаются, послушно повинуясь соответствующим кнопкам. Не машина - красота на четырех колесах.
- Эпоха hi-tech, и все такое, - удовлетворенно проговорил лопоухий и нажал "газ"
Следуя послушно повороту руля, автомобиль не спеша выехал на дорогу.
- Поворотники было бы неплохо периодически включать, - заметил я.
- Ах, оставьте, - пробормотал лопоухий, пытаясь одновременно смотреть вперед, в боковые зеркала и зеркало заднего вида. Его коротко стриженая голова двигалась, как на шарнирах. Сосредоточенность на лице придавала ему вид умного здравомыслящего человека. Чего я бы не сказал в другой ситуации.
- Опыт большой? - спросил я, глядя на его неуверенные движения.
- Опыт - дело наживное, - практически ответил он на мой вопрос, - главное - состояние души.
- Не могу не согласиться...
Я посчитал уже седьмую машину, обгоняющую нас. Как же он на права сдавал?
- ...но при такой скорости нас скоро догонят и обгонят наши одногруппники, отсидевшие четыре пары.
- А вот хрен им!
С этими словами он нажал на педаль газа.
Стрелка спидометра с 20 км/ч перескочила аж на 40. Неплохой результат, прогресс на лицо.
Я демонстративно зевнул:
- Вижу, как Шумахер плачет от бессилия.
Сосед, подгоняемый моими издевками, разогнался до 65.
Пальцы рук побелели от напряжения, сжимая руль. В глазах стоял ужас. Но, верный своим принципам, он не сбавлял скорость.
Железный характер, стальной стержень, - подумал я, глядя на его лицо, превратившееся в застывшую бледную маску, - боится, но вида не показывает. Но даже начинающий водитель не должен вести себя так неуверенно. А не купили ли ему эти самые права? На тот момент я еще не знал, в чьей машине я нахожусь.
Светофор, стоявший на перекрестке впереди, загорелся красным светом. Наш автомобиль не сбавляя скорости, хладнокровно проехал мимо него. Вдогонку нам раздались возмущенные сигналы. Немного придя в себя, я с любопытством посмотрел на соседа.
- Забыл про тормоз, - тихо оправдался он.
Мимо нас проехал автомобиль с гордой надписью "ДПС". Не по нашу душу, но я увидел в нем знак свыше. Предупреждение.
- Дружище, так дело не пойдет, - сказал я, - мы скоро не только будем жалеть, что сбежали. Мы скоро вообще ни о чем жалеть не будем.
- Думаешь, стоит вернуться?
Его запал стал проходить. А вот мой - нет.
- Думаю, надо выехать за город и там развернуться по полной, - я не был удовлетворен таким результатом, мне хотелось большего. Там нет светофоров и гаишников. Простор и свобода! Скорость! И к черту учебу!
Я так завелся, что аж самому страшно стало. Моя кровь, образно говоря, кипела и рвалась наружу. Хватит скуки - в детстве насладился ею по полной. Пришло мое время. Зверь рвется на свободу. Никаких авторитетов. Никакой морали. Никто не указ. Мне вдруг стало тесно в этом городе, где на каждом перекрестке стоят светофоры, вдоль дорог висят знаки, указывающие, что можно делать, что. Где вместо свежего воздуха - бодрящий дым из выхлопных труб. Где многоэтажные дома закрывают горизонт, радугу, солнце, облака. Оставляя людям лишь малую часть неба, а ночью - ничтожное количество звезд, в которых даже опытный астроном не отыщет ни одного знакомого созвездья. Хотелось ветра в лицо, чтобы слезы из глаз. Такого простора, чтобы не было препятствий на все 360 градусов вокруг. Такой свободы действий, чтобы потом было не стыдно за бесцельно прожитые. В конце концов, не я заварил эту кашу. Но я готов ее расхлебывать.
- Гулять, так гулять, - подначил я.
- Погнали за город, - согласился сосед.
- Нам в другую сторону, - сообщил я.
Автомобиль, пересекая двойную сплошную, развернулся на 180 градусов. Опять послышались разъяренные гудки.
- Интересно, кому это они? - съязвил сосед.
- Ездят тут двое придурков, правила нарушают, - сообщил я.
- Хорошо, что не мы, - ухмыльнулся лопоухий.
И мы помчались за город.
Мы стояли у дорожного знака, на котором название нашего города по диагонали пересекала красная линия. Впереди - свобода и простор, позади -все блага цивилизации. Автомобиль неподвижно замер, как бегун на старте, ожидающий сигнала. Перед нами лежала дорога, уходящая неизвестно куда, как и наша еще неполученная стипендия.
- Сударь, - обратился я к лопоухому, - глядя на эту гладкую ровную дорогу, - с какой скоростью вы собираетесь ехать?
- Я думаю до сотни разогнаться.
Лопоухово трясло. Азарт подгонял его, но страх заставлял его подстраховаться.
Я хладнокровно дотянулся до замка ремня безопасности и, нажав на кнопку, освободился от него.
Лопоухий с недоумением уставился на меня.
- Ну, сто километров в час, в принципе, неплохая скорость, - сказал я, пытаясь казаться спокойным. Но внутри меня все тряслось и истерически вопило от страха. Кому и что я хотел доказать?
Лопоухий ничего не ответил, и тоже отстегнул свой ремень. Читающий эти строки - пожалуйста, не повторяйте ошибок нашей молодости. Будь умнее, всегда пристегивайся.
Мы смотрели вперед, на бегущую вдаль дорогу. Слушали шум мотора. И, наверно, молились. Попутный ветер дул нам в спину и слегка пригибал всевозможные травы и цветы. По обеим сторонам дороги стояли одинокие березы, махая нам ветками с зелеными листьями. Белые облака удобно расположились на громадном синем небе и наблюдали за нами, ожидая потехи.
А где-то позади нас остался город, со всей своей суматохой, спешкой и нервотрепкой. Скандалами и разборками. Закопченным небом. А здесь, на самой городской черте, все это казалось таким далеким и ненужным, как фигурные коньки на летнем пляже. Уже не беспокоил даже тот факт, что знакомясь с нашей группой, классный руководитель не досчиталась двоих студентов.
Далеко впереди, почти на самом горизонте, показался автомобиль. Солнце на мгновенье отразилось на его лобовом стекле и исчезло. Пока трасса была более-менее пуста, надо было начинать действовать.
- Ну что? - осведомился я, - Погнали, что ли?
Лопоухий вздохнул и нажал на газ. Машина сорвалась с места и набирая обещанные хозяином 100 км/ч, помчалась вперед, сама не зная, с какой целью. На циферблате спидометра индикатор размеренно удалялась от цифры "ноль". Мы напряженно смотрели на дорогу. Я пожалел, что снял ремень безопасности, но что-то исправлять было уже поздно.
Вот стрелка перевалила за 65, и городской рекорд был успешно побит. Березы за окном мелькали все быстрее, а травы и цветы смешались в одну темно-зеленую массу. Мы уже гнали под 80, когда мимо с шумом промчался тот самый встречный автомобиль. Но впереди, оставляя клубы пыли, по нашей полосе несся, сломя голову,серый "Крузер". Покрытый дорожной пылью, с заляпанным номером, он не особенно вписывался в окружающую природную панораму.
- Не нравится мне эта тачка, - пробормотал сосед, - весь пейзаж портит.
Удивительно, что при напряжении и сосредоточенности, он еще успевал любоваться природой.
- Уделай хмыря, - попытался крикнуть я, но получилось тихо и неубедительно. И все же - страх страхом, а принцип - дело серьезное.
А вот стрелка спидометра добралась до долгожданной сотни. Плавно уходя влево, мы поравнялись с "Крузером". Обе машины неслись практически нос к носу. На пассажирском сиденье, рядом с водителем, сидела красивая девушка и смотрела на нас. Я посмотрел на них и помахал рукой. В это время девушка что-то сказала своему мужчине и "Крузер", подгоняемый недобрыми ветрами, стал медленно уходить вперед. Рваться дальше в бой ни мне, ни моему товарищу не хотелось. Скорость для нас, новичков, была такой ошеломляющей, что мы слышали как воздух, налетая на лобовое стекло, разбивался, звеня, на молекулы азота и водорода. С нашим опытом продолжать такую гонку было совсем уж неуместно. Проиграли, так проиграли. Приключений на сегодня нам вполне хватило. И все бы ничего, если бы девица, торжествуя, не высунула в открытое окно руку и не показала нам средний палец. Такой обыкновенный стандартный женский палец, каких на свете несколько миллиардов. Но именно этот палец решил исход дела.
- Она... - начал было я.
- Вижу, - пробормотал сосед.
Левой рукой он осторожно нащупал ремень безопасности и, не глядя, верным движением вогнал его в замок.
- Полагаю, шутки закончились, - я вцепился в свой ремень безопасности и долго возился с ним, пока не услышал щелчок.
Это послужило сигналом и автомобиль, задыхаясь от возмущения, кинулся в погоню за "Крузером". От рева мотора мы ничего не слышали, ни наших криков, ни пения птиц за окном. Казалось, наш темно-синий корпус плавился от трения с воздухом, становился черным, а сам автомобиль готовился взлететь.
Не спеша (если это слово вообще уместно в данной ситуации) мы, метр за метром, сокращали расстояние до "Крузера" с плохо воспитанной, но симпатичной девушкой. И уже второй раз за день обгоняя их, я в ответку, вытянул руку и показал... Ну, в общем, отомстил. Лопоухий что-то радостно и нецензурно отозвался о водителе.
Мы, тем временем вырвались вперед уже на корпус.
- Закрывай их, - прокричал я, - пока они не прибавили.
Сосед чуть кивнул и плавно повернул руль вправо.
- Глотай пыль, паскудник, - заорал я.
Наш болид стал заграждать дорогу соперникам, как вдруг, будто из параллельного мира, впереди нас появился "Ауди". Красный, как только что из пекла преисподней. Даже при окружающем шуме мы слышали его истошный сигнал. "Крузер" никак не мог видеть ситуацию на дороге - мы попросту закрыли ему весь обзор. "Ауди" мчался на нас, не сбавляя скорости. У соседа видимо сработал инстинкт выживания. Он до конца повернул руль вправо, и мы, промелькнув перед озадаченным "Крузером", вылетели за пределы трассы, задев при этом правым боком столбик заграждения. Послышался скрежет металла, позади раздались визг шин и испуганный сигнал. Мы тем временем мчались, подпрыгивая, по кочкам. Машина скакала с правых колес на левые и наоборот. Нас болтало влево-право, вперед-назад и по-часовой. Сосед держался за руль, я уперся в приборную доску руками, а спиной вдавился в кресло. Кричали ли мы тогда? Может быть. Окружающий нас мир за окнами перестал существовать. Вместо него всюду прыгали и резвились размытые разноцветные пятна. И все это заняло несколько секунд.
Наконец индикатор спидометра вернулся к нулевой отметке. Мы сидели молча, пытаясь осознать происходящее. Моя голова болела, будто в ней произошел маленький, но настоящий атомный взрыв. Слева от нас, на шоссе, целый и невредимый "Крузер" не спеша набирал скорость. Водитель, как мне казалось, смотрел в нашу сторону, но видя, что мы не перевернулись и не горим, решил не тратить время на нас, психопатов. Я думаю, знакомство с нами он запомнит надолго. Надеюсь, что его девушка с пальцем не пострадала. "Ауди" на дороге не было. Или уже уехала от греха подальше, или догорает в кювете с левой стороны от дороги.
Я взглянул на соседа. Он уже стоял возле машины. Я даже не услышал хлопка двери, настолько эхо от воображаемого взрыва шумело в ушах. Я открыл дверь со своей стороны и пытался выбраться. Но получилось не сразу, пока я не догадался дрожащими руками отстегнуть ремень безопасности. Обстановка вокруг была все такой же веселой и жизнерадостной. Те же облака на небе. Тот же цветочно-травный ковер вокруг. Разве что деревьев стало больше, да деревенька показалась в дали. И все это плыло перед глазами, слово только что слез с карусели. После гоночного шума показалось, что в мире исчезли все звуки, такая вокруг стояла тишина. Я посмотрел назад. Сколько же мы успели намотать в километрах?
Держась за крышу автомобиля, осторожно подошел к лопоухому. Тот внимательно разглядывал царапину, оставшуюся после встречи со столбиком. Чем-то это напомнило пробоину на несчастном "Титанике". Правда, меня тогда там не было по ряду не зависящих от меня обстоятельств.
- Ты как? - спросил я его, так как сам чувствовал себя более, чем хреново.
- А у дельфина взрезано брюхо винтом, - неожиданно радостно пропел он, - вот думаю, что бате такого правдивого сказать.
Его речь была заторможенной, голос звучал глухо. Или мне просто так казалось?
- Я его назову Дельфином, - сообщил лопоухий.
- Кого? - спросил я.
- Автомобиль. Уж очень похож.
Мне даже показалось, что автомобиль действительно напоминает поврежденного, но непокоренного дельфина.
- Правильно сделал, что опять забыл про тормоз, - заметил я, и мое произношение походило на произношение слабоумного, такое же растянутое и нечеткое, - а то нас бы поцеловали с двух сторон не по-детски. Все пятеро скончались бы на месте.
- Шестеро, - возразил лопоухий, - в "Ауди" тоже двое сидело.
- Блин! - воскликнул я, смеясь и морщась от боли одновременно, - Ты когда успел всех нас пересчитать?
- Да, - самодовольно улыбнулся лопоухий, - я такой.
И слегка пошатываясь, он подошел ко мне и протянул руку:
- Павел.
Леший играет
По утрам я ходил с дядей в наш лес. Не в смысле - наш местный, тутошний. В смысле - наш с дядей. Подальше от лесных дорог и тропинок. Подальше от охотников и браконьеров, хотя эти ребята, как раз, есть везде. Грибники тоже являются составляющей этой группы. Они, как и мы, выходят на промысел ни свет ни заря, когда лучи еще не поднявшегося солнца освещают округу ровно на столько, чтобы человек не нарвался на острую ветку или не споткнуться об неудачно расположившийся пенек. Встречающиеся односельчане почтительно кланяются с нами и спешат отойти подальше. То есть, совсем скрыться с глаз. Самые суеверные просыпаются раньше всех.
- Стараются не мешать нам, помогать им, - тактично объясняет дядя их страх перед колдуном и его наследником, - для них же стараемся.
На дяди не было ни плаща с капюшоном и серебристыми звездами из фольги, ни остроконечной шляпы. В руках он не держал магического посоха. Он был одет в брезентовый костюм цвета хаки, на голове бейсболка, за спиной небольшой рюкзачок для трав, ягод и термоса с чаем. В таком виде он больше походил на туриста, чем на уважающего себя колдуна. По крайней мере, в моем детском понимании. Стоит ли говорить, что уборку в доме мы делали сами, без помощи поющих зверей.
Мы не спеша продвигаемся вглубь леса, к нашей поляне. По пути дядя молчит и лишь изредка комментирует те или иные события, проходящие вокруг. Вот где-то раздался выстрел, звук эхом пронесся по лесу. Дядя прислушается и говорит, качая головой:
- Степаныч косого подстрелил. Башку ему снес, паскудник.
Или иной раз, глядя на землю, покрытую травой и с осыпавшейся хвоей, увидав незначительную вмятину, воскликнет:
- Миша проходил. Надоело самому еду добывать, вот - к людям подбирается, - дядя тревожно смотрит в сторону поселка, словно видит его за стеной сосен - как бы он на наших курей не позарился. Надо будет Васильева предупредить, пусть готовым будет. Эдакой паскудник.
- Кто паскудник? - вклиниваюсь я в дядины размышления. Нравится мне, когда он ругается.
- Оба, - выносит свой вердикт дядя.
А иной раз не можем нашу поляну найти. Даже я, шестилетний несмышленыш, с закрытыми глазами мимо не пройду. А тут ходим-ходим, нет ее. Будто кто скатал полянку в рулон, как ковер с цветным узором, да ночью на плече уволок в другое место. Чтобы то место красивее было.
- Скучно ему стало. Видишь, Серега, сосна примечательная. Второй раз идем мимо нее.
И я смотрю на сосны, пытаясь определить, какая из этих совершенно одинаковых сосен, ну уж самая примечательная.
- Та, у которой верхушка опалена? - строю я догадки.
- Не-а, - радуется дядя.
- Переломленная пополам? - продолжаю говорить то, чего не вижу.
- Мимо, - а в глазах озорные огоньки искрятся.
- Самая большая, самая маленькая, густая, голая, которую не видно, - тыкаю наугад пальцем и детская злость берет меня.
- Вон та, - показывает дядя прямо в скопище сосен, - ну вон же, на которой ворон сидит.
И как зайдется хохотом, сразу молодея лет на тридцать. Будто не пожилой почтенный колдун передо мной стоит, а подросток, решивший похулиганить. Дядин хохот долетает до Степаныча и его бедного зайца. Испуганный ворон слетает со своей примечательной сосны и растворяется среди обыкновенных. Я тоже смеюсь. Наконец дядя успокаивается и кричит во все горло:
- Хорош озорничать, старый! Показывай путь! После наиграемся! - и, глядя куда-то вдаль, бормочет тихо, - Да вон же она.
И мы выходим на поляну.
Залитая утренним теплым солнцем, сверкающая чистой прозрачной росой на листьях полевых цветов. В окружении трепещущих осин, собравшихся в отдельные группы, высоких кедров, верхушками стремящихся ввысь и примечательных сосен, своим количеством превосходящих другие деревья. На середине поляны стоит береза, как бы обозначая центр. И синее бесконечное небо над головой. Такое огромное и мудрое, что, кажется - не видит оно тебя, такого маленького, но знает о тебе все, и даже то, что ты его видишь, но не знаешь о нем ровным счетом ничего. Бледная Луна покорно растворяется в синеве, среди небольших безымянных облачков. Уже знакомый нам ворон молча пролетает над нами, делая полукруг над поляной, как ловко запущенный черный бумеранг. И почти полная тишина. Только легкий ветер любовно ласкает верхушки деревьев и осторожно подталкивает облака, чтобы те не стояли на месте без дела, а добросовестно выполняли свою работу.
Я снимаю с себя кроссовки и носки, откидываю их в сторону, как вещи, совершенно здесь неуместные. Мои голые подошвы чувствуют приятную прохладную вибрацию от земли. Исцеляющая энергия идет из глубоких недр. Поднимается от подземных прозрачных рек, никогда не видевших солнечного света. От залежей чистого серебра, очищающего все от худого и негативного. От костей доисторических животных, таких доисторических, что название их забыло даже Время, которое ничто не может забыть от начала сотворения всей нашей Вселенной.
И когда энергия заполнят меня от подошвы до макушки, я бегу.