Федорова Галина Ивановна. Мои воспоминания о жизни

ИСТОРИИ ИЗ МОЕЙ ЖИЗНИ

"плоды холодных наблюдений и сердца горестных замет"

ДЕТСТВО 1935-1945

Родилась я в небольшой деревеньке, которая расположилась на высоком берегу р. Псковы. За речкой был уже другой район, и наши коровы в летнее время ходили за "границу".

Наш дом находился на окраине, у самого погоста, между домами священника и дьякона. Церковь была рядом, туда меня водила дьячиха баба Груня, наверное, Агрофена. Её покойного мужа звали Трифилий, значит, по-деревенски её звали Трифилиха. Баба Груня заменила мне родную бабушку. Она учила меня молиться, я целовала иконы в её доме, их было полным полно, я так верила в бога, что даже видела его на небе во время заката в сиянии облаков. Однажды я утащила из гнезда яйцо и, разбив его об иконку на кресте, угощала боженьку. Я убегала к бабе Груне, когда мама, уходя на работу, оставляла меня одну. По маминым рассказам баба Груня ругала маму за то, что я чуть не погибла, желая полакомиться сахаром, который мама прятала от меня в сундук. Сундук был огромный, стоял в сенях, в нём хранили одежду, а летом на нём спали. Мне было, наверное, 3 года, когда я решила добыть кусочек сахара, приподняла крышку и сунулась вовнутрь, крышка прижала меня поперёк тела, ни туда, ни сюда. К счастью пришла мама и успела спасти сладкоежку, ну а баба Груня кричала на маму, обзывала всеми плохими словами за то, что та чуть не погубила ребенка. Баба Груня ушла из жизни в 1942 г., когда у неё случился пожар. Это было ночью. Огонь перекинулся с её дома на наш , родители мои выскочили спасать скотину. В это время у нас жило трое племянников папы, которые приехали на дачу летом 1941г., где их и застала война. Девочкам было 15 и 13 лет, а братику Вите 4 года. Девчонки схватили брата и выскочили вон, а про меня все в суматохе забыли. Я почему-то проснулась, увидела странный свет в окне и толпу людей под окном, что-то сообразила и бросилась в сени, а там уже горела крыша. Я успела выскочить и побежала к бабе Груне. Я вскочила в дом напротив горящего дома, но там уже никого не было, все были на пожаре, тогда я рванула в глубь деревни к деду Артёму, где забилась на печку и меня трясло, как от холода. Баба Груня успела выскочить в окно, но в доме погибла её невестка и внук. Умерла она через две недели. Но я заполнила на всю жизнь эту женщину, пригревшую чужого ребенка.

Более ранней "нянькой" был у меня "батюшка", сосед с другой стороны дома. О нём я знаю только со слов мамы. Однажды она поехала на мельницу, которая была у нас в деревне, чуть повыше по течению реки. А с кем было оставить ребенка? Попросила соседа. Ну, а младенец запустил ручки батюшке в бороду, разорался. Бедняга боялся, что ребёнок порежет ручки о его бороду, и побежал с орущим свёртком к соседям, а те уже сбегали за мамой.

Куда девался батюшка, можно только предположить, ведь я родилась в 1935г., а потом помню себя лет с 4-5. Батюшки уже не было. Мама хранила его книги, это были "Евангелие", "Жития святых" и, наверное, "Псалтырь" на церковно-славянском.

В 7 лет я научилась читать у своей сестры Тамары и читала всё подряд, так что церковные книги были моими первыми книжками.

О судьбе священника мама не говорила, наверное, он был арестован, как многие в то время.

Из предвоенного времени помню, что очень боялась трактора и при звуке его залезла на вербу, и, как глупая кошка не могла спуститься вниз, мама снимала меня с помощью лестницы.

ВОЙНА

Для меня 6-летней, она началась трагически, точнее трагикомически. В деревню прискакал верхом парень, все стали собираться в центре деревни. Я тоже побежала туда, но, будучи здорово косолапой, за что-то зацепилась, и на меня напал петух, а был он злодейским драчуном. Как меня спасли, уже не помню. Зато начало войны четко запомнилось.

В начале войны мы сразу оказались в тылу на оккупированной территории, где-то в июле. Первые немцы, которых я видела, это были два офицера на легковой машине. Наверное, служба тыла. Они застряли в песке у въезда в деревню, и всё население, как толпа непуганых идиотов, прибежало поглазеть на "пришельцев", заодно и вытащили машину. Потом, где-то через год, приходил карательный отряд, всё население собрали в центре деревни, оцепили и , наверное, проверяли, нет ли чужих, тогда военнопленные бежали из немецкого плена толпами. Моя мама им помогала: мыла, кормила и отправляла к партизанам. К счастью, в тот день в деревне не было никого, и немцы ушли. Из спасенных мамой двух евреев, Гриши и Михаила Борисовича, Гриша погиб уже в отряде, а Михаил Борисович в 1946г. прислал маме письмо с благодарностью. Он выжил, нашёл свою семью. Я об этом письме запомнила потому, что он передавал привет "Вашей черноокой дочке". Я была, точнее, чернобровой, но Михаил Борисович запомнил не совсем точно мои внешние данные.

Ещё помню двух немцев, застрявших с машиной в речушке. Они побоялись ехать по мостику, а брод оказался ещё опаснее. В кузове машины они везли куда-то двух девушек, совсем молоденьких. Девчата плакали, просились домой, но их судьба была скорее печальной, мне неизвестно. Немцы свой захваченный тыл обустраивали надолго: раздали крестьянам колхозное имущество, выделили земельные наделы, посадили управу. Всем у нас управлял волостной писарь, бывший офицер, дезертир. Счастье его и влюблённой в него девушки Веры было недолго. Партизаны его расстреляли. Помню, как рыдала Вера на его могиле. Судьба полицая Коли Большевика ( хорошенькое прозвище для полицая, но получил он его за высокий рост, а не за убеждения) была такая же трагическая. Он успел жениться на девушке из нашей деревни, у них родился ребёнок, но партизаны и его достали, застрелили , дом подожгли, а его тело бросили в огонь. Мы, ребятишки, с ужасом заглядывали в окно церкви, где стоял гроб. Судьба его жены, сына, 8-месячного мальчика была страшной. Их всех расстрелял односельчанин в период, когда немцы уже ушли, а наши войска и наша власть ещё не установили порядок. Этот "мститель" построил в ряд стариков, их дочь с младенцем на руках и пятилетнюю сестрёнку и всех расстрелял. Свидетелем был братишка девочки Валечки, он спрятался под кровать. Убийце всё сошло с рук. Родственники боялись жаловаться, и этот садист дожил до старости, уехав из этих мест.

Из военных впечатлений моего детства остался в памяти ещё один пожар, но уже в масштабе всей округи.

Ну, а ещё один трагикомический случай произошёл с моим отцом.

ОТЕЦ

Он был из семьи, преданной Советской власти. Во время Гражданской войны его отца убили белогвардейцы, видимо, по доносу односельчан. Тело моего деда привязали к конскому хвосту, притащили на хутор, где они жили, дом подожгли, а тело деда бросили в огонь. В доме оказался пришедший на побывку приёмный сын деда, он отстреливался, но из дома не вышел, видимо, последнюю пулю пустил в себя. Семья перебралась в деревню. А позднее в честь стойкого большевика Ивана Степанова назвали сельсовет Степановским. Он существовал до Хрущёвских реформ, пока Никита Сергеевич не переселил все мелкие деревни в одну большую. Теперь во всей округе осталась жива одна моя деревня, где в живых - две семьи, практически 3 человека.

Но вернёмся к истории моего отца. Он окончил 3 класса сельской школы, но писал очень грамотно и красивым почерком. Был непьющий, спокойный, читал газеты, словом, уважаемый человек. Его недостатком было полное отсутствие инициативы и умения чем-нибудь распорядиться. Всем в хозяйстве управляла моя мама, умная, весёлая, общительная, с твёрдым характером, но учиться в школе ей не пришлось, т.е. после 1 кл. её отдали в няньки.

Когда организовались колхозы, папу за его грамотность и спокойный нрав выбрали председателем колхоза, а вследствие полного отсутствия организаторских способностей его за развал колхоза посадили в тюрьму, где он и отсидел 2,5 года. Видимо, из тюрьмы ему помогли освободиться сестры, которые к этому времени уже перебрались в Ленинград и были такие же убежденные сторонники Советской власти. После этого отец успел повоевать на финской войне 1940г., а во время Отечественной его не успели мобилизовать, т. к. ему исполнилось 40 лет. И вот тут и повторилась трагикомическая история.

Когда немцы начали устанавливать своё правление на оккупированных землях, папу общее собрание выбрало старостой, всё за те же заслуги, но, почему-то не учитывая название сельсовета. Тут, видно, сработало его тюремное прошлое. Мама рассказывала, как, придя с собрания, отец сказал: "Анна, руби голову, меня выбрали старостой". Польза от него для немцев была такая же, как в своё время от председателя. Отпроситься от власти ему не дали руководители партизанского движения, попросили поработать для сопротивления. Когда в 1942г. случился пожар, у отца появился повод для отказа от власти, т.к. на руках оказалось четверо детей и отсутствие жилья. Старостой выбрали другого человека, который хотел эту должность и работал на немцев не за страх, а за совесть. Его постигла та же участь, что и полицая, и волостного писаря - партизаны расстреляли вместе с женой. А мой отец ушел в партизаны и его не тронули суровые мстители, т.к. пользы немцам от него не было никакой, а мама вместе с ним укрывала беглых военнопленных.

Наступил 1943г., в деревню пришёл отряд немецких поджигателей, они отдали приказ всему населению идти на шоссе и двигаться в направлении Германии. Желающих не оказалось. Все дружно закопали в землю кое-какой скарб, собрали скот и ушли в лес, который у нас начинается сразу за околицей. Первое время сделали из елового лапника большой шалаш, но, оказалось, так жить нельзя, а был уже август, ночи были уже холодные.

Деревня стояла пустая недели две, почему-то никто не побеспокоился выгрести из подвалов картошку, может, верили в русский "авось", а может просто боялись. В деревне осталась только бабка Авдюшиха, она не захотела уходить из дома, хотя хозяин дед Авдей и дочка с внуком ушли. Когда явились поджигатели, бабку просто выкинули из дома, а дом подожгли. Мы были ещё в первом лагере на Воробьёвых горах, так назывались моренные песчаные холмы среди леса. С высоты холма все жители смотрели, как горит наша деревня. Добросовестные немцы не оставили ничего - сожгли церковь, ворота на погост, парадный въезд к церкви, колодец в виде часовенки, все бани и дворовые постройки. Осталась наша банька на склоне берега, потому что отец её разобрал по брёвнам, а сруб, который был собран для нового жилья, поленился раскатать, и аккуратные фрицы его сожгли.

Вся деревня перебралась в другой лес, где вырыли землянки и перезимовали. Наш лагерь был в полукилометре от деревни, но фронт при немецком отступлении передвинулся и в наши края. Нас обнаружили, когда какая-то немецкая часть передвигалась в нужном им направлении. Нас всех согнали в одну землянку, а в наших жилищах расположились немцы, отдохнуть в "комфорте". Перестреляли последних кур, которые, как тетерева, расселись по соснам, хотели прирезать нашу корову, но, увидев коровьи рёбра, сказали: "шайзе!" и не тронули бурёнку. Она от голода уже не могла стоять на коленях, а лошадка уже умерла. Мне было очень жаль, я так любила лошадей, что долго оплакивала свою Марютку. Именно на ней я научилась ездить верхом, причем лошадь останавливалась, когда я падала с неё, ни разу не наступила на меня. Только один раз лягнула, когда я ей надоела. Самым большим удовольствием моего детства была верховая езда. Настоящий "Бежин луг", только там не было девочек, не девчоночье это дело. А я гоняла в ночное папину рабочую лошадку, в компании мальчишек. Какое было счастье скакать верхом на тёплой спине лошадки, которой ты была не в тягость, т.к. лошадка знала, что целую ночь она будет отдыхать, есть травку, и никто её не заставит тащить груз. Мама называла меня за это увлечение "полумаличье" и грозилась, что у меня на лбу конский хвост вырастет. Нет ничего прекраснее лошади, в чём я совершенно согласна с А. Г. Невзоровым. Но вернёмся к военному детству. В феврале 1944г. через нашу деревню прошла линия фронта, просто наши войска шли в наступление где-то подальше. Боевых действий у нас не было, зато остались последствия в виде оставленных снарядов, тола, пороха, патронов, мин - всё это лежало по краям фронтовых дорог, а что нужно ребенку, у которого уже 3 года не было никаких игрушек. Мы с мальчишками делали "пушки" из больших снарядных гильз, насыпали туда пороху, через прорезь поджигали, предварительно забив в горловину деревянный кляп. "Пушка" стреляла, мы в это время лежали вокруг. Ксчастью, ни разу наши устройства не взорвались. Зато было ещё одно удовольствие - в разведенный костёр кидались патроны, пули летели с треском во все стороны, а мы наслаждались этим фейерверком. Больше всех погибло мальчишек - подростков при попытке развинтить мину, не имея понятия, как это делается. Один мой приятель, 15-летний мальчик, решил развинтить снаряд. Он сел на него верхом и начал откручивать боеголовку, но резьбу заело, и он решил с помощью камня привести её в действие. Раздался взрыв, и от моего приятеля даже клока не осталось.

А однажды, когда мы со всей деревенской детворой пасли коров, мы увидели страшную картину. В небольшом лесочке какие-то парни, постарше нас, поставили в ряд около 10 снарядов (боеголовки были уже отвинчены) и подожгли. Дым от горящего внутри взрывного вещества стоял густой. Мы залегли, но наши коровы постепенно стали подходить к горящим снарядам. Что делать? Идти к коровам страшно, и за них мы в ответе. А время идёт, и ничего не происходит. Мы осмелели до того, что сами стали делать то же самое с оставшимися снарядами, увлеклись этим делом до того, что не заметили, куда подевалось стадо. А отвинченные боеголовки я нашла, они лежали недалеко под сосной. Я сложила их в подол своего платья и снесла в соседний лесок на полянку, где разложила их на песочке, поиграла, а когда надоело, закопала в песок, где они и сейчас лежат.

Дети не понимают опасности, т.к. у них нет опыта. Враг для них - понятие чуждое, это просто незнакомый человек, к которому просто не нужно подходить.

МАМА И НЕМЕЦ

Когда прошли наши войска, всё население лесного лагеря выходило встречать наших солдат. Женщины плакали, обнимали бойцов, те в ответ улыбались, махали рукой, приветствуя женщин. Деревня была -сплошное пепелище с печными трубами, как памятники беде. Я, отстав от мамы, отправилась по своим делам. Мы, ребятишки, собирали фантики от конфет, а конфеты в это время были только у немцев, вот я и направилась на место немецкой стоянки. В обрыве у реки была вырыта землянка деревенскими жителями, вот немцы там какое-то время и останавливались., а, значит, в моём детском понятии, там должны быть фантики. Я заскочила в землянку, внутри было темно, и посреди землянки на полу сидел кто-то в белом халате. Я заорала и с криком помчалась к маме, та была в нашей деревне за деревенского атамана, такая негласная руководительница. Она, долго не думая, схватила где-то валявшуюся немецкую гранату в виде толкушки с ручкой и побежала брать немца в плен. А он того и ждал, его оставили для подрыва моста через реку, но немец уже навоевался, пересидел в землянке опасное междувластие и с удовольствием сдался маме в плен. Она привела его в наш лесной лагерь, бабы покормили его, чем могли и передали партизанам, а те, чтоб долго с ним не возиться, говорят, расстреляли беднягу.

В ЧЁМ ЕЁ ВИНА?

Это было зимой 1944г. Немцы отступали. Мы, жители сожжённой деревни, обитали в лесу, в землянках, недалеко от пожарища. Обнаружить наш лагерь было пару пустяков. Это однажды и произошло. Какая- то немецкая воинская часть пришла в наш лагерь, всех жителей согнали в одну землянку, а сами расположились в остальных. Жители лагеря боялись, что немцы бросят гранату в эту землянку, и всем будет конец. Но в этот раз обошлось. Немцы, отдохнув и постреляв оставшихся после пожара кур, ушли, не тронув жителей. Но страх остался. И однажды кто-то принёс страшную весть: немцы идут! Надо уходить, но куда? Все быстро собрались, захватив детишек. Пустились в путь из леса вверх по берегу реки. У нас детей было двое: я и двоюродный братишка из Питера, оставшийся из-за войны в доме у дяди с двумя сестрами. Сестру Нину угнали в Германию, Иру взяли дальние родственники, Витя 6-ти лет остался у нас. Отец, его дядя, был в партизанском отряде. Мама собрала меня, у меня была какая-то обувь, а у Вити не оказалось ничего для выхода на улицу. Мама завернула его в одеяло, и мы пошли из леса. Когда вышли на его окраину, у мамы кончились силы, т.к. я цеплялась за руку, мне было 8 лет, а на руках 6-летний ребёнок, тоже немалый груз. Дальше идти мама не могла, она нашла большой куст можжевельника, под которым снег уже растаял, дело было в феврале, и посадила Витю под этот куст в надежде, что мы скоро вернёмся. Витя был в одежде и укутан в одеяло, и не плакал, когда мы уходили. Идти по берегу реки было тяжело, снегу было по пояс, и я вскоре устала и начала плакать. Тем более, что преследования не было, и все вернулись обратно свой лагерь. Витю забрали домой, и все были живы и здоровы. Немцы пришли в лагерь ночью, забрали деда Василия в проводники, офицер был злой, кричал: "Партизан!?" Мама отвечала: "Нет партизан!". Офицер ударил её по лицу и, забрав деда, ушёл. Дед потом вернулся домой. Всё для военного времени закончилось благополучно. Но ленинградские родственники обвинили маму в том, что она бросила ребёнка в тяжёлый момент и сделала это сознательно, а я, вроде, спасла его, потому что не захотела идти дальше по снегу и начала плакать. Виновата ли моя мама и что она могла сделать в такой обстановке?

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

1944-1951г

Нас освободили в феврале 1944 г. Несколько воинских подразделений ещё шли через нашу деревню, закопавшуюся в землю, всем надоело сидеть в лесу. У нас было жильё - банька, которую отец раскатал до сожжения деревни, а теперь вновь собрал. Она стояла посреди обрыва, и если ветер дул сверху, то задувал в трубу, и весь дым шёл вовнутрь, так мы и жили, хоть в дыму, но в тепле. Проходящие бойцы иногда останавливались на ночлег, так от них на память остались две книги: Шекспир и роман "Жертва тщеславия". Я к этому времени уже умела читать и читала всё подряд: библию, газеты, которыми обклеивали стены. Я, если забегала к соседям, то, не теряя времени даром, читала всё, что было написано в газетах. Так я запомнила из газет явно военного времени такие замечательные стихи неизвестных мне авторов и наполовину мне непонятных. Я ведь ещё в школу не ходила, а 9 лет мне исполнилось в августе 1944г. Вот эти стихи, видно, поэты были хорошие, но никогда и нигде потом не встречала этих стихотворений, на тему дня:

В положении критичном,

Покидая остров Крит,

Фриц, вздохнув меланхолически

Мрачно Фрицу говорит:

-Под горячим солнцем Греции

Ещё долго думал греться я,

Жаль, как раз перед зимой,

Отправляют нас домой.

-Эх,- ответил тот с вниманием,

Поглядев по сторонам,

Я боюсь, что и в Германии

Скоро будет жарко нам.

Или вот ещё один шедевр фронтового поэта, из которого, уж точно, я не понимала и половины слов.

Телеграфный зал, на ленту

Геббельс пялится,

Дело близится к моменту-

Фронт развалится

Гитлер смотрит, гибель чуя, озадаченно:

-Что на ленте, знать хочу я, обозначено.

Геббельс воет заунывно:

-Поражение ежедневно,

окружение непрерывно.

То вздохнёт подлец, то ахнет с кислой миною:

-Ах, для нас всё это пахнет Аргентиною.

Гитлер щёлкает зубами, смотрит гадиной.

-Это пахнет всё столбами с перекладиной.

А ещё помню стишок под карикатурой из газеты, которую выпускали немецкие власти. Газета называлась "За Родину" (сплошной смех). За чью? На рисунке были изображены Сталин, Рузвельт и Черчилль в слезах, т.к. по морю гуляла немецкая подводная лодка и наш тонущий корабль. Текст был такой:

Лодка по морю гуляет,

Корабли на дно пускает,

Плутократы слёзы льют: -

Флоту нашему капут!

Капут получился наоборот.

Ну, ещё из газет уже победного 1945г. Я вычитала строчки, которые долго не давали мне покоя, так хотелось понять, о чём они.

И вот уже гремит салют,

Салют победы в пол-Европы,

И русских Одиссеев ждут

По всей России Пенелопы.

Очень мне хотелось узнать, кто такие эти Одиссеи и Пенелопы.

В те же годы я выучила молитвы: "Верую", "Отче наш". Их печатали в церковных журналах, а церковь у нас действовала до 1943г., т.е. до всеобщего пожара, охватившего Псковскую область. Что интересно, аккуратные поджигатели пропустили деревню Заболотье, в 1 километре от нашей, за рекой. Как они прошляпили и не выполнили приказ, неясно, но нам повезло, именно в Заболотье я ходила в школу с перерывами на половодье и замерзание реки. В эти промежутки я ходила в школу своего района, но зато за 4 км. от дома. А до Заболотья был всего 1 км., но надо было переходить речку, когда по камешкам, когда на маминой спине, а после половодья - на плоту. Да, и в Заболотье я распрощалась со своей верой в бога. Это было в Пасху, наверное, уже где-то в 1947г. Я пошла молиться в уцелевшую во всей округе часовню. Праздничный народ набился в маленькое помещение, как селёдки в бочку. Вонь была неимоверная. Прихожане не стеснялись выпускать газы. Больше в церковь молиться я не ходила. Была оскорблена что ли в своих лучших чувствах, не знаю, почему я так резко ушла из веры, хотя по-прежнему любуюсь красивыми храмами, смотрю по телевизору рождественские и пасхальные службы. Я счи-

таю, что князь Владимир был прав, избрав византийский стиль в богослужении. Религия нужна, т.к. человек не может жить без веры и некоторого страха за свою греховную натуру. Ну, а моё детство рядом с храмом и его служителями осталось где-то в подсознании.

ШКОЛА

В 1 класс я пошла уже в сентябре 1944г. Хоть еще шла война, школы открыли как раз там, где уцелели от войны какие-то строения. Учиться было легко, т.к. для первоклашки я уже была переросток, 9 лет, читала романы и газеты, что мне было за чтение в букваре. Писала тоже без ошибок, словом, всю начальную и неполную среднюю школу я закончила на "отлично", с похвальными грамотами. Обе мои школы отличались расстоянием от дома. Сначала о некоторых особенностях школы в родном Новосельском районе, которая была за 4 км. от дома. Ходили в школу мы всей толпой, т. к. боялись волков. Сначала мы, ребятишки, шли полем около 0,5 км, потом через сосновый бор около 2 км, потом дорога шла через кусты, ручьи и буераки. Особенно заполнились зимние походы. Вставали в 6ч. утра, собирались вместе, нас было трое, две девочки и мальчик. По вечерам вокруг деревни то в одном, то в другом крае выли волки, поэтому ходить ночью через лес было страшно. Мы с вечера готовили из соломы факелы, крепко связывая их, чтоб хватило на самый страшный отрезок пути, по-псковски этот факел назывался "курыжкой". Подойдя к бору, мы зажигали свои "курыжки" и пели, размахивая ими и громко крича песни.

А так, особенной неприязни к школе я не испытывала. Только однажды в этой школе меня обидел учитель Иван Иванович, влепив мне "тройку" совершенно ни за что. В стихотворении, кажется, А Майкова "Ласточки" я прочла последние строчки правильно, с чувством размера и рифмы:

И вот их гнездо одиноко.

Они уж в иной стороне:

Далёко,далёко, далёко-

О, если бы крылья и мне!

Иван Иванович насчитал 3 ошибки. Слово "далёко", по его мнению, надо было читать "правильно", т.е. далеко, далеко, далеко. А за повтор 3 раза мне зачлись 3 ошибки. Мой бурный протест не учитывался, я была удалена за дверь, где проревела целый урок, простудилась и заболела. Разбираться с Иваном Ивановичем ходила мама. А я вскоре перевелась в другой район, Серёдкинский, за рекой Исковой. Но ещё одну историю из хождения за 4 км в школу я расскажу.

Мы, деревенские ребятишки, были народ изобретательный, т.е.изобретали сами для себя игры, развлечение, подкормку в голодное время. Начиная с весны и до осени, мы подкармливались тем, что лезло из земли. Весной в ручьях и мочажинах росла осока, по-псковски "ляжва". Та часть её, что находилась во влажной земле, была мягкая и вкусная. Потом из земли после таяния снега вылезали остренькие соцветия хвоща полевого, по нашему "пупыши". Летом рос всюду щавель, который ели во всех видах: листья - для щей, стебли, столбецы ели так, а отцветшие соцветия сушили, мололи и пекли лепёшки. Витамины были во всех видах. Ну а осенью поспевала "овощ огородная", раздолье, радость и сладость. К слову сказать, в чужие сады и огороды мы не лазили, это и в голову не приходило, это был бы самый большой позор. Почему-то сейчас считается в телевизионных передачах гордиться тем, что в детстве человек лазил через чужой забор, и чужие яблоки были вкуснее своих. Но это так к слову. Подхожу ближе к развлечениям. Мы катались верхом на колхозных баранах и на бычке. Это были трофейные животные, и у нас в колхозе им было не по себе, поэтому вскоре их не стало, вымерли, как и немецкие бесхвостые першероны и рослые породистые коровы. Не прижились и всё. Ну, ещё пастухам полагалось курить. Но кто бы дал нам табак. Мой отец был некурящим, другие мои друзья были без отцов. Курево мы изобрели сами: свекольные листья и мох из стен. Всё это сушилось, укладывалось в баночки, добывалась газета для самокрутки, мы с увлечением курили, втихомолку от взрослых, конечно.

Так вот однажды, в сентябре, в хороший осенний денёк, мы втроём: я, Клава и Миша, сидели после школы на травке у берега ручья. Только успели прикурить свои самокрутки, как видим: по тропинке идёт старичок небольшого роста, останавливается напротив нас и с улыбкой спрашивает: Что, курите, родненькие?" Мы спрятали за спину свои "сигареты", дружно ответили: "нет, дедушка!". Старичок пошёл дальше, а мы перестали курить сразу, больше к этому не возвращались, и стали играть в другие игры. Не знаю, стал ли курить Миша, став взрослым. Что это был за старичок? Наверное, добрый волшебник, так велико было его воздействие на нас троих.

ШКОЛА ЗАРЕЧНАЯ

В эту школу я ходила с большим удовольствием. Школа занимала чей-то довольно большой дом в стороне от дороги, и это было замечательно. Мы существовали автономно, никто нам не мешал, и мы никому. Наша учительница Агриппина Васильевна Грановская была одинокой старой девой лет где-то за 40. Она была из семьи интеллигентной, поэтому жила какой-то грустной и неприкаянной жизнью. На обед ходила домой, это была у нас большая перемена, мы заполняли её игрой в лапту, ну а зимой уже в помещении грелись по очереди у большой печки. На каникулы она нас отпускала весной на время половодья, а зимой сама уходила в райцентр, где у неё был приятель. Так что наши каникулы длились иногда по 30 дней, но на нашу успеваемость это особенно не влияло. Тем более что в 5 класс из всей нашей деревни пошла учиться только я. Остальные ребята завершили своё образование четвёртым классом, а Илья и вообще бросил школу после 1 класса, т.к. ему нечего было обуть и одеть, а в семье их было 5 человек детей и не было отца. Помню, как бегал Илья в школу босиком, а уже стояли заморозки. Присядет, погреет ноги на подкладке своей одежонки и бежит дальше. Так что зимой в школу он уже не мог ходить. А мне мама у солдат выменяла кирзовые сапоги, так что я была обута "хорошо", размер и красота меня не волновали, было бы тепло.

Ешё одна беда сопровождала наше детство - голод, всякие паразиты, которых было множество. Особенно доставали тараканы. Откуда они взялись в сожженной деревне? Они плавали в том жидком супе, что варила мама, а меня ночью объели, т.е. съели кожу на локтях и лбу. Так и ходила в школу обглоданная.

Когда приезжала комиссия из РОНО, я отдувалась на уроках, т.е. читала и рассказывала, и даже однажды заучила какую-то речь, смысла которой не поняла и забыла. Это было что-то о пионерской жизни. В пионеры она нас приняла и больше не напрягала, ни ей, ни нам это особенно не было интересно. В этот период нашей школьной жизни мы увлекались охотой на зайцев, которые имели привычку зимой ходить по своим тропам. Мы доставали где-то проволоку, делали силки и ставили на эти тропы. Утром по пути в школу проверяли, нет ли добычи. Добыча иногда попадалась, тогда по пути из школы мы шли уже с победой. Однажды заяц-беляк попался в мой силок не за шею, а за живот, т. е. был жив и здоров. Я попросила подержать зайца за уши, а сама стала передвигать петлю на шею. Заяц был умнее нас, он упал на спину и задними ногами ударил подругу по рукам, после чего ускакал от нас вместе с петлёй. Как он дальше с ней жил, неизвестно. Больше он нам не попадался. Охота - дело азартное, и мы частенько опаздывали, обходя свои капканы. А однажды в мои силки попалась моя собака Динка. Силки были поставлены в другом лесу, не по дороге в школу. Динка не пришла домой ночевать, утром мы пошли в школу, а в лес я пошла только уже после уроков. И что же я увидела? Моя Динка сидела на заячьей тропе с петлёй на шее. Она, умница, продела лапу в петлю, и она оказалась у неё под мышкой. А мороз, наверное, был не очень велик, хоть Динка и была гончая, т.е. не была лохматой, как лайка. Окончив 4 класс, я поступила в 7-летнюю школу за 12 км от дома. Жила неделю на квартире, а в субботу шла домой, прихватив интересную книгу. Все 12 км я шла и читала, держа книгу перед ^собой. К этому времени я читала уже "запоем", т.е. после школы, в школе на переменах, иногда и на уроках, пока не отобрали книжку. Прочла школьную библиотеку, перебралась в сельскую, где вскоре перестали выдавать мне книги, а просто запускали в фонд, и я читала всё подряд. Освоив русскую классику, перешла к зарубежной. В конце концов, прочла и сельскую библиотеку. Но к этому времени я поступила в Псковское педучилище, где читала уже из трёх библиотек, ночью до 5 утра, а на уроках засыпала. Закончив педучилище, один год работала в сельской библиотеке, т.к. нас почему-то не распределили по школам, а потом всё-таки меня взяли в школу, где дали сразу два класса: 1-ый и 3-ий. Такие школы назывались двухкомплектные.

Я поступила в Ленинградский гос.университет на филфак заочно, трудно было с немецким зыком, т.к. после трёх лет изучения языка в сельской школе, я 4 года в педучилище и 2 года после языком не занималась, а весь объём с 8 по 10 кл. осваивала сама. Пробелы были огромные и в словарном запасе и в грамматике, но сдала вступительный экзамен на "4". Даже последние два года работала в школе, уже восьмилетней, преподавая немецкий язык, пение и рисование. Сельские учителя в те годы много чего могли преподавать, такая у них была судьба. Но поскольку всё, что я делала в школе, я делала с увлечением, то вскоре мы с ребятами 7кл. поставили "Золушку" на немецком языке. Причём роли были выучены отлично, и гости из соседней школы смотрели наш спектакль с удовольствием.

Уроки музыки дали один хороший результат: я давала основы музыкальной грамоты, знакомила ребят с нотной грамотой, как нас научили в педучилище. И талантливый мальчик Коля Ржавин носил на эти

уроки свой баян, и мы пели песни с музыкальным сопровождением. Потом он поступил в музыкальное училище в г. Псков, потом стал директором музыкальной школы, заодно создав ансамбль народной музыки, даже выезжал на гастроли за рубеж.

Когда я проходила практику по русскому языку и литературе в нашей школе, на уроке произошёл смешной случай. Была задана басня Крылова "Волк и Ягнёнок". Девочка Люба басню не выучила, но, не сдаваясь, кое-как пересказывала. Мне это так надоело, что я уже не могла терпеть её спотыканий. И когда Люба начала, заикаясь на каждом слове,читать строчку: "Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом здесь чистое мутить питьё моё с песком и, здесь Люба надолго замолкла, а я мысленно подсказала: и с мылом. Люба вдруг покорно повторила мою мысленную подсказку. Класс дружно захохотал, я тоже. Мне было смешно потому, что Люба услышала мою коварную подсказку. Вскоре все успокоились, и Люба начала домучивать басню. Но я, вспомнив свою подсказку, вновь засмеялась, Люба заплакала, а я, наконец, успокоилась. Неужели Люба "услышала" мою злую подсказку или так совпало, и "мыло" было её собственным?

Школу я полюбила, это оказалось моим делом, хотя туда меня загнала мама. Меня тянуло в геологи, строители плотин и прочие героические профессии. Но мама сказала - пойдёшь - и я, проревев в голос целый день, поехала поступать в учительницы. И ничуть в этом не раскаиваюсь.

ИГРЫ МОЕГО ДЕТСТВА

Огромную роль в моем детстве играла река. Она и сейчас неглубокая, с каменистым дном и тёмной водой, т.к. начало брала где-то в болотах. Целое лето мы пропадали на речке - купались, учились плавать, ныряли, ловили рыбу. Рыбу ловили руками. Обшаривали камни и, нащупав под камнем рыбу, старались её оттуда достать. Иногда это удавалось, и вот уже налим, зацепленный за жабры, извивается в твоих руках, но вдруг, извернувшись, падает в речку. А ты стоишь, чуть не плача от такой неудачи. Но иногда удавалось поймать и налима, и плотву ручным способом. А ещё ловили пескарей на удочку, леску делали из конского хвоста, а мальчики из него же делали петлю на прутике и ловили щуку. Но это уж был высший класс. Надо было найти щуку, не спугнув, подвести под петлю и дёрнуть, чтоб захлестнуло щуку. Это удавалось рыбакам высшего класса. В детстве, будучи ещё совсем маленькими, мы с подругой вместо кукол играли с лягушками. Укутывали их в листья, укладывали спать, а потом хоронили и плакали. Мы же не знали, что лягушки дышат через кожу.

Положим, крестьянский ребёнок свободно

растёт, не учась ничему,

И вырастет он, если богу угодно,

И сгинуть ничто не мешает ему.

Н.А.Некрасов "Крестьянские дети"

Эти строчки из любимой поэмы Некрасова совершенно точно говорят о жизни деревенских детей, хотя и относятся к разным векам: XIX и XX. Ничего не изменилось в этой жизни вплоть до 60-х годов, т.е Хрущёвской реформы, когда крестьянам дали возможность покинуть деревню, если они захотят. Но это уже политика, а я пишу о другом, о моём детстве то, что очень хорошо запомнилось.

Дети в деревне были обязаны трудиться, приносить пользу родителям. Я с ранних лет, как только вырастала первая трава, должна была нарвать две корзины травы, и я ползала по кустам, ручьям и оврагам, срывая раннюю осоку, медуницу, сныть. Потом, когда подросла, научилась косить, стало легче, т.е. быстрее могла набить травой эти корзины, которые увеличились вместе со мной, и я их таскала на спине.

Пасти скот - была святая обязанность сразу, как кончались занятия в школе. Дело было трудное, пока мы были маленькие, пасли всей деревней, а как подросли, стали пасти поодиночке. Однажды я взяла с собой в поле книгу и так увлеклась, что не заметила, как на стадо напали волки. Когда испуганные овцы и коровы шарахнулись в мою сторону, я вскочила на горку и увидела, как два волка несут в зубах по ягнёнку. Ягнята оказались наши, и поэтому от соседей не было неприятностей. Ну а наша семья осталась осенью без мяса. Я, чувствуя свою вину, громко ревела, но мне почему-то не попало за книгу, которую я читала и не усмотрела нападения хищников. Волки нападали довольно часто, подбирались к стаду из кустов и убивали то козу, то овцу. Я с волками встречалась на другой тропе. Каждое хозяйство должно было сдать государству 300л молока за период весна-лето, молоко носили за Зкм в деревню, где был пункт приёма. Корову мама доила в 6 утра, и я сразу же должна была нести ведро с парным молоком на сдачу. Спать хотелось жутко, самый сладкий сон у детей утром, но мне не было пощады, у мамы было полно дел и ещё нужно было идти на колхозную работу. Так я ходила через бор и овраг каждое утро. Иду однажды, сплю на ходу, как солдат в походе. Вдруг поднимаю глаза и вижу: передо мной стоит здоровый волк и смотрит на меня. Может, он тоже ещё не совсем проснулся? Постояли мы немного, посмотрели друг на друга , и волк неторопливо прыгнул в сторону, а я пошла дальше. Не помню, испугалась ли я, скорее нет. Зато в другой раз я шла, уже сдав молоко, обратно, поднялась на горку и увидела, что мне навстречу идёт волк. Он прыгнул в сторону, я сделала два шага вперёд и увидела ещё двух волков. Наверное, это была волчица с взрослыми волчатами. Я тут не стала геройствовать, а развернулась и рванула обратно в деревню. К счастью, летом волки не нападают на человека, а зимой мы видели только их следы, да слышали разные страшные истории о серых разбойниках.

Зато мы потом

Их губили довольно

И клали рядком

на перила моста.

Я вела смертельную войну со змеями. Взрослые объяснили нам, ребятишкам, что змея-это смертельный враг, и тому, кто её убьет Бог снимет 40 грехов. Исходя из этого, я и действовала. Бедные змеи не могли от меня уйти ни при каких условиях. Да ещё притом, что в лес за грибами и ягодами я ходила босиком. Мама заставляла меня обуваться. Но что это была за обувь! Это были так называемые "поршни", кусок кожи, сшитый в носовой части углом, с продетыми верёвками, которыми обматывалась нога. К поршням полагались онучи, т.е. портянки. Всё это сооружение уже при подходе к лесу разматывалось и тащилось сзади. Поэтому я у входа в лес разувалась, складывала обувку под куст и шла в лес босиком. Ноги у меня уже к середине лета были задубенелые, правда, если наступишь на шишку или на сучок, было неприятно, но это были пустяки, зато было легко и удобно. И если встречалась змея, я от неё не бежала, а вооружалась палкой или прутиком и гонялась за беднягой до тех пор, пока не убивала. После этого змея укладывалась кольцом на тропке - для "удовольствия" прохожих. Бывало, и сама попадалась на чужие "заготовки". Визгу было! Потом я совершила совсем уж жестокость - поймала змею, защемив ей шею полусломанной веткой, и сожгла живьём, начиная с хвоста. Наверное, в подсознании я где-то уже понимала, что это плохое дело, потому что не смогла забыть этой своей жестокости. А когда пере 0x08 graphic

стала убивать змей? Наверное, повзрослев и поняв, что всё живое имеет право на жизнь. Став учительницей, я всегда защищала змей, не давала ребятам их убивать. Может, я искупала тем свою вину?

РЕЧКА

Речка в моей жизни имела огромное значение. С малых лет я старалась научиться плавать - своим способом: Сначала, как крокодил, ползала по дну на мелководье, потом, отрывая одну руку, гребла и била ногами и наконец поплыла ! Когда ещё не умела плавать, пошли мы с отцом купаться на "вир" -самое глубокое место на речке. За ним следом я зашла на глубину и провалилась с головой, стала подпрыгивать, выныривать за отцовской спиной, но почему-то не звала его на помощь, и, наконец, мне удалось встать на более высокое место. А отец так и не видел, что я тону. Вообще у меня с отцом были Странные отношения. Он никогда со мной не разговаривал, не обращал внимания на мои беды: однажды я упала в открытый люк подвала, ушиблась, а отец в это время перебирал картошку, так он даже не оглянулся, не спросил, что со мной. Провожая меня в школу за 12км на неделю, он нёс мешок с картошкой и другими продуктами. Не доходя до школы Зкм, отдавал груз мне и шёл обратно. Так продолжалось 3 года, и за эти 3 года он не сказал мне ни слова. Так шли гуськом, он впереди, я сзади и молчали. Мне не хотелось с ним говорить, потому что он соответственно не молвил ни словечка. Так мы с ним косили траву, убирали сено, и только однажды в самую жару он открыл рот и изрёк: "От тебя потом пахнет".

Мама воспитывала меня по принципу: "Люби, как душу, и тряси, как грушу". Она постоянно меня за что-то ругала, я терпела молча, это её заводило ещё больше. Всё кончалось тем, что я выскакивала из дома и бежала на кладбище, забиралась в кусты сирени и ревела, а зимой выскакивала на мороз в одной рубашке и босиком, но ведь долго так было не продержаться, и я возвращалась, как побитая собака, слушая комментарии, что мне "со злостью не справиться". Если папа хотел помочь маме, добавлял к её ругани что-то плохое в мой адрес, мама мигом переключалась на него, и я чувствовала себя отомщенной.

От семейных передряг меня спасали книги, правда, дома мне читать не разрешалось, так я читала вне дома, там, где жила во время учёбы.

В ГРОЗУ

Однажды мне перепало от мамы в очередной раз, меня за что-то отругали так обидно и несправедливо, что я убежала на кладбище, как всегда. Но в это время надвигалась гроза. Гремел гром, туча висела уже совсем рядом. Тогда я решила, что на кладбище меня найдут, это же рядом с домом. Будут звать, и я не сумею не откликнуться. Тогда я убежала в лес, в соседний Беляевский бор. Я забилась в густой ельник и стала ждать грозу. Вскоре стемнело, как вечером, гремел гром, сверкали молнии, полил дождь. Было страшно и весело. На меня почти не попадали струи. Всё в лесу радостно воспринимало благодатный дождь. Вскоре и мне стало легче, похоже, гроза смыла мои обиды. Я выбралась из своего убежища и под последними струями ливня пошла домой. Странно, но меня почти не ругали за мой поступок. Наверно, гроза была для всех на пользу.

Как я уже рассказывала ранее, я очень боялась трактора. Они были в то время большой редкостью в деревне. Это были трактора Харьковского тракторного завода, марки ХТЗ. Спереди у них были нормальные небольшие колёса, а сзади огромные с шипами. Видимо, эти колёса меня так пугали. Но это было до поры. Когда я подросла, у меня появилась возможность расправиться с врагом. Трактористы оставили трактор на выходной у нас под окном. А дорога была сплошь песчаная. Вот я этим песком и засыпала всю моторную часть трактора. Отомстив за все страхи, я, как всегда, убежала в лес. А бедные трактористы целый день чистили трактор, выметая из него песок. Странно, но мне и за это не попало. А как мама уговорила не жаловаться высшей колхозной власти, не знаю. Родителей в то время могли и посадить за вредительство. Но малолетний вредитель об этом не думал.

Из детских воспоминаний мне запомнились игры сельских детей. Все вместе мы играли в лапту, прятки, в пятнашки,- словом, шумные и весёлые игры. Зимой катались на санках и лыжах с обрывистого высокого берега реки. Однажды я так разогналась на санках, что промчалась с горки через прибрежную площадку и влетела вместе с санками в прорубь. Проруби были почти у каждого строения, там зимой женщины полоскали бельё. Так что прорубь была широкая и глубокая, как раз на этом месте, где летом все купались. Но я как-то выбралась и побежала сушить одежду и отогреваться к любимой бабе Груне на печку. Больше всего я боялась, что об этом узнает мама, а не о том, что могла утонуть. Я не помню,

чтобы я чего-то боялась в детстве. Может, это свойство вообще незнакомо детям? Поэтому они довольно часто и погибают. Второй раз я искупалась зимой в самом начале и почти там же, где и впервый раз. Река замерзла, у края берегов уже был лёд, но ещё не крепкий, а по реке шла шуга, такая ледовая каша, состоящая из мелких льдинок. Я, стоя на прибрежном льду, палочкой подгоняла льдинки и приговаривала: "Ребятки, догоняйте матку". Тут край льдины обломился, и я оказалась в воде. К счастью, здесь было неглубоко, и я благополучно выбралась. Сушилась в этот раз у мельничихи, значит, это был ещё 1942г., и мне было 7 лет. А мельницу немцы сожгли в 1943г., как и всю деревню, как и всю нашу область.

Но это о другом, и я об этом уже писала. А ещё мы с ребятами любили зимой, как только река замёрзнет, бегать по прогибающемуся льду и пытались добыть рыбу. В руках у нас были топоры, мы выслеживали рыбу под прозрачным льдом и колотили обухом топора по льду, стараясь рыбу оглушить. Не помню, чтобы это кому-нибудь удалось хоть раз.

Как-то нашему другу Мише подарили коньки, которые прикручивали верёвками к валенкам. И он давал нам покататься на одном коньке. Какое это было счастье! Носиться по сверкающему, потрескивающему льду на одной ноге, отталкиваясь другой. А кататься на двух настоящих коньках меня научили мои ученики, когда мне было уже около 25 лет. Это была очень весёлая картина. Я в центре толпы своих друзей-ребятишек стремлюсь упасть то вперёд, то назад, а они меня дружно ловят и поддерживают. В конце концов я научилась кататься на коньках и самостоятельно ходила на каток уже в возрасте где-то за 30 лет. Не обошлось без покушения со стороны уже других учеников, но не моих лично, а просто мальчишек из нашей школы. Им доставляло удовольствие уронить меня на лёд. Правда, это было один раз. Очень выразительно я объяснила мальчику, что так делать не надо. Но большую часть зимы я каталась на лыжах. А где было взять лыжи после войны? Это делалось так. Я высматривала в лесу ровную осину, сообщала папе, он осину срубал, приносил домой, раскалывал на две части нужной длины, вытёсывал рубанком лыжи. Носки загибались в бане, распаривались в горячей воде и устанавливались на загибание. Потом приделывались ремешки, и лыжи готовы. Правда у них было дурное свойство: носки лыж разгибались, и при катании с горки втыкались в снег, а лыжник летел через голову и влетал в снег, оказываясь вверх ногами. К счастью, я ни разу ничего себе не сломала. Ну, ещё на лыжах мы ходили зимой в школу, заодно ставили силки на зайцев. А во время, когда снег днём таял, а ночью замерзал твёрдой коркой, настом, мы снимали валенки и бегали по этому насту в одних носках чуть ли не до самой школы!

Весной мы по пути в школу высматривали птичьи гнёзда, смотрели, какие там появляются яички: белые, голубые, в крапинку. Мы никогда гнёзда не разоряли, ну, иногда брали по одному яичку, уж больно они были красивые. А за яйцами стрижей лазили даже на церковные стены, стрижи делали свои гнёзда довольно высоко под самой стрехой над окнами. А чтобы снять такое яичко и донести до земли, когда руки заняты, приходилось яйцо класть в рот и так с ним спускаться, стараясь не раздавить его во рту.

Что ни говори, а детство самоё счастливое время у ребёнка. Даже, если была война, пожары, голод - всё это ребёнка не слишком затрагивает, т.к. он живёт своей жизнью, не видной взрослым, и он счастлив, если у него есть свобода, даже при условии, что с раннего детства сельский ребёнок был занят трудом. Это воспринималось, как что-то неизбежное, нужное, и не слишком угнетало. Всё равно находилось время для игр и развлечений, часто попутно с работой. Тут помогало детское воображение, которое создавало собственный мир.

ИЗ СЕРИИ " НАРОЧНО НЕ ПРИДУМАЕШЬ" Сясьстрой 1964-1980гг.

Однажды вечером я шла навестить подругу. Чтобы сократить дорогу, пошла по узкой тропинке, проложенной по песку. В те годы песок лежал всюду, а в ветреное время поднимался в воздух и засыпал глаза, как в пустыне. Так вот, бегу я по этой дорожке и вижу впереди шаткую фигуру здорово подвыпившего мужичка. Что делать? Кругом ни души, вечереет. Ходят всякие разговоры о встрече с пьяными в пустынном месте. Страшновато. Но я решила обогнать мужичка по окружности. Хорошенько разгоняюсь, бегу уже наравне с мужичком и цепляюсь ногой за кусок арматуры, торчащей из земли. Что интересно, упала я как раз перед ним поперёк тропки, прямо ему под ноги. И, уже ничего не понимая, что я делаю, протягиваю ему руку, чтобы он помог мне подняться. Что мужичок и сделал: помог подняться и долго ещё извинялся передо мной. Он оказался совсем не страшным, а очень добрым и вежливым. Я рухнула ему под ноги, а он ещё и извинялся. Мне стало так смешно, что я до самого дома подруги шла и хохотала Почему я протянула руку человеку, от которого спасалась? Что сработало? Наверное, сознание, что я слабая женщина, которая нуждается в помощи. К счастью, в этот раз всё окончилось хорошо.

В другой раз я возвращалась вечером домой и шла вдоль забора садика "Ёлочка". С одной стороны стояли стеной тополя, с другой - довольно высокий забор садика, было темно, как в туннеле. И вдруг слышу голос из-за забора: "Помогите!" Я остановилась. Голос был мужской, кто-то за забором жалобно просил о помощи: " Я заснул днём, а проснулся, не знаю, где. Помогите, пожалуйста, перелезть через забор, дайте руку!". Что я и сделала, протянув бедняге руку, помогла ему выбраться на свет божий, хотя из садика уж точно было два выхода. Но ни мне, ни бедолаге и в голову не пришло. Нам показалось, что путь через забор - самый верный, а главное, он краткий.

Ну, а третий случай на эту же тему мне рассказала одна девочка. Событие это произошло тоже в районе садика "Ёлочка", в сквере у дома N7. Тогда там было общежитие студентов ПТУ-24. В сквере росла густая и высокая трава под тополями. Ночью в эту траву и улёгся здорово выпивший мужик. Проснулся, наверное, от ночной прохлады. Кругом тёмный лес, трава. Всё такое незнакомое. Он испугался и стал кричать: "Помогите! Я Гаврош! Я Гаврош!" Так показалось проснувшейся в доме бабушке. Она вызвала милицию, бедолагу отвезли в вытрезвитель. А фамилия него была другая, не такая, как у мальчика из романа В. Гюго, хотя и похожая на слух - Гаврюш.

Об этом случае даже сообщал в своей передаче А. Невзоров. Он не знал всех подробностей происшедшей трагикомедии. Я знаю об этом из уст участника события. Один шустрый мальчик 17 лет увлёкся неким бизнесом - поставлять девочек шоферам дальнобойщикам. И вот однажды он предложил свои услуги такому водителю. Но тот не собирался развлекаться подобным образом и предложил парню убираться. Разговор происходил у открытой дверцы "Камаза". Парень, стоя на подножке, продолжал навязывать свой "товар". Шофёру надоела эта торговля, но закрыть дверцу мешал паренёк. Тогда шофёр оттолкнул его. И парень упал, потеряв равновесие. При падении он сломал ногу. Собравшаяся вокруг толпа вызвала "Скорую помощь". Паренька положили на носилки, чтобы поднять в кузов "Скорой". Картина была такова: с одной стороны стоял "Камаз", с другой - "Скорая", а посреди дороги между ними носилки с раненым. В это время в своей машине, подаренной ему отцом, ехал О. с друзьями и девочками. Они выпили и под грохот музыки поехали кататься. Впереди между машинами стояла толпа любопытных, из-за которых не было видно носилок. О., рассчитав, что толпа успеет разбежаться перед машиной, врезался в неё, всё так и произошло, но никто не успел убрать носилки с раненым, и О. проехал прямо по ним, добавив к прежней травме новую, уже смертельную. Паренёк скончался. О. посадили, и он погиб в тюрьме по непонятным причинам, будучи молодым и здоровым человеком. Такая вот история произошла в нашем городе. Вывод сделают те, кто прочтёт об этом.

Стечение обстоятельств?

Не пей за рулём?

Не нарушай закон?

Погибли два молодых человека, причём виноваты оба.

УМНАЯ СИНИЧКА

Однажды ранним утром Мурёнка, дымчатая красавица и умница, почему-то не стала открывать форточку головой, возвратясь с прогулки. Пришлось вставать, открывать форточку самой. И тут я увидела, что Мурочка что-то держит во рту. С этим "что-то" она отправилась на кухню, а я в постель. Я решила, что Мурёнка пошла туда, чтобы сьесть свою добычу. Через полчаса раздался истошный писк и грохот. Из кухни выскочила Мурка с маленькой синичкой-лазоревкой в зубах. Я решила спасать птичку, помня всем известное: "Птичку жалко!". Удалось заставить Мурку отдать добычу. Синичка оказалась у меня в руках. Она лежала неподвижно, только вертела головой, даже ущипнула меня за палец. Всё у неё было цело, т.е. Мурка не хотела её съесть, скорее, она принесла добычу, чтобы с ней поиграть. Я решила положить птичку в коробку, чтоб, раскрыв окно, выпустить её на волю. Я ослабила пальцы, и птичка выпорхнула у меня из руки, улетела в угол, ударилась о стенку и упала на пол. Мурка молнией подскочила к синичке и сцапала её. Раздался отчаянный писк, и синичка опять вырвалась из пасти Мурёнки и улетела в прихожую. Там она забилась на антресоли в чащу синтетической ёлки. Я хотела ночью её освободить, пошуровала палкой в чаще, синичка вылетела, но опять нырнула в спасательное укрытие. Я решила отложить спасательные работы до утра, которое, как известно, мудренее. Утром синичка осмелела и выбралась из ёлки. Мура, уловив шорох, моментально вскочила, рванулась в прихожую, раздался громкий писк, и кошка с добычей в пасти подошла к моей кровати, даже попыталась прыгнуть на одеяло, но я этому воспротивилась. Мурка положила добычу на коврик у кровати. Тут-то я опять схватила птичку. Та была совершенно неподвижна. "Ну, всё, добила-таки беднягу",- подумала я, держа птичку в кулаке. Хитрая синичка не шевелилась, лапки подогнуты, крылышки прижаты, головка неподвижна, но что-то в ней было такое, что я решила ещё раз провести спасательную операцию. Укутав птичку в тряпочку, чтоб не вздумала опять улететь, я принесла её к окошку, открыла раму, взяла совершенно неподвижную хитрушку в ладонь и выставила за окно. Птичка пискнула и улетела. Наверное, она сказала мне "спасибо".

Кстати, я таким же образом отняла летом у Мурки сверчка, и он ускакал под кровать, и бабочку, которая улетела на улицу. Это значит, что моя кошечка - не злобный хищник, она просто приглашает с ней поиграть. Но птички, бабочки и сверчки этого не знают. А мы-то знаем, что "Кошке игрушки, а мышке слёзки"

Комментарии: 1, последний от 03/07/2012. © Copyright Федорова Галина Ивановна (Fedorova@mail.ru) Размещен: 18/06/2012, изменен: 18/06/2012. 55k. Статистика. Статья: История		Ваша оценка:

Федорова Галина Ивановна : другие произведения.

Мои воспоминания о жизни