Федосеев Филипп Анатольевич : другие произведения.

Книга: Рассказки Цикл: Гусиное перо

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    юмор, ирония, притча, дзен
  САПОГИ И ПИРОГИ.
  
  Очень просто слыть обжорой, пожирая пироги!
  Очень сложно быть обжорой, поедая сапоги!
  
  
  ТОГДА УЖ, НЕ ОБЕССУДЬТЕ!
  
  Писать смешно очень легко например, когда знаешь как.
  Я вот, не знаю. Но всё одно - узнаю. Не знаю правда, как.
  Но ежели узнаю "как", тогда уж - держитесь!
  Тогда уж - не знаю я прямо как!
  Тогда уж, не обессудьте!
  
  
  СТЕРЛЯДКИ.
  
  Рыбари, они стерлядку ложечкой помешивают, когда ушицу на костерке варят.
  Ложкари, те - из сухоньких древесин - ложечки режут быстро.
  Нарежут ложечек и идут себе к рыбарям.
  А стерлядка, что стерлядка? Её дело - в сетях запутаться.
  Её дело маленькое. Как и наше с тобой.
  
  
  ВЕНЗЕЛЯ.
  
  Вензеля имеют вид красивый. Я бы даже сказал - геральдический.
  Их обычно оттискивают, соблюдая при этом - осторожную вниманию.
  А печати да штампы, вида, как правило неказистого.
  Их обычно шлёпают, подышав али поплевав сверху для верности.
  Не соблюдая при этом никакого приличия. Лишь бы пришлёпнуть покрепче!
  Вот и я говорю: "Кому - абы как. А кому и мерси, мон амур".
  
  
  ОСТАВИМ ВСЁ, КАК ОНО ЕСТЬ.
  
  Творческая не способность к воображению, может привести ваше воображение
  к тому, что способность творчески воображать, может привести вас у.
  Это одно из самых загадочных произведений, которые я - когда-либо...
  Поэтому не станем торопить события и оставим всё, как оно есть.
  
  
  ПОДСОЛНУХИ.
  
  Вот посередине города Козельска, один человек сказал фразу.
  Он говорил её в кулак, свёрнутый трубочкой, чтобы всем - кто слышит.
  Громко вертясь во все стороны:
  "Я - говорил он Мирозданию - добился в жизни".
  Чего он в ней добился, человек не пояснял. Оттого что знал -
  Мироздание, и без того уже в курсе его достижений.
  Человек сажал в огороде подсолнухи, и они у него росли вверх.
  Вот чего добился в жизни человек, посредине города Козельска.
  Не то, чтобы он гордился собою. Нет.
  Просто, хотелось с кем-нибудь поделиться.
  Он не был жаден на достижения подобного рода.
  Ведь он уже добился главного в жизни.
  Они - росли вверх, у него.
  
  
  СТРЕКОЗА.
  
  Стрекоза егоза, пучеглазые глаза!
  Егозила стрекоза крыльями гремя!
  А в глазах её - стоял мир цветной!
  Ночь пришла к стрекозе гася глаза,
  А рассвет прилетел - крыльями гремя!
  
  
  ПИАНОЛА.
  
  В пыльную по палец пианолу залетел большой жук и принялся жужжать там.
  Пока ему это не наскучило. Тогда, он стал ходить своими кривыми лапами
  по струнам, издавая внутри неё разнообразные и гулкие звуки.
  Это, его напугало.
  Тогда он принялся их обкусывать своими ужасными челюстями.
  Они рвались там, со страшным грохотом, и тонко при этом звенели,
  вызывая в нём ужас и замешательство.
  Когда он закончил, то посидел немножко в душной тишине, слушая в щелях ветерок.
  Затем, скребясь, выбрался наружу и тяжело полетел на луг слушать кузнечиков.
  Там он долго потом всё плакал - рыдая, и сморкался в большой платок.
  Пытаясь, обниматься с ними, при помощи ужасных и зазубренных жвал.
  Но они только, стрекоча, от него отлетали всё дальше на стебли.
  
  
  МЕБЕЛЬНЫЕ ЖУЧКИ.
  
  Когда сидите на мебели, надо смотреть, чтобы там не было древесных жучков.
  Я как-то сидел на мебели, где их было полно. Они сказали мне:
  "Встаньте, пожалуйста. Вы нам тут всё переломаете. Всю нашу архитектуру".
  Я встал и пошёл к реке...
  
  
  КАЛЕНДУЛА.
  
  Календула дула. Лендула ленду.
  Календула - кален, календула - ду.
  Календула - Нела, календула - Лу.
  Календула - Луна, календула нду.
  
  
  ТИХО РАЗВЕЯТЬСЯ.
  
  Сам-то я писатель, поэтому писал постоянно и помногу времени находился
  безвылазно дома. И весь покрылся уже пылью и паутинками, и ходить сам не мог,
  а стоял только и надеялся. Тогда я решил наконец немного развеяться.
  И сказал своему брату Даниле :
  "Брат - сказал я - Мне хочется уже солёного океана и просторного воздуху.
  Отвези ты меня брат развеяться".
  Тогда, брат Данила смахнул тряпочкой с меня всю долгую пыль и паутинки,
  взял себе на руки и мы поехали. А когда доехали, то поплыли с ним
  на Белом Лайнере.
  
  И однажды, когда солнце золотило собой океан и тот был тих и спокоен,
  словно память, брат вынес меня на своих руках на палубу Белого Лайнера.
  И подойдя к бортам, и открыв на них заграждения, он отвернул с латунной
  и, как оказалось, довольно увесистой урны крышку - наклонив её над водою.
  И плавно махнув своею рукой развеял мой прах над океаном, который был Тихим.
  А потом, вспомнил вдруг, что я-то всегда хотел над "Атлантическим".
  Где ураганы вечно метутся, над мысом "Горн".
  "Это ничего, брат" - говорю я ему, смешиваясь с волнами и уплывая,
  в тихую Даль. "Тихий - говорю я ему - Он всё равно достигнет собой "Атлантического".
  Потому, на планете - всего один Океан, Брат.
  И мы с тобой, наверняка это знаем".
  
  
  РОССИЯ ВСПРЯНЕТ ОТО СНА.
  
  Александр Сергеевич, имел фамилию Пушкин.
  Но тульским пушкарям и оружейникам, никем не приходился.
  Он приходился - поэтом в своём Отечестве. Бывало, напишет очередную в стихах
  и громогласно читает её в Отечестве. Отечество у него, пришлось обширное.
  До самых, до окраин.
  С одной окраины - там где Европа жила, шла язва да мор, да война постоянно.
  И всё было в копоти. А с другой окраины, оно тихо омывало свои ноги в океане.
  В отечестве ещё был верх, где лёд стоял. А в самом низу, цвела шелковица в садах.
  И падала ночью на дорогу. Поэтому легко вообразить, где у Отечества нашего голова,
  а где его тихие ноги.
  Левая рука у него - холодная да бледная, а правая - тёмная вся и липкая от шелковицы.
  Поэтому, Александр Сергеевич имел фамилию Пушкин, но оружейникам - не приходился.
  Он приходился поэтом в своём веками лежащем навзничь Отечестве.
  И громогласно ему в тугие уши декламировал, дирижируя свободной рукой:
  
  "Мороз и солнце - день чудесный!
  Ещё ты дремлешь друг прелестный.
  Пора красавица, проснись!
  Открой, сомкнуты негой взоры,
  Навстречу утренней Авроры -
  Звездою Севера явись!"
  
  Александра Сергеевича застрелили потом, из пистолета.
  Жаль.
  Что он тульским оружейникам никем не приходился.
  Тульская пушка, супротив хранцузскаго пистоля,
  тут - даже прицеливаться нет необходимости.
  
  
  "БОЛДИНО".
  
  Наше - всё, гуляло в высоком цилиндре, расходящимся кверху, по "Невскому",
  опираясь для франтоватости на трость с круглым и ухватистым набалдашником.
  Приблизившись ко мне на расстояние, наше - всё выглядело уже, как Пушкин
  Александр Сергеевич, собственной персоной. Оно ждало Вдохновения у парапета.
  Улыбалось и громко скрежетало там зубами от нетерпения, скребя кончиком трости
  по булыжнику. Звук, исходящий от зубов и тросточки поэта, отпугивал нежное Вдохновение,
  и оно витало вокруг, не смея приблизиться к столь отталкивающим звукосочетаниям.
  Тогда Александр Сергеевич сломал трость об коленку и, две её половинки, булькнув,
  скрылись под зеленоватой гладью Невы.
  
  Я приподнял было уже картуз, желая представиться, как:
  "Начинающий давно уже литератор", но Вдохновение, опередив меня,
  окутало Александра Сергеевича и ласково спросило:
  - Тебе чего, родимый?
  Я тогда шморкнулся, с двух ноздрей со смущения на брусчатку, и принялся было
  обтирать себе палец об штаны, как вдруг! Наше - всё, расцеловало меня в обе
  бородатые щеки и, придерживая уже на вытянутых руках за плечи, глядело в глаза.
  - В Болдино! Едем сей же час, в "Болдино"! - заявил Александр Сергеевич,
  махая проезжающему мимо извозчику.
  Подтолкнув меня в пыльную спину, он ловко вскарабкался следом в экипаж и принялся
  насвистывать там, словно птичка. Пребывая в прекрасном расположении духа и желая
  ткнуть извозчика тростью в спину, звонко крикнув при этом: "Пшёл!" - Александр Сергеевич,
  не рассчитав свою память, и будучи уже без трости, провалился в Невский проспект головой,
  свалившись затем на дно брички. Извозчик, обернувшись назад и не наблюдая Александра
  Сергеевича в экипаже, заявил громогласно следующее:
  - Пшёл вон, свиное рыло! - замахнувшись на меня вожжами.
  
  Я быстро схватил тогда котомочку и побежал петляя вдоль набережной, в сторону
  Адмиралтейства. Александр Сергеевич, придя наконец в себя от столь нелепого
  конфуза на дне экипажа, выскочил следом за мною и нёсся словно гончая по пятам,
  видя мою спину. Возле Адмиралтейства, он, одним гигантским прыжком настиг меня
  и повалил на булыжник. Мимо нас громко проскакал экипаж, высекая искры из мостовой.
  Он всё кричал, и никак не мог остановиться:
  - В Болдино то хотели, барин. В Болдино!
  
  Крепко увязав меня вожжами, вдвоём уложили наконец на дно коляски
  и придерживали там для верности ногою. Кучер шморкнулся тогда
  с двух ноздрей на брусчатку и оттёр рукавом пот со лба.
  - Вона оно как - заявил он, глядя на Александра Сергеевича глазами -
  Без возжей-то, как теперь в Болдино ехать?
  - Верхом поскачем! - ответил Александр, выводя гарцующего скакуна из оглобель,
  и поглаживая лайковой перчаткой по вороной морде коня.
  Меня переложили - поперёк - на холку жеребца, и Александр Сергеевич, расплатившись -
  вскочил на рысака и умчался сыпля искрами - прочь от Адмиралтейства!
  
  Я болтался на ходу головою вниз, видя только его тупоносые ботинки
  и полосатые англицкие штаны на бретельках с костяными пуговицами.
  - А экипаж-то! Экипаж теперь куда, барин? - крикнул вдогонку кучер, пересчитывая
  и слюнявя ассигнации.
  - Да себе оставь, балда! - крикнул в ответ Пушкин, несясь уже по неширокому
  земляному тракту, среди бегущих по сторонам тополей, в сторону деревеньки "Болдино".
  Он похлопал меня лайковой перчаткою по спине и прокричал:
  - Глаза мне твои, сразу понравились! Будешь мне печку топить, и рыбалкой ежели
  придётся заниматься! А когда дожди, будешь в углу под иконами смирно сидеть!
  Потерпи брат, немного уже осталось! Вон оно - "Болдино".
  
  
  ЖЁЛУДЬ.
  
  Ах, Александр Сергеевич, дорогой! Осень нынче какая, погоды какие стоят!
  Они шелестят под ногой, опадают. Они ждут перелётных птиц, летя им вслед -
  багряно разноцветными вздохами. Плача по ним, они накрапывают по себе.
  Видя во снах уже - белизну и покрывала. Они ещё текут, остывающими соками
  в стволах, они ещё надеются на весенние половодья, теша себя этой увядающей
  красотою. Они полны до краёв, Болдинского очарованья.
  
  Они - дубы, и повидали многих на своём веку. Их жалили молнии, в них тяжко
  ударял гром, их трепетно обмахивали бабочки. Их крепкие жёлуди устлали траву
  и мальчишки таскали повсюду в своих карманах.
  Ах, Александр Сергеевич, дорогой! Я хорошо запомнил ваши карманы.
  Я помню руки, пахнущие птичьим пером, и загадочный перстень на вашем пальце.
  И кровь потом, на ладони, когда вы полезли в карман за платком, прикрыть им
  весь мокрый живот. И плеск, возле "Чёрной речки".
  
  И сани, что прыгали, как ваша боль и неслись в кошмаре метели.
  И жарко натопленную комнату, где шелест платья и шёпот кружил, словно
  снег за окном. И вы попросили кислой морошки, когда было уже темно.
  Бледные пальцы безвольно разжались, и я скатился с вашей руки -
  звонкое сердце встало.
  
  И полетел на досчатый пол, и стукнув, подпрыгнул там вверх,
  к самому потолку, где вас ждали Ангелы. Упав, затем, вниз -
  не спеша, закатился в какую-то пыльную щель.
  Ах! Александр Сергеевич, дорогой. Отчего, вы разжали тогда ладонь?
  
  
  ВИЙ.
  
  Забегая наперёд, скажу - Гоголь Николай Васильевич, не был лично знаком
  с нечистою силою, которую так подробно и явно описывал в своих произведениях.
  Особливо в Вие. Обо всех подобных потусторонних ужасах он был лишь наслышан,
  от встреченных им, в бесконечных своих скитаниях по украинам России, мужиков.
  Мужики с украинов России - все изрядно пьющие самогонку были, и рассказывали потом
  Николай Васильевичу разные небылицы, об своём личном опыте с потусторонними силами.
  Те особы примерзкие конечно - все как одна, или же скопом.
  Но образ Вия, нигде более в фольклоре мною не замечен.
  Русалок, чертей да упырей с кикиморами - хоть пруд пруди! А с глазами, чтоб -
  из чистого олова, хоть бы один повстречался. Разве что мужики по утрам,
  с украин России, которые, замечательные потом рассказчики.
  У тех, да - глаза из чистого олова.
  И отдушка прёт изо рта, как у нечистой силы!
  Но все, как один - крещённые православные, и доверять им вполне возможно.
  Но чтоб Вий - где веки сами уже не подымаются, а их надобно оглоблей подпирать?
  Тут, явный перебор на сторону наблюдается.
  
  Хотя самогонки, они ведь разные бывает встречаются. Возможно вполне,
  что бульба ростки уже показала, из которой единожды её прогнали.
  Да и цедили потом, сквозь тряпицы, а не на углях с белою золою,
  как прадеды им завещали православные. Затрудняюсь сказать,
  пока сам не испробую первую прогонку.
  
  Песни зато на украинах - задушевные да щемящие, словно височная боль поутру.
  Когда солнце уже показалось, над широкой Украинской степью...
  
  
  ЛЮТНЯ.
  
  Николай Васильевич Гоголь не любил балалаек.
  Как только он видел на своём пути балалайку - тут же ломал её об скамейку.
  Со всей округи приносили ему мужики балалайки и бились меж собй об заклад -
  какую, он быстрее поломает. Тогда, по бокам от Николая Васильевича, ставили
  две скамейки, и давали ему в каждую руку по балалайке. Старший среди мужиков
  выходил вперёд и, основательно перекрестившись, махал платочком.
  И Николай Васильевич сразу же, принимался за дело!
  
  По всей избе шёл треск и стояли удары, и жалостливо выли балалайки.
  - Вот сами теперь посудите - говорил мужикам, изрядно уже разгорячённый
  Николай Васильевич, держа в руках поломанные инструменты -
  На подобной дряни, разве возможно красиво играть? Звуки, издаваемые
  подобным инструментом - нестерпимо ужасны при исполнении! -
  и для убедительности, напоследок, ударял ими об скамейку, когда те -
  кусками свисали болтаясь на струнах внизу.
  
  Кинув их затем в печку, Николай Васильевич направлялся во двор, сопровождаемый
  толпою мужиков. Где отфыркиваясь, обмывал потную шею и спину из ведра, которое
  лил ему старший. Затем, ему подавали рушник для обтирания, и мужики принимались
  выяснять, стенка на стенку - чья балалайка сдюжила да крепче показалась.
  
  А Николай Васильевич, сидя в тенёчке под грушей, покусывал подорванную травинку
  и наблюдая за вечеряющей рекой меж холмов.
  "Вот Лютня, хороший инструмент - тихонько думал он - Настолько тонок и изящен,
  что под пальцами лопается, когда неосторожно её взять".
  Он любил пение Лютни. Этот лунный и Венецианский инструмент.
  Да как-то, поиграть всё - не доводилось.
  
  
  СТЕПЬ ЗВЕНЕЛА ЦИКАДАМИ.
  
  Душная степь уже звенела цикадами, когда Николай Васильевич
  подъезжал на закате к хутору, близ Диканьки.
  "Хорошо бы помыться с дороги" - думал он, высунув длинный свой нос сквозь
  поднятый воротник пыльного дорожного плаща, пока бричку расхаживало по ухабам,
  и она, фыркая, не встала наконец возле хаты. Тогда Николай Васильевич
  опустил воротник плаща и спрыгнул на твёрдую землю.
  "Она ещё идёт подо мной" - пробормотал он, озираясь по сторонам.
  По двору бегали куры и степенно переваливался серый гусак.
  
  Всё это вместе взятое, сразу же насторожило мнительного Гоголя.
  Николай Васильевич перекрестился и пройдя по двору зашёл в хату,
  где застал поминки и несколько там человек. Все обернулись
  из-за стола на вошедшего, и принялись тогда жалобно плакать.
  
  Николай Васильевич, со словами: "Свят, свят, свят" - принялся, шибко крестясь,
  пятиться к дверям. Покуда не упёрся спиной во что-то покрытое густой шерстию.
  Открыв свой рот и медленно оборачиваясь - Гоголь обнаружил там мужика -
  с окладистой бородой и лопатою в руках, облепленной - изрядно подсыхающей глиною.
  Мужик, толкнув его окатистым пузом, широко перекрестился на образа в углу
  и зашагал с лопатою к столу, чтобы пить там самогонку.
  Все прекратили плакать и потеряли к Николаю Васильевичу всяческий интерес.
  
  Опрометью выскочив из жаркой избы, Гоголь стремглав
  подбежал к старенькой бричке, с лёту запрыгнул в свой экипаж и -
  резво понесся на нём, покидая деревенские улочки,
  пока украинская степь не поглотила совершенно,
  его белеющий в темноте нос...
  
  
  СВОБОДА ПРШЛА.
  
  - Свобода пришла, смекаешь?
  - А что значит "смекаешь"?
  - А ты часом, братец - русский?
  - Почти. По прабабке ветка.
  - Ветка. Ветвь - так, больше по-русски.
  А, по прадеду?
  - Арап.
  - Арап. Не мавр а арап. Молодец!
  Вишь, наша ветка как проросла.
  Самого-то, как звать?
  - Саша я, Пушкин. Стишки пишу.
  - А я, брат - Державин, слыхал небось?
  Пушкин, живенький такой! Ишь ты, стишки он пишет!
  Ну пиши, пиши. Пиши.
  
  Свобода пришла, смекаешь?
  
  
  ПИЛЕВИН.
  
  Пилевин шёл по лесной тропинке и повстречал там Серафима,
  с котомочкой камушков за спиной. Преподобный старец
  упал лицом вниз и улыбался - от Великого в нём Молчания.
  И Пилевин подошёл к нему пыльными ботинками дорог, и сказал:
  - Благослови меня, Божий человек.
  Тогда Серафим ответил ему:
  - Ложись рядом со мной и улыбайся.
  Пилевин лёг перед ним - лицом к Лику, и принялся широко улыбаться.
  А Преподобный, взглянул ему прямо в глаза и сказал:
  - Благословляю тебя на написание всего, что откроется твоим глазам -
  перекрестил и, поднявшись во весь свой Святой рост, удалился.
  С котомочкой, полной камней.
  
  После этого случая, Пилевин стал носить тёмные очки и перестал улыбаться в камеру папарацци.
  Он интервью не даёт, только всё своё время пишет, сидя за столом на кухне. Всё пишет и пишет...
  Пишет всё, что открывается его глазам -
  скрытым, за тёмными стёклами.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"