Аннотация: Вторая то ли небольшая повесть, то ли рассказ в этом цикле. Действие развивается в XIX веке альтернативной реальности и в будущем.
"Соседи"
Александр Васильевич Платонов вышел из кареты на полозьях, твёрдо упёрся ногами в землю и осмотрел особняк. Платонов был высокого роста. Его широкая фигура наводила на мысль о первобытной силе - даже под одеждой угадывались мощные мышцы. Голову, сейчас, правда, покрытую соболиной шапкой, украшали шелковистые русые волосы. Чуть великоватый у основания нос и густые пшеничные усы придавали его лицу добродушное выражение ленивого увальня. Однако внимательные тёмно-карие глаза, окруженные сетью мельчайших морщинок, смотрели на собеседника внимательно и строго и этим почти разбивали первое впечатление. Кисти рук у Платонова были неожиданно длинны и изящны, как у женщины.
Александр Васильевич, молодой мужчина двадцати семи лет от роду, представлял собой тип нового, нарождающегося помещика. Почти всю свою жизнь он провел за границей, нахватался тамошних знаний и, преисполненный самыми лучшими намерениями, вернулся в Россию. Обладая приличным состоянием, он выкупил у государственной казны большое, почти в три тысячи крепостных, но очень запущенное поместье в центре России. Платонов надеялся, переиначив полученные знания на отечественный лад, преобразовать деревню и показать всем, как надо хозяйствовать. Соответствовало ли это действительности - неизвестно: сам он молчал о своих планах, но так о нём, по крайней мере, говорили его немногочисленные знакомые.
Наружным осмотром особняка Платонов остался доволен. Именно так он себе его и представлял. Большое, на два крыла, в меру старое, двухэтажное здание на высоком всхолмье. Платонов обернулся и окинул взглядом открывшиеся ему необъятные просторы, залитые ярким солнечным светом. Ясно угадывалась скованная льдом петлявистая речка. В трёх, видневшихся отсюда деревеньках, приткнувшихся к лесному массиву, кое-где курились дымки. Но людей нигде не было видно, и край поэтому казался вымершим.
Хлопнула входная дверь. Платонов повернулся опять к дому. Из облака пара, вырвавшегося из помещения на февральский мороз, на высоком крыльце материализовалась длинная тощая фигура. Выражение лица у фигуры было сонное и ленивое. Ее голову венчала шапка густых, черных, в мелкие колечки, волос. Платонов узнал управляющего. Этот тип последние шесть лет фактически единолично правил поместьем. Доверенные люди дали на него Александру Васильевичу краткую, но исчерпывающую характеристику: плут, подлец, вор и ябеда. По причуде ли попа, крестившего управляющего, или еще кого нарекли его самым невероятным именем: Помпей.
Платонов нахмурился:
- Так-то барина встречаешь?
Обладатель гордого римского имени мгновенно преобразился. Заюлил, закланялся, самая благостная улыбка расплылась у него на лице. Платонов прошёл в предупредительно распахнутую дверь, подождал управляющего, небрежно скинул ему на руки волчью шубу, отдал шапку и, не оборачиваясь, приказал:
- Ну, показывай дом!
- Александр Васильевич? - полуутвердительно спросил Помпей.
- Да, - подтвердил Платонов, - с сего часа - хозяин всего поместья.
- Вот радость, вот радость-то, - запричитал Помпей. - А то всё один, да один. А хозяйство большое - трудно с моим умишком управиться!
"Как же! - усмехнулся про себя Александр Васильевич. - Рад ты! То господином был, а теперь хорошо, если пристяжной. Да и чует мое сердце: попру я тебя в три шеи!"
Внутренним осмотром дома Платонов также остался доволен. За просторной прихожей располагалась большая гостиная, вправо и влево из которой начинались две анфилады комнат. Второй этаж достраивался, видимо, позднее и не одновременно и поэтому приятно диссонировал со строгостью первого. Несколько крохотных комнатушек, сбившихся в кучку, вдруг соседствовали с большими залами. Оба крыла заканчивались просторными двухэтажными террасами. Кухня и людская помещались в специальной пристройке, уродовавшей заднюю часть дома. Проходя по комнатам, Платонов ловил на себе настороженные взгляды прислуги, но не удивлялся. Ясно, новый барин, грядут перемены, но какие? Дай-то Бог к лучшему!
Окончив осмотр дома, Платонов почувствовал голод.
- Обед готов? - осведомился Александр Васильевич у Помпея.
- Сию секунду! - засуетился тот. - Не извольте беспокоиться!
Платонов с удовольствием вымылся у рукомойника, вытерся и прошел в гостиную. Стол ломился от яств. Был тут и поросёнок, и какая-то рыба, и гурьевская каша, и огненные щи, и еще чёрт знает что, чего Платонов никогда и не видывал.
- Не обессудьте, барин, - встретил его Помпей, - специально не готовились, поэтому, что бог послал.
"Кому же это бог послал, если специально не готовились? - мысленно удивился Александр Васильевич. - Для тебя, сукиного сына! Мне и не перепробовать всего." Помпей услужливо налил водочки. Платонов с удовольствием опрокинул рюмку и закусил тугим звенящим огурчиком.
После обеда отяжелевший Александр Васильевич поднялся со стула, подошел к окну и задумался. Из прихожей донесся шум и возгласы: "За что? Не губи отец!" - и визгливый голос управляющего: "На конюшню!" "Это еще что за номер?" - удивился Платонов и стремительно вышел из гостиной. Перед Помпеем на коленях стояли мужик и баба.
- Что происходит? - хмуро осведомился барин.
- Провинились они, - с напором ответил Помпей. - Выпороть их надо!
- Так! - зловеще уронил Платонов, быстро подошел к управляющему, схватил его за ухо и резко потянул вверх. Управляющий вытянулся в струну, устремляясь за карающей десницей.
- Запомни, паук, - процедил Платонов, - хозяин здесь теперь - я. И только я имею право карать или миловать. Понял?
- Понял, - пискнул Помпей.
- В чем их вина? - успокаиваясь и отпуская ухо, спросил Александр Васильевич.
- Вы же почти ничего не съели, значит невкусно.
- Встаньте! - приказал Александр Васильевич. - Я доволен обедом. Молодцы! Я много не ем, впредь столько не готовьте, идите.
Крепостные, пятясь задом и кланяясь, удалились. "Пошли," - обернулся Платонов к Помпею.
Они прошли в одну из комнат. Александр Васильевич сел за ажурный столик.
- Ну, - обратился он к Помпею, - отчитывайся, как хозяйство ведешь.
- Сию секунду, - поклонился управляющий, - только бумаги принесу.
Через несколько минут он вернулся, с натугой неся перед собой огромную стопку тетрадей.
- М-да, -Платонов критически посмотрел на выросшую перед ним бумажную гору, - показывай.
- Вот, самое главное, - подал ему управляющий большую толстенную книгу в кожаном переплете, - недоимки.
Платонов взял книгу в руки, приказал: садись! - и открыл гроссбух. Александр Васильевич вынужден был признать, что учет ведется совершенно. По деревням были выписаны все дворы с поимённым составом. Против каждого двора по годам выписаны долги и аккуратно суммированы. Внизу каждой страницы представлена общая сумма, в конце подбита окончательная сумма недоимок. Платонов начал методично листать страницу за страницей. Минут через тридцать, просмотрев все тысяча двести пятьдесят четыре страницы, он отложил книгу и ласково взглянул на Помпея:
- Плохо считаешь, дружок.
Управляющий горестно развел руками.
- Или, наоборот, очень хорошо, - продолжал Платонов. - Во-первых, по каждому двору сумма недоимок завышена. Наименьшее завышение: один рубль двадцать одна копейка, наибольшая: четыре рубля семь копеек. Во- вторых, окончательная сумма в конце каждой страницы меньше действительной, в зависимости от страницы, от сорока восьми копеек до девяносто двух. Общая разница между той цифрой, которая написана тобой, - Платонов повысил голос, - и правильной составляет одну тысячу четыреста пятьдесят шесть рублей одиннадцать копеек!
- Не может быть! - довольно искренне изумился Помпей.
- А сколько? - поинтересовался Александр Васильевич.
- Не больше девятисот рублей.
- Вор! - твердо заключил Платонов и решил. - Вот что, я тебя продам. Сначала высеку, а потом продам.
- Нет, барин, - Помпей нагло улыбнулся, - нельзя, я - вольный, и пороть меня нельзя.
- Прохор я, кучер, - ответил мужик, заходя в комнату.
- Вот что, Прошка, если ты через час... Что такое час знаешь?
- Грамотный я, барин.
- Очень хорошо. Так вот. Если ты через час обнаружишь этого кровососа на моей территории...
Где? - не понял Прохор.
- В моих владениях, то хватай его, и пусть его высекут от души. Дадим ему час на разгон.
Помпей пулей вылетел наружу. Через пять минут он выскочил на крыльцо, волоча за собой огромный баул, который на всякий случай сложил заранее, что-то крикнул. К крыльцу подали розвальни. Помпей вскочил в них и, яростно нахлестывая лошадь, скрылся из глаз. Прохор скривился:
- Ищи-свищи его таперича.
- Его сани и лошадь?
- Его, барин, - подтвердил кучер.
- Ладно, свободен.
- Чего? - не понял Прохор.
- Проваливай!
Он опять не понял, но по интонации догадался, что от него требуется, и исчез.
Около двух недель Платонов дотошно вникал в систему взимания платежей с крестьян, систему крайне запутанную и нелогичную. Например, Платонов обнаружил, что крестьяне охотно выращивают коноплю. "Почему? - удивлялся он. - Урожайность её здесь же низкая." И только разобравшись, что из конопли крестьяне производят пеньку, понял, в чём дело. Оказалось, что крепостные в среднем отдают барину девять десятых стоимостного выражения своего труда, а вот с пеньки всего половину. "Ишь ты! - обрадовался Платонов. - Темнота, а экономику чувствуют."
Объезжая деревни, Александр Васильевич поразился нищете и запустению. "Ободрали вас, бедолаги," - думал он. Крестьяне, издали, завидев барские сани, срывали шапки и ломались в глубоком поклоне, а вслед глядели с безнадёжной тоской. И действительно, чего им можно было ожидать? Барин новый, молодой - значит, деньги ему надобны. О-хо-хо!
В начале марта, недели за две до основной подготовки к посевным работам, Платонов приказал всем старостам деревень явиться к нему, прибавив, чтобы среди них обязательно был человек, умеющий считать. В назначенный час все пришли к особняку. Платонов вышел на крыльцо:
- Здорово, мужики!
Крестьяне сорвали шапки и поклонились, опустив руку с головным убором до земли.
- Проходите, - пригласил их Александр Васильевич.
Мужики замялись.
- Вам что, дважды повторять? - нахмурился Платонов.
Крестьяне, неловко переминаясь, прошли вслед за ним в дом. Платонов провёл их в гостиную, сел за стол и поморщился:
- Ну и дух! Рассаживайтесь. - предложил он.
Мужики совсем оробели:
- Не, барин, - нестройно загалдели они, - нам так сподручнее.
- Ну и чёрт с вами! - согласился он. - Считать кто умеет?
Крепостные выдавили из себя небольшого мужичка с хитрым носом.
- Вот ты проходи, садись рядом, - приказал Платонов.
Мужичок опасливо подошёл и неловко примостился на краешке стула.
- Хорошо считаешь? - спросил Александр Васильевич.
- В церковно-приходской школе три года обучался, - ответил мужик.
- Отлично! - обрадовался Платонов. - Значит, с дробями знаком.
- Не со всеми. Энти... десятые каки-то. Вот их не разумею.
- Ничего, простыми обойдёмся.
Платонов взял в руки гроссбух с недоимками:
- Знакома вам, мужики, эта книга?
- Знакома, знакома.
- Ну, так вот, - Александр Васильевич встал, подошёл к печке, веером расправил талмуд и, открыв дверцу, сунул его в печь.
Лёгкий шорох прошёл над мужиками. Платонов терпеливо мешал кочергой до тех пор, пока тетрадь не сгорела дотла. Затем он прошёл обратно и сел:
- Вот так, мужики, нет у вас больше недоимок - всё вам простил.
- Отец родной! - крестьяне рухнули на колени и уткнулись лбами в пол.
- Встать!! - рявкнул Платонов и спокойно, когда они поднялись, продолжил. - Теперь о главном. Слушайте меня внимательно, особенно ты, - ткнул он пальцем в востроносого мужичка, - если чего не поймёшь, обязательно спрашивай. Потом им растолкуешь. Я внимательно изучил, мужики, как вы раньше расплачивались. Система, я вам прямо скажу, чёрт ногу сломит. И барщина, и оброк, и ещё всякое. Но вот, что я выяснил. Если взять всё, что вы нарабатываете, и перевести в деньги, ну, к примеру, взять всё и продать, то вы отдавали девять десятых дохода, то есть - из каждых десяти рублей девять.
Мужики засопели, и радость в их глазах погасла: ох, неспроста барин простил недоимки, знать чего-то придумал хитрюга.
- Ты понимаешь меня? - спросил Платонов у востроносого мужичка.
- Да, барин.
- Дальше. Размер ваших выплат не зависел от того, сколько вы наработали: всегда девять десятых. Я решил ввести новую, прогрессивную систему обложений.
Мужики переглянулись: вот оно!
- Суть её в том, что, чем больше вы наработаете, тем больше останется вам. Конкретно. С первых десяти рублей вы платите по-старому - девять рублей, со следующих десяти - одну вторую, то есть мне - пять рублей, а пять остаётся вам, со следующих десяти - одну третью, то есть мне - три рубля тридцать три копейки, вам - шесть рублей шестьдесят семь копеек, со следующих одну четвёртую: два пятьдесят и семь с полтиной, и так далее. Ты понял? - спросил Платонов у мужичка.
- Не совсем.
Платонов написал всё на бумаге и ещё раз объяснил. Мужичок напрягся, зашевелил губами. Остальные мужики сумасшедшими глазами смотрели на него. Наконец, востроносенький просветлел лицом:
- Ага! Дошло! - радостно воскликнул он.
- Вот и хорошо, им растолкуй, а то они ни хрена не поняли.
- Барин, - усомнился мужичок, - ты вот всё в деньгах посчитал, нам таперь, что продавать самим надо, али ты будешь торговать?
- Нет, ответил Платонов, - я человека найду, учётчика, он по ценам пересчитает всё в деньги и обратно в продукт. Будете сдавать натурой.
Мужики опять засопели. Тут тебе и сисема кака-то. Пёс с ней! Гришка вроде раскумекал, разъяснит. И вроде рад, знать, не плоха сисема. Но вот какой-то учёт... и не выговоришь... ох, обдерёт!
- Ну так, мужики, - продолжал Платонов, - два дня вам даю. Решайте - согласны по-новому платить или нет.
Мужики остолбенели:
- Дак, барин, ведь как прикажешь.
- Ну нет, - не согласился Александр Васильевич. - У вас на плечах пустой котёл или голова? Думайте!
За обсуждениями в деревне Платонов, чтобы не мешать, наблюдал издали в хороший цейссовский бинокль. Дебаты проходили бурно. В первый день пару раз дело дошло до кулаков. Да и понятно, решали не что-нибудь, а как жить. Во второй день Гришка притащил камушки и наглядно объяснил новое налогообложение.
На третий день старосты собрались у барского дома. Платонов вышел:
- Ну, что решили?
Мужички вытолкнули Гришку вперёд.
- Согласны, барин, - сказал он и хрястнул шапкой оземь, - токмо не на всю сисему...
- Систему, - поправил Александр Васильевич.
- Сисему, - не возражал Гришка.
- Ну а что вы предлагаете?
- С первых десяти рублёв мы тебе по девять платить будем, а со всех остальных - половину, и не надо нам этого... начётчика.
"Боятся," - догадался Платонов и согласился:
- Ну хрен с вами, договорились.
Платонов с удовлетворением отметил, что посевы конопли сократились: их осталось ровно столько, сколько необходимо, чтобы после уплаты обеспечить собственные нужды. Планы у Александра Васильевича были большие, но он не торопи события. В первую осень, когда крестьяне с удивлением обнаружили, что с ними поступили честно, Платонов предложил организовать товарищество безлошадников. Платонов посоветовал крестьянам скинуться и завести общественных лошадей в количестве приблизительно одна на два двора. Сколько было споров, сомнений: да кто будет смотреть за ними, да как пользоваться? Но решились. Дрожащими руками вручили Александру Васильевичу деньги и попросили купить коней, а конюшню они сами построили, откупив у барина часть леса. Платонов убил уйму сил, но достал лошадей, всех как на подбор одинаковых. Лучшие специалисты с трудом могли указать, какой конь лучше. Сделал это он нарочно, чтобы меньше было поводов для споров, на кого какой конь работал.
Ко второй весне Платонов заказал в Англии несколько плугов, сеялок, механических косилок. Крестьяне враз смекнули, какую выгоду сулит применение этих механизмов, и охотно, за смехотворную по их понятиям арендную плату, воспользовались ими. Однако, как ни низка была плата, она не только окупила за один сезон стоимость приспособлений, но и дала ощутимую прибыль. На вторую осень мужики прислали к Платонову Гришку с согласием на "начётчика и полную сисему". Платонов радовался. Деревни ожили. Летом по вечерам Александр Васильевич заслушивался песнями, доносившимися из них. Повар Федот божился, что лет десять, как не пели песен.
Однажды, уже во вторую осень, в ближайшей к особняку деревне ночью случился пожар. Сгорело два дома: Петра и Николая. Вместе со всеми Платонов бессильно наблюдал, как огонь пожирает строения. Семьи погорельцев топтались тут же, рядом с жалким скарбом, который успели вытащить из огня. У Николая было пятеро детишек, у более молодого Петра - всего двое. Его жена, на последней стадии беременности, безвольно сидела на земле и шевелила бескровными губами.
На следующее утро Платонов собрал мужское население деревни.
- Вот что, мужики, сказал он, - помочь надо. Зима на носу - сгинут люди.
- Да мы бы не прочь, - ответил за всех староста, - леса нет.
- Деревья порубите у меня, - разрешил Александр Васильевич, - бесплатно. Только не так, как на конюшни. Всё под чистую порубили! Рубить выборочно, чтобы лес остался. Ясно?
Платонов так же подарил семьям по пятьдесят рублей на обзаведение хозяйством.
А через две недели в другой деревне сгорел ещё один дом. Платонов, приехав на место пожара и увидев, что всё имущество, вплоть до веника, спасено, сразу понял: поджог! Он собрал деревенский сход и спросил:
- Ну, что делать будем?
Народ угрюмо молчал
- Помогать?
- Да надо бы, - неуверенно подал кто-то голос.
- Почему пожар случился? - продолжал Александр Васильевич. - В Жерновке ясно, там малец у Николая лампадку опрокинул. А здесь? Молчите? Ну я скажу. Они сами подожгли. Возражайте, если я не прав.
Крестьяне молчали.
- Ну вот что, - решил Платонов, я тебя, Фома, вместе с семьёй продам.
- Нет! - дико взревел Фома, бухнулся на колени и пополз к барину. Что хошь делай, токо не продавай. Грешен! Поджог! На пятьдесят рублёв позарился.
- Решайте, люди, - обратился к сходу Платонов.
- Высечь его, как сидорову козу, - предложил кто-то.
- В общем, сами разбирайтесь, - сказал Платонов. - На первый раз прощаю, - и, распустив сход, придержал старосту. - Ты детишек по избам раздай, чтобы не замёрзли, а эти пускай сами разбираются.
Нововведения Платонова не остались незамеченными окружающими помещиками. И большинство не одобрило их. По этому поводу он имел две беседы с местным предводителем дворянства, который приглашал его к себе.
- Да как вы не поймёте, Аркадий Авксентьевич, - горячился Платонов во время второй беседы. - Если вы оставляете мужику самую малость, столько, чтобы он с голоду не умер, то ему нет смысла напрягаться. Всё едино - ни черта не останется!
- Александр Васильевич, милый, - возражал предводитель, - вы развращаете мужика. Он у вас поработает год-другой, а потом бросит, обленится.
- Да ничего подобного! Ему же выгодно работать хорошо. Ну вот представьте. По старой схеме, дай бог, он на двадцатку наработает, да и то вряд ли. Мне по старой схеме достаётся восемнадцать рублей. А сейчас они и по сотне запросто дают. И мне из них приходится больше двадцати трёх рублей. Разница в пять рублей на двор. Две тысячи дворов - это десять тысяч рублей. Существенно.
- Молодой человек, я не спорю, ваш энтузиазм, ваше обаяние заставили мужика трудиться. Но это не для русского мужика. Вы бросьте эти заморские штучки. Вот уедете вы надолго - и всё, ваше хозяйство полетит в тартарары.
- Хорошо, - предложил Платонов, - мне пора отдохнуть, а то засел, как медведь в берлоге. Этим летом, где-нибудь в июне, уеду в Крым и вернусь в сентябре, и посмотрим.
Платонов выписал учётчика, передал ему дела и отправился в Крым. Перед отъездом он сказал заместителю:
- Ты начинающий, Аристарх, тебе это будет хорошей практикой. Только аккуратнее и предельно точно, ошибиться ты имеешь право только в их пользу. Они же тебе ещё не верят. Между прочим, лишнее они тебе вернут. Ну, ни пуха!
- К чёрту! - ответил Аристарх.
Приехав на южный берег Крыма, Платонов за умеренную плату снял небольшую мазанку с земляным полом, с одним окном и выходом прямо в крошечный дворик. Обстановка в комнате была спартанская: длинная узкая койка времён, наверное, ещё Великой Отечественной войны двенадцатого года, небольшой стол, два тяжёлых грубых табурета и огромный ящик, поставленный на попа, с открывающейся дверью и называемый шкафом. Столовался Александр Васильевич у хозяев, двух бездетных пожилых хохлов, которые на время летнего сезона переезжали в маленькую постройку во дворе, что-то вроде курятника. Куры летом жили на улице.
Платонову нравилось выбранное им место, необычное даже для южного берега Крыма. Беспорядочные отвесные скалы, казалось, собрались на свой сход. Дома небольшого посёлка лепились к обрывистым гранитным стенам, улицами служили узкие расселины, поросшие карликовыми соснами и увитые плющом. Горы круто сваливались к морю, к которому вели узкие извилистые тропки. Пляж практически отсутствовал. Местность была глухая и безлюдная: на десятки вёрст вокруг деревеньки не было даже монашеских скитов.
Несмотря на всё это, здесь, как понял позже Платонов, каждое лето собиралось небольшое, хорошо знакомое между собой общество: в основном помещики средней руки с семьями и несколько пожилых военных. Платонов приехал довольно поздно, в конце июня, когда практически все старожилы уже собрались и ожидали приезд только двух женщин: Элеоноры Генриховны и Ольги Алексеевны с дочерью. Встретили Александра Васильевича доброжелательно, с явным интересом к новому человеку. И он почувствовал себя в этой компании уютно и хорошо. Даже однообразный распорядок дня нравился Платонову - ранний подъём, гимнастика и непременное купание, завтрак и прогулка в горы. Александр Васильевич облазил все окрестности, радуясь непривычной богатой природе. Голые тёмные скалы оживлял кое-где только плющ, который с некоторым успехом сумел уцепиться за неблагодатную почву. Зато изредка встречались большие неровные пространства, усеянные крупными валунами. Здесь начиналось настоящее буйство растительного мира. Платонов с удивлением рассматривал множество незнакомых трав, душистые яркие цветы. Бросались в глаза пятна ровного зелёного цвета - заросли горной сосны. Платонов, увидев впервые это растение, поразился. Он всегда считал, что сосна - это дерево, большое ли, маленькое, но дерево. А горная сосна представляла собой заросли кустарника. Над всем этим благолепием возвышались гордые ливанские кедры, защищая всю эту мелюзгу внизу от жаркого южного солнца.
После прогулки следовал обед, затем отдых с книгой или просто сон, потом опять купание. К вечеру, когда жара спадала, общество собиралось на небольшой площади и рассаживалось за лёгкими столиками, выставленными прямо на улице. За слабеньким кислым местным винцом текли неторопливые беседы. Изредка организовывались танцы и устраивались компании в карты по маленькой. Платонов, принимая такой "растительный" образ жизни, понимал, что, вряд ли выдержит его больше двух, двух с половиной месяцев.
Спокойствие привычных вечерних бесед было нарушено лишь дважды. Первый раз, когда зашёл разговор о каком-то помещике, который ввёл, и весьма успешно, в своём поместье порядки на заграничный манер. Платонов на свою голову сознался, что это он. Какие страсти тут закипели! Ещё бы - шла речь о нарушении векового уклада. Те, кто помоложе, с интересом отнеслись к словам Александра Васильевича, большинство же подвергло его резкой критике. Основное возражение состояло в том, что это, мол-де, у немцев хорошо, а для русского мужика совершенно неприемлемо, для него годится лишь кнут и крепкая палка. Платонов устал от непрерывных четырёхдневных споров.
На следующий день после особенно яростной дискуссии, утром, Платонов, выйдя из дворика на улицу, столкнулся нос к носу с Михаилом Матвеевичем Константиновым, пожилым отставным доктором. С ним Александр Васильевич наиболее близко сошёлся, да и он, кажется, охотно проводил время с новым молодым товарищем. Михаил Матвеевич был ярким представителем одного из типов русской интеллигенции. Взирая на мир добрыми, чуть близорукими глазами, он терпимо относился к чужим взглядам, но при этом твёрдо придерживался своих норм порядочности, выработанных им за долгие годы бурной жизни.
- Доброе утро, Александр Васильевич, - поздоровался Константинов. - Вы не возражаете, если я составлю вам компанию в вашей сегодняшней прогулке?
- Отчего же, Михаил Матвеевич? - ответил Платонов. - Вы мне доставите большое удовольствие.
И они, лениво помахивая тростями, не спеша, отправились в горы.
- Александр Васильевич, нарушил молчание доктор, - вам не кажется, что спор между вами и вашими противниками зашёл в тупик? И вы, и они упорно повторяете свои доводы и игнорируете доводы противоположной стороны.
- Да, - согласился Платонов, - зациклились.
- Простите, не понял.
- По кругу пошли, - пояснил Платонов.
- М-да, - усмехнулся Михаил Матвеевич, - в вашей речи встречаются такие неожиданные латинизмы, что диву даёшься.
- Что же поделаешь? Я долго был заграницей. И всё же, Михаил Матвеевич, возвращаясь к нашим баранам. Я, признаться, не понимаю упрямства моих оппонентов. То, что я предлагаю, ясно, логично и подтверждено моей успешной практикой.
- Видите ли, мой друг, вы долго находились в Европе и плохо знаете русского мужика. Я согласен, что вы успешно провели в жизнь свои идеи, но вам просто повезло. Согласитесь, что у русского человека одна из черт его характера, отличающая его от населения просвещённой Европы, - это лень. Ведь только русский мужик может в тот момент, когда ему работать и работать, махнуть на всё рукой и отправиться в кабак водку пить. Ни немец, ни француз тонконогий себе этого не позволят.
- Ну зачем же вы, доктор, русского крестьянина обижаете? Он сметлив, умён, трудолюбив, да-да, и безмерно терпелив. Какой ещё человек, находясь в столь беспросветном состоянии, как он, смог бы так долго терпеть? Моя экономическая система только чуть приоткрыла ему возможность к более благоприятному будущему и как же он стал энергичен! Дело не в моём везении. Закон материальной заинтересованности - это закон, и для англичанина, и для итальянца, и надо его выполнять. Вот вы представьте, что немец или тот же француз тонконогий оказались в столь же отчаянном положении, как наш мужик. Что с ними будет?
Доктор на секунду задумался и рассмеялся:
- Пожалуй, вы правы. Помрут бедняги или в кабак пойдут. И всё-таки вы не можете отрицать леность российского человека. Давайте с другой стороны посмотрим, со стороны помещика. До сих пор всё текло само собой, по давно, не им установленному порядку. А вы ему предлагаете подумать, да и не один раз, а всю жизнь. Прожекты наш барин, ох, как хорошо составляет! Славно б прорыть туннель сквозь Землю, или религию каку нову выдумать. Это он запросто. А вот предвидеть последствия своих решений, быстро подправлять их...
- Вы неисправимый латинист! Вот эта задача ему не по силам. Не желает он напряжённо думать. Это, скажу вам, батенька, серьёзная работа. Нашему отечественному помещику, не всякому, конечно, легче вязанку дров переколоть, чем чуть мыслию напрячься.
- Тут я с вами соглашусь. Зажрались мы!
- Экий вы, Александр Васильевич, грубый. Напрасно вы так.
- Ради бога, простите, Михаил Матвеевич, ну, из души вырвалось.
- Чего уж там, - смутился Константинов. - Мне вот, что думается, не надо вам сегодня приходить вечером. Вы их не переубедите, они - вас. Только нервы друг другу повыдергаете. Скажитесь больным, я подтвержу.
- Вы правы, доктор, воздержусь сегодня. Пускай страсти поутихнут.
Так незаметно, за беседой, они по малому кругу обошли верхом посёлок и начали спускаться вниз.
- О! - воскликнул доктор. - Сейчас я познакомлю вас с чудесной женщиной, - и устремился вперёд, где по улице проходила незнакомая ещё Платонову женщина с девочкой-подростком.
Пока Михаил Матвеевич бурно, не скрывая своей радости, раскланивался с женщиной, Платонов успел рассмотреть её и девочку. Женщина лет сорока пяти, когда-то, наверное, красивая, а сейчас увядшая, с чуть дряблой желтоватой кожей сердечно расцеловалась с доктором.
- Что же вы, душечка, так поздно в этом году? - укорил её Константинов.
- Дела, милый доктор. С трудом свела концы с концами, - развела руками женщина.
Наконец, доктор соизволил обратить внимание не Платонова:
- Позвольте представить вам Александра Васильевича Платонова.
Платонов поклонился.
- Ольга Алексеевна Бехметьева, - продолжал доктор, - и её дочь Светлана.
- Светлана Николаевна, - поправила его девочка.
"Эге, кусается," - подумал Платонов и внимательно посмотрел на неё. Светлана находилась в том мимолётном возрасте, когда она уже перестала быть подростком, но ещё не превратилась в девушку. Высокая, на полголовы выше своей матери, и до невероятности костлявая и худая. Платонов с каким-то сладким, щемящим чувством рассматривал её непропорционально большие руки и ноги, выпирающие ключицы, едва наметившуюся грудь, несколько жёлтых прыщиков на длинной шее и подбородке. Большой рот прекрасно уживался на лице с милым вздёрнутым носом. Но что поражало больше всего, так это ярко-зелёные глаза у такой жгучей брюнетки, очень редкое сочетание. Светлана Николаевна махнула своими ресницами и строго посмотрела Платонову в глаза. Он неожиданно смутился.
- Ольга Николаевна, - спросил доктор, - вы придёте сегодня вечером в наше кафе?
- Нет, Михаил Матвеевич, мы только что с дороги, устали.
- Вот и хорошо, - неожиданно обрадовался доктор. - Вы не против, если Александр Васильевич составит вам вечером компанию? Ему сегодня противопоказано появляться в обществе, это я, как врач, утверждаю. Весьма рекомендую этого молодого человека. Он вам расскажет про свою систему... Как вы её называете, Александр Васильевич?
"Тьфу ты!" - чертыхнулся про себя Платонов, а вслух добавил:
- Экономического стимулирования.
Доктор аж зажмурился от удовольствия, услышав эти слова, и продолжал:
- Вот-вот, экономического стимулирования. Вы не будете скучать, дорогая моя. Так согласны?
- Отчего же, - мягко улыбнулась женщина, - будем рады.
И вот Платонову пятый вечер подряд пришлось излагать свои идеи. Беседа проходила за чаем в увитом виноградом дворе дома, где обосновались мать и дочь. Днём доктор рассказал Платонову их краткую и, в общем-то, незатейливую историю. Ольга Алексеевна вышла замуж довольно поздно по жгучей любви за отставного гусарского полковника. Полковник, как это часто случается, спился, промотал большую часть своего богатого поместья и, в конце концов, десять лет назад пьяный замёрз в лесу, оставив вдову с пятилетней дочуркой на руках. Поместье, доставшееся Ольге Алексеевне, было небольшое, и она кое-как справлялась с ним. Доктора обнаружили у Светланы слабые лёгкие, поэтому мать и дочь уже пять лет подряд проводили лето в Крыму. Их имение находилось в той же губернии, что и владения Платонова, но на противоположной, западной окраине.
Ольга Алексеевна слушала, казалось, Платонова внимательно, подперев щёку рукой, а Светлана Николаевна прямо в упор, не мигая, смотрела Александру Васильевичу в глаза, чем его немало смущала. Когда Платонов закончил, Ольга Алексеевна вздохнула и сказала:
- Уж очень это заумно. Вы не сердитесь, Александр Васильевич, но я лучше по старинке.
- А по-моему, мама, всё очень просто, - возразила дочь - и мсье Журбен, это мой учитель, - пояснила она, - что-то похожее рассказывал.
- Вот и хорошо, - улыбнулась мать, - подрастёшь и управляй по-новому.
На следующее утро приехала наконец и Элеонора Генриховна Штурц. "Из обрусевших немцев, - пояснил Платонову Михаил Матвеевич. - Только не вздумайте с ней на родном языке говорить - она по-немецки ни бум бум, да и по-русски-то она не совсем того." Платонов понял, почему все с таким нетерпением ожидали приезда этой двадцати пятилетней барышни. Во-первых, здесь она считалась первой красавицей. Вообще-то для этого были основания. И, во-вторых, все ожидали, как станет развиваться её роман с Платоновым - никто не сомневался, что такой роман непременно случится. После взаимного представления Александр Васильевич с некоторым сомнением оглядел длинные, золотистые волосы в крупные кольца, глупые голубые глаза, розовые губки, невысокую, полноватую фигуру с пышной грудью и подумал: "Классическая Гретхен. Впрочем, почему бы и нет?" Однако он не торопил события. Платонов открыто ухаживал за Штурц, провожал по вечерам до дому, но не спешил затащить в уединённый уголок для интимной беседы.
Как-то раз, уже в начале августа, Элеонора Генриховна напросилась с Платоновым на прогулку в горы. Стояла пасмурная и непривычно прохладная погода, поэтому Александр Васильевич поверх обычной просторной белой рубахи надел сюртук, а на голову нацепил котелок. После двадцати минут подъёма Элеонора Генриховна остановилась и капризно сказала:
- Алекс, я устала.
Платонов развёл руками:
- Мадам, здесь негде присесть.
Они стояли в кедровом лесу вблизи начинавшейся вдоль обрыва тропы. Сзади, спрятавшись за одно из деревьев и распластавшись всем телом по стволу, за ними, исподтишка, безжалостно наблюдала Светлана Николаевна.
- Алекс, - всё тем же капризным тоном продолжала Штурц, - когда же вы меня поцелуете?
Платонов улыбнулся и, наклонившись, слегка коснулся её губ своими. Она было шумно задышала, но, когда Платонов распрямился, удивлённо и обиженно взглянула на него.
- Элеонора Генриховна, - сказал Платонов, - только два слова. У нас с вами, ну, флирт, - и пояснил, - лёгкий роман. Вы ведь меня не любите?
Женщина выпучила на него глаза, задумалась и ответила:
- Пожалуй, нет.
- Вы - умница! И я тоже - нет. Но мне с вами приятно. И, действительно, почему бы нам с вами не доставить друг другу небольшое удовольствие? Это и есть лёгкий роман. Но, Элеонора Генриховна, может так случиться, что вы влюбитесь в кого-то, или появится человек, которого вы не пожелаете огорчать своим поведением. В этом случае я пойму, если вы прекратите оказывать мне благосклонность, огорчусь, конечно, но не обижусь. Вы меня понимаете?
Она напряглась и ответила:
- Кажется. Но вы, наверное, захотите и для себя тех же условий?
- Вы, безусловно, умница! - расцвёл Платонов.
- А! - махнула рукой Элеонора Генриховна. - Вы демонический мужчина. С вами я на всё согласна.
Платонов шагнул вперёд, крепко обнял женщину и, чуть приподняв, припал к её пухлым губам. Когда он начал целовать её в шею, Светлана Николаевна, нелепо выкидывая в стороны свои длинные худые конечности, как паук, ползущий по камням, в смятении убежала.
Почти каждую ночь Платонов украдкой пробирался в дом к Элеоноре Генриховне и так же украдкой исчезал поутру. Недели через две он подумал: "Тело у неё, конечно, роскошное, однако, как это скучно и пошло! И чего это наши там несли про местных женщин?" С этих пор он уменьшил свой пыл, тем более, что, кажется, не оправдал ожидания Щтурц.
Недели за две до отъезда, в конце августа, Платонов отправился на обязательную утреннюю прогулку в горы. Погода опять установилась: было жарко, и Александр Васильевич расстегнул до пояса обычную для моциона белую рубаху с длинными просторными рукавами. Снизу его окликнула Ольга Алексеевна:
- Александр Васильевич! Вы в горы? Если встретите там Светлану, велите её идти домой - убежала негодница без спросу.
- Хорошо! - помахал в ответ Платонов.
Скрывшись от людских глаз, он совершил двухкилометровую пробежку и с удовольствием отметил, что почти не запыхался. Потом он немного порепетировал приёмы сэнчин-до и, уже не спеша, отправился дальше по тропе. Приблизившись к живописному откосу, сплошь состоящему из круглых, в два обхвата, валунов, Платонов приметил справа на самом верху тоненькую фигурку Светланы Николаевны: в белой панаме, белом платьице, белых чулках и белых же туфельках.
- Светлана Николаевна! - закричал Платонов. - Нехорошо матушку огорчать! Она вся извелась! Спускайтесь!
Девушка, легко перепрыгивая с камня на камень, начала спуск. Вдруг на середине пути она остановилась и присела на корточки, как это могут делать только дети в её возрасте: стремительно сложилась в компактную каплевидную фигуру так, что голова у неё оказалась чуть ли не между острых коленок. Она что-то внимательно рассматривала на земле и, не оборачиваясь, призывно замахала рукой Платонову. Он поднялся наверх и опустился рядом. Не менее десятка чёрных крупных муравьёв облепили дохлую гусеницу и энергично, но бестолково тянули её каждый в свою сторону, медленно смещаясь при этом влево.
- Вот так и человечество, - заметил Александр Васильевич. - Каждый толкает по-своему, но в итоге где-то оказывается больше людей и мы тихонечко куда-то движемся. И называется это - прогресс человечества.
Светлана Николаевна подняла голову, нетерпеливым движением убрала с глаз шелковистую прядь волос и внимательно, не мигая, посмотрела ему в глаза. Затем спросила:
- Вы так думаете?
Платонов улыбнулся:
- Да.
Девушка стремительно распрямилась, сказала:
- Ну, я побежала, - и так же стремительно побежала вниз.
- Осторожно! - крикнул Александр Васильевич.
- Ничего, - махнула рукой Светлана Николаевна, - я умею!
Но Платонов накаркал. Девочка оступилась, вскрикнула и прокатилась метра три по камням. Мужчина ринулся к ней. Он осмотрел ссадины и шишки и убедился, что здесь нет ничего страшного.
- Непослушная девчонка! - в сердцах сказал Платонов.
- Я не девчонка, - сердито сквозь слёзы ответила Светлана Николаевна.
Александр Васильевич вылупил на неё глаза и процитировал:
- Пусть тот первый бросит в меня камень, кто скажет, что вы - мальчишка.
Девушка улыбнулась и ткнула пальцем в правый голеностоп:
- Здесь очень больно.
Он осторожно снял с её ноги туфельку, сунул её в карман брюк, взял в левую руку сухую, твёрдую пятку, а пальцами правой начал тихонько водить сверху, просвечивая ногу. "Слава богу, - подумал Александр Васильевич, только приличное растяжение." Он встал. Светлана Николаевна внимательно смотрела на него снизу.
- Вот что, милая девочка, или, если хотите, мадам, - сказал Платонов, - я отвернусь, а вы снимайте чулок, так надо. И без разговоров!
Александр Васильевич туго, фиксируя сустав, перебинтовал чулком её ногу. Затем наклонился, подсунул под девушку руки и поднял её.
- Я сама дойду! - возмущённо воскликнула она
- Через месяц, исхудавшая и обессиленная, она приползла к жилью, - сказал Александр Васильевич, - и замертво рухнула у крыльца. До спасения ей не хватило нескольких вершков. Вы этого хотите?
- Как же это я рухнула, - ехидно спросила Светлана Николаевна, - ежели приползла?
- Да будет вам, - протянул Платонов.
Она вздохнула, обняла его за шею, немного поелозила головой, поудобнее пристраивая её у него на плече. Панама свалилась.
- Пусть её, - прошептала девушка.
Платонов бережно нёс Светлану и чувствовал, как в нём поднимается волна необъяснимой нежности к этой хрупкой костлявой девчонке. Он даже головой мотнул от недоумения - не хватало мне ещё в ребёнка влюбиться.
В доме, куда Платонов принёс девушку, начался переполох. Срочно послали за Михаилом Матвеевичем. Он, правда, быстро всех успокоил:
- Ничего страшного, сейчас холод, через день тепло и полный покой - никаких прогулок. Крепче старой будет!
- У-у! - заныла девочка. - Неделю дома сидеть!
- Светлана Николаевна, - неожиданно предложил Платонов, - если вы не возражаете, я изредка буду навещать вас и, может быть, несколько скрашу вашу жизнь.