Он проснулся поздно. Солнце вовсю нагревало комнату, и спать даже под одной простынею было жарко. Анатолий встал, неуверенной походкой подошел к зеркалу, запахнул на себе простынь как тунику и, подняв слегка дрожавшие пальцы в виде латинской буквы V, приветствовал свое изображение:
И восходит Анатолий,
Среди роз и магнолий,
На священный Капитолий.
От кого-то он слышал, что имя Анатолий древнегреческого происхождения. Правда, забыл, что же оно означает, да это и неважно. Главное, звучит красиво.
Вглядываясь в одутловатую физиономию, вопросительно смотревшую из зеркала, он мысленно спрашивал: "Кто это? Патриций или плебей?" - ответа не было. Легкий шум в голове напоминал о вчерашних возлияниях. Как Толик добрался до дома, он не помнил. Но главное, что он проснулся в своей постели, а не где-нибудь в вытрезвителе. "Автопилот не подвел меня. Да здравствует советская авиация, самая лучшая авиация в мире! Всё окей, я дома".
В последнее время автопилоту приходилось трудиться много, точнее сказать, очень много. Толик неделями не просыхал. А виновата в том она - свобода, обретенная недавно. Вот уже с полгода Толик жил в своей "однушке" на девятом этаже один. Гражданский брак с Надей распался. Властный голос сатрапа не напрягал больше слух, а летящая тарелка (в лучшем случае) или сковорода остались в счастливом прошлом. Теперь он был сам себе и большой, и маленький. А если свободу совмещать с алкоголем, то получалась полная свобода, такая полная, что Толик частенько оказывался в отключке.
Многие начинали пить с горя, а Анатолий - с радости. Он уже полгода праздновал своё освобождение из-под женского гнета. Но радость постепенно уплывала, оставляя после своего исчезновения пустоту. Это грозило превращением Анатолия из homo sapiens1 в homo erectus, да и то не всегда. Прямоходящим он был, в основном, если не дотягивал до зарплаты, а занять не удавалось.
Начальник цеха уже дважды вызывал его в кабинет и требовал писать объяснительную: один раз - за не выход на работу, во второй - когда Анатолий собрал всю силу воли и вышел-таки на работу, предварительно, как следует, поправив голову пивком. "Третьего раза не будет", - пообещал начальник и сдержал своё обещание, когда Анатолий явился на работу после обеденного перерыва и в сильном подпитии. Прощай, родной завод, прощай, рабочий класс и, примкнувшая к нему, трудовая интеллигенция в лице милой секретарши директора Танечки, с которой у Толика долго и безуспешно продолжался роман, к сожалению, только на уровне взглядов.
В последний раз крутанулся перед Толиком никелированный турникет в проходной, зло хлопнула, как будто подгоняя, тугая дверь и наступила не то что полная, а полнейшая свобода. До пенсии оставалось каких-то двадцать пять лет, но устраиваться на другой завод не хотелось. Хватит железки точить, и так ладони, как рашпиль.
Под расчет он получил неплохую сумму, но за месяц вынужденного "отдыха" его капитал истончился до крайности, и это обстоятельство заставляло серьезно подумать о трудоустройстве. На трезвую голову, а может быть и не совсем, ему пришла мысль устроиться на работу грузчиком в магазин. Тем более, что он находился почти рядом с домом, где и проживал Анатолий.
Имея в наличии на батон и бутылку портвейна, Анатолий закупил необходимый продукт и, обошел магазин с тыла, и, войдя во двор расположился на тарных ящиках. Здесь он хотел непосредственно ознакомиться с рабочим процессом, а затем предложить свои услуги администрации магазина. Дислокация для обзора была отличная. Делая несколько глотков из играющей на солнце рубиновым цветом бутылки, он, не торопясь, пощипывал мягкий батон и наблюдал, как пашут работяги - разгружают прибывшие с товаром машины. Сначала пришла "газель", доверху набитая коробками. Двое рабочих сноровисто выгружали их из кузова и кидали на транспортерную ленту, увозящую товар в темноту подвального помещения. Видно было, что коробочки не тяжелые, и разгружать эту "газельку", для них, как семечки щелкать.
Содержимое бутылки уменьшилось в половину, когда подъехала фура с мясом. Говяжьи туши - не коробочки с печеньем - работа требующая сноровки, навыка. Двое работяг подцепляли железным крюком замороженную тушу и стаскивали на тележку. Только один "Вася" обходился без крюка. Он подтягивал тушу ближе к краю кузова и ловко закидывал ее, чуть приседая, на плечо. У "Васи" рожа цвета вечерней зари в ветреный день, - не представляете? - почти как Толиков портвейн. Он с легкостью, может быть, чуть покачиваясь (стакан-то наверняка залудил - предположил Толик) справлялся с замороженной тушей. "Ништяк, Вася! Вес взят!" - восхищался Анатолий, наблюдая за багровым грузчиком.
Когда облегченная фура уехала, он с недоумением и некоторой долей огорчения заметил, что содержимое бутылки иссякло, и аккуратно поставил опустевшую подругу рядом с ящиком, подумав, не взять ли ее домой в свою "коллекцию": приближалось время сдачи стеклотары. Но не взял, потому что решил появиться пред глазами директора магазина, для ведения переговоров о своем трудоустройстве, в приличном виде, а не с оттопыренным карманом.
Толик решительно направился во внутренние апартаменты магазина, считая себя абсолютно трезвым и готовым к собеседованию с начальством, но во время сообразил, что рубиновый напиток, булькающий в животе, имеет свойство не только затуманивать мозги, но и внушительное амбре. "Отложим встречу на завтра", - здраво рассудил Толик и развернулся обратно. Проходя мимо автостоянки у магазина, он неожиданно услышал приятный женский голос:
- Уважаемый... Молодой человек!
Толик обернулся и несколько удивленно посмотрел на хрупкую женщину с сумками и пакетами, стоящую возле черного джипа. Столь лестного обращения он не слышал уже давненько и сначала подумал, что оно относится не к нему. Завороженный он двинулся на голос сирены.
- Любезный, не могли бы вы мне помочь?
- Проясните, - Толик подошел на безопасное - для женского обоняния (не путать с обаянием) - расстояние.
- У нас сломался лифт, а мы живем на десятом этаже. Садитесь в машину, - скомандовала хрупкая дамочка. - Здесь недалеко... Я заплачу, не беспокойтесь.
Толик сообразил, что неплохо бы заранее договориться об оплате своего труда. Но не успел он открыть рот, как сирена небрежно запихнула ему в карман зеленоватую банкноту. "Доллары. У них что, наших российских нет? - обиженно подумал Анатолий. - Теперь в обменник надо идти. Дурак...", - сказал внутренний голос и ничего больше не добавил, хотя мог бы добавить, но при даме постеснялся.
В машине пахло парфюмерией и бижутерией, но после того как в салоне несколько минут посидел новоявленный посыльный, эти тонкие ароматы были перебиты запахами плодово-ягодного напитка. Хозяйка джипа уловила их и, когда машина подъехала к дому, который оказался по соседству с жилищем Анатолия, немного сомневаясь, заметила:
- А вы сможете донести пакеты на десятый этаж?
Толик почувствовал себя д'Артаньяном.
- Для вас хоть на край света.
Он хотел раскланяться с Миледи, но его слегка повело в строну. Владелица шикарного авто рассмеялась:
- Вы могли бы работать в цирке.
- Канатоходцем?
- Нет, клоуном.
- Мечтал с детства.
- Не все мечты сбываются. Берите провизию, и - вперед.
Пока хозяйка что-то искала в салоне и ставила на сигнализацию свою дорогую игрушку, Анатолий успел подняться на четвертый этаж и решил немного передохнуть. Во рту пересохло, сердце стучало в горле, а не там где ему положено стучать. Но не успел он
поставить сумки на подоконник, как сзади распахнулась дверь и Анатолий, почувствовал, что его не слишком начищенные штиблеты оторвались от пола, и вместе с крепко зажатыми в руках сумками он оказался в прихожей чьей-то квартиры.
Дядя, который развернул его лицом к себе, показался знакомым. В детстве он видел его фотографию в книжке из школьной библиотеки. Это был никто иной, как Иван Поддубный, знаменитый русский борец и силач. Но так как Поддубный давно умер, а этот дядя был живее всех живых и не уступал экстра силачу ни в комплекции, ни в силе, то очевидно, это был его потомок, решил Анатолий. С ним рядом стоял какой-то замухрышного вида мужичок и вопрошал фальцетом:
- Куда топаешь? Поделись гостинцами с малоимущими и ступай дальше.
- Только без шухера, - добавил Лжеподдубный.
Почему-то в этот момент вспомнилось Анатолию, что Поддубный запросто разгибал и сгибал лошадиные подковы.
- Да вот попросили... помочь отнести... сумочки попросили на десятый этаж доставить, - забормотал вмиг протрезвевший Анатолий.
- На какой, говоришь, этаж? - пропищал замухрышка. - На десятый? - они многозначительно переглянулись. - К Феоктистычу прешь?
- Ну да...- на всякий случай подтвердил их версию Толик.
- Чего ж ты раньше не сказал, бедолага? Проводи товарища до дверей, только аккуратно, - попросил замухрышка силача.
Увесистый тумак под зад, как удар копытом молодого скакуна, выкинул Анатолия на лестничную площадку. Он по-прежнему крепко сжимал ручки сумок, так что пальцы рук побелели. На ногах он устоял и то, что брякнуло в сумках, возможно, даже не разбилось.
Отдых закончился, и надо было подниматься выше. Он уже слышал торопливый стук каблучков хозяйки авто и не спешил, дабы подойти к дверям квартиры вместе.
- Поставьте здесь, - показала она на инкрустированный столик (когда-то он видел такой в музее). - Вы свободны. Я благодарю вас за помощь.
Анатолий неловко топтался у порога, рассчитывая на возможное дополнение к вознаграждению, за испытанные треволнения, возникшие по причине внезапного нападения Поддубного со товарищи. Но хозяйка не догадывалась о происшествии и доплачивать не собиралась. Толик понял ее буржуйско-скупердяйскую натуру и, чтобы успокоить колотившееся о борт пиджака сердце, попросил хозяйку попить.
- Сок, минералку?
- Водички из-под крана, холодненькой, - заказал Анатолий тоном, каким делают заказ в дорогом ресторане.
Пока он не торопясь пил воду, хозяйка разговаривала по телефону:
- Котик, у меня всё в порядке. Вот только лифт сломался не во время. Грузчик помог... Да, принес... донес.
На том конце провода спросили или что-то сказали, и хозяйка жеманно ответила:
- Зайчик, что ты такое говоришь?! Молодой, старый... какая разница. Я ему заплатила десять баксов и он ушел.
Анатолий допил воду и, не дожидаясь окончания телефонного разговора с котиком-зайчиком, вышел на лестничную площадку. Он ткнул на всякий случай лифтовую кнопку - наверху что-то щелкнуло и лифт заработал. "Везет мне сегодня, - подумал Анатолий, нежно поглаживая карман, где лежала свернутая вчетверо иностранная банкнота. - Положу в банк и буду жить на проценты. Ха-ха! Или отоварюсь, накрою стол и приглашу Валюху - вот удивится".
Дома, развернув блекло-зеленую купюру. Анатолий был слегка огорчен: вместо десяти баксов, о которых говорила дамочка своему котику или зайчику, достоинство купюры оказалась в два раза меньше. "Надо бы оставить сумочки на пятом этаже, а не пыхтеть до десятого. Привыкли кататься на шее у пролетариата".
Направляясь к дому, Анатолий возвращался к навязчивой с утра теме: кто же он - патриций или плебей? В душе он, конечно, патриций; пусть жена называла его плебеем, да еще неотесанным. Как будто бывают еще и отесанные? Если рассуждать здраво, да еще на трезвую голову, то он, отслесарив на заводе больше десяти лет, ни перед кем шапку не ломал и ничего не просил, ни перед кем не выслуживался - значит, не плебей. "Патриции в стоптанных ботинках не ходили, бормотуху с утра не пили, стеклотару не сдавали", - зудил внутренний голос. "Ну и что с того? Видуха, конечно, не ах, но не в этом суть", - размышлял Толик. В чем суть, он себе объяснить не мог, но был уверен, которые в черных Мерседесах ездят, людей по одежке встречают, и для них он - плебей. Проблема определения своего статуса волновала Толика в основном после принятого стакана, или двух, портвейна, почти чернильного цвета, под названием "Лучший".
На следующее утро Анатолий обошелся без ритуального запахивания не слишком свежей простыни вокруг покрытого гусиной кожей тела: спал с открытой форточкой. Он почистил зубы и сапоги, одел почти новый пиджак - всего без двух пуговиц - и отправился на собеседование к директору магазина.
Валентина Михайловна внимательно рассматривала трудовую книжку, изредка взглядывая на Анатолия, как бы сверяя прочитанное с личностью, стоящей перед ней. Ее брови недоуменно ползли вверх: такой трудовой книжке мог позавидовать даже ударник коммунистического труда. Много лет проработал на одном предприятии, не имеет ни одного выговора, а только благодарности, уволен не по статье за прогулы, а по собственному желанию. Но перед ней стоял человек, по виду, явно злоупотребляющий алкоголем. Его припухшее лицо и глаза в красных прожилках подтверждали ее предположение. Валентина Михайловна больше доверяла своему опыту в умении распознать человека с первого взгляда, чем написанному в каком-нибудь документе, пусть и с круглой печатью.
- Ну что же, Анатолий Степанович, я возьму вас на работу. Но предупреждаю - увижу в магазине пьяным уволю сразу, без разговоров. Ясно?
- Да я не пью, - с легким возмущением в голосе ответил Анатолий.
- Это хорошо, голубь мой ясный, - почему-то вздохнув, сказала директриса. - Значит, скоро будешь бригадиром. Старайся.
Бригадиром он не стал, несмотря на то, что эти три недели не пил, то есть совсем не выпивал ни на работе, ни дома. Не на что выпивать, да и не сильно тянуло. "Вася", оказавшийся Сан Санычем, как его уважительно называли все в магазине, предлагал дернуть портвешка, под должок. Но Анатолий под должок никогда не пил: чаще - в складчину, а если была возможность, то и сам угощал приятеля, попавшего в тяжелое экономическое положение.
Первые дни сильно болела спина, потом стали болеть руки. После двенадцатичасовой смены, едва ноги переставлял до дома. Два дня пахал, на третий отдых. Но постепенно освоился и физические неприятности затушевались, организм вошел в определенный ритм, а вот душа не переставала болеть с первого дня. С ней не слишком чутко обращались. Все хамили, шпыняли и командовали им от директора и зав. отделами до уборщицы. Кругом одни начальники. Даже эта Фрося с ведром, два дня как из деревни: "Вытри ноги. Не ходи здесь - не видишь, намыто. У самой морда неумытая и фингал под глазом, а туда же, в командиры". В магазине он чувствовал себя не то что плебеем, а рабом на галерах. За человека его никто не считал, разве что пузатая Муська, трущаяся о его ноги и блеюще-мяукающая. Она подходила к нему, когда он перекуривал, сидя на перевернутом тарном ящике, приветствуя мелким дрожанием тонкого, как бельевая веревка, хвоста, и начинала ласково бодать его своей маленькой, почти лысой головой.
"Ну, хватит кочевряжиться. Я тебе не кот дворовый, - и он легонько отстранял ее ногой в сторону. - Животное, а ласки требует. Меня бы кто приласкал. Валюха и та не заходит в последнее время. Чего ей заходить к трезвому, ей без бутылки со мной не интересно. Недавно у магазина ошивалась вместе с Барыгой, спрашивает: не закодировался ли я? Что я - пьянь какая-нибудь? Я и сам могу бросить это дело. Только из-за этих жлобов, того и гляди сорвешься".
И как в воду глядел - сорвался.
Получку выдали рано, до обеда. Сан Саныч уже вроде бы клюнул, ну и пристал к Анатолию, мол, должен проставить за вступление в его бригаду. Анатолий жмотом не был. Купил два "фауста" по 0,8 л., одну бутылку они с Сан Санычем приговорили, а другую отложили на вечер, когда машин с товаром не будет, наступит затишье на трудовом фронте, начальство разойдется по домам и можно будет спокойно добавить. После первого Фауста, который приговорили с Сан Санычем под конфетку, с отвычки в голове какой-то туман образовался, но скоро выветрился. Директриса заглянула к ним в подсобку, но у них уже было всё чисто, резались в картишки, в подкидного.
- Вином пахнет! Ты мне, Сан Саныч, новенького не порть, понял?
- Что Вы, Валентина Михайловна, я трудовой кодекс чту.
- Чти, чти. По твоей красной морде это видно, - и, закрыв дверь в подсобку, добавила - Алкаши, несчастные. Ни одного нормального человека.
После шести часов вечера, заведующая винным отделом Людмила оставалась в магазине за главную. Она отпустила двоих рабочих домой, оставив до закрытия Сан Саныча и Анатолия: надо убрать из отделов оставшийся товар в холодильные камеры. Как только они остались вдвоем, Сан Саныч напомнил Анатолию про второй фауст: что, мол, забыл про него, или домой понесешь? Толик ничего домой нести не собирался. Только приговорили бутылку - вбежала Людмила:
- Морды пьяные, машина пришла!
- Какая машина? Рабочий день кончается, - Сан Саныч встал с видом профсоюзного босса, отстаивающего права трудящихся. Вид его был внушительным, единственно, что его подвела - дикция. - Шами сказали, что машин не будет.
- Будет, не будет... Быстро на эстакаду! - и Людмила, громко хлопнув дверью, скрылась.
За весь день Анатолий съел тарелку кислых щей, - в которые забыли положить мясо, - приготовленных магазинной поварихой бабой Полей, и выпил стакан чаю. Естественно, после принятой дозы алкоголя, он чувствовал некоторую слабость и его слегка штормило.
- Так поздно привозят только "левака". Тсс! Об этом ни слова! - Сан Саныч поднес к губам палец, похожий на раздутую сосиску. - Пошли.
Машина уже подъехала к эстакаде. За отдернутым тентом белел ряд коробок с цветными надписями на иностранном языке. Язык был явно иностранным, потому что родные буквы Толик сумел бы прочитать даже в таком состоянии.
Людмила у машины и о чем-то переговаривалась с шофером.
- Чего еле ползете? Всего-то пять коробок. Давайте быстренько, и аккуратней - стекло.
"Быстренько и аккуратней" не получилось, потому что, если аккуратней, то не может быть быстренько. Анатолий в этом случае совсем не виноват - Людмила сглазила. Коробка, которую он быстренько передавал из темноты кузова Сан Санычу, стоящему на эстакаде, выскользнула то ли из рук Анатолия, то ли из рук напарника. Леденящий душу звон битого стекла заставил Людмилу взлететь на эстакаду и влепить Толику не слабую оплеуху. Она вскрыла запечатанную коробку, и коньячный запах окутал двор магазина и ближайшие окрестности.
- Трех бутылок как не бывало. Неси, зараза, в кладовую! Можешь считать себя уволенным! Тебе за эти бутылки штанов не хватит рассчитаться.
Тут вмешался Сан Саныч:
- Подожди, Люда, видишь - дно набухло. Надо перетарить в пластмассовый ящик или в деревянный. - Всем деловым видом Сан Саныч показывал своё непричастие к бутылочной аварии.
- Перетаривай, паразит! - Людмила ткнула кулаком в спину Сан Саныча. - А ты, сволочь, иди домой. На ногах не стоит, работничек. Завтра Валентина Михайловна с тобой разберется.
Замечание Людмилы про ноги Анатолий посчитал несправедливым. На ногах он стоял довольно-таки уверенно, да и хмель в голове поубавился и как бы отступил, испугавшись Людмилиного крика, или был частично выбит увесистой затрещиной.
Спорить с начальством, что против ветра плевать. Анатолий послушно спустился в подсобку, переоделся, высосал с горя несколько капель из злосчастного "фауста" и побрел домой.
Ночь прошла в беспокойном сне.
Кабинет у Валентины Михайловны совсем не директорского вида - пенал какой-то. Между столом, заваленным бумагами, и старым кожаным диванчиком едва можно пройти. Но Анатолию проходить не пришлось. Ледяной взгляд Валентины Михайловны остановил его у порога - Людмила ей уже обо всем рассказала.
- Недолго ты поработал, голубчик. - Она продолжала писать, заглядывая на рядом лежащий лист с какой-то цифирью. Наступила томительная пауза, как будто директриса забыла про Анатолия. Бесшумно по листу двигалась шариковая ручка.
- Я рассчитаюсь, - начал Толик. - Это случайность... коробка дефективная попалась...
- Сам ты дефективный, - директриса продолжала писать, не глядя на него и вещать безразличным голосом:
- Я тебя предупреждала, на работе не пить? Предупреждала. Теперь пеняй на себя. Скажи спасибо, что увольняю по собственному желанию, по твоему собственному желанию.
- А может, у меня нет такого желания, - смело заявил Анатолий, понимая, что ему терять уже нечего.
Валентина Михайловна отложила ручку в сторону и с удивлением посмотрела на улыбающегося Анатолия.
- Да ты еще и наглец! Некогда мне с тобой дискуссии разводить. Завтра придешь за трудовой книжкой. Всё!
В коридоре он встретил Сан Саныча:
- Кореш, ты что же вчера ушел, меня не подождал? А мне Людмила одну битую бутылку отдала. Там грамм сто пятьдесят еще оставалось. Я через газетку процедил и мило дело. На зубах не хрустело. Гы-ы.
- Да пошел ты..! - огрызнулся Анатолий и вышел во двор через служебный вход.
"Огорчительно, конечно, но не смертельно, - размышлял Анатолий. - Отдохну немножко и найду работу поприличнее, чем этот паршивый магазин".
Наступила осень. Сентябрь ополовинил свой календарный срок, но несмотря на холодные утра, днем было по-летнему тепло. Стайками перемещались воробьи в поисках корма. Листья на березах кое-где пожелтели, а тополя и липы стояли по-прежнему зеленые. Пасмурные, ветреные и дождливые дни еще не наступили.
"Всё будет хорошо", - с этой жизнеутверждающей фразы, повторенной троекратно, начинал день Анатолий. Это был своеобразный аутотренинг, настрой на будущее. Но "хорошо" не наступало. Работу он не искал, деньги заканчивались, а кушать надо каждый день. Пачка пельменей на два дня, хлеб и чай. "Кто там выискивает диеты и хочет похудеть - всё очень просто - жрать надо меньше". Ремень он уже затягивал на последнюю дырочку и если диета будет продолжена, то придется еще пару дырок проколоть.
О работе Толик конечно подумывал, но ничего конкретного в голову не приходило, а тут подвернулся счастливый случай. В перспективе замаячило светлое будущее. Конечно, надо еще всё как следует обмозговать, прежде чем принимать окончательное решение, но как говорится: хоть что-то лучше, чем ничего.
Встретил Анатолий невзначай свою "благодетельницу", которой продукты относил на десятый этаж. Заодно и с ее мужем познакомился. Такой пузырь накаченный, ежиком причёска, невысокий, но крепкий мужчина, лет под сорок. Разговаривает тихо, как будто сам с собой, в глаза не смотрит, а получается убедительно. Шел Толик за добавкой в магазин, - что-то он в тот день совсем расклеился - и кто-то его окликнул так ласково:
- Соколик, куда спешишь?
Он чуть не наткнулся в своей задумчивости на черный джип, узнал свою обманщицу, сладкоголосую сирену:
- Пардон, мадам! Мой путь в ближайший лабаз, где можно купить благовонного напитка, чтобы охладить горящие трубы.
- Там, куда вы идете, не продают благовонных напитков. А я у вас в долгу.
- Как? Я и не знал, что есть такие люди, которым должен ни я, а мне - удивился Толик.
- Вы меня однажды выручили, а теперь я - вас. Не желаете ли испробовать что-нибудь более изысканное, чем портвейн.
Такое предложение услышать из уст очаровательной синьоры Анатолию было лестно. Ему в голову даже не пришло: "с чего бы это?", в данном состоянии он мог испробовать что угодно от "снежинки" и "льдинки" до французского коньяка разлива начала прошлого века - существенного значения это не имело.
- А как, где? Нету... - невразумительно бормотал Анатолий.
- Это не проблема, - таинственная улыбка скользнула по лицу Миледи. Она взяла его под руку.
Когда они поднимались в кабине лифта на десятый этаж, у Толика разыгралась фантазия на тему более близких отношений с прекрасной леди: душ, махровый халат, влажные следы ступней ведущие к постели. Он загадочно и пленительно, как ему казалось, улыбался Элеоноре. Так представила свое благозвучное имя неожиданная спутница.
- Что с вами? У вас зубы болят? - услышал он обеспокоенный голос.
- С зубами у меня полный порядок. Могу стальную проволоку перекусить, - Анатолий продолжал улыбаться.
Когда они вышли из лифта, идиотская улыбка сползла с лица Анатолия, услышавшего от Элеоноры, что ее муж будет рад познакомиться с простым и открытым русским человеком, каковых теперь осталось немного. Толик не понял, почему это открытых русских осталось меньше, чем закрытых, да он и не зацикливался на этой проблеме. В этот момент его мучил сушняк, и он вошел в знакомую прихожую вполне уверенно, пошаркав подошвами по ворсистому коврику.
- Вы можете снять туфли, - предложила Элеонора. Так его обувь еще никто не называл. Бывшая жена выражалась некультурно, обзывая их говнодавами, а ее мама, приезжавшая иногда из деревни - чунями.
- Заяц, ты не одна? - из комнаты послышался голос жующего человека.
- Не одна.
Пока Толик расчесывал перед зеркалом непослушную прядь волос на затылке, Элеонора о чем-то нашептывала мужу.
Сняв ботинки и подогнув большой палец, который пытался вылезти из небольшой дырки в носке, Толик вошел в большую комнату, освещенную только настенными бра и прятавшую свое богатое убранство в полумраке.
С кресла поднялся мужчина средних лет, - "не старше сорока-сорока пяти" - прикинул наметанным глазом Анатолий. Круглый живот нависал над серебряной пряжкой ремня, цепкие волосатые пальцы не выпускали надкусанный бутерброд.
- Ефим Феоктистович или Фима, как вам будет удобней, - протянул он свободную руку Анатолию.
- Анатолий, - гость немного подумал и добавил - Пантелеймоныч.
Откуда пришло на ум это отчество, он и сам не понял. Видно, хотел посоревноваться с хозяином в заковыристости, в неординарности, мол, и мы не лыком шиты. Своё, Степанович - здесь не проходило. Это как если бы он стоял на первой ступеньки лестницы, а собеседник на три ступеньки выше: голову пришлось бы задирать, смотреть снизу вверх.
Феоктистыч посмотрел на Толика с ироничным ленинским прищуром:
- Я думаю, что обойдемся без отчеств, дабы не сломать язык.
- Не возражаю, - солидно пробасил гость. Вообще-то голос его не тянул и на баритон, но тут неожиданно прорезался басок.
- Зая, организуй нам легкий фуршет, фуршетик, так сказать. А вы присаживайтесь.
По направлению указующей длани Толик пересек комнату по мягкому ковру и погрузил бренное тело в широченное нежно скрипнувшее под ним толстой кожей кресло.
"А чтой-то за любезности? Чего это меня здесь так привечают? Уж не перепутали с кем-нибудь?" - подумал Толик. Но эта мысль мелькнула столь быстро, что он не успел на ней сосредоточиться, и она благополучно улетучилась.
Элеонора вкатила небольшой столик, на котором поместилось всё необходимое, и сама ретировалась в другую комнату, чтобы не мешать мужчинам. Самая главная деталь располагалась в центре стола, в виде причудливой геометрической формы бутылки с коньяком. На тарелках бутерброды с бужениной и красной рыбой. В двух розетках - масляно поблескивала красная икра. Картина была настолько неожиданно приятной, что слюнные железы гостя заработали так активно, что пришлось не однажды сглотнуть слюну, пока хозяин разливал в хрустальные стопки драгоценный напиток. Лимон, нарезанный тонкими дольками, так же внес свою лепту в усиленную работу желез.
- За знакомство! - Хозяин приподнял отливающую темным янтарем хрустальную стопочку. - Я люблю общаться с простым народом. Нельзя отрываться от масс, верно?
Толик кивнул утвердительно, чувствуя ответственность, потому что приходилось отвечать от лица всего простого народа.
Хозяин сделал пару глотков и поставил стопку на край стола. Толик проделал операцию с коньяком более решительно - выпил до дна.
- Я глоточками не умею - развезет.
- А я залпом не могу - у меня гастрит, объяснил Ефим Феоктистович.
Анатолий в медицинских терминах не был силен, но посмотрев на круглый животик хозяина, посочувствовал. Дожевывая бутерброд, успокоил:
- Ничего, зарубцуется.
После второго тоста "за наше здоровье" разговор почему-то перешел от здоровья к политике. Это ведь самая простая тема. В наше время в политике не разбирается только грудничок, да и у того своя политика - как можно дольше держаться за мамкину сисю. Так что политика - наш конёк.
После третьего тоста - "за нашу родину", Ефим не только соглашался с мыслями высказанными Анатолием, но удивлялся и восхищался ими: "как это такая светлая голова и не в Думе?!".
- Те, которые нами правят оторваны от народа, а народ оторван от них, поэтому ничего хорошего не получается. Скажи, я - народ? - доверчиво, как к родному брату, обратился он к Ефиму, и не дожидаясь ответа, продолжил, - Народ. И я оторван. Вот, у меня даже пуговица на ширинке оторвана, - чистосердечно признался Анатолий и грустно добавил, - и на носке дырка.
- Не горюй, друг, это дело поправимо. Эля, дай мои носки, - позвал Ефим свою жену, отдыхавшую в другой комнате у плазменного телевизора.
- Не надо, - заупрямился Анатолий, - я могу сам тебе купить, и не одну пару.
- Верю, но как подарок, должен принять, а то обидишь, - настаивал хозяин.
- Ты мне - я тебе. Алаверды, как говорили древние греки, - показал свою эрудицию Анатолий.
- Греки? - Ефим чуть не подавился бутербродом.
- Ну да, или спартанцы, - сделал историческую поправку Анатолий.
Ефим спорить не стал, даже если бы это были египтяне. Он со всем, о чем говорил Анатолий соглашался, он стал таким родным и близким, всепонимающим. Он интересовался, как Толик живет, с кем и где и обещал помочь ему с работой. Он говорил, что это его христианский долг помогать ближнему, и в знак доказательства, Ефим вытянул из расстегнутого воротника рубашки большой золотой крест на цепочке, напоминавшей лодочную цепь, но в отличие от нее - золотую.
Толик сначала не понимал, что же у него выпытывает Ефим Пузатыч своими расспросами, но русский человек любит откровенничать с незнакомыми людьми, особенно, когда выпьет. Он рассказал о себе почти всё, что помнил с детских лет: и про своё одиночество, и про неудачу на работе, и про свою недооцененность людьми, которые его не понимают. А вот Ефим - первый человек, который понял его и оценил.
Утром, первое, что увидел Толик проснувшись, были носки в целлофановой упаковке и недоеденный бутерброд с красной икрой. Автопилот работал исправно и, несмотря на то, что память не запомнила трогательных минут прощания с радушными хозяевами, он был дома, в своей родной однокомнатной. "Хорошо я их вчера попользовал. Неплохо иметь таких соседей", - мелькнуло что-то похожее на мысль в тяжелой голове Анатолия.
Позавтракав и решив, что голову чаем не обманешь, Анатолий хотел отправиться в магазин и купить чего-нибудь посущественнее, но обнаружил пропажу - исчезли ключи от квартиры. Он по несколько раз выворачивал карманы брюк и пиджака, заглядывал под кровать и под коврик у дверей; были обследованы ванна и туалет - всё безрезультатно.
"Войти в квартиру через окно я не мог - девятый этаж - значит, дверь открывалась ключом", - острая дедуктивная мысль поразила Анатолия, но дальше логическая цепочка обрывалась. Куда могли пропасть ключи, после того как дверь была открыта? "Они могли остаться в личине замка", - обрадовался Толик, распахивая дверь на лестничную площадку. Но ключа не было ни в личине, ни на сером бетонном полу возле дверей. Главное, что сейчас волновало Анатолия, как дойти до магазина, оставив квартиру не закрытой. Проблему с замком и с ключами можно будет решать потом, на светлую голову. Грабителя он реально не представлял. Если бы такой и объявился, то скорее всего растерялся бы, увидев куда он попал. Телевизор, стоявший прямо на полу, унести было невозможно, потому что этот монстр советского производства под названием "Радуга" весил столько же, сколько смог бы поднять чемпион мира по штанге в супертяжелой весовой категории. За мебель можно было не опасаться, она досталась Анатолию от покойной бабушки, но на антиквариат не тянула, о чем свидетельствовала синяя печать на задней стене платяного шкафа - "Первый фанерный завод "Красная Москва" 1928 год". Тогда всё было красным: Красный пролетарий, Красный партизан и армия была Красная. Белеть стало потом, после 1991 года, а может и раньше. Содержимое шкафа так же не привлекло бы внимания вора, потому что кроме нескольких помятых рубашек с потертыми воротниками, которые не тянули на коллекционные экземпляры "Дольче -Габбана", ничего не было. А переворачивать белье на полках не имело смысла - под тощей стопкой маек и трусов сберегательной книжки не было. Шкатулки с драгоценностями не предвиделось, за отсутствием последних. Единственная вещь, представляющая материальную ценность, это ковер на стене - большой ворсистый пылесобиратель. Если бы грабитель его унес, Анатолий сказал бы ему спасибо и даже налил бы на посошок.
И всё-таки уходить из квартиры, не закрыв дверь, он не хотел.
"Мой дом - моя крепость, хоть и пустая. Можно бы позвать Валюху. Она деваха с понятием и ко мне относится нормально: когда-то дружили по-взрослому. Она за сторожа посидит, а я замок сдам в мастерскую. По замку сделают ключи. Правда, придется потратиться. А что делать?!" - размышлял опечаленный Толик.
- Узнаю. Ефим Фео-кти-стович, - с трудом выговорил Толик, из-за необыкновенной сухости языка. - Вроде бы вчера на брудершафт пили... чего это - на вы?
- Это ты вчера с моей супружницей на брудершафт пил, озорник, - хихикнул в трубку Ефим.
- Так ее с нами не было?! - нерешительно защитился Толик.
- Была, не была... Я не придумываю. Ладно, проехали... Ты, случайно, ничего не потерял? - поинтересовался Ефим.
Анатолий поделился своей бедой - таинственным исчезновением ключей. На самом деле, ничего таинственного вчера не произошло. Как выяснилось, Ефим проводил захмелевшего гостя до самой квартиры. Толик был не в состоянии попасть ключом в замочную скважину, пришлось открывать дверь Ефиму. Открыв дверь, он сунул ключи, по инерции, в карман, как будто открывал свою квартиру. Толик сподобился сам снять ботинки и плюхнулся на кровать. Видя, что ценитель коньяка благополучно отрубился, Ефим аккуратно закрыл за собой дверь и вернулся домой.
- Я твои ключи только сейчас обнаружил - вот и звоню.
- Слава Бо... Ефиму Фео-ктис-товичу... что б я без вас...
- И отчество вспомнил? Молодец.
- Еще бы... аж пот прошиб.
- Я сейчас подъеду, привезу ключи. Годится?
- Жду.
- Жди.
Ефим не стал открывать дверь, позвонил и тут же у порога вручил Толику злополучные ключи.
- Зайду на минуту, не возражаешь?
- Это, что бы я-то, да возражал?! Только рад буду.
- Да, ничего - мы привычные, - ощущая сухость во рту и легкую тошноту, бодрился Анатолий.
Ефим достал из аккуратного кейса бутылку водки, кругляк охотничьей колбасы и нарезку сыра.
- Хлеб, надеюсь, у тебя найдется?
- Это ж надо... ну, я не знаю... - засуетился Толик.
- А чего там не знать - наливай, да пей. - Ефим смотрел на суетящегося Толика, достающего хлеб и стопки. - Нет, я за рулем. Мне в контору пора, с людьми надо работать.
- Люди подождут, - воодушевился Толик в предвкушении принятия лекарства. - А в какую контору-то?
- Я же тебе вчера говорил - в юридическую. А ты давай, только не усердствуй слишком. Ну, бывай! Спешу.
Ефим покровительственно похлопал Толика по плечу - и был таков.
Выпив пару стопок и закусив ароматной колбаской, Толик воспрял душой и телом, а потому решил позвонить Валюхе и пригласить ее посидеть с ним за мирной беседой на тему о любви и дружбе. Валюха без объяснения причин послала его туда, куда обычно посылают рассердившись. На что она могла сердиться - не понятно. Просто у нее кто-то был на тот момент, решил Толик.
Неудача не слишком расстроила его. Он выпил еще одну стопочку и, так как знакомых особ женского пола больше на примете не было, мужиков звать в гости не стал, зная, чем это может закончиться. Прошлый раз Жора, по кличке Дуст, дал ему в ухо ни за что. Он на кого-то рассердился, а в ухо дал Толику - неделю плохо слышал. Потом Дуст говорил, что ничего не помнит, и что он никого не бил. Что с него возьмешь - он же контуженный.
Толик контролировал себя, и твердо решил всю бутылку не пить. Он так и сделал - оставил грамм сто пятьдесят на утро, на опохмелку.
С фотографии, в самодельной деревянной рамке, на него осуждающе смотрели любимые дед и бабуля. Анатолий часто останавливался перед этой фотографией, и ему казалось, что дорогие старики смотрят на него всякий раз по-разному: иногда с укором, а чаще с сочувствием и любовью. Как ему не хватает их сейчас. На старом фото они сняты молодыми, задолго до рождения Толика. Дед, с пышными усами, большеглазый, с тонким с горбинкой носом стоит вытянувшись струной и похож на молодцеватого гусара, а бабуля в модном беретике, из-под которого спадают волнистые волосы, наполовину прикрывающие маленькие уши напоминает дореволюционную гимназистку, каких изображают в кино.
Старики еще не были стариками, когда случилось страшное несчастье - погибли родители Толика. Это случилось летом, в Крыму. Толик перешел во второй класс и они должны были все вместе ехать в какой-то крымский санаторий или дом отдыха по путевке. Но Толик умудрился заболеть, перед самым отъездом, непонятно откуда свалившейся на него ангиной. Родители уехали одни, оставив Толика с бабушкой и дедом.
Через неделю он узнал от них, что мамы с папой больше нет - они утонули, купаясь в плохую погоду в Черном море.
"Сирота, сирота", - обливалась бабушка слезами, прижимая к себе испуганного и не всё понимающего Толика. Он тоже хотел заплакать, но не получалось. Он мог заплакать от физической боли, от причиненной обиды, но не от горя, которого он еще не мог постигнуть своим детским разумом. Смерть была для него еще абстрактным понятием. Никаких подробностей о гибели родителей ему не рассказывали, боясь травмировать детскую душу. Став старше, он узнал от деда, - который ездил в Крым, чтобы привести домой тела любимой дочери и зятя - как всё произошло.
Трагедия случилась в ясный солнечный день. Море было неспокойно из-за сильного ветра дующего третий день подряд. На пляже отдыхающие загорали, играли в волейбол, не рискуя заходить в воду. Отец был хорошим пловцом. Отлеживаться на берегу и ждать когда утихнет ветер, чтобы искупаться - было не в его характере. Наверное, мать сдерживала, не пускала его в штормящее море, но на третий он пренебрег ее запретом и нырнул с пирса в смертельную стихию. Подробностей случившегося никто деду рассказать не мог. Директор дома отдыха, со слов очевидцев, передал, что когда отец нырнул и уже не вынырнул, мать бросилась его спасать и бросилась в воду. Она как безумная заплыла за буйки в поисках мужа, всё дальше удаляясь в море. Спасательный катерок, едва не переворачиваясь, спешил на помощь, галсом пробиваясь к выныривающей из-за белых гребней головы, но не успел.
На похороны Толика не взяли, и вот тут-то он расплакался горькими слезами, поняв, что уже никогда-никогда не увидит папу и маму. Пришла соседка, тетя Галя - бабушка попросила ее помочь накрыть поминальный стол - и успокоила его, поглаживая вздрагивающие плечи: "Не плачь, Толечка, ты не сирота. У тебя есть бабушка и дедушка. Они вырастят тебя. Они хорошие". С семи лет дедушка с бабушкой заменили ему родителей.
Из родственников, кроме бабушки и деда, в городе жил брат отца - дядя Витя. Толик видел его пару раз, когда родители были живы. Он запомнился ему как высокий, худой, с большим носом, в черном кожаном пальто. Дед говорил, что на похороны дядя Витя пришел с букетом вялых, явно бэушных гвоздик, и, сунув ему в карман, так чтобы никто не видел, несколько мятых сторублевок "на памятник", исчез. Судьбой племянника он не интересовался. А племянник рос, учился, получил аттестат, где среди троек случайно затерялись две четверки. В институт поступать с такими оценками не рискнул, да особенной тяги к наукам не испытывал. Дед взял его к себе на завод. "Посмотрим откуда у тебя руки растут. Только через пот прочувствуешь, как рубли зарабатываются".
Толик начал осваивать самую простую профессию слесаря-опиловщика. Напильник и шабер - вот немудреный инструмент, с которым Толик трудился, зажав деталь в тиски. Очень скоро он "прочувствовал, как рубли зарабатываются" не только через пот, но и лопнувшие на ладонях мозоли, которые он заклеивал пластырем уже на второй день своей трудовой деятельности.
Год отработал - и в армию. Всё как у людей, ничего выдающегося. Служил на Севере, хорошо что не на Юге. В "горячую точку" мог попасть запросто. У Витьки-Дуста с пятого подъезда младший брат-танкист в Чечне погиб, сгорел, хоронили, не открывая гроб. Сам Дуст в Афганистане воевал. Комиссовали после тяжелой контузии. Сколько лет прошло, а Дуст до сих пор, как поддаст, так у него крыша едет и заикаться начинает. Он рассказывал, как они каждый год встречаются с друзьями-афганцами. Почти всегда встречи начинаются радостно, сердечно, а заканчиваются мордобоем. А почему? Всё нервы виноваты. Они столько всего насмотрелись - это бесследно не проходит. Психика поломана, исковеркана. Досталось этим ребятам в Афгане... Не позавидуешь их медалям и орденам.
Анатолий отслужил нормально. На втором году службы повысили в звании до ефрейтора. После службы вернулся на родной завод. А куда еще? Надо было зашибать деньгу, не до учебы. Дед уже на пенсию вышел, бабуля - на хозяйстве.
Недолго деду пришлось на пенсии пожить. У него вены на ногах, как надутые змеи извивались. Оторвался тромб и до больницы не успели довести. Вечером "скорая" увезла, а утром позвонили и сообщили, что так мол и так...
На бабушку невозможно было смотреть: глаза от слез мутные, невидящие, а лицо цвета высохшей глины. Полгода после деда прожила-промолчала и тихо ночью скончалась, ни на что не жалуясь. Остановилось сердце.
"Сволочь ты, Толик, - думал он про себя - На кладбище раз в год заглядываешь. Пятый год собираешься выровнять наклонившийся памятник".
Дед, бывало, допытывался: "Анатолий, ты к нам на могилку-то будешь ходить?" Толик недоуменно смотрел на деда: " Что-то ты, дедуля, рано про могилку заговорил. Обещал до внуков дожить". "Ты приведи сперва жену в дом, а после о внуках поговорим". Когда умерли старики - привел. И не то чтобы по любви, а для заполнения образовавшейся в доме пустоты. Пару месяцев прожили нормально. Но девушке нормальная жизнь показалась скучной и она иногда показывала характер, била тарелки, швыряя их в Анатолия, если он задерживался где-нибудь после работы с друзьями. Когда была разбита последняя и бить стало больше нечего, она собрала свой чемодан на колесиках и укатила к бывшему мужу. Чем ей не нравились тарелки? Хорошо, что обошлось без тяжелых последствий: без штампа в паспорте и без детей".
В заводской столовке одна повариха на него глаз положила: как увидит Толика, так обязательно рот в улыбку растянет и глазками сверлит. От улыбки ее щеки кажутся еще больше, а рот как у лягушки. Чем уж привлёк ее Толик? - непонятно. Она всегда накладывала ему на тарелку чуть ли не двойную порцию. "Куда столько? - смущался Толик, - мне поднос не поднять". "Разве это порция?" - смеялась Маша. "Может она хорошая девушка, добрая, но этого добра не меньше центнера", - прикидывал Анатолий. Перспектива быть случайно придавленным во сне не прельщала. А красавицам он был не нужен со своими слегка оттопыренными ушами и немного искривленным носом, после всего недельной тренировки в секции бокса. Не Ален Делон.
Одиночество - оно и в Африке одиночество. Толик старался его не замечать, как-то разнообразить серые будни. У него возникла вполне пионерская идея сходить в какой-нибудь музей. В Эрмитаже он был лет ...надцать назад, куда их добровольно-принудительно водили всем классом. Из того культпохода, кроме шикарной дворцовой лестницы ничего не запомнилось. Жить в городе, где десятки музеев, и за тридцать пять лет своего существования побывать в двух-трех - это было прискорбным явлением в жизни Толика. Он намеревался повысить свой культурный уровень, заполнить лакуну самообразования. Билет в Эрмитаж стоил значительно дороже бутылки портвейна, но Толик пошел на такую жертву.
Он несколько часов ходил по залам музея, пристраивался к группам экскурсантов, слушал монотонный речитатив экскурсоводов и разочарованно отчаливал в свободное плавание. В Эрмитаже ему больше понравились не картины, а скульптуры. Особое впечатление произвел "Мыслитель" Родена. Он даже вернулся к нему и обошел вокруг еще раз. "Крепко задумался мужик, откуда не посмотри. Видать не от хорошей жизни", - сделал вывод Толик, пожалев французского мыслителя. Больше всего его поразило то, что скульптор смог из мрамора сделать фигуру человека, ничем не отличающегося от живого. Когда Толик первый раз посмотрел на этого дядьку, он принял его за настоящего. "Здорово, конечно! Это вам не картинки рисовать", - подумал Толик.
Однако, вернувшись домой, он не почувствовал, что его культурный уровень сильно повысился, и решил в следующий раз продолжить самообразование в Русском музее.
Там его внимание привлекли картины Шишкина. Сосны, освещенные заходящими лучами солнца хотелось потрогать руками. Казалось, что если прикоснуться к стволу, то можно почувствовать тепло нагретой коры и ощутить запах смолы. Анатолий ходил от одной картины к другой и никак не мог наглядеться на шишкинский лес. Не меньшее впечатление произвели на него картины Айвазовского. Сюжеты его картин для Толика не имели значения. Айвазовский поразил умением рисовать воду. Изобразить на картине корабль, дерево или человека - это понятно, но как можно рисовать воду?
Он купил репродукцию картины "Утро в сосновом лесу" и повесил у себя над кроватью. Но сколько ни всматривался, не мог получить того ощущения, как в музее, от настоящей картины. На этом культурная программа была исчерпана - не в театры же ходить одному. Среди его знакомых не нашлось человека, желающего потратить своё драгоценное время на такую ерунду. Если бы он предложил Валюхе из второго подъезда или Витьке-Дусту или Баклану окунуться в мир искусства, они бы целый день смеялись до боли в животе. Скинуться на троих - это всегда пожалуйста.
В детстве Толика любили и родители, и бабушка с дедушкой: он был единственным ребенком в семье и купался в океане любви. Но не стало близких родных людей и он понял, что вообще-то он никому не нужен. Любовь, которая нужна любому человеку, испарилась, исчезла вместе с душами ушедших
Иногда к нему приходила Валюха. из соседнего подъезда. Ей слово любовь было неизвестно. Может быть, она его и слышала когда-то, но забыла. Для нее были знакомы два других слова - мужик и бутылка. После визитов Валюхи кое-что пропадало, по-мелочи: вилки или ложки (ножи не трогала - наверное, боялась порезаться). Однажды увела из ванной полотенце. Толик прощал ей эти шалости. Он считал это как бы платой за доставленные ему минуты близкого общения. За всё надо платить - рыночная экономика. Товар - деньги - товар.
Мысли о деньгах вывели Анатолия из лирических воспоминаний о прошлом в настоящее. На глаза попалось сорванное вчера объявление. Требовался расклейщик объявлений с оплатой в конце рабочего дня. "Надо устроиться, хотя бы временно, а то скоро придется сосать палец", - принял решение Толик, решив завтра сходить по указанному адресу.
Утром, побрившись, и даже не прикоснувшись к оставленной в холодильнике бутылке, он отправился по объявлению, взяв на всякий случай паспорт.
Рекламное агентство "Ариадна" арендовало помещение на первом этаже старинного особняка на окраине города. Шикарная доска из медно-никелиевого сплава выглядела солидно. Но в комнатенке, узкой как пенал, сидел один молодой сотрудник уткнув близорукую физиономию в экран монитора.
- Вы ко мне? - на секунду он перевел взгляд на Анатолия. Его вопрос показался странным, так как в комнате больше никого не было.
Анатолий объяснил офисному работнику цель своего прихода.
- Паспорт с собой? Вы местный?
- А что, я похож на приезжего?
Лощеный офисный мальчик счел не нужным отвечать на глупый вопрос.
- Нам нужны расклейщики объявлений. Именно расклейщики. Опускать объявления в почтовые ящики нельзя. Работа сдельная. Одно объявление - один рубль. Расклеите триста - получите триста рублей, пятьсот - пятьсот, - он небрежно бросил паспорт Анатолия в сейф. - К работе можете приступать сегодня. Паспорт вернем через два-три дня, после оформления трудового договора.
Расклеить пятьсот объявлений за день, казалось Толику вполне реально. Ему выдали две пачки, по сто штук каждая, на ярко желтой бумаге и сказали, что если до обеда расклеит, то может получить дополнительно еще.
Как ни старался Анатолий, но за шесть часов беготни от подъезда к подъезду ему не удалось и расклеит и половины бумажек. Вечером денег он не получил. Этот тип в черном костюме и при галстуке пообещал расплатиться завтра, когда будут расклеены оставшиеся объявления.
На следующий день Толик бегал уже с меньшим энтузиазмом, но сорок бумажек всё же расклеил за пару часов. Новая пачка расклеивалась еще медленней. Дворники орали, жильцы возмущались, а один собаковод пригрозил спустить с поводка своего ротвейлера. Делать уколы от бешенства не входило в планы Анатолия.
Разобравшись с последней пачкой, Толик понял, что деньги не компенсируют физических и моральных затрат: ноги гудели, как перетянутые провода, в ушах стоял мат негодующих жильцов и собачий лай. Он едва дотянул ноги до рекламного агентства и потребовал вернуть ему паспорт и заработанные деньги.
- Вернем... Деньги получите через два дня, когда бухгалтер вернется из командировки. Через обещанное время Толик пришел за документом, но этот лощеный клерк, воображающий, что он служит у Рокфеллера, пошел, по-наглому, в атаку:
- Вы думаете, что у меня нет никаких дел, как только заниматься вами? Арендаторы - достают, пожарники - вымогают, а тут еще вы ходите каждый день за своим паспортом. Никуда он не денется.
Толик не видел прямой связи между пожарниками и паспортом. Что-то темнил офисный мальчик, но этот невозврат был неспроста и вызывал у него обеспокоенность. Может быть, на его паспорт уже оформили какой-нибудь кредит.
Вернувшись домой, он позвонил Ефиму и попросил помощи.
- Жди меня у своего подъезда. Я буду через минут двадцать поедем вправлять мозги тем, кто хочет бесплатно покататься на шее у народа.
После таких слов, Толик почувствовал себя народом.
Когда они подкатили к офису, Ефим дал два резких звуковых сигнала. Выглянул охранник. Ефим опустил стекло и пальцем поманил его:
- Любезный, позови своего шефа. Я спешу.
Через минуту появился обидчик Анатолия. Он не решался подойти к джипу.
- Что вы хотели? Кто вы?
Ефим приоткрыл дверцу машины, высунул ногу в замшевой туфле, но передумал выходить, мол много чести:
- Сынок, не задавай много вопросов. Верни паспорт - ему, - он кивнул в сторону Толика. - Сегодня верни. Я понятно говорю?
Слова произнесенные спокойным, тихим голосом, возымели действие.
- Вечером будет оформлено. Ноу проблем, - пролепетал клерк.
- Если на него повесите какой-нибудь кредит, отвечать будешь ты, лично.
Замшевая туфля нашла свое место на педали сцепления, Ефим резко добавил газу и, придержав педаль тормоза, отпустил сцепление. Визг тормозов, сорвавшейся с места машины был не менее эффектен, чем рев стратегического бомбардировщика.
Вечером, Толик получил паспорт от напуганного клерка и позвонил Ефиму.
- Не надо благодарностей, - прервал он Толика. - Я тебе могу помочь с работой реально, но это не телефонный разговор. Приходи завтра - потолкуем.
"Редкой отзывчивости человек, - подумал Толик о Ефиме. - Кто я ему? Никто. Конь в пальто".
Анатолий сразу проникся к Ефиму доверием. Своя юридическая контора, своя юридически оформленная жена, своя классная машина. Что еще надо для счастья человеку? - Делать добрые дела.
Разговор у них на следующий день состоялся недолгий, но деловой, под коньячок.
Ефим предложил Толику работу экскурсовода в небольшом районном центре - городе старинном и часто посещаемом туристами. Стены старинной крепости и деревянная церковь постройки XVI века привлекали многочисленных гостей. От Питера городок располагался в двухстах километрах и Толик подумал, как же он будет ездить на работу? Оказалось, что ездить никуда не надо. Толик будет жить в этом славном городке, обменяв свою однокомнатную на двухкомнатную там. Ефим не торопил его с ответом, наоборот, он говорил, что всё надо хорошенько обдумать, а он ему поможет с переездом и оформлением документов.
Ночью Толик долго не мог уснуть. В экзотической (для него) роли экскурсовода он себя не слишком представлял. Язык у него подвешен как надо, в карман за словом не полезет, но хорошо провести экскурсию, это не с ребятами базарить за жизнь. О чем рассказывать, чем просвещать народ? Ефим говорил, что всему научат - для начала походит в стажерах.
Уехать из города, где он прожил всю свою тридцатипятилетнюю жизнь и начать всё с белого листа - было страшно. Пугала неизвестность. Но ведь не в дикие джунгли едет, везде люди... Здесь-то чего он теряет? Ни работы, ни друзей. Правильно сказал Ефим, что "каменный спрут вяжет слабых по рукам и ногам. Только сильный может вырваться из его щупальцев". Красиво сказано, но надо бы съездить, посмотреть квартиру, прикинуть что к чему.
Утром Толик решил навестить родного дядю и посоветоваться с ним по поводу обмена. Кроме дяди Вити, которого он не видел с похорон деда, - на бабушкины он не пришел -родственников никого не осталось. "Поговорю, может чего дельное подскажет. Человек в два раза старше меня, опытней".
Дядя по началу не узнал его, или сделал вид, что не узнает. Он пялился в дверной глазок и не торопился открывать. Его жилистые руки суетились, сбрасывая дверную цепочку и поворачивая дверные запоры. В последние несколько лет, что они не виделись, дядя сильно изменился: как будто уменьшился в росте, еще больше поседел, подсох и ссутулился. Визит племянника стал для него полной неожиданностью, но не вызвал чувство радости. Он провел Толика на кухню, не предложив раздеться.
- Чем обязан?
- Какие могут быть обязанности? Вот, посоветоваться пришел.