Дмитрий Иванович проснулся затемно, но долго лежал, ворочаясь с боку на бок, до тех пор, пока за окном явно посветлело. Хотелось курить. Он дотянулся до тумбочки, вытряхнул примятую беломорину из пачки, перебрался в стоящую рядом коляску и покатил на кухню. В комнате Дмитрий Иванович не курил, дымил на кухне в форточку. Дым поднимался вверх и, - поскольку жил Дмитрий Иванович на последнем, пятом этаже, - соседям не досаждал.
Ногу ему ампутировали выше колена, два года назад. Первое время ходил на костылях. Когда получил протез, пытался к нему привыкнуть, но не смог, только натёр свою культю до крови. Завернув в старую простыню "ногу", он запихнул ее под кровать, и с тех пор пользовался костылями и коляской. На костылях далеко не ускачешь, да и силы в руках осталось немного. А вот со своим транспортом он управлялся, можно сказать, лихо: пролетал на скорости из комнаты в узкий коридор, не задев ни разу за дверной проём, в коридоре повторял еще один маневр и оказывался на кухне. В шестиметровой кухне приходилось лавировать между столом и газовой плитой, не спеша.
Заглянув в тёмную утробу чайника, Дмитрий Иванович убедился, что он не пуст, поставил его на плиту и, подъехав к окну и открыв форточку стоящей в углу лыжной палкой, закурил долгожданную папироску. Окно выходило на противоположную стену дома. Кроме облетевшей верхушки березы, дотянувшейся до пятого этажа, и глухой стены ничего нельзя было видеть. Пока курил, невольно приходилось рассматривать эту стену. Покрашенная желто-охровой краской, от осенних дождей она превратилась в грязно-бурую. Ему были знакомы все трещинки и сколы отвалившейся краски, складывающиеся в абстрактные рисунки. Иногда из этих трещин, углублений и пятен вырисовывалось чье-то лицо. Казалось, оно рассматривало Дмитрия Ивановича не менее внимательно, чем он вглядывался в него. Папироса заканчивалась, и в тающем папиросном дыму исчезал настенный призрак.
Говорят, что старики много едят. Дмитрий Иванович ел мало. Завтрак состоял из бутерброда с куском копченого сыра или недорогой колбасы и кружки чая. Изредка он варил утром какую-нибудь кашу быстрого приготовления, чаще геркулесовую. В холодильнике всегда была про запас пачка пельменей: из них он готовил немудреный супчик, добавляя немного картофеля и репчатого лука. Запасы в холодильнике пополнял навещавший его внук, а чаще - сердобольная соседка по лестничной площадке, Серафима Георгиевна, женщина энергичная, недавно вышедшая на пенсию.
Обычно, она звонила Дмитрию Ивановичу по телефону - в квартиру заходить стеснялась - и спрашивала, что ему надо из продуктов. "Мне как-то неудобно вас утруждать, дорогая Серафима Георгиевна...", - отвечал Дмитрий Иванович. "Глупости говорите... если моя сумка потяжелеет на пару килограмм - мне же на пользу, лишний вес сброшу".
Серафима Георгиевна не была полной, но ей казалось, что, выйдя на пенсию, она прибавила несколько лишних килограммов. В свои шестьдесят лет, при маленьком росте и быстрой походке её сзади принимали за девочку или девушку и уже ни раз ошибались. Как-то в трамвае, парень, торопившийся на выход, попытался приобнять ее за талию: "Девушка, на следующей будете выходить?" Серафима Георгиевна слегка покраснела и, обернувшись, буркнула - "да, выхожу". "Ой, извините, тетенька, ошибся..." - ухмыльнулся опешивший юноша. "Хорошо еще, что тетенька, а не бабушка" - подумала Серафима Георгиевна, выходя из трамвая.
Вчера Дмитрий Иванович попросил соседку купить немного картошки и хлеба: Митька больше двух недель не появлялся, - купленная внуком картошка давно закончилась. Он всё реже заходил к деду, хотя всегда получал от него, после похода по магазинам, сто-двести рублей. Митька учился в "холодильном" колледже и жил в основном на небольшую стипендию и дедовы подачки. Отец его уже три года пропадал где-то на севере, после того как жена ушла, как он говорил, к олигарху - владельцу компании "ВторМетСырьё". На север он погнался за длинным рублем, чтоб доказать своей бывшей жене, что и он может зарабатывать не меньше, чем ее помоечный олигарх.
Митька с тех пор жил один, недалеко от деда. Дмитрий Иванович еще до операции предлагал ему переехать к нему, мол, вдвоем будет легче, но внук, вкусив полной свободы, не хотел ее менять на дедову опеку. Теперь в опеке нуждался дед, но Митька не собирался быть сиделкой. "Придуривает дед. Протез есть - не носит, говорит, что он неподъемный, с ним и шага сделать нельзя. Пусть мозоли на ладонях набивает, раз ему коляска больше подходит", - думал Митька.
На осторожный звонок в дверь, - так нерешительно нажимала на кнопку только Серафима Георгиевна, - Дмитрий Иванович подкатился без промедления. Поставив коляску боком, чтобы легче дотянуться до замка, он привстал на одной ноге и дважды повернул ручку задвижки.
- Проходите, Серафима Георгиевна.
Соседка нерешительно переступила порог, держа в руках сеточку с картошкой и пакет с хлебом.
- Вот купила то, что просили. Куда можно поставить?
Дмитрий Иванович суетливо отъехал, что бы освободить проход на кухню.
- Поставьте сетку на пол, а хлеб в хлебницу на столе, если вас не затруднит.
- Что-то я вашего Диму давно не видела?
- Заходит. Вот скоро пенсию принесут, а к вечеру и Митя объявится.
- Вы ему деньги даёте?
- Помогаю немножко, даю по тысчонки с пенсии. Не воровать же парню. На стипендию не проживешь. А батька совсем забыл про сына: раз в году вышлет копейки и даже письмишка не напишет.
- Еще бы родному деду плохое делал?! - удивилась Серафима Георгиевна.
- Он ведь, как сирота при живых родителях.
- Это плохо, что без родительского пригляду. Им воля голову кружит.
- Так-то оно так, - соглашался Дмитрий Иванович, - но бывает и при родителях на плохую дорожку скатываются. Родителям некогда воспитанием заниматься, надо деньги зарабатывать. Да что же вы стоите, присядьте ... чайку... - спохватился запоздало хозяин, поправляя шерстяной плед, который норовил сползти и обнажить скрывающуюся под ним культю.
- Нет-нет, пойду... стирку наметила. Я вам газету свежую принесла - почитаете. Это что же на Украине творится - брат брата убивает.
- Спасибо за газетку, - поблагодарил Дмитрий Иванович. - Я все новости по телевизору с утра до ночи смотрю. Сердце кровью обливается... В Луганске младший брат жены, с семьей. Живы ли, нет - не знаю. Жены не стало, и связь с ними оборвалась.
- Чужого жалко, а о родственниках и говорить не приходится. Ну, пойду я...
Серафима Георгиевна заторопилась домой, отказавшись от приглашения к чаю.
Днем принесли пенсию. Дмитрий Иванович протянул почтальонше Лидочке, как было давно заведено, десять рублей. Лидочка отказывалась, как обычно, недолго и со смущенной улыбкой взяла десятку. "Пересчитайте, пожалуйста", - просила Лидочка. "Ну, что вы, я вам верю больше, чем себе", - пытался пошутить Дмитрий Иванович.
Не успела вечно торопящаяся почтальонка захлопнуть за собой дверь, как он услышал в дверях шум поворачивающегося ключа. Ключ был только у Мити. С порога раздался бодрый голос внука:
- Дед, ты живой? - Он пошаркал для виду ногами о коврик у дверей и, не снимая кожаную куртку с металлическими заклёпками, влетел в комнату.
Дмитрий Иванович отложил в сторону вишневый томик Шолохова - перечитывал "Тихий Дон". Он не был книгочеем, но в последнее время, после ампутации ноги, у него образовалось много свободного времени и чтобы не предаваться упадническим мыслям, он начал читать книги, собранные его покойной женой.
- Раздевайся... Тапки возьми.
- Да ладно, дедуля, я на минуту. Ты мне денежку отстегнешь? Я одному парнишке задолжал. На корм не хватает.
- Отстегнешь, пристегнешь, - ворчал Дмитрий Иванович себе под нос. - Подработал бы где-нибудь. На той же почте... Я вагоны с арбузами разгружал, чтобы у твоего батьки хлеб с маслом был.
- Какие арбузы, дедуля, скоро мухи белые полетят.
- Тебе не докажешь. У деда отстегнуть - проще, - Дмитрий Иванович протянул тысячерублевую купюру, которая тут же исчезла во внутреннем кармане куртки внука.
- Ну, я полетел. Меня один кент на улице ждет.
- Погоди. Рассказал бы как учёба, как живешь, от отца не получил ли письма?
Митька уже двинулся на выход:
- Нужны мне его письма. Мани-мани пусть присылает.
Не прошла и неделя, как внук снова пожаловал за деньгами.
- Деда, ты моя палочка-выручалочка, - начал он ласковым голосом. - У меня беда - мобилу стырили. Без мобилы, как без рук. Дай пару тысяч - куплю дешевенький телефон.
Дед пожурил внука за головотяпство и ротозейство, назвал его олухом царя небесного, но две тысячи дал. Опять спросил про учёбу. Ответа не получил. Когда Митька поступил в колледж, который дед по старинке называл техникумом, дед обещал подарить ему скутер, по окончании сего заведения. О скутере Митька мечтал еще со школы. Дорожный транспорт он осваивал с трёх лет: сначала катался на трёхколесном, потом на двухколёсном, постарше - гонял на мопеде.
"Скутер - по воде плавает. Зачем тебе скутер?", - удивлялся дед. "Темный ты, дедуля. Это глиссер - по воде, а скутер - по земле".
Так и договорились: Митька хорошо учится, а дед копит на скутер.
Дмитрий Иванович откладывал с пенсии не только на скутер, но и на черный день, на похороны. Он надеялся, что блудный сын приедет "с северов", чтобы проводить отца в последний путь, и отец не введет его в непредвиденные расходы. Он и завещание написал, где наказывал похоронить по христианскому обычаю, и чтобы могила была рядом с могилой жены, давно оставившей его одного, когда Митьке было два года. "Ты бабушку помнишь?" - с надеждой в голосе спрашивал дед внука. "Что я вундеркинд, что ли? В два года должен кого-то помнить?" Дед огорчался таким ответом, а Митька заметив это пытался исправить непреднамеренную грубость: "Чего-то припоминаю, как она мне соску в рот запихивала, а я выплёвывал". "Ну-ну, выдумывай... Ты до трёх лет с соской не расставался", - возражал дед.
...Неприятности у Митьки начались с футбола. Он не был ярым болельщиком. Ему что футбол, что хоккей - по барабану. Ребята с его группы шли на футбол потусоваться, погорланить, ну и он не отставал. Наша команда проигрывала под конец матча. Приезжие болельщики стали орать обидную речёвку и показывать провокационные жесты. Сначала завязалась словесная перепалка с взаимными оскорблениями, потом стали забрасывать друг друга пустыми, и не только пустыми, пластиковыми бутылками. Кто-то выломал пластмассовое кресло и запустил в орущих соперников. Они ответили тем же, и понеслось. Вмешалась полиция, и Митька оказался в отделении, и с ним еще несколько незнакомых ребят. Суд был скорым. За нарушение общественного порядка всем дали по десять суток.
В камере он находился ни так уж много времени, в основном работал по уборке территории с двумя такими же как он парнями, под наблюдением сержанта, который следил, чтобы осужденные не сачковали. Сержант попался вредный. Они сметали мусор и опавшие листья в кучу, потом собирали всё это в большие полиэтиленовые мешки. Пока они передвигались дальше по территории спецприемника, сержант развязывал один из мешков, высыпал содержимое на землю и расшвыривал листья ногами. Ему доставляло большое удовольствие показывать свою власть над ними. Приходилось, молча, сгребать всё заново.
Возвращались в шестиметровую камеру с двухъярусными нарами. Высоко под потолком тускло светила днем и ночью лампочка, засиженная мухами. В решётчатое окошко, если даже подпрыгнуть, ничего не увидишь, только серое небо. В замкнутом четырьмя толстыми стенами пространстве, казалось, не хватало воздуха, было трудно дышать. Хотелось вырваться поскорее отсюда и Митька готов был мести двор спецприемника целый день, только бы не находится в этой душегубке.
Когда он, получив у дежурного свою мобилу, пальто, часы и кошелек с мелочью, хлопнул дверью, уходя на волю - услышал вслед от дежурного: "Обратно захотел..? Можем и вернуть". Пришлось высунуть башку в дверь и извиниться: мол, не рассчитал, дверная пружина сильная.
Митька шел по улице, с любопытством разглядывал прохожих и удивлялся, что никто не догадывается, откуда он только что вышел. Вряд ли кто-нибудь из них был заключен в тесную камеру, а значит и радость от ощущения свободы им не известна. Свобода каждый день - это не свобода, а воздух, которым дышишь и не замечаешь его. "Надо радоваться, что ты свободен", - думал Митька. Но свободные люди шли с хмурыми, озабоченными лицами, глядя под ноги и обходя осенние лужи. "Радоваться надо, радоваться лужам, пасмурному небу", - пело в Митькиной груди. Он перепрыгнул через небольшую лужу и чуть не столкнулся с выбежавшей из подъезда девушкой:
- Извините, вы, как метеор! - Она спешила на подходивший к остановке автобус.
Митька подумал, что если ей дать в руки метлу, с которой он не расставался последние дни, то девушка будет похожа на Булгаковскую Маргариту. Бежит, как по воздуху летит. Он проследил весь ее путь: успеет ли она сесть в автобус? Успела. Он облегченно вздохнул, и ему показалось, что через забрызганное стекло она улыбнулась ему. Так ему показалось.
Комната, изрядно заставленная мебелью, купленной Митькиными родителями, выглядела необыкновенно просторной. Он открыл форточку, и сырой осенний воздух охладил разгоряченное лицо. С высоты шестнадцатого этажа был великолепно-красивый вид. Дома убегали вдаль, и за участком, где еще ничего не было построено, над массивом пригородного лесопарка опускались аквамариновые то ли тучи, то ли облака.
Ночью Митьке снилась камера: тусклая лампочка под потолком, облупленная темно-зеленая краска стен. Он проснулся в холодном поту. Настенное бра, которое он не выключил на ночь, спокойно освещало знакомые, с голубыми цветочками, обои, поклеенные так давно, что Митька помнил их рисунок даже с закрытыми глазами. Он дома. Он повернулся на другой бок и быстро заснул, уже без всяких тревожных сновидений.
Утром, собираясь в колледж, запихивая конспекты и учебники в спортивный рюкзачок, Митька глянул на настенный календарь и к радости обнаружил, что сегодня воскресенье: за время, проведенное в каталажке, перепутались все дни. "Надо бы навестить деда, - подумал он. - Дед, как добровольный узник. Я десять дней еле-еле выдержал, а он два года в четырёх стенах. Ему не позавидуешь. Обидится дед и перестанет деньги на скутер откладывать".
Войдя в квартиру, Митька увидел деда лежащего на диване, рядом стояла коляска, и у свисающей до пола руки деда валялся какой-то пузырёк. Митька похолодел. Он остановился в дверях комнаты, боясь двинуться дальше. Седая щетина на горле деда взбиралась по подбородку к нижней губе, верхняя была спрятана под густыми сивыми усами. И только при взгляде на усы Митька обнаружил, что дед дышит, прокуренные желтоватые от табака волоски слегка подрагивали при выдохе.
- Дедушка, - издали позвал Митька, - ты чего это днём спишь?
Дмитрий Иванович сразу проснулся и, увидев внука, обрадовался.
- Проходи, Димушка. Ты чего это такой напуганный стоишь?
- Будешь напуганный: рука до пола и пузырёк валяется.
Дед засмеялся:
- Это я капли глазные пускал, зажмурился и уснул случайно. Куда пропал? Совсем про меня забывать стал.
Митьку отпустило. Он рассказал где ему пришлось побывать, и что теперь он знает цену свободы и понимает, как деду тяжело жить одному в четырех стенах.
- Эти стены не те, что тебя окружали. Эти стены - родные, и они меня не тяготят. Я своё отбегал на свободе, когда был на ногах, а теперь годен только для домашнего потребления.
Митька с жалостью посмотрел на переваливающегося с дивана на коляску деда.
- Давай-ка я в магазин схожу и куплю чего надо. Наверное, холодильник пустой?
- Да нет... Погоди-ка с магазином. Давай поговорим. У меня новость для тебя есть, не очень хорошая.
- Чего так? - насторожился Митька.
- Вот ты говоришь, что тебя свободы лишили на десять дней.
- Ну...
- Не подгоняй. Ответь - заслуженно лишили или нет?
- Ясень день - по делам.
- Это хорошо, что до тебя дошло. А всё равно тебе плохо было, хотя ты и говоришь, что по делам.
- Хорошего мало, - вздохнул Митька.
- Я к чему? Если у одного свободу отбирают - это плохо для одного, а когда у населения в пять миллионов человек?
- Чего-то я не пойму, куда ты ведешь, дедуля.
- А веду я к Донбассу и Луганщине. Там свободу хотят, если и не совсем забрать, то сильно ограничить, ущемить. Кто? Новая власть. Наверное, знаешь, что происходит на Украине?
- Слышал. Гражданская война.
- Правильно, Митя, - Дмитрий Иванович на секунду замялся, но продолжил уверенно. - Я вот, что решил, думаю, ты меня поддержишь. Деньги, что я откладывал тебе на скутер и свои гробовые, пошлю в помощь тем детишкам и старикам, что прячутся в городах и селах Новороссии по подвалам. У них положение аховое, и надо им помочь. Как ты считаешь?
Митька немного растерялся от такого дедова предложения:
- Ты что, хочешь все свои деньги отдать? Им же туда гуманитарку машинами возят.
Перспектива остаться в будущем без скутера не очень радовала Митьку.
- Твои рубли как капля в море. Кому они помогут? Уворуют.
- Капля говоришь? Пусть так, но капля камень точит. Знаешь такую русскую поговорку - с миру по нитке - нищему рубаха?
Митька понял, что раз дед что-то решил, то его уже не переубедишь:
- Твои деньги, ты и распоряжайся. Выходит, виртуальные люди тебе дороже реального внука.
- Какие же они виртуальные? Самые что ни на есть реальные: живут у нас под боком, соседи наши и даже родственники по крови. Ты пойми...
- Да ладно, дед, чего ты мне впариваешь?! Делай, как хочешь. Давай бабки, схожу в магазин. Чего купить надо?
Дмитрий Иванович посмотрел лукаво на внука и пробурчал в сивые усы:
- Обиделся? То - дедуля, а то сразу - дед.
Митя возвращался из магазина, накупив на неделю необходимых продуктов, и в голове у него неотвязно сидела мысль: дед чудит или он, в натуре, - Человек? Вчера по телеку показывали одного парнишку с Донбасса. Его привезли в Москву на лечение. Без двух ног и без руки, да еще зрение почти нулевое. Ну ладно бы солдата, а то двенадцатилетнего пацана сделали инвалидом на всю жизнь. Уроды.
Митька разгрузил сумку: положил продукты в холодильник и отдал деду сдачи.
- Вообще-то ты у меня геройский дед! А я думал, что такие только в кино бывают. Фиг с ним со скутером, - добавил Митька, - сам летом заработаю.
Дмитрий Иванович одобрительно посмотрел на внука, стараясь скрыть радостное возбуждение:
- Тебе отсидка, видать, на пользу пошла, кое в чем начал разбираться. А на твой скутер мы еще накопим, не горюй!