Зимние "каникулы" заканчивались, и когда до выхода на работу оставалось два дня, Роман Романыч решил навестить свою летнюю фазенду, дабы убедиться в ее сохранности. И ни то чтобы он опасался ее разграбления - кроме старого холодильника и допотопного цветного телевизора в доме ничего не было, - а просто решил как-то разнообразить свой затянувшийся новогодний досуг.
Он предупредил свою половину, что заночует на даче и вернется домой завтра. Возражений не последовало, так как Вера Николаевна собиралась проведать свою старенькую маму, в спальном районе, куда ездить Роман Романыч не очень любил.
Сборы были не долгими. Первым делом он завернул в полотенце, чтобы случайно не разбить, начатую бутылку коньяка, взял из холодильника кое-что из съестных припасов, оставшихся от праздничного застолья, и всё это аккуратно уложил в Тимохин школьный рюкзак. Племянник-лоботряс на кличку придуманную женой откликался с возмущением, прикладывая ладонь к прыщавому лбу: "Как это - лоботряс? Нереально".
С девятого класса он забросил учебу и уже два года нигде не учился и не работал. Родители его погибли при теракте на Дубровке, в знаменитом "Норд-Осте". Вера Николаевна пожалела племянника, уговорила Роман Романыча взять опекунство: пусть закончит школу, отслужит в армии, а там, как сам знает.
"Не грузите на меня свою учебу. Я человек свободолюбивый, - говорил Тимоха. - Мне ваши институты ни к чему".
От автобусной остановки до садоводства по лесной дороге около трех км. Если бы в настоящую зиму с морозом, со снегом, ни за что не поехал бы Роман Романыч: в сугробах увязнешь. А в этом году небесная канцелярия расщедрилась на тепло и снега совсем не было, если не считать того полудождя-полуснега под Новый год, который таял, не долетая до земли.
Дорога до садоводства шла через лес; любую лужу по закраешку можно обойти. Лес мрачный, сырой, с лежалой осенней листвой, тихий лес, ждущий зиму настоящую. Однако и в таком дышится легче, чем на загазованных городских улицах. Широкие ремни рюкзака плечи не давят - идти легко. Вот и мосток через речушку, от него уже и садоводство видать. Роман Романыч летом приезжал на дачу на своей "семерке", а на зиму ставил лошадку в гараж, за ненадобностью. Через этот полуразвалившийся мосток проезжал всегда с опаской - не провалиться бы в тартарары - сбрасывал скорость как перед "лежачим полицейским" - заранее.
Вот и дотопал до железных ворот садоводства Роман Романыч. На доске объявлений колышется на двух кнопках полинялый листок с должниками за электроэнергию. "Все кому-то, за что-то должны - подумалось ему. - И остави нам долги наша, как и мы оставляем должникам нашим, - всплыла в памяти строка из единственно знаемой молитвы. - Ведь не простят - востребуют по-полной... да и мы должникам нашим вряд ли простим... Так уж устроен наш грешный мир. А помолиться, почему же не помолиться?! Молитва - хорошая, правильная".
Подходя к дому, Роман Романыч оглянулся, нет ли кого сзади на дороге, и торопливо перекрестился. Дом казался приземистым дряхлым стариком. Давно не крашенные оконные рамы серыми глазницами смотрели на приближающегося хозяина.
"Весной покрашу, а то совсем рамы сгниют, - мысленно оправдывался Роман Романыч перед старенькой дачкой. - Не для красоты, а пользы для".
Всего-то три месяца прошло, как уехали с дачи, а она как чужого встречает.
- Я ли не ездил сюда двадцать пять лет подряд. Ты мне заменила и Францию, и Италию. Вместо моря - чистое поле да лес до небес. Во, стихами заговорил, - удивился Роман Романыч. - Чего уж там... Ладно, что складно - ворчал он, открывая дверь массивным, чуть заржавевшим ключом, который он достал из укромного места под крыльцом. Вера называла его: "ключ от колокольни".
Обив дорожную грязь с сапог, он вошел в небольшую прихожую и, не раздеваясь, полез на чердак, включить на электрощите автомат. Автомат оказался включенным.
"Что за чертовщина?! Я точно помню, выключал", - подумал Роман Романыч. Он спустился по скрипучим деревянным ступеням в кухню и нажал на кнопку выключателя - хотя на улице было еще светло, - для проверки. Лампочка под дешевым пластиковым абажуром вспыхнула ярко - теперь надо включить для обогрева масляный радиатор.
Скинув пальто и шапку в прихожей, он вошел в комнату и замер на пороге. На отслужившим свой срок, привезенном из города диване лежал, накрывшись шерстяным одеялом, человек. Уткнувшись лицом в подушку так, что его нельзя было рассмотреть, он равномерно посапывал. Что это был мужчина, сомнений у Роман Романыча не возникло, так как рядом стояли кирзовые сапоги сорок пятого размера. По глубокому дыханию, можно было понять, что незнакомец спал крепко. Он не был похож ни на однорукого сторожа садоводства Михалыча, ни на соседа по даче Витьку. "Ворюга - быстро определил Роман Романыч. - Как он сюда попал - не важно, главное, что предпринять? Не бить же его сонного по башке сковородкой. Да еще и сковородку надо искать". Решение надо было принимать без промедления. Если он проснется, то мериться с ним силой не входило в планы хозяина. Врага надо обезопасить. Торчавшие из-под одеяла ноги навели на мысль, что надо сделать. Вытащив ремень из висевших на стуле брюк незнакомца, Роман Романыч аккуратно подпихнул конец под ступни и захлестнул петлю чуть выше щиколоток. Гость зашевелился.
- Встать, - гаркнул хозяин, отбежав на всякий случай к двери.
Парень вскочил с взвизгнувшего дивана и рухнул на пол. Роман Романыч, почувствовав прилив храбрости, бросился к грабителю, сел всей своей восьмидесяти килограммовой массой ему на спину и приставил палец к затылку.
- Кто такой? Что здесь делаешь? Сейчас порешу! Говори!
- Не стреляйте, я не вор, я бомжик.
Роман Романыч поерзал по тощей спине бомжика, и убрал палец с затылка.
- Ах ты бомжик, бедный, тебе наверное, жить негде? Я сейчас вызову машину и тебя отвезут в теплое помещение под названием обезьянник.
- Я им не нужен.
- Это почему же?
- С меня взять нечего.
- Резонно замечено, - подивился логике бомжика Роман Романыч и поднялся с жесткой спины плененного. - Вставай, бедолага, будем решать, что с тобой дальше делать.
Со связанными ногами парень неловко поднялся с пола и столбиком встал посреди комнаты. Теперь его можно было рассмотреть. На вид ему можно было дать лет двадцать пять. Может быть ему было и меньше, но его давно не стриженная башка и немытая физиономия добавляли ему несколько лет. Лоснящиеся спортивные брюки и вытянутый неопределенного цвета свитер составляли его вечерний костюм, а из одного носка выглядывал палец.
- Снимите путы. Я не лошадь... не уйду, он показал на спутанные щиколодки.
- Нет, голубчик, пока перебьешься так. Кандыбай потихоньку к столу - будем протокол составлять.
- Напрасно вы меня под статью хотите подвести. Лучше проверьте, я у вас ничего не взял.
- Проверю обязательно, - строго пообещал Роман Романыч. - Откуда ты такой вежливый взялся, где на вы научился разговаривать?
- Я маму до восьмого класса на вы звал.
Медленно передвигая стопы, он подошел к столу и опустился на стул напротив Роман Романыча.
- А что же случилось после восьмого класса?
- Долго рассказывать... Да и неинтересно вам будет, потому что ничего особенного не произошло.
- Ты бедной овечкой не прикидывайся, - Роман Романыч глянул на сапоги, стоявшие у дивана и удивился, что они показались ему поначалу сорок пятого размера. "Обыкновенные сапоги со стоптанными каблуками, от силы сорок первого. У страха глаза велики", - подумал он.
Что делать с парнем дальше, он не знал. Отпустить? - Заберется к кому-нибудь другому на дачу. Сдать в милицию: пусть разбираются? - Вроде бы не по-людски.
В комнате было не очень холодно: видать гость обогревался - включал радиатор, но с пола тянул холодный воздух.
- Ты вот что, одень свои говнодавы, а хочешь - тапки... у порога стоят, - буркнул хозяин.
Бомжик недоверчиво посмотрел на него и показал на ремень.
- Сними, руки-то у тебя не связаны.
Он распутал ремень, влез в свои стоптанные сапоги и вернулся к столу.
Роман Романыч воткнул в розетку шнур радиатора, пощупал начинающие набирать тепло железные ребра и заметил, что бомжик мелко дрожит.
- Холодно, что ли?
- Со сна...
- Вот тебе и сосна... Черт с тобой - никуда звонить не буду! Только давай рассказывай всё начистоту.
"А ведь прав бродяга. Имя он мог прочитать на записке, но отчество вряд ли где фигурировало".
- Это еще не всё. Дайте руку.
Он послушно протянул руку.
- Жену вашу Вера Николаевна зовут. Верно?
- Ну... - промычал Роман Романыч.
- А племянника вы зовете Тимохой, хотя на самом деле он Тимофей.
- Теперь мне всё понятно, - радостно закричал Роман Романыч. - Прокололся экстрасенс. Ты - Тимохин дружок!
- Ни то, чтобы дружок - в одной школе мучились. Он в девятый класс уже не ходил, заявлялся иногда. А я одиннадцать лет отсидел по-полной.
- Что же ты про школу, как про тюрьму говоришь, - возмутился Роман Романыч.
- Наша школа - это не Царскосельский лицей. С восьмого класса все пацаны уже курили и девчонки многие...
- Давай-ка всё сначала, - перебил его Роман Романыч. - Раз ты уже знаешь, как меня зовут, представься и ты.
- Имя мне - легион, - скорбным голосом промолвил незваный гость.
- Ты меня своей эрудицией не кошмарь - назовись попросту.
Услышав это, бомжик впервые улыбнулся:
- Знакомый лексикон президента. Скоро все по фене научатся говорить. Велик и могуч наш...
- Ну что ты как петрушка кривляешься? У тебя что, имени нет, или засекречено? - Роман Романыч скорчил недовольную гримасу.
- Сева. Сева Бездорожный.
У хозяина поползли брови вверх.
- Действительно Бездорожный?
- Могу паспорт показать. Я всегда с собой ношу...
Роман Романыч встал, прошелся по комнате. За окном уже начало темнеть, а в комнате потеплело.
- Жрать хочешь, Сева?
- Так у вас здесь одни соленые огурцы да варенье.
- Ну и как оно?
- Много сладкого не съешь, даже с водой. А огурцы я не трогал.
- Я тебя не спрашиваю, что ты еще не трогал, а спрашиваю, хочешь ли ты есть, - смягчил последний глагол Роман Романыч.
- Не откажусь.
- Сейчас я тебя накормлю, а потом пытать начну, в смысле, расспрашивать. А ты мне можешь врать с три короба или правду говорить - это от тебя зависит, от твоей совести.
Роман Романыч достал из рюкзачка перво-наперво то, что завернуто в полотенце, а уж потом всё остальное: оливье в пластиковом контейнере, колбасную нарезку, банку латвийских шпрот, батон, хлеб и горсть шоколадных конфет к чаю.
- Я на тебя, дружок, не рассчитывал, не обессудь. Чем богаты... То, что ты здесь ничего не наломал, не нагадил, за это отдельное спасибо. А теперь достань из шкафчика пару тарелок и вилки, и стопки не забудь.
Сева протопал в своих кирзачах к шкафчику с посудой и быстро принес всё необходимое на стол. Только стопку захватил одну.
- Ты что, красна девица? Не пьешь?
- Нельзя мне. Язва, - извиняясь, пробормотал Сева.
- Молодой еще, с язвой ходить. Врешь, небось?
- Да нет, не вру. От такой жизни не только язву можно поиметь.
- Ну, смотри... а я выпью.
Он налил стопку коньяка до самых краев, достал из банки соленый огурец, зачем-то понюхал его и положил на тарелку.
- Язва не язва, а пить тебе рановато. Лучше и совсем не пить. Накладывай оливье, отрезай хлеба. Чего сидишь, как в ресторане: официанта нет.
Сева не заставил долго себя уговаривать - половина содержимого в контейнере переместилось в его тарелку. Торчащий на затылке вихор вздрагивал в такт жующим челюстям. Салат оливье стремительно убывал. Хозяин медленно вытянул коньяк и захрустел огурцом.
- Коньяк огурцом не закусывают, - заметил Сева.
- Ишь ты, знаток этикета! Лимоном можно, а огурцом нельзя? Где это записано? Ты рубай лучше, бери колбасу. Небось не ел давно?
- Еда - это не главное. Про нее лучше не думать, а то всё время будешь хотеть есть.
Когда на его тарелке не осталось ничего, кроме матовых разводов майонеза, Роман Романыч налил себе вторую, вывалил салат в тарелку незваному гостю, завидуя зверскому аппетиту с которым тот ел и произнес тост, который возник в его голове спонтанно.
- Я выпью за то, чтобы никогда тебя не видеть здесь. Чтобы ты из бомжика стал снова нормальным человеком. Понял?
- Понял, - на секунду оторвавшись от дополнительной порции салата, согласился Сева.
- Первая колом, вторая соколом, - хозяин опрокинул стопку на этот раз стремительно, с вдохновением.
Тепло разлилось не только по животу, но и по другим частям тела и слегка затуманило голову. Роман Романыч почувствовал себя учителем жизни, наставником молодежи. Его переполняли благородные намерения. Он готов был наставить на путь истины этого молодого, потерявшего жизненные ориентиры человека. Бомжик был ему явно симпатичен. В отличие от Тимохи, покладист и даже скромен. Его помыть, привести в порядок - сойдет за благовоспитанного молодого человека.
- Ну, так расскажи, что у тебя случилось после восьмого класса?
Сева отложил вилку и еле слышно сказал:
- Мать повесилась.
- Говори, говори... Как? Из-за чего?
- Да что там рассказывать... Из-за отца: он ушел к другой женщине.
- И ты остался один? У тебя никого нет? - выспрашивал Роман Романыч.
- Никого, - он помолчал. - Я не хочу вспоминать об этом. Извините...
Теперь Роман Романыч понял, как Сева дошел до жизни такой.
"Судьба или, можно сказать, случайно сложившиеся обстоятельства заставили его пойти именно по этой дорожке, а не по какой-нибудь другой, более благополучной. Он не хуже и не лучше тысячи своих сверстников, которые грызут гранит науки или покоряют спортивные вершины. Он мог быть в их рядах, но..."
Надо было выпить еще одну стопочку коньяка, чтобы прояснить ситуацию, в которую попал Сева. Почему он не штурмует горные вершины, а штурмует дачные участки?
- Ладно, парень, я не буду мучить тебя расспросами. Мы сейчас заделаем храповицкого, а утром, на свежую голову решим, как нам быть.
- Быть или не быть?! - тихо вставил Сева.
- Умничаешь, за дурака меня держишь, - обиделся Роман Романыч, вставая из-за стола, слегка покачиваясь. - Не хочешь спать, можешь поглазеть телевизор. Пока напряжение нормальное - картинка сносная, кое-что видать. А я за эти праздники устал, пойду отдыхать. Он допил остатки коньяка, снял пиджак и лег в кровать прямо в свитере и брюках, натянув одеяло до подбородка.
Сева включил телевизор и, пощелкав переключателем, остановился на хоккее. Он убавил громкость, и под шум трибун хозяин быстро погрузился в сон.
Роман Романыч проснулся среди ночи и, ощущая сухость во рту, по привычке пошел в прихожую, где рядом с умывальником стояло ведро с водой. Наполненное водой оно было когда-то, а теперь оно с осени стояло перевернутое вверх дном. И в умывальнике давно не было ни капли. Роман Романыч хотел выругаться, но пересохший язык не поворачивался без смазки. "Лимон, лимон" - гипнотизировал себя Роман Романыч, пытаясь ощутить хоть какую-то влагу во рту.
В окно с веранды виден был яркий пятак луны. Ночное небо с редкими звездами висело над черным лесом тяжелым покрывалом. Было холодно. Захотелось быстрее забраться под одеяло.
- Севка, хватит дрыхнуть, - крикнул он в приоткрытую дверь. - Принеси-ка ведерко воды, уважь хозяина... Слышишь? Колодец рядом.
Севка не отзывался. Роман Романыч не сразу нащупал на стене выключатель и, когда лампочка разорвала темноту комнаты, он увидел, что на диване никого нет.
- Севка, ты где? - еще раз позвал он.
На столе, рядом с раскрытым бумажником лежала записка. Без очков Роман Романыч прочитать не мог, а потому сперва обследовал свой бумажник. В одном отделении лежала тысячная купюра, а в другом несколько сторублевок. Но теперь там не было ничего, даже мелочи.
- Ах, я старый дурак... провели, как лоха, - причитал он, разыскивая по карманам очки.
"Дядя Рома, ты не думай, что я вор. Я только взял Тимохин должок, и то не весь. Я к вам в гости не приду - не зовите. А мою историю доскажет вам Тимоха. Чао!"
- Вот же волчара, овечкой прикинулся. И я хорош - коньяк без закуски. Весь оливье отдал проглоту.
Отломив в морозилке кусок ледяной шубы, Роман Романыч положил ее за щеку и, чувствуя во рту освежающую влагу, пошел досыпать.
...Приехав домой на первой электричке, он удивил жену столь ранним возвращением.
Она еще нежилась под теплым финским одеялом и не хотела вставать, но услышав, что их дачу чуть не ограбили, а муж добирался до дома зайцем, дрожа и ожидая встречи с ревизором, встала, чтобы порасспросить как и что.
- Откуда я знаю, как он проник в дом. Голь на выдумки хитра. Этот гаденыш обвел меня вокруг пальца и вычистил мой бумажник до копейки.
- А тебе не надо было пить. Вот и не потерял бы голову, не попался бы на удочку проходимцу, а сдал бы его в милицию.
Их горячую беседу прервал появившийся из соседней комнаты Тимофей. Когда он прояснил для себя ситуацию, в которую попал дядя Рома, то долго смеялся. Он смеялся каким-то диким гогочущим смехом, и, в конце концов, вывел дядю из себя.
- Прекрати, ржать. Не вижу ничего смешного.
- Ой, держите меня... сирота... мать повесилась... Да она уборщицей в нашей школе работает. Нормальная тетка, не пьет, ни курит. И батя у него дальнобойщик, крутой мужик. Из рейса придет, навешает сынку дюлей и снова в рейс. А в школе он с восьмого класса не учится, потому что по малолетке грабанул с дружками квартиру: ложки серебряные вынесли и еще что-то по мелочи. В колонии для несовершеннолетних два года отсидел. Теперь он - король, опыта набрался. Он не бомж, он - вор.
- А деньги ты у него в долг брал? - напрямую, без обиняков спросил дядя у племянника.
- Ничего я у него не брал. Он у меня в карты выиграл, и было это сто лет назад. Я не помню сколько, но зуб даю, что не больше ста рублей.
- Ну вот, своего картежника на правильный путь не можешь направить, а чужого хотел воспитать. А воспитал-то он тебя. Хорошо воспитал. Впредь умнее будешь.
Вера Николаевна с жалостью посмотрела на загрустившего мужа и пошла готовить завтрак.
А Роман Романыч пытался сам себе дать ответ на мучивший его вопрос: откуда берутся преступники, если воспитываются они, в основном, в нормальных семьях, в обычных школах?