Весной 1901 года Чехов вернулся в Ялту из заграничной поездки. В середине марта в Крыму наступили теплые солнечные дни. Чехов много времени проводит в любимом саду: плодовые деревья и кустарники требуют ухода. Третий месяц он ничего не пишет, делая передышку после напряженного 1900 года: работал над рассказами для второго и третьего тома собрания сочинений и пьесой "Три сестры".
В письме к О. Л. Книппер (16 марта 1901 года) он признается: "Хотя бросил литературу, но всё же изредка по старой привычке пописываю кое-что. Пишу теперь рассказ под названием "Архиерей" на сюжет, который сидит у меня в голове уже лет пятнадцать". Ох, уж этот "Архиерей", обещанный главному редактору "Журнала для всех" В. С. Миролюбову еще с 1899 году. "...рассказ я пришлю Вам непременно, только не торопите меня <...> к концу года подвалило много работы <...> Я пришлю Вам рассказ "Архиерей".
Чехов выполнит своё обещание, правда это случится только в следующем столетии, в 1902 году, и в апрельском номере "Журнала для всех" появится один из лучших, по мнению И. Бунина, рассказов Чехова.
""Архиерей" написан... изумительно. Только тот, кто сам занимается литературой и сам испытал эти адские мучения, может постигнуть всю красоту этого произведения". (ЛН 68, с. 406) Позже, в своей незаконченной книге "О Чехове" (1953 год), Бунин с горечью заметит: "Его "Архиерей" прошел незамеченным - не то что "Вишневый сад" с большими бумажными цветами, невероятно густо белевшими за театральными окнами". Почему же он прошел незамеченным критикой ни сразу, ни позже, после смерти Чехова?
Чехов опасался цензурных ножниц. Он писал Миролюбову: "...если цензура зачеркнет хоть одно слово, то не печатайте. И так уж для цензуры я много выкинул и сокращал, когда писал". (ПСС п.т.10, с. 206)
Неизвестно, что же "сократил и выкинул" Чехов из своего рассказа. Ни какой крамолы против церкви там не было, но и адептом православной веры он не выступал. Чехов не утверждал и не оспаривал церковные догмы. В центре рассказа человек и его предназначение в жизни, а колокольный звон, певчие, чтение канона или всенощная - всё это только антураж, декорация, на фоне которой разыгрывается человеческая драма, вернее - завершается. Описание всенощной один из любимых литературных приемов писателя. Со всенощной начинается рассказы "Невеста" и "Убийство", повесть "Три года" и "Архиерей".
Для тех, кто не читал этот великолепный рассказ или читал давно - краткий синопсис.
Пробыв за границей восемь лет, по причине нездоровья (стал терять зрение), преосвященный отец Петр, постриженный в монашество еще в молодые годы, вернувшись на родину, жил в Панкратиевском монастыре, совершая службы в храмах и монастырях своей епархии в чине архиерея.
Однажды, завершая всенощное бдение, раздавая веточки вербы прихожанам о. Петру показалось, "будто в толпе подошла к нему родная мать Мария Тимофеевна, которой он не видел уже девять лет, или старуха, похожая на мать...". Вернувшись домой, он узнает, что действительно к нему приехала мать с племянницей восьмилетней Катей и остановилась в женском монастыре. Он очень обрадовался приезду матери, все время думал о ней и ждал встречи. На следующий день к обеду приезжают дорогие гости. Разговор за столом. (Подробнее об этом позже). После обеда прием двух богатых дам, помещицы и архимандрита.
За три дня до вербного воскресения о. Петр почувствовал недомогание, постепенно болезнь усиливалась. Иеромонах о. Сисой, который ходил по всем монастырям и не мог найти себе места, где бы ему понравилось, теперь живет в келье рядом с о. Петром, и когда тот заболевает - лечит его свечным салом и растирает водкой с уксусом. Преосвященный продолжает совершать службы, несмотря на болезнь, и принимать прихожан по их жалобам вместо не встающего с постели старого епархиального архиерея.
В страстной четверг он в последний раз поедет в собор, с большим трудом отстоит всю службу и, приехав домой, сразу ляжет в постель, даже не помолившись. "А утром, часов в восемь, у него началось кровотечение из кишок".
Монастырский доктор определил брюшной тиф. День тянулся долго, "потом наступила и долго-долго проходила ночь, а под утро <...> преосвященный приказал долго жить".
Фабула рассказа крайне проста: повествование начинается с субботы и в следующую субботу архиерей умирает. Кроме встречи с матерью, за описываемую по дням неделю, ничего значительного не происходит: прием просителей, приезд двух богатых помещиц и купца миллионера. Но в эту неделю перед читателем проходит вся жизнь Петра, которую он вспоминает с самого детства.
"Отец его был дьякон, дед - священник, прадед - дьякон, и весь род его, быть может, со времен принятия на Руси христианства, принадлежал к духовенству...". У матери его "было девять душ детей и сорок внуков". Получив известие, что к нему приехала мать, о. Петр читает молитвы перед сном и вспоминает родное село Лесополье (какое красивое название!), свое детство и юность. Звали его тогда Павлушей.
"Милое, дорогое, незабвенное детство! Отчего оно, это навеки ушедшее, невозвратное время, отчего оно кажется светлее, праздничнее и богаче, чем было на самом деле?"
Это горестное восклицание героя рассказа, можно отнести и к самому Чехову. С детства он воспитывался отцом в строгом религиозном духе. Обладая неплохим голосом, он пел в церковном хоре таганрогской церкви и часто участвовал в спевках, которые устраивал отец - в то время церковный регент. Но принуждение к религии сыграло отрицательную роль в отношении к вере уже взрослого Чехова. Многие считают его убежденным материалистом и атеистом. Чехов редко публично высказывался на тему веры. В разные периоды жизни его взгляды на религию менялись, были полярными, но он никогда не был догматиком ни религиозным, ни антирелигиозным.
С детства знание церковных обрядов и служб и в дальнейшем знакомство со священниками дали богатую пищу наблюдательному чеховскому уму. Поэтому образ архиерея складывался из реальных прототипов. Одним из них послужил епископ Михаил Таврический - в миру Михаил Грибановский. Чехов был с ним знаком, но переписки не вел. "Черты биографии преосвященного Петра, несомненно, заимствованы у епископа Михаила, да и общий облик с ним совпадает".(Б.К. Зайцев. Чехов. С.292-293)
В юности Павлуша ходил вместе с крестным ходом, когда носили чудотворную икону по деревням "и казалось тогда, что радость дрожит в воздухе, и он <...> ходил за иконой без шапки, босиком, с наивной верой, с наивной улыбкой, счастливый бесконечно". Потом он окончил семинарию, академию, стал учителем греческого языка, постригся в монахи. "Когда ему было тридцать два года, его сделали ректором семинарии, посвятили в архимандриты, и тогда жизнь была такой легкой, приятной, казалась длинной-длинной, конца не было видно. Тогда же стал болеть, едва не ослеп и по совету докторов..." уехал за границу. Живя за границей, преосвященный служил в новой церкви "у теплого моря", жил в пятикомнатной квартире с высокими потолками, с кабинетом и библиотекой, "много читал, часто писал". Благоустроенная жизнь не служила душевному успокоению, он тосковал по родине, по родным, вспоминая прошлое.
Через восемь лет "его вызвали в Россию <...> и все прошлое ушло куда-то далеко, в туман, как будто снилось..." Теперь, через восемь лет, далеко не благостные воспоминания являются преосвященному. "Вяло вспоминалась семинария", наряду с кротким и добродушным лесопольским священником отцом Семионом припомнился и другой - отец Демьян, "который напивался до зеленого змия, и у него даже прозвище было: Демьян-Змеевидец", учитель Матвей Николаевич - "неглупый человек, но тоже пьяница". Наивная, слепая вера, таившаяся когда-то в душе юного Павлуши, пропала в суровом на вид архиерее. За обрядами богослужения, где он чувствовал себя по-настоящему свободным и счастливым, он перестал видеть людей. Прихожане в церкви казались ему безликой массой. Это очень важный момент в рассказе - разрыв связи пастыря со своей паствой. Когда он принимал просителей вместо заболевшего епархиального архиерея, то часто они раздражали его. "...его поражала пустота, мелкость всего того, о чем просили, о чем плакали; его сердили неразвитость, робость". Он не мог "привыкнуть и к страху, какой он, сам того не желая, возбуждал в людях, несмотря на свой тихий, скромный нрав". Он "отвык от русской жизни <...> она была нелегка для него". "Теперь он понимал епархиального архиерея, который, <...> казалось, весь ушел в мелочи, все позабыл и не думал о боге". Здесь Чехов, наверное, опасался цензуры, описывая церковную бюрократию, когда "благочинные во всей епархии ставили священникам, молодым и старым, отметки по поведению <...>, а бумаги, входящие и исходящие, считались десятками тысяч".
Преосвященному Петру не с кем было душевно, искренне поговорить. Сообщение келейника о приезде матери сильно обрадовало его, и он с нетерпением ждал встречи.
В вербное воскресение старуха мать с племянницей Катей приезжает в монастырь. По-чеховски кратко, но образно написана сцена встречи с матерью, которую он не видел девять лет.
"...В окна со двора все время смотрело весеннее солнышко и весело светилось на белой скатерти, в рыжих волосах Кати. Сквозь двойные рамы слышно было, как шумели в саду грачи и пели скворцы". За обедом мать рассказывает о вчерашней всенощной, как все плакали и как она, глядя на своего сына, который мало изменился за девять лет ("только вот разве похудели, и бородка длиннее стала") тоже заплакала. Мать обращается к сыну на вы. Разговаривая с ним ласково, она стеснялась, робела "и как будто чувствовала себя больше дьяконицей, чем матерью". Она рассказывает сыну о жизни в деревне: у его сестры Вареньки четверо детей, старшая Катенька, с которой она приехала, зять отец Иван захворал и недавно помер, а сын старшего брата Никанора Николаша "не захотел по духовной части, пошел в университет в доктора". В семье начинает разрушаться традиция духовенства.
Отец Петр никак не реагирует на сообщение матери о горе его сестры.
Стена между матерью и сыном - двойная стена: сын не слышит и не вникает в то, о чем она говорит, а мать в сыне не видит прежнего милого и простого Павлушу; перед ней священнослужитель высокого сана, и она робеет перед ним, как робела бы и перед другим иереем. Он пытается сломать эту стену, пробует говорить с матерью по-простому, Нежно и искренне, гладит ее по плечу и по руке.
"- Я, маменька, скучал по вас за границей, сильно скучал <...> Сидишь, бывало, вечером у открытого окна, один-одинешенек, заиграет музыка и вдруг охватит тоска по родине, и, кажется, все бы отдал, только бы домой, вас повидать... Мать улыбнулась, просияла, но тотчас же сделала серьезное лицо и проговорила:
- Благодарим вас".
Архиерей смотрит на мать, не понимая, "откуда у нее это почтительное, робкое выражение лица и голоса" и не узнает ее. Ему становится досадно и грустно. Не налаживаются доверительные отношения, которые должны быть между матерью и сыном.
А через несколько дней, приехав домой с обедни, почувствовав болезнь, архиерей ложится спать, проснувшись видит перед собой девочку Катю. Катя просит у него денег, потому что они "с мамашей несчастные": у нее умер отец.
"- Хорошо, хорошо, девочка. Вот наступит светлое Христово воскресение, тогда потолкуем... Я помогу... помогу..." - говорит о. Петр, не зная, что до воскресения он не доживет.
В спальню тихо и робко заходит мать. Она замечает, что сын нездоров. Но полагает, что это от многочисленных предпраздничных служб. "...глядеть на вас и то тяжко. Ну, святая не за горами, отдохнете, бог даст, тогда и поговорим <...> Пойдем, Катечка, пусть владыка поспит".
И вспомнилось архиерею, что в детстве мать "таким же шутливо-почтительным тоном" обращалась к нему. И казалось, рухнет стена отчуждения, когда благочинный замечает робкий озабоченный взгляд матери, "который она мельком бросила, уходя из комнаты" и "по необыкновенно добрым глазам" он понимает, что это была мать.
Материнское сердце чувствует беду. И еще раз она заходит в комнату и робко смотрит на сына.
Не придется им поговорить, открыть друг перед другом свои сердца, выказать свою любовь.
А через некоторое время заходит келейник и сообщает, что "лошади поданы, пора к страстям господним". И больной архиерей едет в собор и читает первое из двенадцати евангелий и всю службу стоит на ногах, боясь, что упадет. Непонятно, откуда берутся силы.
Вернувшись домой, он сразу лег, даже не помолившись: сил больше не оставалось. Ему хотелось, чтобы рядом был "хоть бы один человек, с которым можно было поговорить, отвести душу!"
К нему заходит иеромонах о.Сисой, малообразованный (путает японцев с черногорцами), кочующий по монастырям: ему везде "не ндравится" и люди тоже "не ндравятся". Лечит он архиерея народными средствами: сначала натирает грудь и спину свечным салом, а потом водкой с уксусом. Отец Петр пытается вызвать на откровенный разговор о.Сисоя.
"- Мне бы потолковать с вами... все никак не соберусь <...> Я ведь тут никого и ничего не знаю".
Сисой не понимает его. Он думает, что преосвященный хочет задержать его в монастыре:
"- До воскресенья, извольте, останусь, так и быть уж, а больше не желаю. Ну их!"
Отец Петр открывает Сисою свои сокровенные мысли о том, что ему надо бы "быть деревенским священником, дьячком... или простым монахом". Сисой не понимает о чем говорит Петр: "- Что? Господи Иисусе Христе... Что уж там! Куда там!" Отец Сисой уходит, а преосвященный остается один и не спит всю ночь, мучимый болезнью и одиночеством.
Утром у него началось кровотечение из кишок. Вызвали монастырского доктора. Тот определил брюшной тиф. "От кровотечений преосвященный очень похудел, побледнел, осунулся, лицо сморщилось и ему уже казалось, что он худее и слабее, незначительнее всех <...> - Как хорошо! - думал он. - Как хорошо!"
Почему же Чехов в мысли умирающего архиерея вложил эти слова - "Как хорошо!"?
Только умаляясь, как бы сняв с себя высокий церковный сан, поняв, что перед богом все равны и архиерей и простой дьячок, он почувствовал себя по настоящему свободным, обретя ту слепую веру, которая не требует доказательств и которая была у него в юности.
Пришла мать. "...она испугалась, упала на колени перед кроватью и стала целовать его лицо, плечи, руки, она уже не помнила, что он архиерей, и целовала его, как ребенка, очень близкого, родного.
- Павлуша, голубчик, - заговорила она, - родной мой!.. Сыночек мой!.. Отчего ты такой стал? Павлуша, отвечай же мне!"
Первый раз она называет его на ты. Только перед лицом смерти откроется жалостливое материнское сердце, падет завеса с глаз, мешающая за архиерейскими одеждами видеть любимого сына. Но Павлуша уже ничего не скажет ей.
"...и представлялось ему, что он, уже простой, обыкновенный человек, идет по полю быстро, весело <...> и он свободен теперь, как птица, может идти, куда угодно!"
Приезжали три доктора и уходили, видя безнадежно больного архиерея.
"День был длинный, неимоверно длинный, потом наступила и долго-долго проходила ночь, а под утро, в субботу, к старухе, которая лежала в гостиной на диване, подошел келейник и попросил ее сходить в спальню: преосвященный приказал долго жить".
На другой день была пасха. Веселый колокольный звон, народное гуляние и катание на рысаках. "... было весело, все благополучно, точно также, как было в прошлом году, как будет, по всей вероятности и в будущем".
Жизнь продолжается,- но ни эту тривиальную мысль хотел утвердить Чехов в конце рассказа. Важнее другое: останется ли в памяти людей, поддавшийся искушению белой церковью и высокими палатами, ушедший из жизни о. Петр? Память людская - есть мерило человеческой любви. Потерянная на долгие годы связь с родиной, как прыжок в забвение. "Через месяц был назначен новый викарный архиерей, а о преосвященном Петре уже никто не вспоминал. А потом и совсем забыли", - так заканчивается рассказ.
Кроткого и добродушного отца Симеона, служившего всю жизнь в простой деревенской церкви родного села Лесополье помнят дольше, чем викарного архиерея. И только в материнском сердце он будет жить всегда.