Аннотация: Рассказ о последних часах жизни российского императора - безумного Павла
После смерти императрицы Екатерины II, на русский престол взошел Павел Петрович. Уже спустя неделю после коронации, Павел наводил на своих подданных такой ужас, что улицы Петербурга пустели, когда царь выезжал на прогулку, а два его сына - Константин и, особенно, Александр, которого императрица желала видеть царем, - до того боялись своего отца, что были не в силах взглянуть на него, когда тот говорил с ними.
Более пятиста офицеров и сотни простых людей были сосланы в Сибирь за мелкие проступки или просто потому, что они не нравились безумному Павлу. Сорока трех летний царь за несколько месяцев завоевал себе славу тирана, под плетью которого стонали и крестьяне, и знатные, и даже его жена Мария Федоровна, которая при каждой провинности должна была выставлять перед мужем ладони, чтобы он смог ударить по ним плетьми. Русские солдаты теперь были одеты в прусские мундиры и стрижены на прусский манер. Король Фридрих II был для Павла не просто кумиром: царь дал строгий наказ православной пастве причислить прусского короля к лику святых, а за непослушание сослать всю паству на каторгу. При дворе шептались, что голова царя была лабиринтом где заблудился разум.
Пять лет продолжались бесчинства этого деспота, про которого положительно отзывался лишь Бонапарт, ненависть к коему у Павла быстро сменилась обожанием, Бонапарт писал: "В табакерке моего друга Павла мой портрет. Он меня очень любит, и я этим пользуюсь! Потому что он скор на действия, мой друг Павел, очень скор!..".
** ** **
На столе беспокойно догорала свеча. Ночной ветер трепал волосы спящего, принося с собой прохладу таявшего снега. Была середина марта, но ничего, кроме грязного снега не предвещало весны, разве что темная вода в Неве громче обычного билась волнами о мостовую. Над Петербургом стыл месяц, роняющий сквозь занавески ледяной свет на кровать Павла. Лицо его было повернуто к окну и лунный свет падал на бледную кожу, сделав ее землянисто-желтой. Складки на лбу выдавали в нем человека суетного, ранимого, а морщинки у губ - несдержанного; губы его, казалось, даже во сне были крепко сомкнуты, образовывая тонкую линию. Темные локоны волос намокли от пота, который выступил на лбу, и спадали прядями по плечам. Павел забылся беспокойным сном, обняв худыми длинными пальцами пуховую подушку. Ему редко удавалось поспать несколько часов подряд не просыпаясь, и от бессонных ночей веки царя были красными, хоть он и накладывал на них белила и пудру. Павел просыпался так же быстро, как и засыпал; еще пять минут назад он сидел на кровати, обхватив свои острые плечи руками, не в силах прогнать ночные видения, которые и сейчас не шли у него с головы. То ему снился великий Петр, бросающий камень в черную Неву, то сражения, в которых Павел лично принимал участие и не раз бывал смертельно ранен; то сыновья подавали ему отравленного вина, а солдаты смеялись и подливали в бокал все больше и больше отравы и красное вино текло по скатерти и полу и тогда, Павлу казалось, будто это течет его кровь. Он долго сидел на постели, закрыв лицо подушкой и что-то внутри сжимало его до такой степени, что было трудно дышать. Павел смотрел на маленьких игрушечных солдатиков, которые стояли стройными рядами на столе и думал, что в Гатчине все было намного лучше, намного. Там, вдали от глупых солдат и распутных женщин он мог по двенадцать часов наслаждаться игрой в сражения, и ни бургундские послы, ни дотошные адъютанты не тревожили его никчемными делами, которыми без конца занималась покойная императрица. Конечно, теперь у него было настоящее войско, исполняющее все его приказы, но какое это было мучение - содержать его! А ведь игрушечные солдаты не просили есть и не улынивали от службы, как эти никчемные простолюдины! Но Павел верил: раз Петр сделал город, так и он сделает непобедимое войско, способное безропотно терпеть холод и нищету, гонимые, как и свой царь, одной идеей - идеей завоевания и объединения мира! Пусть даже этот мир будет поделен между Фридрихом, Бонапартом и Павлом! Весь мир объединится под знаменами трех правителей, способных вершить мировую историю, в которой больше не будет Екатерин, Елизавет и всяких избранников черни, только три великих правителя!
Павел с наслаждением предавался своим размышлениям и постепенно веки его смыкались; он погружался в сон, устало опустив голову на подушку и на какое-то время его лицо становилось блаженным, а тело расслабленным. Лишь в эти недолгие минуты на лице его появлялась улыбка; не улыбка злорадства или превосходства, а самозабвенного счастья, которое он не мог обрести при свете дня.
Иногда, особенно в зимние вечера, когда за окном гудел ветер поднимая пургу, Павел садился на край кровати и долго сидел так, вслушиваясь в это гудение тревожившее его до глубины души. Он ждал, что в мерзком вое услышит свое имя, что кто-то с той стороны прикоснется ледяными губами к замерзшему стеклу и позовет его: "Павел! Павел!" и тогда ничего уже не сможет спасти его от холодной могилы, в которой он тотчас окажется, никто не услышит его последний крик, сдавленный ледяными руками вечной мерзлоты. И чтобы спастись, Павел должен распознать первые произносимые звуки, тогда он сможет закрыть руками уши и не слышать ничего; тогда, думал Павел, я не умру, потому что сумею обмануть свою смерть! Мне больше ничего не будет страшно; тогда я стану царем не только над бесчисленным войском, но и над своей смертью!
Павел сидел так долго и иногда ему казалось, что он слышит свое имя, произносимое кем-то невидимым за окном, и он в страхе закрывал уши и зажмуривал глаза, чувствуя, как громко бьется его сердце. И лишь через четверть часа он осмеливался разжать веки и вглядеться в ночную тьму; убедившись, что там никого нет, он облегченно вздыхал и ложился в кровать, уверенный в том, что больше никогда он не будет бояться этого зловещего воя, но следующей ночью все повторялось снова. И Павел отчаянно плакал - ведь никто, никто не мог понять его, прижать его к груди и согреть его холодные руки своим теплым дыханием. Жена?... Нет, никогда! Один вид ее приводил Павла в ужас: как могла спать на этой постели женщина, грязная шлюха, пригодная лишь для того, чтобы развлекать пьяных солдат и рожать им время от времени кучу орущих детишек?! Как могла женщина, ничего не смыслящая в военном искусстве, понять самого великого военачальника за всю историю мира, которым вскоре станет Павел?...
Никто не может понять его, никто! Быть может, только такие же великие военачальники, как и он сам? Но их сейчас здесь нет и никогда не было! А мне сейчас так одиноко, думал Павел, меня никто не любил, даже не пытался любить все это время! Вокруг одни глупцы, думающие только о танцах и золоте и еще о том, чем бы набить себе желудок!
- Ненавижу вас! - кричал Павел и его отчаянье разносилось по дворцовому коридору. Но за закрытой дверью ему никто не отвечал, и только перепуганные караульные во дворце боязливо крестились, как бы царю не пришло в голову в таком настроении позвать их к себе.
Затем Павел укрывался теплым одеялом и долго рыдал, пока сон не смыкал его тяжелые от слез веки.
Вот и сейчас он в очередной раз забылся беспокойным сном, который всегда приносили ему подобные мысли. Оставалось лишь несколько минут до той поры, когда то, чего он боялся, наконец, свершится. А по дворцовому коридору, с зажженными факелами в одной руке и шпагой в другой, уже идут его палачи: граф Пален, генерал Беннигсен, князья Платон и Николай Зубовы, Петр Волконский и другие заговорщики. Быстро расправившись с караулом, они врываются в царские покои.
- Ваше величество! - обращается к Павлу граф Пален, стоя у его кровати.
Павел резко поднимается и в страхе натягивает одеяло на себя.
- Как посмели вы ворваться сюда?! - кричит Павел своим неприятным резким голосом, который так часто бывает у него, когда он взволнован.
- Прошу Вас немедленно встать и одеться! - обращается к нему Пален, - Ваше сопротивление бесполезно, те немногие слуги, оказавшие нам сопротивление, убиты. А Вы немедленно отправляетесь в Павловск, где будете заключены до конца дней своих без права выезда...
- Да как ты смеешь, скотина! Схватить его! Казнить всех, сейчас же!
Но на крики Павла так никто и не приходит. Как и тот ночной голос отчаянья, последний приказ царя теряется в бесчисленных коридорах зала, разбиваясь от безысходности на мелкие крупицы в сотнях зеркалах.
Павел закрывает лицо руками и плачет, кутая холодные ноги в полы своей ночной рубашки. Царь становится похож на несчастного большого ребенка, не понимающего, чем он заслужил такое жестокое наказание? Соленые слезы текут по его искаженному от страха, некрасивому лицу и он вытирает их рукавом своей сорочки; Павел водит по лицу тощими пальцами, не в силах поднятся и его сутулые плечи тяжело вздымаются от рыданий.
- Вам никто не причинит вреда, - говорит генерал Беннигсен, - протягивая руку, чтобы положить ее на плечо Павлу.
Павел резко вскакивает с кровати и замахивается на генерала, пытаясь ударить его кулаком, но в это время князь Николай Зубов вынимает меч и наносит царю смертельный удар в грудь.
Павел опускает голову и видит, как из груди его бьет алая кровь, он хватает за руки стоящего рядом генерала.
- Этот ветер, он так воет, прямо у меня в ушах... казнить всех... - шепчет Павел, захлебываясь в собственной крови.
Генерал убирает от него свои руки и Павел бессильно падает на пол. Графы, генерал и князья достают свои шпаги и протыкают ими царя, пиная его ногами так, что лицо Павла вскоре превращается в кровавое месиво, на котором уже не остается глаз и носа. Когда присутствующие, наконец, отходят от мертвеца, граф Пален, после недолгого молчания, говорит:
- Александр будет огорчен...
- Ничего, его горе быстро скрасит царская корона, - отвечает генерал.
Все расходятся, чтобы сообщить Александру известие о смерти отца, который скончался этой ночью от сильнейшего апоплексического удара. А пока новый царь будет обращаться с речью к своему народу, слуги незамедлительно вымоют царскую опочивальню от крови и унесут тело к батюшке, который совершит заупокойную службу.
В комнате остается только Платон Зубов. Он садится на кровать, на которой еще совсем недавно спал Павел, и сжав в руке край пухового одеяла, обтирает им сапоги.
- Боже мой, боже мой... Какое ужасное зрелище!
Затем князь берет с постели подушку и прикладывает ее к своей щеке.
- Моя дорогая, белье еще хранит запах твоих волос...
Князь закрывает глаза и перед ним всплывает лицо императрицы. На глаза Зубова наворачиваются слезы воспоминаний, которыми заполнена эта комната. Последний любовник Екатерины II предается сладостной грусти, а бездыханное тело ее сына Павла, скорчившись от страшной боли, лежит у подножия царской кровати.