Из-за дюн вынырнул, раскидывая во все стороны струи песка, чёрный джип. Джип нёсся с огромной скоростью прямо на Караваева. Караваев попятился испуганно, но джип, как вкопанный остановился в метре от Караваева, и из него легко выпрыгнула по виду цыганка, молодая, черноглазая, в длинной черной, кружевной юбке и с цветастой шалью на плечах. Левой рукой она держала голенького ребёнка в подгузнике и с пустышкой во рту. Она подошла к Караваеву, который быстро заговорил, почему то полушёпотом и, часто кивая головой в сторону моря:
- Здравствуйте! А я уже было думал, что не встречу здесь людей. Здесь, знаете, такое случилось, такое случилось. Прямо на моих глазах самолётище в море упал. Вон туда посмотрите... Вещи, видите, в воде плавают? Пополам переломился, как игрушечный, и затонул. Всё так быстро произошло, так быстро... Страшное дело. У вас телефона нет? Надо в МЧС позвонить или ещё куда...
- А, шо ж здесь страшного? - не дала ему договорить цыганка, бесцеремонно и как-то хищно разглядывая его.- Они тут каждый день падают, по два-три на дню.
Караваев непроизвольно отметив, что цыганка удивительно похожа на артистку Анастасию Заворотнюк из популярного телесериала "Моя прекрасная няня", спросил растерявшись:
- Как же такое может быть, чтобы в одном и том же месте каждый день самолёты падали?
- Падают, соколик, ещё как падают, - ответила цыганка, - мы тут уже привыкли к этому, дядя.
Караваев стоял, переваривая сказанное цыганкой.
- Не веришь? Вот те крест, чистую правду говорю, - зевнув, продолжила цыганка, быстро и небрежно перекрестившись, почему-то слева направо. - Падают, падают, дядечка. Место здесь такое - гиблое. Дыра какая-то здесь образовалась. Её облетать нужно, она, дядечка, типа как пылесос в себя всё всасывает. Ну, а кто в неё угодил - тому "кирдык ". Врубаешься, дядя?
Она повернулась к водителю, молодому парню, который курил и очень внимательно разглядывал Караваева, и сказала раздражённо:
- Ну, шо, Колян? Я ж тебе говорила, шо никого на пляже не будет. Шо они враги себе, шо б после вчерашнего морские ванны принимать? Они же себя любят. Блин, бензин только зря пожгли. А этот, (она кивнула головой в сторону Караваева), этот видать с Луны свалился.
- Так поехали на аллею. Хера здесь торчать? - грубо ответил водитель, закуривая ещё одну сигарету. Цыганка медлила, отрицательно качнув головой, она сказала:
- Погоди, Колян.
Мягкое "Г" цыганки выдавало в ней южанку. Ветерок донёс до Караваева сладкий запах табачного дыма, у него закружилась голова и он, краснея, обратился к парню:
- Друг, угости, пожалуйста, сигареткой. Курить дико хочется, а купить здесь негде.
Парень швырнул недокуренную сигарету к ногам Караваева и, ощерившись, произнёс гнусаво:
- Докури, лошок, но учти, что у меня "сифон". Научно сифилис называется. Знаешь, что это такое?
Караваев, совсем неожидавший такого ответа, сильно обиделся:
- Зачем же так, парень? Я вроде к тебе по-человечески, как мужик к мужику, как курильщик к курильщику, а ты - хамить. Ты, видать, в армии не служил, и родители тебя не пороли, когда ты поперёк лавки лежал, а надо было, - сказал он.
-Чё, ты, сказал, козёл? Ты, чё гонишь, сохатый? - закричал водитель, оскаливаясь и приподымаясь в кресле. - Может тебе ещё и "косячок" забить? Или харю тебе надрать? Надрать тебе харю, урод?
Караваев, укоризненно покачав головой, взялся за ручку чемодана.
- Пойду я, золотые вы мои, прощайте. Консенсуса, чувствую, у нас не предвидится - сказал он тихо.
Цыганка остановила Караваева, придержав его за руку, и, прикрикнула на водителя строго:
- Ну, шо ты, Колян? Шо ты опять погнал? Сейчас спугнёшь хорошего, доброго человека. Одного единственного на этом пляже. Метлу-то придержи, неврастеник хренов. - И заорала на ребёнка, который проснулся и захныкал: "Да заткнись ты, кротиное отродье!"
Ребёнок тут же замолчал, закрыл глаза и зачмокал пустышкой, а водитель засопел обиженно, но возражать цыганке не стал. Снова закурив, он откинулся на спинку сиденья и прибавил до максимума звук в радиоприёмнике. Мощные динамики выплюнули хриплый голос: " Гоп-стоп, - мы подошли из-за угла, гоп-стоп, - ты много на себя взяла..."
Цыганка, сморщившись, прошипела:
- Да сделай же потише, придурок.
Водитель нехотя убавил звук и вновь откинулся на спинку сиденья, закрыв глаза, а цыганка, отпустив руку Караваева, сказала:
- Дядечка, ты не Коляна не обижайся. У него с башкой не всё в порядке. Он год в яме у чеченов просидел. Контузило его под Урус-Мартаном во время боя, ну и попал он к ним в плен. Переклинивает его иногда, дядя, вот так вот...
При этом она, не сводя чёрных глаз с Караваева, сделала шаг вперёд.
Караваев ещё обижался, но после этих слов цыганки обида стала быстро проходить. Он с жалостью посмотрел на дремавшего водителя, и уже спокойным тоном сказал:
- Да, ладно - чего уж там.
Цыганка вдруг подошла к Караваеву почти вплотную и, глядя, не мигая, в глаза занервничавшего Караваева, некоторое время буравила его чёрными глазами, потом заговорила совсем другим, жалобно-просительным, голосом, хотя Караваеву показалось, что глаза её смеются:
- Подмогни, милый, дай пару баксив дитю на хлеб.
Караваев вздрогнул и, сделав шаг назад, ответил растерянно:
- Да ты шутишь, наверное? Какие баксы? Это мне впору у вас просить: вы, вон, на каких тачках крутых разъезжаете. На один бензин, наверное, тратите, - мало не покажется.
Цыганка заученно и равнодушно повторила, будто не слышала ответа Караваева, при этом она сделала шаг вперёд, не сводя с Караваева чёрных глаз:
- Подмогни, чернобровый, дай пару баксив дитю на хлеб.
Караваев попятился назад и пожал досадливо плечами:
- Да какие могут быть у меня, у шахтёра, баксы? Я их и в руках-то никогда не держал! Да я рубли, милая, хе-хе, забыл, как выглядят, а ты - баксы, баксы!
Цыганка будто ждала, что Караваев занервничает, и запричитала быстро и жалобно, но лицо её при этом сохраняло бесстрастно-презрительное выражение:
- Подмогни, милай. Без отца дитя. Три дня ничего не ели. Можешь "деревянными" дать, если "зелени" нет. А, хошь, я те погадаю? Давай, погадаю тебе, соколик. Судьбу тебе наперёд расскажу. Не хочешь? Дитя без отца... три дня ничего не ели... дай пару баксив, дядечка... Чернобыльские мы, не дай Боже никому, такую родину иметь...
Караваев развёл руками:
- Нету, милая. Были б,- дал бы тебе и баксов и евро и юаней.
Цыганка ещё несколько секунд смотрела гипнотически в глаза Караваева, а потом вдруг закричала:
-Я, шо, не ясно говорю? Дашь денег или нет, пень лохматый? Да, шо ж за народ пошёл, никакой жалости нет ни к женщинам, ни к детям! Я ж говорю: не ели три дня, дай денег, Чернобыльские мы, шо - не понятно? Фу, я аж взопрела вся, так устала с тобой говорить, со жмотом.
Караваев посмотрел на ребёнка, у которого над губкой пробивались чёрненькие усики, и ему показалось, что ребёнок усмехнулся и подмигнул ему. Караваев быстро отвёл взгляд от ребёнка.
- Вот привязалась, что тот репейник. Я этого не люблю, когда на меня давят, - сказал он, присаживаясь на корточки.
Он открыл чемодан и, пошарив в нём, извлёк из него небольшой бумажный свёрток. В свёртке лежал скромный бутерброд: между двумя крупными ломтями серого хлеба желтела полоска подтаявшего от жары сала. Караваев несколько мгновений разглядывал бутерброд, потом словно очнувшись, сглотнул слюну и протянул бутерброд цыганке:
- На вот поешь. Чем богаты, как говорится...
Цыганка машинально взяла бутерброд, глядя на него недоуменно, и, почему-то опять озлившись, выдохнула:
- Ты, шо ж мне дал, придурок?
Караваев обиженно поджал губы:
- Что ж ты ругаешься? Это, ни в какие ворота не лезет, так с людьми разговаривать. Мы с тобой вроде не ровесники и пиво вместе не пили. Повежливей надо со старшими, девочка, повежливей.
- Я с двенадцати лет не девочка, - ответила цыганка, всё ещё недоумевающее разглядывая бутерброд, и, не обращая никакого внимания на обидевшегося Караваева.
- Ты, шо ж мне дал? И вот это, шо, есть можно? - хохотнула она, оторвав взгляд от бутерброда, и, неожиданно сильно размахнувшись, швырнула его в сторону дюн.
Караваев проводив глазами улетающий "сальбургер", который в воздухе расстыковывался на свои составные части, разозлился по-настоящему.
- Что же ты вытворяешь? - сказал он строго. - Что же ты хлебушком-то разбрасываешься? Как рука у тебя поднялась? Что ж ты такое вытворяешь? Ни стыда, ни совести! Это ж надо над хлебом так глумиться! Это же хлеб, понимаешь, хлеб?!
Цыганка перебила его, скривившись:
- Та понимаю я, понимаю, шо хлеб это. Ты мне лекций не читай, профессор. В Библии знаешь, шо написано? Не хлебом одним жив человек, написано. И правильно написано. Люди знали как жить. Потому как человек, дядя, ещё жив салатиками вкусненькими, пивком хорошим или джин тоником, мобильником и тачкой классной, бумажником толстым, виллой на море, цацками дорогими, сигаретами хорошими, косметикой, шмотьём и аппаратурой - человеку много чего надо, чучело ты музейное.
- И ещё человек "косячком" хорошим жив и автоматом Калашникова тоже, - подал голос водитель, дремавший в кабине джипа.
- Значит, нет у тебя денег? - продолжила цыганка уже не фальшивым, а каким-то гнусным и злобным голосом. - Плохо это, шахтёр. Ты у меня время отнял, бизнес мой обломал. Я-то думала, шо у тебя в чемоданчике миллиончик лежит, а ты просто жлоб, а жлоб, он и в Африке жлоб. Ну, прощай, тогда, жлобяра. Меня, знаешь, тошнит от таких, как ты.
Но цыганка сразу не ушла почему то, она вдруг заинтересованно спросила:
- А ты, дурень, никак в море купался?
- Вам-то, что? - насупившись, сказал Караваев, глядя себе в ноги и, желаю только одного - чтобы эта бесцеремонная и наглая парочка села в свой шикарный джип и исчезла, наконец, из его жизни. Сам он почему-то не мог уйти - ноги его будто вросли в песок.
- Мне-то ничего, а вот тебе делов будет, если купался, - засмеялась цыганка, - здесь вчера подводная лодка атомная взорвалась. Видать в дыру её эту засосало. Так что жди теперь, когда у тебя третий глаз появится или уши ослиные вырастут.
- Или член второй на лбу, - вставил водитель. Он завёл двигатель и раздражённо сказал цыганке:
- Поехали, поехали, Наталка. Поедем на аллею. Вся "блудня" там сейчас, а мы время на этого жмурика теряем.
- Та сейчас, - отмахнулась цыганка.
Она почему-то медлила, разглядывая Караваева странным, бегающим взглядом. Ребёнок проснулся и заплакал. Цыганка вытащила из блузки грудь и сунула сосок ребёнку в рот. Ребёнок жадно присосался к соску, зачмокал интенсивно, но быстро выплюнул его, сказав баском, повергнув этим Караваева в транс:
- Просил же тебя, по-человечески просил тебя дуру, не пить пива. Молоко пивом отдаёт, а у меня желудочек слабенький. Я ведь ребёночек, как-никак, дражайшая мамаша.
- Заткнись, ублюдок, - гнусным голосом прошипела цыганка, не сводя глаз с обмершего Караваева, - Не доставай меня. Ты меня знаешь. Вот брошу тебя здесь и уеду - доболтаешься.
По спине Караваева побежали холодные мурашки, и страх его усилился, сердце его застучало гулко, он мгновенно вспотел.
- Ой-ёй-ёй-ёй! Как мы испугались! Первый раз, что ли? Не пропаду. Спорим на пять баксов, что я вперёд вас доберусь до аллеи? У меня, мамуля, изжога от твоего молока. Хочу Пепси-Колы. Пепси-Колы хочу холодной и от йогурта, или от "Актимеля" не отказался бы сейчас. Просил же тебя не пить пива, не отравлять ребёночка. Не жалеешь ты меня, - издевательским тоном пробасил ребёнок.
- Ну, всё. Достал ты меня, добазарился! - закричала цыганка и резко швырнула ребёнка на песок.
Караваев вздрогнул. Он представил себе, как должно быть больно такому маленькому ребёнка от падения, пусть даже на песок, но ребёнок не заплакал, а рассмеялся:
- Дура, дура, - сказал он, показывая язык, - дура и Колян твой чокнутый. От меня вам не избавиться, а на аллею я всё равно быстрей вас доберусь. Мне-то напрямик, шалава. И вообще, я ведь могу в ювенальную инспекцию на тебя дуру заявить.
В следующее мгновение он стал быстро-быстро, по-собачьи рыть песок, погрузился быстро в него с головой, мелькнули и исчезли розовые пятки, и он пропал в песке весь. Некоторое время хорошо была видна движущаяся песчаная трасса, по которой он двигался, как крот. Потом признаки движения под песком исчезли.
"На глубину ушёл", - глупо улыбаясь, подумал Караваев. Он оторвал взгляд от песка и перевёл его на цыганку, а она ему, как ни в чем ни бывало, усмехнувшись, сказала:
- Видал? Землеройка грёбаная! А я ведь точно бы ему продула, если бы поспорила с ним. Ему же напрямик, а на машине по пробкам не разгонишься. Ну, всё, прощай, дядя. Сил больше у меня нет видеть твою постную харю.
Она смачно плюнула в ноги Караваева, ругнулась грязно, ловко подцепила чемодан Караваева, птицей взлетела на подножку джипа, крикнув Караваеву:
- Варежку закрой, недоумок.
Джип, взревев мотором и обдав Караваева песком, мощно стартовал с места. Караваев едва успел отскочить в сторону, упав при этом на "пятую точку".
Сидя на песке, он зачарованно провожал глазами быстро удаляющийся джип, а с ним и свой чемодан, в котором был весь его нехитрый скарб: плетёные кожаные туфли Гомельской обувной фабрики, нейлоновая рубашка зелёного цвета, почти неношеный бостоновый костюм, два галстука, три пары носков, заштопанных на пятках, кримпленовые брюки, купленные в 1980, в год Олимпиады; кусок турецкого мыла "DURU", новое китайское полотенце, джинсы-"варёнки", приобретённые на областной толкучке в обмен на ваучер, во времена Чубайсовской приватизации, пара выстиранных и отглаженных "семейных" трусов, с весёленьким рисунком - в огурцах и помидорах, портативный радиоприёмник с наушниками, плавки, болоньевые шорты, набор для бритья; книга Джеральда Даррелла "Великаны и пигмеи", изданная в Алма-Ате в 1984 году издательством "Кайнор" и три журнала "Вокруг Света" за 1986 год.
Обворованный нагло и бесцеремонно, оплёванный, униженный и оскорбленный, чуть не плача от обиды, Караваев в трансе тупо сидел на песке, глядя на дюны, за которыми исчез джип, а руки его тем временем бесцельно сгребали горки из горячего песка.
Продолжая сгребать песок, он с тоской стал думать о том, как ему теперь быть без своих вещей. И чем дольше он об этом думал, - а ничего другого в голову ему не шло, - тем большее его охватывало отчаяние.
В голове вырисовывалась мрачная картина: ведь судя по радиорекламе, отель "Родина", в котором ему предстояло поселиться,- это шикарное заведение, в нём останавливаются люди обеспеченные, одетые соответственно - это не занюханный автокемпинг на какой-нибудь второстепенной дороге. И тут является в этот чудесный отель какое-то чучело в сланцах на пыльных ногах, в спортивных штанах с "пузырями" на коленях, в старой майке и выгоревшей бейсболке и говорит: "Прошу любить и жаловать, моя фамилия Караваев и я буду отдыхать в вашем отеле!" Могут, вообще-то, и на порог пустить, поддадут под зад пендаля и гуляй, Вася. Ну, а если даже и пустят, то, как он три недели будет ходить среди людей, мягко говоря, в таком пляжном виде? Но, скорей всего не пустят и всё тут. Скажут, мол, не хотим позорить фирму, нечего, мол, нам клиентов распугивать. Как ему тогда продержаться целых три недели с пятьюдесятью рублями в кармане? Где спать? Что есть? Хорошо было бы взять и домой улететь, если не пустят, но бесплатный билет до дому, обещан лишь по окончании срока действия путёвки, то есть через три недели. Просить, чтобы из дома прислали? Кто пришлёт? Просить не у кого - дома народ безденежный.
Караваев сгрёб все кучки песка в одну, потом зло расшвырял её и встал. В голове были одни вопросы. Настроение - отвратительное. Он ещё немного постоял, глядя отрешённо вдаль, и тихо сказал, обращаясь к самому себе - была у него и такая привычка:
- Значит, так, Иван Тимофеич, без паники. Соберись, возьми себя в руки, ничего страшного не произошло. Голова, руки целы, - нужно жить дальше. Не паникуй, не паникуй, не паникуй, Иван Тимофеевич, не паникуй. Не ты первый, кого в этом мире обворовали. Бывает и похуже: люди бывает враз всего лишаются - наводнение, война, землетрясение, да мало ли. Соберись, не куксись. Бог даст, всё утрясётся: мир не без добрых людей. А не утрясётся, - пристроишься где-нибудь грузчиком или рабочим, - руки-то на месте. Всяко не пропадёшь, как-нибудь продержишься три недели, перекантуешься. А сейчас, дорогой Иван Тимофеич, у тебя нет другого выхода, как идти в отель: у тебя есть главное - это твоя путёвка. Против этого пункта администрации отеля трудно будет возразить. И в милицию нужно будет сразу обратиться, заявление написать, мол, ограбили. Кстати, номерок джипа засветить, номерок приметный-666 и имена грабителей-заразы, будь им пусто! - то же сообщить, хотя, ёш твою два, имена у этих аферистов совсем другими могут. Короче, Тимофеич, дорога тебе одна - в отель.
Вздохнув горестно, он отряхнулся от песка, но тут какая-то тёмная невнятная мысль, не оформленная в ясный посыл, которая всё это время вертелась на задворках мозга, но пока явно не проявлялась, лишь создавала смутное, неосознанное беспокойство, как сон, который пытаешься мучительно вспомнить и никак почему-то не можешь этого сделать, хотя в голове вспыхивают и тухнут пятна этого сна; но они не дают ясной картины, и ты мучаешься, потому что думаешь, что в этом сне было что-то важное, имеющее для тебя значение, касающееся каких-то сокровенных тайн.
Страшная догадка мгновенно повергла Караваева в полную деструкцию. "Паспорт!",- взорвалось в его голове. Руки Караваева задрожали, он мгновенно пропотел, сердце застучало гулко и прерывисто.
- Цыгане! Они же людей гипнотизируют! - сумбурно понеслось в голове. - Аглая, нормировщица наша рассказывала, что она на рынке сама, своими руками отдала цыганке кольцо, серёжки и кошелёк с авансом. А эта гадина, она же всё ко мне притыкивалась, прилипала, тьфу гадость, в глаза всё как кобра смотрела. Может она, и паспорт у меня сперла, сволочь вороватая?!
Тут он вспомнил, что переложил паспорт в карман брюк и судорожно схватился за карман брюк. С трепетом ощутив в нём заветный прямоугольник паспорта, выдохнул облегчённо: "Уф-ф-ф! Пронесло!"
Настроение его поднялось на пару пунктов. Вытерев ладонью испарину со лба, он вынул из кармана своё главное стратегическое оружие - паспорт, за обложкой которого лежала путёвка и пятьдесят рублей.
Вынув путёвку, он в который раз с удовольствием её перечитал. На листке хорошей бумаги, обрамлённой виньетками, красивым шрифтом было отпечатано, что он, Караваев И. Т., проходчик шахты Љ 13 им. Н.К. Крупской будет отдыхать три недели в пятизвездочном отеле "Rодина", в одноместном номере Љ 6393. Будет обеспечен трёхразовым питанием, экскурсионным и медицинским обслуживанием. По окончании срока действия путёвки, предъявив путёвку в железнодорожную или авиакассу, имеет право на бесплатный обратный билет. И всё это за счёт турфирмы с броским названием "Интертурсервис", заключившей с Караваевым, полюбовное бартерное соглашение: он, Караваев И.Т. им уголь в количестве одиннадцати вагонов, а они ему, Караваеву И.Т. - полноценный трёхнедельный отпуск.
Далее были три разноцветные печати и красивая, размашистая подпись генерального директора "Интертурсервиса" с прибалтийской фамилией Недождётис.
Аккуратно сложив путёвку, Караваев заложил её обратно за обложку паспорта. Паспорт положил в карман, застегнул его на молнию и, похлопав по карману ладонью, рассеянно провёл рукой по щеке. Ощутив заметную щетинку, подумал: "К концу отпуска обрасту бородой. Ну и хорошо: я давно хотел бороду отпустить".
Солнце явно сдвинулось с мёртвой точки и медленно и нехотя двигалось по своему извечному пути. Нелепо задирая ноги в сланцах, которые увязали в песке, Караваев двинулся к дюнам. Он был уже в дюнах, когда услышал зловещий, уже знакомый ему вой падающего самолёта.
- Не соврала цыганка, - падают самолёты. Это уже второй, а день только начинается. Что же здесь делается, что делается, а?! - прошептал Караваев, убыстряя шаги и с напряжением ожидая падения самолёта.
Вслед за допредела усилившимся воем, раздался оглушительный взрыв такой силы, что брызги воды долетели до Караваева. Караваев пригибаясь, почти бегом преодолел гряду дюн и пролесок и вышел к оживлённому шоссе.
По многополосной автостраде, движение по которой было односторонним, шёл плотный поток машин с невероятно большой скоростью. Из дорожного указателя следовало, что до города 9 километров.
"Не близко", - подумал Караваев и пошёл по пыльной обочине, периодически поднимая руку в надежде, что кто-нибудь остановится и подбросит его до города. Но никто не обращал внимания на "голосующего" Караваева. Машины проносились мимо, обдавая Караваева горячим воздухом и выхлопами глушителей.
Когда он в очередной раз остановился и поднял руку, размалёванная девица из ярко-красного кабриолета метнула в него пивной бутылкой. Караваев увернулся, и тут же из другой машины какой-то юнец "обложил" его матом, показывая Караваеву кулак с вытянутым средним пальцем, а "Мерседес" с затенёнными стёклами чуть не сбил Караваева: "Мерседес" нёсся в общем потоке, но задним ходом! Машины шарахались от него в стороны, сигналили и моргали фарами - безрезультатно: "Мерседес" продолжал, неимоверно виляя, задевая не успевших увернуться, мчаться задним ходом. И, наконец, из медленно ползущего грузовика по Караваеву начали стрелять из автомата. Пули были настоящими-они вздыбили буранчики пыли у ног Караваева. Караваев замер на мгновенье, а в него продолжали стрелять, теперь пули летели над головой Караваева.
Сообразив, наконец, что всё это серьёзно Караваев, кубарем скатился с дорожной насыпи в давно некошеный бурьян, и долго лежал на животе, закрыв голову руками, Когда он поднялся с земли, то уже не рискнул идти по шоссе, трезво решив, что бережёного Бог бережёт. Он пошёл параллельно шоссе, вдоль леса, на безопасном от дороги расстоянии, но так чтобы её видеть.
Он шёл быстро, не останавливаясь, по хорошо вытоптанной тропке, но вскоре был вынужден остановиться: шоссе упёрлось в круговую развязку, от которой в разные стороны лучами разбегались несколько дорог. Озираясь с опаской, Караваев поднялся по насыпи на шоссе и подошёл к щиту, на котором была схема движения транспорта. Разобравшись в схеме, он свернул на одно из ответвлений шоссе, где стоял ещё один указатель: "Hotel "Rодина" - 5 км, Аллея Славы- 2 км. Проезд транспорта платный". Его обрадовала тишина и очень малое количество машин, едущих в этом направлении. Он обошёл шлагбаум, под пытливым взглядом контролёра, сидящего в стеклянной будке, и пошёл помедленнее. Здесь было прохладно: с обеих сторон шоссе стоял берёзовый лес. Дойдя до здоровенного рекламного щита, он остановился.
На щите была изображена лучезарно улыбающаяся красотка. Красотка возлежала на боку, подперев загорелой ручкой головку с чудесными, отливающими золотом волосами. Лежала она на краю мраморного бассейна, вода в котором была неестественного голубого цвета. Она была в купальнике. На купальник было потрачено материала, которого едва ли хватило бы на распашонку для новорождённого младенца. На мраморе бассейна, рядом с красоткой стояла ваза с апельсинами, на которых поблёскивали капли прозрачнейшей воды, пепельница с дымящейся сигаретой, открытая пачка, "Мальборо" и высокий бокал коктейля, покрытый изморозью. Низ рекламного щита занимала надпись: Hotel "Rодина" - счастье совсем рядом! "
Караваев полюбовался рекламной дивой, облизал пересохшие губы, и живее зашагал к обещанному на щите счастью.
Через каждые двадцать, двадцать пять метров по обе стороны дороги теперь появлялись одинаковые по размеру рекламные щиты, призывающие покупать машины, телефоны, квартиры, пиво, мебель, парфюмерию, страховки, сигареты, стиральные машины, телевизоры и ещё невесть чего. Караваев вначале останавливался, рассматривал рекламные щиты, но утомился и перестал вскоре обращать на них внимание.
Минут через сорок ветерок донёс до Караваева аромат жареного мяса, неясный людской гомон, сигналы машин. Метров через триста лес закончился, и он вышел на открытое пространство. Шоссе упиралось в монументальную, но обветшалую триумфальную арку, за которой гудел людской муравейник. Перед аркой было несколько летних кафе и множество торговых павильонов. Под зонтами сидела пьющая и жующая публика.
С колонн арки местами обвалилась штукатурка, краска почти вся облупилась. На перекрытии арки сохранилась цементная лепная композиция, в центре которой находился герб СССР, обложенный венками из пшеничных снопов. По обе стороны от герба свисали опять же цементные - флаги бывших республик СССР. Поверх этого былого великолепия на перекрытии арки, на металлической, сварной конструкции были установлены новенькие огромные и объёмные буквы, образующие слово Panasonic. Ниже же герба шли старые цементные буквы, на которых местами сохранилась позолота.
Караваев невольно улыбнулся: к старой цементной надписи "Аллея Славы", какой-то умелец приписал похожим шрифтом, масляной краской слово Кобахидзе. Получилось - "Аллея Славы Кобахидзе". Стараясь не смотреть на людей, лениво потягивающих пиво из запотевших кружек, Караваев пошёл к арке. У колонны стоял длинноволосый парень с гитарой. У ног его в пыли лежала старая шляпа, в которой было несколько купюр и мелочь. Парень играл что-то испанское. Играл самозабвенно и азартно. Караваев остановился послушать, но парень хлёстким ударом правой руки взял последний аккорд и, посмотрев на Караваева, сказал улыбнувшись:
- Добро пожаловать во врата непостижимой мудрости и сострадания. Вижу ваши карманы насквозь, поэтому денег не прошу, но и аплодисментов тоже не надо, потому что с тех пор, как древние финикийцы придумали проклятые денежные знаки, музыканты перестали принимать аплодисменты в знак оплаты за свой труд. Это хохма, дружище, а вообще-то, вы первый, кто остановился меня послушать, а так обычно люди пробегают мимо. Бросят деньги в шляпу, как подаяние, и пробегают. Я вам сейчас ещё сыграю, безвозмездно, как говорила сова в одном мультике.
Парень извлёк из гитары резко зазвучавший диссонансный аккорд, подождал немного, вслушиваясь в него, потом пробежался по струнам длиннющим и быстрым пассажем и заиграл нежнейшую, красивую мелодию. Сам он будто слился с гитарой и напрочь забыл об окружающем мире и о стоящем перед ним Караваеве.
Караваев послушал немного гитариста, потом прошёл между колонн арки и остановился. По эту сторону арки расположились живописнейшие группы людей. Загорелые, мускулистые, явно славянской внешности мужчины. Все они были в шортах, оранжевых одинаковых майках без рукавов. На майках сзади у всех были номера.
Караваев подумал, что это спортсмены-легкоатлеты, собравшиеся для пробежки, но потом засомневался, потому что "спортсмены" все до единого дружно курили, скалили зубы и пересыпали свою речь таким матом, что хоть уши затыкай!
Табачный дым подействовал на Караваева удручающе, и он не выдержав, подошёл к одной группе "спортсменов", которые сразу замолчали и повернули к нему головы, внимательно его рассматривая.
Караваев произнёс тихо:
- Мужики, простите меня наглеца, Бога ради. Дайте, пожалуйста, закурить. Ну, нет уже сил, терпеть, честное слово - так курить хочется.
Сразу несколько человек молча протянули ему свои пачки сигарет. У Караваева задрожали руки. Он вытянул сигарету из пачки молодого голубоглазого парня. Парень дал ему прикурить. Караваев жадно затянулся, закашлялся, голова у него приятно закружилась.
Сигарета догорела быстро и парень, угостивший его сигаретой, протянул пачку Караваеву.
- Кури ещё, батя, - сказал он.
Караваев взял сигарету, прикурил и на этот раз стал курить медленно, смакуя каждую затяжку. "Спортсмены" отошли в сторону. Они остались вдвоём с парнем, угостившим его куревом.
Парень закурил тоже и спросил у Караваева.
- Чё, попал, батя?
Караваеву не очень хотелось рассказывать о своих злоключениях, и он коротко ответил, кивнув головой:
- Попал, получается.
- Это с каждым может случиться - такая теперь жизнь, - затягиваясь сигаретой, спокойно сказал парень. - Не бери в голову - скопытишься быстрее. Жизнь-то, батя, не останавливается "попал" ты или не "попал", так ведь? Да, чего я тебя учу? Ты и сам знаешь. Жить везде можно, батя. Если есть желание, можешь к нам прибиться. И "кабриолет" как раз свободный имеется, Серёги-белоруса. Он запил опять, а это надолго, недели на три. Заработки у нас нормальные, в курс дела я тебя введу. В общем-то, всё, как везде: вовремя платишь ментам, коляску сам ремонтируешь за свой счёт, за аренду "лимузина" отстёгиваешь рикшепарку Љ 6, ну, и, естественно, Славе Кобахидзе. Да ещё иногда гаишникам. Остальное всё твоё. На жизнь хватает, ещё и домой отсылаю. Кроме всего ещё есть дополнительный навар на "бегах". Иностранцы валютой платят.
- А что делать-то надо? - спросил Караваев недоуменно.
- Ты не врубился? Ну да, - ты же не в курсе. Смотри туда, - сказал парень, указывая на клумбу, на которой ярко пылали алые розы. Рядом с клумбой стояло множество велоколясок с тентами над пассажирским местом. Такие велоколяски Караваев видел в документальных фильмах об азиатских странах.
- Так вы - рикши? - спросил Караваев, рассмеявшись.
- Рикши - это в Индии, - тоже рассмеялся парень, - а мы велотаксисты, и телефонизированные, между прочим, ни халам-балам, понимаешь.
- Да зачем это? Здесь же все на крутых тачках разъезжают, можно ведь с комфортом и на обычном такси доехать куда надо, - удивился Караваев.
- Не скажи, - ответил парень. - Здесь, в центр города въезд давно запрещён, а там, в центре-то, вся их главная лабуда: банки, магазины, казино, кинотеатры, клубы, рестораны, офисы, бардаки. А запретили въезд в центр потому, что здесь такие пробки дикие были - это видеть надо было! Постоянные аварии, давили людей, как котят, стрельбу устраивали водители "отморозки", а загазовано так было, что хоть в противогазе ходи. Ну, а богатые ведь тоже плачут, верно? У них же в центре дома, офисы, квартиры, дети в институтах и школах, жёны, любовницы. Запретили въезд, короче. Вот тогда мы и понадобились, на городском транспорте-то панам западло ездить, да и прикольно это - на человеческой тяге с ветерком прокатиться. А ещё "гонки" - они это любят. Спорят между собой на большие деньги и нам хорошо отстёгивают. Если первым придёшь, ещё и призовые будут в У. Е. Тут, правда, Слава Кобахидзе, пункт приёма ставок на наши бега открыть хочет - это плоховато: он всё под себя здесь подгребает. Если и бега подгребёт - то придётся нам ещё ему доплачивать.
- А кто такой, Слава этот Кобахидзе? - спросил Караваев.
- Хозяин аллеи. Здесь раньше парк культуры и отдыха был. Ну, а Слава Кобахидзе всё это богатство в аренду взял и рынок здесь устроил. На девяносто девять лет говорят. Вот такие вот дела, батя. Ребята наши пьют, конечно. Многие сердце посадили, да жилы надорвали, а так вообще-то, жить можно, если не жадничать и себя не очень насиловать.
Караваев покачал головой:
- Рабством каким-то попахивает. Вашим пассажирам ещё кнуты или хлысты дать - то-то картина будет.
Парень пожал плечами:
- А что делать? У нас на Черниговщине вообще делать нечего. Нет работы, батя. Брательник мой, так тот аж в Португалию подался. Там на фермера ихнего ишачит. Уже пятый год домой не наведывается. Бабу там себе нашёл, чёрненькую, сын у них родился. Теперь у меня, хе-хе, племянник-мулат, смугленький, Тарасом назвали в честь деда нашего. У каждого какая-нибудь беда есть, батя. Мне вот жениться пора. Меня невеста дома ждёт. Так что деньжата очень нужны. Пора семью заводить, а там дети пойдут. Нужно будет пахать и пахать, поэтому надо уже сейчас о работе подумать. Я, батя, на большегруз деньги коплю. Подержанный какой-нибудь куплю в Польше, как-никак я водитель-профессионал, все категории у меня, и опыт работы есть.
Караваев, улыбаясь, спросил:
- Ну, и как, - получается деньжат-то отложить?
Парень засмеялся:
- На колёса с "запаской" уже собрал. Короче, батя, если у тебя нужда такая есть - давай к нам. Будешь при деле. Мужик ты по виду не хилый, выдюжишь, если жадничать не будешь.
Караваев, почесав затылок, подумал: "А, что, как не пустят в отель? Надо же будет где-то перекантоваться до отъезда и одежду справить. К тому же, паренёк по всему нормальный и в курсе всех здешних дел. Он меня и подучит, как здесь жить нужно".
Он протянул парню руку:
- По рукам. Только вот что... мне очень нужно до отеля добраться. Дельце у меня там. Я тебе потом всё расскажу... Если дельце моё там выгорит, я в рикши, скорей всего не впрягусь. А если дельце моё не выгорит ничего другого мне не остаётся, как записаться в велотаксисты. Найду тебя здесь. А тебе парень спасибо. За человечность твою и участие.- Караваев приложив руку к сердцу, поклонился парню.
-Да за что ж спасибо? - крепко пожав руку Караваеву, ответил парень. - Приходи. Спросишь Николая Иванченко. Если вдруг меня не будет,- подожди, когда я появлюсь, а пойдёшь через аллею, варежку не разевай, - обуют в момент. Здесь палец в рот никому в рот не клади: откусят по локоть руку. Аллея с двух сторон забором огорожена, можно к отелю, конечно, за забором пройти, там дорожка есть, чтобы через аллею не переться через бардак этот, да там легко на ментов нарваться можно. Прибодаются, мол, прописка, гражданство, регистрация, ещё к чему-нибудь, ты это имей в виду. Ну, а рядом с отелем ментов и охраны - как ёлок в лесу. Я туда клиентов совсем недавно возил. Сейчас у них там вообще сурово, вроде как военное положение: слушок прошёл в народе, будто террористы отель хотят взорвать. Вот, так вот, батя.
- Ну что же, ещё раз тебе спасибо, хотя последняя информация меня совсем не обрадовала, да живы будем, не помрём, - сказал Караваев и немного помолчав, продолжил:
- А у меня брательник в Севастополе живёт, да и я сам родился под Луганском. И на Черниговщине вашей бывал. Красиво там у вас: природа, озёра, пруды, церкви, леса. Брательник мне пишет, что жить больно тяжко стало, я давно с ним не виделся. Денег нет не то что на поездку - на конверт не всегда бывает. А по телевизору ваши паны новые талдычат, что наконец-то воздух свободы на Украину прорвался, теперь, дескать, заживём, как люди.
- Да брешут всё по телевизору, - махнул рукой парень, скривившись. - Мы, что, не знаем, откуда этот "воздух свободы" дует? Воздухом этим детей не накормишь. Чего бы я сюда припёрся, если бы дома работа была? Сам знаешь: паны дерутся - у холопов чубы летят. Ну, бывай, батя. Мне работать нужно, перекур наш затянулся.
Крепко и с удовольствием пожав мозолистую ладонь парня, Караваев двинулся вперёд по аллее и обрадовался: у забора он увидел жёлтую бочку на колёсах с надписью "Квас".
Караваев живо подошёл к бочке, поздоровался с продавщицей, которая не ответила на его приветствие: она вся была поглощена разгадыванием кроссворда.
Караваев внимательно изучил ценник, и цена на квас его неприятно удивила: пол-литровая кружка кваса стоила двадцать два рубля, 250-граммовая кружка стоила пятнадцать рублей, а стаканчик примерно в сто пятьдесят грамм - 10 рублей.
"Дороже пива выходит квасок", - раздосадовано подумал Караваев, но пить хотелось очень, и он полез в карман за деньгами. Достав из паспорта десять рублей, и, спрятав паспорт назад в карман, Караваев кашлянул в кулак.
Продавщица, молоденькая черноглазая девушка в грязноватом переднике, оторвалась от кроссворда, быстро глянула на Караваева, и, не спрашивая его ни о чём, шустро наполнила большую кружку квасом, в котором было больше рыжей пузырчатой пены, чем жидкости. Радушно улыбаясь, она поставила кружку на металлический прилавок перед Караваевым, сказав вкрадчиво:
- Отведайте кваску, мужчина. Квас наисвежайший, холодненький! Супер квасок! Изготовлен по старинным уникальным русским рецептам.
- Мне за десятку, пожалуйста, стаканчик, - попросил Караваев, вежливо.
- Берите большую кружку: по деньгам выгодней получится, да и удовольствия больше - квасок-то отменный, ещё ведь захотите. Берите, берите большую кружку, мужчина, - не успокаивалась продавщица.
- Давайте пока стаканчик. Сначала попробовать нужно, - не поддался на уговоры продавщицы Караваев.
С лица девушки вмиг слетела любезная улыбка, будто какой-то невидимый манипулятор нажал в это мгновение невидимый выключатель. Лицо её приняло обиженно-презрительное выражение. Она раздражённо сунула десятку Караваева в карман передника, вылила квас из большой кружки в трёхлитровую банку, наполнила квасом залапанный стакан, поставила его на прилавок, так стукнув днищем стакана, что пена из него высоко вылетела и снова уткнулась в журнал.
Караваев взяв стакан, закрыл глаза, и чтобы продлить наслаждение, растянуть процесс, - сделал один маленький глоточек, и тут же открыл глаза, скривившись: квас оказался тёплым, кислым и с привкусом плесени. Не поверив своим ощущениям, он сделал ещё один глоток и его чуть не вырвало. Передёрнувшись от отвращения, он поставил стакан на прилавок, неприязненно посмотрел на продавщицу, которая вдруг подняла голову и спросила у Караваева:
- Псевдоним писателя Чехова, первая "Ч", последняя "Е"? Всего семь букв.
- Да Чехонте это будет, Чехонте, - отчеканил Караваев, играя желваками и еле сдерживаясь, спросил:
- Ты сама-то пробовала свой "наисвежайший" супер квасок, изготовленный по старинным русским рецептам? Да в старину тебе бы за такой квасок в лучшем случае отстегали по филеям, чтобы впредь неповадно было людей травить! И чего ты вид делаешь, что перед тобой пустое место, так сказать? Тут я, тут! Вот он я - Караваев Иван Тимофеевич, которого ты чуть на тот свет не отправила. Хорошо, что залпом не выпил я этой отравы...
Продавщица не дала договорить Караваеву, она почему-то озверилась:
- Ну, чё надо? Чё те надо? Ты в зеркало на себя давно смотрел? Голова в репейниках, рожа небритая, алкаш сраный, а тоже туда - права качать. Валил бы отсюда! Я тебе квас дала? Дала. Ты его взял? Взял. Отпил? Отпил. Ну и какие дела? Не понравился квас? Все пьют, не жалуются, только нахваливают, а ему квас не такой! Давай, дёргай отсюда, ты мне работать мешаешь, зануда!
- Я тебе работать мешаю? - опешил Караваев. - Я тебе людей мешаю травить тухлым квасом! Ну, надо же! Расплодились, грымзы базарные. Главное - товар пихнуть, а там, что потом будет - плевать, даже если передохнут. Эх, молоденькая девушка, а такое делаешь. Не стыдно тебе, а?
Продавщица сделала противную гримасу, и деланно рассмеявшись, швырнула в лицо Караваеву скомканную десятку.
- Подавись своей десяткой, деревня, и вали отсюда.
- Так, так, продолжаем хамить, значит? - строго сказал Караваев. - Придётся тебя, девушка городская, иметь теперь дело с милицией и с этим, как его, Союзом Потребителей.
- Союзом Потребителей он меня пугает! Я вот сейчас вызову своих ребят из Союза Истребителей дешёвых покупателей, они по башке твоей дурьей настучат, как следует, может тогда соображалка у тебя начнёт работать, - сказала зло продавщица и вытащила из кармана телефон.
Караваев крякнув, нагнулся, чтобы поднять деньги, но его опередил мальчуган-оборвыш с ярко-рыжей всклоченной шевелюрой. Буквально из-под носа Караваева он ловко цапнул бесхозную купюру и юркнул в толпу.
- Эй-эй-эй, пацан, - бросился за ним Караваев. Некоторое время он ещё видел быстро меняющую курс рыжую голову мальчишки, но быстро потерял её из виду.
- Ну, блин, опять лопухнулся, - Караваев в сердцах плюнул себе под ноги. Он повернулся на месте, озираясь и разыскивая взглядом бочку с квасом, но нигде её уже не видел, хотя он точно знал, что ушёл от того места, где была эта самая бочка совсем недалеко.
Его толкали со всех сторон, ругались злобно, наступали на ноги и он, осознав, что ему будет лучше идти, чем стоять вот так столбом в этой толчее, пошёл по течению людской реки.