К вечеру резко похолодало, временами срывался колючий снег, ветер наметал его к тротуарам, дороги обледенели. Поезд из Москвы опоздал на несколько минут. Двое мужчин без головных уборов: атлетически сложенный, высокий, черноволосый кавказец и под стать ему широкоплечий, коротко стриженый блондин, бесцеремонно протолкавшись к вагону, отодвинули встречающих и стали первыми у ступенек вагона. Они мешали выходящим пассажирам, но, ни на йоту не сдвигались с занятой позиции.
Из тамбура высунулся спортивного вида мужчина, с военной выправкой с суровым лицом. Он внимательно оглядел встречающих, кивнув головой двум атлетам, загородившим проход, он легко спрыгнул на перрон, став рядом с подножкой.
Он подал руку спускающемуся из вагона немолодому мужчине с каким-то неестественно белым, гладко выбритым, одутловатым лицом. На этом, белом, словно обсыпанном мукой лице, со смешным маленьким носом, делающим лицо каким-то детским, выделялись большие карие глаза, под которыми залегли тёмные круги. На фоне белизны кожи эти глаза казались подрисованными. Щёки его были в мелких старческих морщинках, - такие лица бывают у лилипутов или у скопцов, а возраст таких типажей определить на глаз бывает сложно.
Мужчина тяжело ступил на перрон, передал портфель блондину, который склонив голову, произнёс: "Добро пожаловать домой". Мужчина ничего не ответил на эти слова. Кавказцу же стоящему молча, он подал свою пухлую руку, пробормотав: "Хорошо, что этих проклятых папарацци в Питере меньше чем в первопрестольной".
Квартет двинулся по перрону. Кавказец с блондином стали по бокам пожилого мужчины, приехавший с ним мужчина стал впереди него. Они двинулись, рассекая плотные ряды людей, невозмутимо работая руками и плечами. На привокзальной площади их ожидал чёрный джип похожий на похоронный катафалк. Блондин оказался водителем. Он открыл заднюю дверь, подождал, когда тот, кого они встречали, кряхтя усядется в машину, затем сам сел за руль, рядом с ним сел приехавший с пожилым мужчиной охранник. Кавказского вида мужчину шеф пригласил сесть рядом с ним на заднее сиденье, сказав устало: "Гурген, садись рядом со мной".
К джипу подбежал от куда-то возникший промёрзший мужичок, в камуфлированной куртке, с лицом цвета переспелой малины. Потирая рукой ухо, он постучал пальцем в окно водителя и застенчиво сказал: " Уважаемый, за стояночку заплатить бы нужно".
- Ты чё охринел?- прошипел водитель. - Ну-ка, свалил отсюда, дурилка картонная. Мужчина поспешно отошёл от машины.
Водитель завёл машину, спросил, оборачиваясь к пожилому мужчине:
-Куда поедем, Анатолий Яковлевич?
- На Ржевку. - вяло произнёс тот. - Что-то я устал. Москва ужасно утомляет.
Водитель лихо вырулил на проспект. Тот кого звали Анатолий Яковлевич негромко и строго произнёс:
- Придержи коней, дружочек. Не видно, что дорога скользкая?
Водитель снизил скорость. Они уже ехали по ярко освещённому Суворовскому проспекту, увешанному перетяжками из разноцветных гирлянд и рекламой. В машине было тепло, тихо, ехали молча. Анатолий Яковлевич, сидел, закрыв глаза. Сидевший рядом с ним кавказец, которого он назвал Гургеном, иногда поглядывал на него. Расположившийся рядом с водителем мужчина, приехавший с Анатолием Яковлевичем, жевал резинку, с бесстрастным лицом глядя вперёд.
Гурген, сохраняя равнодушное выражение лица, нервничал. Он ожидал трудного разговора с боссом, так за глаза называла обслуга своего хозяина Денежкина Анатолия Яковлевича, известного человека, политика, депутата. Разговор обещал быть для него неприятным. Во время кратковременного отсутствия босса, у Гургена случился неприятнейший инцидент, и его имя попало в прессу.
Хотя отношения Гургена с боссом выходили за рамки служебных отношений, Гурген понимал, что разбора полётов не избежать, и разговор обещает быть жёстким: Анатолий Яковлевич был поборником строгой дисциплины и с нарушителями разбирался круто. Для Гургена отягощающим обстоятельством было то, что этот инцидент подмочил реноме не только его, но и босса: дело в том, что Гурген был помощником депутата коим являлся Денежкин.
***
Гурген начинал свою стремительную карьеру, начав работать телохранителем Денежкина. Через некоторое время он уже был его доверенным лицом, выполнял различные его поручения в Питере, после чего стал его помощником. Надо сказать, что у Денежкина помощников хватало: была своя команда, был, соответственно, и офис.
Люди в команде были отличными работниками с хорошим образованием, но близко к себе Денежкин придвинул Гургена, необразованного кавказца, приехавшего в Питер после карабахских событий, зарабатывающего на жизнь крепкими кулаками. Об отношениях Денежкина с Гургеном в команде не говорили вслух, но в воздухе витало непроизносимое резюме о неординарных пристрастиях босса. Слово "телохранитель", по отношению к Гургену, произносилось в междусобойчиках с ухмылками, с намёком на грязнотцу отношений босса с Гургеном. Впрочем, даже это говорилось с оглядкой, опаской, на ушко, и только между близкими друзьями: деньги Денежкин платил наёмным работникам хорошие, терять такую работу никому не хотелось.
Сейчас шла активная подготовка по продвижению Гургена в депутаты, для начала в муниципальном округе города. Технология была избитая, простая и надёжная: деньги и связи Денежкина, - надо сказать, связи обширнейшие. Крутили Гургена мощно. Ставка была сделана на пожилых людей, на защите их интересов. На большом рынке, владельцем которого был Денежкин, но директором было подставное лицо, открыли с большой помпой два магазина для малоимущих; в ним пенсионеры могли купить продукты и товары первой необходимости по низким ценам. На дом к больным и немощным старикам приходили волонтёры с нехитрым бесплатным набором из дешёвых продуктов; они интересовались пожеланиями стариков, приносили им лекарства. В пакет с набором продуктов обязательно вкладывалась листовка с предвыборными обещаниями Гургена с его фотографией. Гурген обещал бороться за права пожилых людей, добиваться повышения пенсий, улучшения медицинского обслуживания, разобраться с выплатами, льготами; говорил, что он планирует открыть сеть магазинов для пенсионеров.
Гургена Аршаковича "пиарили", как честного неподкупного бизнесмена-трудягу, титаническим, беспримерным трудом достигшего успеха. Биографию ему сочинили блестящую: в ней умно прописали, что дед Гургена танкист и орденоносец (на самом деле дед был хорошим сапожником, инвалидом и в армии не служил! Жаль, что не передал мастерство внуку.). Дед этот якобы участвовал в прорыве блокады Ленинграда, (в то время ему было шестнадцать лет), отец с матерью рабочие люди - швея и строитель, сам Гурген страдалец-беженец, изгнанник, пострадавший во время межнационального конфликта в Азербайджане, был в плену, подвергался пыткам, сумел бежать. Короче говоря, человек удивительной, несгибаемой воли, достойнейший и честнейший.
"Поезд" двигался в нужном направлении, пока не вышла статья в газете, подмочившая репутацию будущего депутата. Произошло следующее. За неделю до этой статьи Гурген "расслаблялся" в кафе с земляками из Ростова, приехавшими в Питер по коммерческим делам, в которых участвовал и сам Гурген. Компания прилично приняла на грудь, засиделись в кафе. Друзья Гургена много пили за своего благодетеля Гургена, который вот-вот должен был стать их высоким покровителем, не отставал от них и Гурген. Когда встал вопрос о продолжении сабантуя, решили найти "девушек" и поехать в сауну. Гурген, недолго думая, подошёл к столику, за которым сидели три девушки и, присев за их стол, без обиняков объяснил девушкам, что ему от них нужно. Девушки к своему несчастью оказались не путанами: они пришли отметить отъезд своей подруги на ПМЖ в Германию, они возмутились и хотели уйти.
Гурген не понимал почему они уходят, чем он им не угодил, рассвирепев, он схватив одну их девушек за волосы и, выкрикивая что-то нечленораздельное, стал тыкать её лицом в стол. Подбежавший на выручку девушкам охранник упал на пол со сломанной челюстью - удар у бывшего боксёра был поставлен отлично. В недавнем прошлом мастер спорта СССР по боксу, совсем недавно он ещё был активным участником боёв киксбоксёров, да и в жизни ему немало пришлось поработать кулаками в лихие девяностые в одной из группировок, сколоченной по национальному принципу.
Администратор кафе вызвал милицию. Компанию забрали в участок. Закончилось всё тривиально: пострадавшая девушка заявление забрала, получив денежную компенсацию за ссадины и испорченный вечер; она согласилась быстро: на руках у неё были билеты в Германию и лишняя шумиха ей была не к чему; охранник тоже удовлетворился деньгами, стражи порядка, разумеется, в накладе не остались.
Казалось, что пожар потушен, но тут не к месту появляется статья в газете под ироническим названием: "Сделал тело - гуляй смело". Если бы в ней описывалась хулиганская выходка некоего безымянного подвыпившего кавказца - это было бы обычным случаем, коих в ежедневных милицейских сводках города предостаточно, но автор статьи рассказал читателям о нынешнем статусе Гургена, упоминалось имя его патрона Денежкина Анатолия Яковлевича, не брезгующего такими завидными кадрами; говорилось о "героическом" прошлом Гургена, а в нём действительно были интересные эпизоды: Гурген уже два раза привлекался за насильственные действия в отношении слабой половины человечества; раз ещё у себя на родине, (совершил развратные действия в отношении дочери своей сожительницы), а потом уже в Питере. Причём за первое дело у себя на родине ему пришлось отсидеть два года. В конце статьи автор статьи спрашивал у читателя: " На месте пострадавшей от рук без пяти минут депутата могла быть ваша дочь, внучка или жена. Скажи, дорогой читатель, хотелось бы тебе видеть во власти родного города таких людей? Мне бы не хотелось!"
Гурген бил женщин всегда. Даже тогда, когда они безропотно подчинялись его воле и выполняли его желания. Если не выполняли его желания, артачились - бил за непослушание, если выполняли - бил за безропотность. Безропотность его даже больше раздражала. Всех женщин с кем он сближался, он считал шлюхами. Он не был мазохистом и удовольствия от того, что бил их он не испытывал, скорее наоборот: он чувствовал в такие моменты отвращение к своим жертвам. Но по другому он не мог, - привык так поступать: в кругу его сотоварищей по криминальному прошлому это было нормой и считалось нормальным средством для смятия воли жертвы.
На следующий день после выхода статьи, автор, которой по всему поработал над статьёй под чьим-то конкретным патронажем, Гургену позвонил из Москвы Денежкин и сказал только четыре слова: "Ты, Гурген, ишак Карабахский!" И вот теперь босс приехал, и нужно было всё объяснять.
Гурген бросил очередной быстрый взгляд на дремавшего Денежкина, вспомнил, что тот его обозвал карабахским ишаком, подумав со злобой: " Если я ишак карабахский, то ты- сучара питерская, гондон штопаный, пидор комсомольский!". И ещё он с тоской подумал о том, что тогда в начале девяностых, ему в своём кругу было вольней и интересней жить, хотя и опасней для жизни, а ввязавшись в нынешнее дела, он влип крепко и при этом дать задний ход будет совсем не просто. Последнее время он часто так думал.
На мосту Петра Великого Денежкин неожиданно открыл глаза, посмотрел в окно, и стал говорить, наклонясь к Гургену. Говорил негромко, но так, что это слышали все сидящие в машине. О проколе Гургена охранник и водитель уже знали.
- Ходит поверье, - говорил Денежкин, - что где-то в этом мосту не то костыль, не то большая заклёпка золотая вделаны. Кто-то ради шутки, скорей всего, пустил эту утку много лет назад и она до сих пор работает. Это передаётся из уст в уста. Работяги, наверное, весь мост облазили в поисках сокровища. Тому, кто первый запустил эту утку, никакой пользы от этого не стало. Но ход политтехнически правильный: люди помнят об этой легенде, она постоянно всплывает, говорят об этом, это делает людей причастными к некой будоражащей тайне. И ими можно в какой-то мере управлять, подкидывать всё новые и новые вести из жизни золотого костыля, привязывать интерес людей к этим вестям. Вот, если завтра все узнают, что это блеф - тут будет разочарование большое. Чудо испоганить легче, чем создать... сказку помните про голого короля?
Денежкин замолчал, опять закрыл глаза, и продолжил, сидя с закрытыми глазами:
- Вот у нас, в одном нашем колхозе такой случай произошёл недавно. Один товарищ золотой, сердечный и добрый человек, мы его за его любовь к героическому поколению ленинградцев, за его кровоточащее сердце, за его труды его неустанные поддерживали со всех сторон, любили, уважали. И вдруг, что-то случилось с товарищем, какой-то переворот в мозгах, он всю малину взял и обгадил. И народ вдруг обнаружил, как в той сказке, что король голый. Перечеркнул практически своё лицо жирной линией. Теперь любой враг, а их пруд пруди, может пинать нашего героя, к месту и не к месту напоминая о его великих подвигах. Это нескоро теперь утихнет. Дать врагам такой повод для дискредитации - это равносильно предательству. А дискредитация, хе-хе, товарищи, - это не менструация, которая благополучно проходит, хотя дискредитация тоже, в какой-то мере, кровопускание.
Гурген набычился:несмотря на сложный жанр монолога босса, он понял, что говорит он о нём. Такого ещё никогда не было прежде, никогда ещё Денежкин не распекал его при людях. Гурген вспыхнул, сидел покраснев: гордость его была сильно уязвлена, - такого от босса он не ожидал. Он был озлоблен и возмущён: босс его распекает при людях, которых он лично считает полными "лохами", людьми, стоящими на нижних ступеньках окружения Денежкина!
Денежкин открыл глаза, посмотрел на Гургена и продолжил:
- Вы, господа, когда-нибудь видели, что бы я, где-нибудь при людях повысил голос? Видели вы на моём лице раздражение? Не видели. Строгость видели - без этого нельзя, без порядка нельзя. У меня, на лице всегда сердечное выражение. Я - человек внимательный, разумный, не мечущийся. Зачем метаться? Народ у нас острый на язык и приметливый, скажут: что это за флюгер, сегодня одно, завтра другое городит? Нельзя расслабляться, допускать, чтобы люди начинали сомневаться, а уж тем более совершать иррациональные, девиантные поступки - это может отрицательно сказаться на деле. Электорату нельзя давать сомневаться, - он обязан верить, что золотой костыль существует. Чертей в болоте будоражить нельзя. Народ должен всегда видеть одного и того же человека, человека который всегда говорит правильные вещи, не орёт, и не брызжет слюной, не мечется из стороны в сторону, хотя есть у нас уродцы, на этом строящие свой стиль общения. Если позже случаться какие-то форс-мажорные обстоятельства, этот человек сможет смело сказать, что и на старуху бывает проруха, что нет ничего идеального, но вы же видели и слышали, скажет он, что я всегда делал всё правильно, с пути не влево ни вправо не сходил, а упасть каждому могут "друзья" многочисленные, всегда готовые "помочь". Вот, к примеру, ты приходишь в магазин купить телевизор, а на нём написано не "Panasonic", а "Panasonix", лейбл, замечаешь, как-то не так написан, что-то в нём смущает тебя...
Денежкин резко оборвал свой монолог и замолчал, будто устав говорить, или потеряв нить монолога.
Анатолия Яковлевича иногда несло: он начинал говорить витиевато, употребляя различные метафоры, сравнения, разжёвывая свои мысли. Слуги это знали, никогда его не перебивали, называли это "босс пургу понёс". Известно было, что всё вокруг него должно было подчиняться его воле, даже приёмник в машине включался только с его разрешения. Ну, а когда он начинал произносить свои монологи, тут нужно было внимательно слушать: он мог в любой момент остановиться, задать вопрос по теме, которую он развивал; при этом желательно было, чтобы и выражение лица слушателя было заинтересованным; переспрашивать, тоже было запрещено. Если это вдруг случалось, он, пожёвывая губами, обычно говорил: " Два раза повторять - это значит изнурять себя: не вреди моему здоровью - навредишь своему карману". Он мог наказать обслугу, и не только рублем; мог уволить проштрафившегося без раздумий, но работу, хорошо сделанную, оплачивал щедро. Непонимающие ситуацию или обижающиеся быстро теряли место, поэтому в машине была полная тишина - все об этом прекрасно знали.
Гурген тоже никогда не противоречил боссу, хотя и пользовался его благосклонностью, которое основывалось на необычных, мягко говоря, пристрастиях Денежкина: он уже давно был неизлечимым импотентом и получал удовлетворение неестественным путём. Гурген проделывал "это" с боссом, и не особенно, надо сказать, мучился по этому поводу; мало того, хотя ему это было противно, он где-то даже гордился этим, рассуждая примитивно животно-первобытным способом: если "я его" - то это не страшно, и не вредит моему мужскому достоинству; при этом он испытывал даже некоторое приятное злорадство от того, что он "это" делает с Денежкиным, и "большой человек" в такие моменты теряет всякую власть над ним, и даже как какая-то последняя тварь просит его сам об этом, к тому же у Гургена уже была практика в таких делах: женщин в зоне, в которой ему пришлось посидеть не было - половой вопрос разрешали особи среднего рода.
*************
Денежкин любил посещать соревнования по восточным единоборствам и боксу. Особенно ему нравились бои без правил. Впрочем, не столько спорт его интересовал, и результаты поединков: он приходил полюбоваться на молодые крепкие тела, стойко переносящие страшные удары, поражаясь их выносливости, страстному желанию биться до последнего, даже во вред здоровью.
На одном из боёв он увидел Гургена. Тот вышел на ринг высокий широкоплечий, с красивым правильным лицом античного атлета, со сросшимися на переносице густыми чёрными бровями и белозубо скалясь, стал расправляться с неуклюжим чёрным тяжеловесом. Денежкин с колотящимся сердцем, замерев, наблюдал за загорелым красавцем, который, как породистый жеребец, не секунды не стоял на месте, что было удивительно для спортсмена такого роста и веса. Гарцуя вокруг своего соперника, он находил всё новые и новые бреши в его обороне и наносил молниеносные жалящие и болезненно удары. Сам же он уходил от ударов противника - кулаки того пролетали почти всегда мимо. Соперник Гургена был бойцом одного удара и попади он в голову - дела Гургена были бы плохи.
Гурген же донимал соперника разящими ударами, изматывал его постоянным движением, сменой темпа В третьем раунде соперник Гургена споткнулся, упал на одно колено и подняться не успел. Гурген, изловчившись, нанёс ему страшный боковой удар в челюсть, от которого чернокожий соперник упал на пол. Он попытался встать, но не смог. Гурген подбежал к нему, отшвырнул судью, который как мяч отлетел к канатам; став на колено, Гурген заглянул в глаза соперника, искавшие какую-то точку в потолке спортивного зала, после вскочил на ноги, закружил, заплясал в экстазе победный танец.
Денежкин, замерев смотрел на этот, какой-то дикий, языческий танец, думая, что так, наверное, плясали древние люди после удачной охоты. Он с завистью обратил внимание на то, что победитель, которого он про себя назвал мустангом, почти не вспотел - только на лбу и груди блестели капельки пота. "Какое дикое здоровье у этого жеребца, - думал Денежкин, с жадностью наблюдая за танцем Гургена. И что же он с его выносливостью вытворяет в постели с бабами? Такой и не вспотеет даже". Гурген закончил свой танец, проделав замысловатый акробатический номер, завершив его красивым сальто.
Денежкин сам спустился к нему в раздевалку и, поздравив с победой, и сказав о том, что получил несказанное удовольствие от боя, оставил ему свою визитку, настойчиво потребовав позвонить, интригующе намекнув Гургену, что им нужно будет поговорить кое о чём важном. " А это я с удовольствием оставляю вам, - сказал он напоследок, доставая пять сотенных долларовых купюр.- Они должны по праву принадлежать вам. Я их выиграл, сделав ставку на вас. Мне никто не подсказывал - я сам предугадал вашу победу".
В какой-то момент разговора с Денежкиным, который стоял близко к нему, Гургену показалось, что тот принюхивается к нему - ноздри маленького носа Денежкина, как то смешно подрагивали, но он об этом быстро забыл, получив деньги: деньги он любил незабвенно. Глядя на Денежкина и догадываясь, что перед ним какая-то важная шишка, он немногословно, с достоинством поблагодарил его, а когда прочёл визитку, очень удивился и обрадовался: Гурген испытывал непреодолимую зависть, смешанную с уважением, к сильным мира сего. Он тянуть не стал и через пару дней позвонил Денежкину.
Тот пригласил его не в офис, а в квартиру на Петроградской стороне. Даже неуклюжие мозги Гургена кинули ему тревожный импульс о том, что это странно, такому большому человеку принимать простого бойца у себя дома, он знал, что такие люди, не впускают на своё жизненное пространство людей не своего круга. Гурген обалдел от хором Денежкина. Здесь всё говорило о достатке хозяина: был и антиквариат, и дорогие картины и посуда, дорогая мебель, прекрасный ремонт, сделанный после перепланировки квартиры в доме, построенном ещё в царское время. Ещё была красавица жена лет на тридцать моложе мужа. Она без стеснения смотрела на Гургена жадно и призывно, отчего он тушевался: он горячий кавказец был удивлён и смущён тем, что при живом муже, в его квартире, жена откровенно напрашивается, выставляя мужа полным лохом, впрочем, всех русских женщин он считал распутными. "Если бы моя жена, не дай Бог, так посмела себя вести, - думал он, поглядывая на аппетитную супругу Денежкина, - пришиб бы такую на месте!"
А Денежкин, будто и не замечал телодвижений своей жены, смотрел и на неё и на Гургена с доброжелательным выражением лица, улыбался, подливал гостю дорогого вина, а жена в это время коленкой жалась к вздрагивающему колену Гургена, отчего он вспыхивал и мучился.
После ужина, за кофе в своём кабинете, Денежкин мягко перешёл к делу. Начал с того, что рассказал, какое он получил удовольствие от его последнего боя, что он обожает единоборства; что у него множество приятелей среди известных спортсменов и тренеров; далее он перешёл на прозаическую тему, сказав, что желал бы видеть Гургена своим телохранителем, что он ему очень понравился, сказал, что охраны у него - этих ребят с пудовыми кулаками и квадратными челюстями хватает, - а вот постоянного, дельного телохранителя он никак не может подобрать, - ему нужен телохранитель, с которым он мог бы появляется в обществе, сильный, стильный, красивый. Гурген предполагал, что услышит что-то именно такое, и уж было хотел сказать, чтобы набить себе цену, что он подумает над этим предложением, но Денежкин не дал ему этого сказать - он, недовольно подняв брови, будто предвидя слова Гургена, произнёс длиннющий спич:
-Зарплата тебя приятно удивит. Можешь об этом не думать. Дорогой Гурген, я, знаешь, не мальчик - решения свои взвешиваю. Не думаешь же ты, что я, как сопливая девчонка, позвал человека к себе в дом, ничего о нём не узнав? Мне прокопали твою биографию, и я знаю и о том, что у тебя на родине были неприятности, о том, что мягко говоря, ты и здесь, в Питере, как бы это помягче сказать... к закону с прохладцей относился. Это, брат, ничего - это за скобки можно вынести. Я знаю людей, вознёсшихся очень, очень и очень высоко, которых вполне можно было бы казнить на площади в присутствии простого народа, жаждущего смерти таких деятелей и, наверно бы, встретившего овациями казнь такого человека. Нет, они лично не убивали, не жгли утюгами честных граждан, не отнимали в подворотнях с ножом у горла у своих жертв кошельки, но они поступали так, что десятки и сотни тысяч, миллионы людей стали нищими, потеряли работу, жильё, покончили жизнь самоубийством, а их дети погибали в бессмысленных войнах, на которых они наживали себе капитал. Тем временем эти люди, белозубо улыбаясь, красуются на страницах журналов, выступают по телевизору и говорят, говорят, говорят умные слова. Я знавал одного депутата, генерала с регалиями, орденоносца, у которого были липовые документы, он даже в армии никогда не служил, а один депутат, с двумя "красными дипломами", работал грузчиком на винзаводе, и возглавлял преступную группировку! И такое сейчас можно увидеть повсюду, нет, такое и раньше бывало, но только масштабы, масштабы другие... Ты Гурген не подумай, что я большевик и мститель какой-то! Хотя и в партии и в комсомоле работал, и посты занимал немалые. Я, как раз-таки, самый, что ни на есть капиталист, из партии, когда нужно было вышел, перестроился, чётко осознал, что у нас грядёт передел и смена вывесок - у меня нюх отличный, как у охотничьей собаки, я сразу понял, что на этой волне можно безболезненно пристать к стабильному островку благополучия, причём понял ещё и то, что на мой век его, благополучия этого, точно хватит... Многие мои товарищи по партии как бы не изменили идеалам Ленина и Маркса, и тоже неплохо пристроились к новой кормушке; говорят правильные слова и имеют свой кусок свежего хлеба с маслом и икрой и, в принципе, мечтают, чтобы ничего и дальше не изменилось, чтобы всё так и текло, хотя горячо критикуют нас демократов, да балаганные демонстрации устраивают; водят бедных пенсионеров на площади, а потом садятся в джипы и едут оттягиваться в кабаки и сауны. А если копнуть чуть глубже, за ними такое можно увидеть, что волосы на голове зашевелятся: сплошное предательство всех и вся, компромиссы под прекрасные дивиденды, страстное желание отовсюду извлекать выгоду. Так, что, Гурген, твои подвиги меркнут перед их героической работой. Да и чем они отличаются от тебя? Ничем! Ты не хуже их, а может, даже и лучше, ну, а то, что ты делал и с них спросить можно... Они же, в конце концов, сами и предложили народу заниматься первоначальным накоплением капитала, прибрав к своим рукам самое существенное: добро народное. Оно и перетекло в так называемую частную собственность, которая теперь священна. Кстати, многие счастливчики, попавшие в обойму, прошли тюремные университеты; никто у нас не гарантирован от этого - у нас это дело святое, пословиц об этом много и пол страны сидело, так что же, всех теперь презирать за это, лишать работы? Такие были правила игры. Такое у меня отношение к этой проблеме. И не проблема это вовсе, нужно себя проявить, уметь делать дело, вписаться в пейзаж. Что ж делать - такие времена. Тебе, Гурген, хотелось бы пожить нормально, "приподняться", как у вас говорят? Или ты, извини, планируешь, если повезёт, открыть пару, тройку ларьков на автобусных остановках, накопить денег на бетонную квартиру в Питере, купить чёрный Мерседес с затемнёнными окнами, завести несколько любовниц? А может, ты думаешь и дальше добывать хлеб насущный кулаками? Кто-то помоложе и позлей однажды повредит тебе глаз или изуродует тебя - этот спорт жестокий, в нём опасно долго оставаться. Ты до сих пор живешь на съёмной квартире, насколько я знаю...
Гурген пожал плечами, ответил неопределённо:
- Много людей на квартире сейчас живут...
Денежкин внимательно поглядел на Гургена, подумав: " Как любит этот народец, строить из себя значительного, проницательного и умного. Ему ещё его цену не назвали, а он уже ведёт себя так гордо, такое внутреннее желание у него не прогадать, не продешевить, не остаться в лохах. Хотя, народец этот, не в пример нашему народу, бесшабашному, любящему на печи отлёживаться, может дела делать отлично, мимикрирует по ходу жизни, да и талантливы они, черти, чего уж там - этого у них не отнять, и хитры, черти. Не удивлюсь, если он сейчас как-нибудь подведёт разговор к тому, что бы узнать о своей реальной цене, может даже торговаться начнёт". Вслух же он продолжил, будто и не слышал ответа Гургена:
- Спортивный век короткий - одна серьёзная травма и ты не у дел. А торговля... Сейчас время меняется, под себя почти всё подмяли люди с холодной головой, горячим, кхе-кхе, сердцем и чистыми руками. Мало того, идёт скоростное укрупнение: маленьких непременно съедят большие.
Гурген и сам давно подумывал о своей судьбе. Тридцать семь лет возраст для спортсмена любого вида спорта критический, ну, а для экстремальных видов, тем более. Вся прежняя деятельность, связанная с криминалом, рэкетом, сошла, вообщем-то, на "нет", времена на самом деле изменились, и воспоминания о коллегах, догнивающих на Южном кладбище или "отдыхающих" в зонах, оптимизма Гургену не добавляли.
Людям, достигшим положения в обществе,Гурген крепко завидовал, среди них было немало и его земляков, а он до сих пор зарабатывал на жизнь своими кулаками. И о торговле он думал - на этом поприще многие себя совсем неплохо чувствовали, но Гурген внутренне торгашей люто ненавидел и презирал. Ему немало пришлось в своё время поработать над их физиономиями, и он знал, что ради денег они идут на всё - торговля втягивает - это наркотик, который нельзя бросить, она никогда не спит, она требует всего человека. Ему хотелось жить как-нибудь посвободней. Фортуна, увы, пока сторонилась встречи с ним.
Гурген, вспомнив пышнотелую жену Денежкина, подумал просто: " Что умру от этого? Работа есть работа. Синяки хотя бы пройдут, теперь отдохну немного. Не понравится - уйду и всё!" Из всего наговоренного Денежкиным он хорошо понял только то, что новый его знакомый человек крутой, богатый, у него могут открыться какие-то новые перспективы и, что "большой человек" любит много и непонятно говорить.
При прощании в холле квартиры Денежкина произошло нечто, сильно смутившее Гургена: Денежкин, как-то уж необычайно ласково гладил руку Гургена, глаза его при этом стали масляными и ласковыми, ноздри его опять подрагивали. Гургену это не понравилось. У него мелькнула одна единственная простая и немудрёная мысль: "Петух он, что ли?". Он не мог, конечно, предвидеть планы Денежкина, но и верить ему он не мог по определению: его жизненный путь говорил ему о том, что верить никому нельзя.
Через неделю Гурген, одетый в чёрный костюм, прекрасно на нём сидевший, с травматическим пистолетом под мышкой в элегантной кобуре, приступил к своим обязанностям. В поездки в Москву Денежкин его пока не брал, приказав оставаться в распоряжении его жены и выполнять все, что она прикажет.
Гурген в своей жизни прочитал от силы три книги, и уж, конечно же, не читал "Бравого солдата Швейка", где Швейк, буквально понявший приказание поручика Лукаша, исполнять все желания его дамы, пока он будет на службе, выполнил "примерно шесть её желаний", о чём простодушно и доложил своему поручику. С Гургеном случилось примерно то же самое, сразу же после отъезда патрона, он стал выполнять приказы и желания жены Денежкина... в её постели, боссу об этом он не сообщал.
Нина сразу после близости с Гургеном открыла ему секрет, сообщив, что муж с ней не спит и разрешает ей иметь мужчин, но просит делать это без огласки; выполнять супружеские обязанности он не может, она ему нужна как ширма для выходов на редкие вечеринки, посещения театров и различных раутов. Сама она руководила рекламным агентством, принадлежащее Денежкину. Гурген всё же немного мандражировал по поводу того, что связь с женой босса может открыться, но Нина его успокоила, сказав, что тот безразличен к её связям. Гурген, вспомнив о ласковом поглаживании его руки Денежкиным, в довольно простых и грубых выражениях высказал ей своё предположение, о пристрастиях Денежкина. Она ответила, что это вряд ли, - при его положении, если откроется такое, это может сильно ему навредить, потому что мы ещё не достигли европейских высот толерантности. "Скорей всего, - сказала она, - он стар, ему стыдно свой мужской беспомощности, и поэтому он нанял меня работать женой". Правда, в конце этого разговора, она добавила: " Хотя, чёрт его знает, белобрысого. Какой-то он многообразный, непонятный, мой государственный муж, я его частенько не понимаю".
Но звериное чутьё Гургена не давало ему забыть то рукопожатие: оно явно было не мужское, и не дружеское. Но жадность довлела - у него не было ни денег, ни связей, ни полезных родственников, ни перспектив, ни даже жилья и он своим хитрым умишком сообразил, что из этого знакомства, нужно и можно постараться получить максимальные дивиденды. Его память согревали слова Денежкина, сказанные ему в начале их знакомства " Для начала, - говорил ему Денежкин, - нужно чтобы ты немного обтёрся в новых сферах, надеюсь ты поймёшь, что жить новой жизнью, гораздо приятней, чем махать кулаками". И ещё были сказаны загадочные слова о том, что он стар и у нет в живых ни одного родственника.
***
Это произошло через четыре месяц. Денежкин взял Гургена с собой в Таиланд, где Гурген правильно сообразил, что босс здесь бывал не раз. В загородном отеле им делали массаж две хорошенькие "массажистки". Гурген такой отдых воспринял, как мужское развлечение, Денежкин ему сказал, что за всё заплачено, с девушками можно делать всё что угодно. В середине сеанса массажа Денежкин встал с лежака и приказал своей массажистке придти на помощь подруге, трудившейся над телом Гургена. Та услужливо прошла к топчану и стала ласкать Гургена. Денежкин сидя на топчане с хищной жадностью следил за происходящим. Гурген уже был в таком возбуждении, что не владел собой, он обнимал то одну девушку, то другую. Неожиданно Денежкин вскочил с топчана и, затопав ногами, прогнал девушек. Он прытко подбежал к растрёпанному, ничего не понимающему Гургену, встал перед ним на колени и "облегчил" возбуждённого до крайности "жеребца".
После случившегося он строго сказал обалдевшему, растерянному Гургену: "Ты, парень, не зарывайся, у всех людей есть свои слабости, есть они и у меня, уже немолодого человека. Если ты не захочешь дальше у меня работать, скажи сразу, я дам тебе некоторую денежную компенсацию и отпущу Держать тебя не буду, хотя и люблю тебя жеребца. Но учти: метлу будешь держать на привязи, ты должен знать, что я не просто крутой - я сильно крутой. Ты же хочешь жить в этом городе? Если захочешь остаться, знай, что у тебя всё будет в шоколаде".
Целую неделю после этого Гургена окружали местные красотки, представительницы самой древней профессии. Их оплачивал Денежкин, сам же он куда-то исчезал и приезжал в отель под утро. И перед самым отлётом домой, Гурген выполнил "просьбу" Денежкина, который оформил её словами: "Гургенчик, побалуй старика, пожалуйста". В дальнейшем именно эта конспиративная фраза употреблялась Денежкиным, когда ему требовался этот мерзкий акт удовлетворения.
По приезде в Питер Денежкин подарил Гургену свой нестарый Мерседес, и вручил банковскую карту на непредвиденные расходы. Денежкин был не требователен. Он нечасто просил Гургена удовлетворить его слабость, и это происходило только в бане его дома. Он возбуждался и кричал, а Гурген намеренно делал ему больно. К Гургену приходило злорадство, которым он подспудно прикрывал своё отвращение к тому, что делал с этим похотливым стариком с дряблым серым телом и худыми некрасивыми икрами. Рассуждал он просто: в конце концов, он должен взять своё, раз уже пошёл на такие шаги, добыть себе положение в обществе. И легко утешался думая, что в зоне пидоров тоже "тянут" и ничего: "западло" это не считается, а нынешняя жизнь моментами сильно напоминает жизнь в зоне.
Помалу Денежкин стал вводить Гургена в курс некоторых дел; с Ниной связь Гургена вскоре оборвалась: во-первых, у него совсем теперь не оставалось времени на встречи, во-вторых, Нина не любила оставаться одной - она стала встречаться с каким-то популярным молодым артистом. Гургену приходилось мотаться с поручениями босса, знакомиться с новыми людьми, заводить полезные знакомства: имя Денежкина производило на людей магическое действие и открывало многие двери. Необразованный Гурген, который с трудом окончил школу на тройки, имел хорошие зоркие глаза, и отличные уши, он на удивление быстро разобрался, как нужно себя вести; стал говорить округло со всякими туманными формулировками. Помогала ему и его природная артистичность: он мог играть лицом, делать его участливым, восторженным, раздумчивым, горестным, строгим. Мог варьировать голосовые оттенки от горечи в голосе и радушно-благожелательного тона до властно-непререкаемого. Даром не прошли и уроки, которые постоянно ему давал Денежкин.
Всё шло хорошо. И однажды Денежкин объявил ему, что настала пора продвинуться дальше. Он прямо сказал Гургену: " Надо уже дело делать. Я тебе обещал и выполню своё обещание; скоро ты станешь моим помощником и, если всё будешь делать правильно, сможешь в дамки выйти. Только прошу тебя, не страдай всякими вашими кавказскими дуростями. Прибери куда подальше свой дурацкий апломб, смешную гордость и раздутое самомнение, пропитанное тщеславием, убери с лица надменный вид крутого. Я тебя, жеребчик, люблю, тебе, трудно это понять с твоими предрассудками, но ты не зарывайся, делай только то, что я буду говорить".
Денежкин будто очнувшись, спросил, обращаясь ко всем:
- Что я там про костыль этот в мосту говорил?
- Говорили, что костыль золотой. Правильно, мол, его забили, - быстро сказал водитель.
- Правильно забили!- передразнил водителя Денежкин, крякнув.- Вот ведь, весь наш народ в этом. В пол-уха слушает и в пол-головы думает. Скорей бы рабочий день закончился, стопарик принять бы - и в койку. Вот поэтому всё в этой стране и проходит, любые фокусы умных технологов. Электорат напрягаться не желает, и его к этому приучают целенаправленно. Ему стопарик нужен, пивка для рывка - и в койку, желательно с бабенцией, или к телевизору шоу трансвеститов посмотреть. И он под все обещания рая земного и непременного подписывается под лабуду, не потому, что верит, а потому что в башке его ленивой не появляется мысль вникнуть в обещания. Да и время стопарика почему-то, когда подумать нужно, неумолимо приближается. На хрена ему думать? Чего доброго дебаты могут начаться, мозги напрягать придётся. Думает он: да гори оно всё синим пламенем, куда-то вписываться, лишь бы хуже не стало, а хуже, товарищи, будет! Будет непременно хуже, только вы боитесь об этом думать. И ожидаете, дурни, инквизитора, который непременно придёт и даст вам чудо, заворожит вас тайной и своим авторитетом, изменит вашу жизнь - накормит, напоит, накажет мерзавцев и разрешит вам в меру грешить. Только он и вас наказывать будет, если зарываться начнёте. Э-э-э, что я, в самом деле, объясняю?! Вы же этого никогда не читали. И не прочтёте.
В машине все напряжённо молчали, никто не понял, о чём говорит босс, но к этому все давно привыкли - он частенько говорил много чего непонятного. Но знал он много такого, чего не знали и не должны были знать простые смертные. Гнилость кухни, на которой и он варил отравное варево, он познал ещё задолго до перестроечных лет. Уже тогда он понял, что дело идёт к краху системы, и хотя жил он совсем неплохо и в той системе, переходить в стан борцов за СССР он не стал - он чётко, реально себе представлял, что бикфордов шнур уже подожжён. Нужно было определяться. Ему это было нетрудно сделать; долгие годы он жил принимая правила игры, дающие ему право жить безбедно, находиться в обойме. Он жил во лжи, фарисействовал, и принять новые правила, правила новой лжи, ему было совсем нетрудно. Но через пару радостных демократических лет, он "оглянулся" назад и с ужасом осознал, что произошло страшное: не стало мирового гиганта, противовеса, державшего мир в определённом равновесии, что не за горами день, когда скукожившейся на карте России, будут диктовать свои условия, страны, ставшие единоличными мировыми лидерами, выигравшие от этого передела и возможно дело дойдёт до следующего передала, после которого страна ещё более скукожится и возможно и исчезнет с карты мира. Он смотрел широко и трезво, понимал, что уже ничего не изменить, маховик истории крутиться так, как его запустили, он был уже не юношей, любил роскошь, хотел ещё пожить, гедонизм был для него наивысшем этическим учением, а такая жизнь невозможна была без финансового достатка и он сказал себе: "Живи по этим правилам, это надолго".
Его ловкие комсомольские дружки, постаревшие и поседевшие, без колебаний сбросили шкурки и одели новые. Желания напрягаться у Денежкина не было и он влился в реку, стал делать то, что требовалось. Он не верил ни в какие положительные сдвиги, плыл в этой мутной реке, ловко огибая рифы: хватка у него была деловая и крепкая. Но иногда, и особенно в последнее время, его охватывала меланхолическая тоска по прошлому, а может быть это была тоска по ушедшей молодости - годы полетели быстрее, старость была рядом.
***
Подъехали к двухэтажному дому, огороженному высоким кирпичным забором, с хорошо заметными видеокамерами. Площадка перед воротами была очищена от снега и посыпана песком. Водитель моргнул фарами несколько раз и коротко просигналил. Ворота открылись, за ними стоял старик в ватнике и вязаной шапочке. Джип плавно въехал во двор и остановился у бассейна, борта которого были обложены мрамором. У бассейна высилась красавица ель вся в снегу, наклонившая верхушку к бассейну.
Охранник вышел из машины и открыл дверь хозяину. Денежкин, ступив на землю, недовольно сказал: "Всем хороши эти джипы, но вылезать из них тяжко - будто из грузовика выползаешь".
Все пошли к лестнице дома, впереди Денежкин, за ним охрана и поникший головой Гурген. У входной двери их встречал старик в ватнике. Сдёрнув шапочку с головы, он мял её в правой руке. Прежде чем открыть дверь, он поприветствовал Денежкина радушно, но сдержано, словами: "Доброго здравия, Анатолий Яковлевич, с приездом". Денежкин протянул старику руку. Тот протянул ему левую руку, спохватился, переложил шапку в левую руку.
Денежкин хмыкнув и, пожав крепкую руку старика, спросил у него:
- Майор, в полку всё в порядке? Без Ч.П.?
- Так точно, - ответил старик.- За время вашего отсутствия ни каких Ч.П. не произошло. Баня протоплена, ужин готов, Нина Васильевна всё приготовила, как вы просили.
Денежкин, кивнув головой, вошёл в дом, за ним вошли остальные; старик всё это время придерживал дверь открытой. Когда все затоптались в прихожей, старик бросился к Денежкину, помог ему снять пальто, повесил его на вешалку и подал Денежкину тапочки. Денежкин скинул туфли и сунул ноги в тапочки. Обернувшись к своим спутникам, проворчал: "Топчетесь как слоны. Раздевайтесь, от вас потом понесло".
Все стали шумно раздеваться. Денежкин любовно погладил стеновые панели из дуба. Потёр руки, настроение его немного улучшилось. Он вдруг резко обернулся к старику и сказал:
- Непорядок всё же, майор, кое-какой в хозяйстве имеется.
Старик напрягся, часто заморгал глазами, в них появился недоуменный испуг.
- Ты майор, ёлку-то оббей от снега - неровен час завалится краса, а я эту красу очень люблю. Она здесь уже много, много лет стоит.
- Будет сделано, - облегчённо выдохнул старик, досадуя на себя, что дал маху.
Впрочем, ещё не было случая, что бы Денежкин хоть раз не нашёл каких-то огрехов в работе своих поданных. Старик это знал и каждый раз волновался. Он много лет прослуживший в армии, хорошо знал дурацкий армейский постулат гласивший: что бы служба мёдом не казалась, нужно постоянно нагружать подчинённых какой-либо работой, пусть и ненужной. Этот постулат он знал не в теории, а в трудных армейских буднях. Они с женой Ниной Васильевной безвылазно жили в этом доме уже не первый год. Вся работа по дому делалась ими. Денежкин купил старику "Ниву", что бы тот мог ездить за продуктами и за всем необходимым для дома. Старик этой работой дорожил: на его попечении были двое маленьких внуков, дочери, мужья, которые зарабатывали скромно.
Денежкин обернулся к мужчинам, произнёс негромко:
- Отдыхайте.
Потом коротко бросил старику: "Солдат накорми, майор". Денежкин поднялся по лестнице на второй этаж вошёл в спальню и устало сел на край огромной кровати. Он провёл пальцем по спинке кровати. Внимательно рассмотрел палец, что бы убедиться в отсутствии пыли и уставился на картину в богатой золочёной раме. Картину написал для него один известный питерский художник. Сюжет придумал сам Денежкин: на берегу тихого озерка под ивой, которая свесила свои кудри в сонную воду, сидела троица ребятишек с удочками. Солнце мягко освещало их счастливые лица; в одном из мальчиков, белобрысом, с круглым лицом угадывался сам Денежкин. Дети смотрели на поплавки. Томное лето, стрекотание кузнечиков, запах скошенной травы чудились в картине. Художник незримо это изобразил.
Сюжет был не придуманным. Это было на Алтае, куда мальчик Толик попал с мамой во время войны. Отец остался в блокадном Ленинграде он работал поваром в военном госпитале. Там на Алтае Толик был счастлив, как может быть счастлив только ребёнок. После голодных ленинградских дней он увидел огурцы и помидоры, пил парное молоко с вкуснейшим хлебом, такого вкусного хлеба он ел больше никогда. Были ещё дети, с которыми он играл и ходил на рыбалку.
Денежкин нервно развязал галстук, швырнул его на кровать, думая:" Только вот это и было в жизни хорошего: этот тихий пруд, глупое детское счастье, чистые помыслы. Как мало было нужно, что бы смеяться и радоваться новому дню!"
Денежкин снял с себя всю одежду и бельё, достал из шкафа тонкий трикотажный спортивный костюм и одел его на голое тело. Ещё раз взглянул на картину сказал: " Ничего не вернуть, ничего! А жизни пшик какой-то остался". В который раз за сегодняшний день болезненно кольнуло под лопаткой, боль заставила его скривиться.
Спустившись вниз, Денежкин прошёл на кухню. За большим овальным дубовым столом Нина Васильевна потчевала гостей. Она улыбнулась Денежкину: " Добрый день, Анатолий Яковлевич". Денежкин кивнул ей головой, внимательно пробежав глазами по накрытому столу. Мужчины замерли с набитыми ртами. Спиртного на столе не было - это категорически было здесь запрещено. Гурген сидел с полной тарелкой пельменей, он не притронулся к еде.
Денежкин повернулся и пошёл к выходу на террасу. Гурген отодвинув тарелку, нехотя встал и пошёл за Денежкиным. В баню, пристроенную за домом, они прошли через террасу, покрытую прозрачным пластиком.
Когда Денежкин с Гургеном вышли из кухни, ушла и Нина Васильевна, сославшись на то, что ей нужно быть сейчас в бане. За столом остались двое: водитель и охранник. Водитель, начавший работать у Денежкина недавно, видимо не мог сдерживать свой весёлый нрав в этой строгой атмосфере. Лицо его со смеющимися глазами выдавало в нём насмешника и зубоскала. Он облегчённо выдохнул:
- Уф-ф-ф! Блин, в армии легче было. Даже в учебке не так херово было. Ну, тут дисциплина!
Охранник, намазал красную икру на хлеб и, отхватив крепкими зубами большой кусок, назидательно сказал:
- Только разница в том, что в армии ты делал всё бесплатно, а тут за деньги. И деньги, я тебе скажу, совсем неплохие. Тяжело, брат, первые семь лет бывает, а потом привыкаешь.
-Да уж, - хмыкнул водитель, - за семь лет можно в каменную бабу превратиться.
- Привыкай, - ответил охранник, подцепив вилкой кусок буженины, и отправляя её в рот вслед за бутербродом с икрой.
Водитель ощерился:
- Босс наехал конкретно сегодня на Пургена Ишаковича.
Охранник не сдержал улыбки, поправив с усмешкой водителя:
- Гургена Аршаковича...
- Так прикольней, - махнул рукой водитель. - Получит он от босса сегодня под хвост.
- Может быть и смешнее, но ты аккуратнее с этим ... со словами. Гурген, между прочим, мастер спорта по боксу и неплохо выступал в боях без правил, и с шефом, если ты заметил, у него дела-делишки какие-то, так что...
- Страшно очень! Напугал! - перебил его водитель.- Это посмотреть ещё надо - кто кого.- Ненавижу я всех этих хачиков, азеров, чеченцев, - насмотрелся на них в Чечне.
- Так Гурген наш он не душман, - он армянин, а они католики.
- Всё одно чёрные. Прут и прут к нам в Россию. Мы что к ним едем?
За столом воцарилось долгое молчание.
- Под хвост - это ты хорошо сказал, - без всякой связи, усмехнувшись, сказал блондин. Он прожевал буженину и стал осматривать стол. Ковырнул вилкой в вазочке с грибами, и, расхотев есть, отодвинул свою тарелку в сторону. Потянувшись до хруста в костях, он произнёс:
- Я бы сейчас стопарик водочки принял. Пойдём, кореш, во двор, покурим. Я могу тебе только одно сказать: меньше будешь говорить - дольше проживёшь. А так смотри сам, да головой побольше верти - скоро и сам во всём разберёшься. Я так думаю.
Они встали и вышли из-за стола. По дороге к двери водитель спросил у охранника: " А чё это за пурга про золотой костыль?" Охранник хохотнув коротко ответил: " Это шифровка. Они ж умные, депутаты эти, ни нам чета".
***
В просторном предбаннике стоял диван, три кресла и столик, вокруг которого суетилась Нина Васильевна. Поправив стопку салфеток. Она спросила у Денежкина: "Я ещё нужна?"
Денежкин оглядел стол, махнул рукой:
- Идите, Нина Васильевна. Если будет что-то нужно, я вам позвоню.
Он повернулся к мужу Нины Васильевны, молчаливо стоящему со стопкой простыней: " И ты, майор, иди, без нужды не тревожьте нас".
Супруги вышли, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Денежкин сел за стол, кинул быстрый взгляд на Гургена, сидящего на диване с постным выражением лица.
- Что скуксился? Наследил, как щенок, думал большим человеком уже стал, всё пройдёт, думал? Садись за стол, перекусим. Ты не обижайся, что при всех говорил Я специально - чтоб они не расслаблялись.
Гурген, хмурясь, сел за стол. Денежкин налил ему полный фужер водки. Себе налил полрюмки.
Гурген выпил водку залпом, закусил ломтиком лимона, съев его с кожурой. Денежкин поднёс рюмку к губам, сделал глоток и с болезненным выражением лица поставил рюмку на стол. Он вдруг ощутил, как сердце его подпрыгнуло в груди несколько раз, замерло на мгновенье куда-то пропав, а после застучало невпопад. В висках у него застучало, в глазах потемнело; на мгновенье ему показалось, что он теряет ориентацию в пространстве. Через минуту он пришёл в себя, сердце билось ритмично, но пришла боль под лопаткой
"Предлагали мне обследоваться в Москве, зря отмахнулся. Что-то частенько стали вот такие моменты возникать, Нужно до Нового года сделать экспресс обследование в Питере. Завтра же и сделать это, потом начнутся праздники будет не до этого ", - подумал он, вытирая салфеткой пот, выступивший обильно на лбу.
Нехотя, с испортившимся настроением, он съел пару маслин. Ткнул вилкой в горку маслят, присыпанных зелёным луком, и, с неудовольствием посмотрев на Гургена, у которого проснулся аппетит после выпитого: тот хищно уничтожал горячие пельмени
" Брови чисто как у демона, - думал Денежкин, наблюдая за Гургеном. - Даёт же Бог некоторым силу красоту и здоровье, забывая почему-то вдохнуть чего-нибудь ещё дельного. Про голову здесь Всевышний вовсе забыл. В данном случае пришлось поработать дьяволу, - под этой черепушкой места свободного много было. А ведь он, тварёныш, я это всё больше чувствую, сожрал бы меня с потрохами, будь его воля, ненавидит он меня люто. Да и это лёгко понять: он простить себе не может всего того, что ему приходиться делать ради денег, во всём зле виноват у него, конечно же, я - совратитель мерзкий... я - главное зло, приведшее его к греху, будто до сих пор он жил безгрешной пташкой. Хотя его понятия о грехе совсем уж относительные. Признаться самому себе, что он сам источник зла, что он похотлив и несдержан, жаден, тщеславен, завистлив, мелочен и мстителен, что он раб своих желаний, он не сможет. Никогда не признается себе в этом. Он легко мог сказать нет, когда я ему предлагал себя, но он этого не сказал. В решающий момент, когда можно было всё изменить, он, как животное, которое не может совладать с собой, когда наступают дни случки пошёл до конца. А разве было на что здесь соблазниться? На что можно было здесь соблазниться? Вот на эти венозные стариковские ноги? На этот желеобразный живот? Деньги - дико любит, подлец, деньги, хотя и принимает их от меня с достоинством, с чувством человека знающего себе цену, как нечто, само собой разумеющееся".
"Ненавидит, ненавидит", - ещё раз взглянув на Гургена, подумал Денежкин на этот раз с подступающим страхом и ровным голосом произнёс:
- Ну, теперь можно и в термы пройти.
Гурген молча и быстро разделся. Он, как античный герой, поигрывая мышцами, стал у двери. Когда Денежкин проходил рядом с Гургеном он, вздрогнув, ощутил поток энергии исходящий от тела Гургена. Он кинул ему:
- Грейся, я сегодня внизу полежу на второй полке.
Он лёг на спину, подложил под голову резиновый валик, и закрыл глаза. Тепло обволакивало, нагоняло дрёму и расслабленность, перестала болеть голова. Обрывки разных мыслей толкались в голове; потом он вспомнил Таиланд. Подумал, что надо бы уже слетать отдохнуть без Гургена. В последний свой приезд он отлично провёл там время. Он никому не сказал тогда, взял и улетел, переполошив всех своих нукеров. Он ничего не сказал даже Гургену. Раз только звякнул по телефону, сказав, что он скоро появится.
Тогда он купил двух девушек и хорошенького смуглого "парнишку" с маслянистыми чёрными глазами. Что-то кукольное было в этом профессиональном проституте: когда он оголялся, то становился похож на куклу голыша. Он весь был как-то пропорционально, даже слишком пропорционально сложён - такой ровненький, крепенький, мальчик-гимнаст, с неизменной ласковой улыбкой. Денежкин однажды подумал, что его отлили в форме. Впрочем, таких вот не то мальчиков, не то мужчин, возраст которых было трудно сразу определить на глаз, здесь было множество. Как его звали?. Джон? Нет, Джонни, ну да Джонни, ласковый, как котёнок и неутомимый в ласках Джонни. После того, как девушка массажистка, трепетно поработавшая над телом Денежкина, уходила, уступая тело Денежкина Джонни, тот приступал к своим обязанностям. Дело он знал хорошо и хорошо знал, что нужно Денежкину. Денежкин улыбнулся, вспомнил, как томно закатывал свои чёрные глаза Джонни, как горячо шептал ему в ухо : I love you; как всхлипывал в фальшивой страсти и как натурально рыдал в последний вечер и ломал руки, будто терял очень близкого человека. Играл Джонни свою роль так хорошо, что заподозрить его в фальши было трудно - таиландец был профессионалом и сбоев каких-либо он старался не допускать. Индустрия такого рода утех была здесь хорошо отлажена.
Денежкин приоткрыл глаза - Гурген, сидя на полке, массировал икры...
Денежкин встал, хотел окунуться в бассейне, но опять закололо сердце. Он, представив, что нужно будет спускаться в бассейн, а потом обратно подыматься и передумал. Встал под душ обмылся, укутался в полотенце и, бросив Гургену: "Я ухожу", вышел из бани в предбанник. Там он, завернувшись в простыню, сел на диван, выпил квасу, почувствовав опять перебои в сердце. Через несколько минут вышел и Гурген, сел напротив Денежкина, и принялся за пельмени.
Денежкин, наблюдая за ним, сказал:
- Я в Ереване бывал не раз, когда в министерстве лёгкой промышленности работал. Потчевали нас там долмой. Вкуснющие голубцы, вместо капусты они завёрнуты в виноградные листья. Да, кому я объясняю? А подлива просто супер была: мацони с чесноком. Один наш ответственный товарищ на спор 157 штук съел. Он даже перевыполнил норму, которая оговаривалась. Выиграл ящик армянского коньяка, потом говорил, что из него неделю не дерьмо, а зелёный навоз выходил.
Гурген не поднимая головы, поглощал пельмени.
Денежкин налил в кружку пива, подвинул кружку Гургену со словами: "Запей, мустанг, икать начнёшь, не ешь так быстро".
Гурген с удовольствием, не отрываясь, выпил полкружки и опять принялся за пельмени.
Денежкин продолжил говорить
- Хорошо нас встречали армянские товарищи. С бабами, правда, у них там хреновато было. Каких-то лахудр находили бальзаковского возраста, но под коньяк и это годилось. Вот в Узбекистане там да: встречали нас там с азиатским размахом, по полной программе. Девочек слепых предлагали и мальчиков. Концы в воду, как говориться, - слепой опознать не сможет. Там у них один инструктор был по фамилии Рыбников Павел Иванович, по паспорту, а так он был натурально Фишер Соломон Абрамович. Лез он мне в зад без мыла, жаловался, что достали его азиаты, просился в Москву, хоть на какую-нибудь маленькую должность, лишь бы от басмачей уехать. Так он мне рассказывал шёпотом, всё шёпотом и оглядываясь, что, мол, все эти герои социалистического труда, депутаты всяких Верховных советов, раз в году считают своим долгом съездить в некий дальний аул, где у какого-то аксакала имеется абсолютно белый ишак-альбинос. И осёл этот священный, стало быть. Приезжали они туда не для того, что бы полюбоваться на блондина ишака, а для того что бы это несчастное животное ... трахнуть. Считалось, что после ишачьей любви на такого счастливчика снизойдёт особая благодать, денежный успех и продвижение в карьере. Может, трепался Соломон Абрамович, а может и нет: Восток - дело тонкое ... и грязное. А известно хорошо, что с библейских времён дикие народы периодически занимались скотоложством...
Гурген, потягивая пиво, ухмыльнулся, подумав: "Тебя под этого ишака нужно было подставить".
Денежкин пытливо посмотрел на Гургена, будто пытаясь понять, что сейчас варится в этой гордо посаженной на красивое тело голове, глотнул кваса и продолжил:
- Народ интересный азиаты. Через "не могу" будут трахать для дела какую-нибудь уродину. У нас в отделе, когда я ещё в комсомоле работал, был один, так он всех старушек перетоптал в отделе, как петух кур в курятнике. До уборщиц даже добрался. Ненасытность какая-то ненормальная... Хотя у меня есть подозрение, что здесь нечто другое - это у него было каким-то способом самоутверждения: мол, видите я какой! Какое-то животное состояние. Он, бедняга, кроме всего ещё думал, что может через женщин подняться по служебной лестнице. Переспал даже с начальницей отдела культуры, ей тогда 67 лет было, но дальше инструктора не пошёл. В перестройку уехал на ПМЖ в Израиль, у него папа работал в Бакинском аэропорту буфетчиком, миллионерская должность на Кавказе, скажу я тебе, если учесть ещё и проходимость аэропорта, можно представить как быстро эти миллионы собирались. И вдруг, Денежкин резко сменил тему:
- Слушай Гурген, а почему говорят, что где армянин прошёл, там еврею делать нечего?- и не дождавшись ответа, сказал:
- Кстати, генетический код армян очень близок к коду евреев. Более половины армян имеют кровь группы А. Есть даже такая болезнь "ереванская ", или её ещё периодической иногда называют. Этой болезнью болеют только армяне, евреи некоторые арабы и немного турок. Видать Ноя армяне очень хорошо встретили, когда он на горе Арарат пришвартовался - это вы можете. Рассказывай теперь, о наших делах скорбных, Гургенчик
- Мы этого журналиста на второй день нашли, - сказал Гурген, потягиваясь.
Лицо Денежкина изменилось:
- Вы что охринели? Это, что, опять пойдут в газетах статьи про бандитский Петербург, нападение на журналиста... сводим счёты, нам это надо?"
Гурген ловко свернул трубкой пластину золотистого балыка, положил его в широко открытый рот - два взмаха челюстями и балык исчез; кадык прыгнул, рот захлопнулся, как дверь с пружиной.
- Да он никуда не пойдёт, - скривился Гурген.- Он ещё в машине чуть не обосрался от страха, когда ребята его с понтом убивать повезли за город. Мы с ним поговорили, не били, он всё понял и всё выложил. Сказал, приказали ему это написать.
- Кто?
Гурген пожал плечами:
- Сказал, начальник приказал, а начальнику какие-то большие люди звонили, они про меня всё рассказали.
- Так, - протянул Денежкин. - Скоро выборы. Началась подковёрная возня. Удар-то по тебе произвели, чтобы в меня срикошетило.
Денежкин, положив локти на стол, обхватил голову руками, закрыл глаза, Гурген знал, что босса в такие моменты лучше не беспокоить, впрочем, ему сейчас всё было безразлично, он налил себе пива и откинулся в кресле, делая маленькие глотки.
Денежкин соображал стремительно, у него в руках было много нитей, которые он сейчас сводил в единый центр, для прояснения ситуации. Он не планировал возвращения в Питер, собирался встретить Новый Год в своей квартире в Москве, но случилось непредвиденное: тендер, который практически был у него в руках, ушёл к другим. Этому делу было отдано много сил, а его подопечные, дела которых он лоббировал, потратили немалые денежные ресурсы. Это было невероятно, но это случилось. Выиграла тендер не очень известная кампания, руководителем которой был не очень-то весомый, но последнее время успешно продвигающийся бизнесмен, по фамилии Марголин. Акулы, с которыми работал Денежкин, Марголина в расчёт не брали: среди участников тендера были люди, зубы съевшие в дорожном строительстве. Когда случился этот форсмажор, стало ясно, что без поддержки влиятельных и мощных сил этого произойти не могло. Денежкин немного знал о Марголине, имя которого последнее время стало часто появляться в печати, видел, что его "поднимают" какие-то силы, знал он и ещё и то, что намечаются большие, глобальные перемены во власти, что Президент устал, что он болен и хочет уйти на покой; кто будет вместо него он пока не знал: так глубоко прокопать он не мог, но ясно было, что мимикрировать будет сейчас сложно. Кроме всего смена власти подразумевала смену и главной кухни, предстояли ещё Парламентские выборы, и как всё будет выглядеть, когда смениться власть, представить было трудно.
- Что-то меняется, что-то происходит чего я ещё не знаю, но это, кажется, и меня серьёзно может коснуться. Ты знаешь, Гурген, что заказ, по которому я работал, миллиардный заказ ушёл к другим. И это притом, что всё было оговорено, каналы мои работали, никаких сбоев не ожидалось. Мои клиенты в ярости, мы работали вместе уже много лет без всяких сбоев, они были спокойны, уверены, что всё, как всегда, выгорит. Заказ ушёл к другому, там не очень-то и мощная группа, как нам казалось. Произошёл неприятный и неожиданный облом. Предпраздничные дни обещают быть не скучными, придётся со всем этим разбираться. Ничего хорошего, ничего хорошего не предвидится... ладно, ладно... А вы, что же с ментами и с этими прошмондовками не могли на месте договориться? Что бы до протоколов и газет не доходило. Что денег жалко было? - откинувшись на спинку дивана проговорил Денежкин.
Гурген стал красным:
- Эта дура, как чокнутая орала.
- Боливар не выдержит двоих, - сказал Денежкин задумчиво и словно очнувшись, спросил у Гургена:
- Ну и, что мы будем делать? Подмочил ты дело, подмочил и мою репутацию подмочил. Это сигнал... сигнал, что не готов ты ещё во власть идти. Туда нужно сначала придти, а потом уже морды бить. Ладно, попробуем, как-то исправить. Я тебя так долго вёл, столько сил этому отдал, мне нужен был свой человек здесь, дома, в Питере. Лоббист - это не любитель лобио, который вы очень любите, Гурген-джан...
Денежкин глянул в надутое лицо Гургена и передумал ему объяснять, что такое лоббист, подумав уже не в первый раз: " Проходит время всё угасает, и ты думаешь: как ты мог с этим человеком что-то иметь? В сущности моё первое впечатление от него, первые ассоциации были правильными - мустанг! Жеребец он и есть жеребец. Красив, восхищает своей жизненной силой, а в голове сено, да и к тому же, кажется, начинает лягаться. Взнуздать такого, кажется бесполезно. Да и есть ли у меня время взнуздать его? Но я-то, старый дурак, старый идиот, как мог его приблизить к себе так близко, как не подумал, что иметь связь с мальчиками, работающими за деньги, гораздо надёжнее, что они не болтливы, и трусливы. А, что у этих чёртовых кавказцев в голове, которых ты отлично знаешь, всегда трудно понять; чёрт знает что может происходить их дурьих головах, напичканных всяким вековым сором. Они же все мстительны, и всегда остаются в плену своих предрассудков. Как я мог? Его просто так выбросить за борт не получиться... не получится. Можно конечно сыграть на том, что он прокололся так сильно, что всё поставить на свои места невозможно, можно ещё одну статейку про него состряпать, что бы закрепить его фиаско, сам-то я всяко выкручусь, отодвинуть его на время назад в охранники, а потом... а потом откупиться подешевле и пустить в свободное плавание, предупредив, что если будет язык распускать, то меры всегда найдутся для усмирения. Хотя кто он такой? Деревенщина, возомнивший о себе чёрт знает что...
Где-то далеко в потайной кладовой, щёлкнув приоткрылась дверца и из гомона голосов за этой дверцей выделился один, сказавший: "Есть человек - есть проблема, нет человека - нет проблемы". "Может и так, может и так, если всё не так пойдёт, как надо - это самый действенный способ", - согласился с голосом Денежкин.
Гурген ждал, когда Денежкин заговорит, смотрел исподлобья на молчащего босса, понимая, что тот что-то обдумывает. Звериный инстинкт ему подсказывал, что главную опасность для него представляет сам Денежкин. Что предпримет его хозяин он не знал, но нюхом чувствовал, что маятник качнулся в другую сторону. Он чувствовал что-то изменилось необратимо, его изворотливый ум говорил ему об этом. Он злился и на себя за свой прокол, который всё испортил и его переполняла ненависть к людям, воспользовавшихся ситуацией, что бы спихнуть конкурента, растоптав его, как какую-то букашку. Мысль о том, что кто-то перечеркнул его планы приводила его в бешенство. Он жаждал мести.
Денежкин, будто очнувшись, произнёс твёрдо:
- Ну, ладно, Гурген, ладно мы что-нибудь придумаем мы обязательно что-нибудь придумаем, выпей водки, расслабься.
Гурген не отказался. Простыня упала с плеч Гургена, когда он пил, запрокинув голову. Денежкин, глядя на мощный торс Гургена, подумал: "Последний раз". Он протянул руку и погладил живот Гургена, чётко разделённый рельефными мышцами пресса. Живот Гургена дёрнулся. Он посмотрел в водянистые глаза Денежкина, думая: " Свинья старая". "Побалуй старика", - хрипло сказал Денежкин. Гурген не таясь, усмехнулся.
Денежкин лёг на живот. "Давай, мальчик, только не переусердствуй, спокойней работай, что-то ты грубоват становишься", - сказал он. Гурген надвинулся на Денежкина, положил руки на его плечи. Он резко потянул Денежкина за плечи на себя, одновременно поддавшись вперёд. Денежкин вскрикнул, он ещё вскрикивал и вскрикивал, а Гурген при каждом вскрике говорил про себя страшные грязные слова. Слышались непотребные звуки, будто сонм каких-то невидимых чудищ, издаёт булькающие и хрюкающие, мяукающие звуки. Гурген резко остановился, сошёл с Денежкина, и не глядя на него, пошёл в душ. Денежкина остался лежать на животе, обессилено распластавшись.
Гурген встал под душ, намылил мочалку и стал с остервенением тереться, будто хотел содрать с себя кожу. Денежкин наконец встал, прошёл, прихрамывая, с искажённым лицом мимо Гургена, лёг в ванну, закрыв глаза. Решение оформилось: "Всё! С ним нужно кончать. Деньги!. Деньги он любит безмерно. Возьмёт деньги, тварь, и заткнётся, изверг".
Животные не могут быть виноватыми друг перед другом. Они ЭТО делают для продолжения рода не по принуждению, ни по желанию, возникшему от мыслей, передаваемых через глаза. Приходит особое время предназначенное природой для случки и они совершают то, что должны совершить. Стыда нет, они это могут совершать, где угодно. Когда пройдёт время, они станут жить своей прежней жизнью до следующего цикла. И многие виды животных будут после родов выкармливать своих детей, обучать их, холить и грудью стоять перед многочисленными врагами, в этом и самцы участвуют.
Люди же это чаще делают по соблазну. Они делают все, что бы добиться победы на объектом своих вожделений. Им непременно хочется добиться победы. Победа даст наслаждение и удовлетворение. Человек не знает даже, зачнёт ли его партнёрша. Да и думают ли об этом, занимаясь "любовью", как сейчас, модно говорить. Заниматься любовью! Какое немыслимо хитроумное и лживое сочетание слов, будто это - заниматься вязанием, приготовлением пищи, посадкой деревьев или вокалом в студии!
Занимаясь грязным развратом, падая в грехе до сатанинских темниц, думая лишь об удовлетворении похоти, о совращении всё новых и новых человеков, обо всё новых и новых механизмах удовлетворения похоти, о привлечении в этот ведьмин круг новых партнёров, изматывая и себя и партнёров грехом, под сладким соусом продвинутых идей, которые на самом деле известны тысячелетиями человек не уподобляется животным, не нужно говорить про мерзавцев, открыто проповедующих мерзости, что они уподобляются животным, безгрешным существам. Не животные они, а преданные солдаты сатаны, призванные убить человека.