Караваев обернулся. На тропинке позади него лежал здоровенный молодой бродяга, рядом с ним лежала чугунная шестисекционная батарея. Бродяга попросил Караваева, ругаясь через слово:
- Помоги, брат, подняться. Не донёс немного заразу до пункта. Чуть не пришибла меня, падла. "Фумигаторка" с ног свалила, проклятая, а так донёс бы.
Караваев помог ему подняться. Бродяга разглядывал батарею так, будто только что увидел её и сказал, почесав в затылке:
- Ладно, ладно, сейчас передохну, соберусь, подниму и отнесу. Люди гибнут за металл, блин.
Караваев покачал головой.
- Как же ты её пёр-то, парень?
- Я штангой когда-то занимался... до кандидата в мастера спорта дошёл, - ответил бродяга и, поплевав на руки, нагнулся, взялся за батарею,- но поднять её не смог. Бродяга разогнулся и опять разразился матом.
Посмотрев на Караваева, он сказал с надеждой:
- Может, поможешь, братуха? Здесь всего ничего осталось до пункта.
- Давай, - ответил Караваев.
Они взялись за батарею и понесли её к ангару. Ворота ангара были открыты. Они донесли батарею до весов и бродяга, тяжело дыша, просипел:
- Бросай здесь на землю.
Бросив батарею, Караваев огляделся и тихо спросил:
- Друг, а воды здесь попить не найдётся?
- Как же, - хмыкнул бродяга, - у тутошнего царька снега зимой не выпросишь, а ты воды захотел.
Из-за залежей металлолома появился молодой человек в синем халате, от него шёл густой запах приторного одеколона.
- Ну, чего притаранили, господа-бомжи? - спросил он, пристально разглядывая бродягу и Караваева.
- Да вот гармошка чугунная, - заискивающим тоном ответил бродяга.
- Шестисекционная, - сказал парень задумчиво и полез в карман халата. Достав пухлую пачку денег, он вытащил из пачки две десятирублёвые купюры, пачку денег положил обратно в карман; из другого кармана достал немного мелочи. Положив мелочь на бумажные деньги, он отдал их бродяге, тот низко поклонился парню:
- Спасибо, шеф.
Из-за груды металлолома, откуда появился парень, раздался грубый мужской голос:
- Серёга, давай уже. Мясо готово. Гони этих бомжей и запри ворота ангара - отдохнуть не дадут.
Вслед за мужским голосом послышался пьяный женский смех и визгливый женский голос:
- Мы, Серёга, тоже уже готовы, иди скорей, а то остынем.
- Пошли, - толкнул Караваева локтем в бок бродяга, и они быстро вышли из ангара.
Отойдя метров на десять от ангара, бродяга раскрыл ладонь, в которой были зажаты деньги.
- Видал, какая падла? - сказал он зло, разглядывая деньги. - Двадцать пять рублей пятьдесят пять копеек! Придушил бы я эту паскуду своими руками, ненавижу таких, как он! На людской крови богатеет, сука. Прикинь, братуха, каждый раз, эта сволочь, за один и тот же вес разные суммы даёт. Издевается, гад. Я ему за этот день третью батарею уже притаранили. Утром тридцатку дал, в обед девятнадцать рублей, теперь вот двадцать пять рублей пятьдесят пять копеек. Ухмыляется, гад, говорит, мол, оплата с учётом инфляции. Раз не выдержу - пришибу его батареей, гада.
- На, - протянул он десять рублей Караваеву, - бери. Ты же помог мне.
Караваев отодвинул его руку:
- Не надо. Ты мне скажи лучше, где здесь воды напиться можно. Пить очень хочется.
- Бесплатной воды здесь давно нет, - ответил бродяга. - Вон там за этим забором её хоть залейся. Речка там чистейшая. Когда-то забора этого здесь не было, мы там с ребятами с нашего завода пикники устраивали, шашлыки жарили, в волейбол играли. Теперь хода туда нет. На заборе проволока под током, а за забором, говорят, собаками злобными территория охраняется. Ладно, пойду я. У меня ещё кое-какой металл недалеко припрятан.
Он крепко пожал руку Караваева и пошёл, слегка прихрамывая, а Караваев направился к забору.
Забор оказался деревянным. Поверх забора шло несколько рядов колючей проволоки. Кое-где на заборе были прибиты таблички с изображением черепа со скрещёнными костями и надписью "Высокое напряжение". Отель был хорошо виден, он был совсем рядом, за этим забором на вершине возвышенности.
Караваев почесал затылок и, кисло усмехнувшись, подумал о том, что не встречал ещё в своей жизни такого забора, в котором бы все доски до одной были бы прибиты намертво, а гвозди с обратной стороны были бы загнуты, как это положено неторопливым и трезвым плотником. Жизненный опыт ему подсказывал, что в любом заборе всегда имеется одна доска - это, как минимум, прибитая лишь к верхней перекладине одним гвоздём, не загнутым с той стороны забора и, сдвинув такую доску вправо или влево, как стрелку настенных часов, всегда можно проникнуть на интересующий вас объект, если, конечно, вам позволят это сделать ваши габариты.
Но прежде, чем начать поиск искомой доски в заборе, Караваев забрался на ближайший холм мусора, который уже начал зарастать травой и кустами чертополоха, цветущими ярко-пунцовыми цветами и внимательно оглядел местность.
Там, откуда он пришёл, ворчал и шевелился людской океан, а за забором не было ни души. За ним открывалась живописнейшая картина, в которой была видна и продуманность ландшафта и ухоженность.
Бугристые склоны возвышенности были засажены смешанными видами деревьев, множество подстриженных зелёных лужаек радовали глаз. Кругом были проложены дорожки, посыпанные битым красным кирпичом. Тут и там синели маленькие пруды, на берегах которых, под раскидистыми ивами стояли парковые скамейки со спинками; кое-где были устроены искусственные водопадики. Вокруг возвышенности серпантином вилась прекрасная шоссейная дорога, а для "безлошадной" публики по склону возвышенности до самого отеля пролегла широкая каменная лестница с площадками отдыха, оборудованными крытыми беседками. На каждой такой площадке стояли каменные чаши, из которых высокой струйкой били фонтанчики воды.
- Вода! - восхищённо и хрипло воскликнул Караваев, одновременно по привычке начав пересчитывать чаши на площадках отдыха. Сбившись со счёта, он бросил это занятие.
Там, где ступени лестницы, ведущей к отелю сходились с шоссе, для безопасности пешеходов были построены воздушные туннели из прозрачного пластика.
Караваев ещё раз оглядел всё это великолепие, огороженное извилистой линией забора, конца которого не было видно, и, прикинув, что по прямой, если идти к отелю по ступеням, будет не более километра, спустился с холма и пошёл вдоль забора, внимательно разглядывая доски забора, а иногда и проверяя, сдвигается или нет, та или иная из них.
Увидев лежащую в пыли палку, он вспомнил, что бродяга говорил о собаках за забором и поднял её, подумав: " Будет чем отбиться, если что..."
В одном месте забор круто повернул направо, почти на девяносто градусов и Караваев чуть не упал, споткнувшись о пластмассовый ящик, стоящий сразу за загибом забора. Прислонившись к забору, на таком же пластмассовом ящике сидел парень, склонившийся над толстой, потрепанной тетрадью и быстро в ней что-то записывающий. По обе стороны от парня лежали ещё несколько ящиков.
Невероятных размеров борщевик возвышался над парнем. Крепкий ствол растения был толще пластиковой бутылки, а узорчатые листья величиной с банный таз, создавали тень, которую мог бы дать зонт большого размера.
Парень поднял голову, поправил очки и встал с ящика, улыбаясь доброжелательно. На вид ему было чуть больше двадцати. Его светлые, чуть вьющиеся волосы были зачёсаны назад и стянуты на затылке в "хвостик". Бледное лицо обрамляла редкая бородка с рыжинкой. Большие грустные серые глаза парня смотрели на Караваева спокойно, без тени любопытства, беспокойства и раздражения и Караваеву стало как-то неуютно от этого взгляда.
Очередной "доставала", - раздражённо решил Караваев и внутренне ощетинился. Короткий и негативный опыт общения с обитателями этих мест начал приносить свои дурные плоды.
Если бы он сейчас глянул на себя в зеркало, то крайне бы удивился: на лице его появилась странная, чужая улыбка человека бывалого, прищуренные глаза смотрели нагловато и враждебно. Левой рукой он держал палку, правая рука сама собой сжалась в кулак, будто он готовился к схватке. Он зачем-то цыкнул зубом и почесал развязно всей пятернёй живот пониже пупка. Два постулата: "Не верь" и "Не проси", преподанные ему жизнью этим жарким днём, кажется, были, наконец, им усвоены.
Парень, вежливо склонив голову, продолжая улыбаться и внимательно глядя в глаза Караваева, сказал:
- Добрый день, дорогой путник. Мир вам.
Караваев, разглядывая парня, сделал паузу, скривился, и ответил угрюмо:
- Добрый ли...
- Конечно, добрый, - ответил парень. - Каким же ещё ему быть? Нам каждый день дарован для добрых дел и радости, а как ты его проживёшь, от тебя самого зависит.
"Очередной проповедник, - немного расслабившись, подумал Караваев, - сейчас или денег просить будет или поэмы сказочные рассказывать".
- Вы, наверное, проход в заборе ищете? - спросил парень, озадачив Караваева своей проницательностью, а Караваев, сделав вид, будто он не слышал вопроса, опять почесался нагло, спросив у парня:
- А чего это борщевик такой вымахал?
Парень рассмеялся:
- Подкармливаю, поливаю. А вы меня боитесь, усталый путник. Это так отчётливо видно. Всё у вас на лице отражено. Хотя, позвольте скаламбурить, именно лица сейчас на вас и нет. Вам передохнуть нужно. Вы меня не бойтесь, я вам зла не причиню. А проход в заборе будет метров этак через триста. Там забор будет разрисован местными умельцами всяческой гадостью и надпись будет "Серые начинают и выигрывают". Доска, проходящая через слово "серые" отводится в сторону. Только там за забором, дорогой путник, вас не ждут с хлебом и солью, и распростёртыми объятиями. Имейте это ввиду.
- С чего это ты взял, что я тебя боюсь, - пробурчал Караваев. - Не боюсь я тебя вовсе.
- Вот и хорошо, что не боитесь, - ответил парень. - У меня вода есть. Хотите воды?
Он нагнулся и, достав из-за ящика пластиковую бутылку с водой, протянул её Караваеву:
- Пейте, не стесняйтесь. Вода артезианская, не водопроводная.
Караваев облизнул пересохшие губы и не смог устоять: жажда при виде воды стала нестерпимой.
Он буквально выхватил бутылку с водой из рук парня, присосался к горлышку, делая жадные, большие и шумные глотки. Выпив полбутылки, он остановился, посмотрел на остатки воды в бутылке и, сделав ещё несколько глотков, вернул бутылку парню, невнятно его поблагодарив.
-Денёк у вас, судя по всему, выдался не из приятных. Да вы присаживайтесь, пожалуйста передохните перед походом в Зазаборье, - вежливо предложил парень. - Вам явно дух нужно перевести.
Караваев смахнул капли пота со лба, взглянул на часы; недоверие его куда-то стало испаряться и он, прислонив палку к забору, тяжело опустившись на ящик, сказал, не глядя в лицо парня:
- Жарко у вас тут. Прямо Африка какая-то. И это в декабре-то месяце. Я из дома улетал, так у нас минус двадцать семь было, как-никак, Новый Год на носу.
Парень присел на свой ящик только после того как сел Караваев.
- А здесь вечное лето - триста шестьдесят пять очень солнечных дней в году, - сказал он.
- Как это? - удивился Караваев.
-Несколько лет назад здесь создали искусственный климат. Теперь ночью температура опускается не ниже пятнадцати тепла, но днём, к сожалению, зашкаливает за тридцать, как сегодня, например. Хотя обещали, что среднегодовая температура будет не выше двадцати трёх: что-то там не состыковалось у создателей этого гениального проекта. Теперь вот днём температура скачет. Бывает, за сорок градусов перепрыгивает. И ещё: после того, как ввели в строй этот искусственный климат, ужасно увеличилось комариное поголовье, чего создатели климата никак, конечно, не предполагали. И с водой теперь здесь становится хуже и хуже. Была здесь когда-то река - пересохла, в её русле теперь байкеры гоняют. В общем, как говорилось в одном известном рекламном ролике: "Сухо!".
- А дождей, дождей, что же, вовсе не бывает? - заинтересовался Караваев.
- Отчего же не бывает. Каждый второй и четвёртый четверг месяца с пяти до шести утра у нас плановый дождь, тоже искусственный, между прочим. А после дождичка, хе-хе, в четверг, с вертолётов сбрасывают таблетки для фумигаторов, пока бесплатно. Местные бутлегеры-самогонщики гонят из таблеток жесточайший самогон. Его здесь "фумигаторкой" называют. Говорят, что комары за версту облетают любителей фумигаторки, а глупый комаришка, решивший испробовать кровушки такого любителя смертельных коктейлей, падает замертво в ту же секунду, как вкусит этой кровушки. Так, что два эффекта в одном: тут тебе и опьянение и комары не кусают. Есть ещё третий эффект - через год-другой у потребителей фумигаторки непременно случается цирроз печени, - тихо произнёс парень.
- Одно и то же у нас, ёш твою два, всегда у нас одна и та же песня во все века! - недовольным тоном сказал Караваев. - То реки зачем-то вспять хотят повернуть, то на кукурузу молиться заставляют, то виноградники рубят, то революции устраивают, то капитализм строить затевают и всё всегда с бухты-барахты. Сначала сделают, ёш твою два, потом руками разводят: мол, кто же знал, что выйдет именно так? А если не знаешь, что из твоей затеи получится, то зачем такую работу затевать?! Простой табурет изготовить, и то нужно головой покумекать, чтобы у тебя скворечник не получился. Вот и с климатом вашим так вышло, наверное. Как это один наш министр говорил: хотели лучше, а вышло, как всегда?
Парень внимательно слушал Караваева, который немного подумав, продолжил оживясь:
- А с другой стороны и польза-то от климата вашего, думаю, немалая имеется. Сам посуди: отапливаться не надо, дни у вас здесь всегда длинные, - значит, экономия электричества. Одежды и обуви зимней опять же не нужно, а это какая выгода! А огороды, сады! Это же при таком климате по два урожая в год можно собирать! И ультрафиолет дармовой - польза для здоровья. Минусов-то, от этого вашего климата, поменьше получается, парень. Комар, он, конечно, паразит противный. Кормить его своей кровью круглый год не очень-то приятно и заразу он разносит, если его не изводить, но, в конце концов, можно окна марлей затягивать, травить его, ещё чего-нибудь, - да мало ли способов борьбы с этим гадом.
- А на улицу после десяти вечера в москитной сетке выходить, - вставил парень, улыбаясь.
- Что, так заедают? - озадаченно спросил Караваев.
- С десяти вечера до пяти утра носа на улицу не высунуть. Жизнь здесь в эти часы замирает. Все прячутся по своим углам. У кого есть кондиционеры, тем легче от комаров спасаться, но здесь, по эту сторону забора большинству это не по карману.
- Чудно! А у кого нет кондиционера, значит, фумигаторами пользуются. Это тоже, парень, знаешь, как-то по-нашенски! Сегодня ведь говорят, что фумигаторы эти безвредны, а завтра, когда народ загибаться начнёт - скажут: недосмотрели. А учёные недоделанные, руками разведут, мол, кто же знал?
- Vox populi - vox dei, - улыбаясь, сказал парень.
- Что говоришь?
- Говорю, правильно мыслите. Я вам вот чего ещё не сказал. Когда климат-то этот в строй запустили, отапливаться нужда отпала. Люди от радости спилили все батареи отопления и трубы и снесли их в пункты приёма металлолома. А тут теперь ходит слух, что система регулировки климата на ладан дышит, и в случае, если она "накроется" или её взорвут какие-нибудь террористы, то климат вернётся в свои старые рамки, а раньше здесь, знаете, температура зимой до минус двадцати пяти доходила. Вот и представьте, что здесь с людьми станет.
- Да, чудеса чудные тут у вас творятся. Это же надо: лето круглый год! К этому ещё привыкнуть нужно. Я бы не смог. Лето, парень, у нас на Севере - я сам оттуда - короткое, а зима длиннющая. Ждёшь этого лета - не дождёшься, а только, значит, дождёшься его, а оно и пролетело. Ну, так, что? Так в природе заведено. Я, например, все времена года люблю. В любом времени своя красота есть, парень. Зиму люблю, особенно раннюю, когда осень ещё упирается, не хочет уходить, а зима уже подступает. Воздух по утрам такой чистый, дышится легко, ледок в лужицах узорчатый, хрупкий и прозрачный. Утром проснёшься, в окно глянешь, мама дорогая! За ночь весь мир изменился. Тишина, всё белым-бело. Деревья все в белых нарядах, как невесты стоят - красотища! Ну, а без весны? Как без весны-то? Травка первая нежная, как велюр зелёненький, одуванчики хороводы водят, по травке этой, - все в жёлтых сарафанчиках. Грачи важные такие, как чёрные, как шахтёры наши, сидят на ветках, а листочки у берёзок такие зелёные нежные и клейкие. Всё на глазах оживает, растёт, цветёт и глаз радует и самому жить сразу хочется! А осень? Куда её выбросить с её художествами? Краски то, какие у неё, как чудно природу расписывает она в золото и багрянец! А у вас тут, с вашим климатом, глядишь, детям скоро объяснять популярно придётся, что такое времена года.
- Да вы - поэт, - сказал парень, внимательно слушавший Караваева.
- Какой я поэт. Поэты у вас здесь по аллее шастают, поэмами шпарят налево и направо. А я бы, парень, жить здесь не стал бы. Ни за какие коврижки не остался бы здесь жить. Отдохнуть - еще, куда ни шло, но вот так постоянно в жарище маяться? Ни за какие коврижки! Может из-за духоты этой народ здесь такой порченый, верченый, нахальный. Говорила мне Аглая - это нормировщица наша, что сейчас лучше никуда не дёргаться, мол, времена не устоявшиеся - лучше не ехать никуда. У неё зять год назад в командировку в Дагестан уехал, - до сих пор нет от него вестей. Что с ним сталось, никто не знает. С вокзала в Минеральных Водах позвонил в последний раз, мол, сажусь на поезд в Махачкалу - и всё, ни слуху, ни духу. Надо было послушаться Аглаю, она женщина мудрая, а я дурак попёрся за дармовым ультрафиолетом. Эх...
- Караваев помолчав, продолжил:
- А представляю я себе, сколько миллиардов, а может даже триллионов в этот климат ваш вбухали и сколько деньжат по карманам разным осело. У нас зарплату месяцами не выдают, а тут тебе нате! - климат, вечное лето, будьте любезны. Правильно говорят, что если где-то прибывает, то где-то обязательно убывает.
Когда Караваев замолчал, парень достал из-за ящика, на котором сидел, рюкзачок, поставил его на жухлую траву перед собой и, развязывая тесёмки рюкзака, сказал:
- Думаете, если отопление стало не нужно, и потребность в зимней одежде здесь у людей отпала, так народ что-то выиграл? Ошибаетесь, дорогой путник. Здесь за этот климат теперь такой налог дерут с людей, что прежняя плата за отопление кажется суммой сопоставимой с карманными деньгами школьников младших классов во времена СССР. А огороды и сады, дорогой путник, здесь совсем не резон заводить. Во-первых, жучок какой-то всё съедает, поливать нечем: вода дорогая, во-вторых, все магазины и рынки завалены импортными овощами и фруктами, а они гораздо дешевле здешних.
- Да ты что? - удивился Караваев. - На хрена тогда он нужен был климат этот? Чтоб комары тебя заедали, и ты бы ещё за это платил?
Парень, кивая головой, наконец, развязал тесёмки рюкзака, положил в него свою тетрадь и достал полиэтиленовый пакет. Из пакета вынул батон белого хлеба с изюмом, разломил его на две части и, протягивая Караваеву большую часть, сказал:
- Не побрезгуйте скромным угощением, друг. Как говорится, возблагодарим Господа за сей хлеб.
- Да я... - засмущался Караваев, которому стало вдруг очень стыдно за своё недавнее поведение.
- Берите и ешьте, - настоял парень и Караваев взял хлеб. Он стал неторопливо есть, отламывая от куска маленькие кусочки. Хлеб был очень вкусный и ароматный.
Парень тоже стал есть и продолжил:
- А чему удивляться? У нас народилась новая порода людей, ловко жонглирующих словами. Они хитроумно научились умело обтяпывать разные проекты, за которыми стоят совсем ни те идеи, декларируемые ими во всеуслышание. Дело они всегда преподносят так, что человеку неискушённому в их словесной казуистике, сразу и не разобрать истинной цели. Хотя уши всегда торчат где-то в этом словесном тумане. Думающие люди эти ляпы сразу замечают, да кто им слово даёт? А народ? Народ то же чует неладное, да разобраться ему не под силу без просветителей, которые, конечно же есть, но им трибуны не дают... Да и вечная борьба за хлеб насущный... Так вот, здесь вначале долго и нудно мусолили по телевизору, радио и в печати о несомненной пользе и нужности искусственного климата, о том, какая здесь райская жизнь начнётся. Такие люди, с такими именами ратовали за нововведение, что очень грустно становилось при мысли о том, что, сколько умных людей прониклось этой "дичью". Потом стращать начали, мол, газа и нефти осталось максимум на двадцать лет, нам-де грозит энергетическая катастрофа, мол, нужно сейчас средства изыскивать, чтобы потом локти не кусать и так далее и тому подобное. Заложив зерно, на некоторое время замолчали, а потом сразу деньги нашлись, нашёлся так называемый инвестор, зашумели, загалдели радостно. Так долго и громко шумели, что люди уже и слушать это не хотели, затыкали уши. Так под разговоры разные и появился сей климат - апофеоз "научной" мысли, крупного капитала, толкачей от власти и ещё каких нибудь деятелей, имён которых мы никогда не узнаем. И хапнули они все, как вы только что правильно заметили, весьма солидно. Хотя слово "солидно" вряд ли может дать представление о деньгах ушедших налево. Неплохо поимели и неподкупные деятели-законники, которым всё равно, что "пробивать": переход на левостороннее движение, смертную казнь, подушный налог на безработных, закрытие молочных кухонь для младенцев, легализацию проституции и лёгких наркотиков, или лицензирование сбора ягод и грибов. Главное для них - чтобы их "неподкупность", которая всё время дорожает в геометрической пропорции, хорошо оплачивалась. А далее вот что было. Эти же деятели ввели налог за пользование климатом, и налог этот уже много раз увеличивался. Мотивировка? Нужно поддерживать систему во избежание вселенской катастрофы. Затраты на содержание растут, цены на энергоносители растут и так далее. И, наконец, самое удивительное! Вы не поверите! Оказалось, что система эта, её сердце - то есть энергоблок, работает на обычной солярке! Представляете? Говорили, что благодаря климату сберегут запасы нефти, а теперь система поедает эту самую нефть прожорливей, чем все старые отопительные системы. Блестящий итог! Это вам не Волгу толокном замесить, или в трёх соснах заблудиться. Это головотяпство высшей пробы, приносящее отличные дивиденды, групповое жульничество с полным безразличием к судьбе людей и природы, а природа, знаете, не любит бесцеремонного вмешательства, она изо всех сил пытается самовосстановиться. Природа многообразна и гармонична, и хотя всё в ней подчинено выживанию, на многие века растягивается процесс эволюции, дабы приспособиться к новым условиям, но эта цель никак не предполагает в природе изуверства. Вы никогда не увидите льва, который бы весь день гонялся за оленями, складывал бы их потом в кучу, и стерёг своё добро. Он мудрее людей! Он знает что в жарком климате мясо начнёт гнить через несколько часов. Он берёт, сколько ему нужно. Когда ему опять будет нужна еда, он пойдёт на охоту. Мало того, когда он сыт и отдыхает, птицы и гиены могут отведать от его трапезы, и он не будет их прогонять. А вот царь природы человек упорно пытается всё испоганить, забывая, что он сам часть этой природы, и обязан жить с ней в ладу и единении. Прекрасный советский поэт ещё в том веке, когда ещё скорость так называемого прогресса была значительно медленнее, чем сейчас, провидчески сказал: "Пока об этом думать неохота. Сейчас нам не до этого пока. Аэродромы, пирсы, и перроны, леса без птиц и земли без воды... всё меньше - окружающей природы. Все больше - окружающей среды". Вы, наверное, уже слышали о здешнем Бермудском треугольнике? Он возник через некоторое время после ввода в строй искусственного климата. Обширный кусок моря стал опасен для судоходства и полётов над ним. Самолёты там падают, корабли тонут. Учёные мужи говорят, мол, необъяснимый феномен природы. Необъяснимый ли? Преподобный Серафим Вырицкий сказал как-то про таких учёных: учёные - в ступе не дотолчённые.
Караваев взволнованно перебил парня:
- Да я ж, своими глазами видел, как, аж, два самолёта в море упали! Страшное дело, ёш твою два. Вначале не поверил я, когда первый-то самолёт "звезданулся", думал, "чердак" у меня от жары съехал: не каждый день, понимаешь, такое увидишь. Прямо над моей головой пролетел и в море упал, разломился, как игрушечный пополам и затонул. Потом второй... ещё мне сказали, что подлодка атомная там вчера взорвалась. Это правда?
Парень кивнул головой:
- Это правда. И не одна подлодка. Там на дне моря обширнейший склад чёрных, цветных и драгоценных металлов. Давно бы всё подчистили, да радиация пугает. Пока пугает. Недавно одна фирма объявилась. Предлагает обнести это место в море круговой дамбой, море там осушить и металл убрать, причём готовы работать только за металл, находящийся в море. Что здесь дальше будет, остаётся только гадать, но прогноз пока не очень благоприятный.
Парень доел хлеб и, отряхнув с себя крошки, произнёс бодро:
- Вот сейчас бы по послеобеденной сигарете искурить. Я курю - есть такой грех. Пытаюсь бросить, но не очень получается .
Караваев, который тоже доел хлеб, засуетился, доставая из кармана измятую пачку сигарет.
- Сигареты есть у меня, но без фильтра. Огня только нет, Будешь такие курить? - сказал он, протягивая пачку парню.
- Огонь мы добудем, - ответил парень, беря пачку в руки и разглядывая её. - Надо же, ностальгия по сильной руке! Извечная мечта о справедливом царе. Чего только не придумают производители, чтобы сбыть свой товар и свою нишу найти! - воскликнул он.
Он вернул пачку, достал зажигалку, дал прикурить Караваеву и лишь только потом закурил сам. Сделав затяжку, закашлялся.
- Крепенькие! - сказал он.- Теме соответствуют. Но если производители этих сигарет делали ставку на людей, тоскующих по крепкой руке, то мне кажется, что их бизнес будет весьма краткосрочным, потому что покупатели их замечательной продукции быстро перемрут, ностальгируя с этими ужасными сигаретами, невесть из чего изготовленными. Впрочем, кого это волнует? Деньги не пахнут. Ничего личного - это только бизнес, как говорится.
Караваев рассмеялся от души и, с удовольствием разглядывая бледное лицо парня, подумал: "А ты, Караваев, гад. Правильно тебе старик-изобретатель сказал, что ты озлобился. Пацан-то, какой воспитанный! К старшим с уважением каким! И водой и хлебом поделился и заметь, пока ты на ящик не сел, сам не присел, и прикурить тебе гаду, первому дал, а грамотный, подкованный какой пацан, приятно послушать. А ты, как вёл себя? Скотина ты, старая и безмозглая"!
Вслух же он сказал:
- Это точно, что деньги не пахнут. К нам в посёлок прошлой зимой водку завезли, в красивых таких бутылках "Шахтёрская особая" называлась. И цена была совсем смешная. Так от этой "особой" прямиком двадцать три человека обычным порядком в сосновых гробах на тот свет отправились. Думаешь, кого-нибудь наказали? Так, пошумели, пошумели, да и ладно. Завтра опять могут какой-нибудь отравы завезти, только назовут её по-другому. "Мечта проходчика", хе-хе, например.
- Или "Маркшейдерская крепкая", - вставил парень.
Караваев опять рассмеялся. Сердце его совсем умягчилось. Раскаяние билось в нём, требуя выхода. Он немного помялся и сказал:
- Ты меня, парень, прости, пожалуйста. Если честно, то я, когда тебя увидел, нехорошо о тебе подумал. Подумал, мол, вот ещё один прощелыга. Вот я и набычился, как дурак. Я, понимаешь, намытарился здесь, подустал маленько, перенервничал, не емши, не пимши с утра, а когда всю эту чудесную аллею прошёл, то и вовсе растерялся от чудес здешних. Народ у вас тут ушлый, верченый, да прожжённый. Всё ошельмовать, надуть, обворовать, да укусить норовит. Я тут и дня ещё не пробыл, а меня уже обворовали! И стреляли в меня и плевали, и оскорбляли. И срам всякий предлагали. Насмотрелся - ни в одном кино такого не увидишь. Это же надо голышом среди людей ходить, срамом, тьфу, сверкать?! Воры с шахидками разгуливают, всяк себя напоказ выставляет, всяк себе цену назначает, своим и чужим телом торгуют, да детей поганят. Будто белены объелись! Виданное ли дело - прилюдно рукоблудствовать?! А мышей живых есть?! До того мне тошно было, что я решил по возможности не пересекаться со здешним людом, не сближаться... и тут тебя, понимаешь, вижу... Здесь я думаю, чтобы жить, приспособиться надо. В грязи вываляться, да стыд потерять. Я так не могу. Я человек рабочий, шляться без дела, хамить и приключений искать - не по мне. Вот так, парень. Так что прости меня дурака, виноват я, а за приют твой спасибо, за хлеб и за воду спасибо - это дорогого стоит в ваших краях!
- Об этом не стоит. Никакой обиды на вас у меня нет. Хотите ещё воды, у меня есть? - ответил парень.
Караваев хотел ещё пить, но отказался и спросил у парня.
- Может, ещё по одной закурим?
- Вы курите, а я пока не буду, я курю мало. Возьмите зажигалку и оставьте её себе - у меня ещё одна есть, - ответил парень.
Караваев закурил. Помолчали. Временами с аллеи доносились звуки музыки. Неожиданно парень сказал:
- А людей осуждать не стоит. Сорвало их с привычной жизненной орбиты и выбросило в эту пустошь. Смутив лживыми посулами, подкинув призрачную надежду на другую, свободную и сытую жизнь, мощнейшие силы получили рычаг, посредством которого они смогли начать ускорять жизневращение людей на их привычной, устоявшейся жизненной орбите. Когда же скорость вращения становится критической - происходит выброс. Многие пытались удержаться изо всех сил, но это очень трудно, когда вокруг раздрай, развал, хаос, и каждый пытается спастись в одиночку. Сами посудите: ориентиры размыты, появилась новая шкала ценностей, старая объявлена бесчеловечной, кровавой, рабской, бесперспективной; будущее туманно, настоящее ужасно, прошлое, в котором остались целые жизни, любовь, юность, здоровье, идеалы оплёвано, а опомниться никому не дают: скорость вращения всё увеличивается и увеличивается, жизнь меняется, как орнамент из разноцветных стёклышек в калейдоскопе и, когда скорость становится такой, что орнамент этот сливается в одно чёрное пятно - человек разжимает руки, которыми он пытался удержаться за привычные для него вещи: семью, совесть, любовь, состраданье, стыд... Для человека, дорогой странник, очень важно осознание того, что его жизнь имеет нужность и смысл. Когда этого нет, то жизнь заканчивается. Нет, биологически он ещё долго может жить, но, как человек - творение Бога, он уже умер. На этой ярмарке несчастий бродят искалеченные, бесприютные люди-призраки с опустошёнными душами и глазами, отринувшими Бога. Глазами угасшими, потерявшими подпитку из сердца, в которых вместо света темень болотного омута. С глазами жадными, гордыми, суетливыми, но во всех них таится ужас, прикрытый показным равнодушием. После различных катаклизмов, землетрясений, тайфунов, войн можно заново отстроить города, восстановить мосты, наладить жизнедеятельность, но после катаклизма, который ударил покруче ядерной бомбы по душам людей, надежды вернуть эти бедные души к жизни, наверное, уже нет. А скорость вращения всё возрастает, выбросы продолжаются. Очередь теперь за молодыми и детьми. Вращатели орбиты времени зря не теряли, смущая всё это время невинные души. Их цель выкинуть с орбиты выращенную ими особую новую поросль людей неспособных отвечать за свой выбор, послушно покупающих их товары и, безропотно голосующих за кукловодов манипулирующих их сознанием. В этой сумятице, люди, не имеющие точки опоры, начинают, кто жить одним днём, кто искать кратчайший путь в бездну, сжигая себя в грехопадении. Одни сходят с ума, другие сводят счёты с опостылевшей жизнью, третьи, махнув рукой, плывут по течению, мол, будь, что будет, четвёртые ждут спасения, ожидая лжепророка, который им укажет спасительный путь. Такие пророки, уверяю вас, находятся очень быстро, обычно это шарлатаны с ухватками опытных менеджеров, с умением выжать деньги из несчастных людей. И, наконец, есть люди с "хорошим" нюхом всегда готовые изменить курс ради сытой безбедной жизни, готовые на всё, чтобы влиться и пополнить ряды выползней новой формации и быть у "дел", в рядах разрушителей всего человечного, гуманного, доброго. Но многие - и их немало, удержались. Не всех втянуло в воронку этого смерча. У этих людей хорошие крепкие корни, и они не поддаются гнилому ветру и мутной воде, стиснув зубы, они обкладывают корни валунами, зализывают раны и терпеливо пережидают это безвременье. Они остались на обочине нынешней жизни. Их голоса почти не слышны, у них нет адвоката, который бы поведал миру их горестную правду, но у них есть то, чего нет у тех, кто живёт за этим забором, обнесённым колючей проволокой под током, думающих, что там за забором они смогут отсидеться в случае катастрофы. У людей с крепкими корнями есть одна очень важная вещь - общность! Общность людей разумных и терпеливых, живущих под покровительством Царя Небесного - людей, не потерявших генетическую память, опирающуюся на опыт и мудрость предыдущих поколений. Они знают, что такое нелёгкие времена: их отцы, деды, пращуры жили не на кисельных берегах молочных рек, им этот опыт с кровью передаётся; они чтут память предков, у них есть дети, они боготворят женщину-мать, а значит, у них у всех есть луч света и надежда. Они спокойно могут обойтись без навязываемых, искусственных удобств, которые придумываются вместо удобств естественных. Зачем? Природа-Мать и так всех нас щедро одарила, а эти искусственные удобства в дальнейшем всегда приносят массу неразрешимых неудобств. Люди разумные не берут у природы лишнего, они могут одолеть простуду без "Аспирина-Упса", могут испечь хлеб, не пройдут мимо упавшего человека, могут разжечь костёр в ненастную погоду, могут построить дом, не чураются работы и они краснеют, когда им стыдно. У них есть икона, старая и намоленная. Не из этих нынешних, тиражно наштампованных, где на ликах святых приклеены ярко-оранжевые ценники и которыми торгуют на рынках. Эти старые иконы прошли с людьми тяжелейшие испытания, прошли через годы, когда рушились храмы, и имя Бога предавалось насмешкам и гоготу армады безбожников. Но люди верили и молились! Молились, и никто этого им запретить не мог. И ещё у них есть песня, простая и незатейливая, доставшаяся им от предков и, наконец, у них есть нечто, что нельзя увидеть, нельзя запретить или конфисковать - это их мысли. Их мысли о времени, о себе, о беззаконии, творящемся в мире, о Творце, о совести, добре, зле. Мысли, из которых непременно рождается истина. И эта Истина - антипод лжи, навязываемой человечеству ежесекундно. За "забором" знают об этих людях, не принимающих их гнусные проповеди, ёжатся в бессильной злобе. Организовав своё небольшое государство Зазаборье, они живут отдельной жизнью, не имея ничего общего со своим народом, им непонятны и противны его страдания и чаяния и ничего кроме ненависти к этому народу они не испытывают...
Парень замолчал, оборвав свой длинный монолог, сказанный на одном дыхании так же резко, как он его и начал - без пауз, будто он боялся, что Караваев его перебьёт. Глаза его странно поблёскивали, а руки, лежащие на коленях, подрагивали.
Караваев молчал, не зная, что сказать. Крамольная мысль о некоторой ненормальности парня закралась в голову и расстроила его, хотя, вроде, ничего особенного не произошло; разве, что говорил парень чересчур долго и как бы отключался от действительности, и смотрел во время своего монолога, будто сквозь Караваева, на какого-то невидимого собеседника за его спиной.
- Да, что это я? - наконец, словно включившись, произнёс паркнь. - Простите меня за излишнюю патетику...