Караваев щёлкнул зажигалкой, и они закурили. Сделав несколько затяжек, Караваев сказал спокойным тоном:
- Да нормально всё, парень. Поговорить никогда не вредно, что-то узнать очень бывает полезно. Я сам поговорить мастак. Меня в бригаде даже спикером, хе-хе, прозвали. Я с начальством обычно права качаю. Чуть вопрос какой появляется в бригаде - так ребята меня засылают к начальству. Я с ними, гадами, не церемонюсь, хотя им порой хоть кол на головах каменных теши. А говорил ты всё правильно! Народ всё чует и выкарабкивается, как может. Да видно всему свой срок в жизни есть. И это время пройдёт, другое наступит, не для нас уже, нас тогда не будет. А вот, что такие парнишки у нас есть башковитые - это хорошо. Вам молодым и надо будет взяться эту кривизну жизни исправлять. Ты, парень, вижу я, через сердце своё мысли пропускаешь, душой болеешь за людей - это значит, человек ты хороший, на том и стой, понимаешь.
- Уж не мне кривизну эту исправлять, - как-то грустновато улыбнулся парень, - недолго мне жить осталось.
- Не понял? Это ты-то умирать собрался?! Ты что же это такое говоришь?! Тебе годков-то сколько? - удивлённо спросил Караваев.
- Завтра двадцать пять будет. Если завтра для меня наступит.
- Авансом я тебя от всего сердца с днём рождения поздравляю и желаю долгих лет жизни, счастья и здоровья. Надо же, умирать он собрался! Тебе жить, да жить, а ты - умру я скоро, - энергично произнёс Караваев и вдруг осёкся, замолчал ненадолго, потом тихо сказал:
- Эх, мама дорогая. И моему сыночку Андрюше в этом году тоже двадцать пять исполнилось бы.
Караваев любовно оглядел парня и тихо сказал:
- Вот таким бы, наверное, ладным парнем как ты и мой Андрюшенька стал бы, коли, жив остался.
Караваев вытер повлажневшие глаза и продолжил:
- Семь годочков всего прожил мой сынок. Мы его в первый класс собирали. Уже книжки купили, тетради, фломастеры, краски. Он уже читал хорошо - сам научился, всё вывески любил на улицах читать, не одной не пропускал. Сколько лет прошло, а боль эта из сердца не уходит и никуда от этого не деться. Забудешься на время, когда работаешь или с людьми говоришь, а один останешься - тут и вспомнишь всё. Он ночами часто ко мне приходит и просит, чтобы я коньки ему купил... Коньки эти проклятые...
Караваев судорожно глотнул воздух, будто ему его не хватало в этот миг.
...коньки он у меня долго просил. Мальчик он был рослый и крепкий, выглядел старше, чем был, а я всё боялся ему коньки покупать, но на день рождения в декабре, купил их всё же. Он с пацанами на пруд пошёл кататься. Пруд этот и прудом-то не назовёшь - так, лужа большая, а при наших-то морозах промерзал он до дна, наверное. Андрюша мой у берега провалился, неглубоко: по щиколотку. С чего надо было льду трескаться, до сих пор не пойму. До дома от пруда метров триста - его из окна нашей квартиры было видно. Добежал он до дома, воскресенье было, как сейчас, помню. Мы сразу все нужные операции произвели: водкой растёрли, укутали тепло, уложили под одеяло, чаем с малиной напоили... А к вечеру температура за тридцать девять скакнула. "Скорая" приехала быстро, и сразу забрали его в больницу. Мать в больнице с ним осталась. Врачи всё таблетками его кормили, а когда комиссия потом разбиралась, сказали, жив бы остался, если бы сразу начали антибиотики колоть. Суд был потом. Люди говорили, что главврач антибиотики налево толкал - дефицит тогда был на антибиотики. Главврача сняли... Мы что же, антибиотиков не нашли б, если бы нам сказали? Да из-под земли бы достали ради ребёнка. Эх, мама дорогая...
Караваев опустил голову, помолчал, потом продолжил свой рассказ:
- Жена моя недолго прожила после. Через несколько лет умерла. Тосковала она очень, на кладбище почти каждый день ходила. А я с дочерью остался. А главврач этот из посёлка уехал сразу: ему ребята из нашей бригады "посоветовали" уехать.
- И прославил я мёртвых, что умерли давно -
Более чем живых, - что живут поныне
Но больше, чем тем и другим благо тому,
Кто совсем не жил,
Кто не видел злого дела,
Что делается под Солнцем, - с жалостью глядя на Караваева, произнёс парень.
- Что ты говоришь? - спросил Караваев, поднимая голову.
- Это стихи.
- Твои?
- Мне такого не написать. Это из Библии. Экклезиаст.
- А ты сам тоже стихи пишешь?
- Пытаюсь. Перевожу бумагу.
- А я тут до тебя уже одного поэта встречал. Он на Челентано похож был, правда, вылитый Челентано. Одет, как артист в театре. Вот он стихами шпарил, так шпарил! Целые поэмы на ходу сочинял! Но видно сразу, что не все у человека дома. А после, может показалось мне, не касаясь земли, ушёл по воздуху, ёш твою два! Проплыл по воздуху, представляешь?! Чудеса, да и только. Здесь, видать это случается, в смысле чудес.
- Это Эрнест. Так он себя называет, - оживился парень, - его здесь все знают. Несколько лет назад здесь сгорела психиатрическая больница. Говорили, там газ взорвался. Почти все обитатели этого скорбного дома сгорели. Уцелело несколько человек, среди них и Эрнест. Выжившие разбрелись кто куда, на вольные хлеба. Больницу обещали быстро отстроить, но почему-то на месте больницы появилось казино корпорации "Орёл and Решка" и торгово-развлекательный комплекс. Это фамилии такие: Абрам Орёл и Евстафий Решка, они владельцы корпорации. Ну, а выжившие пациенты больницы здесь до сих пор бродят, одним сумасшедшим больше, одним меньше...
- Я так и думал, - сказал Караваев, - что он не совсем в себе. Больно странный дядька.
- Это, как посмотреть, кто в себе, а кто не в себе. Об этом можно было бы с вами и поспорить. А Эрнест... Откуда он появляется, где обретается, никто не знает. Возникает вдруг из ниоткуда, непонятно, как ему удаётся сохранять такой элегантный вид. Говорят, он наш здешний Бермудский треугольник предрёк, а ещё здесь говорят, что скоро отель рухнет. Так, мол, Эрнест недавно говорил. Его здешний люд побаивается, но и уважает. Есть и фаталисты, которые сами ищут встречи с Эрнестом, чтобы узнать свою судьбу. Мне тоже разочек довелось с ним побеседовать. Это вчера утром было. Удивительный человек! Он поведал мне историю всей моей недолгой жизни, в стихах, конечно, и предрёк мне смерть скорую, но не от болезни, как я того ожидаю...
- Дак, он меня смертью пугал! Говорил, вот дурилка, что я сплю, а как проснусь я, так меня в гроб сразу и положат! - Перебил парня Караваев.
Парень терпеливо выслушал Караваева и продолжил:
- Какой она будет, моя смерть, он не мне сказал. Сказал только, что в день своей смерти встречусь я с немолодым человеком, хлебом с ним поделюсь, с этим скорбным посланником, а в ночь перед этой встречей сон я вещий увижу, и во сне этом....
Парень вдруг остановился, глянул пронзительно на Караваева:
- Уж не вы ли тот самый посланник? Ведь вы мой немолодой сотрапезник сегодняшний! Так Эрнест предсказывал. Ну, говорите, говорите, что вам Эрнест говорил! Боже Правый, неужели это тот самый день, неужели этот сегодняшний день мой последний день?
- Кино и немцы! - засмеялся Караваев. - Что ж ты такое говоришь? В такое разве можно верить? Балаболка он, это ваш Эрнест бессмертный! Успокойся и живи, парень, - мало ли, что такие, как Эрнест наговорят. Он, наверное, про смерть, каждому встречному говорит! У него это больная тема.
- Нет, нет, прошу вас, скажите всё же, что вам он говорил, - настаивал парень горячо.
- Да что говорил? - недовольно ответил Караваев, - пургу всякую гнал, что он бессмертный, что по снам чужим шастает, подглядывает, что кому снится. Мол, умереть хотел бы, да не может. И, мол, в чьих только он снах не побывал. Самое интересное, хе-хе, говорил, что он из снов чужих, как из квартиры выходит и разгуливает по всему миру. Ахинея полная. Это же какая фантазия у человека, такое сочинять?.
Тут Караваев осёкся. Он подумал о том, что первая часть поэмы уже сбылась: он встретил парня, он ел с ним хлеб, парень угостил его водой. Он вспомнил, что дальше "Челентано" говорил об огне, крови, о том что небеса заберут человека, поделившегося с ним хлебом.
- Ну же, ну, говорите, странник мой дорогой, говорите, что же вы замолчали? - возбуждённо попросил парень. Щёки его покрылись алыми пятнами, глаза горели.
- Да, нормально всё, что ты так разволновался? Из-за каждого дурика так переживать негоже, - помявшись, ответил Караваев стушевавшись.
- Если даже вы мне ничего не скажете - это уже ничего не изменит, поймите. Отсчёт уже пошёл. Я хочу сопоставить некоторые знаки, посланные мне. Я уже говорил вам, что я умру и это реальность, которую невозможно оспорить. Только умереть я должен был от болезни, дорогой Иван Тимофеевич. Так вас, кажется, зовут? - устало сказал парень, потирая виски, - лицо его осунулось, стало бледным.
- Я вроде не говорил тебе, как меня зовут, - удивился Караваев, - опять чудеса происходят что ли? Это мне совсем не нравится.
- Я вам потом всё объясню. Вы говорите, говорите! - быстро и нервно ответил парень.
- Ладно, ладно, - раздражённо проговорил Караваев, - не верю я в это, и потому скажу. Любит страху нагонять этот ваш Эрнест Челентанович. В конце своей поэмы, вообще дошёл до того, что огонь и кровь будут, и небеса, мол, - вот трепач! Вот балаболка!- того, кто хлебом со мной поделится, заберут. Страху, гад, нагонял, бубнил про смерть всё.
- Вот теперь всё сходится! - тихо воскликнул парень, опуская голову вниз. - Этой ночью я сон видел. Всё в нём было точно, как сейчас, дежавю какое-то, только дежавю наизнанку. Был сон, а потом этот сон проявляется в реальности:появляетесь вы. Вот на этом самом месте сидели вы и я. Мы с вами ели хлеб, курили, беседовали. Потом мы с вами куда-то шли, и с неба упал огненный шар. Он катился быстро прямо на нас. Мы с вами бежали от него изо всех сил, вы куда-то пропали, шар меня настигал, я чувствовал его жар. Шар догнал меня. Больно мне не было. Всё исчезло. Было поле, безбрежное поле пшеницы, и по нему улыбаясь, шёл мальчик в белых одеждах, он шёл к восходящему солнцу. Потом послышался колокольный звон, и мальчик легко, как птица, взлетел в небо и исчез. Эту часть сна я постичь не могу, но понимаю это говорит о моей смерти. А насчёт имени вашего... всё очень просто. В этом сне, когда мы в нём беседовали с вами, вы мне сами и представились Иваном Тимофеевичем... Караваевым.
- Чудно! - почесав в затылке, сказал Караваев. - И очень странно. В снах, конечно, что-то такое есть, да углубляться в них не стоит; во сне чего только не привидится фантастического! Глупо это: встать после какого-то сна и весь день вместо того чтобы работать, переживать, да дрожать от страха. У нас Аглая - это нормировщица наша, любительница сны расшифровывать. Мы к ней на расшифровку ходим. Один раз даже угадала она. Мне кабанчик во сне приснился, вернее не кабанчик, а копилка в виде кабанчика, так Аглая мне посоветовала лотерейный билет купить. Я купил за пятьдесят копеек и выиграл! Тысячу рублей, а это тогда немало было. Мы в отпуск с семьёй съездили. Ну, а потом мне, хе-хе, целый месяц снилось, будто я какао варю. Достал меня этот сон! На работу приходил, ребятам рассказывал, вся бригада ржала, потому что Аглая расшифровала, что это к беременности.
Парень не улыбаясь, серьёзно сказал:
-Всё может быть. Может в следующей жизни вам придётся испытать муки родов. Есть и такие теории.
- Да брось ты - роды, хе-хе, - рассмеялся Караваев. - Хохмачка она, Аглая наша. Знаешь, что она говорила, когда Чубайс ваучеры раздал? Она нам каждый день говорила, что если вы во сне увидите себя в угольной шахте среди шахтёров, (а шахтёрам в основном и снится родная шахта!)- это означает, что злые силы собираются вам навредить. Но если вы видите себя, говорила, во сне акционером или владельцем шахты - это предвещает удачное вложение денег в какое-то выгодное дело. И всегда добавляла при этом: но если хочешь спать спокойно или не бери ваучеры вовсе, а если уж взял, то продай их поскорее будущим мертвецам-акционерам, иначе злые силы опять же могут тебе навредить, а так они навредят тем, кто их скупает. И точно! Акционеров как начали отстреливать в девяносто первом году, так и сейчас ещё постреливают, хотя уже и реже: или деньги уже не те, или замирились ребята - надоело им воевать. А слова "Челентано" выкини ты из головы. Я так думаю - безвредный он человек. Ты, видать, парень впечатлительный очень; Аглая- это нормировщица наша, говорит, что если сон тебя напугал, скажи: куда ночь, туда и сон, и думай о чём-нибудь хорошем. Прорвёмся, парень! Каких только снов я за свою жизнь не видел, а наяву всё же пострашней бывало. Пару раз пришлось мне под завалами прокуковывать, после взрывов метана. Лежал я обессиленный в темноте, без воды, без еды, не зная, спасут нас или нет. С жизнью уже прощался. Иногда отключался, засыпал. Вот там сны были хорошие будто, знаешь, специально для поднятия духа снились они: жена улыбающаяся, дети мои, море, лес грибной, яблони со спелыми плодами, ручьи чистейшие. Вот в такие сны и верить надо, а всякую жуть выкидывать сразу же из головы. И вообще, как можно по соннику сны разгадывать? Они же, сны, все разные и двух одинаковых не бывает. Где такой сонник взять, чтобы в нём всё-всё и для всех было?
Парень посмотрел, словно сквозь Караваева и начал быстро говорить:
- У Аглаи вашей, Иван Тимофеевич, я думаю, есть антенна, она не очень мощная, но всё же антенна, которой у других людей нет; и она ею принимает невидимые и неслышимые другими сигналы. А вот у Эрнеста, я в этом уверен, - у него антенна по всему, мощнейшая. Когда мы спим, Иван Тимофеевич, наше подсознание открыто широко для различных энергетических потоков из космоса. Они могут стать источниками прозрений и открытий. Надо только правильно расшифровать сигнал. Что не каждому дано. Эрнест, которого все сумасшедшим считают, один из тех, кто получает такие сигналы и может их прочесть. Вообще-то, я бы не был, Иван Тимофеевич, так категоричен к таким людям, как Эрнест, мол, сумасшедший - и всё тут. Скажите, почему же тогда встречи с такими людьми производят на большинство людей такое сильное впечатление, иногда неизгладимое? Люди словно чувствуют нечто паранормальное в этих людях, что-то недоступное, жалеют таких людей, всех этих блаженных, юродивых, кликуш, оборванных проповедников с горящими глазами, ходящих босиком в мороз по снегу. Народ любит слушать их непонятные речи, потом долго может рассуждать об этих странных речах. Можно, конечно, сказать, что это всё язычество, невежество, а я думаю, что люди подсознательно чувствуют, что все эти "ненормальные" люди живут в другом измерении, хотя и ходят с нами по одной земле и, что они нам посылают закодированные сигналы, которые мы не в силах расшифровать и понять нашим "здоровым" умом. Почему, скажите вы мне, речи их оставляют в наших головах тревожные отпечатки, а встречи с такими людьми долго не забываются? Знаете, что сказал Святитель Феофан Затворник Вышенский? - "Идиоты!- да они ведь для нас только идиоты, а не для себя и не для Бога. Дух их своим путём растет. Может статься, что мы, мудрые, окажемся хуже идиотов". Давайте ещё вспомним: многих гениев при жизни считали ненормальными, потому что они думали не так как все. Их казнили, сжигали на кострах, травили, сажали в тюрьмы и насмехались, а они оставили миру величайшие творения, шедевры и открытия. Они могли заглянуть на пару веков вперёд своим "ненормальным" умом. Но прошлые века отличаются от нашего времени сильно. Тогда у людей были очень крепкие инстинкты, а мы их растеряли. Прогресс, Иван Тимофеевич, прогресс! Он лишает нас инстинктов, мы всё больше движемся в сторону механического образа жизни. Теряем понимание любви человека к человеку, стараемся никуда не вмешиваться, боимся принимать решения потому что, приняв решение, боимся что-то потерять при этом...
Караваев подумал: "Опять его понесло",- но не стал мешать парню говорить, а закурил и стал слушать, опять заметив, что парень смотрит ничего не видящим взглядом.
...Человек становится рабом всех этих тостеров, микроволновок, электроножей, автомобилей, телевизоров, мобильников, компьютеров, - продолжал говорить монотонно парень, - он не замечает, не понимает, что постепенно он становится другим, потому что его образ жизни он уже не сам создаёт, а его 24 часа в сутки лепят под себя телевидение, пресса и радио. С экранов льётся параноидальный водопад картинок, насилия в которых больше, чем реплик героев этих "творений". Причём, выглядит это, как надуманный, не реальный фарс, и зритель привыкает! Он смотрит на потоки крови и ужаснейшие злодеяния "героев" вперемежку с беспардонными сценами секса, хамства и пошлости совершенно спокойно, не содрогаясь от омерзения и, не думая о впечатлительных детских умах (многие ведь смотрят это семьями!), о том, как могут повлиять эти картинки на детей через некоторое время. Комедии полны глупости - это видимо является гарантией их успеха. Для самых тупых есть подсказки в виде закадрового смеха, чтобы знали, где смеяться. У детективов и приключенческих фильмов надуманные сюжеты, но зато истрачены миллионы долларов на спецэффекты. Сказки, мультфильмы и фильмы для детей полны бесовщины, хамства, и скрытого развратного подтекста. И ложь, ложь, ложь. Она льётся рекой с канала на канал. Одни говорят, что у нас всё хорошо, всё устаканилось, другие - что всё не так как надо. Вот, мол, если бы мы были у власти, мы всё сразу бы и наладили, но есть подозрение, что как только такие придут к власти, то они сразу отменят пособия многодетным матерям и любые другие льготы неимущим. Кругом магнетическое стремление отовсюду извлекать выгоду. Политики - эти улыбающиеся людоеды, пошли дальше всех. Они отдали экономике право принимать решения, которые они обязаны принимать только сами, забыв, что экономика находится в руках жадных и ненасытных дельцов, придумывающих всё новые и новые формы рабовладения. Часть людей, мизерная часть, накапливает в своих руках несметные богатства, обдирая людей и недра, а другая часть - бОльшая - отвечает им разрастанием нищеты, очень и очень быстрым. Воротилы пытаются закрыть на это глаза, они ослеплены блеском своего богатства, но нищие оккупируют их благополучные, сияющие рекламой города. Они приходят в города, ведь там есть помойки, свалки и мусорные баки. А политики продолжают трещать. Они издают всё новые и новые законы, ни один из которых не может вернуть утраченные человеческие устои. Могут ли законы побудить печься родителей о своих детях? Могут ли заставить человека краснеть? Могут ли заставить улыбаться при встрече с соседями и ухаживать за могилами предков? Велосипед-то давно изобретён и называется он "Десять заповедей". Какие ещё законы нужны? И во всех этих потугах псевдодемократии рождается новый тип человека, который перепутал все представления о себе, как о человеке. Вместо честности теперь правдивость, вместо совести - исполнительность; вместо яркого самобытного проявления чувств - обнажение ряда отличных зубов, в которых застряло бестелесное WOW; вместо искренности - доверительное сплетничание, вместо гордости - джип последней модели, усадьба в Калифорнии, карликовая свинья из Полинезии или часы за тридцать тысяч долларов; вместо достоинства - высокомерие, основанное на безоговорочной вере в своё могущество, происходящее из финансового благополучия, вместо дружбы - желание удружить. И даже любви найден современный эквивалент - секс, который стал теперь весьма доступен. Смешно и трагично, но теперь многие люди через секс пытаются найти любовь, причём сам секс становится для людей настоящим испытанием; исконное хлебосольство заменено пусканием пыли в глаза, желанием поразить гостей количеством денег, потраченных на приём, популярность стала рейтингом, за ним неусыпно следят, как за столбиком термометра у постели тяжелобольного, а вместо терпимости появилась толерантность и ещё политкорректность - этакое сито для слов, которые могут обидеть. Слова-то может и застревают в сите этом, но бомбардировщики сквозь него легко пролетают, если вдруг потребуется приструнить какой-нибудь народец, который о лукавой политкорректности понятия не имеет и возьмёт, да и брякнет всё, что думает, безо всякой политкорректности, о сильных мира сего. И пока этот народец будут бомбами приучать к политкорректности, дипломаты и министры разных стран будут встречаться, улыбаться, жать друг другу руки и совещаться по поводу того, как добиться политкорректности у людей, не понимающих, что это за зверь. Народ стал электоратом, диспут стал - ток шоу, с показом грязного белья, убийца - киллером, это специалист такой - киллер. Дилеры, киллеры, триллеры, миллеры, хилеры...
Парень остановился так же резко, как и начал говорить. Лицо его исказилось болезненно, он потёр пальцами нахмуренный лоб и посмотрел на Караваева, будто только что его увидел.
- Опять меня занесло, да? Начал с одного - закончил другим. Последнее время я стал за собой замечать признаки аутизма. А вообще-то мне с людьми не часто общаться приходится, мне всё время хочется остаться одному, хочется тишины, хочется читать и размышлять. Мы с вами, кажется,говорили о снах, о сумасшествии, об Эрнесте? Да, об Эрнесте. Эрнест, Иван Тимофеевич, не сумасшедший - он Предсказатель с большой буквы. Люди это понимают и чувствуют, может быть ещё и потому, что и сами находятся на грани безумия. Они побаиваются его. Ну, кому, скажите, охота услыхать о своём будущем нечто ужасное, даже если вы считаете прорицателя безумцем? И в то же время людей как магнитом притягивает к таким людям. Слова... слова могут заставить мучиться, страдать, переживать, нарушат привычный образ жизни. Человек всегда пытается себя обмануть. Он гонит от себя страшные мысли, убеждает себя, что всё ужасное происходит только с другими людьми, а с ним ничего такого не может произойти. А такие, как Эрнест, говорят о страшном, о смерти, например, легко и просто. Так могут говорить только люди сильные, которым позволено осознание того, что жизнь - это лишь мизерный отрезок быстротечного времени от рождения до смерти и, принимающие это философски мудро и стойко. Я это, кажется, тоже понимаю, да умирать мне, как и всем людям, не очень-то хочется, честно говоря. Превратиться в ничто, в еду для червей, в полевые цветы, кучу костей, над которыми проходит жизнь? Неутешительная картина. Хочется, конечно, радостно сказать: так прекрасно же! Все страдания закончатся разом. Но как-то не получается это сказать. Трудная это скороговорка. Умные говорят: надо стремиться не к удовольствиям, а к уменьшению страданий. Они, умные, намекают нам на то, что убрать страдания невозможно, можно их только немного уменьшить. Ну, а если ты обречён? Если нет никакой надежды и, простите за кощунство, даже Бог бессилен тебе помочь, как тогда быть? Как быть, если страдание и смерть в тебе поселились? Сказано в Писании: пред человеком жизнь и смерть и чего он пожелает, то и даётся ему. Я выбрал смерть, сам выбрал... или это планида моя неизбежная?
- Да что ж ты опять зарядил о смерти? Умирать нужно в свой срок, - разозлился Караваев. - Чего ты как старик столетний заладил? Дался тебе этот "Челентано"! Агентство скорбных новостей какое-то, этот ваш Эрнест, ходячее при том агентство. Чего раскисать из-за этого пустобрёха? Отец мой всю войну со смертью в обнимку ходил, а ему перед самой войной гадалка нагадала, что он от пули умрёт. Пуля - дура, ясное дело, она убить может и случайно, а уж на войне это запросто... Поймал он одну пулю на войне и осколков несколько. Так с осколками в ноге и жил дальше, недосуг врачам было тогда их вынимать: работы много было другой. Да не умер он от пули той! Вернулся с фронта седым и молодым. Как думаешь, жив бы он остался, если бы все эти четыре года войны о смерти только бы и думал? Он нам говорил, что оттого жив остался, что жить хотел и о смерти не думал. А смерть - она ближе всего подбирается к тому, кто её боится, кто со страхом ждёт своего последнего часа. Отец мне с братьями жизнь дал, дом построил и умер он не от пули - в шахте погиб под завалами, не сбылся приговор гадалки. Я согласен с тобой, что время сейчас тяжёлое, но не война же? Надо просто себя блюсти, не распаляться, в болото не скатываться. А умирать? Умирать никому не охота. Но и думать постоянно об этом опасно: крыша может съехать. Надо не раскисать, а жить и обязательно работать. Работать нужно, парень, а не на диванах валятся.
- Хороший вы человек, - ласково поглядев на Караваева, сказал парень, - хороший. Скажите честно, вы, наверное, заметили за мной некоторые странности, посетила вас мысль, что, мол, нарвались вы на очередного "тронутого", так ведь?
- Да брось ты - странности! Вот там внизу, на аллее, странности так странности. После того, что я там видел, знаешь, как-то приятно встретить такого вот как ты, с такими, хе-хе, странностями. Не бери в голову, парень, и башку не нагружай. Не нужно башку нагружать. Со мной в техникуме девушка училась, Викой звали. Она у нас лучшей была. Отличница, стихи тоже писала, собиралась в институт поступать и поступила в горный институт. А потом съехала у неё крыша. Перезанималась, понимаешь, ну, и питание, какое у студентов.? Некоторое время в сумасшедшем доме она была, потом её отпустили - она тихая была. Ходила она по посёлку нашему, останавливала людей и сообщала им, что беременна. И не от кого-нибудь, а от Народного Артиста СССР Муслима Магомаева и, что скоро он приедет за ней и заберёт её к себе в солнечный Азербайджан. Или вот ещё... у нас один парнишка боксом занимался, так он точно бы чемпионом мира по боксу стал бы, если бы не нос. Нос у него был так устроен, что если зацепят его мимоходом - сразу кровь из носа. На ринге равных ему не было: и удар, и скорость, и ум, и выносливость, - а нос подводил. Зацепят - кровища из носа, какой уж тут бокс? Я это к чему: головы, парень, они у всех разные, как скажем коленки, уши, или те же носы. Одним всё по барабану: в одно ухо всё влетает, в другое вылетает - хоть кол на голове теши, а другого словом убить можно. У нас парень был добрый такой, хороший парень. Его мастер как-то обидел, обозвал тупицей, никчёмным дурачком. Так вот этот парень три дня на работу не выходил, а потом с пятого этажа общежития выбросился. Не могла его голова такого вынести. Смекаешь, к чему я?
- Смекать-то я смекаю, - ответил парень, - но не всё от нашей воли зависит. Я очень удивлюсь, если вы начнёте меня уверять, что вы все свои мысли и чувства, всю информацию, поступающую в ваш мозг, отфильтровываете и оставляете себе только то, о чём вам бы хотелось думать. Вы вот говорите, что Эрнест, мол, сумасшедший. А я вижу, что вы тоже смущены встречей с ним, и вспоминаете его речи сумасшедшие, и с моими речами сопоставляете, и в вас уже тревога поселилась. Вы ведь не первый год на этом свете живёте, и многое повидали и, конечно же, были и у вас встречи с людьми схожими с Эрнестом. И что же вы всегда так думали, дескать, сумасшедший он и в Африке сумасшедший? Не трогали вас, их речи, и не задумывались вы над их странными тирадами, не охватывало вас странное чувство, что эти люди знают нечто, что вам неподвластно? В слове "убогий", не прячется, а прямо-таки выпирает смысл, что такой человек уже у Бога.
Караваев, быстро глянув на часы, сказал нахмурясь:
- Не знаю почему тебя так волнует этот вопрос, чего ты так заостряешь на этом своё внимание. Я об Эрнесте так скажу, если б я его в другом месте встретил, я б по другому воспринял поэмы его, но в ваших чудных местах, где всё с ног на голову поставлено, где шагу без чудес не сделать, не очень хочется верить в бредни и голову себе забивать. А с сумасшедшими мне доводилось общаться. Очень плотно приходилось общаться, было в моей жизни такое "счастье".ё
Караваев посмотрел вдаль, помолчал и, вздохнув тяжко, заговорил:
- Расскажу я тебе, раз тема такая пошла. Ты ведь сам говорил, что у каждого человека есть мысли, которые он не очень-то вслух произносит, что это только его личные мысли и ни кто их не может отнять у человека... не люблю я об этом говорить, но тебе скажу... У меня брательник младший был, вот он шесть лет в психушке провёл. Пашка шебутной был, рано к водке пристрастился и в тюрьму по молодости, по глупости попал: морду одному комсомольцу нахальному надрал, перестарался - челюсть ему сломал. После первого срока он пить не бросил и по пьяному делу всегда хулиганил. Отсиживался в тюрьме, выходил, начинал пить, опять садился. Последний раз он вышел из тюрьмы и у меня поселился, это было уже после смерти моей жены. Тихий был такой, не пил вовсе Мы с ним беседовали подолгу, я его жалел, ... Любил я его. Чего только он мне не говорил! А говорил он мне такое! И с Иисусом Христом, дескать, он говорил, и тот ему рассказал всё о конце Света, с президентом Кеннеди покойным беседовал, и узнал, что убила его женщина-снайпер, а не те люди, про которых всегда писали после его смерти. И Гагарина, мол, убили, говорил. Про Хрущёва говорил, что антихрист он, что послан был сатаной, подготовить погибель всего нашего народа. Тогда как раз Горбачёв перестройку делал, и это больше всего брательника моего беспокоило и мучило. Больше всего он об этом говорил. Сильно волновался и переживал. Только о Горбачёве и говорил. А, что говорил, знаешь? Такое не всякий фантаст придумает. Говорил, что Горбачёв - это робот, что его инопланетяне внедрили к нам, что бы царём его сделать липовым и к нам в страну втихаря внедриться. Всё подготовили, мол, инопланетяне чин - чином, сочинили для всех,- что б никто не подкопался - биографию, учёбу Горбача, рождение его крестьянское, вели, мол, его, опекали, оберегали чадо своё к намеченной цели, а народ наш из космоса, мол, гипнотизировали, чтобы он всему этому верил. А сами они, инопланетяне эти, уже давно у нас, мол, обжились под видом людей. Им вода и кислород нужны были, на их планете с этим кризис, и они постепенно к нам переселяются, принимая облик человеческий, а чтобы мы им не мешали, они нас постепенно изводят по-всякому. Самое главное доказательство у него было, что Горбач робот - это знак на лысине Горбачёва. Говорил что это не знак, а такая сверхтонкая микросхема, которая всем в Горбачёве и заведует и, что через эту микросхему (она одновременно и антенной является), инопланетяне из космоса посылают сигналы и управляют Генсеком. Вот только с русским языком у них для своего робота не очень получилось. Единственная закавыка у них вышла с речью своего робота. Брат говорил, что, несмотря на очень высокий технический уровень инопланетян, они не смогли такую микросхему, сделать, которая бы по-русски за него нормально говорила. Не вышло у них, и они, мол, в конце концов, плюнули на это, мол, что получилось то и получилось, и так, мол, для русских дурней сойдет, и посадили робота своего, стало быть, Горбача на царствование. А вот ещё: знак на лысине Горбачёва - это контур страны инопланетян. Он редко выходил на улицу, всё больше дома отсиживался, сядет на табурет у окна и сиднем сидит в окно глядит, как в телевизор. А тут вдруг говорит: пойду, мол, пройдусь по городку. Часа через три звонят мне... Паша подошёл к райкому Партии с картонкой в руках, а на картонке написано: "Горбачёв - антихрист. Смерть предателю Родины!" Это как раз было в самый разгар Горбачёвской кампании за трезвый образ жизни. У вино-водочного магазина стояли алкаши, ждали открытия. А тут брательник с плакатом. Магазин открылся, а спиртного не было, ну, тут и митинг случился стихийный. Алкашня решила брательника поддержать, выступить супротив Генерального Секретаря КПСС, ущемляющего права трудового народа. Стали с ним рядом, шуметь стали, митинговать: даёшь похмелку! Тогда, быстро действовали. Подъехал наряд, братишку в "дурку" отвезли, алкашей в вытрезвитель. Над Пашкой "поработали" в больнице, помучили. Он всё на своём стоял, мол, нужно срочно Горбача изолировать. Иначе, говорил, предаст он страну. Потом махнули на него рукой, окончательно постановив, что Паша сумасшедший. А Пашка вскоре перестал про Горбачёва говорить, не бузил, вёл себя тихо, беспокойства никому не доставлял. Потом мне разрешили его навещать. Он радовался, когда я приходил, как ребёнок; говорил разумные вещи. Я уже начал надеяться, что его рано или поздно выпишут. И тут он мне тихонько передаёт письмо,криво написанное карандашом, - он его ночью писал в темноте, и говорит, что завтра его убьют. И это и на самом деле было за день до его смерти. Просил меня, что бы я срочно это письмо в КГБ отнёс. Срочно, потому что, мол, инопланетяне пронюхали, что он прознал про их планы и в любой момент могут его убить. Писал, что Горбачёва нужно арестовать, стереть у него с башки грубой шкуркой микросхему, а его после заспиртовать и в Кунсткамере выставить. Ещё писал, что инопланетяне эти, все мужского пола, женщин у них нет, и потому они все занимаются мужеложством, он по-простому писал, по-народному, мол, пидоры они все, инопланетяне эти. И эти пидоры, мол, размножаются личинками, но для этого они должны совратить нормального мужика, который потом отложит личинку со своим дерьмом, а из этой личинки вылупится очередной инопланетянин. Вылупляются, говорил, они ночью, а к рассвету уже становятся взрослыми инопланетянами в облике человечьем. Дальше он писал, что если не принять меры сейчас, то наступит время, когда править будут пидоры и обычные люди не смогут даже скривить лицо при виде их, не говоря уже о том, чтобы протестовать. За такое людей будут привлекать к ответственности, сажать в тюрьмы и даже расстреливать, так как в органы тоже проберутся пидоры или над нами будут хозяева той же масти. Утром мне из психушки позвонили, сообщили, что брат прямо в столовой умер за завтраком от инфаркта. И я грешным делом думаю иногда, хотя и глупо это: а от инфаркта ли? Не постарались ли тут эти инопланетяне или какие другие товарищи? Похоронил я брата, а письмо никому не показывал, сжёг его сразу. И никому никогда про письмо это не говорил. Зачем кому-то что-то говорить? Ведь скажут: преступник, алкоголик, сумасшедший, шизофреник. Забыли о моём братишке через три дня. Я-то забыть его не могу и не забуду. И речи его странные помню, которые не совсем ведь сумасшедшими теперь мне кажутся, после того, как СССР развалился, а Горбачу Нобелевскую вручили за это. Но тогда, когда он болел, я над речами его не задумывался, не до этого было. Сердце за него болело, и рассуждать о его словах, речи его расшифровывать совсем недосуг был. Хотелось только, чтобы выздоровел и вернулся он к нормальной жизни.
Помолчав немного, Караваев продолжил:
- Ещё в детстве у меня было... в память, почему-то врезалось. Совсем мальцом я тогда был. Встреча эта отпечаталась в голове у меня, как фотография. И знаешь, сколько лет прошло, а я нет-нет, да и вспомню эту встречу, а иногда и вижу во сне. Брата с тех пор, как он умер, ни разу не видел во сне, а его вижу часто, того человека.
После войны в нашем посёлке людей стало прибавляться, это ещё на Украине было, где мы тогда жили, теперь, это заграница, малая моя Родина. Люди стали обживаться, работать, жизнь налаживать. Вот тогда и появился у нас тот странный человек. Люди говорили, что в середине войны попал он в плен к фрицам, был в концлагере, потом его освободили не то американцы, не то англичане. Куда-то на корабле они увезли пленных, некоторое время он у них сидел, потом уже пленных нашим вернули, а наши, как водится, в наш лагерь его определили - время такое тогда было. Когда его выпустили, он у нас осел. Вырыл у самой реки землянку и стал в ней жить. Земли тогда много свободной было. Организовал он себе огород, картошку, подсолнухов посадил, несколько деревьев и стал жить. Ходил он в любую погоду в одной и той же гимнастёрке, выцветшей, почти белой, в пилотке без звёздочки, а под гимнастёркой у груди всегда носил голубя безногого, калеченного. На лице у него наискосок, ото лба через глаз и до верхней губы, шёл страшный, уродливый шрам. Всегда в одно и то же время, в любую погоду приходил он в сквер в центре посёлка к памятнику Ленину и кормил обитающих там голубей семечками. Голуби сразу же слетались к нему, садились на плечи, голову, ели с рук. Удивительно, но гимнастёрка его после кормления голубей всегда оставалась чистой. Люди его жалели. Бабушка моя покойная Прасковья Ивановна говорила, что настрадался он очень и голубей кормит, чтобы птицы божьи поминали на войне погибших. Она верующая была, хоть церкви у нас в районе не было. До войны, бабушка говорила, пять церквей было, три до войны наши взорвали, в одной спортзал устроили, одну фашисты взорвали, когда драпали. Бабушка молилась, и икона у нас была... Мальчишки человека этого боялись, но были и такие, которые издевались, дразнили его. Бегали за ним и кричали: "Король голубей, король голубей, тонну съел своих соплей". Взрослые таких пацанов осаживали, конечно, но сорванцы всё равно изводили его. Он никогда ни на кого не прикрикнул, не разозлился, и всё время улыбался только, будто эти детские выходки милы ему были. Однажды я рыбачил. Тропа к реке проходила рядом с его землянкой и я, возвращаясь, неожиданно с ним столкнулся. Тропа узкая, по обе стороны бурьян непроходимый из лопухов, чертополоха и крапивы, а я босой, понимаешь, и штаны до колен закатаны. Ему-то посторониться легко было, он был в галифе и сапогах, но он не посторонился. Шрам его вблизи ещё страшней казался и я уже "намылился" между ног его проскочить, но он вдруг заговорил со мной. Мы-то все думали, что он немой!
- Не бойся, мальчик, говорит, - я худа тебе не сделаю.
Залез в галифе, достал лист газетный, свернул из него кулёк, из другого кармана достал несколько горстей семечек и, наполнив ими кулёк, протянул мне со словами: "Бери, мальчик, грызи солнечный плод, только что пожарил, горячие ещё. Извини, но конфет у меня нет. Туго сейчас с конфетами, скоро жизнь наладится, мальчик, вон тогда и будешь лакомиться сладостями, если Господь попустит. Да недолго времена спокойные будут. Другое время скоро настанет, другое время - время разладное..." Мой испуг прошёл, я взял кулёк, стал грызть семечки, крупные и очень вкусные. Разглядывая этого человека, я представлял себе, как буду сегодня уже рассказывать пацанам страшную историю моей встречи с Королём голубей на узкой тропинке. Погладил он меня по голове рукой обожжённой и уродливой, и сказал странную речь, мол, не ходи тропой широкой - ходи, мол, узкой, сынок. Раза три-четыре повторил, будто хотел, чтобы я запомнил эти слова. Доживёшь ты, мальчик, говорит, до века нового. До века, когда цари глухие и слепые править миром будут. Страданиям людей конца не видно будет, и рыдать они горько будут, да плача его не будут цари слышать. Изобильно будет, всего будет много на потребу человека, да только одна забота у людей будет, где кусок хлеба добыть. Храмы, говорит, будут строить, а вокруг, говорит, будет кровь, блуд и ложь! И дети перестанут почитать своих родителей и могилы предков травой порастут, а народ-сирота по чужим краям разбредаться будет, ища прокорм и опять повторил: ты, малыш, запомни: дорог много будет, да ты широкими не ходи - ходи узкими. Сказал и дорогу мне уступил, в бурьян отодвинулся. Надо же, я дитя тогда был, для меня то, что он сказал, полной белибердой было. Забыл я его слова быстро и его самого быстро забыл: ребячьи заботы, юность, любовь, понимаешь, жизнь такая интересная становилась, потом семья. Вспомнил я эту встречу на Новый 2001 год, когда один дома сидел, не было уже сыночка моего, жена тоже ушла к Андрюшечке, дочь была далеко от меня,- дети уходят, когда взрослеют. Сидел я дома без гроша в кармане и пил вместо шампанского трижды заваренный чай - тут и вспомнил я ту встречу и слова Короля Голубей про Новый Век, век изобильный, да про время разладное, горькое. Получается, как ты говоришь, и у него, у этого человека антенна была? Ведь как же он вперёд заглянул, а?
- И не только у него, Иван Тимофеевич. Брат ваш не всё глупости говорил, надо уметь зёрна от плевел отличать, - опять тихо сказал парень. - Брат ваш много чего увидел, что сейчас уже стало происходить. Содом он повсюду проник, он обживается, он наглеет, он хочет, как написано в Библии "познать" нормальных людей.
Лицо его было задумчиво, он заметно нервничал. Караваев заметил, что пальцы парня подрагивают и, подумав, что, наверное, нужно увести разговор в сторону - разрядить обстановку, спросил:
- Я вот чего давно хочу спросить у тебя. Ты-то сам, что здесь делаешь? Семья у тебя, или один ты? Родители, где твои?
- Там они, мои родители, - подняв глаза к небу, ответил парень, - и я совсем скоро с ними воссоединюсь и обрету покой, наконец.
- Опять ты за своё, - возмутился Караваев. Родители и должны раньше детей уходить. Придёт срок и твой, но не сейчас же, не сегодня же? И выбрось ты, наконец, это из головы. Расскажи, где живёшь ты, как живёшь...
- Здесь и живу на этой помойке. У меня и дом здесь свой есть - я его сам построил из ящиков из-под больших телевизоров. Дом для здешнего климата крепкий. Я его весь скотчем проклеил, на "окнах" марля у меня, стоит он на хорошем фундаменте, в кузове старого грузовика, а сверху полиэтиленовой плёнкой накрыт. И сторож у меня есть надёжный - пёс Трезор. Прибилась ко мне овчарка немецкая, я ей тоже дом сварганил. Так что есть у меня друг и на гнездо моё никто не посягает. Здесь же я и работаю уборщиком. Когда народ разойдётся, на аллею выйдет интернациональная бригада уборщиков. Нас здесь двенадцать человек работает, двенадцать апостолов чистоты, все молодые ребята. Часам к девяти вечера мы управляемся, выметаем аллею, собираем весь мусор, грузим его в контейнеры. После этого машины их увозят и всё - свободен. Зарплата приличная, мне вполне хватает, а времени свободного много, а это то, что мне нужно, Я читаю и пытаюсь стихи писать, а для этого время нужно.
- Что же это за администрация такая у вас, не могла вам простую бытовку выделить для житья? В ящиках живёте - это надо же! - возмутился Караваев.
Парень пожал плечами, он как-то стал суетлив, о чём-то явно думал, брови его были насуплены, на лбу собрались морщины.
- Какая разница, где жить: во дворце или хижине? Миллионы людей понятия не имеют, что такое дом в нашем избалованном представлении. Живут в хижинах, вигвамах, юртах, глинобитных мазанках, в шалашах, на воде и даже на деревьях. Безо всяких там джакузи, кухонных комбайнов и прочей дребедени. Такой человек выходит в мир из своего жилища, и природа даёт ему пропитание и одежду. Они, как все рожают детей, добывают хлеб насущный, говорят о том же, что и мы: о жизни и смерти, о болезнях, погоде, детях, сварливых жёнах, охоте и им в голову не приходит делать себе хижину больше той, в которой он живёт, если места в ней хватает ему и его семье, - ответил парень
- Ну, не знаю, - возразил Караваев, - в Африке или у вас здесь может и можно в шалаше прожить, а у нас, когда я улетал, под тридцать мороза было. Ты извини, пожалуйста, ты про родителей не рассказал. Парень ты молодой, выходит и родители твои не старые, что стряслось-то?