Караваев помог сидевшему на земле старику с окровавленным лицом подняться, отвёл его к забору, где не было людей. Усадил старика на камень, прислонив его спиной к забору. Старик дал Караваеву платок, он обтёр лицо старика и узнал в нём старика-лоточника, продавца сладостей, с которым он недавно говорил.
Когда старик понемногу стал приходить в себя, Караваев спросил у него, присаживаясь рядом.
- Как же, батя, всё это вышло?
- Шахидки взорвали себя, - ответил старик, закашлявшись.
- Ты же мне говорил, что они обещали не делать здесь этого, - закуривая, продолжил расспрашивать Караваев.
- Восток - дело тонкое, - развёл руками старик, - сам не пойму, чего они психанули. Я ж совсем рядом был, в пяти метрах от главной шахидки стоял, как жив, остался, понять не могу. Как ты ушел, сынок, так шахидки лезгинку танцевать затеяли. По очереди танцевали. Одна танцует - другие в ладоши хлопают. Потом денег ещё бросят Васе-баянисту - следующая в круге танцевать начинает. А потом Вася устал, - у него инфаркт один уже был - взмолился, мол, дайте передохнуть, а то пальцы, говорит, уже скрючиваются от вашей лезгинки. А они говорят, дескать, денег тебе платим, так и работай на нас. Будешь играть, сколько мы захотим, говорят. Ну, он ещё немного поиграл, остановился и говорит: всё, девчонки, не могу больше, рука онемела, пальцы говорит, свело. А одна ему и говорит, мол, мы тебе не девчонки. Девчонки у вас в Туле и в Воронеже, а мы, говорит, невесты Аллаха. Давай, говорит, играй лезгинку, неверный. Тут Вася и психанул. Деньги из фуражки высыпал на землю, да пошли вы все, говорит, с деньгами вашими. Жил, мол, без денег ваших, не умер и сейчас не умру.
Тут одна из них и говорит: сейчас уже точно умрёшь, неверный. Что-то она пролопотала своим подругам, те головами закивали, вроде как соглашаются с ней. Обнялись они, расцеловались. Та, которая с Васей говорила, осталась, а подруги её быстро вниз пошли. Немного погодя у неё телефон зазвонил, она выслушала, что-то сказала. Тут она себя и взорвала. Я упал, ещё взрывы слышал снизу, потом сознание потерял. Когда в себя пришёл, не мог поверить глазам, будто в Сталинграде оказался. Я такое там только видел, когда немцев мы раздолбали. Ты иди, сынок, спасибо тебе, я уже отошёл. Иди, куда шёл, сейчас здесь облавы начнутся. Будут хватать всех подряд, видимость работы создавать, псы продажные дознание начнут вести.
Мимо пробежал бродяга, груженный сразу четырьмя валторнами.
- Видал? - сказал старик. - Кому война, а кому мать родна. А ты никак поседел, сынок? Мы же недавно с тобой виделись, у тебя чуть виски были седоватые, а теперь вся голова белая.
- Правда что ли? - спросил Караваев безо всякого интереса.
- Да куда уж, как, правда, - ты же белый, как снег, - покачав головой, ответил старик.
Караваев провёл рукой по волосам.
- Белый, так белый. Буду, значит, теперь белым. Прощай, отец, - пойду я, - сказал он, тяжело подымаясь.
Караваев пошёл знакомой ему дорогой к забору. У ангара, где был приём металлолома стояла длиннющая очередь оборванцев с духовыми инструментами. Двери ангара были открыты настежь. Бродяги шумели, ругались. Очередь подвигалась споро: хозяин ангара впускал "клиентов" по трое-четверо.
Караваев дошёл до забора, до того места, где они сидели с парнем. Сел на тот ящик, на котором он уже сидел, и, развязав тесёмки рюкзака, вытащил из него тетрадь парня, полистал страницы, исписанные неаккуратным почерком. Во многих местах написанное было перечёркнуто жирным красным маркером. Ещё в рюкзаке было три книги. Одна толстая называлась "Три века русской поэзии", другая, толстая и потрёпанная, называлась "Книга скитаний", третья книга называлась "Лествица, возводящая на небо". Была ещё одна книга, совсем маленького формата, толстенькая, размером с записную книжку. Это был "Новый Завет". В прозрачном пенале были карандаши, авторучки. В маленьком отделении Караваев обнаружил маленькую икону с ликом Богородицы.
- Эх, Егор, Егор,Егорушка, - тихо прошептал Караваев, - Вот память о тебе осталась - рюкзачок твой. Теперь он мне спать никогда давать не будет. Прости, что не сподобился сберечь тебя. Не нужно было никуда с тобой ходить. Ведь не хотел, не хотел, - упиралась моя душа. Подсказывало мне сердце! Не пошли бы мы с тобой - был бы ты жив сейчас... наверное. А я обошёлся бы без костюма. Ну, не пустили бы в отель - ну, и что? Пропал бы? К рикшам бы подался или грузчиком бы где-нибудь пристроился. Три недели бы быстро пролетели. Разве это трудности? Бывали у меня в жизни трудности, а сейчас руки-ноги целы, работу всегда можно найти, как-нибудь перебился бы. Эх, дружочек ты мой Егор, может ты там, на небесах, с сыночком моим свиделся. Когда-нибудь и я с тобой снова свижусь и будем мы беседовать с тобой никуда не спеша, потому что никуда не нужно будет спешить и не нужно будет думать об одежде, деньгах, еде... покойно только там, наверное.
Караваев умолк, он машинально, глядя остановившимся взглядом куда-то вдаль, сложил вещи Егора в рюкзак, не глядя, завязал тесёмку, встал, закинул рюкзак за спину и апатично побрёл вдоль забора, как-то сгорбившись по-старчески. Метров через триста-четыреста он остановился. Это было то место забора, про которое говорил ему Егор.
Забор был разрисован цветными красками. Это была развёрнутая картина разнузданного шабаша. Скопище разной нечисти, людей и животных предавалось дичайшему разврату. Действие происходило на шахматной доске. В левом углу "картины" улыбающийся чёрт в цилиндре с большой сигарой в крупных лошадиных зубах, указывал трезубцем на надпись, написанную скачущими разноцветными буквами. "Серые начинают и выигрывают" - гласила надпись.
Караваев не стал разглядывать эти "художества". Он подошёл к забору, подёргал доски, проходящие через слово "серые", нашёл нужную доску, нагнулся (у земли был просвет), ухватил доску за торец и потянул её на себя: доска легко поддалась. Тогда Караваев отодвинул её максимально в сторону, сняв рюкзак, просунул его в щель и откинул его насколько смог. Потоптался немного в раздумье, оглянулся на мусорные холмы. Из-за холмов доносился усилившийся рёв сирен, - видимо прибывали новые машины с помощью. Горестный вой огромной массы людей немного поутих, но усилился неприятный запах, от которого Караваева немного мутило: запах горелого мяса и нечистот. Этот резкий запах принёс неожиданно подувший со стороны аллеи ветерок.
Караваев встал боком у проёма в заборе, втянул в себя живот, весь подтянулся и легко скользнул на ту сторону забора. Затем просунул руку в проём, поймал доску и установил её на место.
Подняв рюкзак, он огляделся. Что-то было не так. Сразу он этого понять не смог, но что-то главное изменилось и изменилось очень резко.
Вдруг будто из ушей его вынули забытые там ватные тампоны. Он услышал пение птиц, оно неслось отовсюду, стрекотание кузнечиков, ноздри его, вздрогнув, с удовольствием втянули в себя свежий запах скошенного разнотравья. Прямо перед ним стояла рощица из молодых берёзок и подстриженных "шарами" акаций, где-то рядом была вода: явственно был слышен шум падающей воды. Солнце, давно прошедшее большую часть своего дневного пути, светило ласково с чистого, без единого облачка неба.
Караваев обернулся к забору, выкрашенному с этой стороны в приятный светло-лиловый цвет. Он несколько мгновений смотрел на этот забор, из-за которого только что пришёл и вдруг понял!
" Но этого же не может быть, - прошептал он чуть слышно. - Быть этого никак не может! Так не бывает. Здесь же ничего не слышно! Это же совсем рядом, - за этим забором аллея, свалка, взрыв, а тут тишина и намёка даже нет на случившееся! Да, точно, - не слышно ничего, ни криков, ни сирен, а заборчик-то вроде - не до небес, да из обычных досок сделан. А запах? Куда он делся? Запах-то должен был просачиваться: щели в заборе и ветерок сюда поддувал".
Караваев вернулся к забору, нашёл доску, отодвинул её и просунул голову в щель. Его буквально оглушил вой сирен и людской гомон - в нос ударил резкий тошнотворный запах. Караваев резко выдернул голову. Ошарашено почесал в затылке, постоял, раздумывая, повертел головой - трещали кузнечики, щебетали птицы, где-то журчала вода, пахло цветами и скошенной травой.
"Это что же получается? Это какой-то спецзабор со встроенной системой звукоизоляции?" - подумал он и тут же отказался от этой мысли, оценив высоту забора. Забор, конечно, был высокий, но не выше трёх метров.
"Сверху-то, по воздуху, звуки должны были обязательно проходить. И звуки, и запахи", - подумал он в этот раз. И ещё он подумал: "А может это очередные чудеса? Пора тебе, Иван Тимофеевич, привыкнуть к здешним явлениям".
Он хотел прикрыть доску и уйти, но не удержался и вновь высунул голову в проём: сирены, вой, вонь! Рядом с его головой прошли ноги. Кто-то хрипло сказал: "За две валторны и одну трубу сорок рублей дал, тварь паскудная".
Караваев вытащил голову из проёма, установил доску на прежнее место и пошёл на шум воды. Вскоре он вышел на поляну, на которой цвели олеандры и камелии, а за поляной шумел водопад. Небольшой водопад был искусственным: из огромных гранитных валунов была устроена плотина, с которой вода падала в крохотное озерце, а затем текла по искусственному руслу. Берега речушки были выложены шлифованным камнем; чуть ниже водопада, через речушку был перекинут дугообразный ажурный мостик.
Караваев спустился к речушке, сел на корточки, долго и жадно пил воду, черпая её ладонями, умылся, вымыл ноги и сланцы, затем перешёл через мостик и пошёл по извилистой, посыпанной мелким раздробленным кирпичом тропинке, вдоль которой были установлены чугунные столбы с изящными фонарями. Караваев вышел ещё на одну поляну.
На той стороне поляны, за асфальтовым шоссе он увидел большую беседку, крытую зелёной черепицей. У входа в неё стоял "горбатый Запорожец", выкрашенный в ярко-алый цвет. На двери "Запорожца" был нарисован герб СССР. В беседке сидели люди, видны были их головы.
"Пойду, время узнаю", - подумал Караваев и быстро пошёл к беседке. Он почему-то забыл все уроки сегодняшнего дня, забыл об опасностях Зазаборья, о которых его предупреждал Егор.
Когда он стал подходить к беседке, то стал замедлять шаг, а, не дойдя до неё метров десять, остановился вовсе и замер: за большим деревянным столом сидели Ленин, Сталин и Ельцин! Был ещё Горбачёв, который сервировал стол.
Сталин был одет в добротный китель без знаков различия и покуривал трубку. Ленин, на голове которого была кокетливая кепка из тёмно-синего велюра, был в строгом костюме-тройке, тоже синего цвета; из нагрудного кармана пиджака торчала алая гвоздика. Ельцин сидел в спортивном костюме "Адидас". Горбачёв был в светло-сером костюме, на лацкане его пиджака было три значка: комсомольский, институтский ромбик и знак делегата Съезда Народных Депутатов СССР.
Вожди не видели замершего Караваева, они внимательно наблюдали за манипуляциями суетящегося у стола Горбачёва.
Горбачёв, закончив сервировку, оглядел любовно стол, и промолвил, потирая руки:
- Как говорится, как говорится: кворум есть!
Сталин, вынув трубку изо рта и пыхнув ароматным дымком, обратился к Ельцину, который что-то мурлыча себе под нос, прутиком отгонял мух от еды:
- Рядом с твоей ногой, Борис, гондон использованный лежит. Убери, пожалуйста, подальше. Аппетит портит, понимаешь, эта гадость.
-Почему я? - обиженно возразил Ельцин, на время, перестав помахивать прутиком, и оборачиваясь к Сталину.
- Потому что ты этот бордель в стране развёл, тебе и подчищать, - ответил сухо Сталин.
- А мне это аппетита не портит. Кому мешает эта резинка, тот пусть и прибирает. Надо же какие мы брезгливые! А насчёт борделя - это ещё, как сказать,- не надо мне лапшу вешать. Может при тебе, Коба, ангелы одни жили в стране: сплошное воздержание, понимаешь, было? С резиной при тебе туго было, это точно. И вообще, помолчал бы! У вас в Кремле, хе-хе, сплошные херувимы были, от слова "хер", понимаш, один ваш Берия чего стоил! Вот кому к кремлёвскому пайку ещё и презервативы нужно было выдавать, сифилитику вонючему. Короче, кому мешает, тот пусть и убирает, нечего "шестёрок" искать, - подытожил Ельцин злобно. Брови его при этом были приподняты гневно "домиком", щека подёргивалась. Закончив свою тираду, он взял со стола солёный огурец и с аппетитом захрустел им, продолжая отгонять мух.
- Борис, ты не прав, - мягко сказал Горбачёв, - Без дисциплины в партии бардак может начаться, а к старшим товарищам всё же прислушиваться нужно. К тому же, не забывай - существует иерархия.
- Чья б корова мычала. Ты ещё мне о партийной этике начни байки рассказывать. Дисциплина! Ты сам - дисциплинированный? Вот и прибирай, Ставропольский комбайнёр, ха-ха, человек с большой буквы Г, - то есть ты, Миша, - отмахнулся Ельцин, скривившись.
- Вы, Борис Николаевич, никак не хотите уразуметь, что дисциплина в партии - архиважная и весьма полезная вещь, - вступил в разговор Ленин, - без неё, батенька, хорошо отлаженный механизм может разладиться. В механизме важна любая деталь и стоит одной выйти из строя, как последует цепная реакция и всё полетит к чертям собачьим. Ну, а уж грубить товарищам - это, знаете ли... ни в какие ворота, зачем так злобно реагировать на просьбы товарищей? Вы создаёте, батенька, нездоровую атмосферу в коллективе.
- Вот ещё один гений с нравоучениями. Старшие, младшие, понимаш. Мы, что на свадьбе в кавказском ауле? - буркнул Ельцин, но запал его, кажется, поубавился.
Сталин обвёл взглядом компанию:
- Дискуссия, товарищи, по такому элементарному вопросу затянулась. Вы все знаете, как мы поступаем в спорных случаях. Процедура известная и простая: решим вопрос простым голосованием. Есть возражения?
- Нет! - в один голос ответили Ленин с Горбачёвым.
Ельцин рассмеялся:
- Другого я и не ожидал.
Сталин встал и казённым голосом произнёс:
- Кто за то, чтобы Ельцин Борис Николаевич убрал с территории беседки резиновый предмет под техническим названием презерватив?
Ленин с Горбачёвым одновременно подняли руки. Сталин улыбнувшись, кивнул им головой и сел на скамью:
- Надеюсь, Борис, ты понимаешь, что я тоже "за"?
- "Тройка"! - обиженно пробасил Ельцин. - Расстрельная "тройка". Это, товарищи, - самосуд! Они решили, они проголосовали, они и расстреляли! А презумпция невиновности? Она, что - погулять в это время вышла? Я, конечно, подчинюсь коллективному решению, но останусь, понимаш, при своём мнении. И мнение моё вы знаете - я за жребий - это честнее, чем ваше товарищеское голосование.
- Ты, я думаю, и страной так руководил: монетку бросал, чтобы то или иное решение принять, - жёстко сказал Сталин, - не кочевряжься, Моисей ты наш сибирский, который страну из коммунистического рабства выводил, выводил, а завёл в рабство к продажным торгашам и ростовщикам. Давай, подчисти, как коллектив того требует, великий освободитель. Убери гондон - и дело с концом.
Ельцин ухмыльнулся, поддел презерватив прутиком, сделал долгую издевательскую паузу, держа его в воздухе, и лишь затем швырнул его за беседку, отправив вслед за ним и прутик. Отряхнув руки, он грубо сказал Горбачёву:
- Ну, чё резину тянешь, последний Генсек СССР, последний президент СССР. Последний во всём, короче. Последний - это обидно, Миша, наверное? Наливай уже... последний.
- Откуда в тебе столько яда? - ответил Горбачёв живо. - Ты знай, я все твои оскорбления отметаю. Отметаю оскорбления. Ты мне скажи: где ты успел на грудь принять? Мы ведь договаривались, Борис Николаевич, коллектив ведь может тебе штрафные санкции выставить. Забыл об этом?
- Да брось ты, лучший немец России, с популярностью ничего не поделаешь! Шёл по улице, мимо пивнушки, пригласили, понимаш, стопарик налили, как полагается, и пивка ещё кружечку. Тебе бы, Горбач, не налили, а может быть даже и по "тыкве" твоей несуразной настучали бы. Ты разливай, разливай, Горби. Надо же - Горби! Как куклу какую-то прозвали. Кукла есть такая - Барби. Барби, Горби, хе-хе, наливай, Горби!
Горбачёв покраснел, но промолчал, только головой покачал и рукой махнул на Ельцина. Достав из кармана пиджака темный пластиковый стакан, зачем-то дунул в него, потом свинтил крышку бутылки водки, и уже было собрался налить водки в стакан, но тут Караваев не сдержался и чихнул громко.
Вожди разом повернулись к Караваеву, сердце которого застучало гулко и прерывисто, голова закружилась, закачались лица вождей, земля из-под ног куда-то стала уплывать. Караваеву захотелось за что-нибудь ухватиться. Он нелепо развёл руки в стороны и, глупо улыбаясь, стал оседать на землю.
- Ты чего это, паря? - крикнул тревожно Ленин и, молодо вскочив со скамьи, подбежал к Караваеву, подхватил его под руки, не дав упасть.
- Миша, салага, ну, чё ты глазами блымкаешь? Подсоби, а то ходок из народа больно тяжёлый,- крикнул он Горбачёву, с трудом удерживая обвисшее тело Караваева.
Вдвоём с Горбачёвым они помогли дойти до скамьи глупо улыбающемуся Караваеву и усадили его за стол. Горбачёв налил в стакан минеральной воды и, как ребёнка напоил водой покорного Караваева. Караваев выпил воды, икнул, положил руки на колени и уставился на Сталина, смотревшего на него с интересом.
Ельцин, всё это время внимательно наблюдавший за происходящим, хохотнул вдруг весело и, хлопнув меж лопаток скривившегося Сталина, сказал надтреснутым баском:
- Видишь, Коба, полвека прошло, как ты копыта отбросил, а народ до сих пор в обмороки падает при виде любимого Вождя Народов.
- Это он не меня испугался. Он испугался, что ты его последний рюкзак приватизируешь со своими дружбанами-либералами, - сухо парировал безо всякого грузинского акцента Сталин и, доверительно подмигнув Караваеву, добавил, глядя на него:
- А ты, дружище, успокойся. Мы вожди не настоящие. Мы - артисты, шоумены, как сейчас, говорят. В общем, "двойники", понимаешь? Сегодня у нас выступление в Большом Концертном Зале отеля, там международный фестиваль проходит. Мы в нём участвуем как звёзды прошлых лет, на разогреве, так сказать. Ну, а перед выступлением заехали вот сюда стаканчик другой пропустить: традиция у нас такая, партийная.
Караваев моргнул глазами, открыл рот и вновь его закрыл.
Ельцин опять хохотнул:
- Немой? Или "шлангом" прикидывается. Не "въедет" никак в ситуацию.
Сталин локтем толкнул Ельцина в бок:
- Не трещи, освободитель, дай человеку объяснить.
- Вот смотри, - обратился он к Караваеву. - Усы у меня, брат, накладные. Я усов никогда не отпускал, не люблю я пылесборники под носом.
Сталин слегка оторвал кончик уса, затем прижал его на место, разгладил усы, улыбнулся:
- Видел? Вот так! Теперь Горбачёв. Чуть не сказал: А теперь Горбатый"! (Компания дружно рассмеялась). У Михал Сергеича Божья Отметина на лысине пририсована, для правдоподобности. С мыльцем если черепушку помыть, всё исчезнет. Ленин, правда, у нас безо всякого грима вылитый Ленин. Очень похож, его даже в кино приглашали сниматься. А Ельцина нашего, вообще, идентифицировать просто: у нашего Бориски все пальцы на руке целы. Ну-ка, Борис, раскинь пальцы веером.
Сталин шутливо произнёс "вээром" на кавказский лад.
- Слушаюсь, генералиссимус, - осклабился Ельцин и раскинул пальцы на блатной манер перед лицом Караваева, пропев при этом: "Ах, Мурка, ты мой Мурёночек...".
Караваев начинающий приходить в себя, увидел, что все пальцы на руках этого "Ельцина" целы.
- Ну что, касатик, поверил, наконец? - ласково спросил Ленин, наклоняясь к Караваеву.
Караваев неуверенно кивнул головой и обвёл глазами кампанию, заметив, наконец, что "вожди" не очень-то похожи на легендарных деятелей государства: Горбачёв был высоковат для первого и последнего Президента СССР, у Сталина не хватало двух верхних зубов, У Ельцина были розовые щёчки и ямочка на подбородке, (Караваев почему-то сразу стал его опасаться), Ленин был очень похож - только глаза были менее раскосые.
Сталин, наблюдая за Караваевым, лицо которого стало принимать осмысленное выражение, засмеялся:
- Может тебе ещё паспорта показать или пенсионные удостоверения? Мы все пенсионеры уже, а "двойниками" подрабатываем: на наши пенсии не проживёшь. Я, к примеру, пограничник, майором на пенсию вышел. Фамилия моя - Белов Владимир Владимирович. Ленин у нас - заслуженный библиотекарь, тридцать семь лет библиотекой заведовал районной. Горбачёв - химик, в оборонке всю жизнь отпахал. А Борис Николаевич Ельцин, он же Причитайло Богдан Опанасьевич, на пенсию ушёл с прорабской должности. Сам он считает, что тоже вполне смог бы стать Президентом или на худой конец министром, хе-хе, но достичь этих высот ему не дали его многочисленные жёны, жадные и сварливые, коих было, по его утверждению, пять.
- Шесть, - поправил Сталина Ельцин.
- Меньше пить нужно было, и стройки разворовывать, теперь вот всё на баб сваливаешь, - ехидно вставил Горбачёв.
- Тебя забыл спросить, - ответил быстро Ельцин, - пил, как все, не больше и не меньше! Мужик должен пить, чтобы не быть таким рохлей как ты.
Ленин подвинул Караваеву стакан воды:
- Выпейте ещё водички, товарищ.
Караваев стал пить и совсем пришёл в себя.
- Спасибо, - сказал он, ставя стакан на стол.
- Вот! - радостно воскликнул Ленин, обводя товарищей взглядом. - Заговорил, голубчик! А я уже грешным делом стал думать, что пришелец наш и, правда, онемел от страха. Вы бы, голубчик, ещё не так испугались бы, ежели всю нашу компанию "двойников" увидели бы. В нашей бригаде и Гитлер с Пиночетом есть, и Будённый с Ворошиловым, и Хрущёв с Брежневым, и Новодворская с Хакамадой, и Чикатило с Гришкой Распутиным, и Чубайс с Березовским, не к ночи будут помянуты свят,свят, и Карл Маркс с Энгельсом, и Чапаев с Петькой. И других кадров полно. Платят хорошо, спрос на наш "товар" пока хороший. Так, что вы, товарищ, внимания меньше на нас обращайте и не думайте, что мы ссоримся. Это мы так - для куража. Репетируем, в образ, так сказать, входим. Это, знаете, полезно перед выступлением.
Ельцин перебил Ленина, сказав громко:
- Горбач, ты делом, делом займись. Шустри, меченый матом, наливай уже, не томи.
Ленин со Сталиным рассмеялись, а Горбачёв в этот раз не обиделся, а незлобиво ответил:
- Это я счас, это я мигом организую.
Наливая водку в стакан, он прокомментировал это процесс, очень точно копируя манеру речи настоящего Горбачёва.
- В такую тару невдобно разливать. В стеклянную тару удобнЕе - не ошибёшься. А в такую, точно не разлить, товарищи. Так что извиняйте, если кого на пару граммов обделю, чай мы не в аптеке.
В слове удобнее, он сделал ударение на предпоследней букве Е. Наполнив стакан, он протянул его Ленину со словами:
- Вам и зачинать, как вождю мирового пролетариата, уважаемый Владимир Ильич.
- Стоп! - скомандовал Сталин. - По законам кавказского гостеприимства, первый бокал всегда гостю.
- Виноват, исправлюсь. Какие мои годы? - согласился Горбачёв и, поставив стакан перед Караваевым, спросил у него:
- Вас как зовут?
- Караваев, - засмущался Караваев.
- А по батюшке?
- Иваном Тимофеевичем кличут.
- Караваев - хорошая русская фамилия. Берите стакан и пейте на здоровье, Иван Тимофеевич.
Караваев вежливо, но решительно отодвинул стакан:
- Спасибо, но я не могу.
Ельцин оживился:
- Ты чё, в завязке или подшился?
Караваев отрицательно махнул головой:
- Не могу я. Не буду, спасибо. У меня путёвка. Нехорошо это как-то, в первый день в отель выпивши приходить. Я на отдых сюда прилетел.
- Во, даёт! В отель ему надо! Не смеши дядю! Сомневаюсь я, что в таком виде тебя в какой-нибудь отель пустят. Туда и с тремя путёвками тебя не пустят. Скорей всего в КПЗ определят, - возразил ему Ельцин грубовато, - так что пей, пока дают, не ломайся
Караваев покраснел:
- Я сейчас всё объясню. У меня чемодан с вещами украли. Я на отдых сюда прилетел. Путёвка у меня в отель "Родина"... могу показать...
- Значит так, - остановил Караваева Сталин. - Заставить пить не могу, не имею права, а вот поесть - не отвертишься. Историю свою позже расскажешь, мы истории всякие любим, сами в ней поучаствовали, хе-хе-хе, некоторым образом.
Сталин взял со стола кусок серого хлеба, намазал его густо сливочным маслом, сверху положил несколько крупных шпротин, добавил пару стрелок зелёного лука, веточку петрушки, накрыл бутерброд вторым куском хлеба, спрессовал бутерброд и положил его перед Караваевым.
- Ешь, Иван Тимофеевич Караваев. И бери со стола всё, что видишь. Ну, а стаканчик мы, как водится, главарю передадим, - сказал Сталин и стал раскуривать трубку.
Ленин взял стакан, сделал хитрое лицо, сузил глаза и сказал намеренно грассируя:
- Благодарю Вас, Иосиф Виссарионович, а к вам Михаил Сергеевич, у меня замечание. По-русски нужно говорить правильно. Нужно говорить удОбнее, а не удобнЕе. Это архиважно, говорить правильно; знаете, в моём окружении большевики из простых матросов по-русски правильней говорили, чем вы, батенька...
Сталин остановил Ленина:
- Брось, старик, не придирайся. Он, что тебе - Цицерон, Плутарх, Вольтер, Киров, Луначарский? Он - простой бывший президент империи. Имеет полное право при такой должности говорить, как хочет и, что хочет. Прошмыгнул, понимаешь, в историю с чёрного хода со своим южным говорком, другого багажа-то у него не было, и пошёл чесать языком: перестройка, плюрализм, новое мышление. Такие слова прекрасные, так приятно их говорить, сам себя уважать, наверное, начнёшь, если часто их повторять будешь. Тем более, что аудиторию для его брехни, аж! в 250 миллионов человек организовали. Не придирайся, Ильич, не надо. Пусть говорит, как хочет. Всё же он у нас Нобелевский Лауреат.
Ленин ухмыльнулся как-то не по-ленински:
- С чёрного хода - это вы хорошо сказали, товарищ Сталин. - Ладно, всё супер, как сейчас, молодёжь говорит.
Он высоко поднял стакан:
- За мировую революцию, товарищи, за Коминтерн и за красивых баб-с!
Выпив, он не стал закусывать, а занюхал шумно гвоздикой из нагрудного кармана пиджака. Вставив гвоздику обратно в карман, он сказал раздражённо:
- Гвоздика голландская, химией какой-то подванивает, а водка - левая, товарищи, сегодня же сообщу Дзержинскому, что б разобрался.
Горбачёв хмыкнул:
- А Вы, Владимир Ильич, за полтинник, какую водяру хотели? По цене и водка! Не отравимся - все пьют. Это вы, наверное, забыть не можете ваши Коминтерновские застолья, пивали, конечно, очищенную, ещё из царских подвалов, да икорочкой, с севрюжкой закусывали?
Наливая следующую порцию водки, он продолжил спокойно и размеренно, не глядя на Ленина:
- Я извиняюсь, конечно, товарищ Ленин, но слышал я от старших товарищей, когда ещё в комсомоле работал, про ленинский партийный размах в Коминтерновских застольях. Это, как раз тогда было, когда люди в стране от голода пухли и тысячами мёрли. И про "баб-с" нам салагам кое-что выжившие большевики рассказывали. Вы нам, Владимир Ильич, как-нибудь на досуге расскажите, какие такие проблемы Мировой Революции вы в купе поезда несколько часов решали с товарищем Коллонтай, той самой, что свободную любовь проповедовала.
Ельцин расхохотался, а Горбачёв с фальшиво-простодушным выражением лица сказал ему:
- Не пойму, что здесь смешного, Борис?
- Молчу, молчу, - развёл руками Ельцин с плутовским видом, а Ленин ответил Горбачёву быстро и радостно, мечтательно подняв глаза к небу:
- Валькирия! Валькирия революции! И прелестница, доложу я вам, товарищи, необычайная. Приятно вспомнить, товарищи, впечатления необычайно приятные!
- Прелестницу вашу церковь анафеме предала за то, что она с хахалем своим матросом Дыбенко Александро-Невскую лавру крушила, а хахаль этот, которому партия Нарву спасать приказала, сдал её белым и драпал со своей матроснёй так, что пятки сверкали. Кстати, в Питере, да и в других городах, до сих пор ещё есть улицы с именами таких "героев", как этот Дыбенко. И Коллонтай увековечена и кровавый Бела Кун и Латышские Стрелки, и улица Ленина, наверное, в каждом городе есть! С моим именем улиц давно нет, так мне отомстили товарищи по партии, но посмели это сделать, только когда не стало меня - самого ужасного из всех самых ужасных большевиков. Но я не в обиде, не подумайте, я знаю, что и без улиц меня многие помнят, думаю, долго ещё будут помнить,- чеканя слова, произнёс Сталин.
-Многим до сих пор плохо становится, когда тебя вспоминают,- хмыкнув, пробурчал Ельцин.
Ленин ничего на это не ответил Сталину, а повернувшись к Горбачёву, сказал:
- Я вам, голубчик, про товарища Коллонтай как-нибудь непременно расскажу, но только после того, как вы мне расскажете, о чём вы с этой английской стропилой железной Маргариткой Тетчеровой, несколько часов за закрытыми дверями говорили.
- Обвинения, подозрения и всякие там инсинуации на эту тему отметаю! - горячо возразил Горбачёв. - Отметаю обвинения. Всё было по прОтоколу. По прОтоколу всё было.
Горбачёв сделал неправильное ударение на этот раз в слове протокол.
- Вот именно, - язвительно сказал Ленин, - по прОтоколу было, а не по протокОлу.
Сталин наклонился к уху Караваева, который слушал разговор и ел бутерброд, аккуратно откусывая от него маленькие кусочки и подолгу их пережёвывая:
- Плохо едите, Иван Тимофеевич, вы не стесняйтесь. Мы уже давно не едоки, а вам подкрепиться, мне кажется, не помешает. Ешьте, ешьте, не стесняйтесь!
Караваев шёпотом смущённо поблагодарил Сталина.
Горбачёв протянул Сталину стакан:
- Ваш черёд, товарищ главнокомандующий.
Сталин встал. Поднял стакан, по-кавказски, высоко отставив в сторону локоть.
- Товарищи! Ничто не спаивает коллектив так сильно, как коллективные пьянки! Из всех "измов", товарищи, алкоголизм - самый аполитичный!
- Эт, точно, - согласился Ельцин.
- Тихо, Борис, не мешай говорить человеку, - шикнул на Ельцина Горбачёв глумливо.
...только на мероприятиях такой направленности, - продолжал Сталин, - можно увидеть истинное лицо своего товарища по партии. Только здесь можно узреть злобный оскал оппортуниста, уклониста или троцкиста и кровоточащее сердце истинного большевика-ленинца. Истина в вине - говорили древние...
- Хорошо им было так говорить. Они плодово-ягодного не пили за пятьдесят две копейки, - опять не удержался и вставил Ельцин.
... истина в вине, - повторил Сталин строго. - Так давайте же, товарищи, выпьем и насладимся беседой, порождающей плоды истины. Выпьем за то, чтобы застолий у нас стало больше, а троцкистских гадов всё меньше и меньше.
Сталин выпил медленно и чинно, до дна. Протягивая пустой стакан Горбачёву, он попросил:
- Плесни-ка мне "Боржоми", Михайло.
Выпив минералки, Сталин брюзгливо сказал:
- Водка левая, "Боржоми" из-под крана. Говорил тебе, Миша, бери "Боржоми" в стеклянной таре, а ты, как всегда, на дешёвку клюнул.
- А Вы, Иосиф Виссарионович, думаете, что в стеклянной таре непременно настоящий "Боржоми" будет? У нас с Грузией сейчас тяжёлые отношения, поэтому "Боржоми" стали добывать в Средней полосе России, и не только. Оказалось, что эта целебная водичка течёт из любого водопроводного крана. Надо только добавить соды и углекислого газа - и "Боржоми" будет хоть куда.
- Заразы! - обозлился Сталин. - В двадцать четыре часа все производители "левятины" стали бы у меня осваивать необжитые районы крайнего Севера.
- На Севере места бы для них не хватило, - сказал Ленин, - пришлось бы тебе, Коба, устраивать ещё одно крупномасштабное переселение Народов с Запада на Восток. Сейчас только ленивый не производит эту самую "левятину".
- Хуже бы не стало, - пробурчал Сталин и повернулся к Горбачёву. - Ну, чё не разливаешь? Налей, генсек, Борису, у него сил, кажется, уже нет терпеть, кондрашка его хватит сейчас.
- С какой это стати Борису? - подскочил на скамейке Горбачёв. - Я возражаю. Сейчас мой черёд. Здесь вопрос принципиально стоит. Иерархию соблюдать надо. Вначале я рулил, а уж потом он. Так знаете до чего дойти можно?! И ещё: я, товарищи, между прочим, Нобелевский Лауреат. Единственный среди вас! И образование у меня, хе-хе, не семинария и не какой-нибудь занюханный областной ВУЗ, - на всякий случай - МГУ! МГУ,- на всякий случай! Я - юрист, между прочим...
- Говённые вы с Ильичём юристы, - сказал Ельцин грубо, - знаем мы, какие вы юристы-аферисты.
- Товарищи! - возмущённо повысил голос Горбачёв. - Прошу вас остановить этот беспредел со стороны Бориса...
- Помолчи, Борис, - сказал Сталин, пыхнув дымом. - Я тебе, Миша, вот что скажу. Если бы я знал, что ты в МГУ учиться будешь, - не отстраивал бы его после войны. Ни за что не стал бы университет этот отстраивать!
- А чё ты обижаешься? - спросил Ельцин Горбачёва, будто не слышал слов Сталина. - Ты же, генсек, одного дня следователем не работал. Ручки боялся замарать, сразу к комсомольской кормушке прибился. Попахал бы с моё на стройках.
- Завидуешь. Завидуешь Нобелевскому Лауреату! - нервно заговорил Горбачёв. - Я может по комсомольской линии пошёл, потому, как тайная мысль у меня была: перестройку сотворить, страну из болота вытащить. Что ж для этого в Пугачёвы нужно было записываться? Другой возможности пробиться к рулю в те времена не было, сами знаете. Надо было с комсомола начинать, товарищи. Но я зад в кабинетах не просиживал. Работал, объяснял людям, что такое перестройка. Сколько совхозов, колхозов, заводов, фабрик, строек и далёких сёл объехал! С народом, как простой агитатор, работу разъяснительную вёл. Домой приходил - с ног валился. Аж судорогами ноги сводило, поверьте.
- Волка ноги кормят, - сказал Сталин.
- А Ельцин, усмехнувшись, сказал:
- А я-то, тебя тогда слушая, всё думал: когда же тебе язык твой без костей судорогой сведёт! Трепач ты, Миша. Как был ты демагогом - демагогом и остался. Выпей лучше, а то тебе ещё не туда занесёт. Он,товарищи, оказывается, с пелёнок мечтал людям волю дать, перестройка ему во сне виделась! И паренёк из далёкого ставропольского села уже тогда выбрал правильный вектор карьеры. Без сучка и задоринки выскочил на самый верх партийной иерархии. Оказывается, наши партийные старцы именно его, вот этого спасителя ждали! И потом счастливая звезда осветила ему путь на Мировой Олимп, понимаш. Ты кому, Миша, тюльку гонишь? Расскажи нам, кто тебя проталкивал наверх? Ты у кого демагогии этой обучился, а, генсек? Давай, называй имена, пароли, явки.
- Демагогии у нас всегда было, у кого поучиться, - обиженно сказал Горбачёв, - а вы завидуете мне. Это факт: завидуете! Вы все мне завидуете, вот так.
Он встал, поднял стакан и торжественно сказал:
- Я пью за плюрализм мнений, перестройку, за новое мышление,за социализм с человеческим лицом и трезвый образ жизни.
- Ещё тебе нужно выпить за Гельмута Коля, за Ро Де У, который тебе взятки совал, за Матиаса Руста, севшего на Красной Площади на своём "кукурузнике", за порушеную Берлинскую стену, за талоны на сахар, за порубанные виноградники, за Сумгаит, Тбилиси и Карабах, за развал страны, - вставил Сталин.
- И ещё за программу "Жильё - 2000", которую народ наш тут же окрестил "Жульё 2000",- опять съехидничал Ельцин.
Ленин тоже вставил:
- Ещё бы, товарищи, надо не забыть о величайшем подвиге Генерального Секретаря: подписании Парижской Хартии для Новой Европы - этого смертельного капкана для рабочего люда.
Горбачёв выпил, сел на скамейку, закусил основательным куском колбасы и сказал спокойно:
- Ничего, ничего, товарищи, история рассудит, кто из нас тиран, а кто - освободитель.
- Ну, ты ваще! - воскликнул Ельцин весело. - Наливай, Мишутка. Что с тебя взять? Наглости нет предела, понимаш, у человека. Лауреат хренов!
Горбачёв вылил остатки водки в стакан, с сожалением посмотрел на пустую бутылку:
- Вторую будем открывать? - спросил он, обводя глазами компанию.
Ельцин с Лениным повернулись к Сталину.
- Обязательно, генацвале, нельзя останавливаться на достигнутом. Большевики никогда не сворачивают с намеченного пути, - кивнул им головой Сталин.
- Вот и свернули себе шею, понимаш, - хмыкнул Ельцин, а Горбачёв почти пропел: "Процесс пошёл, процесс пошёл..."
Нагнувшись, он достал из-под стола вторую бутылку водки, поставил её на стол и сказал:
- У нас, между прочим, ещё одна есть. Ну, как, сейчас "догоним", или перекурим?
-Щас выпью, тогда и перекурить можно будет, - ответил Ельцин за всех.
Он запрокинул голову, ловко вылил всю водку в рот, прополоскал водкой горло, затем шумно проглотил её одним глотком.
- Зачем Вы, батенька, каждый раз это делаете? - скривился Ленин, наблюдавший за манипуляциями Ельцина.
- А у меня гланды слабые, с детства ещё. Водочные полосканья помогают, - ответил Ельцин, намазывая ломоть хлеба толстым слоем масла, - для дезинфекции, понимаш.
Ленин, неодобрительно покачав головой, достал пачку сигарет "Пётр I". Прежде чем закурить самому, протянул пачку Караваеву со словами: "Закуривайте, Иван Тимофеевич".
Караваев поблагодарив Ленина, суетливо достал свою пачку сигарет почти пустую и измятую. Достал из неё одну сигарету, пачку положил на стол. Ленин щёлкнул зажигалкой, и они с Лениным закурили. Ельцин, доев бутерброд, достал пачку "Мальборо", закурил, пачку спрятал обратно в карман куртки. Сталин в очередной раз стал раскуривать свою трубку. Горбачёв принёс из машины термос, отвинтил крышку, налил себе ароматного кофе, сказав:
- А некурящие кофейком побалуются.
Почему-то на лице его блуждала тихая, лукавая ухмылка.
Сталин взял пачку сигарет Караваева и, внимательно её рассмотрев, рассмеялся весело:
- Однако! Не ожидал такой рекламы! Товарищи, вы не объясните мне, почему морду этого ужасного изверга и тирана, меня то есть, господа капиталисты изобразили на этой "роскошной" пачке сигарет? Что, появился спрос на сильную руку? А название, какое романтичное: "Ностальгия"!
Ответил Ленин:
- Деньги не пахнут, Коба. В магазинах водка продавалась, сам видел, и с Жириновским, и с Горбачёвым, и с Распутиным. Сейчас "Путинка" продаётся, правда без портрета. Бизнес, батенька, ничего личного. Михаил Сергеевич даже пиццу успел прорекламировать. Сколько за пиццу-то заплатили, Михаил Сергеевич?
- Так, пустяки - на семечки, - не моргнув глазом, ответил Горбачёв.
- Ясно, - продолжил Ленин, - ну, хоть на семечки дали бедному генсеку. А вот мои портреты почему-то, ни на какой продукции не печатают. Мои портреты всё больше дедушки и бабушки на митинги таскают. Нету у меня рейтинга, кхе-кхе, нету рейтинга, товарищи.
- Сам виноват, не куёшь, не мелешь. Даю тебе бесплатную "наколку", как деньги сделать. Во-первых, можно наладить выпуск водки "Ленин в Разливе", во-вторых, запустить парфюмерную линию "Запахи Ильича", а ещё можно наладить производство трёхспальных кроватей "Ленин с нами". Дарю тебе все эти бренды. Это не я, это народ придумал, понимаш, - сказал Ельцин.
Все разулыбались, не выдержал и Караваев - не сдержал улыбки. Ленин, тоже улыбаясь, ответил Ельцину:
- Фишки старые, трухлявые, и кто их придумал - это ещё вопрос. Я вам, Борис Николаевич, тоже кое-что предложить могу, и тоже безвозмездно. Например, водочку, вами так почитаемую, выпустить под названием "Парламентская горькая", а на этикетке бутылочной горящий Белый Дом изобразить, по которому вы из танков палили. Очень хороший навар, думаю, может дать сеть тиров, которые нужно будет открыть по всей стране. Дело это не требует больших вложений: помещение самое простое, винтовки пневматические и пульки. Но окупится дело весьма быстро. Фишка в следующем: вместо обычных мишеней люди будут стрелять по портретам твоих соратников, всех этих очаровашек Чубайса, Березовского, Гайдара, Лифшица, Ясина, Коха, Кириенко, Явлинского, Немцова, Черномырдина. Проект условно можно назвать "Огнестрельная либеризация". Гарантирую высокий процент продаж и финансовый успех проекта. Вот ещё: начать выпуск копилок для обманутых вкладчиков в виде вашего бюста, с дыркой для денег на темечке вашей упрямой башки; конфеты "Друг" очень хорошо пойдут. На обёртке вы и Блин Клинтон в обнимку. Поле деятельности для фантазий, вообще-то обширно, батенька. Тут, и ваши проблемы с мочеиспусканием, вернее, с недержанием; Ельцин - дирижёр, Ельцин - теннисист; Ельцин, падающий с моста; Ельцин - главнокомандующий. Да мало ли чего ещё, кхе-кхе, весёленького в истории накопилось про вас.
- Мелко всё это, - вступил в разговор Сталин, - я предлагаю на Красной Площади поставить памятник трамваю, под который обещался лечь наш Борис Николаевич, в том случае, если народу хуже жить станет. Место символическое, несколько веков назад ещё один Борис, но Годунов, рвал на себе рубаху перед народом, который умолял его царём стать, ломал, как и наш Борис, Ваньку, прикидывался радетелем народным, так порулить хотелось. Что вышло - хорошо известно: умер не стариком в пятьдесят три года, в отчизне смута, отчаяние, безверие. Грех его смертельный больно аукнулся и всему народу. Злодей, конечно, но точно знаю: не было у него мыслей предать, а уж тем более продать Родину. Я б тебя, Бориска, вообще расстрелял... Или нет: я бы тебе вначале должность высокую дал, скажем, вместо Ежова поставил бы... Уверен, что ты бы с работой не хуже него справился, всё-таки думаю, что мужик ты исполнительный. Ну, а потом... потом, расстрелял бы тебя непременно. Факт!
- Круто, - сказал Ельцин, закуривая вторую сигарету. - Это всё, на, что вы способны были: расстреливать, - на этом и держались. Хотя согласен, что иногда ради пользы дела можно и пострелять, если тебя в оборот берут. А, что, свою башку подставлять? А нож вытащил - бить нужно, так блатные говорят. Вот, Ильич, светлая головка, никогда не церемонился, и всегда приказы расстрельные подписывал, много своих автографов оставил, и делал это, мне кажется, с удовольствием, понимаш. А насчёт того, что наобещал я чего народу... Это, понимаш, дело житейское. Вы не меньше меня обещали: и свободу, и братство, и равенство, и землю крестьянам, и заводы рабочим, и награбленное, кстати, поровну разделить обещали. Ну, и я обещал, как все, а с пути магистрального не сворачивал, не метался. Демократию строил, свободу, понимаш, людям давал. И, между прочим, Храм Христа Спасителя, вами взорванный в тридцать первом, отстроил заново. И вообще, чего достаёте? Как это говорится... "кто без греха, бросьте в меня камень..." Я тоже
могу выдать, у меня камешков на всех хватит...