Едва уловимы, словно быстрые тени на шершавых стенах зала, где бал достиг апогея, где музыканты играют в последний раз, а блики факелов пляшут в ритме бешеного танца...
Похожи на туман, когда идешь по полю, и солнце еще спит, и холодно ногам, и думаешь о зиме, и неожиданно взлетает сова, караулящая мышей в густой траве...
Основа.
Случайно выжившие искры, вырвавшиеся из костра, вокруг которого в полусне - в полубреду отдыхают уставшие викинги, и кажется, что нет среди них живых. Ладони, как окостеневшие сжимают черно-витые рукояти мечей, а тусклые лезвия пахнут ржавой кровью. Все это сокрыто - в одной, случайно вырвавшейся искре. Кто сказал, что искры сгорают? Они прячутся от любопытных глаз, и так любят проникать в выбранное ими сердце, воруя покой. И ты видишь - лезвия, заплетенные в косы грязные волосы, и кровь, смешанную с грязью под ногтями Одина.
И радуют видения, будто самая высокая звезда поделилась даром видеть все. И нет времен для такого зрения... И тянется время густой смолой.
Основа.
Неясные образы, проходящие проверку...
День. Другой. Осталась в сердце искра? Все верно. Как долго она пробивались? Почему выбрала меня? Иногда их бывает много, и все хотят вырваться, и почти все достойны памяти. Памятника. Я наряжаю их в слова. Часто - это все, что им надо. Неназойливые тени. Их рваный танец завораживает. Их щедрая награда беспредельна. Они льнут к нам, и наказывают огнем, когда перестаешь их замечать... Капризные, как девушка в пышном розовом платье, прикусившая от обиды пухлую губу, и капля крови сладкая, как сироп...
Быстрые, требующие мгновенного ответа, и не возвращающиеся когда им промолвишь: "нет". Мелькнут всадниками, обдадут пряным запахом взмыленных лошадей, выбьют искры из каменной мостовой, оставят на память потерянную подкову, украшенную таинственным вензелем.
Успел?
Ведь целая история, сконцентрированная как материя не взорвавшейся Вселенной, в один миг уложилась.
Успел?
Ведь они все равно найдут того, кто сумеет расшифровать вензель, и передать дальше историю о таинственном черном рысаке, кочующем из века в век, скачущем сквозь чащобы дремучих лет. И среди леса - кузница, и доносится звон молотов, и бородатый с почерневшим лицом кузнец знает тайну волшебных подков, но только один раз он отважился воспользоваться своим знанием. И ходили легенды, про черного жеребца, и побеждали воины, которым он доставался, и тряслась от его ржания чернь. Сотни раз его пронзали копьями, жесткая грива опаливалась пламенем войны, и не счесть жалящих его стрел. Сотни лет он ждал смерти, где-то там, далеко и совсем рядом... Странный вензель... Не выдержала вечность безостановочного бега. Выпали гвозди из подковы...
Листья клена с ветром играют, напоследок, перед падением дразнят ветер... И словно оставляют следы в воздухе, и эти желто-красные линии в портрет превращаются. И я снова узнаю ее. И нет лучших художников, чем кленовые листья.
Слова.
Легкая как тень основа требовательна к словам. Примеривается к ним, как модница перед свиданием. Выбирает лучшее. Верит тебе, что поможешь нарядиться, да так, чтоб не стыдно было. Иногда дрожащими руками роешься в ворохе слов, в шкатулке с драгоценностями... Знаешь, не понравится ей - отомстит, чтоб неповадно было и думать о нарядах для историй... Таких разных и таких своенравных.
Скромные, как крестьянки; пугливые, как школьницы; наглые, как уличные девки; страстные, как восточные ласки. Стараешься не напутать. Скромной страстный наряд предложи, и покраснеют щеки; Страстную одень в строгое, и за кинжал схватится...
Неясные образы.
Живущие между явью и сном, между землей и небом, между живыми и мертвыми. Мечутся тенями, вспыхивают искрами, падают снегом, капают дождем. Растворенные в тумане, плескающиеся в реках, скрывающиеся в песках, переносимые ветром. Окажись на пути. И если поймешь, что есть выбор, и что можешь сделать вид, что не заметил их, беги... Если есть выбор. И терпи если нет выбора. Вы хозяева друг другу. Вы слуги друг друга. Только вместе вы сможете обрести покой. Когда-нибудь потом, нескоро...
А пока терпи...
И доползет через тысячелетия черепаха, с потерянной гексаграммой на исцарапанном панцире, с шестью затертыми вертикальными линиями... Прикоснись к ним ладонью, закрой глаза, пронесись сквозь все могилы в которых тебя хоронили. А потом стряхни налипший на душу прах, вызови дождь, прими небесный душ. Грозой заклейми сердце, поставь печать нового времени. Стань созвучным новому времени.
И лед взрывается, и тепло замораживает...
Сомнения.
Вдруг все не так? Тени... Может просто скучают? Может их цель - дать тебе на мгновенье переживание, пронзиться сквозь тебя играючи... А ты ловишь рукою серебристый шлейф, и сажаешь в клетку абзацев, затаптываешь в стопы, сажаешь в ям-бы, хоронишь в хореях... И после - расплата палача. Вдруг только тебе предназначался внезапный сквозняк, рассказавший об умерших от любви? Дышишь на буквы, оживить пытаешься, и радуешься чуду воскрешения.
Черепаха ушла из Китая, предавшего отцовские устои. Унесла последнюю гексаграмму.
Сомнения.
Не клетки, не кладбище, не коллекция историй, подколотых на булавки. Выпускать их наружу? Под сотни чужих взглядов? Себе оставить? Радость миллионера, в подвале которого хранятся краденые шедевры... Что надо принцессе с каплей крови на пухлой губке? С ниткой жемчуга на шее, и золотистыми волосами, усмиренными невесомой сеткой, украшенной рубинами и бриллиантами. Что? Молчит. Молча требует. И не хочется отпускать от себя красоту такую, и обещаешь... Воскресить. В черных знаках букв. А если рунами написать, если вырезать руны на березовой ветке? И сжечь ветку в костре, в полночь... Скажи, принцесса... Молчишь, а в глазах - слезы. И я еще не настолько силен, чтобы понять твое молчание. Тихо, лишь эхо от стука каблуков белых туфель по каменному полу... И не найдешь ее в этом замке, пока сама не появится неожиданно, как цветок упавший с мрачных небес.
Страх.
Неясные образы, хоть и смотришь на них в упор. В чистом поле бокового зрения - фигура в черном. И нет сомнений. Строгая фигура, тысячеликая. И не знаешь, где увидишь ее в следующий раз. Караулит тебя, стережет. Холодная, как черный мрамор старого памятника. Прекрасная, как фея с журнальной обложки. И с журнальных обложек смотрит она... Заглядывает в камеру операторов, и ты смотришь на экран и узнаешь ее взгляд. И привыкаешь, усмехаясь ей в глаза.
Холод белых цветов. Странный запах белых цветов. Даже ландыши ядовиты. Пусть скорбь черна, но равнодушие белого цвета страшнее... Зачарованно смотрит человек на кровь, на снег капающую. И падает радостный: вот тебе, получай, и вытирает конвульсивно ладони о беспристрастно -замороженное лицо земли.
Тонкие пальцы Клеопатры обрывают лепестки роз. И падают они в бронзовую чащу, где смешаны мед с молоком. Плавают лепестки алыми лодками. Из каменных отполированных флаконов капает Клеопатра ладан, мирру и сандал. На лепесток по капле. На солнце чашу выносит, а потом выливает в ванну с подогретой морской водой... Падают одежды на циновки. Служанка помогает вылезти из ванны, и всегда два лепестка остаются на теле Клеопатры - один на груди, где сердце, а другой - чуть повыше колена. Подходит к окну, ждет пока капли не высохнут на теплом ветру. Лишь пахучие масляные пятнышки остаются на белой коже...
А перед смертью воздух эвкалиптовым ароматом наполнился. Лишь ладонь медом пахла, когда змея к ней потянулась.
Сильная любовь? И удары не слабые. А хорошо все-таки сказать: до смерти залюбили...
Счастье - это когда еще ждешь весны. Пробуждение! Пробуждение! По кругу! Хоть бы раз почки не набухли... Хоть бы раз птицы заблудились в полете... Может и соскучился бы...
Люблю вещи состаренные мной. Африканские четки из черных агатов и позвонков неизвестной змеи. Отполировал пальцами. Черная бусина. Желтоватый позвонок. Постоянный холод от бусин, не согреть их пальцами даже в горячке. И постоянное тепло желтой кости. Берегу. Глаза закрою, и пустыню вижу, и ползу по ней, след в след, за змеей. Куда ведет? Сколько кругов надо пройти пальцами по бусам... Сколько раз надо прикоснуться, чтобы доползти? Рассыплются когда-нибудь под пальцами и камни и кости...
Смешат рыцарские латы. Кто там гремит пустыми ведрами, поднимаясь по винтовой лестнице в башню? На механизмы рыцари похожи. Только ключика в спине не хватает. И прекрасные дамы словно с картин сошедшие, предсказуемые, с восковыми руками... Дыхни на ладонь, и закапает воск... Обними и растает... Эй, кто тут воск пролил? Подотрите, да не забудьте сдать заезжим старьевщикам дюжину ржавых лат из подвала. И кости не забудьте вытряхнуть из железа... Несколько раз надо пронзить рыцаря, чтобы понять - мертв он уже... Плохо умирать под скрежет железа. Еще хуже сердце под латами прятать, не спасет оно...
Легко вытащить свинец, а астральное тело пули навсегда в тебе остается. Болит.
Хорошо вьюжным вечером забежать в церковь, дверь закрыть перед холодным ветром, что гнался за тобой. Перекрестятся старухи, в глаза твои заглянув, а ты не священника, а Бога ищешь. Закроешь глаза, отстранишься от гула, и резкого треска свечей. И слушаешь. И каждый раз - страшно, что не услышишь... А после, на выходе, хочется вырвать сердце, и бросить его в кружку с медяками.
Березы вдоль дороги радужным инеем слепили - любовался. Ресницы мокрыми стали. Странные слезы, когда не знаешь: из прошлого они явились, неизрасходованные, а может, из будущего - преждевременные?
Я видел самого бедного человека на свете. Три года назад он ушел в лес, и больше не выходит к людям. Юродивый, почти забывший человеческую речь. Одетый в поношенную одежду он сидел на поляне, и пытался рассказать мне, что он - самый богатый человек на свете. Из него бормотания я понял, как он разбогател. Теперь у него есть свой родник с чистой водой, птицы, звери, и травы... "Вот это - мое любимое дерево, - сказал он, показывая на большую рябину. - Никто на него не претендует. А еще есть ручей..."
А люди, не имеющие этого, по-прежнему считают его самым бедным.