... И, ритмично шевеля тремя свободными конечностями, слегка склоняясь вниз, что смотреть, как босые, облепленные золотистым песком ступни его наполовину погружаются в бесконечный пляж, Гриша брел вдоль кромки прибоя, волоча за руку упирающийся кактус. Кактус выл и валился на спину, чертя по песку длинные полосы жесткими иглами спины.
"Словно лиса из сказки бежала, следы помелом мела", подумал Гриша, вытирая с лица пот тыльной стороной ладони. Тыльная загорела под палящим солнцем,и даже теперь, в поздний час, шкура все сворачивалась под язычками пламени, шипя, дымясь, отлично освещая дорогу.
Его давно уже приметили и использовали в качестве ориентира капитаны боевых ракетоносных кораблей ВВС, поэтому Гриша и не мог лечь в постель , густо смазав алое тело пакетной сметаной, словно предатель обмакнул боевое знамя полка в белую подлую свою кровь.
От ненависти к негодяю у него свело скулы и захотелось сильно пускать в расход. Но расход здесь был неоправдан, да и маузер давно заскуржавел без движения в кожаной кобуре с больным горлом от морской воды.
- Пустить бы тебе кровь, нах... - с чувством сказалось вслух, словно бы в воздухе рядом был еще кто-кто.
"Кровь..." - подумал Гриша, инстиктивно пригнувшись и оглядываясь вокруг. Вот пуля просвистела и ага, вторая ударила прямо в кактус,но там, сильно уколотая мескалином, ломанула обратно, откуда пришла, и оттуда тотчас донесся вопль.
Когда стихло, Гриша сплюнул, но сплюв был неудачным:ветер, сильный штормовой ветер бил в загорелое и решительное Гришино лицо. С лица его часто путали то с Джеклондоном то, офигеть, с капитаном, но, с лица, как говорится, "воды не пить". Да и кто бы, если честно, захотел с него пить: плевать Гриша сызмала не умел. Не дано.
- Блинн! - захотелось сказать ему. - Блинн...
Носовые платки, всю пачку, он вчера уже продал цыганам, и потому, по фронтовой привычке, рванул из под-фрака рубаху пополам, сикось-накось, в мелкие клочки и пустил их по ветру. Дуло с севера. Может и с юга, но, как всегда, тут ничего не было наверняка. Лучшей тактикой тут оставалась спонтанность, и, охнув, он неожиданно для себя вытер лицо.
Руки от напряжения тряслись.
Сильно хотелось пить. Но Надежда давно ушла в закат, и вот, надежды у Гриши не было. Был серый вечер, холодный песок, синяя тень, море, плескавшее малосольной волной, но не было, быть не могло тут крови.
"Кровь..." - Еще раз подумал Гриша, и вдруг замер, окаменённый: в двух шагах от него из земли ударил и захохотал, уходя на немыслимую высоту и там расщепляясь, как пальма, ревущий фонтан крови.
- Резусположительная, первая группа - ,только и успел вымолвить Гриша, как всегда подражая Дьякону из Блэйда-1, которого никогда не видел, но чувствовал, как все мы чувствуем святое, произнося слово "Русь". - (Любо, чисто по приколу!)
Однако, ни шага далее не сделал он, окамененный, и простоял века, не шевелясь, пока кактус врастал корнями в нежное чрево земли, пока птицы вили гнезда в буйной чуприне, а буй-тур Всеволод, буй-тур еще один, и еще один, тоже буй, ходили на басурмана и жгли свои корабли.
Все это время ему покоя не давал заведшийся, нах, под мышкой лицензионный пахарь. Насвистывая незамысловатую песенку, шевеля, гад, бровями, чтоб поудобней устроить угнездившегося на лбу комара, и, главное, на секунду не отрывая натруженных рук от орала, - пахарь брел, по уши в посконной кудели, в узде и лаптях, пятная Гришино тело рабочим потом, им, им одним и добывая пропитанье семье из семи рыл, но - для восьми глоток, ибо сам хавал в две (пахарь был двуглав).
И вот, пока трехглавый братец его летал на святую Русь, жгя, полоня, и общаясь с наркоманами, двуглавый пахал себе и пахал, и, к исходу 18 века был водружен на герб страны, аккурат над короною в лучшем своем виде, прихватив уже дрессированного дебелого комара.
И вот, лишь стих в бурой штормовой дали печальный комариный крик, Гриша скинул оцепенение и обратился назад, к глубоко укорененному сыну швейных иголок с единственной мыслью : "Я изопью кровь кактуса!"
"Изопью, нах! Ой-е, изопью!!" - думал он, ворочая многотонную башню, пока электродвигатели размалывали подшипниками черный, намазанный на хлеб солидол, загустевший за века. Сервопривод отечественной системы, тем временем навел хобот точно в моторный отсек собеседника.
"Приколюсь, блин", - думал Гриша, - "приколюсь, на иглу сяду, но изопью кроввя-а. Будет что чувакам рассказать."
- Слышь, - любовно расчесав русые волосы на пробор, обратился он к волочимому. - Кроффь, нах...
....Но, как туз безмолвствовал кактус, глядя в небесную даль, с краюшку заволакиваемую мглой, словно в колготки ее одевали. Алые полосы заката, извилистые, будто малайский нож, выбивались из-под капрона колгот в местах, где сильнее всего натянулась ткань, и кактус, прежде посоловелый от счастия, разом побагровел от забот, почернел, вспух и сник.
- Птичий грипп. - Констатировал врач, снимая пенсне, и от смущения ковыряя песок желтой трехпалой лапой. Потом сел, с удалым криком снес яйцо, и, завернувши в рецепт, подал Грише ещё теплым.
И - кончилось время, пропадая, падая вниз плашмя, плашмя, крутясь, уменьшаясь в точку, ничто, в копеечную монету.