Краюху солнцамакает небо во взбитые сливки облаков, запасая бриллиантов россыпь под утренний зов бубенцов
Тела нежились под ультрафиолетом, словно обжариваясь на сковородке песочной поляны, выбегавшей сквозь редкие деревья смешанного леса к прохладной реке. Песок легко пересыпался сквозь пальцы веерообразных конечностей расслабленных тел. Отпущенный век давно превратился в полувек, отягощаясь бременем вольготной жизни. Всё как в замедленном кино - среди отпущенной свободы несвободно существо - среди тысячелетий тысяча достойных вдыхают и поддерживают жизнь вослед идущим поколеньям. И через воронку жизни пересыпаются снега, морозы, пески, ветра, дожди. Попробуй разгадать все символы, когда переливаются всем ультраперламутром Пла, все мыслеобразы.
Она не понимала, что такое загорать, что это за странное такое действо. Для неё все времена сводились к осени. И было пробуждение весны, переходящей плавно в лето, надолго отодвигавшей пышность снежных зим. Видела, как в сенокосе, косили всякие стремления и смутные желания молодых страстей, плодя страдания от притяжений и полыханий искр меж душами младых сердец. Под именем Атанаэль она приглядывалась в этой данной жизни.
Как не хотелось привыкать ей к данной оболочке и не чураться несуразного объёма, так и не сроднившимся с ней - всё было понапрасну и всё казалось ей не так.
Случайное зеркало пугало встречей с бесформенностью силуэта. И почему она так неуклюжа? С самого детства тело казалось ей странным, и, не зная, что с ним делать и как ей быть, уверилась, что проще не заглядываться на своё отображение.
Вялость мыслей отталкивала от каких-либо ощущений. Она не понимала, кто и зачем придумал зеркало и в чём интерес изучения себя в нём? К чему всё это? Для чего оно? Что там, по ту сторону или что там внутри, под внешностью? Кто или что? Если кто, то это неимоверно пугало и бросало в дрожь. А что, если внутри пустота? В глазах безмолвия не зажигался фитилёк - она чуралась, отчуждаясь от себя и внешности.
Что там видели другие? Что веселит? В чём смысл и значение? Всё это странно.
Атанаэля не владела повзрослевшим телом, не знала, как к нему подступаться, зачем прихорашивают другие свою оболочку в виде шершавой кожи, обтягивающей мышечный скелет. Она прислушивалась к ритму сердца, гулко отдававшимся в голове, когда засыпала, и догадывалась, что вся пропитана загадочной системой. Новый ужас ожидал под утро с пробужденьем неведомых ей сил.
Но и всё вокруг казалось несуразным - стулья, стол, кровати, словом, мебель, утварь, весь обиход и сами существа с привычным поведением.
Зачем её наделили жизнью среди такого многообразия двуногих и четвероногих, где множество ещё других существ?
Не понимая, что для неё уготовано на этой Земле, была аморфна как сам вопрос.
Пронзительно голубым пахло небо в складках цветной осени, но были забыты запахи родных ладоней, заблудившихся в их глубине. И прятала щуплое несообразное тельце под неброские цвета просторного размера, уподобляясь земному житию.
Для Атанаэли было утешение в её богатстве шорохов и звуков, что было родственно и близко - различала интонации голосов, угадывала все движения. Вздрагивала и внутренне сжималась при дребезжании, криках и хлопках, резком громыхании - её душа вся уходила в пятки. Бряцанье и лязг пугал, настораживал и заставлял вжиматься в плечи, учащая пульс сердцебиения. В каждом шуршащем скольжении угадывался свой, знакомый мир - закрыв глаза, вся погружалась в них. Жила, похоже, только этим, не понимая лишней суеты. Тысячи оттенков и нюансов, долетающих до уха - всё составляло счастье. Негромкие и плавные, звонкие и острые, цепкие и вязкие текли, сплетались струи в вихре полифоний.
Особенно богата в ощущеньях шорохов цветная осень, где начинался танец листьев, предваряя притяжение плодов к земле. Вес мир, казалось, подтягивал внимание и увлекал загадками. Это музыка в тиши, негромкая - неброско упоение для маленькой души.
В тайнах и загадках летящих листьев блекнут формы, гуляют тени сумерек, чтоб раствориться в красках ночи. Во всяком свете формы лист особенный и в каждом шёпоте представится рельеф. Передвижение по щербинкам асфальта, касание к бордюру, перелёт к траве или песку, потом опять на мостовую. Весною талеж освежает бег весны, чтоб расцветало лето, приближая осень. Ветер, озорник, растреплет пёстрые наряды податливых осин, щеголеватых клёнов - и видится его завзятое судейство средь полыхания золота среди багрянца леса.
Её взгляд был кротким и блуждающим, без всякого выражения уходил в себя. Едва ли ей самой был заметен её махонький, едва тлевший огонёк души. Атанаэля выписала себе очки, но даже изредка не могла, не получалось всмотреться в себя. И то, что было рядом, не замечала, не хотела и не могла замечать. Сначала она жила в общежитии, а затем в щели окон её квартиры девятого этажа вползал шум автострады, а в окна был виден поток носившихся сутками напролёт машин. Иногда поток этот замирал, и они ползли, как жуки. Скрежет колёс разрезал воздух, когда поворачивал трамвай на мост.
Окна домов были нанизаны на ленточки жизней, выплёскавших радость в разноцветье улиц, но тело двигалось нехотя и скованно, будто ей что-то мешало.
Юность воспламеняла к страстным общениям, соединяя в порывах, привязывая друг к другу в познании взрослых таинств. Сила желаний встреч обходила её стороной и находила отклик в других душах. Её сверстники встречались друг с другом, миловались, ожидая всходы человеческой любви. Они шли то в парк, то в кино, словом туда, куда само собой шли их ноги, влекомые какими-то неосознанными силами.
Те нотки восторга и то придыхание, что слышалось порой, преображали, оживляя до певучих нот простое словосочетание букв. И что это за понятие как красота, как это понимать и что с ним делать - было незнакомо
Атанаэля чуралась всего и в частности любых контактов, а доверительность и таинство чувств были и вовсе ей незнакомы, и ребята сами сторонились её застенчивости. А пока она думала и решалась на что-то, её поезд уходил, унося ожидание чуда встречи.
Всё, казалось, бурлило в этой жизни - все перемещались и даже мчались куда-то. Одних заботили деньги и развлечения, других - житейские проблемы, третьи погружались в чувственность - все перекручивалось и перетекало друг в друга. При непонятном стечении обстоятельств, именуемом счастьем, знакомые пары в иллюзиях переживаний завязывали узы, лелея надежду на искромётность и понятие любви.
Атанаэле представлялись трудными все сами помыслы и намерения, и всех и везде чуралась и держалась стороной, не понимая ни иронию, ни шутку.
В одеждах серого цвета была бесцветна, избегая всякой броскости во внешнем. И нельзя сказать, чтобы не хватало денег, чтобы приодеться, встать на каблучки или шпильки, накраситься и напомадиться, нанести тот грим, что скроет массу недостатков. Не делала это из своих убеждений и внутренних установок, хотя определилась с отдельной квартирой. Обставила жильё - живи, да радуйся невеста с готовым приданым. И стала прихорашиваться, слыша пересказы о непостоянстве мужчин, нацеливалась на соблазны, не остерегаясь тайных чувств. Её не волновали жалобы замужних женщин на прорву всех домашних дел, она хотела знать о счастье и вышла за фиктивного мужа.
Возможны ли шелков и лепестков нежней прикосновения
Что распласталось перед оком, перед окошком дома твоего.
Плач в подушку и влюблённость в идеал влекомы, хоть и не знакомы, а там и о любви страдания со вздохами на таинство желаний. Загадочность влекущих взоров.
Завидная отжившая черта застенчивость, являлась украшением девичества, теперь легко отодвигалась во хмелю, и скидывались модные и броские наряды.
Открытость и доступность секса захлёстывались сетью, подсекая устои и понятия высоких отношений остались лишь в лирических романах.
Шлейф грусти опоясывал нетронутые плечи.
Жгла ли, свербила ль душу? Возникала ли жажда тепла, холодила ль печаль? Во всё живом царстве лелеялась радость.
Словно в поле одинокий ветер пригибал ковыль.
Словно непрестанный ветер задувал огонь, уносил.
Разглядеть настрой души в опущенных глазах,
Что таится там внутри - ведома ли тоска?
Серая необъятность невзыскательна к стилю. Туфли бывают удобными уже растоптанные, хоть и с царапинками, и можно в них неслышно уйти навсегда в никуда..
В хлопотливом городе накрывают с головой волны бездушия.
Что остаётся ей? Подстрой к кому или к чему?
Давно бы скрыться серой мышкой в уютную далёкую норку.
Вот и саван готов, и платок для полёта с Гипносом в царство Аида. Он - в облике рыцаря. Не сдержаться. Без изнурений на шпильках, стянутого стана, увлекает такую, нераскрытую, тайную.
Через небо и звёзды к мечтам. Прощайте, люди, человечки!
Взмахнула руками, чтобы нырнуть, но вдруг жёсткий ухват сдавил плечи:
-Что вздумала, негодная? Увильнуть от меня? Думала, здесь легко и приятно? Не хочешь маяться, страдать в добровольных узах? Не познав мук страстей, перешагнуть через заветный порог? Хотела избежать ошибок? Изюминка жизни в распознании участи, - настаивал незнакомец, продолжая держать её на весу, - душа избранница подарила это воплощение - так иди и дари себя по грани терпения и снисхождения, покорности ко всем испытаниям. И сыщется тепло души, расти лю...
Низкий бас нанизывал её, словно бусинки, пока Атанаэля пробуждалась от удушливого сна.
Лучик, пощекотав ресницы, перескочил зайчиком на стену.
-Боже, какой кошмарный сон, как хорошо, что это только сон. В комнату ворвался солнечный свет. Распахнув балконную дверь, впустила свежесть утра.
За окном набирала гудение в жизнь безмерная столица.
Память высветила знакомые улыбки, озарив теплом её лицо.
Она вспомнила залитый закатными лучами вечер, и теперь неспешно подстраивались слова:
- Хорошо с ароматом весны тонуть в золочённом зеркале заката, в возбуждённом щебете, в молодой листве. Вливаться в журчание ручейка среди шелковещих трав. Повиснув на луче надежды, прыгнуть в отраженье взбитых облаков с хрустальным опереньем.
-И воспряла душа из тёмных глубин, - донёсся настойчиво-утвердительный бас радиоволны, как глас Господний.
Ах, осень, ты есть пьяная весна, переходящая в хмельное лето, что спутались и буйству предались, и влиться в это радостное действо, кружась под вихрь листвы, всегда бегущих прочь, царапая асфальт, скукожившись как мышки...