В уездный город Малинов офеня Мишута Зубок пришёл как раз за день до Рождества Христова. Как и предполагал. Сперва Зубок хотел здесь и на праздник остаться да осмотреться как следует, но поговорил с людьми встречными, поглазел на городской переполох и передумал. Очень уж много люда торгового собралось в городке. Ярмарка здесь. На торговой площади - столпотворение, в трактире - не протолкнешься. Мишута в трактире и надумал:
"Пока тут все праздника ждут, пойду-ка я в нужное село на народ тамошний посмотрю да и товар свой завтра сразу поутру предложу. Люди в дни праздничные добрыми становятся, а с добрым человеком торговаться - одно удовольствие. Добрый не обманет, а совсем даже наоборот. С добрым человеком и поговорить - приятность одна".
Но, прежде чем из города уйти, решил Зубок малость подкрепиться. Путь-то до села неблизкий, почесть, вёрст десять, а то и поболее того. В трактире тесно, что тебе в бочке селёдочной. Шум, гам и дым коромыслом. День-то субботний, в такой день и вина не грех испить. Вот и потянулись люди в трактир. Кто в шубе за стол уселся, кто-то в кафтане, кто уж в поддёвке плисовой, а иные и до рубахи разделись. Кто-то первой звезды ждёт, а кому-то ждать совсем невмоготу. В одном углу - обнимаются по-братски, в другом - на самую малость до драки не рассорились, в третьем - хмурые смирно сидят да всё на окна поглядывают. Заходят люди, выходят, толкаются в проходе, а между столами да людьми мальчишки с подносами бегают. Верховодит ими мужик в алой рубахе. То на одного заорёт, будто труба иерихонская взвоет, то на другого, а те крутятся, словно белки в колесах. Кое-как притулился Мишута возле одного стола, с уголочка да ждёт, когда к нему мальчишка подбежит.
- Торгуешь что ли? - толкнул Мушуту в бок пьяненький курносый старичок, видно, не из терпеливых человек. Он по соседству сидел, и по всем приметам сидел давно. Раскраснелся да вспотел дедушка так, что лысина его, будто маков цвет светится.
- Торгую, - вздохнул Зубок.
- А чем же? - старичок, протянул ломоть с четвертинкой луковицы. - На, пожуй...
- Да, всем помаленьку, - Мишута поклонился старичку и принял дар. Пустой живот офени давно урчал, словно волк голодный возле овчарни, а потому хлебушек с луковицей были как нельзя кстати. - Иголки, нитки, пуговицы да образа...
- Откуда образа? - глаза у соседа Мишуты засветились искренним любопытством.
- Считай, что из Палеха...
- Как так? - пристально глянул на офеню старичок глазками маслеными. А глазки у дедушки удивительные: один весь в мутную синеву, а другой наполовину бледно-карий.
- Дядя мой спасается в Шартомской обители, - нахмурился Зубок да сразу же стал вспоминать молитву от сглаза, но никак вспомнить не мог, - вёрст тридцать от Палеха. Вот... И он уж который год образа пишет да после освящения мне отдаёт. Старец один благословил его на дело такое. Поначалу не всегда получалось, но дядя терпеливый. Всё твердил: за один раз и дерева не срубишь... А теперь он так наловчился с божьей помощью - любо-дорого глянуть. Особо ловко Николай Угодник у него получается, да и прочие образа не хуже чем у других. "Рождество Господне" он мне на этот раз написал, "Поклонение волхвов", "Бегство в Египет" да и ещё кое-что...
- Ну-ка, покажи, - теперь уже не только старик смотрел на Мишуту, но и сосед его по другую сторону, да чёрный мужик косматый, что напротив сидел.
- А чего же не показать? - Мишута торопливо доел хлеб с луком, вытер руки о порты, открыл короб и достал мешок из красного атласа.
В это время подбежал мальчишка, мол, чего изволите? Пока Зубок просил похлёбки рыбной да пирогов с капустой для честнОй компании, старик развернул мешок и пошли образа по рукам гулять. Мишуте, хотя и не по душе, что его товар жующие люди лапают, но, увы, брат - нечего было мешок из рук выпускать. Пока еду несли, старик опять к Мишуте с вопросом.
- Здесь торговать собираешься али как?
- Уйду я отсюда, - махнул рукой Зубок. - Людно тут очень. Пойду по тракту до села Рождественского.
- Как пойдёшь до Рождественского? - старик мельком глянул на косматого мужика и нахмурился. - Так, праздник же... Здесь празднуй. Хочешь, так мы тебя в кумпанию свою возьмём. Мы тоже торговлишкой промышляем.
- Нет, - покачал головой Мишута, принимая у мальчишки блюдо с горячей похлёбкой, - не любо мне здесь. Людно очень. Сейчас похлебаю да пойду.
- Так, стемнеет скоро, - не унимался старик, - а на тёмной дороге... Сам понимаешь... Чем темнее ночка, тем чаще кочка. Шалят здесь на дорогах. Остерегись.
- Ничего, - сказал Мишута, пробуя похлёбку. - Я на ногу скорый. Успею до темноты. В храме там всенощную отстою, а потом найду где передохнуть. Людей добрых на свете много. А не найду, так и всё утро в храме простою. Покаюсь поболее...
- Грешишь много? - усмехнулся косматый.- Чай, втридорога за товар свой гребёшь?
- По всякому бывает, да, ведь, иной раз и не разберёшь, где согрешил, а где нет, - улыбнулся Зубок, - потому и покаяться лишний раз - дело доброе. Вот я в Рождественском храме и помолюсь вволю...
- Экий ты упрямый, мы же тебе добра желаем, - нахмурился старик, хлопнул ладонью по столу, да так неудачно, что сшиб ненароком ложку и полез её поднимать.
А Зубок торопливо ел похлёбку да искоса посматривал, как мужики образам его дивятся, даже к пирогам глядельщики не притронулись. Старик, между тем, усмотрел беспокойство офени и строго прикрикнул на своих сотрапезников.
- Эй, вы, два брата с Арбата, а ну вертай образа сюда! Хватит глазеть! Пора и честь знать!
Старик собрал образа, сам сложил их в мешок и подал Мишуте, тот определил мешок в короб да ещё скорее ложкой заработал. Темнеет сейчас быстро, а потому засиживаться за трапезой не след.
В трактире тепло, а на улице мороз крепкий сразу же стал Мишуте нос да щёки щипать. До слёз почти защипал. Кругом всё серо. Солнце на небе лишь бледным пятном еле проглядывает. В городе народ ещё бегает туда да сюда, а как вышел Зубок за городскую окраину, так совсем пусто стало. Дорога добрая, наезженная. Окутанные снегом ёлки плотно встали вдоль санного пути, словно приготовившиеся к тяжкой битве рати. И затревожилась у офени душа от предчувствия нехорошего. Тут ещё снег повалил да такой частый, что на десять шагов ничего не видать. Даже жутковато путнику чуть-чуть стало. Оглянулся Мишута, поправил ремень короба на плече и припустил вперёд, почаще перебирая ногами. И так быстро он пошагал, что скоро спина взмокла. Интересно получилось: брови с ресницами заиндевели, а по спине от жара пот струится. Снег же всё чаще падает, и вдруг чьё-то тяжкое дыхание за спиной, будто великан какой по дороге спешит. А снег так разохотился, что протяни вперёд руку - и ладони не увидишь. Мишута обернулся! И вовремя! Лошадь с санями по дороге галопом мчит. Еле успел Зубок в сторону отскочить. Почти по грудь в сугробе завяз. Пока выбирался офеня из плена снежного, лошади след простыл. А вместе с лошадью и тишина куда-то пропала: завыл ветер, заскрипели старые ели, где-то далеко заухал филин и кто-то заверещал. Мишута ещё быстрее припустил, хотя дорога из укатанной тверди стала в снежную кашу превращаться. Измучился он до самой крайности, пока до сельской околицы дошёл.
На улице быстро смеркалось. Ещё и метель в придачу. Когда Зубок добрёл до постоялого двора, и вовсе стемнело. Отряхнув на крыльце валенки, Мишута прошёл в избу. В избе хорошо: печь топится, по углам на подставках свечи сальные горят. Пол наполовину выстлан соломой, у стены лежат постояльцы. Человек пять. Стоило Зубку перешагнуть порог, как навстречу ему вышел мужик, очень похожий своей здоровенной тушей на медведя, с большой головой, широким носом, с бородой бурого цвета и с узко посаженными маленькими глазками. Ни дать ни взять -мишка косолапый! Похоже, это был хозяин постоялого двора, только глаза у него негостеприимные. Бегают настороженно. И чем-то этот мужик здорово встревожен.
- Кто такой? - как-то уж очень неприветливо встретил хозяин гостя.
- Офеня я, - поклонился Мишута, - хожу по свету белому да товар предлагаю.
- Что за товар? - мужик ещё ближе к Зубку придвинулся.
- Что ты к человеку пристал, Ефим? - раздался из-за спины здоровяка бабий голос. - Не видишь, как он с дороги устал? Негоже так гостя встречать. Покормить путника надо, а уж потом и спрос вести. Пусть сперва отдохнёт, киселю тепленького похлебает, а то не по-людски как-то получается.
Ефим немного задумался, почесал пятернёй голову и пропустил гостя. Зубок присел к столу. Выложил медную копейку. Хозяйка взяла деньгу да сразу же подала плошку киселя с ломтём ржаного хлеба. Пока Мишута хлебал кисель, мужик не сводил с него глаз. И стоило только офене положить ложку на стол, опять тот же вопрос.
- Что за товар?
- Иголки, нитки, пуговицы и образа, - привычно ответил Зубок, присматривая себе место на соломе. Отдохнуть малость захотелось, прежде чем в храм пойти.
- А чего не показать, - Мишута открыл короб, но, памятуя как лапали в трактире образа товарищи пьяненького старичка, сунул руку в мешок, вытащил лежащую сверху икону и подал её хозяину постоялого двора. Рядом с хозяином стояли ещё двое любопытных, а жена его убирала со стола.
Хозяин посмотрел на образ с вытянутых рук, потом поднёс его к свече и крикнул жене.
- Дай-ка нож!
Рядом с хозяином склонились и любопытные постояльцы.
- Чёрт! - вдруг закричал один. - Точно: чёрт!
- Сатана! - сразу же отозвался и другой. - Как знали!
Услышав крики, подвинулась поближе к свече и жена хозяина.
- Господи, что же это на свете твориться стало, а я верить не верила..., - прошептала она.
- Ирод! - хозяин заведения швырнул образ на пол и бросился на Зубка, намереваясь ухватить того за ворот тулупа. - Адописную доску к нам принёс! Знак дьявольский! Село погубить надумал!
Спас Мишуту от злого полона сущий пустяк: толстое берёзовое полено. Полено попало под ногу хозяина, и тот споткнулся. Мгновения хватило Зубку, чтоб подхватить короб с шапкой и метнуться к двери.
- Держи его! - вопил разъярённый хозяин, поднимаясь с пола.
Один из постояльцев, лежащий недалеко от двери, попытался ударить Мишуту ногой по колену, однако промахнулся. Офеня врезался в дверь плечом и выскочил из теплой избы на морозную улицу. Здесь совсем темно. Зубок никак не мог сообразить - куда бежать, остановился, но с крыльца спешила погоня. И побежал Мишута наугад.
- Держи сатану! - орали преследователи. - Держи! Он сгубить нас пришёл! Дьявол во плоти!
Сперва Зубок мчал по широкой улице, потом свернул на тропинку, потом ещё на одну, и ещё... И оказался он в лесу. Сбежал по целику с тропинки и спрятался в молодом ельнике. В селе кричали, словно ловили забежавшего в село серого хищника, но кричали далеко. К лесной тропинке никто не вышел, бог миловал, в другом месте офеню искали. На его счастье. А он притаился и сидел средь ёлочек, пока шум на селе не утих. Замёрз так, что сил нет, потому и пошёл еле-еле, да и, по чести сказать, спешить-то некуда. Не решил ещё Мишута - куда ему сейчас податься. Хорошо бы помещика здешнего дом найти, но как в такой тьме найдёшь? В избу жилую постучаться Зубок опасался, казалось ему, будто всё село на него ополчилось, только непонятно - отчего так? В горячке он об этом не подумал, да и сейчас не до дум было - дрожь била Мишуту, будто ветер осенний запоздалый лист. Не ждал он здесь такого приёма, думал - всё по-другому будет. А тут ещё и тьма, хоть глаз выколи. Зубок смотрел под ноги, чтобы сугроб не угодить. Сразу выйти на широкую дорогу он опасался, а потому и тропинки поуже выбирал, чтоб до торного тракта по околице добраться.
Наткнулся на него Мишута неожиданно. Шёл, шёл и что-то темное под ногами. Сперва подумал, что собака, шаг назад сделал и присмотрелся. Нет, не собака это, а дитё. Сидит дитё на тропинке и плачет.
- Ты чего? - схватил Зубок найдёныша за плечи. - Чего расселся? Замёрзнешь...
- Мамку я ищу, - пропищал найдёныш. Мишута разглядел его: мальчишка лет семи - восьми, одет бедно в какую-то дерюжку, шапка не по размеру - на лицо съезжает, валенки шиты-перешиты.
- Где же мамка твоя? - Зубок поднял мальчишку на ноги. - Куда ж она подевалась? Ты вставай. Нельзя так сидеть. Замерзнешь... Где твой дом?
- Увели её злые люди, а изба наша вот там, - мальчик махнул рукой куда-то во тьму.
Они побрели по тропинке. Метель притихла, ветер немного разогнал тучи, и в прогалины между ними стала проглядывать луна. Избушка, где жил мальчишка, притулилась возле зарослей кустарника. Зашли. В избе темно, только багровый отсвет из чела печи кое-как освещал угол и грубо сколоченный стол. На столе пусто. Мишута сразу же подошёл к печи. Печь горячая. Благодать для озябшего человека. Мальчишка встал рядом и тоже положил руки на закопчённую стенку печи. Так и стояли они, пока не согрелись, а как согрелись, Зубок стал спрашивать.
- Зовут-то тебя как?
- Ивашкой, - шмыгнул носом мальчишка.
- А с кем же ты живёшь, Ивашка? - спросил Мишута без всякой цели, а так - для разговору.
- Батюшка извозом промышлял да пропал куда-то, - тихонько ответил мальчишка, - а матушку...
- Карачун её забрал, - раздался из-за печи какой-то хриплый и клокочущий голос. - Карачун!
Страшный голос, до того страшный, что другой бы на месте Зубка из избы непременно бы сбежал. Да и, по уму, поскорее надо было из этого села ноги уносить. Нехорошим оказалось село. Надо было как-то по-другому теперь к нужному делу подходить. И ушёл бы Мишута, но Ивашка его за руку ухватил.
- Не уходи...
Остался офеня, только на всякий случай вытащил из короба нож да осторожно пошёл к освещаемому жаром догорающих поленьев углу. Какой-никакой, а всё-таки свет. Из-за печи выползла сгорбленная старуха. Страшная: платок грязный на голове, а из-под него космы седые торчат, лицо в морщинах, нос крючком, на глазу бельмо.
- Пришёл Карачун да с ним волков серых стая, - прошипела уродина. - И забрали они Дуняшу нашу. Карачун!
- Какой такой Карачун? - переспросил Зубок, пряча нож за голенище валенка.
Да только старуха ничего путного ему не ответила, а продолжала бубнить одно и то же: пришёл Карачун вместе с волками да забрал.
Мишута о Карачуне немало слышал и представлял его себе босым стариком с длинной сивой бородой да в белой шубе. Ходит этот старик по зимним лесам вместе с медведями-шатунами, а как придёт куда, так там сразу стужа да метель. Но вот чтобы злой старик по избам ходил и баб воровал, такое услышал офеня в первый раз.
Добиться чего-то дельного от старухи никакой возможности не было: её бормотание всегда сводилось к одному - будто пришёл Карачун и утащил. Ничего нового.
- Он рукавицу, кажись, потерял, - дернул Зубка на рукав Ивашка. - Вон она у порога валяется...
Мишута осторожно поднял рукавицу и стал её рассматривать. Ничего особенного рукавичка - из беличьей шкурки. Зубок осторожно повертел находку в руках, понюхал - пахла рукавица палёной свиной шкурой или чем-то очень похожим. Не сразу, но решился сунуть в рукавицу руку. Сунул и сразу укололся обо что-то. Выдернул офеня руку да стал рукавицу над столом трясти. На стол выпал небольшой нательный крестик цветом почти чёрный, но кое-где с зеленоватыми пятнышками. К крестику Мишута прикоснулся тоже не сразу, опасался подвоха бесовского. Долго смотрел он на крест издали, а потом решился. Он бы и не решился, если бы Ивашка его за рукав не дёргал да не канючил:
- Дяденька, найди мамку...
Странным оказался крестик, старинным, таких Зубок ещё не видел. Осмелевший офеня повертел в пальцах находку и решил пойти в храм; священник всяких крестиков на своём веку повидал, авось и подскажет чего. Снял Мишута свой полушубок, надел старую доху, какая возле печи лежала, и пошёл храм искать.
В храме шла служба. В честь праздника засветили много свечей. Отблеск жёлтых трепещущих огоньков был везде: на старинных образах, на подсвечниках, на лампадах и на лицах молящихся селян. Уже шло покаяние Господу в грехах. Мишута пристроился в заднем ряду и стал молиться вместе со всеми. Хотя не следует во время молитвы о мирском думать, но занозой сидела в душе Мишуты мысль о похищении матери Ивашки злым волшебником. Никак не хотела она оставить офеню в покое, поэтому и стал он осматриваться, как бы к священнику поближе подойти. Но скоро понял Зубок, что пустое это, не подойти сейчас к батюшке со своим дело. В лучшем случае до утра придётся ждать, а в худшем, так вообще вряд ли сегодня чего получится. Мишута осмотрелся и увидел в дальнем углу храма дьячка. По всем приметам, дьячок местный - из тех, кто в храме прислуживает.
"На безрыбье и рак рыба, - думал офеня, пробираясь поближе к церковному служке, - он же здешний , может что-то о крестике и расскажет".
Стоило показать дьячку крестик, как тот схватил Зубка на рукав и быстро выволок на улицу.
- Ты что в храм божий с бесовским знаком раскольников лезешь? - вопил дьячок, прижав Мишуту к холодной каменной стене. - Тоже с ними заодно?
- Я это, я того, - попробовал Зубок вырваться из цепких рук церковного служки, - нашёл я этот крестик. В рукавице нашёл. В избе, где бабу украли. Дуню...
- Дуняшку, говоришь, - нахмурился дьячок, когда офеня рассказал о своей находке, о мальчишке и о безумной старухе, - бабу Сеньки возчика. Так из-за мужика её и забрали вчера поутру.
- Как так?
- Семён с дьяволом спутался. С раскольниками якшаться стал. Веру нашу захотел извести. Он на Иргиз с обозом ходил, вот там они его и окрутили. Иконы раскольники ему дали, а на них сатана. Пришли вчера к Сеньке иконы посмотреть, а Дунька воспротивилась, вот её в околоток и забрали. Икона у них сатанинская стояла. Понимаешь? Так это ещё полбеды, сегодня вечером опять сатанинские образы принесло к нам сюда гадючье племя. Ефим Прокудин постоялый двор держит, вот к нему и явился змей подколодный. Я, говорит, офеня, а у самого глаза бесовским огнём горят. А как разгадали его, так он огнём пыхнул на Ефима... И исчез, будто не было его совсем... Проклятье теперь над нашим селом... Плодится здесь сила нечистая... Завтра пойдём по избам образа проверять... Вот...
- Подожди, - остановил разговорившегося служку Мишута, - ты говоришь, что в околоток Дуню забрали, а старуха всё о Карачуне твердит...
- Слушай её больше, - махнул рукой дьячок, - становой у нас Карачурин, вот она и несёт невесть что. Слышала звон , да не знает, где он.
- Значит, никак не злодей Дуню увёл, - потёр ладонью лоб Зубок. - В околотке она... Так, значит...
- А ты кто таков будешь? - дьячок пристально глянул Мишуте в глаза. - Что-то я тебя в селе у нас не видел. Уж больно ты любопытен...
Офеня подумал, что дальше разговор может завести совсем не туда, куда надо, а потому решил уносить ноги. Дьяк хотел воспротивиться желанию собеседника, но тот оказался гораздо проворнее, чем можно было даже подумать. Да ещё и нож Мишута служке показал. На всякий случай...
Как уж Зубок во тьме избу нужную нашёл, теперь и не узнает никто, но нашёл... Ивашка спал, а старуха сидела у печи. Она недавно бросила в печь охапку поленьев, и теперь около стола стало совсем светло.
- Что ты к нам повадился, Карачун? - зашипела старух, схватила ухват и бросилась на гостя, будто солдат на вражескую фортецию.
Только Мишута ловко отбил атаку подвернувшейся под руку метлой. Старуха обиделась и спряталась за печку. Зубок ещё немного постоял возле печи, ожидая новой атаки, но ничего не дождался и прилёг отдохнуть на лежанку возле горячей печной стенки. Хотел немного подумать о своих похождениях в этом селе. Первым делом вспомнил, как его принял хозяин постоялого двора и...
Проснулся Мишута, когда на улице стало совсем светло.
- Дяденька, - теребил офеню за рукав Ивашка. - Мамку не нашёл?
- Найду, найду я твою мамку, - Зубок быстро сел и затряс головой. - Как же я уснул-то? Вот, напасть-то какая... А... Не время же...
- На вот, попей, - старуха поднесла Мишуте ковш с квасом.
Зубок выпил половину ковша и к Ивашке с вопросом.
- А ты знаешь, где тут помещик Перфильев живёт?
Мальчишка кивнул
- Проводишь?
Офеня быстро собрался, надел свой полушубок, а вот короб брать не стал. Задвинул его Зубок подальше в тёмный угол. Задвинул, а сам в красный угол прошёл, иконы посмотреть. Место для главной иконы было пусто.
В дом помещика офеню поначалу пускать никак не хотели. Противился дворник, пока Зубок не шепнул ему на ухо какое-то заветное словечко. И побежал дворник после словечка того молодым жеребёнком доложить барину о странном госте.
И скоро Мишута в санях розвальнях ехал в город. Седобородый возница гнал лошадь и опасливо поглядывал на задумчивого седока. Когда уж больше половины пути они проехали, Зубок спросил возницу, а не знает ли тот Семёна, которого намедни становой под замок определил.
- Сеньку-то? - мужик чуть обернул голову к седоку. - Как не знать... Справный мужик был, пока с раскольниками не связался.
- А давно? - переспросил Мишута возницу.
- Чего давно?
- Связался-то с раскольниками.
- Да нет, - мужик хлестнул лошадь. - На Николу за ним грех этот заметили. Икону он принёс в дар храму нашему, а батюшка там чертёнка разглядел. И, видишь ли, с хитрецой тот чертёнок был, если свет на него с нужной стороны падает, видно его, а с ненужной - будто и нет. Вот так вот... Священник наш отец Никодим лишь на десятый день эту пагубу узрел. Подсказал ему маленько один добрый человек. Узрел, значит, и в город к становому, а тот уж распорядился Сеньку под замок. Вот так вот... А вчера поутру опять с обыском к Сеньке приехали, и ещё одну адописную доску нашли. В красном углу она у них стояла... Одно слово - ироды... И тоже с виду в образе том - всё как полагается, но понятой один, Куприяном Букиным его кличут, маленько поскрёб ножичком, а дьявол тут как тут. Дунька в крик да в драку, так её тоже в кутузку... Вот так вот...
В общем, ничего нового Зубок за время пути из села в город не узнал. Станового Карачурина Мишута вызвал из-за праздничного стола. Когда Карачурин появился в просторной прихожей, то посмотрел на нежданного гостя так, как не всякий волк на глупого телёнка посмотрит.
- Кто таков? - рявкнул становой пристав, узрев перед собой небогато одетого молодого человека.
- Корнет губернского жандармского управления Михаил Зубков! - отрапортовал корнет в одежде офении попробовал щёлкнуть задниками валенок. Не получилось.
- А почему в таком виде?
- Можно не здесь? - Зубков мельком глянул на любопытные лица высунувшихся из дверей залы гостей и кивком головы показал на запертую дверь канцелярии.
В канцелярии корнет доложил, что прибыл в их город по приказанию своего начальника, разведку провести. Родственник начальника - здешний помещик Перфильев прислал письмо, где рассказал про слухи об адописных иконах. В этом году в некоторых селах соседней губернии случались волнения, во время которых вооруженные люди врывались в крестьянские дома, выносили оттуда иконы и жгли их в кострах. А это грубейшее покушение на устои. Вот и встревожилось начальство. Корнет Зубков пошёл в село Рождественское, где находится имение помещика Перфильева под видом офени, чтобы порасспросить народ, но сам попал в неприятную ситуацию.
- Люди опытные меня собирали, - жаловался корнет становому приставу, - но положили икону с подвохом. Видно, крепко эта зараза засела везде.
- Это точно! - махнул рукой Карачурин. - Я в Рождественском два таких безобразия за последний месяц обнаружил. Неспроста, ведь...
- Дело серьёзное, - кивнул Зубков. - Через эти иконы могут и бунты начаться, потому меня и послали...
- Это раскольники воду мутят, - вытер вспотевший лоб пристав. - Взял я одного их приспешника, только никак этот подлец признаваться не хочет. Я уж и кнутом его потчевал, а он упёрся: мужик чернявый мне эти образа в оплату дал.
- Это извозчик Семён? - корнет посмотрел прямо в глаза Карачурину.
- А вы откуда знаете? - удивился пристав.
- Мы всё знаем, - еле заметно кивнул головой Зубков. - Мне с ним поговорить надо.
Привели Семёна. Мужик сопел хмурился и смотрел исподлобья. Недобро смотрел, но корнет Зубков на эту недоброту не обратил ни малейшего внимания, а сразу принялся допрашивать.
- Какие смуты? - буркнул Семён, не поднимая головы.
- Как какие?! - Зубков крепко тряхнул мужика за плечи. - Кто тебе иконы воровские дал?! На Иргизе с раскольниками снюхался?!
- Я уж не раз сказывал, только не верит мне никто, - Семён поднял глаза на допросчика. - Расплатились этими образами со мной. И не на Иргизе, а здесь...
- Где здесь? Говори толком!
- Купец Фенюшин нанял меня на Иргиз короба с материей отвезти. Я отвёз. Купец положил мне бочонок с воском, а сам там остался. Я уже в нашу губернию почти приехал, когда меня артель ложкарей остановила.
- Кто остановил? - Зубков ещё раз тряхнул допрашиваемого за плечи.
- Ложкари, - Семён часто заморгал. - Ложки они делали. Три короба на продажу везли. Подвези, говорят мне, до Малинова. Я довёз. А в оплату они мне два образа дали. Один, говорят, себе возьми, а другой в храм отдай, чтоб помолились там за наше благополучие. Я так и сделал. Добрые образа те были, красивые, а потом ко мне становой приходит...
- Подожди, - корнет потёр ладонью лоб.
- Тоже не верите? - вздохнул несчастный возчик и ещё ниже наклонил голову.
- Как же тебе поверить-то? - Зубков усмехнулся. - Какой же дурак тебе два образа по сорок рублёв за такую плёвую услугу даст?
- Так дали же! - Семён посмотрел прямо в глаза корнету.
- Ладно, - хлопнул ладонью себя по ноге Зубков. - Допустим. Расскажи-ка мне про тех ложкарей.
- Мужики как мужики, - пожал плечами возчик. - Сразу видно - артельные. Верховодит у них старик. Это он меня всё о житье-бытье расспрашивал. Другие молчали всю дорогу. Один из них чернявый, это он мне иконы дал. А двое других - ни то ни сё...
- Ещё чего?
- Да, ничего, вроде... Хотя, когда мы в деревне одной остановились, эти двое шептались между собой да кого-то глазливым подменышем обзывали.
- Как обзывали? - нахмурился корнет.
- Чего слышал, то и говорю, - обижено засопел Семён. - Глазливым обменышем... Не верите, так и не надо. А образа те, я долго уже дома рассматривал, и ничего в них плохого не увидел. И ещё вот что: когда городу подъезжали, то какого-то буку они помянули, мол, прячется он здесь.
- Кого упомянули? - недоверчиво переспросил Зубков, да вспомнил как его в детстве нянька пугала букой, дескать, не будешь слушаться, так схватит тебя бука за ноги и утащит под кровать. Опять на какое-то волшебство намёк? Снова чудеса...
- Опять не верите! - махнул рукой возчик и замолчал.
Ничего больше корнет своим допросом не добился и велел возчика увести. Только Семёна увели, а на пороге уж Карачурин стоит. Улыбается пристав и к столу праздничному зовёт. Не посмел Зубков отказаться и пошёл.
За столом корнет выпил чарку, что-то съел весьма вкусное, но праздничного настроения у него не случилось. Думы не давали настроиться душе на праздничный лад.
"Допустим, - думал Зубков, закусывая жареной свининой, - не врёт возчик Семён, но почему он тогда сам чёрта на образе не заметил? А я ведь тоже все свои образа пересматривал, прежде чем их в короб положить, и тоже ничего... И священник, сказывали, не сразу заметил...".
И вот тут корнета будто ожгло догадкой: помог кто-то заметить! И священнику, и хозяину постоялого двора.
- Иван Петрович, - без всяких церемоний крикнул Зубков Карачурину, - а вели мне доски показать, те, какие ты у возчика конфисковал.
Поморщился пристав от этакого поворота застольной беседы, но желание гостя исполнил. Отставной солдат, прислуживающий в доме Карачуриных, взял керосиновую лампу и проводил корнета в просторный чулан.
Черти на иконах имелись. И на каждой доске по три штуки. Прятались эти сатанинские отродья в тех местах, где ножом слой краски соскребли. И выглядели теперь эти иконы совсем не величественно, а жалко. Даже, если бы и не нашли чертей этих, то поставить такую икону в красном углу никому не захотелось бы. Корнет вспомнил слова дьячка, что завтра пойдут сельчане всем миром образа проверять.
"А как проверять? - размышлял Зубков, рассматривая обезображенную икону. - Ножом скрести будут? Так после такой проверки все и добрые иконы испоганят... Поди догадайся, где чёрт этот засел... А, правда, как тут догадаться?".
Корнет быстро вытащил нож и стал сдирать краску с не потревоженных мест иконы. Всё он соскрёб, но чертей больше нигде не было. Та же самая история повторилась и со второй иконой. И понял Зубков - чертей искал человек знающий!
Когда корнет велел приставу привезти в город из села Рождественского священника да хозяина постоялого двора, Карачурин даже рассердился.
- Что же вам, молодой человек, всё неймётся. Зачем людям праздник портить? Завтра всё сделаем, а сейчас пойдёмте к столу.
- Завтра поздно будет, - продолжал настаивать на своём корнет. - Если мы сегодня злодеев не найдём, так завтра люди пойдут по избам чертей искать, там такое начнется.
- Ничего не начнётся, - махнул рукой пристав, - у нас народ смирный...
- Ну, Иван Петрович, - усмехнулся Зубков, - под вашу ответственность... Я так и доложу начальству, в случае чего.
- Чего сразу под мою? - скривился Карачурин и послал двух стражников в Рождественское .
За праздничный стол корнет больше не пошёл. Он сел в канцелярии у окна, стал вспоминать все события вчерашнего дня и думать. Первое, что надумал - хозяин постоялого двора точно знал - где на иконе надо чёрта искать.
"Поскрёб он ножом малость, а там сразу и чёрт... Как ему это удалось? Через краску он увидел? Чудесное зрение у него? Нет - тут что-то должно быть попроще. Все чудеса в Рождественском только кажутся чудесами... И Карачун не злой волшебник, и Ефим сквозь стены не видит, и...".
Тут как само собой получилось, что вспомнил Зубков упоминание возчика Семёна о буке да рассказ возницы о понятом Куприяне Букине. На требование - в сей же миг найти Букина, Иван Петрович Карачурин даже не удивился. Привык уже к этаким курбетам гостя. Только не нашли Букина, как сквозь землю он провалился.
Теперь корнету стало ясно, что ещё от одного таинственного волшебства и следа не осталось. Этот бука никакой не злой чертёнок из-под печки, а Куприян Букин - служитель городской бани и свояк местного урядника.
- Недавно они поженились, - торопливо докладывал урядник, когда его спросили. - Пришлый он. Из самой Москвы. А Груньке-то, старшей сестре моей Нютки, давно замуж пора, вот их и поженили. Мужик он степенный. Лишнего слова не скажет. Они, считай, год живут, так он мне за это время двух слов наедине не сказал. Думал я, что кроме "да" и "нет" никогда ничего от него и не услышу. А тут к нему москвич, в смысле, товарищ его приходил, как раз перед Николой. И разговорился Куприяшка, стал в понятые проситься. Я его раньше звал, так верёвкой не затянешь, а тут сам: возьми да возьми... А вчера, уже после полудня, это мне Грунька сейчас сказала, опять этот товарищ зашёл к Куприяну. Поговорили они, потом Куприян лошадь запряг и куда-то уехал. С той поры он и не возвращался.
- И Москвы, говоришь, товарищ приезжал? - переспросил Зубков урядника и потёр пальцами лоб, что-то забрезжило в сознании.
- Из Москвы. Точно. Мы с ним тогда в честь праздника грядущего "по маленькой" пропустили... Он, стало быть, сразу хвастаться стал. Меня, говорит, на Смоленском рынке всякий знает...
- Смоленский рынок, - теребил пальцами губу корнет. - Смоленский... Арбат же рядом! Два брата с Арбата! Так в трактире старик разноглазый на мужиков кричал. Арестованного Семёна сюда! Быстро!
- У старика из артели ложкарей глаза помнишь? - первым делом спросил Зубков у арестованного возчика.
- Плохие глаза, - возчик Семён снова смотрел только в пол. - Не хочу о них говорить... Нечистые у него глаза...
- Разные?
- Разные...
И понял сразу корнет, как на его иконе чёрт очутился. Не зря старик ложку уронил, под ногами у него эти бесовские доски лежали. Вот он и положил одну сверху, понял по взгляду офени, что не будет тот больше никому свой мешок доверять, а сам для показа икону достанет. Первую достанет, какая сверху лежать будет. Подсунул он эту гадость Зубку да велел хозяина постоялого двора предупредить. Всё сходилось один к одному, а когда привезли Ефима с постоялого двора, тот подтвердил, что приехал к нему Куприян Букин и передал приказ станового - у всех, кто образами торгует, образа те проверять. Красочку немного в самом центре образа соскоблить да посмотреть. Ефим соскоблили, посмотрел, а там чёрт...
Выслушав показания хозяина постоялого двора, Зубков поделился своими мыслями да открытиями с Карачуриным. Тот подивился, согласился да послал собирать народ для облавы на шайку разноглазого старика. Теперь оставалось только поймать злодеев да понять - для чего они эту бучу эту затеяли.
Пока людей собирали, корнет с приставом думу думали. Сначала ничего кроме заговора раскольников в голову не лезло, но уж очень этот старик не походил на раскольника. Те люди строгие, пьянства ни в каком виде не позволяют, а этот старец ещё до окончания Рождественского поста уже здорово был навеселе. Какой из него раскольник? Так себя только самый распоследний безбожник ведёт. Что-то другое этот подлец затеял. И тут вспомнил Зубков о трёх тяжелых коробах, которые помогал злодеям довести до Малинова возчик Семён. Что в них было? Точно не ложки... Что же там могло лежать? Зачем тати эти тяжёлые короба везли?
- Значит, для злодейства нужны им эти короба, - сказал Карачурин, глядя через окно, как у крыльца собирается отряд. - Сначала они народ этими досками адописными мутят, а потом...
- А потом, - подхватил мысль пристава корнет, - народ начинает чертей в образах искать. Берёт ножи и начинает...
- Краски скоблить, - согласно кивнул пристав, - кому же хочется, чтоб в красном углу сатана завёлся...
- Если найдут сатанинский знак, так икону сразу в огонь, - вздохнул Зубков. - А не найдут...
- А не найдут в реку, - тихо сказал, топтавшийся у порога урядник.
- Почему в реку?
- А куда же, если её ножом скоблили и там и тут. Не в красный же её угол ставить...
- Точно! - закричал корнет. - Всё сходится! Специально заставляют злодеи чертей на образах искать, чтобы испортить их побольше! А взамен испорченных - новые нужны. Как в избе без образа жить?! Вот и приходит тогда старик разноглазый со своей ватагой да с сундуками тяжёлыми. Иконы в тех сундуках! Самые дешёвые иконы, а продают их втридорога! И не подкопаешься! И ни каких чудес, никакого заговора против устоев, а только корысть одна.
В Рождественском злодеев не поймали. Почуяли они засаду да стороной село обошли. А поймали их уже на границе губернии. Как верёвочка не вейся, а конец один. Признались поганцы: как в воду корнет Зубков глядел: все его догадки сошлись: одна в одну.
А возчика Семёна с женой на следующий день после Рождества домой отправили. То-то радости у Ивашки было!