Артур Финч

     Кошелек из Львиной кожи

     Повесть

     Посвящается неземному цветку

     ГЛАВА 1

      Летом четырнадцатого года я искал способ не умереть с голоду. Это был такой период моей жизни, когда мне казалось, что я знаю практически все, что можно знать, но на самом деле я не знал ничего и ничего не умел. Заканчивался июнь, а я сидел в своей комнате в общежитии, пытаясь фрилансить, писать поздравления, аннотации к книгам и вирусные комментарии, но все-таки большую часть времени я смотрел черно-белые фильмы, этим как-то повышая собственную самооценку, которая и без этого уже щекотала пятки ангелам. На работу в интернете я забил очень быстро, так как понял, что смогу заработать больше, если буду просто собирать монетки в фонтанах. Как раз возле одного из фонтанов, что находился возле здания администрации, я и встретил своего первого работодателя, хотя вернее сказать, своего первого напарника. Его звали Лев. Какое-то время назад он тоже жил в общаге, но поскольку бизнес должен развиваться, а общага стесняет начинающих бизнесменов, он переехал на квартиру вместе с Соломоном — своим соседом по комнате. Соломон тоже был возле фонтана, они, похоже, кого-то ждали. Лев был низким, но чрезвычайно крепким и весил, наверное, килограммов девяносто при росте 170. Его руки — от плеч, внушительных бицепсов и до самих кистей — укрывались черными и красными татуировками. С его правого предплечья на меня смотрела оскаленная морда царя зверей с красной гривой. Широкая морда кошки на его руке, мне так показалось, была похожа на самого Льва, только у последнего отсутствовала грива, а волосы были подстрижены под три миллиметра. Его, кстати, звали А., а не Лев, но я никогда не слышал, чтобы его звали по имени. На нем была черная майка, широкие красные шорты и какие-то кроссы. Стоящий рядом Соломон представлял собой картину, заметно отличающуюся от предыдущей. Это был высокий чувак с длинными волосами, собранными в косичку. На нем была зеленая шведка в клеточку, черные брюки и туфли. Соломон носил очки, что в сочетании с его костюмчиком, делало его похожим на студента из какого-нибудь физмата. Но его шея, забитая черными рунами, символами и другими знаками, ломала эту неуместную ассоциацию.

     — Здаровчик, братан! — Лев сжал мою руку и даже приобнял, а я думал о том, как бы моя кисть не раскрошилась под его дружеским давлением. — Шо ты?!

     Я освободился ото Льва и пожал руку Соломону.

     — Ничего, — отвечал я, — втыкаю.

     — Домой не едешь?

     — Неа. — он понимающе кивнул. — А вы шо тут?

     — Да вот, вышли с Соломончиком прогуляться, щас тупой мудак Хохол должен подойти. Соломончик, отдай ему.

     Я протянул Льву деньги, удивляясь, до чего же я могу быть тупым, если отдаю почти последние деньги в обмен на соцветие какого-то вонючего цветка. Но Лев денег не взял, сказав, что это «братский подгончик».

     — Спасибо, пацаны, — сказал я, радуясь тому, что сегодня не только покурю, но даже и поем.

     Лев, словно зацепив неводом своих мыслей мои рассуждения, сказал:

     — Братанчик, если будут какие-то траблы, с бабками там, и вообще любые, что угодно, набирай, порешаем.

     Он был человеком, жившим по определенным принципам. Он никогда не обманывал близких, и это очень выгодно, поскольку близких у него было всего ничего. Тогда я еще не мог назвать себя его близким, но он все равно относился ко мне очень хорошо. Тем более, что почти весь следующий месяц мы должны были работать и тусить вместе. Я пожал им руки и, положив дубчик в карман, отправился в сторону общажки.

     Интересно следующее: когда я разговаривал со Львом, я не смотрел в его стеклянные от амфа глаза, мой взор утонул в фонтане, я искал монетки, но не увидел ни одной. Это значит, что меня ждет голодная смерть. Наверное. Хотя в городе ведь много фонтанов?

     Когда-то у меня была идея о том, как можно поднять бабла, положившись исключительно на удачу и случай. Все просто. Я собирался целый день ходить по улицам, заглядывая в каждый банкомат. Сколько раз мне приходилось слышать истории, как кто-то находил торчащую из банкомата сотку или даже двухсотку…Но идея себя не оправдала: за два дня поисков я не нашел вообще ничего, кроме чеков. Когда пытаешься найти деньги, когда постоянно только об этом и думаешь, мысли, блуждая по длинным и темным коридорам сознания, не обращают никакого внимания на дверь, где висит белая табличка, где ровным шрифтом написано слово «Работа». Нет, мысль идет дальше — в самую-самую глубь этих коридоров, натыкаясь на последнюю, металлическую, проржавевшую дверь. Она слегка приоткрыта и тонкие ядовитые лучики зеленого света, проходящие через прогнившее железо, частично освещают грязные стены этого коридора. Мысль подбирается все ближе — так близко, что она уже может прочитать надпись на этой последней двери. В отличие от предыдущих, эта надпись сделана черным баллончиком, и не ровно, а по диагонали. И там написано «Криминал», а рука уже тянется и остается лишь два варианта — со всей силы ударить по двери, захлопнув ее раз и навсегда, или же открыть ее полностью и войти, закрыв ее уже за своей спиной.

     Но все это кажется таким далеким, когда у тебя есть цельная, липкая, вкусно пахнущая шишка из далекого Кабула и чуть больше ста гривен. Когда живешь одним днем, такие дни очень ценишь.

     На вахте сидела Стрелка — женщина лет пятидесяти. Стрелка, потому что, несмотря на старое некрасивое лицо и возраст, она рисовала длинные и уродские стрелки.

     — Здравствуйте. — сказал я, показывая пропуск.

     — Хорошо. — кивнула она, и я прошел к себе.

     Войдя в блок, первым делом я зашел проверить, насколько критичен срач на кухне. Но все выглядело вполне прилично. Смущала только решетка, преграждающая выход на балкон. Это было сделано для того чтобы мы никого не затаскивали в общагу. Я не уверен, но, по-моему, это нарушало наши права. Но кого волнует? Я закрылся у себя в комнате, включил музыку и принялся резать шишку в подготовленную для такого случая страницу из библии.

     Я накупил харчей, потратив почти все, оставил только на тралик, вдруг придется куда-нибудь съездить. В тот день я был нищим, но сытым. Поужинав до состояния, при котором не хочется жить, я прилег и врубил фильмец. Какая-то корейская резня ножами. Но мне пришлось подняться, потому что в дверь громко и настойчиво постучали. Мне казалось, я остался один во всем блоке, но видимо Артем тоже не уехал. Я открыл дверь и действительно увидел перед собой Артема. Его двухметровое, стокилограммовое тело выросло передо мной, как гигантский баобаб. Его огромная материя никак не согласовывалась с его маленькой головой — идеей и крошечными глазками-точками, бегавшими со стороны в сторону.

     — Вибачаюсь. — прогремел он, сотрясая воздух между нашими лицами. — В тебе часом нема чаю?

     Я отошел, пропуская его. Пока я рылся в шкафу, перебирая всякий хлам и пытаясь отыскать чай, он с видом ученого перебирал книги, что лежали возле моей кровати.

     — Дерьмо! — удивился он, вертя в руках книжку с оранжевой обложкой. — Цікаво?

     — Конечно. Шотландская литература. Современная.

     — Мені більше подобається Підмогильний.

     — Мне тоже. — я протянул ему два пакетика чая.

     — А ти чого не поїхав додому? Пацанів тож нема?

     — Никого нету. А я остался, чтоб с подругой видеться…

     — У, понятно. Добро, спасибі за чай, Артурчік.

     Я закрыл за ним дверь, испытав неимоверное облегчение. Есть люди, с которыми даже просто говорить тяжело. Они не из твоего мира, как бы высокомерно это ни звучало. Мне сложно поддержать разговор с человеком, который сваливает памятники коммунистам не для удовольствия, не для того чтобы потешить внутреннего вандала, нет, он сваливает их из идеологических соображений, а это, по-моему, странно.

     Потратив почти все деньги, я опять оказался в той ситуации, когда нужно что-то делать. Вспомнились слова Льва и я решил, что позвоню ему вдруг он и для меня что-нибудь найдет? Сказать честно, я никогда не мог бы назвать себя храбрецом, зато я обладал двумя навыками, которые очень помогали мне. Первое — это то, что как бы мне ни было страшно, я мог прятать страх, выталкивая наружу холодное безразличие. Это была маска, но маска, сделанная на совесть. Второе — так уж я был устроен, что мог найти общий язык с любым человеком. Именно поэтому круг моих знакомых был шире хулахупа Гаргантюа, и с каждым я находил точку соприкосновения. Начиная поэтами, лица которых все еще были укрыты подростковыми прыщами и раздражениями от бритвы, заканчивая людьми, для которых дверь с надписью «криминал» была входом в родной дом. Я нормально разбирался в людях, используя такое количество знакомых в первую очередь для того, чтобы просто не сгинуть. Я хорошо понимал, у кого можно одолжить и сколько именно, а у кого одалживать не стоит. Понимал, кому нужно отдать как можно быстрее, а кому можно и не отдавать деньги, заменив их каким-нибудь нюхательным, курительным, растворяющимся в воде или другим подобным ништяком. Но Лев был чем-то другим, я, наверное, даже считал его своим другом, и тот звонок тоже был обычным дружеским звонком. Почти.

     — Алло.

     — Привет, Лев, это я.

     — А, ага-ага, здаров, Артурик. Ну че там, как стафф?

     — Я еще не курил, думал попозже…

     — Ага, добро, Артурик. Ты репортик там отпишешь?

     — Конечно. Чуешь, а ты, кстати, завтра не хочешь выйти прогуляться?

     — Та чо б и нет? Подходи к нам завтра, братанчик, расскажу тебе прикольчик че этот долбоеб Хохол учудил, я думал его зарежу...

     — А шо случилось?

     — Завтра расскажу, Артурик, щас надо бежать.

     — Добро, Лев, завтра зайду. Репорт отпишу как надо.

     — Все тогда, давай, Артурик, я побежал.

     Потом я остался один на один с собой. Я курил, читал про русско-японскую войну и пытался выжать из себя несколько абзацев, чтобы описать, насколько крутой была травка. Я написал, что этот сорт можно сравнить лишь с годом обучения в каком-нибудь Гарварде. Покурил — и вот тебе уже интересно, почему русские воевали с японцами. Покурил еще раз — и вот ты уже начинаешь задумываться о том, как коммунистическая власть относилась к таким вещам, как убранные и чистые могилы. Как они относились к тому, что родственники умерших постоянно убирали могилы, рвали там бурьян, красили оградки. Вряд ли, конечно, такое преподают в Гарварде, но мысль ясна. На самом деле, конченое сравнение, но надо было что-нибудь написать.

     Утром я проснулся с ощущением, будто я не хапал всю ночь, а в одиночку строил небоскреб. Но усталость прошла, как только я скурил первую сигарету. Голова закружилась, а конечности будто налились свинцом. Ради этого чувства стоит просыпаться. День начинался слишком медленно, но как только мое тело приняло вертикальное положение, все изменилось. Минуты, как град, посыпались мне на голову, и я начал поторапливаться, замечая, что куски льда таят, выливаясь в часы. По-быстрому я влил в себя стакан холодного кофе, выпалил плотный желтый напас в дорогу и уже через пятнадцать минут стоял у подъезда Льва. Он открыл мне дверь, я зашел, ощущая приятную подъездную прохладу, нашел квартиру и вошел в открытую дверь.

     Лев улыбался. Он пожал мне руку, а потом, приставив указательный палец к губам, тихо сказал:

     — Смотри, — он указывал на приоткрытую дверь в комнату Соломона. Я заглянул и туда. Соломончик стоял на голове. Рядом с ним лежал пустой матрас таблеток и радио, откуда доносились ломанные и затяжные кавказские напевы.

     — Здаров, Соломончик.

     — Угу. — ответил он.

     — Он целый день слушает дагестанское радио. — сказал Лев.

     Я скинул кроссы и мы пошли в соседнюю комнату, оставив Соломона наедине с его маниакально-депрессивным психозом. Лев сел за комп, попросив подождать минутку, а я лег на пол под кондиционер. Помимо кондиционера в комнате был стол, заваленный сотнями маленьких зип-локов, два кресла, которые служили диваном. Еще тумбочка для одежды и гладильная доска. Комната была большой и поэтому казалась пустоватой.

     — Оревный репорт. Ха-ха-ха! Гарвард…

     — Так а че там Хохол?

     — Оооо... Ща пойдем покурим, Артурик, расскажу. Ща я тока разгребу тут все, оки?

     — Оки. — сказал я.

     Большую часть товара лев сбывал через интернет, для этого существуют десятки форумов. Он покупал торговую ветку, выкладывал ассортимент, раздавал бесплатные пробники, чтобы люди могли оценить качество. Потом эти же люди писали репорты, то есть отзывы о товаре и выкладывали их в его же ветку, чтобы потенциальные покупатели имели представление о том, что за вещество им предлагают. Примерно так это работало.

     — Все, короче, пошли курить.

     Мы вышли на тесный балкон. На грязном от пепла подоконнике стояла стеклянная пепельница, забитая окурками. В самом углу стоял мокрый аппарат, и верхняя бутылка буквально почернела от накопившихся на ней масел. Лев вынес пепельницу, помыл ее и вернулся. Пепел с подоконника он сгреб на пол.

     — Ты ж вчера ото ушел, — начал он, — а мы с Соломончиком решили захавать по марке. Как раз у него выходной, думаем, хули нет? Вернулись домой, съели, сидим пьем кофе….и тут звонит этот пидорас.

     — Хохол?

     — Да. Говорит, типа, братуха, очень срочно надо сальвия и марки. А оно только начинает подгребать, но уже меняет сильно… но выходить куда-то уже так впадлу,. Тем более тащить еще это все. Ну, блять, думаю, ладно, хуй с тобой, с мудаком таким. Взял я шо надо, вышли, звоню ему, мол, ты где. Он говорит, я щас на юбике, через полчаса буду на Соц-Городе. Думаю, ок, как раз мы, если не будем спешить, за полчаса доковыляем туда. А оно жарко, солнце печет… меня так разъебало, что я иду и еле чехлы собираю. Идем, со всего просто уссыкаемся. Еще, прикинь, зашли перекурить сижку во дворы, сели, а я смотрю — везде, блять, цыгане, это какой-то, блять, цыганский район или че-то такое. Я чуть не сдох там со смеху. Ебать они смешные эти цыгане, я тебе отвечаю. Еще тоже лол такой, сидит девочка, тупо смотрит на нас с Соломончиком и тупо начинает плакать, я охуел…Так че я говорил? А! Жирный уебан Хохол. Пришли мы на Социк, марка такое вытворяет, чувак, что я ебало завалил. Короче, звоню я ему, а этот долбоеб не берет трубку. Раз пятнадцать, наверное, звонил, а он тупо морозится. Стоим мы, короче, у фонтана, братанчик, и тут начинается дикое. Просто дикое начинается. Это был мой первый бэд-трип. Нет… — он задумался. — Не первый, но тоже жесткий бэд. Я думал я там обосрусь, Артурик. Я смотрю по сторонам и тупо понимаю, что везде, везде-везде-везде дохуя мусоров.

     — Они реально там были?

     — Блять, да! Их не просто было много, чувак, их было просто до-ху-и-ща! Дохера мусорских машин, джипы и вся эта шляпа на колесах. Во дворах, просто на улице, я думал, я нахуй в обморок упаду, я отвечаю.

     — И шо менты? А Хохол че?

     — Та мы съебались и через 10 минут уже дома сидели, прикинь. А Хохол потом звонит, говорит, братанчик, я не смог приехать, мол, нарисовались проблемы. А я ему и сказал, что голову ему отрежу. Мразь тупая. Вот, я тебе отвечаю, Артурик, я этому жирному пидорасу разгромлю голову когда увижу. Невывозня.

     Я ничего не сказал, но сделал заметку в голове, что мне бы хотелось увидеть как Лев бьет Хохла. Хохла я не очень любил, хотя причин для этого вроде как никаких не было.

     Когда я был со Львом, я говорил редко. Этому есть два объяснения. Во-первых, мои истории и рассказы не шли ни в какое сравнение с его историями. Например, однажды он рассказывал как закапался цикломедом и поджег дверь своего препода. У него не было никаких претензий, просто демоны в широких мантиях, выстроившись в длинную линию в коридоре, повторяли только одно слово — сожги. В ответ я мог бы рассказать ему о том, как сделал в каэске 8 хедшотов подряд. А вторая причина – это то, что Лев нюхал амф и мет и поэтому он постоянно говорил. И в принципе меня все устраивало, если бы не одно маленькое «но». Он был повернут на всяких эзотериках, его интересовала тема масонов, иллюминатов и прочего. Самое страшное во всем этом — то что он верил в это. А еще он верил в то, что Шило из Кровостока на самом деле ширяется и стреляет в мусоров. Но это вина (или заслуга, смотря как посмотреть) Соломона, потому что до встречи с ним Лев был человеком, который от скуки мог выйти на улицу с монтировкой, завернутой в черный пакет, чтобы гасить бомжей и алкашей. До того как встретить Соломона, он занимался боксом и отбивал головы в маленьком городке под Кривбассом. Оттуда он попал в суворовское, но долго там не продержался, его выгнали из-за драк. А через какое-то время он поступил в универ на специальность «учитель труда», поселился в общажке, где и встретил Соломона. Чуть позже с ним познакомился и я. Я не хочу писать его биографию, но подозреваю, что если бы все-таки написал, это было бы интересней, чем жизнеописание какого-нибудь Бастера Кейси. Я просто хочу дать понять, что за люди были со мной в тот момент, когда моя жизнь изменилась. Это — лишь предыстория того, ради чего я и начал писать этот рассказ. Потому что цепь случайных событий и встреч, приведших меня к тому, ради чего это все — это тоже удивительно, наверное, сама эта цепь — самая невероятная вещь, после самой жизни, которая когда-либо случалась со мной. Но об этом немного позже.

     Как я уже говорил, Лев работал на себя, но он никогда не упускал возможности подзаработать где-то еще. У него был знакомый, который поставлял ему большую часть товара. Знакомого звали Паша, и он занимался тем же, чем и Лев, но только в гораздо больших масштабах. У Паши не было торговой ветки, зато был целый сайт. Торговал он тем же, чем и Лев, плюс разнообразная экзотическая психота вроде кактусов, гавайской розы и подобного. Проблема была в том, что ему не хватало рекламы. Во всяком случае, Лев смог его в этом убедить. Вот мы и занялись рекламой.

     Под вечер, когда Лев сел за комп разгребать дела, я отправился за покупками. В магазине «Все для рекламы», я взял квадратный метр мягкого пластикового листа, нож для бумаги, скотч, клей, а потом зашел в супермаркет и ко всему этому докупил еще литр водки. Паша угощал. Возле самого дома я зашел в полуподвальное помещение, где можно было распечатать текст для трафарета. Принтер медленно выблевывал лист в формате А3. Две продавщицы — молодая и немного постарше — разговаривали между собой, не обращая на меня внимания. Когда принтер разродился, молодая взглянула на «ребенка», затем на меня, а затем на женщину постарше. Когда она еще раз посмотрела на меня, я попытался нарисовать на своем лице очаровательную улыбку. Получилось, видимо, так себе, потому что в ответ улыбнулась только та, которая постарше.

     Пока она отсчитывала сдачу, я рассматривал напечатанный лист. Большими буквами было написано LSDDOBDOC.COM, надпись проходила через весь лист, а снизу, шрифтом помельче что-то вроде слогана — «У нас есть все!:)». Когда я это придумал, то почувствовал себя Вавиленом Татарским. По-моему, неплохо, а главное — каждый, кто увидел бы такую надпись на стене, понял бы, о чем речь. Я забрал сдачу. Бутылка в моем рюкзаке мелодично зазвенела, стукнувшись о нож.

     Соломон уже исчез. Он выходил из дома два раза в день. Рано утром и на закате. В это время, как говорил он, было меньше всего копов.

     — Ну шо, Артурик, сегодня сделаем?

     — Та думаю да. — я посмотрел на вещи, что купил, не совсем понимая, как именно делается трафарет. Зато я отлично знал, что нужно делать с литром водки.

     — Тогда если седня сделаем, завтра можно выйти поработать. — сказал Лев, усевшись за комп.

     Я попросил, чтоб он включил музыку, а сам встал над своими покупками, пытаясь понять, как сделать все красиво. Он врубил какой-то трек, где под старый, заезженный сэмпл классической скрипки какой-то полуподросток читал о том, что тучи чернее смолы, а мир злее Джокера из Готэм-сити.

     — А можешь Мэтодмэна подрубить? — попросил я, аккуратно приклеивая скотчем листок с надписью к пластику.

     — А? Кого поставить?

     — Ну, вутан клан, шаришь их?

     — Ща-ща-ща, Арртурик, погодь. — он начал быстро печатать, но вутангов так и не включил.

     Лев сидел с открытым ртом и эмоции на его лице менялись каждую секунду.

     — Че читаешь? — спросил я.

     — Салах репортик отписал. Просто лучший! Гонит, вылез на дерево, покурил наших бошек и залип там на час, потому что боялся слезть.

     Он заржал.

     Я уже водил маркером по контуру букв, чтобы по этим контурам потом начать вырезать. Я очень боялся напартачить, поэтому делал все медленно. Я старался.

     — Бляяя, — он снова заржал. — Он еще и по грибам отписал. Прикинь, гонит, к нему соседка мертвая приходила. Ну, голова с заболеваниями!

     — Серьезно, что ли?

     — Кроме шуток. Хуйню несет…не бывает такого. Но мне рекламка!

     Репорты Салаха всегда отличались неимоверной концентрацией всяческих пиздецов. То ли он действительно был настолько отбитым, то ли он просто любитель немного приукрасить. Но в каком бы из углов ни пряталась истина, это не имело значения, потому что Салах был личностью уважаемой. Во всяком случае на форуме, где торговал Лев. Продавцы с радостью высылали ему пробники, он в ответ писал свои отзывы. И если ему все нравилось, значит продавца ждал успех, потому что слово Салаха имело большой вес среди разного рода маргиналов.

     Прошел примерно час. Я уже очертил все буквы и мог приступать непосредственно к вырезанию трафарета. Все это время Лев втыкал в комп, то взрываясь оглушительным хохотом, то замолкая с озабоченным выражением лица. Нож оставлял на столе глубокие царапины…и мне нравилось создавать что-то новое, но при этом портить что-то старое.

     Вообще, заниматься чем-то длительное время, если это, конечно, не секс, мне никогда особо не нравилось. Но тогда я вошел во вкус и вырезал с неподдельным энтузиазмом, понимая, что смогу заработать. Минут за сорок я вырезал LSDDOBDOC.COM и собирался приступить к надписи снизу.

     Лев, наконец, врубил, вутангов и отодвинулся от компа.

     — Во, осьо твои негры.

     — Спасибо…— сказал я.

     — Шо, Артурик, може по сто грамм?

     Я вспомнил о несправедливо забытом литре, и настроение, как-то слегка подбитое однообразной работой и легкой усталостью, мгновенно улучшилось. Лев накрывал стол, то есть не совсем на стол. Он постелил на пол простыню и складывал туда продукты. Он достал из холодильника бутылку, лимонад «Чамбо», кучу сырков из АТБ, хлеб, дешевый паштет, несколько огурцов и помидор. Я посмотрел на этот стол, перевел взгляд на бутылку и понял, что, наверное, все-таки буду блевать. Из-за сырков. Лев превращал хлеб и сыр в бутерброды. Мой телефон завибрировал и упал со стола. Писала любимая: интересовалась, «куда я, нахуй, пропал». Мы уже полторы недели не виделись, потому что ссорились, и поэтому мне сразу не хотелось отвечать. Но я передумал, вспомнив, какая она красивая, как мне нравится родинка над ее верхней губой, как пахнут ее волосы, как мне нравится вкус всех ее губ, как я люблю пальцы на ее ножках, как она стонет, как в ней в тепло и влажно и как я люблю ее саму. Лев пошел в душ, а я отправился курить на балкон.

     Она взяла трубку после первого гудка.

     — Ты как? — спросил я.

     — Хорошо…— отвечала она, и по ее голосу я понял, что она больше не хочет ссориться. Из голоса исчезло эхо войны…— Где ты?

     — Я у Льва.

     — М…А что ты там делаешь? Ты же знаешь, как я переживаю, когда ты с ним тусуешься.

     — Я не тусуюсь. — сказал я, взглянув через стекло на бутылку водки. — Мы работаем.

     — Не спрашивать, что именно вы делаете? — ее голос был тихим, как будто она уже засыпала и нежным, словно она только проснулась.

     — Почему? — я засмеялся. — Мы разгружаем бойлеры.

     — Я соскучилась, Артур. Ты приедешь завтра?

     — Приеду, — сказал я. И тут же добавил: — Сонечко мое.

     — Хорошо. Тогда я буду спать.

     — Спи сладко. До сегодня.

     Я раздавил окурок в пепельнице и вернулся в комнату.

     Я проснулся уже утром. Проснулся из-за холода. Кондиционер работал как умалишенный, превратив комнату в местный филиал Антарктиды. Лев лежал на спине, раскинув руки в стороны, будто его пристрелили. Пустая бутылка лежала рядом и один ее только вид чуть не заставил меня вернуть обратно съеденные сырки из АТБ. Кое-как поднявшись, я вырубил кондик, переступил через труп и вышел на балкон. Там было гораздо теплее.

     Я закурил.

     Состояние казалось странным. На грани. Ну, в общем-то, хуевое состояние, если честно. Похмелье, заключил я. Даже курить не очень хотелось.

     Часы показывали десять утра. Пока тлела моя сигарета, проснулся Лев и тоже выполз на балкон. Я сидел, не в силах сделать хотя бы одну тягу. Он забрал мою сигу и затянулся.

     — Заебииись! — сказал он, разглядывая мир сквозь открытое окошко. — Но это внатуре великое зло. Запретить нахуй.

     — Согласен.

     — Шо мы, Артурик, сегодня траф сделаем?

     Я кивнул:

     — Но только вечером, мне к Еве надо уйти.

     — Добро. Тогда завтра ночью, наверное, уже пойдем порисуем.

     С каждым произнесенным словом, Лев будто набирался сил, а я же наоборот — только увядал. Голова раскалывалась, а чувство тошноты — и это просто невыносимо — оно было призрачным, неясным, едва уловимым… Я боролся, а Лев продолжал трещать:

     — Я шо-то и не помню, как вырубился вчера. Невывозня. — он заржал. — Приснилось, что Хохол Соломона отпиздил, прикинь.

     Я улыбнулся и пошел варить кофе.

     Выйдя из комнаты Льва, я учуял самый отвратительный запах, что только можно представить. Пахло просто ужасно — не передать словами. Будто кто-то пытался пожарить потроха, которые целую неделю лежали на солнце. Я вошел на кухню и наткнулся на Соломона в зеленом халате. Он стоял у плиты и помешивал что-то в кастрюле.

     — Шо ты, Соломончик? — спросил я, но тут же почувствовал вкус соли во рту и убежал в туалет.

     — С добрым утром! — воскликнул Соломон, не поворачиваясь ко мне.

     — Привет. — сказал я, когда смог вернуться. Я заглянул в кастрюлю и увидел на дне немного закипающей коричневатой жидкости. — Че это такое?

     Он улыбнулся, буквально просиял. Его длинные волосы были собраны в пучок, а халат делал его похожим на типичную домохозяйку или темного мага.

     — Ты же знаешь, — начал он, продолжая помешивать варево деревянной ложкой, — как бы человек ни старался, вряд ли ему удастся заполучить то, что он хочет.

     — Че?

     — Но! — он поднял указательный палец, словно хотел, чтобы я обратил внимание на потолок. — Но, если у человека нет того, чего он желает, это значит, что он приложил недостаточно усилий. — он выключил конфорку. — Допустим, хозяйка этой квартиры хочет сдать третью комнату какому-то типу, которого мы не знаем и который не знает нас…Но! — Он снова поднял палец вверх и на секунду замер на месте. Затем он открыл шкафчик, вытащил оттуда турку, сахар, кофе и…пятикубовый шприц.

     — Но! — продолжал он. — Но мне бы не очень хотелось, чтобы в этой квартире был человек, которого я не знаю. — Соломон убрал кастрюлю и на ее место поставил турку с кофе. — Следи, чтоб не убежал.

     — Ну, так шо тот пацан, которого хотят подселить?

     — Жизнь по умолчанию несправедлива. Я имею в виду, жизнь людей, потому что ни у кого больше и близко нет таких категорий. Спасибо за сознание, йопт. Но это нормально, с чего бы ей быть справедливой? Но! — в этот раз он поднял не палец, а шприц, наполненный той жидкостью. — Но мы можем сопротивляться так, чтобы результат был оглушительным, сокрушающим…

     В дверь позвонили.

     — Лев! — крикнул Соломон. — Открой, это по-поводу комнаты.

     Через минуту Лев с гостем вошли в кухню кухню. Гость был парнем моего возраста, но чуток худощавее и немного выше меня. Черные узкие джинсы, белая футболка с модным ярким принтом и маленькие испуганные глазки.

     — Я Игорь…— сказал он и пожал мою руку, а затем повернулся к Соломону, чтобы поздороваться и с ним. Парень стоял спиной ко мне, но даже так я увидел, что его лицо окаменело.

     — А! Да ты не парься! — Соломон переложил шприц в другую руку и пожал кисть гостю. — Ты насчет комнаты, да?

     — Ага…

     — Да ты не стесняйся! — продолжал Соломон. — Садись-садись.

     Парень присел.

     — Ну так че? — Соломон снова взял шприц. — Ужалимся за знакомство? — он легонько надавил на поршень, и шприц, словно эрегированный член, брызнул жидкостью парню на футболку.

     — Парни, вы чего?

     Я выключил газ, снял с плиты турку.

     — Может, тогда хотя бы кофейку? — спросил я, искренне сочувствуя парнишке.

     — Налей мне чашечку, — сказал Лев, освобождая проход в коридор.

     — Ну, смотри, — продолжал Соломон. — Есть стиралка, хорошая стиралка, почти новая. Три комнаты. Одна моя, во второй живет Лев, а ты в третьей. Балкон в комнате Льва, но он не будет возражать, если ты будешь выходить курить. Ты куришь?

     Парень отрицательно качнул головой, но сказал «да».

     — Так ты куришь или нет?

     Он кивнул головой, но теперь сказал «нет». Я засмеялся.

     — Не волнуйся, — сказал я. — Стиралка реально почти новая.

     — Ага, — подтвердил Лев. — Только недавно шланг лопнул и соседей чуток залило, но нам похуй, это хозяйка пусть разруливает.

     Парень, испуганно бегал глазами, словно пытаясь за что-то ухватиться. Но, видимо, не найдя достаточной опоры, резко поднялся, извинился и быстро вышел из кухни. Через секунду хлопнула дверь.

     Соломон слил жидкость в раковину, положил шприц обратно в шкаф, потом открыл окно и, дождавшись пока парень выйдет из подъезда, крикнул:

     — Чувак, стиралка реально почти новая, отвечаю под пидораса! — он повернулся к нам и, улыбаясь добавил: — Это я называю сокрушительной победой. А мне можно кофейку?

     Чувствовал я себя более менее, но казалось, что вечно так продолжаться не может. Поэтому я пошел на остановку, покурил сигу и залез в коробку на колесах с водителем без лица. Мы проехали метров сто, и я попросил водилу томрознуть. Он глянул на меня тем взглядом, каким бедняки смотрят на богатых, но молча открыл дверь. Я знал тот взгляд, потому что сам им пользовался. Шатаясь, я отошел за дерево и меня стошнило. Люди проходили мимо, хоть и поглядывая в мою сторону, но прекрасно понимая, что всякое случается и что не всегда нужно доставать незнакомых людей своими вопросами. Лицо покрылось каплями пота, сердце колотилось, а ноги тряслись так, словно я не блевал под деревом, а читал стихи перед многотысячной толпой. Я присел на бордюр и закурил. Сделал лишь одну затяжку и просто смотрел как тлеет сигарета. Я набрал Еву, чтобы сказать, что не смогу прийти.

     — Привет, — ответила она сонным голосом.

     — Привет, — сказал я. — Ты выспалась?

     — Не очень, а ты?

     — Я еще не спал и мне как-то херовато.

     — Ты устал?

     — Да…А сегодня ночью опять нужно работать.

     — М…то есть ты не придешь ко мне?

     Я выдержал короткую паузу:

     — Сегодня, наверное, нет. Может, завтра.

     Она вздохнула. Но не раздраженно, разочарованно — может быть, но не раздраженно.

     — Ладно. Я тебя люблю.

     Я почувствовал, как камень, прицепившийся к моему хрупкому телу, внезапно исчез.

     — И я тебя люблю. Будешь еще спать?

     — Чуть-чуть. А потом, может, с Олей пройдусь, хорошо?

     — Хорошо, — сказал я. — Я постараюсь писать.

     Я положил трубку и, собравшись с силами, направился в общагу.

     На вахте опять сидела Стрелка. Я опять показал ей пропуск, и она опять пропустила меня, едва заметно кивнув своей красной головой.

     ГЛАВА 2

     Мы вышли на улицу как только часы показали четыре нуля. Я нес трафарет, спрятав его в большой черный пакет, а Лев тащил на спине набитый краской рюкзак. Краска была только синего цвета. Паша платил за все, но он также устанавливал правила. Мы должны были сфотографировать каждый сделанный траф, плюс ко всему нужно было указать точное место, где он нарисован, а затем отослать все это ему в виде отчета. Этим занимался Лев, поэтому он забирал 70% зарплаты, я не возражал. У меня даже мысли такой не было — возразить ему. Я помалкивал, слушая его монологи. Он двигался быстро, быстро говорил, перескакивая с темы на тему и обрывая повествование в самых неожиданных местах. И дело было не только в амфетамине.

     — Мне нравится, что ты такой спокойный, — говорит он, когда мы курим во дворе, откуда собирались начать. — Хорошо, шо ты не нюхаешь. А то паранойя, кроме шуток, это вообще не шутки. Это как мы с Вишней рисовали тоже так, а ему через каждые двадцать метров виделись мусора. И мне из-за этого тоже.

     Я помалкивал, пытаясь спрятать волнение.

     Улицы уже были пустыми, лишь изредка слышались пьяные крики. А с балконов время от времени сыпались окурки.

     — Давай первый въебем там. — он показал на угол дома, напротив которого мы сидели. Угол был весь в тегах и неудавшихся граффити, но посреди этого безобразия оставалось небольшое чистое место, куда как раз идеально поместилась бы наша реклама. Я вытащил трафарет из пакета, Лев достал краску, и в ночной тишине послышалось, как в баллончике бегает железный шарик. Он смотрел по сторонам, а я приложил траф к пустому месту на стене. Через мгновенье он нанес краску, а еще через секунду я уже спрятал траф обратно в пакет. Все получилось идеально, не считая точки перед «com». Пока он фотографировал, я пошел к подъезду узнать адрес дома.

     — Димитрова 7, — сказал я, возвращаясь.

     — Красавчик. Пошли.

     — Ты сфоткал?

     Он показал мне темную фотографию, на которой почти ничего невозможно было различить.

     — Если будем делать хотя бы десять в час, будет вообще идеально. Сегодня хорошо. Паша разрешил работать во дворах.

     — А если не во дворах, то где?

     — На красных линиях, у главных дорог типа. Забей, Артурик, главное не спешить и не сипаться, тем более, шо времени у нас еще нормально.

     Часы показывали половину.

     — Главное начать, — продолжал он, — а начали мы бодро, кроме шуток.

     — Ну да, — согласился я.

     За три часа мы сделали еще 25 трафов, и Лев сообщил мне, что еще немного и побьем рекорд, который они установили с Вишней. Когда мы отдыхали, я переписывался с Евой. Писал, что у меня все хорошо, что я ее люблю. А она писала, что плачет и смотрит клипы Аллии. Глядя на свои синие руки, я подумал, что в следующий раз возьму резиновые перчатки.

     После тридцатого рисунка трафарет покрылся толстым слоем краски, и во время очередного перекура мне пришлось срезать липкую краску ножом. Ноги гудели от пройденных километров, все тело словно занемело, то есть я охуенно устал. Даже Лев перестал говорить так много, у него намечались гуси и с каждым часом он становился все мрачнее. В его словах появлялись оттенки ненависти ко всему, что его окружает. К пяти часам мы уже не разговаривали. Молча делали траф, фоткали его, записывали адрес и шли дальше.

     Домой возвращались уже при свете дня. Но в это время на улицах можно было никого не бояться. Люди выгуливали собак, ждали троллейбусы, возвращались откуда-то домой, а мы брели по улице — двое, заебавшихся до смерти, чуваков.

     Я не завидовал Льву. Ему предстояло еще написать огромный отчет, так как мы сделали почти 60 рисунков. Я же собирался идти спать в общагу. Первая рабочая ночь прошла идеально, несмотря на то, что я чувствовал себя полуживым. С другой стороны, все люди устают на работе, не важно, чем они занимаются.

     На вахте опять сидела Стрелка. Часы показывали половину шестого, но она пила кофе и смотрела ящик.

     — Доброе утро, — сказал я.

     Она посмотрела на пакет, вымазанный синей краской, потом бросила в меня безразличный взгляд и кивнула в ответ.

     Придя в блок, первым делом я зашел на кухню, посмотреть критичен ли сегодня срач. Но все выглядело более-менее, разве что в раковине прибавилось немного посуды. Я открыл комнату, кинул трафарет под холодильником и, не раздеваясь, рухнул на кровать.

     Меня разбудил телефон. Я поднял трубку, еще не совсем понимая, в какой я галактике и существует ли моя галактика на самом деле. Не умер ли я?

     — Да. Алло.

     — Шо ты, Артурик? — звонил Лев и бодрость его голоса была до ужаса тошнотворной.

     — Сплю…А ты шо?

     — Ой, братанчик, извини, шо разбудил. Просто хотел сказать, бабки пришли и я тебе щас могу выслать твою долю за работку.

     — Кайф. — я открыл глаза и мир начал существовать. — А ты шо, не спал еще?

     — Не, только ж закончил со всем этим. Ну, ты в общем, скинь мне номер своей карты и можешь дальше спать. Паша, кстати, засчитал все трафы, хотя там парочка была совсем убогих.

     — Нормально.

     — Да, видишь, он офигенный тип. Ну все тогда, скинь карту мне.

     — Окэ…щас раздуплюсь и пришлю тебе, окэ?

     — Давай, да. Чуешь, Артурик, а шо ты будешь делать, как проснешься? Вечерком типа. Не желаешь пивка чуток выпить?

     Я попытался вспомнить год, в котором живу.

     — 2014, — сказал я.

     — А?

     — В смысле, я, наверное, с Евой буду, бро.

     — Понял, Артурик, понял. Передавай привет.

     — Добро, — ответил я, снова закрывая глаза. — До скорого.

     Но сон уже ушел на второй план. Мне хотелось курить и хотелось есть. Пока включался мой старенький ноут, я оделся, нашел карту. Потом включил Айс-Кьюбчика, отправил Льву номер и пошел готовить завтрак. Я пожарил яйца с колбасой, утопил все это в майонезе и выпил стик кофе. Я добавил в раковину немного посуды, подумав, что помою все это чуть позже, а потом, наконец, закурил первую сигарету. Курил, выглядывая на улицу, выглядывая сквозь железную решетку. Мир выглядел убого. Словно ребенок нарисовал некрасивый город в тетради по математике.

     ☠

     Она встретила меня в одной лишь футболке и чувства, притупившиеся из-за длительного расставания, вспыхнули вновь. Словно кто-то брызнул соляркой в догорающий костер. Я обнял ее, почувствовав жар этого костра.

     — Ты выспалась?

     Она протерла ладонями свои большие, слегка узкие, как у японок глаза, и посмотрела в зеркало.

     — Мда, — тихо сказала она. — Нет.

     — Два часа дня, — сказал я, разуваясь.

     — Не осуждай. Тебе не идет.

     — Мне всегда казалось, что я отлично сыграл бы чувака с осуждающим взглядом. Или чувака, который курит перед зеркалом.

     — Пошли на кухню. Ты будешь кофе?

     Я кинул рюкзак в ее комнату, остановив взгляд на шкафе, где висели десятки, а может и целая сотня записок, которые я ей оставлял каждый раз, когда уходил от нее. Я сорвал одну и прочитал вслух:

     — Рядом с тобой вянут нарциссы. Ведь каждый нарцисс считает, что он — самое совершенное создание, и что нет никого совершеннее и прекраснее..

     — А оказывается, есть, — закончила она, выглядывая из кухни.

     Я приклеил записку обратно.

     — Шо там Лев? — спросила она, заглядывая в турку.

     — Передавал привет. Завтра, наверное, опять будем работать.

     Я обнял ее сзади и поцеловал в теплую и нежную шейку.

     Мы стояли так, пока она не выключила газ.

     Я считал ее самым лучшим человеком из всех, что я когда-либо встречал. Она была совершенно не похожей ни на одного из моих знакомых. Это радовало и пугало одновременно, потому что я прекрасно осознавал, что я не другой, я не особенный, а она — да. Я такой же, как и остальные, а она не имеет ничего общего со всеми этими людьми. Я часто не понимал ее, но делал вид, что понимаю лучше других. Я часто не слышал ее, а лишь делал вид, но даже когда мне удавалось ее услышать, я все равно большую часть времени не понимал ее.

     Я курил на балконе, а она стояла рядом и смотрела на меня.

     — Что?

     — Ничего, — улыбалась она, как солнце. — Я просто смотрю на тебя.

     — Не смотри.

     — Тю, пиздец…

     Я высунул руку с дымящей сигаретой за балкон и поцеловал ее в щеку.

     — Ты колешься.

     Я посмотрел на левое предплечье, затем на правое.

     — Это ложь.

     — Это лишь иллюзия?

     — Нет.

     — Понятно.

     Я закрыл балкон и рухнул на кровать. Она включила телек. Показывали какую-то тупую хуету, которую она смотрела с поддельным, но таким правдоподобным энтузиазмом, что могло показаться, что она сумасшедшая. Она лежала спиной ко мне, а я целовал ее шею и плечи. Она комментировала маразм по телеку, не реагируя на поцелуи и меня это не раздражало, потому что я хотел отдавать и мне было все равно — получаю ли я что-нибудь взамен. Вместо обиды, как это бывает обычно, я почувствовал, что очень сильно устал. Я еще раз легонько прикоснулся губами к ее шее, погладил ее по попке, а затем убрал оттуда руки и крепко обнял ее, сказав, что люблю. Я засыпал.

     Просыпался из-за того, что она целовала меня. Я целовал ее в ответ и снова проваливался в сон. А потом зазвонил телефон. За окном уже был вечер, в другой комнате слышались шаги родителей, и мне стало как-то неловко, хотя это чувство быстро ушло. Я поднялся, она сидела рядом, втыкая в свой телефон. Мой мобильник замолчал.

     — Я чуток опаздываю, — сказал я, одеваясь. Голос был низким.

     — Я пыталась тебя разбудить… Ты не высыпаешься.

     — Высыпаюсь из тела.

     Я сел рядом с ней. Она отложила свой телефон.

     — Все хорошо? — спросил я, взяв ее руку.

     — Ну да. Или нет?

     — Да. Ты не злишься, что я спал?

     — Все хорошо, Артур. — она улыбнулась.

     — Ты знаешь, что я тебя люблю?

     Она крепко сжала мою руку, где еще виднелось немного синей краски.

     — Надо идти.

     Она кивнула еще раз и мы вышли в коридор. Родители разговаривали в своей комнате, и я поздоровался и сразу же попрощался. Отец крикнул мне «привет», а затем сразу же «пока», а мама вышла в коридор. Они с ней очень похожи. Большими глазами и острыми скулами. Только цвет волос разный, мама была брюнеткой.

     — Не хочешь поужинать? — спросила мама, когда я обувался. — Есть курочка, и салат есть.

     — Спешу, — ответил я как можно скромнее. Я смотрел на них и они казались мне самыми красивыми женщинами, которых я только видел. Их словно высекли из мрамора, оживили и по ошибке закинули в Кривбасс.

     Я поцеловал Еву, попрощался с мамой и вышел в подъезд. Вечерняя прохлада растормошила мой еще не совсем проснувшийся мозг. А тело, за короткое время так привыкшее к одеялу и поцелуям любимой женщины, пришлось отдать в жертву прохладному вечеру.

     ☠

     Трафарет после первой ночи выглядел убитым. Мне пришлось ацетоном и ножом счищать с него толстый слой краски, которая еще не полностью высохла. Мои руки опять посинели, как у доктора Манхеттена.

     В полночь мы снова вышли на улицу. Два чувака в капюшонах, с трафаретом и с кучей краски. Да, немного параноило, не буду врать, но улицы с каждым часом становились все пустыннее, и опять лишь иногда тишину разрезали чьи-то крики или вой сирен. Мы оставляли свои следы на домах, погребах, заборах и трансформаторных будках. Когда краска в баллоне заканчивалась, я брал его и писал на стене «хип-хоп тарантул crew», чтобы оставить не только гнусную, заполонившую планету, рекламу, но и чтобы оставить хотя бы капельку искусства…Лев снова был надвиганный и опять трещал, словно старая советская катушка. Его заметки об окружающей действительности обрастали деталями и примерами, часто мрачными и пессимистическими, но вполне реальными. Я слушал, искренне завидуя его таланту повествовать. Ведь это я хотел стать писателем!

     — Ты знаешь, Артурик, — говорил он. — Вот без подобных движений, кроме шуток тебе говорю, жизнь кажется такой ебалой тупой.

     — Без какой движухи?

     — Мы с тобой, считай, просто гуляем, рисуем на стенах, как тегающие подростки, но только мы хотя бы бабки за это получаем, но не об этом я. Мы могли бы пойти, допустим, разгружать бойлеры, но давай-ка лучше оставим это каким-то мудакам, хехе. А хули. Это все ебучая система, которую нужно ломать! А потом ссать на нее. И чо они могут сделать? Тюрьма? Пиздец, страшно шо пиздец. А в тюрячке не такие же люди сидят?

     Я вытащил траф, приложил его к ровной стене старого желтого дома. Лев нанес краску, и я убрал траф. Руки мгновенно посинели, потому что я опять забыл взять перчатки. Пока я прятал траф в пакет, Лев фоткал и уже через мгновенье мы снова брели по пустым улицам. Он продолжал:

     — Я тебе говорю как есть, Артурик, если бы у меня был варик бросить все, что я делаю сейчас и начать въебывать на нормальной работе, я бы... Я бы ебал! Потому что можно засохнуть, превратиться в полнейшего кретина… Я мастера нашел, он мне кисть забьет каким-то партаком, чтоб на работу не брали, чтоб всегда был стимул мутить и жить, не прогибаясь под системку, выкупаешь?

     Время от времени он противоречил сам себе, иногда я не совсем понимал его рассуждения и часто не разделял его взгляды, но мне было интересно его слушать, потому что таких людей я никогда не встречал.

     Я взглянул на него. Капюшон скрывал его широкое лицо. На спине висел рюкзак, где тарахтели баллоны. Я осознал смысл его слов, что случалось довольно редко, потому что зачастую мне было сложно уловить связь между его словами. Я понял, что этот человек никогда не откажется от этой жизни, потому что он такой. Это чисто его стихия, его мир. Все, что у него есть — результат его работы, и вкалывает он, надо признать, побольше остальных.

     Часа в три ночи мы спрятали траф в кустах, взяли по пивку, чтобы немного отдохнуть. Тело опять ныло от усталости, а ног я уже не чувствовал. Я написал Еве несколько сообщений, но она не ответила, было уже поздно. Я лежал на лавочке и смотрел в небо. В нашем городе редко видно звезды и та ночь не была исключением, но я смотрел в небо и знал, что они там есть, и эта мысль успокаивала. Лев считал количество сделанных за сегодня рисунков.

     — Нормально, — сказал он, — меньше, чем вчера, но тоже нормально так. У нас еще баллон есть, но я думаю оставить его на следующий раз. Как считаешь, Артурик?

     От радости я готов был его расцеловать.

     — Это классная идея, потому что я дико устал.

     — Та да, но я с тебя вообще в шоке, кроме шуток, Артурик. Ты не нюхаешь, и не то что не ноешь, по тебе даже не было видно, что ты устал. Хорош. Просто красавец. Ты будешь домой идти?

     — Надо бы поспать чуток.

     — А не хочешь завтра трипануть? Выходной, так сказать. — он протянул мне сигарету и я закурил. — Соломону новые марки пришли. Не ЛСД, конечно, но если ты никогда не хавал, то тебе, я уверен, понравится очень сильно.

     — Не знаю, — ответил я честно. — А когда ты хочешь?

     — Та хоть завтра с утра. Вернее уже сегодня. Ну, не с утра, а как проснемся. Пошли ко мне? Ляжешь спать, а я сделаю отчет, отправлю Паше, а днем проснемся и захаваем, походим, поорем. Я уверен, ты выкупишь весь маразм. Выкупишь марку.

     — А ее можно не выкупить?

     — Ну, типа, смотри, у тебя наверняка жесткая фантазия, ты же пишешь. Плюс ты спокойный и хуйни точно не будет. А я буду типа ситтером и как бы просто поорем вместе.

     Я подумал, почему бы и нет? Хотя внутри у меня копошилось легкое волнение по этому поводу. Но в итоге я дал добро.

     Я выкинул окурок и, наконец, открыл свое пиво.

     Мы поднялись и потихоньку двинулись в сторону его дома.

     ☠

     Лев быстро ходил по комнате. Я впервые видел его испуганным и меня это забавляло. Лев выходил на балкон, смотрел на улицу, затем, словно ошалевший, влетал обратно в комнату и продолжал ходить туда-сюда.

     — Пиздец, Артурик, это как-то странно…Соломон…Соломон, бля! Соломон, может, стоит вызвать скорую?

     Соломон вошел в комнату и стал, облокотившись о стол с ноутбуком. Он смотрел на Льва как мудрец на полного дегенерата.

     — Хорош тебе, блять. Ты будто впервые в жизни сожрал марку, че ты исполняешь?

     — Я тебе отвечаю, — почти кричал Лев, — меня уже жестко разматывает, чувак, меня уже визуалит!

     Я смотрел на это, чувствуя, как немеет мое тело. Словно по венам разливался особенный раствор, придающий восприятию другой угол. Вещи, казавшиеся мне простыми, внезапно наполнились какими-то странными смыслами. И я ржал с этого в голос.

     Когда Лев на секунду замирал на месте, он смотрел на меня, пытаясь улыбнуться.

     — Ща, Артурик…ща-ща-ща…Немного расчехлюсь и пойдем на уличку. А то я реал исполняю уже. — он садился на диван, но через мгновенье вскакивал и опять принимался ходить по комнате.

     — Ты заебал, Тоха, — сказал Соломон. — Выключай эту невывозню и вали на улицу.

     И его слова на самом деле сработали. Лицо Льва перестало выражать испуг, оно снова приобрело безразличный, может быть, немного смешной вид. Взгляд его перестал скакать с места на место и сам он прекратил ходить.

     — Мда, — протянул он. — Это серьезно. Гоню беса, как священник. Га-га-га! — он посмотрел по сторонам, ненадолго задержав взгляд на стене за Соломоном. — А марка клеевая, кроме шуток вам говорю.

     На улицу мы вышли минут через двадцать. Лев пошел к Соломону в комнату и о чем-то с ним разговаривал. Потом оттуда послышался дикий ор и смех и Лев вернулся, улыбаясь. Его паника исчезла. Мы спускались по лестнице и мне казалось, что она бесконечная, хотя он жил на пятом этаже. Люди, проходившие мимо, врезались в мою действительность и тревожили ее и меня заодно. Но тревога исчезала так же быстро и так же незаметно, как и возникала. Лев шел позади и когда я взглянул на него, то увидел, что он держит руки за спиной, как арестант в СИЗО.

     — Мне кажется, что это может показаться подозрительным…— сказал я ему, когда мы вышли из подъезда. Солнце светило слишком ярко, цвета стали слишком насыщенными, а Лев, заложивший руки за спину, казался слишком смешным.

     Он рассмеялся, убрал руки из-за спины, но тут же сложил их на груди как вышибала в ночном клубе. Я отрицательно покачал головой и тоже заржал. Тогда он убрал руки с груди и положил их на пояс, видимо, изображая телохранителя.

     — Извините, а пройти можно?

     Толстая тетка в ярком оранжевом платье стояла у дверей, пытаясь протиснуться между стеной и Львом. Он каким-то механическим движением повернул к ней свою голову и, рассмотрев ее достаточно хорошо, взорвался хохотом ей прямо в лицо. От смеха у меня закололо в боку. Мы свалили.

     — Если я буду закладывать руки за спину, плиз скажи мне, чтоб я не выглядел как долбоеб.

     — Оки.

     Мир остался прежним, но воспринимал я его уже немного иначе. Пятиэтажки, казалось, выстроены из игральных карт. Если подует сильный ветер, думал я, они разлетятся во все стороны. Вместе с людьми и их вещами. Людей я вообще не воспринимал, принимая их за дополнение к природе, от которого нельзя отказаться. Мысль о том, что каждый день я разговариваю, общаюсь с ними, эта мысль казалась мне ужасающей. Я думал о разных вещах и они постепенно открывались мне, как будто бумажка, пропитанная кислотой, была ключом к разгадке сущности некоторых вещей. Я рассматривал мир, Лев рассматривал мир. Я восхищался миром, а Лев ржал с его ущербности. Люди теперь казались ему еще большими ублюдками, и это вызывало истерический смех сначала у него, а затем и у меня.

     Мы шли по центру города, и внезапно я совершенно четко осознал, что я не в Кривом Роге, а в Лас-Вегасе. Сбербанк, несмотря на его широкие окна, превратился в казино, Мак стал шикарным рестораном, а банкоматы, стоящие на каждом углу, были теперь игровыми автоматами. Возле одного из таких автоматов я и застрял, пытаясь снять деньги.

     Кнопки изгибались, словно хотели убежать из-под моих пальцев, но я не собирался сдаваться. Конечно, можете не верить, но в конечном итоге я все же справился и банкомат, затрещав, выплюнул мою карту и пять красных купюр по 10 гривен.

     — Шо за психодел?

     Я обернулся и замер, пораженный зрелищем, которое никогда бы в жизни не произвело на меня никакого впечатления. Перед нами стоял грузовик какой-то рабочей службы, и мужик делал что-то с проводами. Он сидел в кресле подъемника. В железном, тесном и неудобном кресле, и лицо…и лицо его было таким печальным! Оно будто показывало, как мало платят этому мужичку. Какое-то время мы просто смотрели на него, но потом дошло, что это странно.

     — В прошлый раз, кстати, — говорил Лев, — когда мы триповали с пацанами, был тоже психодел. Какие-то работы велись или че-то такое, бо в городе было дохуя служебных машин и дохуя людей в оранжевых комбинезонах. Лупило жестко, но параноило еще жестче из-за этих чуваков в форме…

     Мы вошли в супермаркет, и Лев тут же перестал говорить. Огромное помещение без окон, освещаемое яркими лампами, налипшими на потолке, как жвачки под партой, призывало из головы ассоциацию с тюремной камерой. Это зиндан, подумал я. Сердце забилось чаще. Полки с продуктами казались бесконечно длинными, лица охранников — бесконечно злыми, мир — бесконечно абсурдным. Мы стояли у холодильников с напитками и ждали пока жирный мужик с очень красивой телочкой возьмут свое и свалят. Внезапно время замедлилось, музыка, играющая где-то вдалеке, приблизилась и превратилась в саундтрек происходящей и предстоящей ситуации. Жирдос роняет бутылку колы, она с грохотом падает на кафельный пол и прыгает как мячик. Она перестает прыгать и медленно, очень медленно катится куда-то в сторону. Жирдяй смеется, блондинка, держащая жирного чувака за руку, смеется тоже. Я смотрю на Льва и вижу лишь его охуевшие глаза. Уверен, в его в голове крутилось лишь одно слово: «психодел, психодел, психодел…». Они поставили бутылку обратно и ушли, даже не взглянув на нас.

     — Это че было? — спрашиваю и вытаскиваю из холодильника бутылку спрайта.

     — Психодел…— говорит Лев. — Купишь? Я не могу тут находиться, я буду на уличке…

     На кассе я не сразу заметил, что стою за жирдосом и его телкой. Он очень большой, хотя выглядит молодым, он примерно моего возраста. У него нет шеи, а пальцы, которыми он схватил талию блондиночки, эти пальцы кажутся одним целым слитком и напоминают мне саперскую лопату с очень толстым черенком, согнутым посередине. Блондинка в коротких шортиках и у нее классная задница. Стараюсь не смотреть и думаю о том, сложно ли управлять своим телом когда ты такой жирный? Тяжело ли ходить? Если споткнешься и упадешь, можно ли убиться насмерть? Очередь не двигается, Лев стоит рядом, и я вижу как он еле сдерживает смех. Наконец, он решается и пытается вылезти, стараясь протиснуться между толстяком и кассой. Мне хорошо, я не чувствую ни страха, ни раздражения, ни дискомфорта.

     Я был очень вежливыми и кассирша — стареющая, но еще не утратившая яркость во взгляде, женщина улыбнулась мне. Я всегда вежлив и всегда учтив, это моя фишка.

     Я вышел и увидел Льва, тупо уставившегося в здание макдональдса.

     — Видал эту хуйню?

     — Макдональдс?

     — Та видишь того еблана в камуфляже?

     Я увидел худощавого рыжего пацана, который курил у задней двери мака.

     — Это че, типа крипатура мака? — спрашивал он. — Это единственное препятствие?

     — Препятствие?

     — Ну, мне интересно…Если я возьму волыну и зайду в мак, он должен будет меня остановить? Тю, Вась, они шо ебанутые? Так же он обосрется!

     — Да я сам обосрусь, если ты возьмешь волыну и завалишься в мак.

     — Их же, наверное, вообще никто не грабит. Или правительство это скрывает, как думаешь?

     Мы прошли мимо столиков на улице, я кивнул двум знакомым, но подходить не стал. Надо сказать, что Лев проделывал подобное куда чаще. Каждые двести метров он встречал знакомых. С кем-то он здоровался за руку, кому-то просто кивал, а с некоторыми даже разговаривал, затем оставлял им свой номер и мы шли дальше.

     Мы зашли в какой-то двор и решили перекурить.

     Со всех четырех сторон нас окружали желтые пятиэтажные дома. Мы сели за стол друг напротив друга, как на религиозных дебатах. С одного из верхних балконов доносился противный звук пищащей детской игрушки. Справа из подъезда высыпали дети и начали громко о чем-то спорить. Их язык показался мне странным. Мы молча курили, наблюдая за происходящим вокруг. Ничего не происходило, но наблюдать было интересно. Сигареты казались самой ужасной вещью в моей жизни, и я подумал, что хочу бросить их.

     Дети кричали и писк проклятой игрушки, казалось, становился все громче. Я смотрел на эти дома и сильнее убеждался в мысли, что они построены случайно. Игрок, которому надоело проигрывать целые состояния, выкинул колоду своих карт, а шальной ветер, изнывающий от безделья, построил эти коробки. Разве такое не могло произойти где-нибудь? Из одного из подъездов вышла красивая девочка. Мне показалось, ей лет тринадцать. Она села на соседней лавочке в паре метров от нас. Она поглядывала в нашу сторону и временами взгляды пересекались, что почему-то меня смущало. Вдруг она поднялась, подошла к нам и спросила, не найдется ли сигаретки. Я протянул ей одну, а Лев дал прикурить. Девочка сказала «спасибо» и голос ее не был детским. Она села рядом. Писк детской игрушки все еще продолжался, как будто это был знак, который мы все еще не уловили. Глазами я блуждал по балконам, пытаясь отыскать источник писка…

     — Надо идти, — сказал я, когда звук стал невыносимым.

     Лев кивнул, а я еще раз взглянул не девочку. Она докуривала сигарету, но из глаз у нее текли слезы…Я опешил. Она пялилась в телефон и плакала, а тело ее дрожало от всхлипов.

     — Бля, Лев, это цыганский квартал…

     Девочка подняла на меня заплаканные глаза, и я увидел типичные романские черты лица и черные, как зимний вечер и утро, волосы.

     Я посмотрел вокруг и впервые заметил, что на многих балконах стояли люди. У подъездов тоже толпились не только дети, но и взрослые. И все они были цыганами.

     Лев начал ржать и заразил этим меня. Девочка плакала, и мне стало очень неловко, но я не мог сдерживать смех…

     — Это тот же цыганский район! — сказал Лев.

     — Надо идти… — сказал я сквозь слезы.

     Мы уходили, спокойно выдерживая подозрительные взгляды непонятно откуда взявшихся цыган. Мне было очень смешно, и смех этот не был дебильным, как иногда бывает от хорошей травки. Тот смех был искренним. Все вызывало улыбку: люди, природа, мысли, разговоры, цвета, запахи, цыгане. Каким бы ни был вопрос, ответ всегда один — хохот.

     День был бессмысленным, но очень хорошим. Смысл убивает всякое наслаждение.

     Уже когда начало темнеть, когда эффект пошел на спад, и мы уже двигались в сторону дома, нам встретилась одна очень интересная девочка. Это знакомство стало поворотным событием, но тогда я этого еще не знал. И смотрел на символ своих изменений, как на обычную наркоманку. Она вышла из-за угла и первая мысль, что родилась у меня в голове, была о том, что она наверняка знает Льва. Она была очень худой, походила на каркас ранее привлекательной девушки. Она двигалась быстро, но, увидев нас, остановилась. Она начала обнимать Льва, и это, кажется, его смутило. Ее звали Лерой. Лера говорила быстро и говорила так много, что мне вдруг показалось, что кислота снова начала действовать, и я испытывал бэд-трип.

     — Да… Прикинь, за турка вышла… Такой олень, такой кадр, кроме шуток. Почти не базарит по-русски, ну или притворяется, хуй его знает. Зато деньги дает… Хотел увезти меня, ор! Я говорю, мол, нихуя! Маты-то он, понимает… и даже повторяет. — она умолкла на мгновенье, видимо, чтобы глотнуть воздуха и дать нам возможность вставить словцо. — Так это че, Лев, найдете девочек без комплексов, которые хотели бы поработать в Братиславе?

     Тема изменилась так быстро, что я не сразу понял, о чем она.

     — Ну ты орешь, Лерчик! Какие, нахуй, девочки? — Лев смеялся. Как и я.

     Они говорили, а я курил, отойдя в сторонку. Она рассказала еще много всякой хуйни, больше про то, что турок, конечно, отсыпал ей денег, но и не позволял ей не работать. Он устроил ее помогать медсестрам в больницу, где временно работал в качестве приглашенного специалиста, что-то такое.

     — Он очень крутой онколог. Вроде бы онколог. Ну да, онколог. Потому что детишки лысые. И ото ж он меня пристроил помогать сестрам.

     — А что ты делаешь? — спросил я.

     Это показалось мне необычным.

     — Да всякое. Очень много детишек, а медсестер мало, да и вообще персонала очень мало. Заебываешься очень сильно. Благо есть возможность…— Лера по-дебильному подмигнула Льву. — Разнюхаться, благодаря вам, господа! — она по-уродски заржала . — Ну, это такое. Скоро я оттуда свалю, потому что там можно схватить такую депрессию, что хер потом нормальным станешь. Ты сам только представь.

     Дальше ее язык сошел с рельс и речь зашла о другом. Я перестал слушать, все еще думая о том, что она сказала минутой ранее.

     — Так это типа в онкодиспансере нашем? — спросил я.

     — Ага. В детском отделении.

     — Набирай, если шо , — говорил Лев. — У Соломона есть новый фрекс. Нормальный. Вчера дал дорогу, всю ночь летал как будто батарейку вставили.

     Она кивнула, сказала еще какую-то бессмыслицу и ушла, застучав каблуками по асфальту. Тонкие ножки. Сзади она выглядела неплохо. Да и спереди в принципе. Ее лицо можно было бы назвать красивым. Если ее немного откормить, сгладить все острые углы на теле…

     — Она ж винтовая, у нее уже мозги поплавились.

     — А ты давно ее знаешь?

     — Може, месяца три. Она раньше нормальной была, а теперь пизда ей скоро. Невывозня.

     Я чувствовал себя здорово. Словно только-только открыл глаза после десятичасового сна. Марка почти перестала действовать и голова была ясной, а мысли сосредоточенными.

     Мы купили жратвы, немного пива и вернулись домой. Я похавал, выпил банку, и пока Лев писал трип-репорт чуваку, который подогнал нам марки, я втыкал в интернете. В ленте новостей я увидел, что моя Ева обновила фотографию. Я открыл ее и у меня на самом деле будто исчезла способность говорить. Я словно увидел ее впервые, хотя когда мы увиделись впервые, я не обратил на нее особого внимания, за что позже себя презирал. Ее красота открылась мне еще раз, открылась по-новому. Большими зелеными глазами она смотрела прямо в меня. Смотрела как-то из-подо лба, слегка, совсем чуть-чуть, нахмурив черные брови. Выражение ее лица было, может, немного строгим, хотя мне показалось, что она чем-то расстроена. Светлые, как рассвет, волосы; белая, как снег, кожа; тонкая верхняя и немного пухлая нижняя губа, а над губами — родинка. У меня была точно такая же и точно в том же месте.

     — Лев, — сказал я, наконец, кое-как оторвавшись от фотографии.

     — Да, братанчик?

     — У тебя есть накуриться?

     На следующий день, чувак, подогнавший нам кислоту, по достоинству оценил репорт и в качестве благодарности за красочные описания, заложил нам в городе коробок травы. Лев дал мне адрес.

     Мне нужно было отдохнуть, хотя бы пару часиков поспать в кровати, к которой я привык. Я сказал Льву, что позвоню завтра и ушел.

     Клад я нашел быстро. Минер заложил его за ларьком, где принимали стеклянную тару, это рядом с моим универом. Запах шишек пробивался даже сквозь несколько зиплоков, которые в свою очередь были замотаны парой слоев черной изоленты. Я не заметил, но один бездомный наблюдал за мной, пока я рылся под ларьком. Возле него стояли пакеты, набитые тряпьем, бутылками и банками. Он попросил закурить, когда я закончил и отошел от ларька. Я дал ему сигарету.

     — Напалиться не хочешь, бать? — спросил я.

     Он отрицательно покачал головой, затянулся моим любимым винстоном и охрипшим голосом ответил:

     — Не-не! Не потребляем!

     — Принципы?

     — Не мое, — грустно ответил он и заковылял прочь, подхватив сумки. В одной из них цокнула бутылка.

     «Как бы не разбилась, — подумал я». Я двинулся в свою сторону, спрятав травку в карман толстовки. Шел дворами и облегчение почувствовал лишь когда ступил на порог общежития. На ступеньках лежала сим-карта. Я поднял ее и положил в карман. Никогда не знаешь, что может пригодиться. На вахте никого не было, лишь беловолосый охранник сидел за столом возле лифта и разгадывал кроссворды. Я поздоровался, и он, оторвавшись от своего занятия, кивнул мне в ответ. Здорово.

     Кто-то помыл всю посуду и вынес весь мусор. Стол так усердно вытирали, что разорвали скатерть с желтыми цветочками. Но пепельницу — двухлитровую банку — трогать не стали, она по-прежнему стояла на столе. Ее заполнили только наполовину. Я понял, что это поубирал Артем, потому что откуда-то, вернее со второй половины блока, доносился мелодичный свист флейты — играл гимн Люфтваффе.

     Готовить не хотелось. Я поел бутербродов, а потом лег на кровать и закурил сигаретку. Лежал и думал, что, вот, у меня целый пакет травы, и это грело душу. Это не могло не приносить радость. Ведь это значило, что в ближайшие пару дней не нужно ничего делать, чтобы найти ее. Не нужно ни с кем встречаться, разговаривать. Можно просто сидеть дома, пускать дымные кольца и кашлять как туберкулезник.

     Я покурил слишком много, потому что внезапно решил написать Еве бумажное письмо. Да, был у меня такой прикол. Мне нравилось писать от руки, и я писал ей много писем, много записок. В этот раз хотелось написать что-нибудь красивое, что-нибудь необычное, двусмысленное и неожиданное. Но я взял ручку и в голову полезли метафоры, вызывающие лишь смех. Я сравнил свое сердце с четырехкомнатным отелем, где три комнаты залиты кровью и там никто не живет, а четвертая — комната для нее. Она розовая, но кровь я туда не пускаю, отсюда мои проблемы с сердцем…Я подумал, что нужно подумать еще и отложил ручку.

     Я снова остался наедине с собой. Мысли носились туда-сюда, обрастая новыми смыслами, как сапоги обрастают грязью в непогоду. Согласитесь, есть в этом что-то необычное. Не в этом сравнении, а в том, что, казалось бы, совершенно конченая наркоманка, которая все же помогает ухаживать за детьми, которым повезло меньше других. Я думал не только о ней. Думал и о Еве, о том, почему мы ссорились и не приведут ли такие ссоры к катастрофе. Мысли разделялись, множились и исчезали, но мысль о телке, которую я встретил под кислотой, почему-то постоянно всплывала на поверхность. Лев часто мне говорил, что кислота притягивает ситуации. Конечно, в это я не очень верил, собственно, как и в то, что правду можно увидеть только в состоянии измененного сознания. Это лишь наркоманское оправдание. Но многие вещи действительно было сложно объяснить. Не мне.

     Я не испытывал затруднений ни по какому поводу, потому что верил и верю, что всем управляет исключительно воля случая.

     Комната наполнилась музыкой нью-йоркских улиц, и я уснул. Проснулся уже вечером от звонка Льва. Надо было собираться и уходить на работу. Не вставая, я выкурил сигарету, сбивая пепел в водный аппарат, который почему-то стоял у кровати. Нужно убраться в комнате. Раздражали распахнутые дверцы шкафа с висящими на них шмотками.

     ☠

     Долгое время мы просто ходили. Выпили по пиву, скурили маленькую пятку, которую я прихватил с собой, чтобы Лев тоже заценил подгон. И он заценил, потому что у него проснулось внезапное желание зачитать рэп. На самом деле я очень уважал его хип-хоп, хоть и звучал он местами слишком грубо и не очень музыкально, но зато его тексты отражали его жизнь и на сто процентов состояли из правды и его мыслей. Его стихи — мрачные и неприветливые, плюс его своеобразный сленг, наполненный тюремной и уличной лексикой.

     " Все выбирают мир тот, что виден им 

     А ты сиди води руками, словно бледный мим 

     Взять ключ, закрыт ли этот краааатер? 

     А может сразу с головой зарыть себя лопатой? 

     Они чернее черного, они как вороны 

     Отдают свою кроовь – они как доноры… 

     Это ваши загоны, но наши правила 

     Я выдыхаю стафф – меня поправило… 

     Бесонные ночи из паутинных берлог 

     Вылезают очи, на уме только одно 

     Как бы намутиться… ".

     Пока он читал под какой-то древний бит, я качал башкой и курил сигарету. Я не помню его тексты наизусть, только этот кусок, а сейчас негде их посмотреть, что, на мой взгляд, очень обидно. Творчество часто говорит о творце многое. Не все, конечно, но все же многое. Он круто писал о нашем городе, о своей жизни, рассказывал отличные истории.

     Где-то в час ночи мы начали рисовать. Но что-то, видимо, пошло не так. Первый траф мы решили влепить под мостом. Под ним можно было перейти широкую трассу и днем людей там было много, но ночью там никто не ходил, потому что дорогу можно перейти и так. Я надел резиновые перчатки, достал трафарет, притулил его к стене и зашипел баллон.

     — Выкинь траф в реку, — тихо сказал Лев и я, ничего не спрашивая, словно так и надо, не поворачиваясь, аккуратно скинул трафарет в реку за бордюр, где мы и сделали рисунок. Он упал в траву, потому что я не услышал всплеск. Я быстро стянул перчатки и отправил их следом. Только тогда я повернулся. С дороги по ступенькам к нам спускались два офицера.

     — Пацыки, на весь район краской воняет, — сказал один. — Шо вы, граффити-кинги?

     Он включил фонарь, ослепив нас. Тот который был с фонарем, оказался лейтенантом, рядом шел сержант. Второму, казалось, нет до нас никакого дела. Свет фонаря исследовал сначала нас, а затем перепрыгнул на стены в поисках свежих следов краски. Но ничего не было, я закрывал собой наш траф.

     Офицер прошелся вдоль всей стены и вернулся обратно.

     — Есть документы?

     — Только пропуск в общагу, — сказал я.

     Сержант тем временем взял рюкзак Льва и внутри затарахтели баллоны

     — Доставайте сами, — сказал он, скучая.

     — Товарищ Лейтенант, — сказал Лев, наконец, выйдя из какого-то ступора. — Мы ж ничего такого, просто побомбить старые стены.

     Тут свет его фонаря запрыгал и остановился на свежей надписи на бордюре. Он, видимо, успел прочитать, но фонарь тут же отскочил и прыгнул дальше. Лев вытаскивал баллоны, а коп стал светить за бордюр, туда, куда я скинул наше добро. Он перелез через разлом и через секунду положил резиновые перчатки рядом с краской. Баллонов было четыре, все синего цвета.

     — Ваше?

     Отпираться было бессмысленно.

     — Да, — сказал я.

     Я отдал сержанту пропуск, и он стал записывать данные себе в блокнот. Лейтенант перестал ходить и остановился возле нашего рисунка, осветив его лучом света.

     — Группу вызывать надо, пацыки, — сказал он мягко.

     — Товарищ лейтенант, — сказал Лев, подойдя к нему. — Давайте поговорим, может?

     Мент пожал плечами, и они отошли в сторону, а я остался с сержантом.

     — Нормально порисовали, — сказал я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

     — Та ну а шо вы так? Мы за вами давно шли. Два пацана с большим черным пакетом…А что рисовать-то хоть?

     Я пожал плечами:

     — Та просто…Тут все равно все зарисовано. — я кивнул на стенку, где не осталось живого места, все было раскрашено и расписано.

     Он хмыкнул.

     — А чем вообще занимаешься?

     — В универе учусь. В педе.

     — Нормально. А краски вы, конечно, нагребли нормально так. Она ж дорогая, гривен по пятьдесят? Или вы по скидке надыбали?

     Ебать, какой бред, думал я про себя, какая тупость. Уверен, что коп думал то же самое.

     — Вроде гривен по сорок, но я не уверен.

     — Понятно.

     Полицейский для меня — это человек, способный вызвать страх, хотя точнее сказать дискомфорт, только своим видом и присутствием. Слова «полицейский» и «милиционер» всегда ассоциировались у меня с неприятностями, хотя обычно они не создавали мне никаких проблем. Когда рядом со мной был коп, я ни разу в жизни не чувствовал себя защищенным, зато каждый раз я ощущал дискомфорт. Даже если я трезв, даже если при мне ничего нет, полиция все равно вызывала во мне неприятные чувства и параноидальные мысли. Не знаю почему, но это так. И это даже несмотря на то, что чаще мне встречались очень приветливые и вежливые копы.

     Минуты через три они вернулись. Офицер отошел к сержанту, а Лев отвел меня в сторонку и дал банковскую карту.

     — Психоделика. Завтра будем орать, отвечаю, — говорил он тихо. Ща лети в банкомат, снимаешь двести рублей и возвращаешься обратно, оки, Артурик? Только нужно быстрей.

     — Конечно.

     Банкомат был в супермаркете. Почти рядом с мостом. Пока я шел, я набрал Еву.

     — Привет, — ответила она после третьего гудка. Я услышал какие-то голоса.

     — А нас приняли. А ты гуляешь?

     — В смысле, приняли?

     Голоса притихли.

     — Ну, мы въебали трафарет и сразу появилось два копа.

     — И что теперь?

     Я зашел в супермаркет и нашел древний банкомат, который больше походил на древнюю шифровальную машину.

     — Ничо. Снимаю бабки.

     Я услышал знакомый голос из трубки. Кто-то крикнул «красава!».

     — Передавай пацанам приветы.

     — Вам приветы, — сказала она. — У тебя точно все норм? Вы не будете больше рисовать?

     — Сегодня вряд ли.

     Кое-как справившись с банкоматом, я забрал деньги, карту и как можно быстрее двинулся под мост.

     — Я завтра тебе позвоню, хорошо?

     — Хорошо, Артур.

     — Ты долго будешь гулять?

     — Нет, думаю нет. Мы на районе у нас, все хорошо. И аккуратней, прошу тебя!

     — И ты, пожалуйста, аккуратней там.

     Подходя, я услышал смех Льва и окончательно расслабился. И в самом деле. Никто ничего не потерял. Краску нам купили, и наш начальник всегда платил больше, чтобы были деньги для чрезвычайных ситуаций вроде этой. Отличный мужик.

     — Быстро ты, — сказал сержант, сдержанно улыбаясь.

     Я отдал деньги Льву, а тот сразу передал их лейтенанту.

     — Ладушки, пацычки, — сказал он, спрятав деньги. — Я вас очень прошу: не попадайтесь так по-тупому, окей? У нас ориентировка на трафареты, жестко ебут, вы и сами должны понимать. Договорились?

     — Конечно, — сказал Лев. — Спасибо за понимание.

     — Краску мы, конечно, конфискуем, и вы поймите нас.

     Он пожал руку Льву, а затем мне. Точно так же поступил сержант.

     — А пропуск?

     — Внатуре…— он достал блокнот и вытащил из него мой пропуск в общагу. — Ну, удачки вам, пацаны.

     Через минуту они скрылись. Еще минуту мы молчали, переваривая случившееся.

     — Скажешь это не психоделика? — спросил Лев, закуривая.

     — Ебать, хуйня, — подтвердил я.

     ☠

     Но самым смешным во всей этой ситуации было то, что Лев всю дорогу, да и в последствии тоже, никак не мог определиться, как он относится к случившемуся. Путь домой был долгим, потому что мы заблудились и вышли на каком-то пересечении трасс. Я не был там ни разу в жизни. Мы медленно брели, и все это время я слушал его монолог. Его бросало то в жар, то в холод.

     — Хорошо, нормальные копы попались. Просто взяли бабки и без всякого исполнения петушиного…Хотя, блять, а за что по сути они взяли филки? За то, что у нас краска? А если я гараж или восьмерку свою покрасить хочу. У меня что, не может быть восьмерки? И что это за статья такая, что он опергруппу вызывать собирался, ты не в курсе, Артурик?

     — Может, вандализм.

     — Пиздализм! Ты видел стену под тем мостом? Там и так все в краске. А вообще обидно, конечно. Это че, нас типа на бабки опрокинули только что? Хотя бабки не наши, но блять, и не ихние тоже. Еще и четыре баллона забрал… Сука! Знаешь что надо сделать, Артурик? Отправить Паше голосовое сообщение, а то я заебусь печатать. Мол, сказать, что нас приняли, забрали краску и пересказать все подробно. Я-то думаю он поймет, да и хули не понять? Никогда я его не наебывал, с чего бы начинать?

     Он достал телефон и начал надиктовывать хронику сегодняшней ночи. Он отправлял по сообщению длиной в три-четыре минуты.

     — Паша завтра, конечно, охуеет. Подумает, шо пацыки на исполнении. Та ну не, Артурик, все-таки все мусора пидорасы и не может быть исключений.

     — Все познается в сравнении.

     — Ты прав, ага. Другие могли бы в два, а то и в три раза больше с нас срубить, а эти какие-то скромные, что ли. Та хотя…блять! Тупо с нихуя прилетело две сотки, это че, мелочь? Скока нам с тобой надо въебать трафов, чтобы заработать Лесю? Ага, братанчик, а вот теперь и сравнивай — кто из нас по-настоящему вкалывает, чтобы прожить, а кто просто напялил костюм стриптизера и ходит собирает плоды, выкупаешь? Пидоры они все.

     Я уставал от его разговоров. Мы хотели зайти взять пожрать в АТБ, но Лев, увидев, что у входа стоят два бухих тела, свернул во дворы.

     — Зайдем в другой, — сказал он. — Не могу вывозить бухие ебальники. Может быть беда.

     Он всегда старался избегать конфликтов, боясь в первую очередь не за себя. Как-то раз я видел как бухой мудак в военной форме, какое-то чмо, якобы вернувшееся из армии, решило предъявить Льву за масти на руках. Дело было на день города, людей — тьма, поэтому никто и не заметил, как Лев пробил бороду дегенерату. Чувак упал в траву и наверняка лежал там до утра. По пути домой мы встретили еще несколько бухих компаний, и всех мы обошли стороной.

     Встреча с полицейскими, даже если ты законопослушный гражданин — это то, чего хотелось бы избежать в любом случае. Мне не хотелось бы показаться трусом, но я шел и думал о том, что оно мне нахер не надо. Деньги того не стоят, хотя деньги всегда очень нужны. Нет, они того стоят, но я не хочу жертвовать спокойствием ради лишней сотки. Я подумывал устроиться в какой-нибудь Мак, но я представлял себя в этой бомжацкой кепке, воображал как я улыбаюсь каким-то мудакам, и мысль об этом тут же перегорала. Говоря откровенно, я испугался возможной ответственности и дал заднюю.

     Мы попрощались со Львом. Он пошел к себе, а я к себе, и после этого мы стали видеться гораздо реже. Встречались, когда мне нужно было взять себе покурить. Он часто давал мне больше, чем я просил, а денег брал меньше, чем нужно. Спустя какое-то время он пропал с радаров, надолго залег на дно. Позже он вернулся в город, и все у него было хорошо. Он занимался тем же, но масштабы возрастали, и работал Лев только на себя. Думаю, когда-нибудь я напишу отдельную длинную историю о нем, но сейчас нужно двигаться дальше.

     ГЛАВА 3

     Больничная прохлада приводила в чувство, как запах нашатырного спирта или рюмка водки. Онкодиспансер — мрачный снаружи и не менее угнетающий внутри, подводил к мысли о том, что у черного цвета, оказывается, есть оттенки потемнее.

     Мы не стали делать новый трафарет, решив, что нужно какое-то время, чтобы все успокоилось. Так я сказал Льву, но сам решил, что рисовать больше не буду. Во всяком случае пока что. С головы не уходила Лера и ее рассказ о диспансере. Ведь лучше один раз увидеть, чем тысячу раз услышать, особенно если повествователь — обнюхавшаяся телка. Я взял у Льва ее номер, но в тот же день встретился с ней лично, она зашла за фрексом к нему домой. Сначала она приняла меня за сумасшедшего.

     — Ты ебанутый? — спросила она.

     — Я писатель.

     Она занюхала дорогу с экрана своего телефона. Слезы выступили из ее глаз, это выглядело так словно ее тронули мои слова о том, что я писатель. Мол, ты пишешь? Мне так жаль…Чем я могу тебе помочь?

     — Я пишу повесть, — говорил я. — У меня там рассказ о мальчике, который болен раком…

     — Хочешь посмотреть на них как в зоопарке или че?

     — Боже упаси! Просто если человек хочет написать книгу о войне, то ему по-любому нужно отправиться на фронт, понимаешь? Иначе все поймут, что рассказ — фальшивка, а автор — пидорас.

     Она смотрела на меня стеклянными, но красивыми глазами.

     — Ты гонишь?

     Лев тоже недоумевал. Мы вышли на балкон покурить.

     — Можно я приду к тебе в твою смену? Я мешать не буду, обещаю. А если нужна будет какая помощь, я конечно же помогу.

     Я на самом деле писал рассказ, но не о раковом больном, а о ребенке с параличом, но…если нет возможности исповедовать буддизм, то и православие сойдет за религию.

     Диспансер одиноко стоял на пустыре. В таком месте должен стоять какой-нибудь готический замок или дом с привидениями. Хотя если привидения существуют, то больше всего их как раз не в замках, а в больницах. Я взял с собой блокнот, ручку и диктофон. Напялил приличную одежду и захватил подарок для Леры — чек фрекса, это чтобы не осталось недовольных. Я не хотел ничего писать, мне просто хотелось посмотреть, каково ей там, как вообще оно все выглядит. И каково там лежать и работать.

     Детское отделение находилось на четвертом этаже в дальнем крыле здания. По сравнению с остальной частью больницы, здесь все выглядело немножко веселее. Но ни рисунки на стенах, ни яркие краски самих стен, не спасали от мысли, что здесь страдают дети. Лера встретила меня, обняла, и я отдал ей подарочек. Она представила меня человеку, которого я сначала принял за медбрата, но оказалось, это был дежурный врач.

     — Я думал, вы постарше, — дружелюбно сказал он, пожимая мою руку.

     — Рад знакомству.

     — Лера сказала, вы пишите книгу.

     Она тем временем скрылась в туалете.

     — Да, — ответил я. — Она художественная, поэтому никаких сенсаций я не ищу.

     — Литература — моя страсть. Надеюсь, потом почитать.

     — Конечно.

     Он еще немного поспрашивал, а я еще немного соврал о том, что у меня уже есть контракт с московским издательством на эту книгу и что релиз намечен на осень следующего года. Потом у него зазвонил телефон и появилась Лера. Веселая и бодрая. Из ординаторской она принесла мне белый халат, чтобы я никого не смущал своим присутствием. Пока она разбиралась с делами, я бесцельно бродил по коридору, разглядывая детские рисунки. Или раком болеют только очень талантливые дети, либо большинство рисунков были сделаны взрослыми. Мимо меня ходили сестры, мне казалось, они и не против постоять поболтать, но ни у кого кроме меня здесь не было времени. Сбоку ко мне кто-то подошел, я подумал, что это Лера, но, повернувшись, я увидел перед собой молодую женщину.

     — Простите, — тихо сказала она. — Вы не знаете, есть ли врач?

     Она казалась испуганной. Большие зеленые глаза смотрели то ли с надеждой, то ли со смирением, то ли я не разбираюсь во взглядах. Это была худенькая невысокая брюнетка, подстриженная под каре. У нее были короткие черные волосы, маленький нос и тонкие губы. Ростом она была ниже почти на голову, я понял, что ей лет тридцать, хотя выглядела она, может быть, на двадцать семь. На самом деле красивая. Чем-то неуловимым похожа на маму Евы.

     — Не знаю. Я могу его найти. Хотите найду?

     Она тяжело вздохнула и прислонилась спиной к стене с рисунками. В профиль она выглядела так же хорошо. Есть женщины, которым очень идет печальный вид.

     — Ему было больно. Он уснул.

     — Ваш сын? — спросил я, стреляя наугад.

     Она кивнула.

     — Мы здесь давно, — сказала она. — Я вас не видела. Вы практикант?

     Я не успел ответить, подошла Лера. Она забрала женщину с собой, сказав, что ее ждет доктор. Оставив рисунки, я принялся исследовать коридор и в самом конце наткнулся на игровую комнату. Вспоминая то, как в детстве я лежал в больницах, игровые были для меня самым светлым местом, ведь там были даже такие игрушки, которых у меня не было дома…

     Игровая оказалась пустой, но я заметил там одну деталь. Даже две. В дальнем левом углу висело покрашенное в желтый и коричневый цвет полотенце, где то ли маркером, то ли красками было написано «Грифиндор». В правом углу висело точно такое же полотенце, только покрашенное в черный и зеленый цвет, а написано было «Слизерин». Возле левой стены на тумбочке стоял старенький, но цветной телевизор с выпуклым экраном, напротив него диванчик и несколько мягких стульев на случай, если места всем не хватит.

     Ящик с игрушками, столы и стулья для настольных игр, на полу — новенький мягкий ковер с психоделическим узором. В больнице, где я лежал в детстве, тоже было хорошо, но не так, конечно. Плюс ко всему тогда я не знал, что такое Гарри Поттер. В открытой тумбочке под телевизором стоял дивидшник и гора дисков. Стопку возглавили (какой сюрприз!) первые три части «Гарри Поттера». Под ним лежали мультики про ледниковый период, про шрека и подобное. Игрушки аккуратно сложены в картонные коробки. Тут были и роботы, и куклы, и машинки, и кубики Рубика, и монополия и даже несколько колод карт. Сюда попадают дети разного возраста, и это подтверждается лежащими в углу шахматами, нардами и домино. На одном столе я увидел бочонки для лото. Жаль только нет приставки, в детстве я бы все за нее отдал, в принципе как и сейчас.

     — Артур.

     Я обернулся и увидел Леру.

     — Спасибо, Артур.

     Я пожал плечами.

     — Приходи, если хочешь, в мои смены. Пообщаешься с детьми. Увидишь, какими сильными бывают маленькие дети.

     — У вас классная игровая, — сказал я. — А что это такое? — я кивнул на полотенце в углу.

     — Это дети играют в Гарри Поттера…Они по нему дико прутся. Не все, конечно. Но решает типа большинство.

     — Интересно, а он нравится тому доктору, с которым я базарил? Он говорил, что литература – его страсть…

     — Ты о чем?

     — Забей, Лера. Я, наверное, подвигал.

     Я забрал у Леры деньги за чек и вернул ей халат, в котором меня приняли за практиканта.

     На первом этаже я нашел кафетерий, хотел перекусить, перед тем как ехать домой. Я взял кофе и какую-то шнягу, немного напоминающую гамбургер. Тут я увидел женщину, с которой встретился, когда разглядывал рисунки. Она пила кофе, а на столе стоял нетронутый шоколадный кекс.

     — Можно? — спросил я, имея в виду не кекс, а то можно ли присесть.

     Казалось, все это время она находилась в трансе и только мой голос вернул ее в реальность. Она непонимающе посмотрела на меня, будто вспоминая, но свет осознания вспыхнул в ее глазах и она закивала:

     — Конечно, садитесь…

     Я присел.

     — Как он? Спит?

     Она еще раз кивнула и отпила кофе.

     — Так вы практикант?

     — Нет, я к Лере приходил, к медсестре. Знаете ее?

     — Да. Хорошая девочка.

     Она отставила пустой стакан кофе в сторону.

     — Простите, — сказала она. — Не могу задерживаться, вдруг он проснется.

     — Понимаю. — я протянул ей руку. — Меня зовут Артур.

     — Лена, — ответила она, легонько пожимая мою кисть.

     Она встала и я тоже поднялся.

     — Хочу пожелать вам удачи, — сказал я. — Мои друзья говорят, что если я желаю удачи, это всегда помогает.

     Она улыбнулась.

     — Я верю.

     Она ушла и только тогда я развернул и съел свой гамбургер.

     ☠

     Деньги за фрекс я закинул Льву на карту через айбокс, а сам решил заехать к Еве. Но, оказалось, она у подруги и я просто поехал домой.

     Вместо Стрелки на вахте сидела другая женщина. Немолодая с красными кудрявыми, будто стальная проволока, волосами. На ее голове красовалось коммунистическое мини-афро. Этой я никогда не показывал пропуск, тем более она никогда не спрашивала. Просто смотрела телек.

     На кухне порядок. Нет ни мусора, ни посуды в раковине. В комнате было чуть похуже, но тоже порядок. Я нормально попотел убирая. В такое место даже не стыдно притащить девчонку, да и умирать в таком месте приятно.

     Сутки спустя я взял чек пороха для Леры, сам поел бутербродов, купил сигарет и снова отправился в больницу. Но то ли я затупил с графиком ее дежурств, то ли она взяла отгул, но в больнице ее не оказалось. Я не хотел есть, но все равно зашел в пустой кафетерий. Взял кофе и сидел, пропуская взгляд через вход. Несмотря на отсутствие людей, женщина за стойкой все суетилась, словно обслуживала не видимых мне призраков. Это нормальная идея для рассказа, подумал я. Мне хотелось подняться на четвертый этаж, но я сидел, предпочитая ожидание, чем какие-либо действия.

     Я просидел полтора часа, выпил три кофе и затем ушел.

     На следующий день я снова был в больнице. Лера сказала, что она сутки работает, двое отдыхает дома. Ну, как — отдыхает где придется, а затем снова приходит на работу. Я отдал ей порох и она спряталась в туалете, а я прошел в игровую. Сегодня она была наполнена детьми. Внутрь я заходить не стал. Пятнадцать, может, и больше детей играли в шашки, разрисовывали, рисовали, некоторые смотрели телевизор (смотрели Гарри Поттера, как я понял по звукам), кто-то играл конструктором. Один мальчик с волосами до плеч помахал мне рукой. Он сидел за столом, а перед ним лежала раскрытая карта мира. Я помахал ему в ответ.

     — А вы новый врач? — голос принадлежал тоненькой светловолосой девочке, как-то незаметно подошедшей ко мне из-за спины.

     — Нет…— она смотрела на меня снизу вверх, ей было лет десять.

     — Значит, вы тоже умираете? — спросила она таким тоном, каким дети спрашивают, например, откуда берутся дети или куда прячется солнце.

     Пораженный вопросом, я не нашел ответа.

     Девочка, не дождавшись моего слова, будто потеряла ко мне интерес и проворно, словно птичка, влетела в игровую, наполнив ее весельем и живостью. Она села возле мальчика с картой и что-то прошептала ему. Наверное, что-то обо мне, потому что мальчик поднял голову и дружелюбно посмотрел в мою сторону.

     Эти дети ничем не отличались от других, от здоровых детей. Я не говорю, что они должны отличаться, дело именно в моей голове, мне казалось, что должно быть в них что-то другое... Леры все не было, я уж было начал переживать, но я увидел женщину, которая подходила ко мне. Женщину с больным сыном. Худенькая, хрупкая, как молодое одинокое дерево, что изгибается под сильным ветром, угрожая вот-вот сломаться. Я медленно плелся по коридору, подходя ближе и делая вид, будто рассматриваю вид из каждого окна. Когда я был совсем близко, она закончила разговаривать с тем врачом, которому нравится литература. Он дал ей какую-то бумажку, кивнул мне и свалил. Она обернулась и увидела меня.

     — Как он? — спросил я.

     Она пожала плечами.

     — Много спит. А ты к подруге?

     Я кивнул.

     — Это новые лекарства?

     — Не новые. Это те, что надо докупить.

     — Не хочешь выпить кофе? Если хочешь, я могу тебе принести сюда.

     — Не могу уже здесь находиться, — сказала она и спрятала бумажку в карман своего жакета. — Хочу подышать воздухом.

     Мы спускались по лестнице. Она шла впереди. Мы молчали. Я взял два кофе, и мы вышли на улицу. Я взглянул вверх и увидел небо и спрятанное за опухшими тучами солнце. Все чаще и чаще меня посещала мысль о том, что солнце по сути — это огромная лампочка в огромном инкубаторе. Кто знает, вдруг эти дети болеют раком, потому что кто-то вкрутил не ту лампу.

     Лена села на искусно сделанную лавочку, а я встал напротив. Я поджег сигарету, но тут же меня словно укололи иглой и я собирался выкинуть…

     — Дашь мне одну? — спросила она.

     Я подкурил и ей.

     — Что говорят врачи?

     Она посмотрела на серое здание диспансера.

     — Ничего толком и не говорят. Кроме названий препаратов.

     — Сколько вы уже тут?

     — Третий месяц. Правда с небольшими перерывами.

     Я сел рядом, стараясь выдыхать дым в другую сторону. Она переставила кофе, стоящий между нами и теперь нас отделяла лишь пара сантиметров. В другой ситуации я бы обнял ее не думая. Но тогда со мной сидела не просто женщина. Эта женщина была несчастной, самый дорогой человек в ее жизни испытывал нечеловеческие муки, которые не заслужило ни одно существо.

     — Я просто не понимаю, — вдруг начала она и голос ее тяжелел с каждым произнесенным словом. — Не понимаю, почему все так. Неужели на мне больше грехов, чем на остальных? Пусть и больше…при чем тогда он? При чем тут мой малыш?

     Нить, сдерживающая ее, оборвалась и чувства хлынули наружу. Она выкинула скуренную до половины сигарету.

     — Он пришел со школы и сказал, что ему нехорошо после физкультуры, — она смотрела на меня. Глаза ее оставались сухими, я понимал, что она просто не может больше плакать. — Я подумала, мало ли что, может, устал, просто забегался. А потом он буквально начал гореть. Он говорил мне, что умирает, можешь представить? А в больнице…уже потом, когда сбили температуру, выяснилось, что у моего малыша ветрянка…только наоборот — вовнутрь как бы. И потом, будто каменюкой по голове — лейкемия.

     Я не знал, что сказать. Что ответишь на такое откровение? У меня родилась мысль, не имеющая никакого отношения к ее словам. Представьте, вы включаете телевизор, а в новостях рассказывают о том, что на Землю прилетели корабли мирных инопланетных путешественников. Чем именно можно закончить такой сюжет? И что показать после него? Типа ты сидишь такой весь охеревший и дальше смотришь новости спорта? Чем можно закончить этот выпуск новостей, кроме бесконечного молчания?

     — Почему ты здесь одна?

     — Больше никого нет, — коротко ответила она.

     Она взяла пачку, лежащую у меня на коленях и закурила еще.

     — Не курила с семнадцати, представь.

     — Как зовут твоего сына?

     — Алешенька.

     — Ты бросила курить, потому что узнала о беременности?

     Она показалась удивленной, но это быстро прошло.

     — Ну, не сразу конечно. Но до рождения я бросила. Почти десять лет не курила.

     — Прости, — сказал я. — Мои друзья говорят, что я не только приношу удачу, но и подбиваю на глупости.

     Мы помолчали. Она кинула окурок в почти пустой стакан с кофе. Пораженная жидкостью сигарета, угрожающе зашипела внутри.

     — Нужно идти, — сказала она. — Не хочу, чтобы он был один, когда проснется. Спасибо за компанию и за кофе. И за сигарету.

     Я не хотел ее отпускать.

     — Врач дал тебе список препаратов, да? Давай я схожу, чтобы ты не бегала лишний раз.

     — Зачем? Не надо. Я сама могу.

     — Мне правда несложно. Правда. Наоборот, мне хочется чем-то помочь.

     Она смутилась как четырнадцатилетняя девочка, которая впервые услышала признание в любви. Она молча смотрела на меня, а я смотрел на нее, не зная, стоит ли улыбнуться или нет. Но она подошла и обняла меня, прижавшись головой к моей груди. Одной рукой я гладил ее волосы, а другой держал тонкую талию.

     — Поднимемся наверх, — сказала она, подняв голову. — Я дам тебе деньги и список. Хорошо?

     — Конечно.

     Я отпустил ее.

     Когда мы поднялись наверх, мне вдруг стало не по себе. Я не знал, что сказать ее ребенку, если он проснется. Мы прошли игровую, где играли дети. Она зашла в предпоследнюю, сорок вторую палату и я вошел за ней. Палата была большой и светлой. Большое окно с незадернутыми шторами впускало лучи, что падали на кровать, освещая маленькое детское тельце, накрытое белой простыней. Исхудавший и бледный — такой он был. Мальчик спал, лежа на спине. Мысль, просочившаяся в голову, испугала меня. Я подумал, что точно так же он будет лежать в гробу. Лена подошла к сыну и поцеловала его в белый, как стены, лоб. Его короткие, но кудрявые волосы были светлыми, видно, что они только недавно начали отрастать.

     — Это Алешенька, — сказала она тихо, повернувшись ко мне. — Алексей.

     — Я познакомлюсь с ним, когда он проснется.

     Она дала мне листик с десятком трудночитаемых названий. Некоторые были отмечены галочкой.

     — Это те, которые нужно купить в первую очередь, — сказала она. — Кое-что можно найти здесь, в аптеке, другие придется поискать в городе…Я же говорю, я могу сама.

     — Я все найду.

     — Спасибо, Артур. Ты хороший человек.

     Она дала деньги, много денег. Это дорогие лекарства. Я пообещал купить все в городе, потому что в больничной аптеке может быть дороже.

     Алешенька не проснулся и я ушел, так и не познакомившись с ним.

     На поиск лекарств я убил полдня. У меня оставалось еще немного моих денег и я хотел купить что-то и от себя, но увидел цены и эта идея умерла в виду своей безграничной тупости. На свои деньги я купил только сигарет. Я забежал в общагу переодеться и принять холодный душ и уже собирался выезжать в больницу, как вдруг позвонила Ева.

     — Куда ты пропал, Артур?

     Она не злилась, но была расстроена, а это хуже всего.

     — Прости, — сказал я. — Очень дохера дел. Я работаю.

     — Разве тяжело позвонить? Или написать. Я ж переживаю.

     — Дай мне пару дней, — сказал я. — Просто реал очень много дел. Хорошо?

     — Хорошо. Ты и сейчас на работе?

     Я прижал телефон плечом к уху, натягивая самые чистые кроссовки.

     — Пока еще нет, но я уже собираюсь выходить. Я постараюсь написать, когда будет свободная минутка, окей?

     — Не спрашивать, что именно ты делаешь?

     — Я тебе сам все расскажу позже, окей? Переживать не о чем.

     — Окей. Только, я прошу тебя, будь аккуратней.

     — Я подвигал. Люблю.

     — Люблю, — ответила она.

     Я вытащил аккумулятор и вставил симку, которую нашел на улице. Я редко ею пользовался, потому что на нее приходили странные сообщения. Не зря же ее выкинули. Но сообщения я игнорировал, как и игнорировал звонки с неизвестных номеров, которые, к счастью, были удивительной редкостью. Когда телефон раздуплился, пришло сообщение. Что-то новенькое: «Не смей не обращать внимания на мои сообщения. Напиши в ответ любое слово и получи адрес, где можно забрать посылку. Не смей игнорировать». Я посмел проигнорировать.

     Лекарств получился целый портфель. Я закинул его за спину и пошел на улицу.

     — Здравствуйте, — сказал я, выходя из общаги.

     Стрелка проигнорировала меня, и я подумал о том, что это она отправляет сообщения. Может, стоит спросить?

     ☠

     Придя в больницу, я направился прямиком в палату, но к моему удивлению, там никого не оказалось. Кровать была застелена, вещи аккуратно сложены на стуле. На тумбочке стоял яблочный сок и лежали апельсины. Надо было купить фруктов, сообразил я. Меня посетила необъяснимая тревога. Но тут я увидел Леру, потерянно шагающую по коридору. Полы ее халата раскачивались в такт ее движениям.

     — Лера!

     Она обернулась, и потерянный секунду назад взгляд, обрел концентрацию.

     — О, шо ты, Артурчик?

     Я кивнул на палату.

     — Не знаешь, где они?

     Она заглянула внутрь.

     — А ты смотрел в игровой? Может, они там.

     Мы подошли к игровой, Лера вошла, а я остался в коридоре. Я увидел и ее, и Алешеньку. Они сидели на полу и складывали паззл. Рядом стояла картонная коробка из-под печенья, заполненная книжками и игрушками. Мальчик был худым и бледным. Его тонкие ручки находили в куче деталей нужный паззл и разобранный на полу рисунок потихоньку начинал складываться воедино. Я отошел к окну. Глядя на улицу, я подумал, что еще ни разу не видел утро в этой больнице. Это к лучшему. Лена вышла и обняла меня. Я даже растерялся. Я обнял ее одной рукой, а другой держал рюкзак с лекарствами.

     — А у нас сегодня хорошее настроение, — сказала она, улыбаясь. — Нам сегодня лучше.

     — Я очень рад слышать такое. Можешь позвать его? Я хочу познакомиться.

     — Пошли к нему?

     Мы зашли в комнату. Никто не обратил на нас внимания. Дети занимались своими делами. Мы сели вокруг еще несобранного паззла. Мальчик поднял голову, посмотрев сначала на свою маму, а затем на меня.

     — Привет, — сказал он, протягивая тоненькую, как ветка вербы, руку.

     — Я давно хотел с тобой познакомиться. Ты Алексей?

     Он кивнул.

     — Я Артур. Паззл складываете?

     Он дал мне коробку и я увидел на ней «Охотников на привале» Перова. Это, наверное, какие-то образовательные паззлы.

     — Как ты себя чувствуешь?

     — Хорошо, — ответил он. — Только все равно хочется спать немного.

     — Это от лекарств, — сказала Лена. — Пойдем приляжешь?

     — Да. Только сначала нужно закончить паззл. Ты поможешь? — спросил он меня.

     Оставалось совсем чуть-чуть. Мы помогали, но совсем немного, большую часть сделал он.

     Когда он лежал в постели, проваливаясь в сон, Лена сидела рядом и гладила его волосы. Она просила, чтобы он не переживал, если проснется, а ее не будет.

     — Я хочу пойти домой сварить тебе супчик, что ты думаешь?

     Он устало кивнул.

     — Ты можешь не сидеть здесь всю ночь, ма, — говорил он. — Я не буду переживать…

     Меня пугали такие речи из уст ребенка. Казалось, болезнь отнимает время, но ускоряет развитие.

     Она поцеловала его в щеку.

     Он уснул и мы снова остались вдвоем. Я почувствовал облегчение. Лена ушла предупредить врача о том, что будет только утром. Ей ведь тоже нужно отдыхать, подумал я. Ее не было минут пятнадцать. Это странно, но на какое-то мгновенье мне причудилось, что она моя жена, а на кровати лежит наш общий сын. Если это так, подумал я, почему я не испытываю горя? Когда она вернулась, я вдруг понял, что на ее лице совсем нет косметики. Оно слишком красиво, чтобы портить его.

     — Мне нужно домой сегодня, — сказала она и какая-то неловкость послышалась мне в этой фразе.

     Мне не хотелось как-либо смущать ее. Я взял свой портфель.

     — Конечно. Мне тоже уже пора двигать.

     — Поедешь со мной?

     Я не хотел впускать в голову дурацкие мысли, мысли, не подходящие к ситуации, но я взглянул, клянусь всеми богами, взглянул всего на секунду, на одно мгновенье я взглянул на ее ножки.

     — Поеду, — сказал я.

     Я не знаю, что произошло бы (вероятно, ничего) если бы у меня не запиликал телефон. Лена будто вышла из странного ступора и начала собирать вещи. Я посмотрел в экран мобильника. «Привет, это Линда. Мне нужна няня. Срочно. Нужно угомонить парочку проказников. Я на Димитрова-29».

     — Ты далеко живешь? — спросил я, выключив телефон.

     — За рекой. Если у тебя свои дела, то…

     — У меня нет дел, — перебил я. — Сегодня во всяком случае точно.

     — Точно?

     — Точно. Можно позвонить с твоего телефона?

     Она отложила сумку с вещами и достала свой мобильный.

     — Я быстро, — сказал я и вышел.

     Торопясь так, словно опаздывая на собственные похороны, я спустился вниз и вышел из больницы. На память я знал всего три номера: номер мамы, номер барыги и номер Евы. Я набрал последний. Она долго не поднимала. Меня раздражает, когда люди не берут незнакомые номера. Чего бояться? Вас ведь не могут убить по телефону. Хотя могут превратить в зомби, были прецеденты, если верить Кингу.

     — Алло. Это кто?

     — Это я, Артур.

     — А чей это номер? Привет.

     — Это та симка, что я нашел на улице. Сюда еще сообщения приходят странные сообщения...помнишь я тебе говорил?

     — Нет. Ты где?

     — На работе, а ты?

     — Я дома. Ты сегодня не приедешь?

     Я не любил врать, особенно ей, но тогда я соврал, понимая, что если откроется такая ложь, это будет пиздец.

     — Сегодня не смогу, сонечко. Может, завтра.

     — Утром?

     — Постараюсь как можно раньше.

     — Я соскучилась, Артур. Я написала тебе небольшое письмо. Как раньше. Ты помнишь?

     Я чуть было не закатил глаза, но остановился, внезапно осознав, сколько грязи на моих старых ботинках, в которых я вошел к ней в дом.

     — Я хочу почитать, — сказал я. — Завтра приеду.

     — Хорошо, Артур. Пиши мне сегодня.

     — Я постараюсь.

     Я отключился, занес ее номер в черный список и пошел обратно. Я вернул Лене телефон. Она уже собрала большую черную сумку с вещами малого, с посудой и лекарствами, которые могут понадобиться позже. Я вышел из палаты, подумав, что ей, может быть, нужно как-то попрощаться с малым. Но она вышла сразу же за мной. Уверен, она успела поцеловать его в лоб и успела прошептать, что любит его и чтобы он не переживал.

     Солнце уже почти скрылось, разливая кругом червоную краску. Слепило глаза и я отворачивался от него, смотря только на землю и на женщину, идущую рядом. Она по-прежнему выглядела уставшей и эта усталость — единственное, что мне не нравилось в ней. Я утверждаю, что такие, как она, созданы исключительно для счастья. Но то, что происходит в ее жизни — доказательство того, что я могу ошибаться. Она разговаривала какими-то урывками, часто останавливалась и начинала новую тему, словно боясь рассказывать все сразу. Может, это от усталости? Я не понял.

     В метро она задремала на моем плече. Я сидел, не шевелясь, лишь всматриваясь в быстро проносящуюся тьму за окном. Меня убаюкивало, но как только закрыл глаза, я услышал ее голос. Услышал, что пора выходить.

     По пути я купил себе пачку сигарет, спросив, не надо ли ей чего-нибудь. Она сказала, что ничего не нужно.

     Ее квартира оказалась очень даже нормальной. Большой и явно не бедной.

     — Проходи.

     Я отдал ей сумку, а сам прошел в кухню. Планировка квартиры напомнила мне хату Евы.

     — Хочешь кофе? — спросил я.

     Она зашла в ванную. Складывала вещи в стиралку.

     — Давай. Кофе в тумбочке над раковиной. Кричи, если не найдешь.

     Я нашел. Через минуту изящная глиняная турка стояла на огне. На стене висел календарь. Его не переворачивали два месяца. Стол стоял у левой стены, над ним висели обыкновенные часы. Мне показалось, что часы показывают московское время. На холодильнике висело две фотографии. На первой был маленький Алешенька, он лежал в постели, а рядом с ним сидел рыжий кот. И у ребенка, и у кота были закрыты глаза. На второй фотографии они с сыном были вдвоем, сидели в парке. Какая-то толстая женщина влезла в кадр. Я услышал шум стиральной машины и увидел Лену. Я разлил кофе по чашкам.

     — Ты сделал с корицей? Я такой очень люблю. Ты хочешь, кстати, кушать?

     — Может, позже.

     Но она все же достала из холодильника не сегодняшние, но еще свежие шоколадные кексы. Мне не хотелось есть.

     — Тебе точно никуда не нужно?

     — Сегодня точно.

     Сказав это, я неожиданно для себя легонько дотронулся до ее мизинца. Она тут отодвинула руку, но уже спустя мгновенье ее ладонь покрыла мою. Мне хотелось сказать….хотелось сказать многое, но я боялся силы слов.

     У нее зазвонил телефон и она словно в испуге отдернула руку. На звонке стоял Дэн Балан. Лена попросила меня подождать минутку и вышла в другую комнату поговорить. Помнишь сцену из «Иглы», когда Цой с Диной сидели на кухне и пили чай? Он взял ее руку, но позвонили в дверь. Вот так было. Почти так. Ее не было минут пять. Сначала я слышал ее голос, но спустя десяток слов она или стала шептаться или положила трубку. Я поднялся и перевернул календарь. Картина с цветущими акациями сменилась обыкновенным летним морским пейзажем. Акации были приятнее.

     Ее все не было, мне надоело ждать, и я пошел за ней.

     Она лежала поперек дивана, раскинув руки, будто рисовала ангела на постельном белье. Пальцы ее правой ноги упирались в ковер. От такого положения под покрасневшей кожей ног показались вены. Ее левая нога повисла над диваном и едва заметно покачивалась. Она не спала, глаза ее оставались открытыми. Она все еще была в легком платье, которое, казалось, вот-вот и откроет моему взгляду все, остававшееся скрытым до этого момента. Лена повернула голову ко мне. Я видел усталость в ее глазах, но видел кое-что еще. Она поднялась на локтях и подвинулась к стене, так что обе ее ноги повисли над полом.

     — Я, видимо, очень устала. Извини. — губы ее изогнулись в слабую улыбку.

     Она сделала еще одно усилие — легла параллельно стене, оставив место для меня. Подушка была всего одна, но Лена подвинула ее на середину и положила голову на самый краешек.

     Я лег рядом с ней. Она сразу же положила голову мне на грудь и крепко прижалась, отодвигаясь от твердой стены.

     Мы не говорили. Я не видел ее глаз, я лишь слушал как она дышит, засыпая. Она проснулась минут через десять. Проснулась испуганная. Я успокоил ее и она опять легла, повернувшись ко мне лицом. Она вздрагивала, проваливаясь в сон, но она была так близко, что мне не хотелось ее отпускать. Моя правая рука, лежащая на ее талии, медленно спускалась к ее бедрам, которые уже вырвались из-под тонкой ткани платья. Рука, словно потерявшаяся в лабиринте ее тела, нашла спасение сзади под ее платьем. Лена слегка поднялась выше, и рука моя вдруг оказалась том тайном месте, ради которого все и существует. В момент нежная шелковая ткань ее трусиков оказалась сдвинута на бок и пальцы мои попали в сокровищницу. Ее дыхание перестало быть ровным. Но вдруг она открыла глаза и я увидел что-то вроде тревоги.

     Она поправила сдвинутые трусики.

     — Не надо, — сказала она, вновь закрыв глаза.

     Я не ответил. Только рука моя переместилась выше, легла ей на талию. Ее дыхание выравнивалось и спустя секунду она уже спала.

     Я проснулся в одиночестве. Какое-то время я просто лежал, слушая как Лена возится на кухне. В квартире стоял приятный запах свежей выпечки, только сваренного кофе. Еще пахло гелем для душа. Часов не было, но я знал, что еще очень рано. Часов восемь, может семь. Я услышал как звонит ее телефон, а затем услышал ее раздраженный голос.

     — Зачем? — злилась она. — У нас и так все хорошо. Что? Нахера? Я же сказала. Нет.

     Она умолкла, видимо, выслушивая ответ.

     —Я тебе сказала, что у нас все хорошо, и тебе незачем приезжать. Что? — вскрикнула она, и больше я ничего не слышал. Наверное, она положила трубку.

     Периферическим зрением я увидел, как Лена подошла к двери. Она вошла в комнату.

     — Разбудила?

     — Пора вставать. Привет.

     — Привет. Хочешь кофе? Я уже сварила. С корицей…

     Кофе с утра — пожалуй, лучшее, что может предложить женщина, кроме, конечно самой себя.

     На медленном огне кипел бульон, рядом на выключенной конфорке стоял кофе. Пахло корицей. Я залетел в ванную, умылся и, взглянув в зеркало, решил, что сегодня нужно побриться. Когда я вышел, кофе уже разлился по чашкам, рядом на блюдце лежал шоколадный кекс.

     — Во сколько ты проснулась?

     Она пожала плечами:

     — Может, час назад. Ты впечатлен?

     — Ну да.

     — Но ты же еще не попробовал ничего.

     Почему едва знакомые люди могут говорить почти что о сокровенном, могут открываться, ну или хотя бы делать такие попытки? Но самые естественные вещи вроде приема пищи или обратного процесса — все это как будто смущает. Это, наверно, очень странно.

     Кекс я все же съел. Он был ничуть не хуже всех кексов, что я пробовал до этого, но и ничуть не лучше…Кофе показался слишком сладким, но я похвалил и кофе, и кекс.

     — Выйдешь со мной на балкон? — спросил я, отставляя блюдце. Я оставил пару глотков кофе, чтобы запить им дым.

     Утро было светлым, немного прохладным, но это ненадолго — скоро прохлада сменится духотой, как это обычно бывает в начале июля.

     — Я сегодня не смогу попасть в больницу.

     — Конечно. Но когда у тебя будет время, приходи если захочешь.

     Я посмотрел на нее, но взгляда не поймал, она смотрела в небо, покрытое пятнами надутых серых туч.

     — Я все еще хочу нормально познакомиться с твоим сыном. Поговорить за житуху там, в картишки сыграть, позаливать к сестрам. Аптеку ограбить в конце-то концов.

     Она улыбнулась.

     — Ты дурак? Ни за что на свете я не позволю моему сыну играть в карты…

     — Даже в дурака?

     — Тем более в дурака, лучше уж в бридж.

     — Тогда ответь мне. — я дал ей сигарету. — Как у вас игралось в бридж? Какая карта самая конченая?

     — Пиковый король. А у вас что, не так?

     — Это ж девчачий бридж. У нас рулит червовый король.

     — В разных местах играют по-разному!

     — Но ведь должен быть канон…

     — Честно, — сказала она серьезно, — никогда бы не подумала, что такой человек как ты может признавать какие бы то ни было каноны. Странный ты.

     — Каноны? Я не очень разбираюсь в фотоаппаратах.

     Она очень искренне рассмеялась.

     — Спорим, — сказала она, успокоившись, — спорим я могу сказать о тебе кое-что конкретное?

     — Только если не слишком очевидное, а то я к тебе охладею.

     Это было очень некстати, на секунду она замерла, будто забыв, что хотела сказать.

     — Я почти точно уверена, — продолжила она, пропустив мою фразу, — что ты ненавидишь фотографироваться. Правда же, Артур?

     По-моему, она впервые назвала меня по имени. Хотя, может, я обрел истинный слух только в тот момент?

     — Как узнала? Или неужели это можно приписать всем людям?

     — Сомневаюсь, что всем.

     — Всем пацанам?

     — Ну точно нет. По-моему, многие парни просто обожают смотреть на себя.

     — А я типа не такой?

     — Думаю, да.

     Я изобразил замешательство.

     — То есть ты хочешь сказать…Ты хочешь сказать, что мне не нравится смотреть на себя. Это как-то связано с моей вольчей губой?

     Она снова рассмеялась.

     — Так я права?

     — Ну, вообще да. Ты угадала.

     — Не угадала. А оказалась права. Так-то.

     Я выкинул вниз давно истлевший окурок. Она сделала то же самое. Мы немного помолчали. Она спросила, в какую сторону мне нужно ехать.

     — Не в ту, что тебе. Но я могу помочь тебе отвезти вещи в больницу.

     — Та не надо, там немного. Я не подорвусь. Тем более, что я и так отняла у тебя много времени.

     — Мой друг Лев постоянно заостряет внимание на том, что времени по сути не существует, поэтому о нем нельзя жалеть. В смысле, о времени. Можно записать твой номер на всякий случай?

     — Конечно, пойдем туда.

     Она собиралась открыть дверь балкона, но я схватил ее за руку. Именно схватил, будто бы она балансировала над пропастью и начала крениться в сторону. Если бы мы действительно были над пропастью, мы оба свалились бы в бездну, но тогда она замерла как в испуге, и я, наконец, смог ее поцеловать.

     Это продолжалось минуту, не больше. Если бы я не остановился, наверняка, этим бы не кончилось. Я видел ее глаза, и видел тот взгляд. Взгляд женщины, которой очень хочется. Но помимо этого я видел, что она действительно не может. Хоть я и был пиздюком, а все же как-то даже горжусь, что смог понять ее взгляды. Что сказать? Опыт.

     ☠

     От Лены я поехал сразу к Еве. Когда я приехал к ней на район, уже когда вышел из маршрутки, где мне не дали гривну сдачи, а я решил не напоминать водителю, именно тогда мне захотелось найти повод, чтобы закончить это вот все. От этого я почувствовал себя еще ужасней. От одной только мысли, что я хочу причинить боль человеку, которому писал письма, клялся в любви, шептал на ухо вещи, которые не говорил никому на свете. Ну и объясните мне, что это за хуйня такая — человек? Как может так быть? Почему сегодня ты открываешь глаза и видишь перед собой существо. Его губы сложились в приветливую улыбку, а руки распростерты для объятий, а взгляд…такой, которым смотрят только на тебя. И ты счастлив. Но уже завтра ты делаешь то же самое, но уже теперь видишь того же человека, только повернувшегося спиной. Может, на его лице и есть улыбка, но тебе не видно. Скорее всего, если она есть, то она не для тебя. И разве ты несчастен? Как после такого можно верить самому себе?

     В свое оправдание могу сказать, что когда она открыла мне дверь и предстала передо мной в одной только футболке (в моей футболке, господи ты боже мой, насколько это замечательно!) чувства мои словно вернулись, прилив вместе с кровью в один из органов. Это скверное оправдание, но это оттого, что я не привык оправдываться. Когда пишешь книгу о себе, хочешь — не хочешь, но иногда такое будет проскакивать.

     Я не успел даже закрыть дверь. Она набросилась на меня и обняла так, словно провожала на войну. Может ли любящая женщина не заметить, что к ней остыли? Очень сомневаюсь.

     — Привет, солнце.

     Она не отвечала, все еще по-прежнему сжимая меня в объятиях. Так прошло не меньше трех минут.

     Первым делом я сделал две вещи — сварил вкусный кофе и произнес ужасную ложь. Сказал, что не могу быть у нее долго, потому что нужно работать. Ей понравился кофе, но ложь ее огорчила.

     Я очень часто читал ей вслух. Под столом у нее стояла книжная полка, которую я тысячу раз обещал повесить на стену, но как-то не доходили руки…Она бы наверняка упала на следующий день, я себя знал. Там были разные книги. Были битники, был Уэллс, были какие-то биографии украинских националистов, истории западно-украинских формирований, были и книги, которые я ей дарил. Я часто сидел на полу и листал их, пока она занималась чем-то своим, находил что-нибудь и спрашивал, не хочет ли она, чтобы я почитал ей вслух. Когда мы только начали встречаться, она всегда отвечала, что очень хочет послушать, а в последнее время, все чаще отказывалась. К чему это? Самому бы хотелось узнать.

     Я не сразу обратил внимание, но чего-то явно не хватало. Стена шкафа, где висели сотни моих записок, оказалась пустой. На их месте остались лишь прозрачные клочки, что приклеились намертво.

     — Почему ты убрала их? — спросил я, чувствуя, что зацепился за что-то внушительное, но призрачное, как тень великана.

     Она не сразу поняла, о чем я.

     — Артур, я была обижена.

     — И потому ты посрывала все записки? Зачем?

     — Ты выключаешь телефон, Артур. Ты пропадаешь…а потом приходишь…

     Я не дал ей закончить:

     — Ты выкинула их?

     — Что? Нет! Конечно, нет. — она открыла ящик стола и он оказался почти полностью забитым этими разноцветными клочками бумаги. Там были и письма. Некоторые записки были изорванными.

     — Я клеил их почти что с первого дня. Разве ты помнишь, что именно я повесил первым?

     Я уже видел слезы, но они не трогали меня. Она стояла посреди комнаты. Растерянная, готовая вот-вот разрыдаться, оглушенная. И я не придумал ничего лучше, кроме как просто уйти. Я просто развернулся, сотворив какую-то сцену, поставленную в провинциальном театре, просто развернулся, быстро обулся и вылетел из квартиры, игнорируя ее слезы и просьбы остаться. Что это за хуйня такая — человек? Конечно, я не о ней. То, что сделала она — это пустяки. Это обидно, но не смертельно. Но то, что позволял себе я — это просто невероятно. Вспоминая, мне хочется бить себя по лицу, но я не могу, потому что руки заняты набиранием букв на печатной машинке. Она жила на третьем этаже, я спустился по лестнице, открыл дверь подъезда и уперся в плотную стену из дождя. То ли я был слишком занят разыгрыванием истерики, то ли у нее в квартире такая сильная изоляция, но дождь стал для меня сюрпризом. На одно лишь мгновенье, наверное для того чтобы остыть, я вышел на улицу. Промок до нитки, вернулся обратно в подъезд и медленно стал подниматься назад в ее квартиру.

     Я вспомнил, что она написала мне письмо и мне очень хотелось его прочесть.

     ☠

     Я ушел часов в восемь. Пробыл у нее целый день. Дождь прекратился и даже солнце вышло напоследок.

     Когда я не захотел выходить в дождь и вернулся к ней, то открыл дверь и увидел, что она сидит на полу и не просто плачет, а задыхается от рыданий. Не стану врать, такого даже я вынести не в состоянии. Конечно, я пошел к ней. Холодный и мокрый. Мы сидели на полу, она держала меня крепче прежнего и дрожала. Она не собиралась меня отпускать.

     Лишь со временем, когда она осознала, что я вернулся, что мне плевать на содранные записки, только тогда она пришла в себя.

     — Ты же весь мокрый. Ты же можешь простудиться!

     Сильнее чем сейчас, подумал я, мне не заболеть.

     Домой я попал поздно. Общежитие оказалось уже закрытым, хотя на крыльце горел свет. Пришлось постучать вахтерше в стекло. Спустя минуту включили свет и в холле. Медлительно, словно делая мне одолжение, Стрелка — заспанная, с растрепанными волосами — повернула ключ и открыла мне дверь. Несмотря на то, что я разбудил ее, она была в настроении. Даже улыбнулась и поинтересовалась делами.

     — Задержался?

     Я ответил что-то и пожелал ей спокойных снов. Не знаю, действительно ли я тогда обратил внимание или же это показалось мне спустя время, но когда я проходил мимо Стрелки, я вроде бы как взглянул на ее лицо и увидел там что-то странное. Лицо ее показалось мне каким-то зеленоватым, будто она отравилась.

     Больше всего я ненавидел, когда кто-то выключал свет на кухне. Когда загоралась лампочка, я оказывался в колышущемся море из тараканов. Пораженные внезапным визитом, они суетились, не зная куда себя деть. Я стоял неподвижно, ожидая. Спустя минуту они, как по команде, уже прятались в розетке и кухня приобретала более менее приличный вид. Одна раковина забилась, и в жирной застоявшейся воде плавала сковородка с пригоревшей, но уже размякшей яичницей. Изрезанная ножом, пропаленная сигаретным пеплом скатерть на столе была вся в крошках, кое-где виднелась соль и ошметки засохшей капусты.

     На телефон пришла еще одна угроза, но я не читая, вставил на время свою симку. Пара пропущенных от Евы, несколько от мамы. Я взглянул на часы, но было уже поздно и я решил, что маме перезвоню завтра.

     Мне казалось, я отрублюсь едва голова коснется подушки, но я лежал больше часа, считая пауков на потолке. Я даже увидел как один упал на кровать соседа. Произошло так много вещей, и каждое событие требовало части моих эмоций. Где их взять? Я поднялся и вытащил из шкафа водник. Вода внутри казалась мертвой, и я набрал новую.

     Проснулся я рано. Проснулся без будильника. Меня словно вырвало из сна. Часы показывали семь и я решил вставать, чтобы не потерять день. Хотелось поехать в больницу. Я помню, что особо ни на что не надеялся, но мне просто хотелось увидеть ее, увидеть их.

     Так как номер Лены остался на симке, куда приходят угрозы, пришлось вставить ее обратно. Как только телефон раздуплился, пришло сразу три сообщения. Две угрозы и еще кое-что странное. «Когда умер мой отец, они забрали нашу территорию, наш бизнес. Думаешь я просто так это оставлю? Пока мы ждем, они продолжают экспансию!». Человек, страдающий подобным, должно быть, самый веселый и самый креативный парень в своем классе.

     Чтобы позавтракать пришлось выйти в магазин. Стрела по-прежнему была на вахте. Теперь у нее появился макияж, стрелки опять выходили из ее глаз. Ее лицо потеряло зеленоватый оттенок, но мне кажется, это из-за слоя штукатурки.

     Лучшие дни — те, когда удается позавтракать. Когда есть время, мне нравится заморочиться и приготовить что-то интересное. Подруги иногда говорят, что из у меня получился бы классный муж. Обычно я соглашаюсь, но добавляю: «Как жаль, что я гей!».

     Я купил четыре яйца, купил колбасы, майонеза, хлеба, два помидора, зеленый лук и самую маленькую голову капусты. Женщина, что была за прилавком, однажды лайкнула мне фотографию. Почему-то мне кажется, что об этом должны знать все. Я купил еще одну булочку с маком и когда проходил через вахту, угостил ею Стрелку. На секунду ее лицо стало каким-то подозрительным, но я дал понять, что ни о чем ее просить не собираюсь. Она заулыбалась, растягивая морщины и взяла булку.

     В больницу я попал где-то в десять. Первым человеком, которого я встретил, оказалась Лера. Она стояла на крыльце и разговаривала с каким-то мужиком. Заметив меня, она что-то сказала своему собеседнику и подошла ко мне:

     — Ты без блокнота, как я погляжу.

     — У меня диктофон, — сказал я. — Его зовут Дайяна.

     — Кого?

     — Моего секретаря.

     Она непонимающе смотрела на меня. Мужик отошел чуть подальше, разглядывая пустое пространство.

     — У тебя есть секретарь? Мне кажется, Дайяна это не мужское имя…хотя, мало ли чекнутых родителей? Другими словами, мало ли ебнутых мудаков на этой земле? Особенно в наших краях. Видишь этого? — она слегка кивнула на мужика, который отдалялся все дальше. Знаешь как его зовут? Давлет.

     — Хочешь зарифмую?

     Она засмеялась:

     — Я боюсь как бы мне самой не зарифмовать. Ты к нам идешь?

     Я кивнул.

     — Ну, пиши, писатель!

     — Чешу.

     Я поднялся на четвертый этаж и, будто зная больше, пошел сразу в игровую. На вешалке рядом с пустующим постом медсестры я увидел белый халат, который накинул на плечи. Прошел мимо палаты, даже не заглянув внутрь. В игровой я сразу же увидел малыша. Там было не много детей все они, казалось, разделились по одному и занимались своими делами. Алешенька сидел в углу под неумелой копией флага Слизерина. Рядом с ним стояла большая коробка из-под печенья или еще чего, и даже из далека я видел, что она почти до краев наполнена разными вещами. Почти никто кроме Алешеньки не обратил на меня внимания. Лишь белобрысая девочка лет семи отвернулась от телевизора и захихикала. Я тоже ей улыбнулся.

     — Привет, — сказал я, присаживаясь на пол рядом с мальчиком. — Как ты?

     Он протянул мне руку и этот взрослый жест опять удивил меня, но я пожал его тонкую, почти прозрачную ручку.

     — Я хорошо, — ответил он. — Приехал мой папа.

     Картина вырисовывалась не очень приятная.

     — Твой папа?

     — Да. Ты разве не видел его?

     — Нет, — сказал я. — А где твоя мама?

     Он пожал плечами, сказав, что не знает, куда именно, но они пошли вместе. Мальчик подсунул к себе коробку. Теперь я видел, что сверху лежали пазлы, книга про гарри поттера, были там и кубик и змейка Рубика, были другие детские вещи.

     Мальчик перебирал игрушки, словно что-то искал.

     — У меня есть подарок, — сказал он, выкладывая на пол вещи из коробки. Его голос вдруг приобрел очень уж взрослый оттенок, он сказал это серьезно и я снова смутился. Это как если бы я гладил собаку и услышал как она мяукает, изгибаясь под моей рукой.

     — Подарок?

     — Да.

     — Для кого?

     На секунду он прекратил вытаскивать вещи и удивленно посмотрел на меня. Синие глаза на худом и бледном лице напоминали колодцы.

     — Для тебя. Только у меня есть один уговор. Ты согласен?

     — Конечно.

     Вдруг он остановился, нашел что искал. Вытащил руку из коробки и я увидел кошелек. Он был черным с качественным кожзаменителем.

     — Вот, — он протянул мне бумажник.

     Я взял его, вдруг поняв, насколько мне жаль этого бедного мальчика. На его детские плечи свалился груз, способный свалить с ног любого взрослого. И этот ребенок сделал мне подарок. Кошелек оказался тяжеловатым и плотно набитым, внутри явно что-то было. Я думал, там будут его рисунки. Бумажник был на железной кнопке и когда я открыл его, на секунду я замер, не зная, что и думать. Вместо рисунков в кошельке лежала небольшая пачка стодолларовых купюр. Небольшая — это как посмотреть, их было штук 10, может, чуть больше. Забыв о ребенке, который в это время смотрел на меня, я вытащил деньги из кошелька.

     — Помнишь, я просил об одном уговоре? — сказал мальчик, но я не обратил внимания на его слова.

     Он терпеливо ждал, пока пройдет мой ступор. Я вертел в руках эти деньги, не очень понимая, что это может означать. Но я взглянул на портрет отца-основателя и увидел под фотографией маленькую, едва заметную надпись «Банк приколов». Я просмотрел все оставшиеся купюры и только тогда успокоился и только тогда прошел мой ступор. Они не настоящие.

     — Что за уговор? — спросил я, неловко улыбаясь. Передо мной сидел просто ребенок.

     — Я подарю тебе это, хорошо? Но ты должен пообещать кое-что, хорошо? Ты согласен?

     — Хорошо, — сказал я, засунув купюры обратно и защелкнув кошелек.

     Даже его серьезный тон больше не пугал меня. Это был просто ребенок, которому хотелось сделать мне подарок.

     — Ты можешь пообещать прийти сюда еще когда-нибудь? Как-нибудь. Однажды.

     — Могу приходить хоть каждый день, — ответил я.

     — Мой папа приехал. Не нужно каждый день. Когда-нибудь. Хорошо?

     Это напоминало тихую истерику. Конечно, я сказал, что приду еще, да и почему бы и нет? Мальчик складывал вещи обратно в коробку, и когда он говорил, то с каждым словом его голос словно ослабевал и под конец стал совсем детским, как и должно быть.

     — Тебе нравится Гарри Поттер? — спросил он, когда на полу не осталось вещей кроме книги. Это был «Узник Азкабана».

     Я пожал плечами:

     — Не особо.

     — Мне вот тоже, — обрадовался он. — Но мне нравятся дементоры.

     Вдруг он приблизился ко мне очень близко и прошептал:

     — Иногда я тоже их вижу…

     Мне стало не по себе, но я не успел ничего сказать, потому что он засмеялся, и в этот момент я услышал шаги за спиной. Я обернулся и увидел Лену. С ней был мужчина. Я сразу понял, кто это. Я смотрел на него, надеясь увидеть что-нибудь отталкивающее, какие-то неприятные черты, но ничего такого не увидел. Он был старше ее, может лет на пять. Гладко выбрит и аккуратно подстрижен миллиметров под девять. Его густые черные брови и немаленькая горбинка на носу выдавали в нем то ли армянскую, то ли азербайджанскую кровь.

     — Папа! — мальчик вскочил с места, оставив на полу книгу на полу, и побежал к отцу.

     Кошелек остался у меня в руках, и я нашел невозможным вернуть его обратно. Положил его в карман халата и тоже поднялся, не зная, как вести себя. Но Лена сделала все за меня. Когда я подошел к ним, она старалась не смотреть на меня и, не дав сказать ни слова, спросила:

     — Вы практикант?

     Это звучало настолько натурально, что я и сам поверил в то, что я никогда не трогал ее тело.

     — Да, — сказал я, глядя прямо на нее. — У вас замечательный мальчик.

     Чувак взял Алешеньку на руки. Мальчик разглядывал лицо отца, забыв и обо мне и о матери.

     Где-то в душе я, наверное, очень надеялся, что если я подожду какое-то время внизу, то она обязательно спустится ко мне, она что-нибудь придумает. Так не случилось. Я ждал, но она не появилась.

     Я не был расстроенным, но был растроганным. Этот мальчик сделал мне подарок. В тот момент мне действительно захотелось сделать что-нибудь. Пусть я не могу его вылечить, тем более, что этим должны заниматься люди, видевшие трупы и лекарства, но я бы мог написать о нем. По большому счету я только ради этого и пошел в диспансер. Этот мальчик впечатлил меня настолько, что я не мог думать ни о чем другом. Мне хотелось побыть одному, нужно было переварить впечатления. Я погрузился в себя, даже не заметив этого, поэтому воспоминания о том, как я попал домой, куда-то исчезли. Не помню, о чем думалось тогда, но я точно помню, что когда повесил халат на вешалку, кошелек я положил себе в карман.

     Очнулся я уже под вечер от телефонного звонка. Я держал мобильник в руке, чувствуя, как он вибрирует, будто какое-нибудь стимпанковское насекомое. Видимо, я шел пешком. Ноги гудели, подыгрывая телефону.

     — Алло.

     — Ты как?

     Звонила Лена.

     — Хорошо. А ты? А вы?

     — Прости за сегодняшнее. Я не хотела, чтобы он был здесь.

     Мне не хотелось говорить, но еще больше не хотелось, чтобы она надумала лишнего.

     — Пожалуйста, — сказал я, — не переживай, все хорошо. Я не маленький и понимаю кое-что.

     — И все же, извини, что это было так…

     В воздухе повеяло запахом свежей выпечки, и послышался звук флейты. Я понимал, где нахожусь, но не понимал, почему я не ложу трубку и слушаю ее голос, что с каждой секундой становится тише. Все еще прижимая телефон к уху, я прошел несколько метров и возле супермаркета увидел старого человека с тоненькой флейтой в руках. Не отвечая голосу в трубке, я подошел к бездомному музыканту, который захватил мое внимание. Выглядел он так себе и то, что он играл, мне не нравилось. Флейта выглядела старой, потертой, может быть, я даже смог рассмотреть на ней трещину.

     Я не заметил, как снова, увлекаемый волнами его музыки, опять погрузился в себя. Я стоял в двух метрах от него, не в силах пошевелиться, как будто я был коброй, а он заклинателем. Разочарование, внезапно появившийся гнев, какое-то негодование, огорчение и обида — все это сплелось в единую песню и соединилось со звуками флейты грязного бездомного. Он играл музыку, а мне очень захотелось сыграть злую шутку. Эта идея захватила меня. Я нащупал кошелек. Старик, видя, что я не ухожу, казалось, заиграл еще усерднее. Моя больная улыбка, наверное, показалась ему знаком одобрения, и он все чаще поднимал на меня взгляд. Когда я вытащил кошелек, глаза на его грязном морщинистом лице загорелись пламенем вожделения, и музыка прекратилась.

     — Нет! — вскричал я как помешанный. — Пожалуйста, продолжайте!

     Он перевел дух, глядя на кошелек в моих руках. Никто не обращал внимания ни на него, ни на меня. Рядом со стариком не было даже шляпы или посудины для доната, поэтому я немного боялся, что он не возьмет мои деньги.

     С каждым мгновением изначально примитивная мелодия становилась все сложнее, и когда мое сердце едва не вырвалось из груди, я ослабил давление, открыв кошелек. Как вспыхнуло пламя в его глазах, это нужно было видеть! Я достал одну бумажку, закрыл кошелек и положил его обратно в карман. Внутри я задыхался от истерического смеха. Музыка прекратилась и старик, тяжело дыша, присел на бордюр.

     — Уморила музыка! — сказал он, пытаясь не глядеть не деньги. Я думаю, что его старые глаза пробовали угадать, сколько денег у меня. — Ох и тяжело. Легкие не те…

     Я не стал бросать деньги. Я подошел ближе и отдал деньги ему в руки.

     — Благодарю, — сказал он спокойно, но когда он увидел, сколько я дал, случилось сразу две вещи: он как будто почернел лицом, то ли от удивления, то ли от резко нахлынувших чувств. Слезы потекли из его глаз и он разрыдался, все время повторяя слова благодарности. Он сжимал деньги в руках и смотрел то на меня, то на них, а слезы все текли. Второе — я сходил с ума от мысли, что шутка удалась, и что развязка случится какое-то время спустя, это случится тогда, когда слезы его высохнут. Я жалел лишь о том, что не смогу увидеть его лицо, когда он поймет мою замечательную шутку.

     Он все благодарил меня, не зная, что еще он может сказать и сделать. Старик в порыве благодарностей, наверное, не подумав, предложил мне в подарок свою флейту. Я не сообразил, что это было бы просто великолепно — согласиться и забрать его инструмент. Но я отказался. Я пожелал ему хороших дней, поблагодарил за прекрасную музыку, а затем ушел. Сложнее всего было оторвать свои руки от его, когда он горячо их тряс.

     Если я уже один раз обманул человека, которого какое-то время считал своим всем, что помешает мне обмануть его еще четыреста раз? Мне казалось это не просто нечестным, это показалось мне заступом за всевозможные грани.

     Целый день я почти не выходил из комнаты. Лишь раз выполз на кухню, где встретил Артема. Он как обычно расхаживал в одних трусах, принуждая окружающих наслаждаться его мясом и набитыми на нем славянскими рунами.

     — Пане Артур? — Он вымывал алюминиевую кастрюлю от гречки. — Як все маєте?

     Я закурил сигу и сел на стул около решетки на балконе.

     — Нормально. Но скучно.

     — Чого скучно?

     — Никого, считай что нет.

     Он выключил кран и свалил. После него осталась полная раковина воды, а в ней плавала чья-то, наверное, моя посуда, покрывшаяся толстым слоем коричневатого жира. Я струсил туда еще немного пепла. Вода медленно убывала , издавая звуки подобные диптроуту. А еще она обнажала все новую посуду.

     Вышел Артем, по-прежнему почти нагой, но с небольшой (в сравнении с ним, книгой).

     — Те, що обіцяв, — сказал он, протягивая мне книжку.

     Это были «Записки Видока». Сейчас желания читать не было, но я все равно взял ее.

     — Офигенно. Спасибо. Если хочешь, могу дать «БК» взамен.

     Он скривился.

     — Той посібник для мамкіних терористів?

     — Ага.

     — Меня фільм подобається більше.

     Я не заходил в сеть, зная, что если появлюсь там, придется говорить с Евой, а я боялся, что могу все испоганить окончательно. Зная себя, чувствуя свое настроение, я знал, что могу нагрубить ей, могу обидеть ее ни за что, этого я совсем не хотел. Если собрался убивать, делай быстро, чтоб никто не мучился. Но я все же зашел. Ее в сети не было, но как только я засветился онлайн, тут же пришло сообщение. Ева спрашивала, не охуел ли я так пропадать. Я спросил, дома ли она и не стал дожидаться ответа, просто выключил комп и поехал к ней.

     Я ехал, зная, что расскажу ей все. Знал, что ей будет больно, но я так мало знал ее, что и не догадывался, как она будет реагировать.

     Был почти вечер. Входить в квартиру я не стал, написал ей, чтобы она спустилась к подъезду. Через десять минут она выбежала. Вся такая замечательная, такая красивая, такая родная. Она набросилась на меня, не думая отпускать. Я увидел слезы. Вытер их рукой. Она смотрела на меня, в любой момент готовая разрыдаться, стоило мне только задеть эту нежную душу. Я смотрел на нее, не в силах решить, от чего она будет плакать сегодня: от радости (если я совру) или от горя ( если я скажу правду). Я выбрал второе.

     И сделал самую мерзкую вещь из всех что делал когда-либо — я сказал чистую правду. Рассказал все, начиная с самого первого дня, как пришел в больницу.

     Она начала плакать еще в середине рассказа, но я не обращал внимания и продолжал. Когда правда закончилась, мне сразу же захотелось превратить ее в ложь, захотелось извиниться. Но я не стал просить прощения, зная, что сейчас она может простить любое.

     — Как это так? — спрашивала она и голос ее не выражал ничего. Она даже прекратила плакать.

     — Я не знаю.

     — А что тот мальчик? Он вылечился?

     Тогда я понял, что совершенно ничего не знаю. Я считал, что если Алешенька играет с другими детьми, то это говорило о том, что ему лучше.

     — Мне кажется, он скоро выздоровеет.

     Ева прижалась ко мне, обняла меня снова. Сначала она смотрела в сторону, словно собирая мысли и слова. Затем сказала:

     — Спасибо, что сказал правду.

     И тут я запаниковал, подумав, что она считает, будто я пришел за прощением.

     — Не хочу, чтобы ты ненавидела меня, — сказал я.

     Ее лицо было самым красивым лицом в моей жизни.

     — У вас правда ничего не было?

     Да, это правда.

     — Жаль, — ответила она. — Мне так было бы проще.

     На этом можно было бы и закончить. Но если хирург взялся вскрывать гнойники, разве может он остановиться на половине? Рассказ мой будет неполным и незавершенным, если я не упомяну об одной детали. Деталь эта настолько значима, насколько и маловажна. Но именно из-за нее я и начал этот рассказ.

     Как-то от скуки я решил ответить на очередную угрозу, пришедшую на телефон. Там было о смерти близких людей и я ответил, что готов заплатить тысячу баксов, чтобы они забыли мой номер. Минуты через две пришел ответ: «Оставь конверт с деньгами под первым с конца мусорным баком. Мусорка, что около прачечной». Я знал только одну прачечную и находилась за общагой. Я достал кошелек из шкафа, вытащил все деньги и кинул нормальную такую пачку на кровать. Кошелек я вкинул обратно, оставалось найти приличный конверт. В том же шкафу я нашел большой пакет, набитый моими старыми рукописями, тетрадями с первыми рассказами. В этом пакете лежал толстый файл, где были десятки писем, сотни записок от Евы. Я хотел их выбросить, но, начав читать, уже не мог остановиться. Те письма говорили со мной словами влюбленной по уши девочки. Слова, полные нежности, обожания и обещаний. Я жадно вчитывался в строки, словно в них было что-то кроме прошлого. В какой-то момент мне стало до того паршиво, что я сгреб все в одну кучу и запихнул обратно в файл. Там же я нашел один неподписанный желтый конверт, внутри которого не было письма. Оно, видимо, смешалось с остальными.

     Я положил пачку денег в этот конверт и решил подписать. Я написал: «Тупому дауну без чувства юмора от человека, у которого нашелся замечательный желтый конверт».

     На вахте никого не было. На улице никого не было. Темно и сыро. Конверт лежал у меня в кармане и я поминутно сжимал его, щупая толстую пачку внутри тоненького конверта. Прежде чем подойти к мусорнику, я какое-то время подождал, слушая, как в баках копошатся крысы. Сначала нужно было дать им знать, что рядом человек. Я взял камень и бросил его в один из баков. От неожиданных и таких резких звуков крысы рекой потекли из баков. Не знаю, сколько их было, но вряд ли меньше пятидесяти. Они убегали, противно попискивая, и прятались в целую систему нор под старой акацией. Когда поток иссяк, я подошел к первому баку (не знаю, откуда начинался счет) и достал конверт из кармана.

     Мне хотелось заметить кого-нибудь, чтобы доставать конверт и медлить с этим. Медлить и медлить, раздражать и нервировать. Достать из конверта одну-две бумажки и отдать их первому подошедшему сюда бездомному. Но никого не было. А было темно и сыро. Как в желудке левиафана. Я кинул конверт на землю и затолкал ногой под бак.

     Я отошел в сторонку, наблюдая за крысами. Спустя пару минут они вернулись и снова заполнили баки. Вытекали из нор и затекали в мусорники, копошась и киша внутри.

     Телефон завибрировал и я прочитал «Уходи».

     Так я и поступил.

     Как только я ступил на порог общаги, начался дождь.

     Было темно и сыро.

     ☠

     Я открыл комнату и первым делом обратил внимание на кошелек, что лежал на столе. Мне казалось, я положил его в шкаф, но припомнить точно не смог. Я разделся, закурил сигу и взял его. Хорошо, что сигарета прилипла к губе, иначе она бы просто выпала на ковер, а я не ручаюсь за то, что заметил бы. Кошелек не был пустым. Я открыл его и увидел, что он, как и ранее, заполнен стодолларовыми купюрами. Я вытащил все деньги и кинул их на кровать рядом с собой. Пепел сыпался мне на шорты. Впервые за все время, что он у меня, я рассмотрел его. Но что там рассматривать? Обыкновенный черный кожаный кошелек с медной кнопкой. В основном кармане лежали банкноты, остальные карманчики оказались пустыми. Там не было ни пыли, ни маленьких камушков, ни бумажек или банковских карточек. Кошелек был новым. Или им не пользовались раньше. Я закрыл его на кнопку и посмотрел на деньги. Десять банкнот по сто долларов.

     Каким-то образом мне удалось убедить себя в том, что когда я доставал бумажки впервые, я мог вытащить не все. Или я вообще отнес пустой конверт, но я четко помнил, как щупал деньги через карман. Но первая мысль казалась глупой и разбивалась одним лишь аргументом — в кошелек не влезло бы еще 10 купюр. Я выкинул фальшивые бумажки в мусорный пакет и снова обратился к кошельку. Сердце мое билось как-то странно, ритм будто сбивался, чувствовал я себя тоже не очень хорошо. Я мог простудиться?

     Оглушающая тишина в комнате смешивалась с едва уловимыми звуками дождя на улице. Я слышал свое дыхание, слышал удары сердца. Я взял внезапно отяжелевший кошелек и снова открыл его. И снова увидел, что он был полон.

     Я закурил еще одну сигарету.

     На ощупь кошелек был чрезвычайно приятным. Могло показаться, что он и вправду сделан из кожи, но я не могу ничего такого утверждать, я никогда не носил кошельков. А кожа была нежная. Почти как у человека, которого ты обожаешь.

     Мысль эта пронеслась в голове и исчезла, не успев напугать меня. Я опять забыл о сигарете и пепел упал в кошелек. Я достал только одну купюру, намочил палец слюной и достал пепел. Потом я вытащил еще одну бумажку, чтобы вытереть кожу от пепла. Потом сделал это еще раз. На третьей купюре я заметил, что сколько бы я ни вытаскивал денег, места в кошельке больше не становилось. Я продолжал вытаскивать купюры по одной, не замечая, как на кровати рядом со мной скапливаются деньги. После того как я вытащил где-то двадцать купюр, я остановился, пытаясь осмыслить происходившее.

     Сталкиваясь с необъяснимым, в первую очередь нужно включать скептицизм. А лучше — никогда не выключать его. Я схватил пачку и вытащил из бумажника все купюры разом. Только после этого кошелек опустел. Пол под ногами оказался усыпанным деньгами, кровать тоже. Я взял первую попавшуюся бумажку и, рассматривая ее, вдруг не обнаружил там привычной надписи «Банк приколов».

     Я не стану записывать поток моих мыслей, потому что не помню всего и потому что мне немного стыдно за то, что я такой тормоз, что не смог понять принцип сразу. С другой стороны, разве неординарность происходящего не оправдывает меня?

     Когда я перебрал все банкноты, то уяснил, что часть из них оказалась без надписи. Не знаю, настоящими ли были деньги, но надпись на некоторых отсутствовала. Чуть позже я понял, что надпись «банк приколов» была на тех купюрах, что я вытащил разом. Но когда через время я поднял с пола остальные, то и здесь я не увидел никаких надписей. Я бросился к мусорному пакету и вытащил оттуда бумажки, что выкинул ранее. Не обращал внимания на запах, главное — на них тоже не было надписей. Они исчезли отовсюду.

     В руках у меня была куча денег. Я смотрел на закрытый кошелек, лежащий на столе и будто видел странное сияние вокруг него…Понимаю, скорее, сияло и гудело только в голове, но все-таки…Положив деньги на кровать, я подошел к столу и открыл вновь поплотневший кошелек. Я открыл его и чувство дежавю приколотило меня к полу: бумажник опять оказался заполненным. Мне пришлось присесть. Я думал о том, чтобы сесть на стул, но его рядом не оказалось и приземлился на пол. В голове моей шумел оркестр, а руки сжимали кошелек.

     Не узнавая своих рук, я вытащил еще одну купюру, проверил ее и положил рядом. Надписи не было. Затем я вытащил еще одну, а потом еще одну. Количество ценных фантиков рядом все увеличивалось, но внутренностей кошелька это, казалось, никак не коснулось. В какой-то момент, мне показалось, что это конец, что мозг мой уже окончательно ебнулся. Но думать мозгом о том, что мозг плохо думает — это напоминало мне обезумевшего уробороса.

     Бросив деньги и кошелек, я кинулся к двери и закрыл ее. Задернул даже шторы. Не знаю, откуда взялась эта паранойя, но именно она вернула мне чувство реальности. Вокруг лежали деньги, я вытащил не меньше 50 купюр. Они лежали на полу, на кровати, одна даже каким-то образом прилипли к моей футболке, оставив коричневатый след от соуса.

     Мне вспомнилась та сотка, что я отдал бездомному с флейтой…А конверт? Господи, целый конверт, что я оставил под мусорным баком. На секунду я уже поверил в то, что сейчас выбегу за ним, но вместо этого я просто взял кошелек и открыл его еще раз. Я увидел то, что и раньше — деньги.

     ☠

     Все деньги, что мне подарил кошелек, я аккуратно сложил в пачки, перевязав их оранжевой резинкой, которая делила по полам лица всех Франклинов. Себе я взял только одну бумажку, остальные спрятал в коробку из-под обуви, которую положил в шкаф. Коробку я засунул в самый дальний угол и положил сверху жирный том Солженицына. Это интересно — люди, освободившиеся из ГУЛАГа всегда тощие, но книги, что они пишут всегда толстые…Кошелек я положил в ту же коробку. Сперва мне хотелось выйти на улицу, попробовать проверить деньги, но вряд ли мне удалось бы их обменять в такое время. Пришлось отложить до утра.

     Искушение достать кошелек было настолько сильным, что я не мог усидеть на месте. Постоянно ходил по комнате, выглядывал в окно, рассматривал рисунки над моей кроватью. Там висели две иллюстрации к моим старым рассказам, и еще висел карикатурный автопортрет Евы. Она изобразила себя какой-то высохшей бабкой, но с красивой грудью и огромными глазами. Вокруг был высохший лес и черные деревья, а ее тоненькие кривые

     ножки топтали грязищу. Мне очень нравилось. Только когда я смотрел на ее портрет, я не думал о тех деньгах, что лежали в моем шкафу. Я открыл шкаф, но достал не кошелек, а вытащил файл с ее письмами и записками. Их была тьма. Я взял первый попавшийся листок и принялся читать. Мгновенно я забыл обо всем, что случилось, забыл все, кроме того, что сделал родного человека чужим.

     Я перечитывал эти записки, зная почти каждую наизусть. Вспоминались и дни, и ночи, и то состояние, когда не чувствуешь времени. И в какой-то момент я даже почувствовал, что могу заплакать! Это подействовало отрезвляюще. Оглушенный ударами сердца, я сгреб все это и кинул в пакет с мусором. Выкинул открытки, выбросил письма и записки. На полу я увидел маленький клочок открытки, где смог прочитать два слова «мой» и «Артур». Это было уже просто ни в какие ворота, и я, присев у пакета с мусором, стал выгребать выброшенное прошлое. Мы с ней очень разные, но когда страдаем хуетой — близнецы.

     Если записки оказывались испачканными, я вытирал их своим полотенцем и аккуратно складывал в файл, чтобы затем спрятать сокровище. Со временем я, конечно, успокоился. Мне не нравились эти перепады от отчужденного хладнокровия до девичей сентиментальности. Я чувствовал себя странно и в придачу ко всему, простудился или что-то вроде того. Когда курил сигарету, один раз нормально закололо в груди, но прошло почти сразу.

     Как именно я уснул — не могу вспомнить, но, наверное, я отрубился и проспал часов двенадцать.

     Проснулся уже днем, рот пересох так, что почти скрипел. Рядом стояла полупустая бутылка воды, которую какой-то лунатик набрал ночью. Почему это важно? Потому что все время я думал о каких-то незначительных вещах, цеплялся мыслями и взглядом к чепухе, чтобы утопить что-то действительно важное и требующее действий. Когда я вспомнил, что произошло вчера, то слетел с кровати и подлетел к шкафу. Я застыл. Вместо того чтобы открыть шкаф, где лежал кошелек, я открыл дверь и пошел делать кофе. Увы, не варить, а делать. За ночь кухня изменилась так, что теперь могла походить на что-то приличное. Кто-то вытер и помыл стол, вымыл печку, позаметал. Жирная сковорода, что лежала в раковине, теперь была завернута в полиэтилен и лежала около мусорки. Рядом с ней была пара немытых тарелок. Я поставил чайник, думая покурить и попить кофе, но единственную сигарету я скурил, пока грелся чайник. Минут двадцать меня грели лучи солнца, проходящие сквозь решетку. Я не думал и это одна из немногих вещей, которую я делаю хорошо.

     Выпив полчашки, я поднялся, вернулся в комнату и открыл шкаф. Коробка стояла на куче книг. Уже зная, что это был не сон, я открыл коробку и увидел деньги и кошелек. Я чувствовал себя так, словно предвкушал что-то совершенно необыкновенное.

     Выглянув в окно, я увидел дождь, но остаться дома было бы преступлением против самого себя. Кошелек я не трогал, но взял с собой четыре сотки. Появилось бесконечно много мыслей, которые раньше мне не приходили в голову, потому что на их исполнение не хватило бы денег. Но спустя секунду я знал, чем заняться.

     Вахта пустая. Я вышел на крыльцо и какое-то время смотрел, как капли дождя пытаются пробить асфальт. Чисто гипноз. Ветер немного пробивал ветровку, но я знал что мое тело дрожит не из-за него. Из списка контактов я выбрал кента, которому можно было поручить организацию хоть похорон, хоть свадьбы, хоть теракта. Тоже Артем, тоже нацик, но не качок, а такой же дрищ и еще больший алкаш. Я спросил:

     — Нет желания нахуяриться?

     Молчание, в котором, клянусь, я смог разобрать согласие.

     — А які є пропозиції?

     — Тебе надо просто найти хату. Нормальную, не совсем бичевскую.

     Опять молчание.

     — Може, ту, де ми святкували днюху?

     В голове всплыло пару смазанных кадров. Помню себя блюющим в мангал.

     — Нет. Давай такую, чтоб в городе.

     — А шо лаве?

     — Ну ты просто найди хату, деньги пока что есть.

     — Ти все-таки когось вбив?

     Я подумал, что люди, которые меня хорошо знают и те, которые могут спросить, откуда деньги, обязательно спросят.

     — Я получил литературную премию, — говорю. — Написал короткий рассказ. Знаешь о чем?

     — Ну?

     — Я написал рассказ про кислую пизду.

     Молчание.

     — Серьйозно?

     — Да. Жюри сказали, что никогда не читали ничего подобного.

     — Ем…окей, вітаю, Артурчік. Я наберу тобі через пару годин.

     Потом я листал контакты в телефоне, набирая самым разным людям. Были общие знакомые с Евой, и я подумал, что ее тоже стоит позвать.

     Я немного промок под моросившим дождем. Место, где тусовались барыги деньгами, находилось у входа в метро. Каждый раз ,выходя, видел их. Но менялу я встретил раньше, увидел его в бистро, где он ел шаурму. Я видел его много раз и поэтому узнал. На голове у него всегда была кепка, как у таксистов. Это был бодрый, хоть и слегка тучный мужичок лет пятидесяти. На правой руке был перстень с большим мутно-зеленым камнем. Он сидел за столиком, аккуратно как на балу у Ростовых, ел шаурму, запивая ее темным пивом. Вокруг лежали салфетки и его дорогой телефон. Мобильник ежесекундно вибрировал, загорался, но он не обращал внимание, продолжая есть. Мне не хотелось тревожить его вот так, поэтому я заказал себе пива и сел за другой столик. Всего их было три. И нас, считая продавца, тоже было трое.

     Когда он ел, я попивал пиво и так получилось, что мы закончили почти одновременно. Я решил заговорить.

     — Ну, и погодка, да?

     Он поглядел на меня, будто удивленный, что он не один.

     — Соглашусь. Погода, как девка…

     Где-то я это слышал.

     — А это вас можно встретить у входа в метро? — спросил я.

     — Бывает и такое. — он повернулся ко мне всем телом, не только головой. — Ты ищешь чего?

     — Искал. Что за курс щас?

     Одним глотком я допил остаток пива и сел к нему. Вытащив четыре сотни, я спросил, можно ли поменять их прямо сейчас.

     — Канэш. — оживился он. — Не вижу препятствий.

     Он взял деньги, и внезапно лицо его изменилось, и я чуть не потерялся, подумав о том, что мои галлюцинации — это только мои галлюцинации. Никто не обязан тоже их видеть. Но это продолжалось лишь мгновенье.

     — Хорошо, — сказал он и пустился размышлять о деньгах, о социализме, о Союзе…

     ☠

     Квартира кишела людьми, знал я только половину, но со всеми успел познакомиться и успел забыть половину имен. Играли в кости, слушали музыку и срались о музыкальных вкусах. Несмотря на количество бухла, все вели себя прилично. Многих я не знал, но о многих слышал. Увидел местного граффити-кинга — Игоря GKM, чьи куски и теги я видел на каждом районе этого города, увидел местную группу — девочка и пацан, что делали любую музыку, начиная олдскульным хип-хопом и заканчивая электронщиной. Артем, который все организовал, сразу прицепился, надеясь присесть мне на уши, но я деликатно сбрил его и ускользнул на просторный балкон. С пятнадцатого этажа было видно почти весь мир. Большие темные пятна — это деревья, из-за этого складывалось впечатление, будто наш город построили в огромном лесу.

     Я сидел в мягком кресле и предлагал накуриться каждому, кто выходил на балкон. Почти все соглашались. Через окно я увидел, что в ход пошел вискарь, начались танцы. В квартире было где развернуться. И хата все продолжала впитывать в себя новых людей, выплевывая старых. Я увидел девочку, с которой гулял раньше. Малышку, школьницу, подругу Евы. И увидел саму Еву. Кроме них, пришли еще три типа, их я тоже знал. Я увидел, что она что-то спросила у Артема, а потом поймала мой взгляд через стекло и направилась ко мне. Наверное, из-за сырости на улице,ее волосы, обычно выпрямленные плойкой, теперь превратились в милые кудряшки.

     Сердце забилось так, будто меня спалили за чем-то непристойным. Я не очень понимал, как надо вести себя с ней теперь. Я отвернулся, якобы рассматривая город, но почувствовал, как она закрыла мне глаза ладонями. Глупая, я же знаю, что это ты.

     — Это самые нежные руки в моей жизни! — сказал я, аккуратно опуская стеклянный бонг на пол. — Я уже чувствовал их на себе. В разных местах.

     Руки разомкнулись и я увидел не только Еву, но и ту малышку, Катю. То, что я сказал о руках, было правдой и в первом, и во втором случае. Катя улыбалась и первая бросилась меня обнимать.

     — Ты не против нашего присутствия?

     Я обнял Еву, сказав, что я рад видеть их больше чем кого-либо. Они с Евой поменялись местами и Катя сразу же подобрала бонг. Я уступил ей место и встал возле Евы.

     — Откуда деньги? — спросила она, выглядывая в мир.

     — А ты не знаешь еще?

     Катя выдохнула дым, и я почувствовал запах шишек.

     — Артем сказал, что ты выиграл конкурс рассказов. Серьезно ?

     Если бы это была не Ева, я бы рассказал о том, как сильно взрослым людям, которые читают Пруста на досуге, понравился рассказ про пизду.

     — Немного повезло, — ответил я серьезно. — Можно сказать, мы нашли клад.

     — Ты и Лев?

     — Ну типа того.

     Мне хотелось поговорить с ней еще, но вышли чуваки, с которыми пришли девочки. Я поздоровался с ними и попросил их пить все, что они смогут найти. Ева ушла с ними, а малышка осталась со мной. Она поднялась, я сел на ее место, а она села мне на руки. Такая красивая и такая накуренная.

     Пьяные, но живые люди двигались по квартире. Ева с другими через какое-то время ушли и мы не успели поговорить толком, но зато я уговорил остаться Катю. Почему-то мне хотелось, чтобы она была рядом. Время от времени заканчивался алкоголь, еда и сигареты, и я посылал за ними очередных добровольцев. Сам я не очень участвовал, тем более, что все равно люди разделились на группы, которые занимались своими делами, пили свой алкоголь, курили свои сигареты, играли в свои игры. В каждой кучке были мои друзья, но я не выходил из балкона и не отпускал Катю. Иногда к нам выходили люди, но мне не очень хотелось говорить с кем-то кроме нее.

     Я не помню, о чем мы говорили с ней, вероятно, ни о чем. Краем уха я слушал играющую в квартире музыку, краем сознания думал о том, почему вдруг Ева решилась прийти, кончиками пальцев касался трусиков девочки, что сидела со мной. Я был ей очень благодарен за то, что она осталась со мной. Внутри были и ее друзья, были чуваки интереснее меня, но она все равно сидела со мной. Кусала меня за уши и щеки. Но дальше не заходило, я не хотел даже двигаться.

     Мы уснули с ней на том балконе. Я нашел два одеяла. Одно постелил на пол, вторым укрыл ее и себя. Мы трогали друг друга, но в итоге я просто обнял ее и мы уснули.

     ☠

     Конечно, она расскажет об этом Еве. Она маленькая, но уже женщина. Я надеялся лишь на то, что Еве не будет больно, иначе мне стало бы еще хуже.

     Весь день я провел в каком-то странном оцепенении и, говоря откровенно, где-то здесь я и хотел поставить точку еще раз, потому что по сути…По сути больше ничего не произошло. Каждый день я хотел поехать к Еве, чтобы умолять ее простить меня за то, что я такой тупой. Но зачем? Вряд ли я поумнею. Как быстро человек привыкает к хуете? Как быстро заключенный в карцере начинает воспринимать одиночество не как наказание? Как скоро он перестает чувствовать запах сырости? А как быстро человек привыкает к богатству? Через неделю я уже просто не знал, что можно купить. Несколько раз в день я проверял кошелек и снова и снова находил там деньги. Я закрывал его и спустя минуту открывал опять. Вновь и вновь.

     В первые дни я просто ел и сидел дома. Покупал все, что хотелось и всегда заказывал еду на дом. Оставлял на чай больше, чем стоила еда. Почти всегда ее привозил один и тот же синий тип, пожелавший мне столько счастья и здоровья, сколько не желали родственники за всю мою жизнь. Раньше бывало, что я не доедал, но когда появилось так много еды, я начал страдать хуйней. Я наедался так, что меня рвало и внутренне я истерически хохотал. Я заказал 10 гамбургеров и кидал их из окна, стараясь попасть собаке в голову. Никогда не видел таких счастливых собак! Я выходил на улицу только за тем, чтобы поменять деньги. Однажды я купил большой букет цветов и подарил его Стрелке. Она даже заплакала…И меня это тронуло. Я сидел в общаге с кучей еды, с кучей алкоголя и с кучей денег. Выходил покурить на кухню и, видя грязную посуду, вспоминал, что забыл купить моющее.

     Я хотел даже съехать, но мне не хотелось возиться с вещами и пропиской и я откладывал. И не думая даже о том, что могу просто выкинуть свои вещи на мусорку и купить новые, я серьезно рассуждал о том, чтобы потом нанять машину и перевезти вещи…Мозг, не привыкший к деньгам, не умел так думать. Пока еще.

     Я не виделся почти ни с кем и абсолютно от этого не страдал.

     Впервые в жизни я снял настоящую шлюху и в голове у меня наступило прозрение. Номер я взял у Льва. Снял квартиру возле общаги, заказал кучу еды, взял шампанского, прихватил немного травы. Я заплатил за два часа, и деньги, которые я отдал за ее тело, показались мне мелочью. Если это читает человек, торгующий телом, прошу тебя, ты наверняка заслуживаешь большего. Проси больше. Мне стало обидно за всех проституток в моей стране. Конечно, я думал, что придет какое-то стареющее уебище с небритыми ногами и пушком над губой. Но пришла красивая, молодая девочка. Высокая заинька со светлыми волосами, длинными ногами и маленькой грудью. А лицо — ангельское, невинное, детское. Я ожидал, что она будет грубить, скажет, мол, давай резче. Но на самом деле первые два часа мы просто бухали, хапали, смотрели телек, говорили. Я, сперва потерявшийся, быстро нашел себя и свой язык. Она была чуть старше, может, года на четыре, но выглядела просто офигенно и самое главное — не была скучной. Когда время вышло, она не превратилась в мразоту, а очень деликатно напомнила об этом и я попросил ее остаться на всю ночь. Я заплатил больше, чем нужно было.

     Я не совсем дурак и понимаю, что люди, особенно женщины, очень часто изображают интерес или из вежливости и нежелания обидеть или потому что это в какой-то мере выгодно. Но если человек — хороший актер и эмоции у него не уступают настоящим, то какая разница? Вам что, всем так нужна правда? В пизду ее. Она слушала меня, смеялась, говорила о себе и отдавалась мне куда с большей страстью, чем те, кто рассказывал мне о какой-то там любви. И тогда в чем разница? Проститутку ебут другие, и вы оба это знаете. Чью-то жену точно так же ебут другие, но если указать на это, она, наверное, оскорбится.

     Может, это просто мне так повезло, не знаю, но я очень не хотел, чтобы зааканчивалось время, и когда оно все же закончилось, я попросил ее остаться еще. Было уже утро. Марина сказала, что ей и самой хотелось бы остаться, но в тот день не получалось. Уходя, она оставила мне свой номер и сказала, что ей давно не было так весело и хорошо.

     ГЛАВА 4

     Потом мне в голову пришла мысль купить квартиру, и я уже чуть было не сунулся в банк со своим кошельком. Не знаю, что было бы. Какое-то время я реально жил в городе грез…Еще из мыслей, посетивших меня в то время, мне очень хорошо запомнилась одна. Я всерьез задумался о том, могу ли я убить человека. Любого человека. Купить травмат у кого-то с рук, ночью выстрелить кому-то в затылок и спокойно скрыться. Кто видел? Где мотив? Как связать труп и меня? Можно, конечно, выследить, если бы я купил оружие в интернете, а если нет? Сразу после убийства я уехал бы в другой конец Украины, снял бы хату в каком-нибудь Житомире и продолжал бы заказывать шлюх и еду на новую квартиру. В какой-то момент я действительно подумал, что смогу. Но спустя секунду мне вспомнился один случай из детства и я отказался от такой неоднозначной идеи. Я был в детском лагере и ко мне постоянно докапывался один мальчик, которого я никогда и не думал обижать. Это продолжалось всю смену и однажды я просто выловил его и набил ему ебало. И что же? Как только я увидел его слезы, я чуть не умер от жалости к нему. Все время я думал о том, что сделал больно человеку, который в принципе не сделал ничего плохого…Мне стало легче только после того, как я подружился с ним. А если я убью человека, то подружиться с ним не получится уже никогда.

     Не знаю, зачем, но я купил целый стакан травы. Конечно, у Льва. Предпоследний раз мы виделись, когда нас приняли менты, а последний – когда я просил у него номер, где можно заказать шмару. Я пришел к нему простуженным и, к моему удивлению, он спросил, не нужны ли мне лекарства. Я был у него дома, теперь он жил один, так как разошелся с Соломоном. Вкратце — не сошлись характерами. Я скажу о нем последнее. Это была одна из последних встреч до того, как он уехал в другой город, где по-настоящему встал на ноги и превратился в того, кого без иронии можно назвать бизнесменом. Он переехал в Харьков, в город студентов, чтобы продолжить по-крупному то, что он начал в Кривом Роге, городе шахтеров. Я знаю, что он будет вкалывать сутками без выходных и когда я встречу его через несколько лет, я увижу нового, обновившегося человека.

     А я шел по городу со стаканом, и сердце мое билось ровно. Интересовало только одно — если меня сейчас примут, сколько денег потребуется, чтобы все уладить? Вселенная ответила на мое любопытство и в толпе людей, ожидавших пока красный огонь светофора сменится зеленым, я увидел полицейского. Я зашел в толпу и стал позади него. Может, я накрутил, но мне показалось, что от меня пахнет шишками. Из своего кармана я достал первую попавшуюся банкноту и взглянул на нее. Целая сотка. До смены цветов оставалось двадцать секунд, и я, не дожидаясь, постучал копа по плечу. Он повернулся, и я увидел строгое, еще вчера бывшее детским, славянское лицо.

     — Простите, — сказал я как можно вежливее. — У вас выпало.

     Я протянул ему деньги, и на лице его отразилось сильнейшее замешательство. Видимо, он вспоминал, не было ли у него таких денег минуту назад. Поняв, что нет, на его лице появилось что-то вроде тревоги и он, ничего не говоря, отвернулся от меня. Светофор продолжал краснеть за полицейского. А я с каждым мгновеньем становился все веселее.

     Я постучал по плечу еще раз и он повернулся ко мне, но теперь уже всем телом. Стараясь не терять легкости в голосе, я повторил:

     — Вы потеряли.

     Купюра маячила перед его лицом, которое ежесекундно меняло выражение. Но толпа двинулась на зеленый и спасла его от решения, которое нужно было принять. Он бросил, что я ошибаюсь и прямо-таки побежал через дорогу. Я двинул следом, стараясь не отставать. И не отставал.

     Когда я приближался почти вплотную, он поворачивал голову и делал шаг быстрее, не реагируя на мои слова о том, что он «кое-что потерял». Я остановился, впихнул деньги в карман, оставил затею и остался довольным.

     С огромными пакетами я выполз из супермаркета и увидел того самого мужика с флейтой. Он не играл, а сидел на бордюре и гладил маленького рыжего котенка, изгибавшегося под его морщинистыми руками. На секунду мне стало совестно за то, что тогда мне хотелось по-злому разыграть человека, который способен ласкать животное, но какое значение имеет мотив, если в результате я все равно поступил хорошо? Он не видел меня, пока я не подошел совсем близко. Выглядел он почти так же, но была одна значительная перемена — новенькие кроссовки. Я присел на корточки возле него и заговорил:

     — Как его зовут?

     Я не сомневался, что он узнает меня. Он улыбался и странно задыхался, будто собирался сказать слишком много, но не мог выговорить и слова.

     — Ахилл! — наконец, воскликнул он и торжественность его голоса заразила меня. Мне вдруг стало хорошо и спокойно. Легкий вечерний ветерок гладил мое лицо, и это было замечательно после дневной жары. Я гладил Ахилла и видел радость незнакомца с флейтой. Легко ли выжить на улице, когда твой язык не может выразить мысль? Сомневаюсь. Но этот бездомный с флейтой и котенком сидел рядом и не мог подобрать слов. Его запах — запах старого, давно немытого тела, запах грязных волос, все это меня никак не трогало. Не волновала меня и грязь на его одежде.

     Я решил снять хату. Возле общаги, почти что напротив. Три комнаты, телек, душ, два балкона, где в первый же день появился водник. Я заплатил за три месяца, хотя собирался пожить там пару недель. Подозрительный и недоверчивый взгляд хозяйки сменился противной любезностью, когда я сказал, что заплачу наперед. В тот же вечер я пришел на квартиру, захватив с собой только ноут, траву, какие-то шмотки, мои письма и, конечно, кошелек. Мне нравится, что любое место, где есть крыша, может стать моим домом. Спать можно и на полу, но лежать на большой, мягкой кровати с кучей подушек мне тоже нравится. Деньги — не все, но это уже больше, чем половина.

     Первые пару дней входная дверь открывалась только тем, кто приносил еду. Потом привезли саббуфер и 8 колонок, которые облепили четыре стены под потолком. Когда чувак, привезший их, закончил установку, я врубил на всю и секунд тридцать мы стояли охеревшие от звука. От бассов заложило уши, а чашка на столе чуть не упала на пол. Играл shook once. Мы покачали головами и я вырубил.

     — Несладко придется соседям, — заметил чувак.

     Я дал ему почти пять сотен на чай. Все, что осталось. Нужно было идти менять. Чуваку было лет тридцать. Когда он ходил по квартире, устанавливая барахло, он не мог не заметить огромный пакет травы и груду маленьких зип-локов, куда я хотел все красиво расфасовать. Я спросил, будет ли он хапать, почти уверенный в том, что не существует людей, которые отказались бы. Лично я таких знаю очень мало.

     Он пожал плечами:

     — Еще работать.

     Я схватил пару пакетиков и дал ему:

     — Для вдумчивого настроения и крепкого сна.

     Когда он ушел, я включил саб, сделал пару банок и улегся на СВОЮ кровать.

     То ли музыка заглушила тоску, то ли меня накурило, но мне было хорошо как никогда.

     Мне очень нравилась моя ванна. Я собирался выйти, чтобы поменять деньги и зашел в ванную комнату. Большое зеркало отражало меня почти во весь рост. Мое лицо было гладко выбрито, а волосы подстрижены под 0.3, глаза — убитые, но в них мелькнула гениальная мысль. Мне вдруг захотелось заполнить всю ванну деньгами. Я стоял над ней с открытым кошельком и доставал по одной купюре и бросал в ванную. Новенькие, хрустящие банкноты с изображением отца-основателя падали на гладенькую керамическую поверхность.

     Не знаю, сколько потребовалось бы времени, чтобы наполнить ее полностью, но когда дно почти пропало из виду, а рука заныла, я прекратил и закрыл кошелек, вспомнив, что мне нужно на улицу. Из ванной я достал пять соток, положил кошелек в шкафчик над раковиной и отправился к меняле.

     Количество денег, что в один момент оказалось у меня, превышало все разумные пределы. По моим личным меркам. Раньше я думал, что если я засыпаю не голодным, если еще остаются сигареты, значит, у меня было не то, чтобы много, но очень даже нормально денег. Тогда я лежал на большой кровати, смотрел телек без звука и слушал музыку на новых колонках. Эти появившиеся деньги напомнили мне все, что я знал о богатстве раньше. Кто-то ведь когда-то сказал, что счастье не в деньгах и я очень хорошо понимаю, почему в наших странах приживаются такие поговорки. Но я чувствовал пускай не счастье, но удовлетворение. Этого хватало. Недостаток чего-либо, я мог заполнить чем-либо. Будь то женщина, каталог которых был доступен круглые сутки, стоило только включить комп. Почти любая еда, почти любой алкоголь, почти любой сорт. Единственное, чего я хотел помимо всего, что было, так это уехать куда-нибудь. Но меня останавливал жаркий август и мысль провести в поезде часы, казалась мне страшной. Я не хотел на море. Вернее хотел, но не летом. Я хотел дождаться осени, чтобы поехать в Одессу и смотреть на холодное и неспокойное Черное море.

     С появлением денег, как считают люди, пропадают три важных составляющих: счастье, любовь и доброта. С первыми двумя ясно. Будучи предоставленным самому себе, я много думал и пришел к выводу, что я могу купить то, что делает меня счастливым. Любовь не купишь, это факт. Но купи то, что сделает счастливым другого человека и на какое-то время, если повезет, ты получишь его любовь.

     Конечно, я мог ощутить себя Пьером Безуховым, но у меня не было крестьян, которым хотелось подарить свободу, построить школы и больницы. У меня просто были деньги, а тратить их на что-то грандиозное я не мог. Но все же у меня появилась идея, как именно проверить не атрофировалось ли мое чувство справедливости, не исчезла ли та доброта, которой меня учили родители.

     Какую-то часть денег я хранил не только в ванной, но и на электронных кошельках. Я закидывал туда по чуть-чуть, чтобы ни у кого вдруг не возникло вопросов. Привет, паранойя! В магазине возле дома стоял старенький ibox, с помощью которого я пополнял свои кошельки, телефон. Каждый раз, когда операция проходила успешно мне показывалось окно с надписью «Благотворительность». То, что я не обращал внимания на нее раньше, уже могло свидетельствовать о черствости моей души, как выразился бы какой-нибудь древний поэт. Но, скорее дело обстояло в том, что никогда раньше я не замечал такую кнопку, потому что у меня банально не было денег не то, что на благотворительность, но и на остальное.

     Я открыл окно с благотворительностью и передо мной показался просто огромнейший список организаций, которым требовались деньги. В тот день я поменял 100 баксов и 15 уже закинул на кошелек. Не долго думая, я заслал половину оставшегося на помощь приюту для бездомных животных. Айбокс поблагодарил меня, выплюнув чек, который я рассматривал, ожидая, когда же придет то чувство удовлетворенности и гордости за свой поступок. Вместо этого я почувствовал голод.

     Чек я сохранил и положил в коробку из-под саббуфера. Со временем чеков стало больше. Гордость за себя не приходила, но мысль, что мои деньги могут облегчить чьи-то страдания, мне нравилась.

     В интернете я нашел номера счетов почти всех организаций, что занимаются животными в моем городе и заслал всем понемногу. Конечно, это лишь самовнушение, но когда я это сделал, мне вдруг показалось, что на улицах стало меньше бездомных животных…

     Несколько раз ко мне приходила Марина. Я звонил на ее личный номер, и она трахалась со мной не за деньги. Но деньги я все же ей давал. Перед ее вторым приездом я купил икс-бокс у какого-то мужика. Мы с ней бухали, хапали, играли и чуть не забывали потрахаться. Она напоминила. Когда я нажрался, то рассказал ей о том, какой же я все-таки добрый.

     Она не спрашивала, откуда у меня деньги, но она задала такой вопрос, на который я не смог ответить сразу.

     — Почему только животным? — спросила она, разглядывая родинки на моей груди.

     Я хотел как-то отшутиться, потом проникнуть в нее еще раз, но что-то произошло. На следующий день я простоял у айбокса минут сорок, выбирая, кому больше нужны деньги — солдатам в АТО, детям с церебральным параличом или детям с онкологией. Дойдя до последнего, я замер. Что-то очень тягучее, забытое разлилось внутри меня. Я стоял, не зная, что следует сделать. Выбрав первую попавшуюся организацию, что собирала деньги для детей, больных раком, я заслал все, что у меня было на тот момент. Минут десять я кормил айбокс деньгами, игнорируя странные взгляды продавщиц. Айбокс жужжал, глотая деньги, а я все запихивал в него бумажки.

     Я вылетел из магазина, сжимая чек с такой силой, будто он мог ускорить меня, будто он мог решить все. Краем глаза я заметил движение и повернул голову. Под магазином стояла черная волга, и около нее крутились два типа. Не знаю, кем они были, но судя по их взглядам, устремленным в меня, они ждали не продавщицу. Нас разделяло метров пять и, прежде чем я услышал обращающийся ко мне низкий голос, я побежал во дворы. Бежал, не оглядываясь, все время думая, что они бегут сзади. Типы в волге, вспоминалось или чудилось мне, были в костюмах и я очень надеялся, что они не станут бегать по улицам будучи при таком параде. Пробежав мимо бабушек из моего дома, я влетел в свой подъезд и захлопнул железную дверь. Открыл дверь квартиры и замер, прислушиваясь — не зашел ли кто. Ничего не было.

     У меня не было времени думать о том, кем именно были те люди. Я влетел в квартиру, кинул приросший к руке чек на пол и принялся искать. Нигде не было. Я перерыл все ящики, упуская из виду самый очевидный и простой вариант и постоянно укоряя себя за забывчивость. Вдруг меня осенило и я побежал в ванную. Кошелек был там. Лежал на куче денег, что заполняла ванную почти на четверть. Эти деньги я не трогал, но каждый день пополнял их, надеясь за пару месяцев заполнить ванную полностью. Мылся я в душевой кабинке.

     Отчего-то я не мог сказать с уверенностью, вернусь ли сюда еще. Я взял кошелек, совершенно по-глупому, то ли из жадности, то ли еще из-за чего-то жалея, что не могу забрать все деньги…Когда кошелек оказался в руках, в дверь настойчиво постучали и сердце мое провалилось на этаж ниже. Секунду я стоял на месте, как будто надеясь, что стучавший свалит, почувствует, что в квартире есть человек и этот человек боится и не хочет открывать. Но в дверь постучали еще раз. Не зная, куда себя деть, я посмотрел в зеркало. Оно отразило бледное испуганное лицо, переменившееся за такое короткое время. Сжав кошелек в руке, на цыпочках я вышел из ванной и подошел к двери. С лавкрафтовским ужасом на душе я заметил, что не закрыл дверь на замок. Я положил трясущуюся руку на ручку двери и что есть мочи сжал ее, стараясь случайно не сдвинуть. Как-то по-змеиному выгнув тело, я заглянул в глазок и на секунду мысль о собственном безумии стала настолько очевидною, что я невольно улыбнулся. За дверью стояла соседка, видно, что с похмелья. Временами она заходила, я наливал ей выпить, она жаловалась на мир, я давал ей немного денег и она уходила. Я уже собирался было открыть, но в голову пришла следующая мысль: вдруг она не одна? И я замер все в том же дурацком положении. Оно было невыносимым. Тело заныло от боли, а ногу уколола судорога. Я шепотом умолял ее уйти, пытаясь разглядеть в глазок ее лицо. Нет ли чего такого, не боится ли она чего-нибудь? Не стоит ли кто-то рядом? Но на ее лице читалась лишь досада и разочарование. Чтобы выпить сегодня, ей придется потрудиться.

     Наконец, она ушла. Я не двигался, пока не услышал как закрылась дверь ее квартиры. Но даже после этого я не спешил. Я принял нормальное положение, дожидаясь, пока пройдет судорога, и только потом надавил на ручку и вышел на лестничную площадку. Прислушался к тишине. Ничего не было. Хотя все-таки что-то было. Плюнув на страх и бешено колотившееся сердце, я вернулся квартиру. Меня опять встретила такая родная и успокаивающая тишина, которую мне пришлось разрушить быстрыми шагами.

     Я подошел к холодильнику и открыл его. Увидел целую гору продуктов: йогурты, сырки, салаты, пицца, мясо в пластиковых контейнерах, недоеденный торт, купленный специально для Марины. Она съела лишь кусочек, потом было не до сладостей. Мне стало обидно, что столько еды просто пропадет, поэтому я решил не закрывать квартиру. Из морозилки я достал начатую бутылку не самого дорогого джина и вышел из квартиры.

     Я постучал в дверь соседке. Так же настойчиво, как и она. Когда она отворила и предстала передо мною — пусть с немного опухшим лицом, пусть с грязными волосами — я почувствовал, что, может быть, буду по ней скучать, если не вернусь. Из квартиры слышались мужские и женские голоса. Увидев меня, она просияла, а когда увидела бутылку, то аккуратно, стараясь не ударить меня по руке, бросилась мне на шею.

     — Заходи! — сказала она, желая пропустить меня. — Заходи! Мы празднуем!

     Взгляд ее невольно возвращался к бутылке в моей руке. Этой женщине было лет 35, может быть, половину жизни, она бухала, это, наверное, как-то отразилось на ней, но она мне нравилась. И как человек, и как женщина. Если бы кинуть ее на пару часов в горячую в ванную, оставить там отмокать, потом накрасить, привести в порядок, так сказать, я думаю, у меня был бы каменный стояк.

     — Не могу, — сказал я. — Срочно уезжаю…Это к празднику.

     — Я заходила позвать тебя.

     Мне стало очень приятно, хоть я бы и не согласился.

     — Хоть ты бы и не согласился, — добавила она, как будто угадывая мысль. — У меня день рождения…

     Только сейчас я обратил внимание на то, что у нее было особенное платье. Старое и застиранное, но очень аккуратное и милое. Мне нравились ее худые ножки. Не отвечая ей, я открутил крышку и сделал большой глоток. Горечь жгла рот, но я не глотал ее. Вместо этого свободной руку я положило ей на щеку и медленно, ожидая, что она отстранится, притянул к себе и поцеловал ее. Почувствовав джин, она больно впилась мне в верхнюю губу и долго не отпускала. Когда я поцеловал ее, она закрыла глаза.

     — Там, — сказал я, отстранившись, и показывая на дверь своей квартиры — там дверь открыта. В холодильнике много всего. Не хочу, чтобы пропало, забери все. Тем более, к празднику зайдет нормально.

     — Ты надолго?

     Я пожал плечами, отдал ей бутылку и развернулся, чтобы уйти, но чувство, что я больше не вернусь сюда, ударило меня с такой силой, что я остановился. Я повернулся к ней и добавил:

     — Зайдешь в ванную, увидишь мой тебе подарок.

     Смущение, вызванное близостью, сменилось совсем детской радостью. Я даже не мог представить, когда она в последний раз получала подарки. Она опять прыгнула мне на шею и долго не отпускала. Я вспомнил, как это было с Евой, но почти не заметил особой разницы. Она отпустила меня и поцеловала в щеку. Голоса торопили и звали ее.

     —Надеюсь, тебе понравится, — сказал я и прислушался: нет ли чего странного внизу? Ничего не было.

     ☠

     Улица пахла дождем и день собирался заканчиваться. Я не хотел его отпускать. Как бы я ни всматривался в окружающее, но чуваков на волге я больше не видел. Я взял такси , хоть это было для меня немного волнительно. Оно всегда казалось мне услугой, доступной исключительно богатым. О том, что кошелек делал меня самым богатым, я забывал. Несмотря на все дорогие покупки, я не чувствовал себя как богач.

     Узнав адрес, водила слегка помрачнел и рассказал историю про свою тетку. Про ее рак и ремиссию. Я поздравил его, сказав, что рад и надеюсь, болезнь отступит навсегда. Мне хотелось дать на чай больше, но из кармана выудил два полтиника и отдал только их. И так нормально, подумал я. Я опять увидел это здание. Мне захотелось умыть лицо, закричать или раскуриться. Когда мне четко вспомнилось лицо Лены, вспомнился ее мальчик, сделавший мне подарок, раскаяние и заснувшая совесть укололи меня в голову. Невыполненное обещание, какой-то мутный конец — все это разом навалилось и в какой-то момент я чуть не струсил и чуть не убежал оттуда.

     Когда я дописал до этого момента, я осознал, что начал писать эту повесть, желая разобраться в том, каким же человеком я был и каким же человеком я стал в итоге. Только изложенные на бумагу строки способны в полной мере и максимально правдоподобно отразить то, что успело случиться. Написанное можно проанализировать с разных сторон, увидеть то, чего не видел, пока не записал. Мне кажется, если бы я тогда ушел, забыв и про обещание вернуться и про все остальное, я бы простил себя, конечно, простил, но мне наверняка было бы паршиво. Я забил на страх и пошел, даже не понимая, что бояться нужно было совсем другого.

     Не можете представить моего удивления, счастья, восторга, когда я увидел Леру. Она высматривала что-то в окне, поэтому не заметила, как я подобрался сзади. Почувствовав кого-то, она обернулась. Ее глаза забегали по моему лицу, а ее физиономия выражала тяжелую работу мысли и, наконец, получила результат:

     — Артур!

     — Привет.

     — Что ты тут делаешь? — спросила она и тут же добавила: — Ты ко мне?

     Она сказала это так, словно это был единственный вариант из всех возможных. Это насторожило меня в первый раз.

     — Нет, — сказал я. — К ним.

     Я кивнул в сторону, где была игровая.

     — К кому? — она разыгрывала недоумение и я понял, что она под феном. Может, я ошибся. Лицо ее внезапно изменилось, стало некрасивым, уродливым. Это насторожило меня второй раз. — Артур…

     Я не дал ей закончить и прошел по коридору, направляясь в их палату. Я подумал, что если увижу отца, то сделаю вид, что шел мимо, а если его не будет, то зайду и первым делом обниму Лену и извинюсь перед Алешенькой. Лена молча шла за мной и ничего не говорила. Теперь меня это не настораживало, а пугало. Не доходя до игровой, я остановился у их палаты. Дверь оказалась приоткрытой, свет не горел. Лера не успела остановить меня, я вошел и включил свет. Она схватила меня за рукав в тот момент, когда свет залил палату. Кровать, где лежал мальчик, была аккуратно застелена, а шкафчик рядом с ней пустовал. На секунду я подумал, что он в игровой, но обернулся, увидел лицо Леры и понял, что ошибаюсь.

     — Где ты был? — спросила она, выпуская меня из палаты. — Ты не знал?

     Я не понимал, о чем она. Где они? А где был я?

     — Их выписали? — спросил я, уже не нуждаясь в ответе.

     Лера не ответила, только опустила взгляд, словно увидела ответ на старом желтоватом линолеуме.

     ЭПИЛОГ

     Я знал, куда ехать, но не знал, что именно буду делать. Я помнил, где ее дом, но шел медленно. Кошелек лежал в кармане толстовки и я сжимал его как эспандер. Мне не встречались люди, несмотря на то, что было еще не поздно. Улица засыпала.

     Я остановился у моста. Ее дом был слева и я видел верхние этажи. Вечер был таким красивым…Я увидел звезду, а за ней увидел еще одну, а потом еще одну. Через мгновенье все небо оказалось усыпанным звездами. В воде я увидел звезду, а за ней еще одну, а потом еще одну. Казалось, я зажат небосводами. Вдалеке, где река врезалась в горизонт, виднелась многоэтажка и в некоторых окнах горел свет. Их свет тоже отражался в воде, хоть я и не мог этого разглядеть. На ржавых оградах моста висели десятки замков с написанными на них именами. Жаль, у меня с собой не было замка. Я бы кинул его в воду, чтобы проверить: внизу просто вода или еще одно небо.

     Я тихо постучал в ее дверь, надеясь, что она спит. Но услышал шаги. Такие же тихие. Потом услышал, как она приблизилась к двери и представил то, как она смотрит в глазок, как меняется ее лицо. Спустя мгновение щелкнул замок и она отворила мне.

     Передо мной стояла худая, как утренняя тень, смертельно бледная женщина со впалыми щеками и серыми мешками под глазами. Я сделал шаг, но она слегка прикрыла дверь, наверное, боясь, что я вломлюсь. Красные глаза не улыбались, они испуганно смотрели в меня. Мы молчали, слушая наше дыхание. Наконец, она отошла, впуская меня. Она продолжала всматриваться в мое лицо так, словно не узнавала. Слова по-прежнему не приходили и мы не проронили ни слова. Я хотел сказать…но вместо слово, она подошла ближе и бросилась на мою шею. Обняла так крепко, с такой силой, которой не может быть у такой маленькой и худой женщины. Кошелек железной кнопкой врезался в мой живот. Лена дышала мне в плечо. Потом были слезы.

     А я держал ее в своих руках и не мог плакать. Кто она мне? Что я тут делаю? Но все равно не мог отпустить ее. Может, она меня и не ждала, но она точно не ненавидела меня. Хотя я ждал этого. Она подняла белое заплаканное лицо:

     — Прости.

     На минуту ее отпустило и она отпустила меня. Я разулся и вошел за ней на кухню.

     На холодильнике теперь не было фотографий. Никто не переворачивал календарь после меня. Пока она трясущимися руками ставила на плиту чайник, я думал о том, что можно сказать женщине, потерявшей кого-то очень дорогого. В моем мире не существовало таких слов.

     — Хочешь покурить? — спросил я. В ее руках не горели спички, я поднялся и забрал их.

     Я поджег конфорку, налил в чайник больше воды, чтобы у нас с ней было больше времени. Мы вышли на балкон, и я дал ей сигарету и прикурил ее спичками.

     — Ему было больно, — сказала она. — Он так мучился. Господи.

     Слез не было. Я не двигался. Стоял в одном положении и сверлил темное небо, ожидая, что от этого взгляда звезды обрушатся на землю и разговор закончится. Я не хотел об этом слушать.

     — В последнюю ночь, — продолжала она, — в последнюю ночь он неожиданно проснулся. Как будто от кошмара…Проснулся. Увидел меня, увидел, что я рядом с ним и как будто успокоился. Я спросила, что ему приснилось. Он сказал знаешь что?

     — Что?

     — Он попросил, чтобы я не сжимала так сильно его ручку. Я и не заметила, что держу его левую руку в своих и давлю…и сжимаю. Как дура! Он сказал, что не мог из-за этого заснуть.

     — Ты отпустила? — спросил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

     Она посмотрела на меня и глаза у нее опять начинали наполняться слезами.

     — Отпустила. Я ждала, пока он уснет, чтобы снова взять его руку…а когда дотронулась, его ручка, она уже была холодной. Представь, — говорила она, — я не поняла сразу. Подумала, что он замерз. Как ты думаешь, есть Бог?

     Она смотрела с такой надеждой, что я не мог сказать ей правду.

     — Не знаю, — сказал я. — Мне хотелось бы верить в это.

     Мы помолчали.

     — Останешься со мной хотя бы ненадолго?

     — Да.

     Она не спрашивала меня ни о чем. Она не знала обо мне ничего. И я думаю, будь на моем месте другой человек, наверное, все было бы точно так же. Но меня это не волновало.

     Я хотел сказать ей про кошелек, но в этот момент засвистел чайник.

     Она сделала нам чай, разговор не клеился. Совсем. Я достал кошелек и положил его на стол между нашими чашками. Ни одна мышца не дрогнула на ее лице.

     — Ты знаешь, что это? — спросил я.

     — Пойдем со мной, — сказала она и поднялась.

     Я встал и пошел за ней к двери, где я не был еще ни разу. В комнате Алешеньки. Там был шкаф, стол со стареньким телевизором и той приставкой, что я видел в больнице. Рядом лежали катриджи. Кровать застелена покрывалом с изображением символики Грифиндора. На стенах — обои со звездами и луной. Когда мы только вошли, и она не успела включить свет, я видел их не очень яркое свечение. О таких я мечтал в детстве. Под столом стояли две коробки: одна с игрушками, а вторая закрытая. Увидев, куда я смотрю, Лена сказала:

     — Можешь заглянуть туда?

     Я подошел к столу и опустился на колени. Почему-то руки мои тряслись, словно в коробке меня поджидала голова моей жены. Я посмотрел еще раз на Лену и, наконец, открыл эту коробку. Вместо головы я увидел там толстые и одинаковые пачки денег. Толстые пачки стодолларовых купюр. Таких же, как у меня. Коробка оказалась забитой ими полностью.

     — Хочешь посмотреть, что в его шкафу? — спросила Лена и голос ее звучал очень странно.

     Я подошел к шкафу и открыл его. Как приятно убедиться в том, что ты еще не сумасшедший. Внутри не было ни одной полки, не было никаких вещей, вместо этого все пространство занимали такие же коробки. Я открыл одну и увидел деньги. Открыл вторую и увидел то же самое. Мне вспомнилась моя ванная и я чуть не рассмеялся от того, как люди похожи друг на друга.

     — Я не хотела тебя пугать, — сказала Лена, подойдя ко мне. Наверное, страх был написан на моем лице.

     Я не хотел слушать. Я прошел мимо и зашел на кухню, чтобы забрать свой кошелек.

     — Мне нужно…мне нужно подышать.

     — Ты вернешься? — теперь испугалась она. — Ты сказал, ты побудешь со мной. Или ты как в прошлый раз?

     Минуту назад она плакала от горя, а теперь позволяла себе иронию. Я не понимал.

     — Я вернусь, — сказал я.

     Я сжимал в руках кошелек, не зная куда его деть.

     — Стой, — сказала она, когда я надевал кроссы. — Можно попросить тебя кое-о-чем? Об услуге. Ее голос будто издалека, будто со дна колодца. Потом я услышал свой голос и сказанное мною «Да».

     — Сними футболку.

     Я послушался и только увидел, как мои вещи упали на мои кроссовки.

     Я смотрел на нее и она казалась мне самой красивой из всех женщин, что я видел. Ее волосы пахли мятой, ее глаза влюбляли меня в себя, ее нежные руки гуляли по моему телу. Она поцеловала меня в шею, и я почувствовал себя так, словно захлебываюсь. Ее поцелуи были нежными, как голоса Сирен. Она поцеловала меня в шею еще раз. Рука продолжала исследовать мое тело, гладила мою грудь.

     — Это что-то вроде цены, — сказала она серьезно, и я почувствовал сильную боль там, где была ее рука. Я оттолкнул ее и увидел что-то необычное. Под левой грудью, в том месте, где она касалась меня в последний раз и где болело, я нащупал маленький, но плотный шарик, к которому было больно прикасаться. — Во всяком случае, я так поняла… — сказала она, и глаза ее теперь улыбались.

     Я оделся так же незаметно, как и разделся. Кошелек лежал в кармане.

     — Ты вернешься?

     Еще раз, как будто сквозь туман, я взглянул на эту женщину, и что-то подсказало мне, что я действительно вернусь, не смогу не вернуться.

     На улице меня встретила теплая летняя ночь, так не сочетающаяся со всем происходящим. Я просто шел, не выбирая дороги. Ноги сами должны были привести меня куда-то, и они привели. Шарик в груди сильно пульсировал, подыгрывая ударам сердца.

     Я не заметил, как оказался около моста. Но теперь я пошел под него, к берегу. Звезды были в шаге от меня. Я достал кошелек и открыл его. Вытащил одну бумажку, но, подумав, кинул ее на землю.

     Я все никак не мог решиться, но мне показалось, что боль в груди становится сильнее, я замахнулся и со всей силы швырнул кошелек в воду. Он упал в то место, где отражалась почти полная луна. Я услышал всплеск и увидел, как на нижнем небосводе звезды пустились в пляс. Танцевала и луна. Я посмотрел в небо и неподвижность небесных тел, словно привела меня в чувство. Туман рассеивался.

     Я смотрел, как от того места, куда упал кошелек, расходились волны, раскачивая отражающиеся звезды.

     Где-то трещал сверчок. Сверчки. Услышав одного, я услышал несколько. Услышав, нескольких, я услышал множество. Это как со звездами.

     Где-то послышались крики. Услышав один голос, я услышал несколько. Это как со звездами.

     Где-то стучало сердце. Оно стучало внутри. И голос кричал внутри. Его крик становился громче и я уже мог разобрать, о чем его вопль.

     Волны стихали. Сверчки умолкли, только сердце стучало быстрее, и голос внутри продолжал неистово вопить. Это был голос здравого смысла.

     Я послушался его и прыгнул в воду за кошельком.

     Моей любви...

      

     

     Дорогой мой Артур! Мой нежный, мой любимый. Я знаю, что для тебя эти слова уже ничего не значат. Если бы ты только знал, как я ненавижу себя за всю боль, которую я причинила тебе. Еще тогда в начале лета я думала, что мы помиримся быстро, а в итоге растянулось на целых три месяца. Прости меня за каждый раз, когда я молчала, когда не целовала в ответ. Я не разлюбила тебя. Я думала, что ты поймешь что-то. Я была очень глупой. Больше всего на свете я боялась потерять тебя и все слова о том, что мы не сойдемся – ложь и злость. Ни один человек не стоит того, чтобы ссориться с любимым. Я сейчас о дружбе. Мне ничего не нужно, кроме тебя рядом. Я не хочу себе прощать все это, я не могу! Артурка, мой мальчик, мы созданы друг для друга. Больше всего на свете я хотела бы вернуть все. Я была счастлива только потому что был счастливым ты. Понимаешь? Твоя улыбка, твои прикосновения. Я знаю, что мы искренне любили и хочу, чтобы ты тоже это знал. Не держи на меня зла, солнышко мое. Если бы у меня только была возможность все исправить, я бы уже сделала это. 

     

     Мне больно отпускать тебя, я не желаю без тебя жить. Это не просто слова. Если бы ты дал мне маленький шанс. НО я знаю, что не будет этого. Ты имеешь право ненавидеть меня, но помни о любви. 

     

      

     Артур Финч, 2017 год.