- Настюшка, как ты, сестренка? - энергичная деваха требовала ответа у бледной девушки с мечтательным взглядом, легонько потряхивая ее за плечи.
Та сидела на лавке в горнице, зарывшись пальчиками в роскошную белоснежную шубу, покрытую голубой парчой, и молча вздыхала. Голубые кроткие глазки на мгновение скрылись под белесыми ресничками, Настя еще раз тихохонько вздохнула.
- Да что ж этот ирод с тобой сотворил? - не дождавшись от сестры ответа, "допросчица" в сердцах притопнула ногой.
- Все хорошо, все ладно, Марьюшка, ничего он со мной не сделал, - нежным голоском промолвила Настя, отвлекшись от поглаживания меха. - Вот, шубу с плеча своего подарил, на санях чудных да лошадях снежных домой оставил, грубого слова не молвил...
- Ничего не сделал? А это что? - палец сестры ткнулся в белое пятно на щеке, расползшееся не то маленькой паутинкой, не то странной нетающей снежинкой.
- Ничего, Марьюшка, все ладно, и то пройдет, - повторила заторможенная собеседница. - Я чуток посижу и пойду ужин матушке сготовить помогу.
- И зачем я к тетке в Подолье погостить уезжала, - чуть не сплюнула Марья и так головой мотнула, что тяжелая коса со свистом пронеслась над сидящей сестрой. -Оставила-то тебя на семь дней, а что вышло? Вот как сердцем чуяла, нельзя уезжать!
- Да что б ты сделать смогла, доченька!? - всплеснула руками Дарья, мать девушек, да головой покачала. - Разве же против жребия попрешь? На деревню нашу он пал, да на семью. Не откупиться! Староста сам пришел! Разве ж только хватать пожитки и бежать, с насиженного места срываться. В ночь да в зиму! А дом, а скотину куда? Так ведь добром все обернулось. Я бы, конечно, свою кровиночку силком в лес не потащила, да Настасья сама решилась. Знаешь же, те, кто сами уходят, почитай всегда возвращаются, а то и с дарами богатыми. Наша-то Настюха с шубой да мешочком серебра домой вернулась! А и хорошо, что ты у тетки гостила, не вытворила ничего. Рот-то прикрой, ишь кого ругать вздумала! Как бы беды не накликала!
Погрозив пальцем, Дарья прошла в сторону печки и сердито загремела чугунками. А Настенька потупилась и робко протянула:
- Права маменька, не ругай его, Марьюшка. Он такой...
- Тьфу! Околдовал он тебя, ирод! Третий день сиднем сидишь, да вздыхаешь! - прошипела Марья и выскочила из горницы. Накинула в сенях шубейку, влезла в валенки и быстрей, пока никто остановить не додумался, метнулась по проторенной мужиками-дровосеками тропинке в сторону леса.
О том, куда папка-дурень свез на Бурасике сестренку, Марья вызнала еще с вечера, да до той поры, пока с сестрой не поговорила, не ведала, как поступить. А теперь никаких размышлений в голове не осталось, горячим ветром гнева выдуло. Мчалась на лыжах девица по лесу, праведным возмущением горела так, что жар вокруг шел. Даже диво, что снег вокруг не таял.
Белое безмолвие нарушали лишь треск редкого сучка, перестук дальнего дятла да сердитое девичье сопение. А вот и заветная полянка с громадной елью показалась. То самое место, куда со всех сел окрестных в день заветный избранную девицу на ночь единую в лес привозили. Свежая лежанка из лапника, который тятька для Настьки-дурехи нарубил и угли от костра, чтоб за ночь сеструха в лесу не замерзла - все Марья сразу приметила.
Выкатилась на лыжах посередь поляны, уперла палки в снег и давай вопить во всю глотку, тренированную на девичьих песнях:
Кричала почитай минут пять-семь, не больше, пока первый запал не прошел. А как примолкла, чтоб дух перевести, да пот с лица рукавицей утереть, заметила его. Стоит меж деревьев в кафтане, жемчугом расшитым, шуба горностаева на плечи наброшена, в прорезях рукавов кафтан голубой атласный поблескивает, посох в руке. Перчатки белые. Синими, да прозрачными каменьями расшиты, мехом подбиты. Стоит, соболиные брови хмурит, да эдак задумчиво на орунью смотрит.
- Чего вопишь, красна девица, чего лес спящий тревожишь? Почто меня словами поносными клеймишь?
- А почто ты сестру мою единственную заморочил? - набросилась на явившегося девица да палкой лыжной замахнулась.
- Не чаровал никого отродясь, - оторопело оправдался собеседник, аж отступил на шаг.
- Нет? А метка твоя снежная у Настасьи на щеке откуда? Душу из девки вынул, в пурге закружил, сидит, вздыхает, чахнет, куска в горло не лезет ей, тока шубу все гладит...
Марья не выдержала и сорвалась на всхлип, уж больно сеструху жалко стало.
- Не чаровал я девку, - в сердцах, отчаянно отмахнулся красавец в дорогой одеже. - Стоило бы, наверное, чтоб впредь неповадно было лгуний мне в лес на смотрины приводить. У нее спрашиваешь, тепло ли, а она, зуб на зуб не попадает, дрожит заячьим хвостом, а все дура твердит: тепло, тепло, батюшка! Тьфу!
Морозко зло сплюнул снежный ком и горько посетовал:
- И как мне единственную свою сыскать, девица? Батя Мороз давно уж женат, а я все холостым хожу. Уж такое отчаяние берет, что и к обманщицам кажусь, проверять их взялся. Да все без толку! И не околдовывал я ее, не по силам мне такие ковы на разум накладывать! Вы, девицы, сами кого хошь заморочите, да с ума сведете. Вот так я лишь сделал для проверки!
Взметнулась белая шуба метелью, в миг оказался чернобровый красавец рядом с Марьей, сдернул в пальцев длинных, перстнями унизанных, перчатку, да приложил руку к раскрасневшейся щеке девичьей.
Ледяного касания стужи ожидала Марья, охнуть уж изготовилась, а лишь простое тепло человечье ощутила. Стянула с себя рукавицу, перехватила ладонь. И впрямь, обычная, теплая рука мужская, запястье крепкое, жилистое. Не бугай, из тех, кто кулаком ворота выносят, но и не хиляк. И глаза под темными ресницами синие-синие, как небо зимнее в ясный зимний денек. И в глазах этих изумление горит.
- Стало быть, не колдовал? Да от касания единого у Настасьи ожог остался? - медленно, пытаясь сбросить очарование, не имеющее ничего общего с колдовским, уточнила Марья.
- Не чаровал, сама она! Дура девка! - истово побожился красавец.
- Ах сама! Ах, дура! - взвилась в душе огненным валом обида за сестру.
Выхватила Марья из руки Морозко посох, самоцветными каменьями украшенный, да с размаху по лбу охальнику залепила. Не устоял тот на ногах. Шлепнулся в сугроб, метя снег шубой роскошной, парчой обшитой. Расширенными от небывалого изумления и восторга глазами на Марью глянул. На лбу багровый шишак наливается, а ушибленный эдак вкрадчиво вопрошает:
- А скажи мне, красная девица, бегала ли бы в отрочестве по зиме с друзьями в салки с веточкой играла ли?
- Кто ж не играл, - оторопело выдала Марья, не понимая куда клонит Морозко, чего несет. - А ну как она ему ум последний отбила?
- А что кричит вОда с хворостинкою, помнишь, девица?
- Кто посоха мово коснется, ни в жисть ни проснется, - пробормотала девушка и с запоздалой оторопью уставилась на тяжелую резную палку с своей руке.
Поблазнилось, нет ли, а только на миг узор будто поплыл, да посох на Марью в ответ глянул. Подмигнул эдак залихватски. А потом из пальцев ослабевших вывернулся, да в хозяйскую руку назад прыгнул.
Миг и вновь Морозко на ноги встал. Гордый, синеглазый, бровями темными, собольими играет, уста сахарные улыбаются. Красавец писаный, если на шишку посередь лба не смотреть. Да только глаз нет-нет, да на нее падает.
- Лишь единственная моя, как Макошь наказала, посоха морозного коснуться сможет, лишь ее холодом своим я не ожгу. Вот и свиделись, лада моя! Долго же ждал я тебя! - торжественно объявил Морозко, торопливо воткнул посох в снег, да простер к девушке руки, явственно понадеявшись на жаркие объятия избранницы.
Поглядела Марьюшка в ответ, представила, как в грудь красавцу на на лыжах въехать пытается, да как на двоих втрое больше синяков прибывает. Усмехнулась, руки в бока уперла, брови сдвинула и выпалила негодующе:
- Эк, какой скорый ты, Морозко! А сватов засылал? На смотрины ходил? Платок мой в дар получил? Ишь, разохотился! Иль ты лишь поиграться желаешь, да девичью честь замарать?
Заморгал ресницами длинными своими раскрасавец, лоб дланью потереть попытался, да зашипел, как шишки коснулся, на посох предательский покосился и отступил покорно. Отвесил поясной поклон, да покаялся:
- Прости, красна девица, все честь по чести, как ты скажешь, так будет.
- То-то же! Без сватов в деревню носа не суй! - выкрикнула девушка, палки в руки схватила, да и покатилась к родному дому, раздумывая над тем, что Ваньку-кузнеца, который давно по Настюхе вздыхает, надо в гости зазвать. Приданое-то теперь есть!
"Пришлю сватов!" - шепнула вслед Марьюшке вьюга да тихохонько огладила рукав шубейки. "Пришлю" - выдохнул порыв ветра, будто поцелуй с уст сорвал. "Пришлю", - подтолкнула лыжи поземка.
А девица шепнула в ответ одними губами: "Присылай", и заалели щечки. Иль это они от мороза да бега раскраснелись?...