Аннотация: Написано для литсекции "Созвучие". Тема: "Полупустой стакан"
СОСЕД
Я расскажу вам историю, в которую вы не поверите. Я бы, например, точно не поверил, если бы её рассказали мне вы.
Ну, как бы то ни было. Вот вам факты и вот вам моя интерпретация этих фактов. Плюс щепотка розовой пудры, чтобы было не слишком тоскливо слушать. И что вы будете со всем этим делать, я не знаю. Делайте, что захотите!
К своим тридцати трём годам я основательно забуксовал на тернистых тропах мироздания.
Бежать за результатами с каждым годом становилось всё труднее, а подсчёт копеечных барышей превратился в примитивную констатацию факта -- не в минусе, ну и слава богу! Временные завоевания перестали прикидываться этапами большого пути. Мечты о высоком предназначении и о собственной финансовой империи рассЫпались в прах. И не то чтобы удача отвернулась от меня... Хотя... да что там... именно отвернулась. Именно перестала подсовывать поводы для гордости, которых раньше было хоть отбавляй.
Вероятно, я дожил до пресловутого кризиса среднего возраста. Это когда человек начинает вдруг видеть сизую основу радуги. Голый скелет чуда. Я достиг дымной черты на своём пути, имея за плечами незавидный багаж. Две бывшие жены, одну из которых оставил я, а другая бросила меня. Ипотечный кредит, ежемесячно выедающий мои мозги и выскабливающий карманы моих любимых джинсов. Развалины так называемого бизнеса, которые всё ещё требовали моего пристального внимания...
Семилетняя "Мазда" издевательски поскрипывала на крутых поворотах. Хронический гастрит напирал, а пятимиллиметровая грыжа в поясничном отделе позвоночника резвилась как у себя дома. И даже воробьи на улицах свистели вслед.
В коротком списке утрат числились бодрость духа и былой оптимизм.
Вот с этим-то богатством я и натолкнулся на Федьку.
Федька был живой иллюстрацией счастливого, ничем не обременённого оболтуса, срывающего цветы удовольствия везде, где они способны расти.
Когда-то мы жили с ним на одной лестничной площадке, учились в одном классе, вместе занимались волейболом, с гиканьем носились по двору, гоняли кошек, строили шалаши и планировали сбежать на крайний север.
Девяностые сделали нас взрослыми чуть раньше, чем хотелось нашим родителям.
Позже я учился в универе, а Федька бродяжил -- сначала по окрестным просторам, а затем и по международным. Изъездил автостопом Европу, был в Тибете, зависал на Гоа. Я надолго потерял его из виду. Лишь однажды он мелькнул на похоронах тёти Шуры, его мамы. Тётя Шура была лучшей учительницей литературы, которую я знал. Проводить её в последний путь пришло столько народу, что мне не удалось подобраться к Федьке поближе, и я не сумел перемолвиться с ним ни единым словом. Он мелькнул, как видение, и снова канул в никуда.
И вот теперь он вывалился мне навстречу из распахнувшего створки лифта.
-- А вот и ты! -- сказал он так, словно только и делал, что поджидал меня здесь последние пятнадцать лет.
-- Хай, бразер! Ты как тут? Вернулся в отчий дом?
-- Ненадолго.
Мы обнялись. Потом он взял меня за плечи, отодвинулся на расстояние вытянутой руки и рассмотрел, будто полотно в картинной галерее.
Мы утопили вечер в коньячном дыму, и где-то между пятой и шестой дозами Федька сделал меня адептом теории Хосе Сильвы. Я легко всучил ему свою душу, видимо, назрел такой момент -- избавляться от всего маловостребованного. Возможно, я даже где-то и что-то подписал кровью, не помню.
Методика овладевания Силой, которая держит в кулаке Вселенную, меня захватила. Я казался себе последним джедаем, которого учит мудрый Йода. Федька, кстати, ему немного подражал. Сыпал стихами, присказками. Часто цитировал Высоцкого: "Светя другим, сгораю сам. А тараканы из щелей: "Зачем светить по всем углам? Нам ползать в темноте милей". Светя другим, сгораю сам. А нетопырь под потолком: "Какая в этом польза нам? Висел бы в темноте молчком".
Я учился работать с мыслеобразами. Катал перед внутренним взором арбузы, чистил картофель и лук. Входил в альфа-состояние, осваивая науку расслабления. Создавал идеальный дом, столбил тихое место, окутывал их белым светом. Мысленно признавался в любви родственникам, с которыми годами не имел никаких контактов. Потихоньку управлял снами в робкой надежде улучшить свой быт и спасти остатки бизнеса. И верил, верил, верил...
По истечении трёх недель этого странного марафона я взялся за мировые проблемы: СПИД, рак, глобальное потепление, озоновые дыры, локальные войны. Результатов не добился, но впервые за долгое время почувствовал себя нужным и незаменимым.
Ещё неделю спустя Федька рассказал мне о технологии стакана воды.
Ночью, перед сном, я наливал доверху гранёный стакан. Брал его, как и положено, обеими руками, широко растопырив пальцы. Формулировал проблему. Закрывал глаза и, запрокинув голову, отпивал ровно половину, повторяя при этом про себя, что это единственное, что мне нужно. Полупустой стакан ставил в изголовье. Затем ложился спать, а наутро, едва проснувшись, первым делом допивал оставшуюся воду.
Я что-то чувствовал. Что-то смутное и непонятное. Этот путь вёл меня в какие-то новые дали, но радикальных перемен не было. Расслабление работало, сны стали регулярными, концентрация получалась на раз. Однако приток денег не увеличивался и внутреннее раздражение не отпускало.
Я пожаловался Федьке и выразил сомнение, обозвав полупустой стакан лохотроном нового века.
-- Во-первых, эта технология гораздо старше нас с тобой, -- ответил он. -- А во-вторых, очень важны сопутствующие условия. Давай-ка разберём по этапам.
-- Шутишь? Где его набраться, позитива? Чёрная полоса задержалась. Что ни день, то новые сюрпризы.
-- Чуда жаждешь? -- полуутвердительно сказал Федька.
-- Ну... как бы не против.
-- Попробуй сегодня. Думаю, должно получиться.
Я попробовал. Загадал продать машину и выхлебал воду с особым цинизмом.
На следующий день, сразу после обеда, мне позвонили. Приехал молодой парень и, не торгуясь, забрал мою "Мазду", просто посидев две минуты в водительском кресле.
Я рассказал об этом Федьке. Он усмехнулся.
-- Пошло-поехало. Поздравляю!
На полученные деньги я сделал две ставки в спортивном тотализаторе. По стране как раз гремел долгожданный футбольный чемпионат. Мне повезло. Я поднял солидную сумму в двух экспрессах и с лёгкостью закрыл ипотечный кредит.
Ещё через день у входа в булочную я нос к носу столкнулся с Катюхой. И что удивительно, она не фыркнула, не отвернула физию, а с радостью кинулась рассказывать мне, как удачно в последнее время складывается её карьера. Я добавил ей счастья, поведав, что она теперь живёт в собственной квартире. Счёты с банком покончены, мои обязательства выполнены, и я теперь свободный человек.
-- Позвони мне, Миша! -- попросила она на прощание, и в её голосе мне, дураку, почудилась надежда.
Остатками денег я закрыл долги перед поставщиками, выплатил полугодовую зарплату бухгалтеру Леночке, после чего, помолясь, стал формировать новую дилерскую сеть.
Жизнь странным образом налаживалась. Даже гастрит с позором отступил, а воробьи перестали обращать на меня внимание.
Федька захаживал ко мне всё реже, иногда вообще пропадал на несколько дней. Потом, правда, опять появлялся на пороге, со своей неизменной улыбочкой и припасёнными в рукаве эзотерическими практиками.
Программирование людей и ситуаций мне давалось со скрипом. Федька был терпелив и мягок, но настойчив и, если я выставлял себя полным олухом, рекомендовал не забывать о технологии стакана воды. Вода действовала безотказно.
В конце августа Федька вдруг объявил, что должен исчезнуть ненадолго, вручил мне ключи от квартиры и просил через семь дней наведаться, проконтролировать жилплощадь.
-- Да я могу хоть каждый день, -- предложил я.
-- Через семь дней, -- повторил он. -- Раньше не надо.
-- Как скажешь. А ты, собственно, куда едешь? -- спросил я, не особо рассчитывая на ответ.
-- Ты знаешь, что значит "ринпоче"? -- произнес он невпопад.
-- Вряд ли.
-- А о "радужном теле" слышал когда-нибудь?
-- Не припомню.
-- Ну ладно. Будь! И помни, не раньше, чем через неделю!
Начиналась осень, и продажи у меня на работе пошли в гору. Честно говоря, мне было не до Федьки. Я бы и забыл о данном ему обещании, но тут над нашей многоэтажкой стали появляться эти странные бело-розовые протуберанцы, дугообразные, формой своей напоминающие коромысло. Я полез в соцсеть и увидел, что вся инфо-лента ломится от фотографий очевидцев. Небывалое явление фиксировали все, у кого под рукой оказывался смартфон или фотоаппарат. Вот тут-то я и вспомнил Федькин вопрос о "радужном теле".
Я быстро набрал это словосочетание в поиске и застыл с разинутым ртом.
Йо-ка-лэ-мэ-нэ!
Дверь в Федькину квартиру я открывал трясущимися руками. По ноздрям ударил резкий запах озона -- как в больнице после кварцевания.
В гостиной на диване была расстелена девственно белая простыня. Рядом на полу в беспорядке валялась Федькина одежда, а на простыне я увидел клочья русых волос и коричневатые кусочки ногтей -- всё, что осталось от моего друга.
Машинально ухватив скомканные брюки, я принялся зачем-то расправлять их, намереваясь повесить на спинку стула. Из кармана прямо к моим ногам выпал сложенный вчетверо тетрадный лист. Письмо!
"Читаешь? Ну-ну!
Запомни! Технология заработает лишь тогда, когда ты по-настоящему простишь всех, кто тебя обидел. И когда перестанешь, как пылесос, ежедневно тянуть мусор и тьму в свой разум.
Составь обширный список и прощай каждого отдельно. А заодно прости и меня -- за то, что я распутал клубок твоих насущных проблем. Поверь, это было так занимательно! И так приятно!
Здоровье я тебе подтянул. Грыжа больше не побеспокоит. Зато побеспокоит новый для тебя человек. И эта встреча полностью изменит твою жизнь.
Тебе понравится. Обещаю.
Ф.К."
Я держал в руке этот лист, испачканный Федькиными каракулями, и никак не мог избавиться от чувства нереальности происходящего. Мне не хватало сил. Мне не хватало воздуха. Я словно залип во сне. Ну, знаете, как это бывает -- когда спишь и понимаешь, что надо проснуться, но вязкая дурнота не отпускает, и ты продолжаешь барахтаться где-то на границе пробуждения, такого близкого и желанного, но абсолютно недоступного.
Светя другим, сгораю сам. Сверчок из теплого угла: "Сгораешь? Тоже чудеса! Сгоришь -- останется зола".
Я наконец нащупал в кармане связку ключей и вывалился на лестничную площадку.
Перед дверью моей квартиры сидела на корточках девочка лет восьми-девяти. В ситцевом платьице в горошек. Со смешными косичками-хвостиками а ля Пеппи-длинный чулок. Увидев меня, она поднялась, сделала шаг мне навстречу и спросила робко:
-- А это ты -- мой папа?
Вот теперь я задохнулся окончательно, и не во сне, а наяву.
Предсказанное начинало сбываться.
Сукин сын!
Напророчил и дематериализовался. Слинял в другие измерения, запросто сделавшись радугой.
Ясно было одно: новая встреча с Федькой, если и состоится, то очень и очень не скоро. На иных дорогах. В иных мирах.
Зато теперь я знаю истинное имя Бога. И имя это -- Фёдор Криворучко!
Наверное, оно и правильно.
В конце концов, Федькин стакан, в отличие от моего, всегда был наполовину полон.