Аннотация: Иногда бывает интересно, что получится из простой русской народной сказки, если спроецировать ее сюжет на современность :))) И потом, экспериментировать очень интересно...
ИВАН - КРЕСТЬЯНСКИЙ СЫН.
Часть первая.
Ему казалось очень неудобно сидеть за клавиатурой, а равномерное мерцание черно-белого монитора действовало на нервы и заставляло отводить глаза куда-нибудь в другую точку, лишь бы не видеть перед собой этого монстра. А самым обидным было то, что одноклассники явно в этом разбирались и посещали уроки и практические занятия по информатике с большим удовольствием и радовались тому, что у них в школе в этом году оборудовали единственный компьютерный класс в районе. У них вообще была передовая школа, которой все завидовали. Это было благодаря директору, считавшему школу своим домом, а коллектив - своей семьей, и всячески стремившемуся к идеалу во всем. Естественно, к тому идеалу, который именно ему казался идеалом. А остальные учителя и ученики время от времени думали, что он немного преувеличивает свои требования к окружающим.
А Ване эти компьютеры не нравились. Он их боялся. Смешно сказать, но это было пока единственное, чего он всерьез боялся. До сих пор он всегда и везде чувствовал себя уверенно и крепко - так ему хотелось думать. А эта машина казалась ему такой неприступной и равнодушной, и вместе с тем хрупкой - двинешься неосторожно и вмиг ее разрушишь, как слон в посудной лавке.
- Майоров! - прикрикнул на него учитель информатики. - Не задерживай остальных! Тебя ждет весь класс!
Ваня вздрогнул, потупился и покраснел. Он и сам понимал, что его все ждут, но мучительно боялся нажимать на клавишу - на последнюю в его программе клавишу, ведь если в составленной им программе есть хоть одна ошибка, то после нажатия этой клавиши во всех компьютерах класса произойдет сбой, учитель начнет проклинать их тупоумие, метаться вдоль столов и исправлять машины... Ваня вздохнул. Так случалось всегда, учитель это знал и все равно заставлял ребят вводить составленные ими программы и тем самым раз за разом приводить компьютеры в состояние неисправности.
Хотя гораздо правильнее было бы учителю самому проверять программы и отмечать ошибки, а вводить только те программы, которые составлены без ошибок - в виде поощрения... Даже с точки зрения логики так поступать было намного проще, не говоря уж о практической стороне вопроса, но учитель упорно заставлял детей нервничать перед тем, как нажать эту самую последнюю клавишу, а потом привычно проклинал и бегал вдоль столов...
- Майоров! - уже грозно произнес учитель.
Среди одноклассников послышалось хихиканье.
Ваня вздрогнул, огляделся и с глубоким вздохом нажал на злополучную клавишу.
По экрану тут же замелькали какие-то нечеловеческие надписи, буквы и цифры, этот хаос не поддавался вообще никакому контролю извне, а учитель издал хорошо знакомый трагический возглас. Ване стало жарко от стыда, он весь взмок и покраснел до самых ушей. Вокруг него были ехидненькие взгляды одноклассников, которые, в отличие от него, разбирались в информатике.
И в самый разгар бури в компьютерном классе прозвенел звонок на перемену, после которого детвора в считанные секунды покинула помещение, оставив учителя один на один с проблемой. Только медлительный, даже неловкий Ваня Майоров ненадолго задержался и покраснел от смущения: книги не вмещались в старую, потертую сумку, как назло, цеплялись углами за "молнию", а тетрадки сгибались. Ваня чувствовал на себе не взгляд учителя - тот не смотрел на ученика, не способного постичь даже азы программирования, - но учительские мысли он улавливал безошибочно и безропотно соглашался со своей непробиваемой тупостью.
В конце концов, Ваня устал воевать с книгами и тетрадками и бросился в коридор, стремясь поскорее избавиться от присутствия недружелюбно настроенного учителя и на ходу пытаясь-таки втиснуть учебники в сумку. Из тетрадок при этом вылетали мелкие, с кривыми краями, сплошь исписанные и исчерканные листки черновиков. Учитель окликнул было его по этому поводу - подобрать листки и устранить таким образом непорядок в виде мусора, но Ваня лишь прибавил ходу, полыхая на весь коридор покрасневшими до малинового свечения ушами.
А ведь с его стороны это была не глупость и не тупость, а всего лишь низкая самооценка и детская робость, от которой он старался избавиться, но не знал, как, поэтому пока не избавился.
В коридоре он столкнулся с Димой Ожеговым - одноклассником, жившим по соседству.
- Ты чего так долго? - спросил Дима.
- Да так, - махнул рукой Ваня. - У нас где?
- В двадцать пятом. Кстати, Виктор сейчас предупредил: в конце урока будет самостоятельная, так что готовься.
- Да я готов... А ты куда?
Дима, в свою очередь, махнул рукой:
- Забыл тетрадь по алгебре под клавиатурой.
Ваня округлил глаза:
- А что она делала под клавиатурой? Ведь была информатика, а не алгебра!
Дима ошеломленно посмотрел на него, потом засмеялся:
- Ну, ты даешь! Там же мои шпаргалки!
- А зачем тебе нужны были шпаргалки по алгебре? - все еще не понимал Ваня.
Дима пуще засмеялся:
- Там шпаргалки не по алгебре, а по информатике! Ну ты даешь. Если сам не умеешь пользоваться шпорами, думаешь, никто этого не умеет?
Теперь уже Ваня был ошеломлен. Он действительно не умел пользоваться шпаргалками и никогда их не писал, и ему оставалось лишь пожать плечами и пойти в двадцать пятый кабинет, где у одиннадцатого класса намечался урок математики, с самостоятельной работой в конце.
Алгебры Ваня совсем не боялся, и самостоятельная работа его даже не волновала. Он был уверен, что справится. Их классный руководитель Виктор Иванович, математик, видел в Ване Майорове чуть ли не подлинный талант, требующий немедленного развития. Но талант этот, если и имел место быть в действительности, обречен был погибнуть в неизвестности, поскольку в семье мальчика ситуация была такова, что даже заикаться на эту тему язык не поворачивался. Сам мальчик мог бы понять, конечно, необходимость расти в плане специализации, заниматься самостоятельно, факультативно, готовиться к поступлению в вуз на соответствующее направление... Все это было нужно, но Ваня Майоров не проявлял ни малейшего интереса к математике, относился с неподобающим равнодушием к учебе вообще, хотя способности у него были не только к математике, а и к другим предметам тоже, и несмотря на все это, учителя не могли повлиять на мальчика из-за странного и безвыходного положения в его семье. Более того, каждый, ставя себя на его место, понимал, что поступал бы на этом месте точно так же.
Они не имели права вмешиваться и потому лишь наблюдали со стороны, как таланты ребенка гибнут в самом зародыше.
И только учительница биологии знай себе нахваливала Ваню Майорова, да учитель труда говорил, что у мальчика золотые руки. Но это было естественно, все удивлялись бы, если бы это было не так.
К этому у него была, можно сказать, генетическая предрасположенность.
Во всяком случае, он очень старался, и учителя это ценили.
В этом смысле небольшая сельская школа гораздо лучше городской, претендующей на продвинутость, где учится масса детей, которые с трудом узнают представителей даже параллельных классов, а уж про другие классы и говорить нечего.
А в Агеевской средней школе Арского района Ростовской области все друг друга знали, поэтому здесь царила почти семейная атмосфера. И Ваня Майоров был в этой большой и не всегда дружной семье не самым последним сынишкой.
После информатики, которую Ваня стремился поскорее забыть, была математика, а потом - урок физкультуры. Как ни странно, этот предмет Ваня тоже не любил. Дело было даже не в том, что Ваня был слаб физически, наоборот, при желании он легко мог справиться с любым упражнением из тех, которые их заставлял выполнять учитель. А не выполнял он их по той простой причине, что не видел в них смысла - они были как дань традиции, никто не видел в них путь к здоровой жизни или вообще к здоровью.
А еще Ваню очень смущал его старый-престарый спортивный костюм, купленный полтора года назад и не только потерявший приличный вид, но и вовсе не имевший уже никакого вида, он после каждого урока расползался по швам, и не было никакой возможности вернуть ему первоначальную крепость и хотя бы видимость новизны.
Школьная программа увеличивала количество часов на физическую культуру, а Ваня ежедневно пыхтел над одеждой с иголкой и ниткой: денег на новую одежду у Майоровых не было.
Ваня, уже почти закрывший дверь раздевалки, остановился. Честно сказать, ему не очень-то хотелось идти с Димой, да и вообще ему в последнее время все чаще хотелось побыть одному. Но у него не было причин отказываться от компании Димы.
Тот не стал переодеваться, только снял курточку и сложил ее в пакет. Ребята покинули раздевалку и вышли из школы. Вокруг было уже совсем пусто, дети разбежались по домам, учителя, в большинстве своем, тоже уже разошлись. День стоял чудесный, майский, солнечный, зеленый. Всё вокруг светилось и даже как будто пело.
- Странно, - произнес Дима и покосился на Ваню. - Такой прекрасный месяц, самый лучший месяц в году, когда так весело, и уходишь на большие каникулы!
От избытка чувств он даже сделал пируэт.
Ваня смотрел на него исподлобья:
- Ну и что?
- А бабка мне говорила, что в мае нельзя не только жениться или выходить замуж, но и предложение такое совсем делать нельзя!
Ваня поморщился и уточнил:
- Почему это?
- А потому что всю жизнь маяться будешь. Глупо, правда?
Ваня снова поморщился:
- Да нет, не всегда.
Дима присмирел и уже другим тоном поинтересовался:
- А как твоя мама? Ей не лучше?
Ваня вздохнул:
- Нет. Доктор сказал, что для заметного улучшения нужны совсем другие условия, а у нас их нет.
Дима помолчал, затем сказал негромко:
- Ты только не говори никому, что я тебя предупреждал... Я просто ночью слышал, как мамка с кем-то по телефону трындела, так она такое про вашего Зуева выболтала - у меня даже уши повяли.
Ваня стал совсем мрачным:
- А что делать?
- Слушай, бросьте вы его, а? Все равно ведь ничего путного не выйдет, а даже если твоей маме станет получше, он же все равно ее в могилу сведет.
Ваня перебил:
- Да знаю я! А что делать-то? Она ведь не ради меня на это идет, хотя, конечно, и ради меня отчасти. Но мы много раз говорили на эту тему, и она знает прекрасно, что я не боюсь никакой работы, могу и работать, и учиться сразу, я все выдержу!
- Так в чем же дело?
- А в том, что на работе я так и так не получу столько денег, чтобы оплатить ее полноценное лечение. Родственников у нее нет. Папина родня далеко, и они тоже вряд ли согласятся на опекунство над ней, а мне опекунство не предоставят, потому что я еще не достиг совершеннолетия... А без опекунства нельзя признать ее недееспособной. Понимаешь?
- Нет пока.
Ваня вздохнул:
- А ей жить хочется. Она не говорит об этом, но она боится смерти, и не потому, что останусь один, она-то тоже прекрасно знает, что я не пропаду. А просто ей хочется еще жить. Понимаешь?
Дима сокрушенно покачал головой:
- Это неправильно. Она не должна так думать и поступать.
- А кто теперь решится сказать ей в лицо, что это неправильно?
- Никто. Вань, дела плохи. Не делайте этого! Он не даст жить ни ей, ни тебе!
- А я-то здесь при чем? - удивился Ваня.
- Как это "при чем"? Ты же сын!
- Ну и что? Я буду претендовать на наследство, что ли? Или на бизнес его? Или, не дай Бог, на деньги?
Дима, в свою очередь, вздохнул:
- Да при чем здесь его бизнес? Ты что, совсем глупый, или только прикидываешься? Вижу, что прикидываешься. Неужели больше ничего нельзя сделать?
Ваня мрачно ответил:
- Можно, конечно. Но она уже не хочет думать об этом. Этот выход, который она видит сейчас, кажется ей подарком судьбы, и раз она так решила, то так и будет.
- А ты повлияй на нее!
- Ничего не получится.
- Как не получится? Ты же сын, она прислушается к твоему мнению! Любая мать в первую очередь думает о своих детях, чтобы им было хорошо. А что хорошего ты получишь от Зуева?
Ваня от злости даже сжал кулаки и воскликнул:
- Да мне от него ничего и не надо! Лишь бы он маме помог! Ничего больше меня не интересует!
- Так в том-то и дело, что он не поможет ей! Он же... Злодей он расчетливый, вот кто, и ты это понимаешь не хуже меня.
Ваня немного помолчал, потом еще сильнее помрачнел, даже голос у него дрогнул.
- Дим, я все понимаю. Я тоже не одобряю то, что у нас происходит, и мне очень не нравится Зуев, но я ничего не могу сделать.
- Почему?
- Потому что когда я ее вижу, у меня у самого сердце останавливается. Она стала на тень похожа! Как ей можно возражать в таком состоянии?
Дима сопел и не знал, что ответить.
- А ты убеги, - наконец, предложил он. - Нет человека - нет проблемы.
Ваня посмотрел на него с ужасом:
- Ты что? Как я ее оставлю? Ей же уход нужен, забота!
Но через минуту молчания добавил:
- Вот если я увижу, что он сам за ней ухаживает, то, конечно, терпеть его присутствие не стану и уйду.
- Тогда может быть уже поздно.
Ваня кивнул:
- Может, и поздно. А сейчас я не могу.
Тут они подошли к дому, где жили Ожеговы. Дима сразу оживился, вспомнив о вкусном обеде и играх с младшим братом и друзьями...
- Ну, пока, - сказал Ваня, отводя глаза.
- Приходи на футбол!
Ваня встрепенулся, но тут же сник:
- Если получится.
- Постарайся.
- Угу.
Дима вошел в дом и сразу услышал голос своей мамы, которая сидела на кухне и с двумя подружками обсуждала кого-то, не таясь, очень громко. А кого им стесняться? Они же были все свои, и обсуждали, конечно же, самую актуальную новость на селе, то есть замужество соседки. Сельские жители вообще отличаются бесцеремонностью, они нисколько не считаются с неприкосновенностью личной жизни. Чужая личная жизнь - это лишь развлечение, как интересный сериал. Дима невольно поежился, так как вдруг подумал, что и сам однажды станет предметом обсуждения местных кумушек.
Не то чтобы он собирался что-либо скрывать, но... Уж очень любят кумушки, мягко говоря, приукрасить действительность, а попросту насочинять того, что не было никогда и никогда не будет, но им почему-то хочется, чтобы это было свершившимся фактом.
При таком отношении легко почувствовать себя абсолютно голым, даже просто проходя по улице.
- А сегодня Галке совсем плохо, - поделилась новостью с подружками мама Димы Ожегова.
Впрочем, эта новость повторялась изо дня в день.
Дима снял кроссовки и ветровку и прошел в комнату, но и там, за стеной, ему было хорошо слышно все, о чем говорилось на кухне.
А Дима, если честно, хотел бы от этих разговоров спрятаться, так они ему надоели.
А кому бы они не надоели? Каждый день одно и то же!
У Майоровых действительно все было плохо. Начиналась эта печальная история очень давно, когда Ванины родители, вопреки всем обычаям своей деревни, не стали получать типичную деревенскую специальность - тракториста и доярки - прямо на месте, без отрыва от производства, а возомнили о себе нечто большее, к удивлению всех окружающих, и уехали в областной центр, поступать в вуз. Кто внушил им такую мысль - неизвестно. Было такое впечатление, что они вообще первые в истории села Агеево, кто решил претендовать на высшее образование. Остальным такое и в голову не приходило, хотя приезжие специалисты не скрывали того, что высшее образование - это не только полезно, но и очень интересно. Все равно агеевцы считали, что вузы и вообще городская жизнь - не для них, дома теплее, и уютнее, и спокойнее, и главное - сытнее, так зачем еще куда-то уезжать на несколько лет...
Кому это надо?
А им было надо, и они уехали, никого не спросив, не заботясь об общественном мнении. Уехали сразу после школы, как только получили в руки аттестаты. Даже на выпускном вечере они выглядели не так, как все остальные - кроме радости, их лица выражали еще и предвкушение осуществившихся желаний. Они смотрели друг на друга, как молодожены, и для них не существовало никого и ничего вокруг, кроме их совместных планов на будущее. А остальные могли думать что угодно - по мнению Алексея и Галины, они просто завидовали чужой целеустремленности и даже просто тому, что у кого-то есть цель.
А они, Алексей и Галина, уже тогда были словно единым целым.
Это тоже могло возбудить в окружающих зависть.
На следующий день они, все так же не замечая окружающих, собрались и уехали в областной центр. С собой они не взяли почти ничего, только документы и смену белья. Ведь они ехали открывать для себя новую жизнь, зачем же тащить с собой в новую жизнь лишний груз старого.
Они без сожаления говорили всему старому "Прощай".
При этом они были настолько уверены в себе и друг в друге, что им и в голову не приходила мысль о том, что что-нибудь у них не получится. Как у них может что-то не получиться? Ведь они так молоды, так увлечены, так готовы к борьбе! Хотя они еще и не знали толком, что такое борьба и как можно и нужно бороться, чтобы достичь цели. Но они были уверены в том, что бороться им все-таки придется, и приятно было ощущать в себе эту бойцовскую готовность, несмотря на то, что с их стороны это была не подлинная внутренняя сила, а скорее юношеская бравада.
Они смотрели только вперед, и ничего, кроме будущего, для них уже не существовало.
Но город их, конечно же, не ждал. Они синхронно провалили вступительные экзамены, он - в политех, она - в педагогический институт. Но возвращаться домой они и не подумали, и не потому вовсе, что потерпели поражение и им стыдно было показать свой позор односельчанам. Напротив, никакого позора они не испытывали, а решили просто, что получили свой первый жизненный урок, что настало как раз время пресловутой борьбы, время доказывать свою состоятельность. И они пошли дальше вперед, по-прежнему синхронно: они поступили оба в один сельхозтехникум, поселились в одном общежитии. Они продолжали быть единым целым. Иного пути для них не было и не могло быть, а если бы и был, то они им не воспользовались бы - они решили творить сами свою судьбу, и никак иначе. Они с презрением юности относились ко всему, не имевшему касательства к этой их юности, к их борьбе, к их судьбе, хотя это была игрушечная борьба и не родившаяся судьба.
За учебой и заботами время пролетело незаметно, они быстро окончили техникум и как будто приостановили свой бег, озадаченные: а что же дальше?
Но тут же поняли: домой возвращаться еще рано, не хочется. Следовательно, надо либо устраиваться на работу, либо учиться дальше. Они, нимало не сомневаясь, поступили в сельскохозяйственный институт, теперь уже без всяких проблем. К этому времени они уже повзрослели, избавились от каких-то качеств, какие-то качества приобрели, что впрочем, неудивительно. Но, если смотреть на них объективно, то они остались такими же, как были - молодыми, увлеченными и готовыми к борьбе. Пусть игрушечной, но все равно борьбе!
Никакие проблемы, треволнения и неприятности еще не превратили их розовые очки в прозрачные. Майоровы продолжали жить в своем личном мире, сложившемся вокруг их пары, а остальной мир мог идти своим путем, он их не интересовал. Им хватало самих себя и друг друга.
К тому времени у них появился сынок, Ваня, но не нарушил их гармонии, он вписался в нее, как необходимый ее элемент. Правда, они по-прежнему видели лишь себя и друг друга, и это было главным.
Они вместе окончили институт, сынуля не нарушил их планов. Ведь они знали точно, что в каждой семье должны быть дети, хотя бы один ребенок, и они готовились к появлению ребенка, как к плановому мероприятию. Они не очень-то жаждали иметь детей, тем более так рано: еще во время учебы, но смирились с этой мыслью, с этой необходимостью в их общей, единой судьбе.
Тем более что с практической точки зрения это было даже неплохо: чем раньше родишь ребенка, тем быстрее избавишься от связанных с этим проблем в виде плача, пеленок, детского питания... И тем скорее станешь молодым и свободным, а ребенку полезна самостоятельность...
Впрочем, они очень скоро привязались к ребенку - примерно через неделю после того, как им сообщили в больнице, что он родится. Они вообще не умели долго переживать, не могли сосредотачиваться на проблемах и неприятностях. Вместе они окрашивали эти проблемы и не приятности в розовый цвет и превращали их в игрушечные барьеры и препятствия, которые им необходимо преодолевать в их игрушечной борьбе.
Получив высшее образование, они вынуждены были все-таки вернуться домой, в Агеево. Теперь их статус существенно изменился. Они стали молодыми специалистами, их не видели в селе несколько лет подряд, почти забыли об их существовании, что их самих, признаться, вполне устраивало.
И их внезапный приезд в родные места, как они и ожидали, произвел фурор.
Прежде всего, их никто не узнал, так они изменились внешне и так давно их здесь не видели. В день приезда до самого вечера сельчане гадали, что за гости нагрянули к Майоровым, но без подсказки не догадались, да и после долго не могли поверить в это. Майоровы-младшие! Ожившие призраки! Вернулись на родину! И навсегда?
С того момента у Майоровых-младших наметилось некоторое различие между составными частями единого целого. Животновод Галина не очень-то рьяно выполняла свои обязанности на работе - лишь бы не было нареканий от начальства. Все ее устремления сводились к тому, чтобы побыстрее прийти домой, навести порядок, приготовить вкусный обед, порадовать мужа чем-нибудь новеньким и необычайным. Интересы Галины сосредоточились на семье, на муже в особенности.
А вот агроном Алексей на родной земле прижился и расцвел пышным цветом - он до крайности увлекся работой, хотя она и не заслонила главного, то есть семью. Он подходил к делу творчески и начал активно заниматься селекцией. Сначала у него совсем ничего не получалось, потому что климатические условия в их регионе не позволяли выращивать какие хочешь растения, да и первые результаты, когда появились, были ясны лишь специалисту, а простой человек не мог не только оценить их, но и заметить невооруженным глазом. Тем не менее Алексей проявлял заразительный энтузиазм, постоянно выбрасывал в мир массу оригинальных идей, сам их воплощал, проверял, по крайней мере, часть из них - на все у него не хватало времени.
- Милый, ты все время куда-то спешишь, - шутливо шептала ему Галина вечером, когда они укладывались спать. - Такое впечатление, что ты живешь не в Агееве, а в Москве. По-моему, только там можно так суетиться.
Он недовольно проворчал:
- Суетиться, суетиться... А что делать? Я вообще не успеваю ничего! Только начнешь чем-нибудь заниматься как следует, как вдруг появится еще идея, или нужда, или, не дай Бог, заказ от нашего председателя...
Галина тихонько смеялась:
- Знаю я! Тебе любой заказ как будто пришпоривает мысли... В кого ты у меня такой творческий?
Алексей огорчился:
- Да не творческий! Разве это творчество? Это просто наша жизнь! А творчество... Творчество - это...
Он остановился, чтобы подобрать подходящее определение, и размечтался. На лице его расползлась улыбка блаженства - видимо, он забыл про определение и думал лишь о том, какое бурное творчество развил бы он сам, если бы ему создали для этого подходящие условия.
Он мечтал об опытной лаборатории, не зависящей от капризов погоды, сурового климата и недостатков финансирования... Ему нужна была всего лишь маленькая-маленькая лаборатория, не большой институт, но даже это было недостижимо, поскольку он не знал, даже отдаленно не представлял себе, каким образом такая, в сущности, простенькая мечта может воплотиться в жизнь. А ведь это не просто такая личная, эгоистическая мечта, а на благо всем людям!
Остановившись на недостижимости такого счастья, Алексей вздохнул и перевернулся на другой бок, словно этим поворотом и сменой позы он переключался на более приятную волну. И впрямь, скоро на ум ему пришли мысли об уже достигнутых успехах, он снова заулыбался и открыл глаза. И тогда Галина вздохнула от того, что он, такой талантливый, никогда не получит заслуженного признания...
- Милый, - шепнула она ему в ухо, - я люблю тебя.
- Я тоже люблю тебя.
Но, несмотря на недостатки обычной сельской жизни и сельской работы, Алексей радовался любым успехам в своей деятельности, как ребенок, пользовался известностью, которая давала ему силы двигаться дальше, не останавливаться перед проблемами. А идеи его при этом не только не иссякали, но буквально фонтанировали.
Вскоре он прославился в пределах региона как специалист в области растениеводства, его рекомендации стали носить обязательный характер. Авторитет! Мнение! Это все подхлестывало его энтузиазм и стремление осуществить как можно больше из задуманного, претворить в жизнь лучшие проекты, самые перспективные и интересные.
Вслед за этим о молодом, подающем большие надежды работнике колхоза "Агеевский" заговорили. Он получил несколько премий, одну из них - всесоюзную, в Москве, куда он ездил вместе с женой и сыном. Это была незабываемая поездка, которую супруги, со свойственным им оптимизмом, посчитали началом великого восхождения. В мечтах Галина уже видела мужа знаменитым ученым с мировым именем, в его помощи нуждается вся вселенная...
Затем об Алексее Майорове узнала вся страна - из публикации в газете "Известия". Правда, страна узнала и сразу забыла об Алексее Майорове. Какое ей вообще дело до какого-то Алексея Майорова, если он не на слуху, живет в глуши, даже не просто в глуши - в настоящем болоте... Словом, у него не было никаких данных, чтобы стать мировой знаменитостью.
Да он и не очень-то рвался в мировые знаменитости - его вполне устроила бы всего лишь маленькая-маленькая лаборатория, можно даже дома, и тогда он успеет, безусловно, реализовать все свои задумки, которые принесут пользу людям.
Ведь это - самое главное.
И это, по правде говоря, совсем нетрудно.
Стоит лишь захотеть.
А в семье у них продолжалась прежняя идиллия. Даже став взрослыми и набравшись опыта, Майоровы не избавились от розовых очков и жили с неиссякаемым оптимизмом, верой в себя и друг в друга и готовностью к борьбе, которая уже больше была похожа на пустую браваду. Но им было все равно - какое им было дело вообще до чьего-нибудь мнения? Они - организм самодостаточный.
Так они прожили еще какое-то время, пока не наступил чудесный август, когда в сельской местности возникает изобилие всякой вкуснятины, начинается сбор урожая и массовые походы в лес за грибами. Это делалось по годами отработанной схеме: заранее договорившись с владельцем какого-нибудь крупного транспортного средства (грузовика или трактора с прицепом), то есть не частным владельцем, конечно, а с тем, у кого была возможность таким транспортным средством воспользоваться, и пообещав ему долю в грибах, энную сумму деньгами и, разумеется, по литру водки или самогонки с каждого. С раннего утра все сборщики грибов данной команды собирались у одного из них дома, часов в пять выезжали из села, в лесу разбредались по своим заветным местечкам, полянкам, оврагам, секретами которых никто не хотел делиться и не делился. Это святое. Потом, наполнив всю взятую с собой тару, народ возвращался к машине, забирался в кузов и ехал домой - усталый и довольный, но чрезвычайно довольный. Грибов в это время и в удачный год хватало на всех желающих, и были грибы на любой вкус - и для того, чтобы варить и жарить, и для того, чтобы сушить, и для того, чтобы солить.
Иногда наступал период, "грибной ажиотаж", что ни грузовики, ни трактора не справлялись с потоком, особенно в выходные дни, и тогда такие команды рисковали остаться без транспорта. Тогда им приходилось кланяться владельцам еще таких средств, как телеги и колхозные лошади, смешные и добрые толстоногие рабочие коняги, причем некоторые из них, подгоняемые кнутом излишне рьяных извозчиков, проявляли поразительную прыть. Что касается комфорта такого путешествия, то он почти не отличается от путешествия в кузове грузовика или трактора, только держаться в телеге было не за что, да и людей в телегу вмещалось гораздо меньше. Тем не менее, такой способ ездить в лес за грибами, за неимением лучшего, был весьма популярен в селе Агеево.
Во всяком случае, именно телегой решили воспользоваться Майоровы, когда им пришло в голову, что нехорошо отрываться от коллектива, и пора им тоже подзапастись грибами. При этом не последнюю роль сыграла воображаемая картина: вот они, ненаглядные, сидят зимой дома, вечером, после работы, за окном темно и страшно, бушует свирепая пурга, а у них на кухне тепло, горит мягкий, приглушенный свет, и они достают из погреба соленые грибочки, из специальной, самодельной кадушки, и едят их со сваренной "в мундире" картошкой, сочным луком и растительным маслом...
И поскольку картины Майоровы всегда видели одинаковые, неважно, были эти картины реальные или воображаемые, то ни их лицах синхронно появлялись одинаковые мечтательные улыбки - ведь они по-прежнему были единым целым.
Сказано - сделано.
Они сходили в гости к Лёньке Анисимову и попросили отвезти их за грибами. Он, разумеется, согласился, но потребовал аванс в виде литра самогона или водки. Майоровы были слегка озадачены этим, так как сами не употребляли ни самогон, ни водку, лишь иногда позволяли себе красное вино. Но для такого редкостного случая они, так уж и быть, запаслись водкой. Анисимов выпил этот литр прямо перед отъездом и прокатил Майоровых, что называется, с ветерком. Те были в восторге от состоявшейся поездки и решили повторить. В тот раз они, наученные горьким опытом, сразу явились с водкой. Анисимов порадовался такому пониманию и причислил их к разряду постоянных клиентов, чем они должны были гордиться.
Но эта поездка закончилась трагически. Анисимов разогнал бедную лошадь до немыслимой для нее скорости и не справился с управлением: вся колымага вместе с лошадью и пассажирами опрокинулась в овраг. От полученных травм Алексей Майоров скончался очень скоро, еще до того, как в селе спохватились, что их уж больно долго нет. Впрочем, спохватилась жена Лёньки Анисимова, а вовсе не знакомые или друзья Майоровых. Близких друзей у них на самом деле не было, и всем было безразлично, вернулись они из леса домой или нет. А вот за Леонида Анисимова было кому беспокоиться - его жена подняла большой шум, дошла и до председателя колхоза, не дала ему вставить ни единого слова и добилась-таки того, чтобы люди на машинах отправились искать благоверного, и в первую очередь это был сосед Анисимовых, участковый инспектор.
Они увидели в овраге жуткую картину. Это было уже утро следующего дня. Тело Алексея Майорова валялось в грязи, наполовину погруженное в вязкое, болотистое дно оврага. Галина Майорова и Анисимов были придавлены краями телеги к земле и не могли самостоятельно выбраться. При этом они, казалось, находились в одинаковом бессознательном состоянии. Но, как выяснилось позже, по разным причинам. Галина получила тяжелые повреждения и была почти мертва, врачи в больнице очень удивились, как это она осталась жива при таких обстоятельствах.
Что касается Лёньки Анисимова, то он был всего лишь мертвецки пьян, отделался несколькими синяками и ссадинами, через несколько часов проснулся и ничего из происшедшего вспомнить не мог. Впрочем, это было подозрительно, но лишь поначалу - ведь его тоже извлекли из-под телеги, а после такого количества выпитого спиртного немудрено забыть все на свете. Очень скоро подозрения на его счет окончательно развеялись, так как он искренне недоумевал, как такое могло случиться, и с радостной улыбкой сообщал односельчанам, до какой степени ему повезло, что он был пьян до беспамятства, ведь всем известно - какая-то магическая сила хранит пьяниц в любых передрягах. С этим-то утверждением все были абсолютно согласны - если бы он был трезв, то непременно погиб бы, как Майоровы.
Впрочем, Галина Майорова не погибла. Ей сделали несколько операций, как в районной, так и в областной больнице. И везде она вызывала у медиков удивление своей живучестью: по их мнению, полученные травмы должны были убить женщину на месте, а она все еще жива, кочует из больницы в больницу, от хирурга к хирургу, и упорно не умирает. Галиной всегда занимались по остаточному принципу, полагая, что ей все равно уже ничто не поможет. И несмотря на это, тело Галины Майоровой было практически восстановлено, но без особых надежд на будущее. Ей требовался специальный уход, специальные процедуры, масса лекарственных препаратов. А нее не было на свете никого, кроме сына, который в том году отправился в первый класс Агеевской средней школы.
Он не пострадал физически от той катастрофы лишь потому, что родители хотели отдохнуть от забот и побыть вдвоем на лоне природы, как это бывает в их любимых идиллиях. Они оставляли его на попечение соседки, мамы Димы Ожегова. У нее же он жил, пока Галину Майорову не привезли домой.
У него самого о том страшном времени сохранились только смутные, туманные воспоминания. Просто куда-то исчез папа, а мамы долго не было, а когда она появилась снова, он ее даже не сразу узнал. Ребенку оставалось лишь принять все как есть, раз он не понимал, что же с ними случилось, и совсем не знал, как это исправить.
Дима не выдержал и вышел из дома, так и не дождавшись обеда. Ладно, пусть эти куклы сначала начирикаются и разойдутся по домам, ведь не до самого же вечера они будут тут сидеть... Хотя от них и этого можно ожидать... Нет, точно нет, вернется с работы отец и разгонит мелких пакостниц, и обязательно потребует еды... Вот тогда мама надуется, как капризная девчонка, у которой отняли любимую игрушку, и будет изображать оскорбленную невинность. А отец примет вид падишаха, повелителя, не удостаивающего даже взгляда провинившуюся супругу... Как знакома была Диме эта картина! Он видел это ежедневно и привык до тошноты.
Хотя остаться после школы без обеда не очень-то приятно.
Мальчишки собирались на школьном старом стадионе. На новом тоже можно было собираться, и он был окультурен, оборудован, приведен в надлежащий вид, за ним тщательно ухаживали. Но новый стадион вовсе не привлекал мальчишек, они и на уроках физкультуры, и на официальных соревнованиях не слишком-то охотно выходили на эту, как ее называли учителя, арену. Они, мальчишки, больше любили старый стадион, весь заросший, окруженный по периметру непролазным кустарником, что делало его глухим, таинственным, заброшенным. Сюда никто, кроме мальчишек, не заглядывал, это была их вотчина. Они устраивали там свои соревнования по футболу, армрестлингу и рассказыванию анекдотов. Окружавшие их кустарник, лебеда, репейник словно отгораживали их от всего мира, переносили на другую планету, где существовали только они сами и их футбол. И никаких проблем.
Ваня очень любил приходить сюда на футбол, но сам играл редко - у него не все и не всегда получалось, иногда он не помогал команде, а портил все дело, поэтому в игру его принимали неохотно, а он был не настолько азартный, чтобы переживать по этому поводу.
Гораздо большее удовольствие ему доставляло следить за развернувшимся перед его глазами сражением и болеть за тех, кто ему нравился, с кем он дружил. Точнее, ему казалось, что он с кем-то дружит. На самом деле он был одинаково далек и от тех, кто относился к нему дружелюбно, и от тех, кто был к нему равнодушен. Это происходило оттого, что вопиющая нищета Майоровых не позволяла ему по-настоящему сблизиться с кем-нибудь из сверстников.
И вообще, исторически в селе Агеево сложилось так, что к Майоровым никто не чувствовал особого расположения. За годы отсутствия в юности они стали здесь чужими, и вся последующая жизнь лишь подтверждала такое мнение. Мальчик, вдобавок, слишком рано повзрослел, и это также отделило его от всех остальных.
- Присоединяйся! - крикнул ему Дима Ожегов, когда он появился на старом стадионе. - Нам одного человека не хватает. Репников не пришел, они в город уехали до самого вечера.
Ваня не стал ломаться и присоединился к одной из команд. Он не проявлял искрометной активности, чтобы не навредить. Он давно смирился со своей врожденной неловкостью и старался, по возможности, не быть "слоном в посудной лавке", как он сам себя почитал.
Неожиданно он оказался один с мячом перед воротами, решился ударить и промазал.
Мальчишки засвистели, заулюлюкали.
Он покраснел.
- Ну, с кем не бывает... - неуверенно протянул Дима.
Только он, Дима Ожегов, в силу того, что они одно время очень тесно общались как родные братья, испытывал к приятелю сочувствие.
Правда, ему приходилось прятать свою жалость к обиженному судьбой Ване - того почему-то оскорбляла всякая к нему жалость.
Дима этому всегда удивлялся: надо же, не мальчишка ведь, а голь перекатная, и при этом смеет оскорбляться жалостью к себе!
Дисквалифицированный за неумение забивать голы в самых выгодных ситуациях, Ваня присел на краю площадки на старый, почти уже сгнивший ящик и стал следить за продолжением игры. Иногда он вздыхал от легкой зависти и думал, что однажды, когда у него появится свободное время, он обязательно займется своим развитием и обязательно тоже сможет виртуозно обращаться с футбольным мячом.
Пока же у него были другие дела и другие проблемы.
Прежде всего, он вспомнил об этом и снова глубоко вздохнул: его, ближе к вечеру, ждали колхозные механизаторы для очередного практического занятия. Два года назад, посоветовавшись с председателем, Ваня начал подрабатывать в колхозе, но ненадежная техника часто ломалась и подводила неопытного работника, поэтому решено было, как говорится, без отрыва от производства, научить Ваню разбираться в технических средствах. С первого же раза механизаторы обнаружили в своем ученике талант, который позволил ему очень скоро освоить весь парк сельскохозяйственных машин, имевшихся в районе. А теперь он мог самостоятельно починить не только какой-нибудь трактор, но и грузовик, а уж легковую машину любой марки он собирал и разбирал буквально с закрытыми глазами.
В селе его услуги по ремонту были очень востребованы, тем более что с ним можно было расплатиться не деньгами, а продуктами, да и денег она брал намного меньше, чем все остальные, и работал быстро и качественно, и - главное - не пил спиртного, а все другие специалисты требовали себе обязательно еще и выпивки.
Его душа искала себе путь развития и точки приложения сил, а еще он в своих увлечениях спасался от безнадежных мыслей и страха перед будущим, которое надвигалось неотвратимо и лишало последнего спокойствия.
Мысль о будущем отравила и удовольствие от игры в футбол, и удовольствие от просмотра чужой игры. Незаметно для себя Ваня нахмурился, отвлекся от спортивной баталии, и сидеть ему вдруг стало неудобно. Пришла в голову и извечная, надоевшая ему с раннего детства прагматическая правда о том, что футбол - это, без сомнения, приятно, но занятия в колхозе еще и полезны, и от умений, а вовсе не от футбола напрямую зависит его жизнь и процветание, и, в конце концов, когда станет-таки нормальным человеком, вот тогда он сможет гонять в футбол сколько душе угодно...
Ваня поднялся на ноги и отряхнул штаны от земли и травинок. На него сразу же обратили внимание.
- Ты куда? - спросил Дима.
- Мне пора, - сглотнув от обиды, ответил Ваня и ушел.
Под воздействием этой неутешительной правды он был вынужден отказывать даже в таких мелочах, которые мог себе позволить. Все хорошее, что только бывает в жизни, он привык откладывать на то гипотетическое, воображаемое время, когда он, по его выражению, "станет нормальным человеком". Он не очень ясно представлял себе, что именно это означает, и момент такого превращения казался ему слишком отдаленным, но у него была такая цель, и он к ней, по мере сил, старался двигаться.
Мешал недостаток знаний, но зато помогал полученный уже жизненный опыт.
И было очень трудно.
Так трудно, что даже иногда хотелось плакать.
В колхозе его появление не вызвало никакой особой реакции, он просто переоделся в свою "спецовку", как здесь называли грязную, пропитанную ГСМ одежду, в которой все работали, и подошел к трактористам, разобравшим мотор и искавшим в нем неполадки. Они возились с этим агрегатом уже полтора часа, спорили над ним до зубовного скрежета, но причина поломки ускользала от них, как вода в песок, и они уже готовы были дойти до рукоприкладства, хотя уж это точно не приблизило бы их к ответу.
А Ваня окинул мотор свежим взглядом и сразу определил, в чем дело.
Сначала трактористы молча переглядывались между собой и сердито посматривали на излишне прыткого ученика, потом проверили его версию.
Он оказался прав.
Тогда они посветлели, заулыбались и стали хлопать Ваню по плечам и по спине, как равного. Еще бы - он сэкономил им массу времени, которое они теперь могли употребить на другие дела.
А ему самому было крайне неловко от своей неожиданной правоты, настолько он не привык даже к маленьким своим успехам.
- Ванька! Ты - голова! - хвалили его трактористы.
Попутно они снова собирали мотор, улыбались Ване и предвкушали хорошую выпивку после рабочего дня.
Он улыбался им в ответ, машинально вертел в пальцах запчасти от сеялки и думал, что они ошибаются: он - не голова, а в первую очередь руки...
Кстати, насчет сеялки.
Надо бы ее собрать.
Ваня тут же отвлекся от посторонних размышлений и сосредоточился. Сеялки он много раз видел, но ему еще не приходилось с ними работать. А был интересно. Трактористов вызвали к председателю, Ваня остался один и без помех занялся сеялкой. Не спеша, очень тщательно продумывая каждое свое движение. Здесь он был самим собой и - главное - чувствовал, что может принести пользу.
Правда, пока что эта польза ничем значительным не отличалась от пользы, приносимой всеми остальными, а ему время от времени хотелось поразить мир каким-нибудь удивительным деянием... То есть он понимал, что ничего в нет выдающегося нет, ничего нет такого, что создало бы предпосылки для удивительного деяния.
Ведь он - самое ничтожное создание в селе Агеево.
Не умеет составлять программы для компьютера.
Не умеет даже забить гол в пустые ворота.
Между тем сеялка медленно, но верно приобретала свои характерные очертания, ее детали становились на свои места, в том числе и те детали, назначение которых Ваня еще не знал, но догадывался по логике устройства и функционирования всех автоматизированных механизмов. С него какой спрос - даже если собранная сеялка не станет работать или сломается, всегда все спишут на малолетство и неопытность, а он будет ремонтировать, разбирать и собирать, пока не выучит эту сеялку наизусть и пока эта сеялка не проявит себя с наилучшей стороны.
А она, рано или поздно, проявит.
В дверь заглянула доярка и уже было ушла, но в последний момент заметила среди груды замасленного металла Ваню и вернулась:
- Ай, Ванюша, это ты здесь, родимый!
- Здравствуйте, тетя Катя.
Она вошла и несколько минут глядела с умилением на мальчишечьи руки, на вихрастую голову и общую юношескую нескладность Вани. Однако его с виду нескладные руки неторопливыми, но зато очень точными движениями собирали железный агрегат и не останавливались ни на секунду.
У тети Кати на глазах выступили слезы:
- Ванюша, сынок! Это тебя здесь оставили работать, а сами сбежали, вино трескать? Ну, черти полосатые! Изверги!
Ваня поспешно воскликнул:
- Ой, нет, тетя Катя! Я сам решил собрать сеялку! Может быть, получится что-нибудь.
Она с подозрением покосилась на него:
- Точно сам? А то смотри, заступаешься за них, лодырей и шалопаев, а они... Я ведь и председателю сказать могу. Что это за моду завели - ребенок надрывается, а они шляются где-то...
- Он-то их и позвал, - ответил Ваня. - Что-то срочное, я уже забыл, что.
Она еще немного постояла, любуясь на его работу.
- Мамка-то как твоя?
- По-старому, тетя Катя.
- Не лучше?
- Да вроде нет.
При этом Ваня постарался не просто отвернуться, а вообще отошел в дальний угол мастерской, чтобы скрыть гримасу, от которой с каждым разом становилось все труднее и труднее избавиться. При встрече с ним люди всегда задавали одни и те же вопросы, и он давал на них одни и те же ответы, и все равно в вопросах не было подлинной заинтересованности, а в ответах - подлинной искренности, все это говорилось лишь для соблюдения пустой формальности. К тому же, это говорило о том, что люди его жалеют, а жалость оскорбительна, особенно если чувствуешь в себе некий потенциал, который никто больше не видит и не догадывается о нем, а в общем, никому на свете он не нужен, как бездомная собака - ведь ее тоже всем жалко.
- Ты долго будешь еще здесь возиться? - спросила тетя Катя.
- Наверное, да. А что?
- Слушай, отложи ты это развлечение на потом.
- А что случилось?
- Пойдем со мной.
Она схватила его за рукав и с энтузиазмом потащила за собой, он не успел даже вытереть черные от мазута руки.
- Куда?
Но его вопрос прозвучал запоздало, он и опомниться не успел, как очутился на улице. Тетя Катя вышагивала широко и быстро, ему оставалось лишь семенить за ней и пробовать время от времени упираться этому движению.
- Тетя Катя, мы куда?
- На ферму, конечно.
- Зачем?
Она бросила на него косой взгляд, раздраженная его непониманием.
- Зачем, зачем... Машина для доения не включается! Перегорела, что ли? А пастухи коров пригонят, что делать будем? Всех-то коров руками не выдоишь!
- А я-то здесь при чем?
- Как это - при чем?
Тетя Катя даже приостановилась.
Ваня принялся объяснять, с надеждой, что его отпустят и избавят от необходимости идти в коровник, потому что если в коровнике что-нибудь ломалось, то это было надолго и очень тяжело. Ни один мастер не хотел добровольно чинить неполадки в коровнике.
- Я никогда не ремонтировал доилку...
- Врешь! Я видела тебя с Семеном Шалаевым, ты на той неделе доилки разбирал... Ванька, на тебя рассчитываем. Раз председатель сам забрал ребят, то мы их уже не дождемся, а коров-то скоро пригонят!
После этого разоблачения ему оставалось лишь безропотно подчиниться сильной и цепкой, как клещи, руке тети Кати и явиться в коровник. При этом у него был обреченный вид - он уже знал, что застрял здесь до позднего вечера. И неважно, что пришлось всего лишь заменить вилку включения в сеть. Доярки, как всегда, решили подстраховаться и взяли его в заложники до тех пор, пока последняя и самая отстающая из них не закончила свою работу. После этого тетя Катя звонко расцеловала Ваню в обе щеки:
- Ах ты, мастер, золотые руки!
Но он, оскорбленный до глубины души потребительским отношением всех доярок ко всем мастерам, всячески уклонялся от ее поцелуев и не принимал никаких благодарностей. Кроме того, он слишком задержался тут, дома с мамой за это время могли случиться какие угодно неприятности, да и вообще, мало ли какие дела у него были запланированы на это время! А дояркам было все равно, лишь бы соблюсти свой интерес.