Аннотация: Настоящая женщина должна: срубить дерево, разрушить дом, и ... вырастить дочь.
- Нет, не возьму, - мельник, огромный седой старик, лишь мельком глянул на двенадцатифунтовый мешок зерна, - вода спущена, мельница стоит, приходи через две недели, когда заводь дочищу. Он прошёл мимо оробевшего Илюшеньки, поднялся по крутой лестнице на высокое крыльцо, вошёл в дом и наглухо закрыл за собой дверь. Илюшенька испуганно втянул голову, но остался стоять. - Да как можно, через две недели? А сейчас что, домой? А как тятя прибьёт? - бормотал он, переминаясь с ноги на ногу, не решаясь ни подойти к дому, ни пойти прочь. Тяжеленный мешок, равнодушный к его страданиям, лежал рядом на траве.
Этот мешок сегодня утром принёс сосед. Первый раз сосед заходил совсем рано, когда Илюшенька ещё спал. Они с отцом о чём-то громко ругались во дворе, потом сосед выбежал, громко хлопнув калиткой. Вскоре калитка хлопнула ещё раз. Илюшенька соскользнул с полатей и осторожно выглянул из наружу: посреди двора стоял разъярённый отец и держал в руке мешок. Тут он заметил Илюшеньку и подозвал его. - Илья, - лицо отца не предвещало ничего хорошего, - бежи на мельницу и отдай жито на помол. Пусть мельник возьмёт сколько запросит! - с этими словами отец сунул ему мешок и пошёл прочь.
Дорога до мельницы была неблизкой. Сначала надо было дойти до края деревни, потом по лесной тропинке идти до речки, а там вдоль берега до самой запруды. С утра Илюшенька мёрз, но теперь солнце уже поднялось и приятно грело влажную от пота спину.
Илюшенька постоял ещё с минуту перед закрытой дверью мельницы, потом, наконец, решился. Он вздохнул, взял мешок двумя руками за горловину и почти собрался закинуть себе на спину ненавистную тяжесть, как заметил, что боковая дверь приоткрылась, и оттуда показалась белёсая голова. Илюшенька замер: это была Олеся, дочь мельника.
Первый раз он увидел её в прошлое воскресенье, на Троицу, когда вся округа собиралась в церкви в соседнем селе. Не заметить их было трудно: уж больно могучий старик и хрупкая девочка с льняными волосами, выбивавшимися из-под платка, выделялись среди остальных, да и держались они обособленно. Илюшенька краем уха услышал, как бабы зло перешёптывались за их спиной: - Говорять, с самой Хвинляндии пожаловали. - Уж год, как приехали, а в деревню и носа не кажуть, так и живут в лесу, как у себя на хуторе. - Чудь, она как есть - чудь белоглазая. - "Олеся", ишь ты как кличут, не по-русски это, нет чтобы "Шурочка", тьфу! "Чудь, - подумал тогда Илюшенька, - вот она какая!" Он остановился и долго разглядывал эту чудную девочку, пока та не почувствовала его взгляд, не обернулась и не показала ему язык. От неожиданности Илюшенька смутился, опустил глаза и больше не решался не неё смотреть.
Олеся высунула голову в дверь и несколько секунд внимательно всматривалась в него, потом что-то вспомнила и обрадованно улыбнулась. - Эй, - негромко позвала она, - иди сюда. Илюшенька послушно подошёл к двери. - Что это у тебя, - спросила Олеся, показывая на мешок, - зерно на помол? Илюшенька молча кивнул. Олеся оглянулась, потом заговорщицки улыбнулась и сказала. - Я тебе помогу, иди за мной, - и пошла в дом. Илюшенька пошёл следом.
Она провела его через узкую комнату с пустыми углами, но длинными полатями, заполненными разноцветными книгами, похожими на Евангелие, которое он видел в церкви, потом через кухню со странной распластанной печью с железным верхом. На печи, в чудной прозрачной витой посуде варилась какая-то похлёбка. Наконец, они вышли в сени между домом и мельницей. - Давай, - Олеся протянула руку, и он безропотно отдал ей драгоценный мешок. Она скрылась внутри мельницы, а он остался ждать снаружи. Через минуту внутри что-то задрожало и запело; неплотно прикрытая дверь скрипнула и открылась, Илюшенька боязливо заглянул во внутрь. Там посреди высокого сарая лежали друг на друге два огромных круглых камня, верхний со скрежетом медленно плыл поверх нижнего, и сбоку тоненькой струйкой в подставленный деревянный ящичек сыпалась серая мука. Рядом с ящиком лежал пустой Илюшин мешок. Илюшенька осторожно вошёл вовнутрь сарая и остановился, заворожённо уставившись на крутящийся камень.
- Сейчас лоток заполнится, и я пересыплю твою муку в мешок, - услышал он голос Олеси, но не мог оторвать глаз от жернова. Какая такая сила двигает эту громаду и заставляет перетирать зерно в пыль? Илюшенька посмотрел на верх камня: тот был насажен на жердину, которая шла наверх и упиралось в деревянное колесо с набитыми зубчиками. Этими зубчиками оно ловко цеплялось за другое такое же колесо, только повёрнутое на бок. От второго колеса ещё одна жердь шла прямо к той стене мельницы, за которой находилась река. - Там снаружи ведь колесо, которое крутится водой, вот вода все и движет! Ух ты! - обрадованный своей догадкой, Илюшенька забыл робость и подбежал к стене, чтобы получше рассмотреть, как жердь выходит наружу, но его остановил злой окрик Олеси: - Стой! Куда? Но было уже поздно: поражённый Илюшенька ясно увидел, что верхняя жердь немного не доходит до дыры в стене, и её конец висит в воздухе безо всякой опоры. - Ох, сила нечистая, - перекрестился Илюшенька. В этот момент дверь зловеще скрипнула, Илюшенька обернулся и в дверном проёме увидел силуэт мельника. - Это ещё что такое?! - свирепый голос мельника наполнил весь сарай. - Зачем он здесь? - Беги! - в отча́янии закричала Олеся. - Беги скорей!
Не помня себя от ужаса, Илюшенька проскользнул в узкое окошко и бросился в лес. Он бежал напролом, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этого страшного окрика, от этой нечисти.
Он бежал, а лес становился все темнее, все теснее жались друг к другу деревья и все больнее секли его по лицу цепкими скученными ветками. Бежать стало тяжело: вместо мягкой травы под ногами теперь были голые корни, и ноги скользили по мокрой и жирной земле. Вот какой-то корень подловчился и больно стеганул его по ногам. Илюшенька слетел с твёрдой земли и упал плашмя в жидкую грязь, набрав полный рот противной ряски. Он стал отчаянно отплёвываться и барахтаться, пытаясь выбраться из трясины, но чавкающая жижа и не думала отпускать его. - Мамка, мамка! - жалобно позвал Илюшенька. Вдруг рядом громко хрустнула ветка, Илюшенька с трудом приподнял голову и увидел грозную фигуру мельника, нависшую над ним. Илюшенька охнул и замер.
Мельник протянул свою тяжёлую руку и одним мощным рывком вытащил его из болота.
- Вот напасть на мою голову, - совсем незлобно проворчал мельник, - так и знал, что тебя сюда занесёт. Он с жалостью рассматривал перепуганного до смерти мальчика, с головы до ног вымазанного в склизкой болотной гнили. Тот постепенно успокаивался. - Ну ведь дура же! - неожиданно со злостью воскликнул мельник, и Илюшенька снова сжался от страха. - Вся в мать пошла, проклятое семя! Все зло от их рода! Он помолчал, потом вздохнул и задумчиво посмотрел на Илюшеньку. - Ладно, с ней разберусь, а с тобой-то что делать? Как тебе выбраться отсюда? Они ведь просто так не отпустят... Мельник обвёл глазами мрачную чащу вокруг. Больные болотные деревья с трухлявой корой, протравленной зелёной плесенью, стояли плотной стеной, не пропуская ни солнечного света, ни пения птиц. Неподвижный душный воздух был пропитан запахом гнили. - Пожалуй, придётся тебе дать его, - мельник со вздохом снял с себя шнурок с тяжёлой оловянной каплей и одел его на шею Илюшеньки, поверх крестика. - Бери оберег, он тебя на дорогу выведет. Потом он выпрямился во весь рост, отступил на шаг, хлопнул в ладоши и проорал: - Беги, и что бы духу твоего здесь больше не было! Илюшенька вскочил и со всех ног бросился наутёк, он бежал, не видя дороги, но корни больше не цеплялись за ноги, и ветки не били его по лицу, он бежал, а сзади его подгонял крик мельника: - Беги, и никогда сюда не возвращайся, слышишь? Никогда!
Он и не помнил, как добежал до дома, где у калитки его ждали родители. - Илюшенька, сыночек, что с тобой? - мать распахнула руки, - где ты пропадал? Илюшенька прижался к ней и боязливо посмотрел на отца. Тот мрачно оглядел его с ног до головы и строго спросил: - Где хлеб? Но потом как-то обмяк весь и тихо добавил: - Ладно, Илья, иди спать, утром поговорим.
***
- Но и наутро его не наказали, и на следующий день пронесло, выволочки так и не случилось, словно отец забыл про пропавший мешок с зерном, - дедушка приостановился, чтобы перевести сбившиеся от рассказа дыхание. - Вот такие, Борюша, сказки сочиняют про здешние места.
Был уже час дня, и солнце стояло в зените, когда мы с дедом выбрались из путанного смешанного леса и вышли на берег небольшой лесной речки. - Вот и Курейка, - обрадованно сказал дед, посмотрел на часы, потом взглянул на солнце. - Теперь с полчаса туда, - дед показал рукой, - и выйдем на старую грунтовку, а там и до самих Струг подкинут. Ноги в сапогах горели, и я прошёлся по песчаному дну ручья, следя за тем, чтобы не черпнуть через край голенища. Прозрачная вода струилась вокруг сапог и приятно студила ноги сквозь резину. - Дедуля, а не пора ли нам перекусить? - спросил я. Дед согласно кивнул: - Самое время, давай-ка выбирайся на эту горку. Мы перешли ручей и вскарабкались на крутой берег, и оказались на солнечной полянке, покрытой невысокими холмиками. Вдоль её края росли плотные кусты, похожие на смородину, а в центре стояла яблоня-дичок. Мы поставили наши тяжёлые корзинки с грибами под дерево, выбрали холмик поудобнее и разложили на нём наши запасы: я достал банку дефицитной тушёнки и термос с чаем, а дед две пары яиц в крутую, чёрный хлеб и крупную соль в спичечном коробке.
- Слушай, деда, - спросил я, накладывая ножом толстый кусок тушёнки на хлеб, - а откуда ты так хорошо знаешь местные леса, ты здесь часто бывал? Дед вздохнул. - Это ведь моя родина, - грустно ответил он. - Здесь, - дед похлопал рукой по холмику, - стояла та самая мельница, а там дальше, версты три отсюда, - он показал рукой вдоль речки, - была наша деревня. - Ах, вот откуда здесь яблоня, - догадался я, - да и эти, - я кивнул в сторону кустов, - явно садовая смородина! Дедунь, а что стало с мельницей? - Дак, революция, Борюша, она всё и свела: и мельницу, и деревню, и яблоню, и смороду. Хотя говорили, что мельник раньше сгинул, - дед пожал плечами, - но не знаю, может брешут, меня ведь мальцом увезли отсюда, отец наш уж очень раскулачивания боялся. Да, а в этих лесах я давно не был, годов уж шестьдесят. Мы замолчали. Дед Илья сидел на травяном бугорке, под которым покоились остатки старой мельницы, и смотрел вдоль лесной речки туда, где когда-то была его родная деревня. Он выглядел таким одиноким, таким потерянным, что мне стало нестерпимо жалко его. Я подсел к нему и приобнял. - Дедуня, - начал я, - понимаешь... Он чуть отстранился и ответил, не смотря на меня. - Уезжаете? Ну и правильно, раз решили, езжайте и не оглядывайтесь назад. Подожди, вот, - дедушка замолчал и достал из-под рубашки стальную цепочку с тусклой оловянной подвеской, - возьми-ка оберег, он приносит удачу, а тебе она там ох как пригодится.
***
- Знаете, Саша, а это ведь был последний раз, когда я видел дедушку живым, - Борис помолчал, уныло рассматривая свой стакан с кофе, потом виновато улыбнулся. - Извините, вот хотел рассказать забавную историю про смородину посреди леса, а вышло... - А что с ним случилось? - сочувственно спросила Александра. - Он умер вскоре после нашего с женой отъезда в Израиль. Тогда, после знаменитого "самолётного дела" государство ненадолго подобрело, и многие успели получить выездные визы.
Они - единственные пассажиры, скучающие в ожидании "подкидыша" на железнодорожной станции "Красные Струги" - сидят вдвоём в крошечной комнатке - бывшей билетной кассе на скорую руку переделанной в кооперативное кафе, где стакан тёплой воды, взболтанной с двумя ложками прибалтийского кислого растворимого кофе продают по цене всей банки. Ждать ещё долго. Он уже рассказал ей про свою жизнь в Америке, и про то, что неделю назад он приехал навестить могилу деда, который похоронен здесь поблизости.
- Вы были на его похоронах? - спросила она. - Был? - горько усмехнулся он. - Да какое-там! Ведь тогда, в семидесятые, это не как сейчас, тогда уезжали навсегда, уходили за железный занавес: ни увидеться, ни позвонить, и даже письма редко доходили. Кстати, я в Союзе первый раз за почти двадцать лет. Он вздохнул: - А о смерти деда я узнал спустя полгода, из случайно дошедшего письма его соседки. Она писала, что перед кончиной он был совсем плох, болезнь высосала из него все силы. Вот как-то так.
Он замолчал и несколько раз похлопал открытой ладонью себя по груди. Потом взглянул на её пустой стакан и протянулся к кофейнику. - "Налить вам этой гадости?" - продекламировал он. - "Налейте", - легко подхватила Саша.
Она перехватила его восхищённый взгляд и довольно усмехнулась про себя: "Ну, да, такой взгляд я знаю, всё с тобой ясно". Она стала перебирать в памяти, что ещё узнала про него: "Разведён, и уже давно. Одинок, дочь с бывшей женой живут в Израиле. Он старше меня на двадцать лет, устроен, ценит своё чувство юмора, любит собак, читает Бродского. Не должно быть слишком сложной задачей".
Она улыбнулась ему, поправила светлую чёлку и спросила деланно равнодушным тоном: - Интересно, а как он выглядел, тот оберег? - Выглядел? Да вот же он! - Борис полез под рубашку и вытащил оттуда маленький металлический медальон. Он протянул оберег ей, насколько позволяла короткая стальная цепочка, и держал на натянутой цепи, пока она с опаской его рассматривала. Ей пришлось нагнуться над столом, и они сидели, едва не касаясь друг друга. Её щеки чуть заметно покраснели, и она чувствовала, что он это заметил.
Но на какое-то мгновение ей пришлось забыть про Бориса: на неё тяжёлым изучающим взглядом смотрел оберег. Грушевидная застывшая капля тусклого тугоплавкого металла, напоминающего олово, с едва заметными знаками, которые кажутся случайными царапинами. Да, он был в точности таким, как рассказывала мать. Как же долго она его разыскивала! Через секунду она очнулась от наведённого зыбкого морока и резко выпрямилась.
Когда Борис бережно спрятал свой оберег обратно, она осторожно спросила: - Скажи, а ты веришь во всё это, в нечистую силу, в оберег? - Ну что ты, Саша! - рассмеялся он, - какая нечистая сила! А это, - он погладил себя по груди, - это я ношу как память о деде. Она облегчённо улыбнулась.
***
Не верит в оберег, но не снимает его никогда и носит его под одеждой, как православные носят нательный крест. Вот и сейчас, ночью, когда он спит, а я лежу и прислушиваюсь к его дыханью, оберег блестит в свете полной луны злым жёлтым глазом и держит меня на расстоянии, не подпускает меня к нему. Ничего, я терпеливая, и у меня теперь много времени: когда-нибудь он ошибётся, когда-нибудь он его снимет.