Книга 2 из цикла романов "Любовь моя краеугольная"
Продолжение к книге 1 "Я. Она. Велосипед."
ГЛАВА 2 Штормовое предупреждение
По добытому мной Димкиному номеру - тоже глушь, никто не берет, и я начинаю тихо впадать в отчаяние. И вот почему так? Какого хрена, стоит мне дать себе очередного пинка, мой сногсшибательный проект под кодовым названием "Оксанка" вдруг резко тормозит и тонет в болоте? Да, болото и есть, скулю я сам себе, сидя в "Т?тторо", японской кафешке-суши баре в пешеходной зоне неподалеку от Театральной. Задумчиво уплетаю рамен, подтверждая бронь на Зильте на послезавтра.
В конце концов, надо поехать. До выхода на работу осталось каких-то три недели. Хоть ненадолго сменить обстановку. А то хандец моей уравновешенности, это беспокойство, эти метания меня угробят в край. Заторопился я на Северное. Не удался мой визит к Оксанкиным, отчитываюсь перед кем-то. Съездил, но ничего не пробил. А спокойней мне от этого не стало.
Нет, здесь ее надо искать, - с тех пор, как эта мысль появилась неизвестно откуда, спасу от нее мне уже нет ни днем, ни ночью. Опять все по гребаному кругу. Спаси-и-ибо, здесь искал уже. Но спасу нет все равно, поэтому впору дергать. Дергать куда-нибудь, где уж заведомо ничего не может быть с ней связано. Так здесь тоже не было связано, почти вслух бубню сам себе с набитым ртом. По крайней мере, я так думал. Но надо дергать все равно. Вот я и дергаю. И - заколебала меня уже до смерти рабочая сотка. Я "крупно поговорил" с Эльти, сп...дев, что сваливаю не в Вестерланд, а куда-нибудь в такую жопу, чтоб уж точно без вай-фая и хорошо бы еще, чтоб без сети.
"На Зильте обломаешься, чувак", - читаю и прямо слышу, как он ржет перед компом, скотина. "Я сам ездил, знаю. Эт те не Северный Полюс. Инфраструктура наша на высшем уровне".
Вот гад, и когда таким трудоголиком заделался? Я тоже таким буду, когда принсипалом стану? Ты сначала стань.
Шутливо-гневно швыряю сотку на длинный деревянный столик без скатерти. За одним таким столиком в Тотторо, прижав локти, вместе с тобой хавают, как правило, еще пять абсолютно незнакомых тебе человек, и напротив - столько же. Теснота, как в консервной банке. Но тут это никого не смущает, кафешка набита битком.
Несмотря на беззлобный скубон с Эльти настроение мое не наихудшее. От предстоящей смены обстановки во мне появляется некое оживление, и я, толкаясь, ставлю поднос с посудой на тележку, а затем бегу на воздух.
Ну и ветрюганище здесь. В парке Европы, который начинается от Театральной, деревья так и мутузит из стороны в сторону. Наверняка Эльти сейчас напишет, мол, на фига тебе Северное, смотри, какой ветер тут у нас, для начинаний в виндсерфинге хватит... Не написал еще?.. Блин, да сотка же служебная осталась в суши-баре на столе!!!
Гоню туда и вижу, как какой-то чувак сует ее администратору, с улыбкой жестикулирую, даю понять, что, мол, это я оставил.
Моей спине как-то тепло. Не вру - тепло, нет слов. Что это греет меня так, словно кто-то после ныряния в ледяную воду оборачивает в мягкое подогретое полотенце? И отчего тепло это мне приятно здесь, в этой душиловке, где все попахло мисо и приправами? Это - не просто тепло, а... больше... И дело не только в температуре тела... это... какое-то странное состояние, идущее изнутри... это... радость... РАДОСТЬ...
Мысли не поспевают за чувствами... Мысли не поспевают за ощущениями... Но я учусь на ходу... они спешат... Да, да, их за шкиряк тянет... что-то голубое...
Верчу головой во все стороны, как придурок. Где? Где, а? Где? Слева длинный стол у окна - за ним куча народу, куча... Нет, не там... Впереди у стены столпотворение - все стоят в очереди, там принимают заказы, смотри, смотри, кто там стоит... да нет, вроде нет... Справа у кассы самообслуживания... но и там тоже нет... Вот давка... Сзади... обернись, урод, посмотри сзади... гребаный аквариум! Нет, нет, нет! Там, у аквариума, никого нет.
Мечусь из угла в угол, в дальний угол, самый дальний от выхода, сканирую всё, всех, где, где проглядел?... Толкотня здесь, толкотня... Еще немного и меня выставят на хрен из хренова кафе... а и похрену... Секунды, еще... Скольжу взглядом...
Ч-ч-ч-т-то это там, у кассы... между спин... Между спин зажата девушка, видна только ее спина, часть спины, она расплачивается торопливо, не отрывая глаз от сотки, роняет что-то, нагнувшись, поднимает, на секунду отделившись от спин других... Строгий бежевый юбочный костюмчик, розовый воротничок блузки, туфельки... Наушники в ушах... Потом распрямляется, выскальзывает вон, на улицу...
Не надо, мне не надо видеть ее лица, ее волос ... Уже до того, как я увидел, глаза мне режет ярко-голубой лазер.
Бежит на улицу, скоренько так, а я - за ней, отчаянно толкаясь. Да пропустите же меня... На воздух мне надо... Да как же медленно, как вязко... Ну вот я и на улице... Так, и куда побежала, а? Через парк?.. Нет, через банковский квартал по бетонно-стеклянному коридору со стенами до неба... Улица "Большой Рукав"...
Вон... Вон идет... Бежит... Черт, как далеко убежала... Бежит, торопится, по сторонам и не глядит, смотрит в сотку, даже переходя через дорогу... Я рву за ней, как черт, рву изо всех сил... Как она далеко, на углу почти...
Бегу на ее сторону, но мне наперерез, рывком, с сигнальным ревом останавливается машина. Водитель кроет меня матом, задерживает, а она там, вдалеке не слышит... Ветер беснуется, воет, свистит, колошматит деревья впереди в парке Европы... Да, сегодня утром было штормовое предупреждение...
Бегу, кричу:
- Окса-а-на-а-а!!! Окса-а-а-ан!!!
Рев ветра бешеный. Но должна же она была услышать: "...са-а-а-н...". Или специально не оборачивается? "Наушники" - вдруг режет мысль мой мозг... Все музыку свою слушает, гребаный меломан, при этом ковыряет сотку... Как это на нее похоже... Какого хрена она так быстро бегает... Туфельки на низких каблучках... А в офисе переобуется на "шпильки", как все наши здешние профурсеточки...
Заворачивает за угол... Налево, за главную башню небоскреба "Фриуинд" со стальным скелетом в форме прямоугольника с отрезанным углом и закруглением со стороны отреза... Огибает примыкающую Фриуинд-виллу в стиле неоклассицизма... Я - за ней... Расстояние между нами сокращается...
Вдруг один особенно мощный порыв ветра со злобным остервенением потрясает толстенный старый платан на углу перед виллой. Ему, платану - ничего, разумеется, но худо одной его толстой ветке. Она надламывается и, перегородив мне дорогу, виснет над широченным тротуаром. За мной, вокруг меня в ужасе вскрикивают люди, останавливаются, как вкопанные, задерживают меня...
Она не обернулась, не слышит даже, она убежала далеко вперед. Когда я наконец протискиваюсь через образовавшееся столпотворение, мысленно проклиная этот гребаный сучок платана, ветер, погоду и все, все, все на свете, ее нет.
Вошла в одно из зданий.
Исчезла.
Испарилась.
***
После той сумасшедшей гонки я прихожу в себя, слоняясь туда-сюда по Ойр?паанлАге - проспекту Европы, на котором потерял ее. Еще некоторое время я взбудоражен, возбужден до чертиков. И мне чертовски смешно, как же это она так - в очередной раз меня уделала. И завела с полпинка еще до того, как увидел ее. А ведь даже лица не успел толком разглядеть. Ведьма-а-а, усмехаясь, пою сам себе вполголоса. Что это была она - да нет на хрен никакого сомнения. Не врет же он, голубенький мой лазер.
Дежурю на проспекте Европы до вечера, до позднего вечера. Проспект Европы или, попросту говоря, "Европа" - ровный, короткий по здешним меркам проспект с широким, выложенным дорогой плиткой тротуаром только по одну сторону от проезжей части, а по другую расположился парк Европы. В нем перекликаются друг с дружкой красивая растительность, ухоженность цветочных клумб и каменных дорожек, пристроившиеся за зелеными шубками деревьев небоскребы да нарики, колющие себе в кустах очередную дозу либо просто так валяющиеся в кустах в грудах использованных презервативов.
Парк вливается в Театральную площадь, а Европа упирается в одну из аорт города (а их у его мутировавшего организма аж несколько) - Нюрнбегский проспект, идущий с северо-запада на северо-восток. В устье впадения Европы в Нюрнбергский - башни Свисс-банка, когда-то они были самыми высокими здесь. А сама Европа - не бетонная, нет, а стеклянно-каменная, маленькая, эксклюзивная. Стерильная. Вот и мерю ее взад-вперед, как дурак. До вечера, до ночи - сам знаю графики работы, вернее, то, что они ненормированные.
К полуночи энтузиазм мой, что вот, мол, она здесь где-то, неподалеку, дождусь, выловлю ее теперь, как пить дать, потихоньку начинает скулить: "А ты уверен?" И в самом деле, да мало ли тут мест, куда она могла нырнуть? Один Фриуинд вон чего стоит - тридцать девять этажей. До Свисс вряд ли добежать успела, как ни рвала, бегунья мне еще та. Но тут и без Свисс хватает термитников, что ни говори, уже вон по ту сторону парка... К слову, наша фирма - там, за парком, за Театральной. И до нее максимум минут семь быстрым шагом...
Трубец, ведь... так не бывает?.. Бывает - где-то я это уже слышал - бывает, бывает... И мы ни разу не встречались? Ладно, в этих краях я редко бываю. Те, кто здесь работают, обедают или на Регентенштрассе или на Цейхгаузной площади. А нам на Театральной ближе и удобней.
Или совсем не в этом дело, подначивает меня опять проснувшийся голос. Просто сейчас ты готов, а год назад не был.
Какая разница. Какая разница, хоть я и не поехал ни на какой Зильт. Какая разница, ведь ни в ту ночь, ни все последующие дни - всего дней десять - я ее не вижу - ни на Европе, ни в Большом Рукаве, ни в Тотторо, ни в парке. Нигде. А от такого рано или поздно едет крыша.
"Экки, как отдых? Связь есть?"
"Я еще не уехал. Надо было уладить кое-что. Сегодня еду."
"Красава. Своим ходом?"
"Да." - я опустошен, поэтому мои ответы заметно лаконичней, чем во время нашей последней переписки.
"Хорошо тебе отдохнуть. До связи."
Не дай мне ее бог. "Спасибо."
Что еду сегодня, это я в порыве паники наплел, чтобы меня, не дай бог, никуда не подкадрили. На самом деле с каждым новым днем топтания на месте я все больше впадал в прострацию, опускал руки и прикипал к этому самому месту. И ехать мне куда-либо вроде не особо хотелось, но и тот самый случай, та "вроде-встреча", по первой кричавшая мне, что в моей жизни вот-вот произойдет волнительная перемена, все сильнее расплывалась, мутнела.
К концу этих десяти дней я уже всерьез спрашивал себя, а что, мол, если это тупо была не она? Как тогда, на концерте? Просто я туплю, а город глючит, он еще тот беспредельщик. И мне надо на воздух, так или иначе. А на Северном он, как известно, самый свежий в нашей стране. Правда, жители альпийских регионов так не считают, но в горы мне как-то не хотелось. Переться к родителям за даунхиллом, а мой новый кросс все так и не пришел - нет, море, однозначно.
Так что после имэйла Эльти делаю новую бронь на завтра, а теперь шляюсь по спортивному отделу универмага. Одной рукой хватаю неопреновый костюм, другой тыкаю в сотку, вот больной. Анушка смотрит на меня оттуда с горделивой улыбкой. Не знаю почему, но так и не удалил ее фотку с обоев рабочего. Неудобно как-то было. Словно я ей что-то остался должен. Какой же я консервативный.
На самом деле я уже минут пятнадцать тут топчусь. Вот не знаю, как объяснить, но стоило мне сюда зайти, как что-то во мне давай вопить изо всех сил: "Не уезжай, не уезжа-а-ай." Типа, вспять поверни. И я задумался. Но ненадолго.
"Слушай, если еще не уехал: тебя не затруднит посмотреть во вложении приложение такое-то. Проверь, пожалуйста, есть правки относительно положения от такого-то и, если да - проверь их и прокомментируй. Ты им занимался, так что для тебя - пять минут, а кому-нибудь другому еще вдуматься надо. Сорри за напряг. Дай знать, сможешь или нет."
"Я еще не уехал, но посмотреть смогу только через полчаса. Скину, как посмотрю." - набираю, а сам целенаправленно иду в примерочную.
"Спасибо."
Да всегда пожалуйста. И - все, заметано. Вот посмотрю гребаный аттачмент и - без никаких, прямо в ночь поеду. Это сигнал, иначе и быть не может. И теперь я уж точно не оставлю его без внимания, начну уже с того, что найду себе свободную кабинку.
Продолжая тыкать в сотку, раскрываю аттачмент на ходу, краем глаза ищу шторку, из-под края которой не выглядывали бы волосатые мужские ноги, наконец нахожу свободную и открываю.
- ...да-а-а, в черно-белую полоску, с разрезиками на бедрах, я уже померила - это тот, что на фотке только что тебе послала... а сейчас я в голубом на сером фоне, подожди, стану лицом к зеркалу, чтоб лучше видно было... Ой!..
Ой.
Да, ой.
Ой-ёй-ёй.
Стоп-кадр.
Потом слоу-моушн.
Потом исчезает звук, чтобы через мгновение вернуться снова.
Вот так люди немеют. Теряют на хрен дар речи. Судьба их встряхивает, как чучело, а они дрыгаются и барахтаются только. Мне тоже впору онеметь сейчас. Застыть, остолбенеть, окаменеть на месте. Ну как минимум - дар речи потерять.
- На море едешь?.. - спрашиваю я вместо этого ошалело, беспомощно так. По-русски спрашиваю. Совершенно непроизвольно леплю первое, что взбредает мне в голову.
- Да. Нет, - так же беспомощно произносит она, так же ошалело глядя на меня, глядя во все свои большие глаза и не веря им.
А я не верю своим.
Оксанка.
Живая Оксанка стоит передо мной на расстоянии вытянутой руки, а мне это кажется столь сюрреальным, что я не могу сейчас ни постичь этого, ни даже тупо удивиться.
Она в том самом "серо-голубом" купальнике, из-под его "низа" проглядывают телесного цвета кружева трусиков, которые она, как воспитанная девочка, не стала снимать перед примеркой. Ее волосы сильно отрасли, они доходят ей до лопаток. Никогда в жизни еще не видел ее такой "голой". Но все это, даже последнее, я отмечаю машинально и без задних мыслей. Пока же до меня медленно, но верно доходит смысл произошедшего.
Похоже, с ней происходит то же самое, она коротко бросает в свою сотку:
- Перезвоню.
После этого секунды продолжают тянуться до звона в ушах, мы все смотрим друг на друга, как два барана, потом - не знаю, кто из нас первый, по ходу, мы оба - начинаем ржать.
- Ну ни фига себе! - кто это сказал, я ли, она ли?
Мы лезем обниматься, как старые друзья, которые не виделись давно, годы. Потом она вдруг спохватывается, приходит в себя окончательно:
- Ой, подожди, сейчас оденусь...
- Нет-нет, так даже лучше, - уверяю ее с озорной улыбкой, норовя обнять еще раз.
В ответ она со смехом качает головой, мол, ты неисправим - если б ты только знала, как - и быстро переодевается за шторкой.
За эти секунды ее копошения там я проживаю целую жизнь, много жизней, которые проносятся, крутятся вокруг меня разноцветным калейдоскопом. Я более себе не принадлежу.
Когда она наконец появляется передо мной одетая, улыбающаяся, я способен лишь смотреть на нее, что-то ей говорить, утопая в ощущениях, в эмоциях, в красках, ее красках, но не думать.
Но думать все же надо. С минуту назад мы расстались на веселой, юморной ноте - хватай ее, не упускай.
- Так на чем мы только что остановились? Привет? - обнимаю ее еще раз, крепко прижимая к себе. Она вроде не против, а я умудряюсь чмокнуть ее в подвернувшуюся мне кстати щечку. Смущается. А ну, сбавь, сбавь натиск, не надо так стремительно. Не лажать, понял?
Отхожу на шаг от нее:
- Ну-ка, дай хоть рассмотреть тебя, какая ты теперь.
Какая, какая. Красивая. Похорошела заметно. На ней строгий темно-синий костюм и туфельки. Юбка почти до колен. Кажется, такая модель называется Bleistiftrock, то есть, юбка-карандаш? Посмеиваюсь про себя: на ней такая модель никак не кажется строгой, при ее-то попке, ставшей, е-мое, еще круглей за эти два года.
Под личиной "рассматривания, какая она теперь" вдоволь облизываю взглядом и ее ножки, все такие же стройные и длинные. На каблуках, пусть даже низких, она не сутулится. На пиджачке у нее крупные, блестящие пуговицы. Она могла бы быть похожа на стюардессу Люфтганзы, если бы не кремовая шифоновая блузка свободного фасона, выглядывающая из-под костюма. Нежная, воздушная ткань подчеркивает нежность ее кожи. Она не бледнокожая, ее кожа скорее золотистого оттенка. Волосы длинные, она перекинула их через одно плечо. В ушах и на шее - минимум золота, скромного, но все же желтого, а не белого или платины, как модно среди местных и принято в наших кругах. На лице - минимум косметики. Щечки немного впалые. Высокие, славянские скулы. Глаза... глаза... бездонные, красивые, глубокие. Черные, выразительные дуги бровей, густые, длинные ресницы. Что-то взгляд какой-то не такой... Не мутный, не притупленный. Точный. До меня доходит, что она больше не щурится. А, в линзах, значит. Едва заметные круги под глазами - вкалывает много, что ли? Допоздна сидит?
Но мне надо держать себя в руках, нельзя просто так, как дурак, стоять и тонуть в ее глазах. На губах ее играет улыбка. С удивлением подмечаю, что правый уголок нижней губы несколько ?же, тоньше левого, словно она легонько, только с этого края закусила губку. Из-за этого ротик немного кривоват и соблазнительно шаловлив. А я не замечал. Рассмотрев, мгновенно западаю и на эту ее сладкую, влекущую неправильность. Ну, и родимое пятнышко на губке.
Конечно, она сильно изменилась за эти два года. Где девчонка-выпендрежница, когда-то пытавшаяся просветить меня на счет рок-музыки и американских горок? Я не знаю, где она была все это время, но ее принадлежность к этому городу очевидна. Она - одна из них, то есть, из нас, поправляюсь мысленно.
Хотя нет, есть некая едва уловимая деталь, нечто такое, что словно выделяет ее из толпы, придает ее прикиду ровно на одну йоту больше лоска, чем принято показывать здесь в бизнес-наряде даже хорошенькой девушки. И какая-то легкая небрежность, эти вьющиеся, слегка беспорядочные волосы, с которыми она явно не знает, что делать, это отсутствие прически. И еще - я вот раньше как-то все на длиннющие ее ноги смотрел. А ведь руки-то у нее тоже длинные. Как у обезьянки, смеюсь про себя. Худые запястья, длинные тонкие пальцы. А шейка длинная не только Эль Греко - весь манеризм завела бы по самое "не хочу". Эти длинные конечности, эта небрежность - вглядеться в них немного и вновь в ней проскальзывает ее прежняя угловатость - вот она, вот, узнаю наконец мою Оксанку. Твою? А, да и хрен с ним - не была, так будет моей. Вопрос-то решенный.
- А ты все тот же! - весело обнаруживает она между тем, также меня рассматривая.
На мне футболка, какие-то летние короткие штаны и кроссы. Ну, не отстойное все, так ведь на нем же ценников нет. Только дорогие, очень дорогие спортивные часы на руке могли бы ей о чем-либо сказать, если бы она в них разбиралась. А так - вполне тебе студент, подзарабатывающий доставкой пиццы.
Тут только взгляд ее падает на неопреновый костюм у меня в руках:
- Так значит, это ты на море собирался?
- Да. Нет, - запинаясь, отвечаю ее же тоном.
И вдруг мысленно даю себе хорошего тумака. Чем больше проходит мгновений этой встречи, тем собранней я становлюсь. И говорю себе, что должен, мать твою еще раз, взять себя в руки. Немедленно.
"Ты помнишь, чем чревата нерешительность. Ты не будешь больше таким, урод. На сей раз ты все сделаешь правильно и ничего не запорешь". Да, надо быть наглее и решительней и начинать немедленно. И это проще, чем казалось бы, ведь я же - ну, тот, кто я теперь есть.
Напускаю на себя нагловато-шутливый вид и поясняю:
- То есть хотел ехать, но теперь - смотрю на нее весело, с озорной улыбкой - передумал.
Она смеется, качая головой. А я внутренне погружаюсь в свою Атлантиду и повторяю себе, что, мол, да, теперь меня ничто не остановит. Мои эмоции бьют через край, и я отчетливо вижу, обдумываю мысль о том, что если надо будет, вырву ее теперь из каких угодно рук, даже семейных, и заберу себе.
Вспомнив вдруг сон накануне, судорожно ищу взглядом ее руки, ее левую, ищу кольцо на безымянном пальце. Его нет. "По-русски ведь носят не на левом, а на правом!" - пинаю я себя. Но и там вроде тоже ничего. Вообще, нет там никаких колец на ее пальцах. Спокойно, одно это еще ничего не доказывает. Но я рад все-таки.
Мы едем вниз на эскалаторе, обсуждая смехотворные подробности нашей встречи.
- Что ты у мужиков-то делала?
- Да в женской примерочной как всегда битком, вот я и решила ускорить, - она по привычке бурно жестикулирует. - А как ты мог не заметить, что там было занято?
- Искал мужские волосатые ноги и у тебя их не нашел, - говорю степенно и главное, достоверно, как можно серьезней оглядывая ее с головы до ног.
Не промахиваюсь - она давится от смеха, только что не катается по ступенькам эскалатора, а мне от этого вставляет. Оказывается, я люблю смешить ее. Только на выходе, завидев одного из многочисленных широченных улыбчивых дядей в черных костюмах, мы вспоминаем, что надо заплатить за вещи.
- Так, значит, подошли купальнички? - подначиваю ее на кассе. - Что тебе там сказали, кому фотку-то посылала?
Она отмахивается, смеясь:
- Маме. А, ей все на мне нравится.
Я беру тот неопреновый костюм, даже не померив. А пофигу. Хоть я давным-давно и одеваюсь в интернете, мне так быстрей, но сейчас все ваши спорттовары готов скупить за то, что у вас тут такие кайфовые примерочные.
Продолжаем ржать друг над другом и выкатываемся наружу на Майль.
- Ты пешком или на метро? - спрашиваю у нее.
- На велике.
Да ну. Вот черт, и где только мой?
- Слушай, - она снова в своем амплуа. - Мне вообще-то пора сейчас, но может как-нибудь...
Нет, нет, нет, НЕТ! Это я, я собирался спросить у тебя первым и учти, я так и сделаю. Перебивая, говорю ей в лоб, говорю без прелюдий, взглядом прошивая ее насквозь:
- Пообедаем завтра? Хорошо?
Я не спрашиваю, есть ли у нее планы на обед, будет ли завтра время, и ходит ли она вообще обедать. И мысленно молюсь, чтобы не промазать с моей новоявленной прямолинейной напористостью. Не промазываю.
- Хорошо, - она слабо, смущенно улыбается, а я тащусь от этой ее улыбки.
Она улыбается, услышав мое предложение встречи? Улыбается, представляя, какой будет эта встреча? Улыбается мне! Все. Я так решил. А значит - ура.
- В "Николетте"?
- Ладно.
Хоть пицца-паста и незамысловато, но в "Николетте" уютно, нешумно и недешево.
- Оксан, только давай пораньше, чтоб в двенадцать уже там, а?
Это чтоб подольше посидеть, ее перерывчик поэксплуатировать.
- О`кей.
Ладно-ладно, неплохо. Слышь, ты, тормоз, а ну - не расслабляться. Давай, чему ты там еще научился за эти годы.
- Так, сохрани мой номер... - говорю ей безапелляционно, по-деловому. - Перезвони... Да, вот твой, порядок.
Ну вот, можешь же, когда хочешь, вновь подбадривает меня что-то изнутри. Хочу. Еще как.
На прощанье мы снова обнимаемся. А я уже привык почти. Когда она уезжает на велике по одной из улиц, параллельных Майль, я смотрю вслед ее покачивающейся попке с нежным, мягким вожделением. Она слегка приподняла юбочку, но та все равно слишком узка и мешает крутить педали сидя, поэтому она едет стоя. Эта покачивающаяся, темно-синенькая соблазнительная округлость еще долго стоит у меня перед глазами, а вожделение сменяется радостным предвкушением скорой встречи с ней.
Дома я вспоминаю о работе, посмеиваясь, отмечаю, как четко и в этот раз накрывается Зильт. Затем, извинившись за заминку перед Эльти, сажусь за проект. Работы с Приложением Таким-то оказывается больше, чем я думал, но у меня внутри все поет, пока я в нем ковыряюсь. Да и надо как-то скоротать время до завтра.
Мысли о ней, о нашей столь невероятной, но столь закономерной в своей невероятности встрече меня не отпускают. Она была рада мне. Такой красавицей стала. Наверняка многие хотят ее на работе. Так у нее есть кто-нибудь или нет? Где она живет? Кем работает? Где работает? На Европе или все-таки где-то в другом месте? Я так четко ее "вел" - насколько "не довел"? Она и вправду меня не слышала тогда, в Большом Рукаве? Я видел ее полуголенькой. Даже трусики видел. Вспоминаю - горячо становится. Вот же судьба, то годами ни фига и наглухо, то - все сразу и помногу. Спасибо.
Думаю о ней и засыпая тоже. Я - словно ребенок, ждущий праздника. Мне словно сказали: "Еще только один раз спать, а потом", и я уговариваю себя, лежа в синеве своей спальни, что заснуть и вправду надо. Но как заснуть, если в моих мыслях "завтра" уже наступило? Перед глазами в синем свете моей спальни стоит ее лицо, а я задаюсь вопросом, думает ли она так же обо мне и видит ли меня сейчас в ночи, там, где спит сама. Эта ее картинка перед моими глазами сменяется другой, погорячее. На ней - самая пленительная в мире попка, обтянутая темно-синей тканью, а мне опять становится горячо, горячее, еще горячее и у меня вдруг встает. Спокойно, говорю себе, ему. Все будет. Все.
И вот я наконец засыпаю, а светлый, яркий, красивый калейдоскоп из красок кружится вокруг меня, и находиться в нем чертовски приятно и волнительно. В его центре, в таком голубеньком свете летает слово, которое я, улыбаясь, ловлю со счастливой благодарностью: