Утром на меня несколько недоуменно смотрят ее заспанные и опухшие глаза - такими опухшими они у нее обычно не бывают, тем более, что легла она не так уж поздно, я-то знаю. Ревела перед сном?
Вот блин, состояние-то какое неоднозначное. Какой, мать его, букет чувств - и все за раз. Аж башка трещит. Это после вчерашних американских горок.
Перед сном сначала совесть мучила, потом взбесился от ревности, а уснул вообще, будучи на грани бешенства из-за ее этого... распутства, что ли... А теперь она смотрит на меня, зачем-то прикрываясь краешком покрывала, еще не до конца поняв, что я тут делаю и пытаясь в свою очередь разгадать выражение моего лица.
- Ну, привет, - отвечаю ей хмуро.
Соображаю, что вчера так и не поздравил ее и должен был бы выглядеть виноватым. Ее недоумение живо сменяется возмущением, но про день рожденья она не говорит. Прикол с ней в том, что она не из тех, что будут устраивать сцену по поводу забытых поздравлений или неподаренных цветов. Вот удушится, ночами слезы в подушку лить будет, а ничего не скажет. Сам, мол, дойти должен. А навязывать себя она никому не собирается. Такая у нее своеобразная стервозность. Будь я более пофигистом, нашел бы это вполне комфортным.
- Когда приехал? - продолжает она ломать трагикомедию.
А я злюсь на нее за туфли, за грабли чувака на ней и за сплетни, порожденные - чем? оправданные? я еще не знаю -, поэтому тоже ломаю, в тон ей:
- Сегодня ночью.
- Я не слышала.
- Ты спала уже. Не хотел тебя будить.
Затягивает это. Так раскручивать, взвинчивать собственную злость на нее вместо того, чтобы постараться наоборот трезво все рассудить.
- Здорово, - слегка дернув плечиком, даже не поцеловав меня, встает с кровати. Дефилирует голиком передо мной, топая взад-вперед, доставая какие-то вещи. Значит, красные туфли у нее в офисе, не здесь.
Наблюдаю за ней молча, отмечая, что завожусь бешеным, разъяренным заводом. Как бык, которому показали красную тряпку, хоть на самом деле их и не это заводит, установлено же. А меня - это. Красная пелена опять спускается мне на глаза.
Оксан... - говорю вкрадчиво.
- Чего? - не глядя на меня.
- Куда собираешься?
- Как это - куда? - резко вдруг останавливается передо мной. Голая, злая. Горячая, сексуальная сука. - На работу! Или ты думал, ты один работаешь?!
Вот, бл...ть, опять эта реплика, которую она, нет-нет, бросает мне теперь. "Не ты один работаешь", - как-то так. Но ни разу еще это не бывало сказано таким тоном.
Стерва. Наглая, лживая стерва. Не считал возможным когда-либо подумать так про тебя... в таких эпитетах, но... ведь не оставляешь выбора. На работу - а потом? К нему? А может, даже не надо никуда, он там, с тобой, на работе... Так ты что, крутишь? У тебя есть, что ли, кто-то? И вся штука в том, что уже сам этот вопрос - это ж глюк... бред... Ведь это же не про нас все, не из нашей пьесы. Так я думал. А ты... не догоняешь, что ли, как все это пошло и нелепо... Какая это мыльная опера сейчас...
- На работу, - повторяю за ней спокойно, а внутри меня сейчас шарахнет вулкан...
Вот ме-е-едленно из его ран-трещин густой, кроваво-красной кашей течет лава... Сейчас... сейчас разорвется все на хрен.... - Понятно.
- А ты зачем приехал? - цепляет она.
Тупая... тварь. Зачем приехал? На, получай:
- У меня сегодня встреча в нашем офисе.
- Встреча. Ясно, - а саму трясет аж. - А потом?
- Что - потом?
- Назад поедешь? В Дюссель? Или здесь останешься? Работать?! - рявкает она.
Меня сразу начинает бесить, прямо выворачивать, если она разговаривает со мной грубо - в любом состоянии. В таком же, как я сейчас, мне вообще много не надо.
- Че орешь, дура... - рычу я, хватая ее за руку. Она не ожидала и резко вздрагивает, а я бросаю ее на постель.
- Ты чего... п-пусти-и... - стонет она, но я уже в ней. Трахаю ее, вжав в постель, сдавив тонкие запястья, а она не слишком отбивается, вернее, отдается мне, как отдается всегда, стоит мне только к ней прикоснуться.
А я не понимаю сам, что происходит. Хотя - что там понимать... Я наказываю ее. Вымещаю на ней всю злость, накопившуюся во мне. Только она еще не поняла всего до конца, требуется разъяснение.
- Работаешь... - пыхчу, насильственно целуя ее в рот, покрывая похотливо-злыми, яростными поцелуями ее искаженное непонятно чем лицо, - знаю я, как ты работаешь... В таких туфлях... И с кем ты там работаешь... Кого обрабатываешь...
- Придурок, - стонет она. - Ты что, совсем ненормальный... По пьяне померещилось...
- Только не на-а-адо так со мной... Не ври мне... - Шалава (этого я вслух не говорю). - Только не ври...
Может, надо было сначала дать ей шанс все объяснить? Для кого или для чего купила туфли? Кто этот тип на фото? Обоснован ли тупой треп про нее и неизвестно кого? Только что я скажу? Один чувак слыхал от другого чувака, что одна телка, у которой туфли, как у тебя...
Да дело, видно, не в этом. Я потерял башню от того, куда все это между нами заехало. От того, что этот вопрос вообще возник, в теории. Не знаю, как выехать теперь. И еще меня взорвало всего от нее такой, какой она предстала передо мной этим утром, после дня ее рожденья, который я сам запорол, за что и злюсь на нее теперь.
И я не могу остановиться сейчас. Не могу оторваться от нее, такой дряни, такой сладкой и бесящей меня непомерно. Не могу, пока не напьюсь ее сполна. И - я не контролирую себя, пока в ней, это правда.
Я развернул ее и трахаю теперь сзади, не соображая ни фига, просто слепо кайфуя от ее сладкого тела, а по ней не скажешь, чтобы ей это не нравилось. Наоборот, она кончает, да и я - следом за ней. Потом она молча одевается и уходит на работу, ни разу даже не взглянув на меня. А я еще некоторое время валяюсь в постели, затем тоже встаю, одеваюсь и плетусь по своим делам, пребывая в недоумении от того, что же все-таки я сделал.
***
Я торчу перед берговским офисом, пока оттуда не выходит она, часов до пяти, то есть. Такая рань не характерна ни для меня, ни для нее. Но что сегодня или в последнее время, блинский потрох, вообще характерно. Внутри меня все заморожено. Я не раздумывал над тем, что сделал, действуя инстинктивно. И весь день впоследствии так действовал.
Инстинктивно обговорил со "свиссами" в их офисе "через стенку" кое-какие детали по новому их запланированному проекту - ишуансу кредитных дефолтных свопов. Дело пока мало регулируемое, но возможно его затронут поправки в законодательстве, ожидающиеся с нового года. Да, помимо финансирования мы еще и финансовые рынки делаем, и финансовые инструменты за их пределами. Пульверизация, блин.
Инстинктивно потрещал с Канненбеккером, обсудил его новый проект по финансированию того самого нового винд-парка, то есть, ветрякового парка в Северном море, тендерную заявку на который клепаю в Дюсселе. Не хочет старикан без меня с финансирующим банком долбаться. По ходу, мне опять бумажки по кредитованию и обеспечению ковырять. И еще у него новая супер-мега-сделка в одном консорциуме, клиент - андеррайтер. Короче, чувствую, и тут без меня не обойдется. Инстинктивно, на автомате беседую с ним в его офисе.
Но не об этом сейчас мои мысли. Не об этом. Возможно, стоило при разговоре с ним проявить большую сыновнюю заботу, что-то он помятый какой-то. Что, с хафтунгом Дилленберг разрулил наконец? Он сам не рассказывает, а я не спрашиваю.
Недавно отдел кадров вступил со мной в контакт по поводу принсипал-трэка, то есть, подготовки к назначению принсипалом. Канненбеккеру это известно, естественно. Каждые полгода у нас предусмотрена ревью-беседа. На прошлой он говорил, что в совете очень мной довольны, а теперь мое принсипалство, которое, если все склеится, должно будет иметь место быть месяцев через девять, будущей весной, для него вопрос решенный. Собственно, это только потом в общем массовом имэйле так все драматично, мол, постановлением совета компании принсипалами назначаются - и пошло, и пошло, такой-то, такой-то, (реже) такая-то... На самом же деле все не так, как на церемонии вручения Оскара и нет перед компом ошеломленных лиц, грызущих ногти, девчонок с размазанной косметикой, дрожащих до конца. Понятно, "избранным" известно заранее, что они избранные. А за эти девять месяцев у меня будет проходить ряд бесед с Вольфингом, который назначен моим ментором по подготовке к принсипалству. И еще мне предстоят один-два "коллоквиума" с верхушкой правления. А также я должен буду стать "заметнее" в компании, подготовив один-другой доклад на злободневную тему. Всего делов-то.
Обо всем этом я как-то не думаю - ни раньше, ни теперь. Я вообще ни черта ни о чем не думаю, а только жду, когда она выйдет из антрацитового здания, в которое однажды вносил ее на руках. По соседству с такими гигантами оно сравнительно невысокое.
Мне похрену, выйдет ли она одна или в компашке, и я гипнотизирую турникет на служебном входе слева и видимое за ним маленькое фойе "для своих".
Она появляется в этом фойе, выходит одна и, заметив меня, спокойно делает пару шагов мне навстречу. Пару шагов только. Что, сегодня не пойдешь на афтер ворк? Я медленно подхожу к ней, смотрю в замороженное ее лицо, силясь разгадать, что она чувствует сейчас. Молча беру ее за руку и осторожно свожу вниз по ступенькам. Отмечаю про себя, что мы сто лет не ходили с ней за ручку, так как вообще редко куда ходим и вечно некогда.
Она дает вести себя, а я даже не придумал, куда. Неспешно идем вниз по Европе, все так же молча переходим площадь Аденауэра на пересечении Европы с Регентенштрассе. Иногда бросаю на нее взгляды сбоку. Кто она? Кто эта девушка в летнем платье, рука - в моей руке? Поверх платья - светленький пиджачок с коротенькими рукавами. Кэжуэл фрайдэй. Ее платье - шифон, причудливо размалеванный синими, голубыми, желтыми и белыми пятнышками, словно художник кистью встряхнул. Свободное, легкое, как дуновение ветерка, подпоясанное темно-синим пояском и свисающее из-под него на манер римской тоги. Целомудренное, чуть выше колен, но для ее стройных ножек совершенно достаточно.
Спускаемся к набережной. Собственно, меня не тянет оседать где-либо. Мне нормально и так - вести за руку мою девушку, благо она не спрашивает, куда мы идем и не высказывает никаких пожеланий. Вот так и можно идти.
Так, но куда же идти дальше? Пройдешь еще метров двадцать - и там уже только в воду входить. Ловлю себя на мысли, что охотнее вошел бы в воду. Но, увы, надо определяться уже.
Завожу ее в Ниццу, усаживаю за один из столиков на улице, то есть на набережной, в уголочке, отгороженном от парка живой изгородью из олеандров. Теперь прогулка окончена и надо будет разговаривать, обсуждать. Спрашивать.
Заказываю нам с ней по "хуго". На вопрос, будем ли мы ужинать, запинаюсь, но она неожиданно отвечает за меня с милой улыбкой:
- Да, спасибо. Умираю с голода, - поясняет мне. - Сегодня пообедать не успела.
И позавтракать.
Пока официант уносится за меню, милая улыбка сползает с ее лица, сменяясь индифферентным взглядом, а ко мне возвращается прежняя замороженная пустота, которую временно разогнали пятнышки на ее платье. Напряжение между нами растет, но я не привык к такому. Не могу уже больше. Мне нужно ухватиться, подержаться за что-нибудь.
За руку ее например, которую хватаю:
- Оксан...
Она просыпается: - Что это было, а? Сегодня?
- Оксан, прости, что так... что я...
Вообще-то, просить прощения не входило в мои планы. Я вопросы хотел задавать, так что неудачно начал как-то. Она принимает это, как должное, и кивает с пониманием. Но ни фига. Так просто ты у меня не отделаешься. Только из себя выходить не надо, все испорчу.
- Как у тебя день прошел?
- Нормально. У тебя?
- Тоже нормально, - вот бл...ть. - Не пошла сегодня на афтер ворк?
- Нет.
- Оксан, ты... ничего не хочешь мне сказать?
- Нет.
Нет? - с сомнением качают своими головками олеандры у нее за спиной. Нет? - серебряными стрелами колышутся тополя над нами у каменного вала вдоль реки.
- А ты - мне?
Блин, не стоит с ней так, себе дороже станет.
Ветерок переключается на ее волосы, собранные сверху, распущенные на затылке.
Заставляю себя спокойным тоном задать тупой, идиотский вопрос:
- Оксан... зачем тебе те туфли?
- Какие? Красные? Для себя.
Да пи...деж! Когда бабье говорит так, то значит, для кого-то.
- А что?
А то, что я не знаю, как спросить тебя о том, о чем спрошу сейчас и поэтому надо спросить в лоб:
- Оксан, у тебя... есть кто-нибудь?
- Чего? Ты с ума сошел? - взрывается она внезапно. - Сначала хрен знает, как себя ведешь со мной, а потом...
Меня бесит, когда она так раздражается, бесит, что орет на меня сейчас. Поэтому я буду злить ее дальше.
- Это тот, что на фото? - продолжаю спокойно. - Где вы были? Это Палка?
- Нет... И вообще - ты у меня в смартфоне лазил?
- А если и лазил, - возражаю спокойненько. - Разве это так страшно, если нечего скрывать?
- Оттуда про туфли узнал?
- Не оттуда, - отвечаю лаконично и многозначительно.
- Андрей, это Себастиан.
- Мне похеру, как его зовут.
- Он новенький, из нашего отдела, я же рассказывала тебе...
- И это мне тоже похеру.
- ... и у меня с ним ничего нет.
Это, в свою очередь, должно меня радовать, но меня давно уже грузит и раздражает, раздражает до одурения весь этот пошлый, банальный, смехотворный базар, те слова, что говорим сейчас друг другу, то, как друг на друга смотрим. Это же все не про нас, в сотый или сто первый раз вопит во мне все, не мы это. Мы словно читаем чей-то избитый, бездарный сценарий, два актера, которых критики потом разорвут в клочки, напишут про них, что между ними не клеилось, и из-за этого умер весь фильм.
Она, тем временем, продолжает еще что-то про него рассказывать, хотя мне абсолютно неинтересно знать:
- ...на этом сайнинге. В Гетц унд Деринг... - блин, а ведь всё сходится, всё... - У меня была доверенность за одну компанию с нашей стороны, у него - за другую. Мы заключили за них сделку. Помнишь, я рассказывала тебе?
Ни хрена не рассказывала. Или я ни хрена не помню. Похрену. Почему весь Дюссель теперь думает, что вы с ним мутите? Что такого вы с ним делали на гребаном сайнинге, кроме как показали нотариусу ваши гребаные паспорта и сидели, как истуканы, с умными рожами, пока тот два с половиной часа бубнил вслух договорную и приложения?
- ...так рады были, что этот тупой дил подписан, что потом пошли на афтер ворк. Вот и все.
- Все? А что тогда... - его грабли делали у тебя... да на жопе почти... За каким хреном он так на тебя пялился? Хвост моего вопроса взвивается вслед за самим вопросом подобно хвосту воздушного змея, но прежде чем он успевает вырваться из меня наружу:
- Ничего... не знаю, о чем ты, но - ничего.
Мне хочется плеснуть в нее кипятком издевательского недоверия, язвительной насмешкой, чем-нибудь. И мне хочется верить ей, слепо верить, что бы там какая-либо сволочь на этой планете про нее ни вякала. Потому что, убеждаю себя, у нее нет причины врать. Потому что я должен доверять ей. И еще потому что так проще, а я задолбался уже изрядно.
Ковыряем свое филе грилеванного тунца, уткнувшись носом в тарелки.
- Андрю-у-ша-а-а, - задумчиво тянет она, разговаривая больше с поедаемой ею рыбой, но это - волшебное заклинание, и она только что произнесла его. Поэтому я бросаю все, хватаю ее опять за руки и подношу их к лицу, к губам:
- Ты знаешь, что ревновать тебя сводит меня с ума, а? - цежу ей сквозь зубы, глядя на нее исподлобья, а сам целую ее руки. Судорожно так целую, вот пень.
Она невесело улыбается: - Да-да, и слушать про меня сплетни тебе тоже не впервой.
- Оксан...
- А нормальные девушки вообще не дают для этого повода...
- Да послушай ты, мать твою... Прости... У тебя правда не...
- Правда.
- Понятно. Тогда, слушай, доедай уже, а...
- Что? - усмехаясь, смотрит на меня. - А, поняла. Романтическим этому ужину стать не суждено было по-любому.
- Да что ты там поняла... "поняла"... - пересаживаюсь на ее место, а ее сажаю к себе на колени. В Ницце это не принято, но мне как-то резко пофигу. Олеандры нас прикроют, а нет - тем лучше. Чем быстрее нас выставят отсюда, тем лучше. У меня вдруг все начинает зудеть, будто она ускользает от меня, а я должен ее удержать. И еще от того, что ее попа у меня на коленях, у меня встает, и я начинаю вполне прозрачно ей на это намекать. Да она и без того бы почувствовала, ведь друг от дружки нас отделяют только мои джинсы да ее пятнистый шифон, под ним - ну, стринги, надеюсь, то есть, ничего. - Ешь давай, - кормлю ее с вилочки, поглаживая коленку. - Ты чего злая такая была с утра, а?
![[]](/img/f/flo_rencen/glava7zvetnyepyatna/aviary-image-1558368992327_improved_sauna.jpg)