На главную
В гостевую
Обсудить
|
Наталия ШАХОВСКАЯ-ШИК
РАССКАЗЫ О ДЕТЯХ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Автор этих рассказов - Наталия Дмитриевна Шаховская-Шик, мать пятерых детей, жена священника о.Михаила (Михаила Владимировича) Шика, расстрелянного в 1937 году "за активное участие в контрреволюционной организации церковников-нелегалов".
Она была третьим ребенком в семье князя Дмитрия Ивановича Шаховского (внука декабриста Ф.П.Шаховского), земского деятеля, члена ЦК партии конституционных демократов, одного из министров Временного правительства, последние годы своей жизни посвятившего изучению философского и литературного наследия П.Я.Чаадаева (он также расстрелян в 1938 г. в возрасте 76 лет "как участник контрреволюционного заговора").
Н.Д. родилась в 1890 г. в с. Михайловском (имени деда) близ Ярославля, училась в Ярославской женской гимназии; в 1913 году закончила исторический факультет Московских Высших женских курсов и в период с 1912 по 1917 г.г. работала в издательстве К.Ф.Некрасова, где опубликовано несколько ее работ - исторические очерки, биография В.Г.Короленко, положительно оцененная им самим; статья памяти А.П.Чехова и др.
После революции она сменила литературную работу на общественную - заведовала культурно-просветительским отделом Дмитровского Союза Кооперативов; затем, поселившись в Сергиевом Посаде, преподавала в местном педагогическом техникуме. За это время она прошла путь от детской веры в Бога, через потерю ее, к новому, уже взрослому осмыслению своей веры, которую пронесла через всю остальную жизнь.
Выйдя в 1918 г. замуж за крестившегося еврея - М.В.Шика, который позднее, в 1927 г., в ссылке принял священнический сан, она первые годы супружества оставалась бездетной, очень тяжело переживала это (врачи ничего не обещали), и появление на свет в 1922 году первенца - Сергея восприняла как великое чудо, но при этом ей пришлось сделать трудный выбор. Рождение ребенка, по мнению врачей, грозило повлечь за собой новую вспышку туберкулеза, перенесенного ею в 1914-1915 гг., и болезнь могла оказаться смертельной. Н.Д., выяснив, что будущему ребенку ничего в этом случае не грозит, категорически отвергла аборт, сказав, что "жизнь за жизнь - это не так уж дорого". И она дала жизнь еще четверым детям.
С чувством благоговения и пристальным вниманием она относилась и к своим, и к чужим детям, записывала (особенно о первых трех) все, что казалось ей важным для понимания их внутренней жизни. Позднее, в 30-е годы, эти записи оформились в маленькие рассказы, которые писались "в стол" и впервые опубликованы лишь в 1997 году - в Љ3 (14) журнала "Альфа и Омега".
Все действующие лица - реальные дети со своими подлинными именами: Никита - сын художника В.А.Фаворского, большого друга о.М.; Сережа, Маша, Лиза (Елочка),Дима и Николенька - дети Н.Д. и о.М. с разницей в возрасте 1,5 -2 - 3 года; Таня и Алеша - дети еще одного друга семьи - священника о.Сергия Сидорова.
В конце 20-х гг. Н.Д. сотрудничала с издательством "Посредник", переводила и писала для детей и юношества популярные книжки о путешественниках, изобретателях, ученых. Последняя ее книга, написанная вместе с М.В.Шиком, - о Фарадее - была издана трижды: в 1937 г. ("Загадка магнита"), в 1947 г. ("Майкл Фарадей") и в 1968 г. ("Повелитель молний").
Затем Н.Д. довелось пережить арест мужа (1937 г.) и неизвестность о его судьбе, бытовые и моральные тяготы немецкой оккупации в городке Малоярославце (октябрь-декабрь 1941 г.) Кроме бомбежек, голода и холода (а семья Н.Д. в это время выросла до 12 человек, так как вокруг нее, кроме собственных детей, собрались родные и неродные старушки, бежавшие от московских бомбежек и малоярославецкой бесприютности), было и самое страшное - вызов в немецкую комендатуру и указание явиться с детьми (полуеврейской крови) 24 декабря. Детям (17-ти, 15-ти, 13-ти и 11-ти лет) грозила отправка в гетто. Никакие справки о том, что ее муж и дети - православные, не играли роли: имела значение только кровь... И что же? 24-26 декабря комендатура не работала - Рождество! В ночь на 27-е начался обстрел города подошедшими нашими войсками, комендатура спешно выехала, а 1-го января 1942 года в город вошли наши части. И такие чудеса сопровождали Н.Д. всю ее жизнь.
Однако здесь она уже не устояла против своего давнего врага - туберкулеза и умерла в Московском Туберкулезном институте 20 июля 1942 г.
Елизавета Михайловна ШИК
Наталия ШАХОВСКАЯ-ШИК
РАССКАЗЫ О ДЕТЯХ
I. НИКИТА
Никиту разбудили в 4 часа утра. Было совсем темно, и он долго не мог понять, зачем надо вставать, хотя мама с вечера и говорила ему, что они ночью поедут на поезд. Поезд шел в 6 часов утра. Днем ли, ночью ли, все равно надо было ехать на вокзал через всю Москву на салазках, потому что ни трамваи ни автобусы по Москве не ходили.
Был 1919 год.
Никита спросонья сердился и брыкал свою маму ногами. А мама растерянно и жалобно повторяла:
- Ну, Никита, ну Никита же. Ведь дядя Миша за нами приехал.
Мама была очень кроткая и никогда не сердилась, но часто плакала, потому что папа был на фронте.
Никиту все-таки одели, вывели на улицу и усадили на мягкие вещи на салазках.
И когда дядя Миша повез салазки по пустым и сонным улицам, Никита подумал, что ночью ездить лучше, чем днем: все видно, но все другое, на себя непохожее.
Была оттепель, хотя стоял конец декабря. Салазки плохо шли по талому снегу. Дядя Миша часто останавливался и вытирал лоб. Мама подходила сзади и спрашивала:
- Никита, ты не спишь, не упадешь?
Никита отвечал, подумав:
- Не сплю.
В поезде его усадили у окна и он, не спеша, пожевал кусочек черного хлеба, который мама достала из кармана.
- Что, Никита, - спросил дядя Миша, - ты рад опять ехать в Сергиево?
Никита сначала поднял брови, потом открыл рот и опять его закрыл, потом открыл и наконец сказал:
- Да.
И через три минуты:
- Там лучше.
-Чем же там лучше? - продолжал спрашивать дядя Миша.
Никита ответил после размышления:
- Там цветы.
- Ну, - сказал дядя Миша, - теперь зима и цветов нет.
-Травка, - сказал Никита, еще подумав.
- И травки нет, везде снег.
Никита думал очень долго и наконец сказал:
- Деревья.
- Вот это так, - сказал дядя Миша. Но ведь и в Москве есть деревья.
Никита помолчал. Но минут через пять он опять открыл рот.
- Москва - это вроде пустыни, - сказал он.
- Ну? - удивился дядя Миша. Разве в пустыне есть дома? А людей-то в Москве сколько!
Но Никита уже ничего не отвечал. Он подумал, что дядя Миша, наверное, понимает, что он хочет сказать, а только ему хочется поговорить. А это так и было на самом деле.
В Сергиеве Никита с мамой должны были жить при детском клубе, где мама получила место. Но пока комната их была не устроена, дядя Миша взял их к себе. Он жил со своей женой в маленьком домике на краю города. Никите нравилось, что домик и все в нем маленькое, точно игрушечное: маленькие комнатки и кухня маленькая, а печка большая. И тепло.
Разбирали вещи и день прошел очень быстро. А вечером мама сказала, что у нее есть для Никиты яичко и пошла его варить. Никита же залез на кровать и нечаянно заснул.
Проснулся он только утром и сейчас же спросил:
- Мама, а где яичко?
- Вот оно, - радостно сказала мама, - кушай с хлебом.
Но Никита долго что-то соображал и наконец заплакал.
- Что с тобой, - растерянно спрашивала мама, о чем ты плачешь?
- Я хочу вчера съесть яичко, - сквозь слезы отвечал Никита. И он долго не мог утешиться, потому что понял невозвратимость прожитого дня.
Никите было 4 года.
II. УТРО
Сережа только что встал.
Няня его умыла и застегнула ему все пуговицы.
После этого он отправился в обход.
Сначала к папе, который как раз проснулся.
- Папа, ты сто?
- Я ничего, а ты что?
Сережа тоже хочет сказать "ничего", но у него это выходит так:
- Ни-сю-во.
При этом круглая его рожица расплывается, и папе очень хочется поймать Сережу и поцеловать, но он уже у мамы.
Мама держит на руках новую, недавно родившуюся сестричку.
- Мама. ты сто?
- Я детку кормлю, а ты что?
- Ни-сю-во.
Сережа улыбается и мама тоже. А детка еще не умеет улыбаться. Она только сосет и косится на Сережу одним глазом.
Теперь в кухню, к няне.
- Няня, ты сто?
- Я самовар ставлю, а ты что?
- Ни-сю-во.
Сережа трогает самовар пальцем, и наскоро обменявшись с няней улыбками, бежит в столовую к бабушке.
- Бабуська, ты сто, сидишь?
-Сижу, милый, чулок штопаю, а ты что?
- Ни-сю-во.
Сережа очень доволен разговором. Он думает, не начать ли обход сначала, но вдруг соображает, что все заняты, а он нет. Он хмурит брови, потом растопыривает пальцы и смотрит на них горестно.
- Пустые юки. Ай-яй-яй, пустые юки.
Может быть, дело дошло бы до слез, но тут как раз няня зовет пить молоко, и Сережа лезет на свой высокий стул.
На столе стоит его старая кружечка с отбитой ручкой. Сережа на нее смотрит любовно и сожалительно, но когда мама по ошибке хочет налить в нее молоко, он протестует:
- Неть. С ай-яй-яй-ем. Не надо с ай-яй-яй-ем.
Все сломанные вещи называются "с ай-яй-яй-ем".
Выпив молоко, Сережа опять озабоченно поглядывает на свои растопыренные пальцы и мама поскорее дает ему фасольку.
Разноцветная фасоль в высокой жестянке и круглая деревянная чашечка - это одно из любимых Сережиных занятий. Он насыпает в чашечку немного фасоли и спрашивает маму:
- Мало?
- Мало, - говорит мама, наливая папе чаю.
Сережа подсыпает еще и опять спрашивает:
- Мало?
- Мало.
Так продолжается довольно долго. Наконец Сережа насыпает полную чашечку и спрашивает:
- Много?
- Много, - говорит мама, вытирая чашки.
Сережа, просияв улыбкой, высыпает всю фасоль обратно в жестянку и начинает сначала:
- Мало?
Он мог бы заниматься этим еще долго, но в это время звонят и входит Баб-Вав.
- Погода очень хорошая,- говорит она, - я пришла погулять с Сережей.
Баб-Вав неродная бабушка. Она очень толстая и очень добрая. Сережа очень ее любит. Но все-таки он стоит в нерешительности: а как же фасолька? Но Баб-Вав берет его за руку, а мама уже надевает шапку.
- Мы пойдем к пруду, - говорит Баб-Вав, - хочешь?
-Хотю.
Стоит конец августа и листья на березах уже желтеют, но на небе ни облачка и на солнышке даже жарко. По дороге встречается много гусей. Совсем недавно Сережа называл их "га-га-га", а потому гулять у него называлось "га-га-га", но теперь он уже хорошо говорит "гуси".
- Вон перышко, - говорит Баб-Вав, - это гусь, верно, потерял.
Сережа поднимает перышко и бежит за гусем:
- На, гусь. Гусь, на!
Но гусь с криком, растопырив крылья и вытянув шею, хочет ущипнуть Сережу за палец, и Сережа бежит обратно тоже с криком.
На пруду плавают утки. Пруд длинный, похож на реку. В самом узком месте через него идут мостки. Сережа стоит на мостках и кричит: "ути, ути". Он уже забыл свою обиду на гуся. Ему очень весело. Он бывал здесь не раз за свою двухлетнюю жизнь, но как будто впервые понял, как все это, - вода, облитая солнцем, желтеющие деревья, смешные проворные утята, - удивительно, интересно и красиво.
- Сережа, посмотри назад, - говорит Баб-Вав.
Сзади, совсем близко, плывет быстро-быстро, перебирая лапками, большая утиная семья. Может быть, ему хотелось сказать Баб-Вав о том, что жизнь прекрасна. Но он только всплескивает руками и произносит в восхищении:
- Ой, батюски, еще ути!
III. КАПРИЗ
Мама часто говорила:
- Сережа, прогони каприз.
Сереже было три с половиной года. Нельзя сказать, чтобы он был злой или упрямый мальчик, но только он никак не мог примириться с тем, что что-нибудь происходит не так, как ему казалось должным.
Башмаки, например, надо было застегивать крючком, а крючок Сережа должен был сам вешать на место. Если же кто-нибудь застегнет ему башмаки без помощи крючка, Сережа плакал и требовал, чтобы все сделали сначала.
Сережа очень любил встречать папу, когда тот приезжал из Москвы. Но иногда случалось, что Сережа еще не успеет выйти на крыльцо, а папа уже входит в переднюю. Тогда начинался ужасный рев:
- Я хотел встретить...
И папа поскорее опять надевал шапку и, не снимая заплечного мешка, убегал на улицу, а Сережа бежал за ним его встречать и через пять минут оба возвращались очень довольные. А если папа очень устал и спешил поговорить с мамой, и не хотел опять идти на улицу, Сережа долго плакал:
- Я не успел встретить...
Вечером обыкновенно мама брала Сережу на руки или на спину и несла в кроватку. Но раз у мамы болела голова, и она попросила няню снести его спать. Сережа разбушевался:
- Неси меня опять в столовую, а мама пусть снесет в постель.
|