|
|
||
Мертвые сраму не имут
Часть 3
ISA
Мой темный демон, лишь одно прошедший день тебе готовил:
свет желтых ламп, цинк грязных стен, металла лязг и запах крови.
Упало лезвие из рук - и время вдруг остановилось;
из хрупких вен на голый пол вся жизнь безудержно пролилась.
Раскинув руки, как Христос, лежишь ты, снов фантомных полон;
и охраняет твой покой из мира духов черный ворон.
Ничем теперь не удержать души твоей порыв безумный.
И отражается в стекле взгляд мрачный ночи полнолунной.
Белеет хладная рука под длинной черною перчаткой,
обшлаг отогнут, след иглы пунктиром вдавлен в коже гладкой.
Замажут гримом вскрытый омут истерзанных открытых вен,
закроют взгляд, припудрят веки и алый след сотрут со стен.
И ворон, с места снявшись с криком, сквозь Смерть тебе укажет путь.
...В разомкнутом витке спирали мы встретимся когда-нибудь...
Я не могу вытрясти это из своей головы. Дьявол спит в моей кровати и играет снами. Он наблюдает каждый день через дорогу. Я не могу заставить это чувство уйти.
Я знаю, что все неправильно. И я не уверен, что должен делать, когда все, о чем я думаю, это ты. Все мои оправдания - ложь. Возможно, Бог закроет глаза. И прав ли буду я?
Возможно, я смогу прикинуться, что все в порядке. Это цена, которую я плачу. Мне плевать, что они говорят, но я использую свой шанс.
Он снова побывал там. Это затягивает все больше и больше. Он ходил по разлагающемуся мясу, по гниющей плоти, по скользким костям. Этот смрад невыносим, но он привык к нему за долгие дни скитаний в этой сумеречной зоне. Только почему голова готова взорваться, как перезрелая тыква?.. На обшарпанных стенах мелькают черно-белые картинки, цветом наизнанку, как на негативе, которые Бог - или Дьявол - или оба вместе - показывают ему зачем-то, наверное, чтобы свести с ума... Ба-бах! - рождение новой звезды. Он вздрагивает, хотя никакого звука не было, только это монотонное шипение прокручивающейся пленки. Сияние угасает, и картинку сменяет другая, похожая, - взрыв атомной бомбы. Какая-то сила заставляет остановиться и повернуть голову к этому импровизированному экрану. Ноги не двигаются с места, хотя сознание корчится, вопит, хочет покинуть это место. Неимоверной силы ураган сметает все на своем пути, по кирпичику уносит дома; словно стоматологические клещи, выдирает с корнем деревья, одно за другим, одно за другим. Люди в мгновение ока исчезают с лица земли, распадаются на элементарные частицы, едва успев понять, что же произошло, не оставляя после себя ничего, даже души, которая могла бы родиться вновь... Он с трудом отрывает взгляд.
На другой стенке его подкарауливает умирающее земноводное размером с дом. По иронии судьбы в нем отложила личинки насекомая тварь, теперь ее отпрыски поедают рептилию изнутри. Ей плохо, она раздулась и не может даже квакать, кожа местами вздувается и опадает - это рвутся наружу маленькие насекомые, прогрызают себе путь на волю, чтобы разлететься в разные стороны и дать жизни сотням других за счет чьей-то одной, случайно впустившей их внутрь.
Кент идет, стараясь не глядеть на стены со страшными, живущими вне его сознания картинами, но они вырастают у него на пути. На счастье, он запинается обо что-то, и это отвлекает его. Этим "что-то" оказывается полуразложившийся труп какого-то животного, похоже, лисы. Откуда он взялся в центре города?
Я теряю основу. Этот мир, действительно, может свалить с ног. Ненавижу "Битлз" с их сладкими мечтами о светлом будущем и приторной памятью о светлом прошлом. Как же болен я! И, боюсь, я единственный, кто думает так, как я. Бамбук протыкает кожу; она, как ткань, пунктиром накалывается на иглу, и ничто не кровоточит из меня подобно водопаду, в котором я тону. Двумя футами ниже поверхности я все еще могу различить колеблющееся отражение моего лица. Если бы я только мог дотянуться, может, я бы покинул это место. Но, может, это - все, что есть у меня. И может, у меня нет выбора...
- Стоять! Руки за голову, ноги на ширине плеч! - безлико.
Я хочу знать все...
- Такой приличный с виду молодой человек, - укоризненно-ворчливо.
Я хочу быть повсюду...
- Этих наркушников развелось! - зло.
Я хочу трахнуть каждого в мире!..
- Фамилия! Адрес! - требовательно.
Я хочу сделать что-нибудь значимое!!!...
Кент вырвался от полицейских, побежал, не видя дороги. Инстинкт вывел его в какую-то подворотню, где об острый край решетки он смог порезать руки, чтобы скользкими от крови высвободить их из наручников.
Раскинув руки в стороны, стою на самом краю. Ветер дует в лицо, развевает волосы, закрывая ими глаза, чтобы я не смотрел вниз. Стоит слегка наклониться вперед - становятся видны лужи на асфальте у самой стены. Интересно, тот, кто стоит на крыше там, по ту сторону отражения, видит меня?
Я хочу вылететь и дотронуться... дотронуться до солнца. Но я не хочу летать. Я собираюсь подняться на каждую гору на Луне*. Далеко ли это?
Я так близко от золотой радуги. Я шел сквозь реальность, теперь иду сквозь чудо, я прожил сотни жизней в своей голове, я привык умирать и умирать. Это длится тысячу лет, но это никогда не беспокоило меня.
Не пытайся добраться до меня, я тебя просто не замечу. Я видел будущее и оставляю это позади.
Нет, я не стремлюсь взлететь. Я делаю то, что могу. Просто оттолкнусь подошвами ботинок - и словно во сне земля будет медленно надвигаться на меня. А затем я буду лежать на асфальте, устремив глаза наверх, а тот, кто смотрел на меня из отражения в воде, наверное, будет уже на крыше.
Все это поэзия.
На самом деле это случится по-другому.
Ощущение свободного падения может быть вовсе не таким приятным, каким его себе обычно представляют люди, ни разу его не испытавшие.
Когда ты отрываешься от опоры, бросаешься вниз головой, дыхание перехватывает - тебе не придется больше сделать ни вздоха в этой жизни, - а все внутренности, сначала подпрыгнув до самого горла, сжимаются в один дрожащий тугой комок и словно перестают функционировать.
Зрачки расширяются, ты уже не видишь своего двойника, прыгнувшего навстречу тебе из пятна воды внизу, ты уже не видишь света, все меркнет, но лишь каким-то шестым чувством ощущаешь, что солнце по-прежнему светит. И будет светить, когда тебя уже не станет. Наступит следующий день, без тебя.
Именно об этом ты думаешь, пролетев половину пути. Но к твоим ногам вовсе не привязан резиновый трос, который вернет тебя назад, - ты все решил окончательно и бесповоротно секунду назад. И страх, абсолютно чистый холодный страх, проникает в тебя через все поры, но уже поздно даже для этого чувства - еще миг, и все твои проблемы треснут вместе с головой, обдав мозг белой молнией боли, а затем безвольно растекутся по выбранному тобой небольшому участку асфальта, равному периметру твоего тела.
Но это всего лишь сон.
- Алло? Рэнэ?
- Да, это я.
- Это тетя Полли.
- Ой, тетя Полли, здравствуйте! Как у вас дела?
- Плохо, девочка, плохо. С твоим кузеном творится что-то неладное.
- Да? А что такое?
- Он несколько раз попадал в полицию. Два раза его снимали с крыши, раз - с рельсов метро. Не понимаю. Кажется, он начал принимать наркотики... (плачет)
- Тетя Полли, не плачьте, может, все не так страшно, как вам кажется...
- Мне кажется? А то, что я прихожу домой и нахожу на мебели размазанные пятна крови? А использованные шприцы рядом с унитазом?
- О, Господи, неужели... А как он бродит один по городу, он же слепой?
- В том-то и дело, что я не знаю... Ты бы видела, каким он стал в последнее время - бескровное лицо, расширенные зрачки, красные круги под глазами, ужас... как вампир...
- Ну тетя Полли...
- Рэнэ, я хотела попросить тебя. Я долго думала. Я отправляю его в столицу, к тому известному врачу, который лечил твою сестру. Может, он восстановит ему зрение... и вправит мозги (приглушенное всхлипывание). Это же психическая травма. Может знаешь, нейрохирург, доктор Лестер, такой приятный мужчина... Хотя, откуда тебе знать, и не дай Бог, ты у нас девочка, слава Богу, нормальная...
- Конечно, тетя Полли, квартира у меня большая. Только вы мне заранее скажите, когда он приедет, чтобы я его встретила.
Вы когда-нибудь хотели умереть? Просто свести счеты с жизнью, потому что она вас не приняла. Какой способ самоубийства вам более по-душе?
Он знает их все. Или почти все. Он умирал много раз, он умирает каждый день до сих пор. Что это - душевный мазохизм или просто необратимый химический процесс в мозгу?
Так что же вам кажется наиболее захватывающим? Либо наиболее безболезненным? Вы мечтаете умереть во сне, наглотавшись снотворного? Или порезать себя на мелкие кусочки без анестезии? Хотите испытать всепоглощающее чувство свободы, спрыгнув с крыши небоскреба? Или бесшумно ослабнуть в горячей ванне, выпустив наружу все свои четыре литра?
А может, вам больше подойдет мгновенная вспышка в мозгу от разрывной пули? Или вы мечтаете испытать ни с чем не сравнимое по силе возбуждение, повиснув сломанной под вашей тяжестью шеей в петле?
Он может рассказать вам обо всем. Только намекните о том, чего вы втайне желаете. Бесстрастно и привычно, в мельчайших деталях и подробностях он поведает вам о выбранной вами смерти.
Только тот.
Кто.
Каждый день.
Умирает.
По-настоящему.
Жив.
Звонок тетки разбудил давно уснувшие в глубине души чувства. Прошлое. От него невозможно избавиться, его можно только забыть, на время. Пока кто-нибудь снова не ткнет палкой в этот беспокойный муравейник памяти.
Адель, где же ты, Адель! Огромный пышно-цветущий сад, яркое солнце. Слезы текут по щекам. Я снова осталась одна. Я очень любила ее, никто так хорошо не понимал меня. Адель, моя Адель. Я чувствую себя совсем беспомощной, я ничего не могу сделать. Ее имя при мне не упоминают. Как больно.
Я вспоминаю, как она подолгу гуляла со мной. У нас был прекрасный огромный сад. Она придумывала такие чудесные сказки. Я помню, как мы нарвали огромный букет водяных лилий и долго играли в саду. Цветы без воды поникли, и она сказала, что они умерли и их надо похоронить. Мы вырыли яму под цветущим кустом акации. Я спросила, может быть они еще не умерли? Может быть, если поставить их в воду, они еще оживут? Но Адель как-то странно улыбнулась и стала засыпать их землей. "Нет, Рэнэ, они умерли не до конца, - сказала она, - они просто выглядят как мертвые, и надо им дать то, чего они просят." Я никогда не спорила со своей старшей сестрой, я очень ее любила.
Я помню тот последний раз, когда видела ее. Был теплый летний вечер, я сидела с куклой на крыльце и тихо напевала считалочку, которую придумала Адель, изображая при этом, что действительно зажигаю свечи, собираясь уложить куклу спать, но тут раздался ужасный крик. Я побежала в дом. На пороге комнаты меня поймала наша горничная Айрис и закричала, чтобы я туда не ходила; не помню, чтобы раньше она позволяла себе на кого-нибудь кричать. Я увернулась и проскользнула в комнату. То, что я там увидела, было ужасно. Отец полулежал на полу, прижимая руку к груди; вся его рубашка была в крови. Мать, очень бледная, держала за руки вырывающуюся Адель. Адель отчаянно сопротивлялась, лицо ее было страшно перекошено, а во взгляде читалась ненависть в самом чистейшем виде. Я бросилась к ним и закричала, чтобы мама не делала ей больно и отпустила ее, и тут увидела валяющийся на полу у ног Адель нож. Лезвие его было запачкано чем-то темным и липким.
Адель, увидев меня, как-то успокоилась и перестала вырываться. Я наклонилась, чтобы поднять нож, но мать закричала, а вбежавшая Айрис схватила меня за руку и потащила к выходу. Я упиралась из последних сил и пыталась обернуться.
Последнее, что я помню, это глаза Адель, которая с отчаяньем смотрела мне вслед, зная, что мы никогда больше не увидимся.
Теперь Адель не было со мной, и я не находила себе места от тоски. Кент, приехавший на следующий день из колледжа, ходил за мною по пятам, пытаясь хоть чем-то развлечь.
Это был такой же теплый летний вечер, как и тот, когда я в последний раз видела Адель. Я уже лежала у себя в комнате в кроватке, в обнимку с белым медвежонком, и почти спала, когда дверь тихо скрипнула и на пороге появился Кент. Он был в приподнятом настроении и, заговорщически прижав палец к губам, вытянул меня из постели, взял за руку и вывел на улицу прямо в ночной рубашке. Я сонно прижимала к себе медвежонка и покорно семенила за Кентом. Он сказал, что у него для меня сюрприз, и привел в заброшенный сарай на краю нашего сада. Тут он попросил подождать меня минутку и скрылся в темном проеме. Вернулся он, ведя за руку рыжеволосую девочку, на ней было бледно-розовое нарядное платье, она выглядела слегка напуганной и шаталась как пьяная.
"Вот, - Кент улыбался, - это твоя новая сестренка. Хочешь поиграть с ней?" Я помотала головой: "Это не Адель." Кент резко помрачнел и нахмурился. "Не Адель, так что ж? Ты ведь хочешь, чтобы у тебя была сестренка?" Я чуть отступила назад и упрямо помотала головой: "Это не Адель." Он присмотрелся к девочке, словно впервые увидел ее, а когда повернулся обратно ко мне, то я даже испугалась - лицо его стало вдруг злым, я его таким никогда еще не видела. "Ах, не Адель?!" - резко сказал он. Я хотела дотронуться до него и успокоить, но он отшатнулся от меня и закричал, чтобы я уходила. Девочка все так же безучастно стояла, глядя куда-то в пустоту, и, казалось, не была ни в чем заинтересована. Я повернулась и пошла прочь. Но, дойдя до аллеи, обернулась. Ни Кента, ни незнакомой девочки не было. И тут я услышала слабый крик. Я побежала обратно к сараю и заглянула внутрь, не решаясь позвать Кента по имени. Хотя солнце еще не скрылось за горизонтом, в сарае было довольно темно. Через несколько секунд мои глаза привыкли к царящему там полумраку, и я увидела их. Кент склонялся над ней так, что ее лица мне видно не было. Девочка стонала и вскрикивала. Я прильнула к щели в дверном проеме, так как войти побоялась. Потом девочка кричать перестала, и тогда я услышала, как заплакал Кент, а потом в руках у него появилось что-то длинное, какой-то железный прут, что ли, их полным-полно валялось у нас в сарае. Кент стал звать девочку по имени, я его, правда, сразу же забыла, потому что мне показалось, что это моя Адель. А он замахнулся, а потом его рука опускалась еще и еще, и он плакал, как маленький и все звал ее. Все перемешалось - кружевные розовые оборки, забрызганная кровью атласная ткань, рука Кента, наносящая удар за ударом. Она уже давно молчала, а он все не мог остановиться. Мне стало плохо, я прислонилась к двери, и она скрипнула. Он, внезапно обернувшись, медленно поднялся, оставив на полу беспомощно распростертое тело в красных кружевах. Резко распахнув дверь, Кент схватил меня за плечи и начал трясти и кричать что-то бессвязное. Я заплакала и спросила, зачем он убил Адель. А он вдруг ударил меня. Я вырвалась и побежала в сад, где среди белых акаций было наше с Адель тайное место. Там я провела всю ночь, проплакав на траве.
Стерва. Мерзкая маленькая стерва. Все страхи, зародившиеся на заре тебя, сбылись. Готов отдать кусок своей плоти - ты знала это. Стерва! Стерва! Ты оставила меня здесь в синяках, с разбитой головой, с размозженными костями, торчащими сквозь кровоточащее мясо. Ты лишила меня света, лишила тепла, любви, жизни, смерти... Лишила себя. Я в полном одиночестве.
Маленькая рыжая стерва, тебе понадобилось нечто большее, чем то, что я дал тебе. Тебе было мало моей крови, моей жизни, моего... Ты захотела заглянуть дальше.
Все рушится. Ничто не идет так, как я планировал. Тэсс, я надеялся, ты поможешь мне понять некоторые вещи, но ты сбежала. Туда, откуда нет возврата; я не увижу тебя больше, я не услышу больше жизни в твоем крике, не почувствую твоих ногтей в своей коже, не попробую на вкус слез с твоего лица. Я больше никогда не проникну внутрь тебя, маленькое животное. Нет больше ни чувств, ни ощущений, только исчезающая память.
Что же мне теперь делать... здесь... одному... Я развеиваюсь, как дым. Ты не нуждаешься во мне больше - и мне теперь плевать.
Он выронил нож, когда услышал телефонный звонок, поскользнулся в собственной крови, но не упал, опершись скользкой и липкой рукой о кухонный стол.
В трубке звучал далекий голос, кажется, матери. Что-то про медицинский Центр, он не понял. И он не знал, что сказал ей, он все еще был с собой.
Когда раздались короткие гудки, Кент ощупью пробрался обратно на кухню, зажимая носовым платком глубокую рану на груди. Каждой клеткой своего тела он радовался боли, она отвлекала его от боли другой, пусть ненадолго, но все-таки... Платок уже промок насквозь, и, вероятно, снова придется мыть пол во всей квартире. И кота еще надо покормить...
Кент машинально принялся за уборку. Раньше это доставляло массу неприятных впечатлений от столкновений с мебелью, которая оказывалась в тех местах, где ее не должно было быть, от неожиданных поворотов и раздражающего желания запомнить, где он уже убрался, а где еще нет. Сейчас же это стало настолько привычным делом, что отсутствие зрения ему уже не мешало.
Он вскоре перестал задумываться над тем, что делает (и никогда не задумывался, зачем), - и вновь его "Я" взяло верх, выталкивая его из действительности в реальность.