|
|
||
Мертвые сраму не имут
Часть 8
EHWAZ
Не мы идем по Пути,
но Путь проходит через нас.
Здесь и сейчас
Ждать пришлось недолго. Как раз в это время в Центре медицинских исследований начался обеденный перерыв. Дождавшись, пока доктор покинет кабинет, Кент вышел из-за конторки, где до этого сидел, и без особого труда вскрыл электронный замок. Прикрыв за собой дверь, он огляделся. Все было именно так, как он нарисовал в своем воображении, вернее, увидел незрячим взглядом и отложил в копилку памяти, которая теперь перевернулась и выдавала все новые и новые воспоминания.
Времени было мало, но для задуманного достаточно. Достав из кармана специальную отвертку, он быстро и умело отвинтил небольшую планку на задней панели системного блока. Зажав отвертку в зубах, вынул из кармана куртки микрочип и, придерживая планку левой рукой, другой вставил чип внутрь. Что-то еле слышно щелкнуло - и чужеродная деталь заняла предназначенное место в компьютере.
Привинтив планку на место, Кент направился к окну - это был его путь отступления. Открыв щеколду, он выглянул наружу. Кабинет доктора Лестера располагался на третьем этаже, и прыгать вниз было довольно опасно. Но между вторым и третьим этажами как раз проходил узкий карниз, впрочем, достаточный по ширине для того, чтобы, держась за стену, перебраться по нему к следующему окну.
Наметив таким образом путь отступления, он вернулся к столу. Монитор компьютера показывал пульсирующую каракатицу бледно-серого цвета с безобразными отростками во все стороны - нейрон головного мозга. Явно с какой-то патологией.
Кент пробежался пальцами по клавиатуре, настраивая программу. Вскоре чип в компьютере отозвался едва слышным попискиванием. Программа считывания информации была подключена. Теперь все текстовые файлы, как существующие, так и вновь появляющиеся, он без труда сможет просмотреть со своего домашнего компьютера.
Из коридора снаружи послышались приближающиеся шаги, заглушаемые мягким ковролином. За время своей мнимой слепоты Нэйлс научился чувствовать вещи, едва доступные обычным человеческим органам восприятия, и теперь расслышал чье-то приближение с довольно большого расстояния.
Вернув скринсэйвер* в исходное состояние, он подскочил к окну и, одним движением перемахнув через подоконник, поставил ноги на карниз.
Прежде чем дверь кабинета отворилась, он успел еще прикрыть раму и отойти в сторону.
В приемной он предусмотрительно оставил окно открытым, и теперь ему вовсе не составило труда перелезть туда и покинуть полупустое полуденное помещение цивилизованным путем, показав на выходе пропуск охране. Приход и уход пациентов они никак не регистрировали, и опасаться, что его вычислят, причин не было. Надо заметить, Кент особо на этот счет и не беспокоился.
Конечно же, он сразу направился домой. Рэнэ еще не вернулась.
Компьютер, привезенный с собой, стоял в его комнате. Часть файлов уже должна была скачаться в его память, предварительно почищенную специально для этой цели.
Нетерпение его было велико, но он не стал спешить - еще прошло недостаточно времени с момента подключения. Кент лег на кровать и попытался расслабиться.
Откровения Бесполезного Странника
Здравствуй, Тэсс. Как здесь спокойно, тебе повезло. Прости, что не так часто тебя навещаю, как бы хотелось, но... Ой, да нет, "но" - это всего лишь отговорка. Я не буду оправдываться. Тем более тебе теперь виднее.
Джессика сейчас гораздо дальше от меня, чем ты. Что-то ее затягивает, какая-то хрень. Но она по-прежнему нас любит, и это главное.
Я поведаю тебе историю, которая произошла со мной не так давно, хотя, как оказалось на самом деле - в прошлой жизни. Я не хочу ни с кем об этом говорить, а ты поможешь мне понять, что же происходит.
Я ехал в метро, находясь под кайфом, что случается не так уж и редко, и мало что соображая.
В тот раз я так и не попал домой, потому что забыл, где живу. И как бы ни силился хотя бы визуально представить место моего жительства и окрестности - ничегошеньки не выходило. В конце концов я плюнул на это дело и пошел шляться по улицам.
Я бродил до самой ночи, пока не развеялся весь кайф из моей головы. Когда я немного очухался, то обнаружил себя в самом что ни на есть последнем месте, где хотел бы оказаться - в квартале нищих и бродяг, где жарят сосиски над бочками с горящим мусором, где за каждым углом поджидает парень с набором гаек, завернутых в носок, которыми может просто "за здорово живешь" огреть тебя по репе, а ты и глазом не успеешь моргнуть, не то что спросить - а, собственно, за что?
Стараясь держаться открытого пространства, я брел между ними, прикидываясь своим и бросая ничего не значащие реплики в ответ на их странные вопросы.
Наконец, бродить мне надоело, я нашел какую-то более менее приличную компанию и присел с ними в кучу старого тряпья, в котором эти бедолаги коротали свои холодные ночи. У меня еще оставался косяк, и мы разделили его по-братски, вследствие чего мне выделили часть кучи, пригодную для отдыха, в нераздельное владение. Я настолько был измотан скитаниями в сумеречном мире своей головы, да и напряжение последних часов, проведенных на этой свалке человечества, дало себя знать, что, накрывшись какой-то старой рухлядью, уснул, едва успев сомкнуть глаза.
Не знаю, сколько времени я проспал, но когда проснулся, все еще была ночь. Вокруг стояла тишина, и только потрескивание огня в мусорных баках нарушало спокойствие этого райского местечка. Я попробовал перевернуться на другой бок, но спать почему-то больше не хотелось. Поворочавшись еще минут десять, я решил пройтись. Странно, но на улицах не было ни души; все бродяги куда-то запропастились. Да что там бродяги! Я прошелся по нескольким кварталам, и мне на пути не попалось ни одной кошки или собаки! Я, помнится, тогда несколько удивился, но ничего из ряда вон выходящего в этом не нашел.
Мои ноги несли меня вглубь этого района, о величине которого я до сих пор и не подозревал. Когда я отчаялся встретить хоть кого-нибудь, строения внезапно кончились - я стоял на окраине города. Позади остались пустые, судя по всему, здания, тлеющие кучи мусора, а впереди простиралась степь с редко где торчащими из земли пучками какой-то растительности. Надо всем этим сюром висела огромная луна, вернее, ее ровная половина. Мне почему-то показалось, что я больше никогда не увижу ту, другую ее часть, потому как ее больше не существует. Смешно, да? Хотя мне тогда было не до смеха.
Не знаю, что руководило мной, но я без особых раздумий двинулся прямо. Ноги по щиколотку утопали в грубом песчанике; принялся накрапывать мелкий прохладный дождик, и это было даже приятно. Я шел и шел куда глаза глядят, а впереди простиралась все та же степь с жухлой травой. ...Ну чем не писатель!.. А, ладно, поехали дальше.
Мне было так хорошо, я ощущал себя цельным. Я не помнил, откуда я иду, где я жил до этого, зачем я здесь, кто я такой. Я просто шел. Несколько часов подряд. А ночь все не кончалась, и луна висела все там же, только стала еще меньше, превращаясь в букву "С".
Ни одной живой твари не попалось мне на пути, и это давно не казалось странным. Мои ноги совсем не устали; казалось, они берут энергию из самой земли, с которой я успел сродниться за это время.
Не знаю, сколько я плутал в этом спокойствии, по мне так хоть в два раза дольше - я бы не заметил. Но всему приходит конец. Степь упиралась в стену. В темноте было непонятно, что это за стена, принадлежит ли она какому-нибудь зданию и насколько далеко она простирается. Я даже не понял, насколько она высока: в сгустившейся тьме - а от луны к тому времени остался лишь еле различимый серп - этого было не понять.
Когда я подошел к этой стене, какие-то назойливые насекомые вдруг зароились вокруг меня, словно выпутавшись из моих волос. В этот же момент я почувствовал необычайную ясность внутри головы и понял, что эти мухи - мои собственные мысли, которые покинули меня! Какой кайф, ты себе представить не можешь! Они были вне меня, я не хотел пускать их обратно в голову, как они ни пытались туда проникнуть, чуть только я осознал происходящее. Единственным способом разогнать их было напрочь про них забыть. Когда они перестали докучать мне и отвлекать от спокойного созерцания, я посмотрел прямо на стену и увидел, что это всего лишь мираж - сквозь нее было видно, это просто оказался туман; как я мог принять его за что-то твердое, непонятно.
А увидел я за туманом ту самую свалку, на которой уснул. Ту самую кучу, в которой меня пристроили. Стоило давать такого кругаля, чтобы вернуться на то же самое место! И я, забыв про мираж, шагнул сквозь него.
В следующий момент я проснулся. На лице лежала какая-то голубая тряпка, проеденная молью. Откинув ее, я обнаружил, что наступило утро. Так все это был сон? - подумал я тогда. Я чувствовал себя как никогда отдохнувшим и полным сил, а такое давненько не случалось: то отходняк, то ломки. Мне даже захотелось вскочить и раскидать весь этот ворох, кричать во все горло, но я вовремя опомнился, вдруг вспомнив, среди каких людей нахожусь. Эх, они же не поймут! Я и сам еще вчера такого крикуна взял бы за шкирку и так накостылял, что мало бы не показалось. Осторожностью я, правда, никогда особо не отличался, но сейчас что-то остановило меня. Я аккуратно вылез, перешагивая через храпящих бродяг, наваленных тут и там в художественном беспорядке, и, стараясь не шуметь, стал пробираться меж ними. Меня безумно потянуло домой. Дом - это единственное прибежище для нас в наших странствиях, мы всегда возвращаемся туда.
Без особого труда мне удалось найти выход из этого заповедника и попасть домой. Только я вошел в квартиру, пытаясь не шуметь, чтобы не будить домочадцев, и, спустившись в свою комнату, уселся на диван, как на пороге возникла Джессика.
- Тэрри?.. - она, как мне показалось, была несказанно удивлена моим присутствием в моей комнате на моем же диване. Она будто не ожидала меня здесь увидеть.
- Привет, крошка, - ответил я. - Да что с тобой, в самом деле?
Она медленно спустилась по ступенькам и уставилась на меня. Меня невольно передернуло от пробежавшего по спине озноба - что-то в облике ее изменилось. Я не сразу понял - что, но когда она подошла ближе, сердце мое екнуло - у Джесси были длинные волосы, ниже плеч, подколотые на затылке, чтобы не падали на лицо.
- Что происходит? - я схватился за голову, но ни одно разумное объяснение не посетило меня на этот раз.
- Где ты был? - спросила она меня, высасывая признание широко открытыми глазами. - Тебя не было 5 месяцев...
Я вскинул голову так резко, что в основании черепа что-то хрустнуло - и странное ощущение разлилось в моей голове, застилая глаза. Сквозь эту пелену, похожую на слезы, я взглянул на сестру, но... это была не она! Передо мной сидело нечто настолько неописуемое, что дух у меня перехватило. Это... это было... это была какая-то переливающаяся субстанция, ни на что не похожая. Мне даже трудно описать ее привычными словами, как бы я ни изощрялся; клише для этого еще не придумано.
Одно могу сказать, как наркушник с довольно приличным стажем, - ни от травы, ни от коки, ни даже от героина такая хреновина мне бы не приглючилась, это-то я уж точно знаю!
Я стал лихорадочно припоминать, что употреблял в последний раз, но это был обычный гаш, он меня даже и не зацепил толком. Не знаю, что со мной приключилось.
Я поспешил проморгаться, пока не спятил от этого зрелища, - и видение исчезло. На месте этого светлячка опять сидела моя сестренка, но я не мог уже доверять ей.
- Джесс, а родители дома? - осторожно спросил я.
- А где же им еще быть? - она пожала худенькими плечиками, и от этого ее жеста, до боли знакомого, мне захотелось плакать. Ну не марсиане же, в конце концов, ее подменили!
- А почему ты решил, что ты не на Марсе? - услышал я вдруг ее голос от двери и смех, такой странный, радостный.
Когда же она успела там оказаться, ведь только что... Я поднял глаза, и даже способность дышать изменила мне на какой-то момент: там стояла ты, Тэсс, совсем взрослая, словно и не умирала вовсе, а выросла вместе с нами. И вот ты, живая и невредимая, стоишь там, у дверей и смеешься надо мной, будто не твой гроб опустили тогда в глубокую яму, будто не над твоей могилой мы с Джесс провели столько бессонных ночей, обнявшись в тоске у маленького надгробия...
Ох, Тэсс, прости, что я плачу, мне действительно тебя не хватает, твоих забавных стишков, твоего смеха - Джессика смеется теперь очень редко.
Способность дышать вернулась ко мне, но вот способность мыслить куда-то подевалась; ее так и не было с ночи, когда я разогнал тех мух, вьющихся вокруг моей головы. И это, наверное, было к лучшему, потому что так я не мог сойти с ума, которого нет. Сейчас я только воспринимал происходящее, не анализируя его.
Вскочив с дивана, я направился к тебе, но Джессика, опередив меня, в два прыжка оказалась у дверей с тобой рядом. Вы обе как-то странно посмотрели на меня и, взявшись за руки, как в детстве, поднялись по ступенькам и вышли из комнаты, закрыв за собой дверь. Взбежав следом, я подергал за ручку, но замок, видимо, защелкнулся. Так же, не раздумывая особо, не пытаясь понять мотивы, побудившие вас запереть меня в моей же комнате, я опустился на колени и заглянул в замочную скважину.
То, что произошло дальше, было для меня не очень-то приятно, скажу я тебе. Отверстие для ключа было довольно большим, и глаз мой, приникнув к нему, вдруг зажил собственной жизнью: в то время как ресницы зацепились за края скважины, словно абордажные крючья, он с физически ощутимым чваком высвободился из глазницы и, выкатившись в отверстие, упал на пол по ту сторону двери, а затем покатился вслед за двумя парами ваших туфелек.
Мое сознание будто раздвоилось: с одной стороны, я сидел под дверью в своей каморке, щупал пустую глазницу, соображая, почему же мне не больно, и осматривал оставшимся глазом ладонь, на которой не было крови; с другой - слегка облепившись пылью и песком, катился по полу, созерцая, как в стремительной круговерти проносятся то потолок, то сестры, то грязный пол, то снова потолок и сестры.
От обилия ощущений я потерял-таки равновесие и, скатившись вниз по лестнице и отбив себе все, что только можно, потерял сознание.
Придя в себя, я обнаружил, что все еще стою в ночной степи у той стены и смотрю сквозь нее на бомжатник, в котором меня приютили, смотрю - о, счастье! - обоими глазами. Все-таки это были глюки. Я с облегчением вздохнул, отвернулся от непривлекательного зрелища и пошел прочь, куда глаза глядят. Скоро настало утро, и на шоссе меня подобрал какой-то сердобольный старикан-дальнобойщик; на его свежепокрашенной развалине мы благополучно добрались до города. По дороге он угостил меня пивом, и мы мило поболтали на отвлеченные темы. Он, кстати, тоже заметил, какой ночью был туман, что в этих краях не такая уж и редкость, и рассказал мне историю о том, как сам когда-то заблудился в тумане, а когда вышел, все знакомые вещи перестали казаться знакомыми и ничто не шло по-прежнему. Я согласно покивал на метафорический бред подвыпившего старикана и сошел в центре, а он поехал дальше, напоследок подмигнув мне весьма заговорщически. Что интересно, Тэсс, его тоже звали Тэрри, меня даже слегка передернуло от такого совпадения. И совпадение ли это?
Я поплелся восвояси, усталый и разбитый, что гораздо более походило на отходняк, чем предыдущее мое приподнято-радостное состояние.
Город пробуждался. Уже работали некоторые магазины, машины все больше заполняли улицы, людишки повылезали из своих домов и ползали туда-сюда, стараясь обходить оставшиеся после ночного дождя лужи, которые быстро высыхали на солнце.
На меня вновь напало философское настроение, и я порадовался, что вернулась моя способность размышлять. Этак можно ведь и до чего путного додуматься. Хотя... Какой во всем этом смысл? Вот они, например, чего они копошатся? Спешат на работу, в школу, к родным или просто по магазинам. Ну и на кой черт? Все равно все превратится в прах. Все равно заработанных денег хватит только на очередную машину, которая потом сама сядет вам на шею. Все равно шмотки, купленные сегодня, завтра выйдут из моды или сгорят в пожаре вместе со всем барахлом, нажитым таким трудом. Все равно родственники, которым уделяешь искреннее внимание, оценят это только после твоей смерти, если их устроят размеры наследства, которое ты им оставишь, и может даже осыплют твою бессловесную могилу розами, которые ты при жизни терпеть не мог.
Словно дождевые черви выползаем мы в этот мир насладиться свежестью утра после непогоды лишь для того, чтобы быть раздавленными на мокром асфальте. И так будет со всеми, и незачем жалеть кого-то, кто уже погиб в этой вечной борьбе за выживание. Жалости опосредованной вовсе не существует, есть только жалость, которую каждый испытывает к себе.
Вон старушка тащится с авоськами через дорогу. Машины гудят и нетерпеливо газуют, чуть не наезжая ей на пятки. Девушка спешит на помощь этой совершенно чужой для нее пожилой леди, она даже берет у нее сумки и, возможно, проводит несчастную до дома. Думаете, ей жалко бабулю? Нет. Она просто видит в ней себя, свое будущее, ей горько и больно, ей ужасно не хочется быть такой беспомощной - она просто помогает себе в будущем, это себя она переводит через дорогу.
Так что нет ничего человеколюбивого в любой жалости и сострадании. Пока не представишь себя на месте пострадавшего, или его родственников, в случае если пострадавший безнадежно мертв, жалость почувствовать невозможно.
А любовь? Помимо того, что это просто химическая реакция. Это же любовь к себе! О! Как она на меня посмотрела - я, оказывается, очень даже ничего, хотя я и так это знаю. О! Она любит меня - я заслужил это по праву, ведь я такой замечательный, надо бы пригреть ее, она знает, каков я красавец весь из себя, и я безумно благодарен ей за это. Вот и вся любовь. А ей-то кажется то же самое: он ее оценил за все те душевные качества, которые специально для этого выставляются напоказ.
Дружба - вообще только на основе ты - мне, я - тебе, а также на взаимных обидах.
Самопожертвование? Опять любовь к себе. Любой герой (кроме, конечно, полных моронов, которые делают что-то без балды), думает в первую очередь о себе: какой я, однако, супермен, какой я, однако, крутой; как, однако, будут плакать по мне в случае трагического исхода моего геройства; какая куча народу будет слагать обо мне легенды!
Материнское самопожертвование - инстинкт на уровне хромосом, братская любовь - то же самое...
Стоп! Я до сих пор иду домой, к моим сестренкам, подумал я. Да, пожалуй, лучше для меня - не думать, а то уж очень как-то паскудно все получается. Хватит с меня этого. Я пошел домой.
...Пустота воцарилась в голове как по мановению волшебной палочки. Я вернулся восвояси и понял, что сейчас вовсе не сплю - мое скромное жилище выглядело скромнее некуда, то бишь как обычно, во всей неприглядной красе - и депресса снова навалилась на меня всем своим весом, хотя сейчас ей почему-то не удалось пробраться глубже, чем под одежду, вместе с сырой затхлостью подвального воздуха.
Я сел на диван, на пороге появилась растрепанная Джесс в халате и босиком - видно, только что проснулась. Она застыла на миг в дверях, потом кубарем скатилась по лестнице и бросилась мне на шею.
- Джесс! - я пытался отбрыкаться от ее крепких объятий. - Да что с тобой такое? Отпусти, задушишь! - когда мне удалось отстранить ее, я увидел, что ее большие карие глаза, ну, ты же их помнишь, они до сих пор такими и остались - робкие, как у феи из детской книжки, - полны слез, и от них по бледным щекам спускаются две мокрые дорожки.
- Тэрри, - тихо сказала она. - Где ты был?
Я сразу насторожился и отпустил ее; совсем что-то не хотелось вдруг почувствовать в руках вместо ее теплого тела нечто непонятное светящееся...
- А сколько, по-твоему, меня не было? - спросил я на всякий случай, присматриваясь к ней и ожидая трансформаций в любую секунду.
- Пять месяцев, - она испуганно посмотрела на меня.
Ну вот, все сходится! Я перевел взгляд на входную дверь. Джесс обернулась следом за мной.
- Кто там, кого ты видишь? - в голосе ее сквозила усталость и печаль.
- Я не вижу... Тэсс...
- Тэсс... уже почти четырнадцать лет живет в другом месте...
Я вздрогнул и сжал ее руку. Черт с ним, пусть это сон, пусть мираж или вообще Марс, только пусть они обе будут живы! - почти взмолился я.
- ...на Сент-Антуанском кладбище, - закончила она, и внезапно глаза ее стали сухими. - Пойду приготовлю завтрак, я так давно этого для тебя не делала... И не ожидала, что вновь смогу сделать что либо для тебя.
Я нехотя отпустил ее, все еще не в силах поверить, что я действительно дома - какое-то напряжение не оставляло меня; оно, кажется, прочно поселилось в глубине души, сжимая сердце тисками неясной тревоги ежеминутно. На всякий случай я потрогал свои глаза, но они, кажется, не собирались покидать привычно насиженные места и куда бы то ни было убегать. И тогда я подумал, честное слово, что лучше бы мне остаться там, где вы обе вместе, пусть даже и на Марсе, пусть иногда вы выглядите вовсе не так, как должны бы, пусть даже оба мои глаза выскочат, пусть хоть все части тела по очереди отвалятся, но мы будем там вместе, втроем... Ох, неприятность, залью сейчас все соплями...
Как странно. Я сейчас сижу и вспоминаю все эти события, словно фильм, словно это происходит не со мной. Ведь мне нет до этого дела! И мне также нет дела, что нет дела до этого. Фразы рождаются в голове помимо... нет - независимо от моей воли. Я словно соединил воедино набор разных клише, и теперь они лезут из меня наружу. Я не испытываю никаких чувств, слезы льются сами по себе, или по привычке. Может, я зашел в тупик в своих скитаниях? Или дорога просто кончилась?
...Мне почему-то до этого всего нет дела...
Что ты скажешь на это, Тэсс, моя маленькая сестренка?.. Помоги мне. Я, кажется, готов.
Все дальше вниз по спирали
Мертвая кровь. Ни начала, ни конца. Нет освобождения. Холод земли; каждый год, каждый час, каждая минута пропитана сырым тяжелым запахом - то холодной и мерзлой, то теплой оттаявшей земли. Пальцы рук, мои пальцы... они цепляются за истлевшие шелковые простыни, обломанные ногти скребут по деревянной доске под простынями, отдирая отсыревшие занозы - но пальцам не больно, нет, мне не больно. Лишь звон колокольчика где-то в небесах...
Нет воздуха! Только запах земли, свинцово-удушающий! Свет, хочу видеть свет, хочу дышать!..
...Ее похоронили живой. Она и сейчас жива. Это я. Это мое тело, истерзанное, поруганное и окровавленное, засыпано землей. И никогда не было НАС, была только ты... теперь лишь я.
Нет ничего страшнее и безысходнее, чем тоска по мертвым. Глубокий океан тоски, где нет места надежде.
... Маленькая девочка любила стихи.
Она горько плакала,
разбуженная необходимостью...
Она больше никогда не почувствует и не увидит ничего. Этого теплого запаха цветов под дождем, этой свежей зелени травы, солнечных бликов высоко в кронах деревьев, лунной дорожки на спокойной воде, пения птиц по утрам - всего этого больше не существует для нее; ей осталось лишь узкое пространство деревянного гроба, сырость истлевшего шелкового покрова, тяжелый сырой запах земли. А ведь ей всего тринадцать, и она безумно любила жить. Она могла часами бездумно валяться в траве, наслаждаясь просто чувством бытия. Она не пропускала ни букашки, ни дуновения ветерка, она восхищалась всем существующим, она была так близка к природе.
Клянусь, Тэсс, я буду жить за нас двоих, ты никогда не покинешь мое сердце, ты будешь чувствовать все через меня, видеть моими глазами, плыть в мутных водах завтрашних дней, ждать здесь Начала, парить в тяжелом воздухе ничтожества - вдвоем в одном. Я - твоя дверь в этот мир. Я падаю с высоты, и никто, никто не протянет мне руки. Так пусть это будет медленно; покой - лишь в безразличии. Однако, обрести невинность вновь - как бы хотела я! Но все бессмысленно... Мертвый зародыш, по кускам выдранный из тела, ты никогда не откроешь глаза.
Много ночей, вскакивая в холодном поту, Джессика подходила к зеркалу и трогала свое отражение, будто хотела к нему проникнуть сквозь стекло. Но потом, бледная, как привидение, шла в подвал, где на дырявом грязном диване метался в своих наркотических снах брат. Руки ее были холодны, но тяжелый охотничий нож - холоднее в несколько раз. Она отодвигала слипшиеся волосы с его мокрого лба и подолгу глядела в эти любимые и такие пустые глаза, которые не узнавали ее. Мог бы он так же разделаться с какой-нибудь девочкой в розовом платье, как это сделал тот, имени которого она не знала? Мог ли?
Несколько минут она держала лезвие у его горла, где пульсирующей жилкой билась медленная жизнь, но каждый раз ее что-то удерживало. Хоть Терри и был законченным джанки*, он по-прежнему оставался ее братом, ее кровью и плотью. И она любила его, любила больше, чем себя.
Вечерами она выходила в город, держа своего зверя на длинном поводке, и он выискивал, вынюхивал, не прячется ли в ком-нибудь тот, что был ей нужен. Когда находил, заманивал в ловушку и убивал. Джессика упивалась болью и агонией, в которой на время тонула ее собственная боль. Она переживала муки и саму смерть вместе с человеком, которого уничтожала, она разделяла с ним все страдания от начала до самого конца и даже чуть дальше, одновременно проклиная свои паранормальные психические способности, открывающие ей дверь на ту сторону. Зверь пробудился в ней не так давно, он просто заполнил вакуум внутри.
Энергия смерти была поистине несоизмерима ни с чем. Расщепление человеческого Эго, когда его сущность перетекала обратно в пространство, откуда и вышла, было самым прекрасным моментом; ради этого мига освобождения стоило умирать. Ей нравилось переживать это чувство вновь и вновь. Это было подобно самому сильному наркотическому опьянению. Очень сильно, безумно, потрясающе необъяснимо, когда разум, казалось, рассыпается в песок, и песок этот неудержимо убегает, крупинка за крупинкой, в трещины мостовой без надежды вновь собраться в единое целое, которое будет ею.
И каждый раз она стояла над умирающей жертвой, не в силах пошевелиться, впитывая каждым нейроном потрясающую силу распада человеческой личности. Одновременно с этим, правда, она чувствовала и физическую боль, но что это было по сравнению с открывающейся вечностью! И кто может помешать слышать все, когда рушится твой разум.
Это случилось в тот единственный, первый раз, когда от нее не зависело ничего: он был силен, как викинг, и так же безумен. И он стал первым, кто, войдя в нее, вышел уже мертвым. А через два месяца она убила еще одно существо - существо, еще только готовящееся обрести человеческие черты, ни в чем не повинное, смотрящее свои трансцендентные* сны и беззвучно разевающее безгубый рот головастика в теплых кровавых струях Озера Жизни.
И если смерть - тайна, на небе нет ничего незнакомого, а если есть ад, он уже ждет меня, хотя все это бессмысленно и все, что окружает, - хаос.
Врата Безвременья
...Это был печальный крик тысячи тысяч
нерожденных младенцев, плывущих
по Стиксу* навстречу Вратам...
Она зависла среди схемы, которая была Всем, схема проходила сквозь нее и была ею. Она одновременно была во Всем - и Все было в ней. Она чувствовала себя электронной частицей, несущейся сквозь потоки энергии, - и в то же время разлилась в неподвижности пространства-матрицы. Это была Жизнь: мириадами эритроцитовых потоков переливалась Жизнь внутри бесконечности. И это была Смерть: всасывая в себя частицу индивидуального разума, которым она была ранее, Смерть не давала шансов на спасение.
Анестезия унесла ее тело, но все чувства обострились, взгляду открылись бездонные омуты естества. И она слышала протяжные выморочные стоны, словно исходящие из самых потаенных глубин ее тела, куда так бесцеремонно вторгались сейчас механические руки убийцы. Если бы она могла представить себя, распростертую в позе препарируемой лягушки на операционном кресле, то увидела бы слезы, текущие из-под неподвижных век. Но не было тела, не было и боли - только сосущие хлюпанья вакуумного отсоса сотрясали пустоту кровоточащего пространства внутри нее.
Забрызганная кровью марля покрыла эмалированную окружность ведра, в котором теперь, среди прочих кусков, лежала частичка ее, плоть от плоти ее, нерожденное существо. Была ли у него душа? Что чувствовало оно, разрываемое на мокрые теплые ошметья? Будет ли оно винить ее всю оставшуюся Вечность за то, что ему не было дано увидеть свет?
А может, это благое дело - не дать познать новому невинному существу все страдание и всю боль бытия... Нет-нет-нет, оправданий нет! И это не аксиома: если жизнь представляется чередой сумерек и туманов, то вовсе не значит, что у слепого обязательно родится слепой. Возможно, существо, что хотело появиться на свет, было бы счастливо...
Гудение пространства-матрицы сглаживается головокружением анестезии. Как долго... Это длится Вечность... Демоны кричат, и такими голосами, словно еще не умеют плакать. Они просачиваются сквозь плазму красных завихрений, и крохотные лица их сморщены, а рты открыты в вечном вопле...
Невозможно вернуться на карниз, пролетев половину пути до Небытия.
Это уже рядом
Каждый день приносит новую встречу или хотя бы новое наблюдение.
В паре, которая вошла в мой магазинчик, не было, на первый взгляд, ничего особенного, и все же то, что произошло дальше, заслуживает самого пристального моего внимания, ибо я уверенно могу себя назвать коллекционером характеров. Конечно же, ни сдавать в полицию, ни шантажировать я никого не собираюсь - себе дороже, да и не нужно мне это, в конце концов это не мое дело.
Парень выглядел внушительно, весь в черной коже и заклепках. Судя по его виду, на улице их ждал мотоцикл. Девушка, что была с ним, напротив, была маленькой и хрупкой. Фланелевое коричневое пальто; короткие рыжие волосы, бледная кожа. Я не особо разбираюсь в женской красоте, но что-то мне показалось необычным в ее внешности. Глаза! Темные и большие, настороженные, как у вспугнутой лани.
Байкер банально купил упаковку презервативов и, когда расплачивался, демонстративно помахав у меня перед носом сотенной купюрой, посмотрел на девушку. Весь вид его говорил: "Ну не крут ли я ваще?"
Они вышли. Я выглянул наружу - пусто, покупателей не предвидится, да в такой холод собаку на улицу не выгонишь, не то что мужа за презервативами. Закрыл я лавочку и покрался следом - уж очень интересной мне показалась пара. Да и покупка для них довольно банальна, я бы сказал - чересчур.
Они медленно прогуливались, потому как девушка, я понял, воспротивилась сесть на мотоцикл - мне повезло, я досмотрю сцену до конца. Они шли, заглядывая в разные закоулки. Да, я был не прав. Даже в такой холод у людей не пропадают плотские желания. Наконец они, кажется, нашли то, что искали - более менее приличная подворотня, кончающаяся тупиком. Здесь не было окон, только две глухие стены по бокам, и никаких бомжей. Я крался за ними довольно аккуратно и уже начал разочаровываться - кажется, дело обещало закончиться привычной потрахушкой. Смотреть на это в такую погоду не было никакого желания, и я уж было собрался повернуть восвояси, но девчонка вдруг повела себя странно. Давай, умница ты моя, подумал я, а то у меня уже член в сосульку превратился. Недаром она сразу заинтересовала меня. Я в очередной раз порадовался своему умению распознавать интересное в заурядных на первый взгляд людях. Я, помнится, подумал, что у парня же замерзнет задница. Но этого, к сожалению, я не увидел - сзади мне на плечо легла рука. Тяжелая, как камень... Меня передернуло от жути, хоть я парень и не пугливый. Оборачивался как во сне. Но не увидел ничего. И вообще больше ничего не увидел, потому что позорно потерял сознание.
- Фил! Фил! Не время спать, мальчик мой, пока еще не время. Ты слишком молод, ты должен еще многое узнать.
Филлис еле открыл глаза - он слишком устал за день: тяжелая работа до полудня в прачечной этого жирного дядьки, а потом с ребятами строили вигвам на задворках. Они так и не смогли его закончить за сегодняшний вечер, как рассчитывали.
- Ба, ну что еще? - Фил, зевая, сел на кровати.
- Я должна рассказать тебе кое-что, что-то такое, что поможет тебе в будущем избежать многих неприятностей, а может, даже и самой смерти.
Бабушка, старая мудрая женщина из племени сиу*, давно сошла с ума, но Фил любил слушать страшные сказки, которые она рассказывала ему на ночь и в которые, похоже, верила сама.
Особенно ему нравилась история про охотников, которые несколько ночей подряд шли по следам огромного медведя Огла, а в конце концов вышли к хижине, в которой он и жил. Медведь оказался оборотнем и стал загадывать охотникам загадки. Тех, кто не находил ответ, Огла раздирал в клочья. Удалось уйти живым только молодому индейцу, который перехитрил медведя. А тот так и живет в лесу и заманивает людей в свои ловушки.
На этот раз сказка оказалась вовсе не индейской, что удивило мальчика.
- Ты уже знаешь, мальчик мой, что у каждого предмета есть маниту, дух. Иногда он светится, как твои ушки на солнце, а иногда бывает черным, как ночь. Ты уже умеешь выбирать себе друзей. Я хочу, чтобы ты научился выбирать себе вещи.
- Да, - осторожно сказал мальчик, - но как я увижу дух в неживом?
- Неживое? - бабушка понизила голос и быстро-быстро заморгала. Фил вздрогнул - свечка на прикроватном столике замигала в такт бабушкиным глазам. - Неживое на самом деле живет, - с расстановкой проговорила она. - Особенно камни. Они хранят память всех прошлых тысячелетий. Они мудрее всех вещей в мире... и опасней.
- Даже мудрее человека? - шепотом спросил Фил.
Бабушка важно кивнула и стала расплетать себе косы.
- Мне надо бояться их? - спросил опять Фил, потому что старая женщина молчала, поджав тонкие губы. - Ба, ты что-то говорила про смерть.
И тут бабушка заговорила быстро-быстро, так что непонятно было, когда она успевает переводить дыхание. Фил наклонился вперед, чтобы хоть что-то понять. Но услышал только какую-то неразбериху.
- Навося, навося, валы-шары, изиндра, а-хай! калхты-селхты, навося киркисан...
Он понял, что это заклинание, только тогда, когда бабушка стала разводить в воздухе руками. Фил отшатнулся, но не тут-то было - она схватила его крепко за руку и придвинула к себе так, что чуть не касалась своими губами его уха.
- Не шарахайся, глупый, это проклятье твоей семьи, я хочу защитить тебя от них.
- От кого, бабушка?! - Фил все-таки попытался вырваться, но ему это не удалось, потому что старая женщина с невиданной для ее немощного тела силой сдавила ему руку. У мальчика слезы брызнули из глаз, а она, казалось, не замечала этого и продолжала говорить быстро-быстро, только теперь уже понятные слова.
- Берегись, мальчик, больших каменных людей в черных одеяниях! Они спрыгивают с крыши и беззвучно крадутся за тобой среди ночи. У них красные глаза, страшные красные глаза! - бабушку заметно начало трясти, и она несколько ослабила свою хватку, что позволило Филу вывернуться и отпрыгнуть за кровать, но бабушка, казалось, этого не заметила. - Один из них подходит сзади и кладет руку тебе на плечо. Как холодна эта рука!.. Но ни в коем случае нельзя оборачиваться, нельзя видеть их глаза вблизи! Если ты посмотришь в них, если обернешься..! - голос ее перешел почти в хрип. - Утащат, утащат тебя за собой и никто никогда не узнает, какой смертью ты умер, никто, кроме тебя самого, но лучше и тебе этого не знать, изиндра, калхты-селхты, никогда не оглядывайся!!! - бабушка затряслась, как от беззвучного смеха, откинулась на спинку стула и замерла.
- Ба! Ба! - позвал Фил, потирая распухшую руку и глотая слезы, но та не отзывалась. Тогда он подошел поближе, стараясь все-таки держаться на расстоянии, и заглянул в запрокинутое лицо. Оно больше ничего не выражало. Бабушка ушла в мир духов, и только ее закатившиеся глаза, словно два осколка белой луны, смотрели пусто и холодно.
Филлис вскочил, тяжело дыша. Он сначала не понял, где находится, но потом, когда глаза привыкли к темноте, с удивлением обнаружил себя сидящим на собственной кровати. Он был в одежде, еще не успевшей просохнуть после ночной прогулки, и в грязных ботинках. Как он попал домой и что с ним случилось в той подворотне, было совершенно непонятно. Фил вытер со лба капли холодного пота, встал, неодобрительно посмотрел на ловушку для снов - искусно сплетенную паутинку с камушком посередине и перьями внизу - она не уберегла его от очередного кошмара, и пошел на кухню смешать себе коктейль покрепче.
И будет с тобой Сила...
Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как они вышли из магазина. Он все не умолкал, рассказывал ей о своих байкерских прибамбасах, но Джесс почти не слышала его. Так мы перестаем замечать тиканье часов - неизбежно-неумолкаемое.
Она смотрела в пустоту, когда он сделал очередную попытку обнять ее, на сей раз она не стала уворачиваться. Его руки, большие и шершавые, залезли ей под одежду. Внутренне она содрогнулась от омерзения, но глазами себя не выдала - они по-прежнему смотрели пусто сквозь.
- Что ты как неживая?! - его лапищи выскользнули из под ее свитера.
Она улыбнулась, а по щеке побежала слеза.
- О-о, милая, да ты никак обкололась? - с чего-то решил он и принялся засучивать ей рукава.
Раздался звонкий щелчок - и в мягком свете подворотни сверкнула молния стали вплотную к виску.
- Сейчас повеселимся, - тихим голосом пообещала она ему и увидела, как глаза его тронула неуверенная усмешка превосходства...
Уже лет восемь или больше она замечала в общественном транспорте странные надписи на стенах, сделанные обычным грифелем. Это были невинные детские стихи.
Чаще всего не удавалось дочитать до конца - стерто или размазано. Круглый аккуратный детский почерк и ни одной ошибки.
Надписи она видела только в транспорте, в совершенно разных местах города, куда заносила ее судьба. Они были будто предназначены специально для нее.
Недавно на чердаке своего дома она нашла запыленную тетрадку, принадлежащую... принадлежавшую Тэсс, в которую та старательно записывала стихи собственного сочинения. Джессика, чуть только взглянув, читать не стала, а просто отнесла тетрадь на кладбище и зарыла ее в изголовье сестриной могилы. А в голове до сих пор звучал нараспев нежный голосок Тэсс:
"Птичка-птичка, невеличка...
ВОТ ЗАЖГУ Я ВОСЕМЬ СВЕЧ...
ножки тонкие, как спички...
ТЫ В ПОСТЕЛЬКУ МОЖЕШЬ ЛЕЧЬ...
птичка скачет и поет...
ВОТ ВОЗЬМУ Я ОСТРЫЙ МЕЧ...
веселиться всех зовет...
И ГОЛОВКА ТВОЯ С ПЛЕЧ..."
...Резким движением он выбил охотничий нож из ее руки и откинул ее к стене, как тряпичную куклу. Джессика больно ударилась спиной.
- Прости, Тэсс, - прошептала она, сползая вниз на грязный асфальт.
- Сука! - выругался байкер, утирая с виска тоненькую струйку крови. Она все-таки успела его поцарапать. - В постельку, говоришь? Острый меч?.. Сейчас я покажу тебе меч.
- Ну иди ко мне, дружок, - все так же тихо сказала она, почти не шевеля губами, подобрала под себя ноги и наклонилась вперед, упершись руками в землю.
Он усмехнулся, скинул куртку и, достав из кармана купленную в секс-шопе коробочку, неспеша направился к ней.
Ему было лет 16. Нахмуренные брови, затравленный тяжелый взгляд и крепко сжатые губы. Короткие волосы местами заплетены в тоненькие косички - абсолютно неформальный тип в кожаной куртке, черных джинсах и тяжелых армейских ботинках.
Он и раньше пару раз заговаривал с ней, и сейчас она совсем его не испугалась и даже взяла протянутую жвачку, хоть мама и учила ни с кем на улице не знакомиться. Мальчик ей даже нравился. Он шел рядом с ней по аллее и смотрел сверху вниз. Он даже чем-то ее, помнится, рассмешил. А потом...
Деревья тяжело вздохнули под нажимом ветра, их кроны скрыли солнце; маленькие туфельки оторвались от земли, а из длинных рыжих локонов выскользнула розовая лента и полетела по ветру прочь.
А потом она долго лежала на дне моря. Над ней проплывали стайки рыб и даже одна большая рыбина. Сама она была русалкой, которую наказали за непослушание и тяжелыми цепями приковали к морскому дну. "Теперь тебя зовут Адель", - сказал кто-то знакомым голосом. Тэсс хотела повернуть голову и посмотреть, не принц ли это, который должен ее спасти. Но никого там не было. А большая рыбина подплыла ближе и забралась ей под платье. Было приятно. Чуть-чуть больно, но все равно хорошо.
А потом она всплыла так быстро, что заложило уши и в голове взорвалось много маленьких пузырьков. И увидела маленькую девочку, меньше ее самой, с плюшевым медвежонком на руках. Девочка была очень красива и напоминала ее любимую куклу. Тэсс хотела улыбнуться, но у нее ничего не получилось. И она не слышала, что говорила девочка, а потом чья-то грубая рука толкнула ее в сарай, куда она совсем не хотела возвращаться.
А потом была боль, много разной боли, в разных местах, а особенно больно было дышать. Она кричала что-то, но ее никто не слушал, а продолжали делать больно. Последнее, что она увидела в темноте - было лицо того мальчика, который привел ее сюда, перекошенное от злости, как ей показалось, и заплаканное. Он ее жалел.
А потом она умерла. И больно больше не было, никогда.
Удар в пах, еще удар - под ребра. Охнув от неожиданности, он согнулся пополам, выронив презервативы. Удар по шее. Хоть он и был здоров, как бык, это его свалило. С невиданной для своей комплекции силой она, схватив его за волосы, стукнула головой о стену.
Все, здесь делать больше нечего. Подобрав нож, она докончила начатое, перерезав сонную артерию.
Он был красив. Только не в ее вкусе. Теперь забрызганное кровью мужественное лицо, обрамленное светлыми волосами, выбившимися из хвоста, было просто мертвой маской, а раскинутые в стороны сильные руки в красно-зеленых драконах слегка подергивались; они больше не смогут ни обнять, ни ударить.
Кто этот другой, другой голос, не я? В тебя течет моя жизнь, одиночество пространства звенит в нас. Иногда так одиноко, и хочется верить, что тот, второй, за левым плечом - это ангел, и всегда он шепчет два слова: "Всего меня..."
Джесс медленно развернулась и пошла прочь.
Экзистенциальные измышления Бесполезного Странника
Что представляет из себя человек?
Всего лишь биологическая машина. Супер-машина.
Всю жизнь мы учимся по заложенной в нас программе: ее закладывают сначала родители, потом школа, колледж, книги, телевидение и т.д. Все внутри нас работает более или менее отлаженно, воспринимая получаемую информацию и обрабатывая ее в соответствии с возможностями, обусловленными количеством клеток в коре головного мозга - чем не аналог кибернетической машины?
А как же творения рук человеческих? Художественные произведения, например, или произведения искусства? Они-то откуда-то должны были взяться, они-то неповторимы?
Ну да, конечно, нот тоже всего семь, но из них и по сей день великие музыкальные умы способны составлять всяческие немыслимые комбинации. Слов, конечно, больше, но все дело в том, каким образом, в каком порядке их распределить. С живописью сложнее - здесь присутствует внутреннее видение картин - но они-то тоже складываются из определенного набора красок, определенного количества мазков, которые каждый лишь располагает в одном ему удобном порядке, у кого в какую сторону работают мозги, что опять же зависит от изначально заложенной туда программы, затем - от того, чем индивид питает свой мозг.
А открытия? О! Это даже проще, чем все вышеперечисленное. Гении, совершающие их, просто делают нужные выводы, сопоставляя все имеющиеся в наличии факты.
Но, с другой стороны, что представляет собой все сущее? Небось скажете, что материя состоит из атомов. А они-то сами? Атом - маленькая копия галактики. Вокруг ядра вращаются электроны, представляющие собой сгустки энергии, если на то пошло. А ядро - вовсе не твердый камушек, это просто еще более плотная субстанция, плотность которой обуславливается лишь скоростью вращающейся там энергии. Так что, как это ни парадоксально, материя состоит из пустоты, заполненной энергией. О каком тогда, к черту, материализме может идти речь?!
Таким образом, смерти нет, есть просто преобразование энергий, простое изменение состояния.
Как же все просто!..
Дальнейшие размышления просто бессмысленны.
Доктор Фредерик Ф.Лестер. Файл 398 "Кент Нэйлс - общие сведения"
...
Я не люблю заниматься психоанализом. Мне хватило тех двух с половиной лет исследований, в течение которых я писал свою предыдущую книгу "Немедикаментозные техники. Холономная интеграция* (техника введения человека в измененное состояние сознания без употребления ЛСД*, либо других психотропных средств*)". Но от самых интересных случаев я не отказываюсь. Мне, как нейрохирургу и психоаналитику, доставляет большое удовольствие сталкиваться с неразрешимыми, на первый взгляд, случаями.
Его никто не приводил за ручку, он пришел сам. Утверждая, что ничего не видит.
Этот молодой человек двадцати восьми лет уже тринадцать лет думает, что потерял зрение.
Я ознакомился с историей его болезни и предложил ему небольшой психологический тест. Интеллектуальный уровень оказался довольно высок. У людей с такими коэффициентами умственного развития чаще всего возникают проблемы с окружающим миром.
С первого взгляда Нэйлс не производит какого-то особого впечатления. Абсолютно заурядный тип во всем черном, в черных очках, с вытянутыми чертами лица и крепко сжатыми губами. Все говорит о внутренней зажатости и неадекватном отношении к окружающему миру. Он, действительно, ничего не видит, хоть зрачки его реагируют на свет.
Я - хирург с мировым именем, исследовавший самые потаенные закоулки мозга, сделавший сотни внутричерепных операций, я со всей ответственностью, на меня возложенной, готов заявить, что это из ряда вон выходящий случай. Пожалуй, я возьмусь за этого парня всерьез - прекрасная основа для моей диссертации.
Результаты моего личного обследования: патологий, способных вызвать ментальные дисфункции, не выявлено.
Не уверен, поможет ли тут мое хирургическое искусство, пожалуй, стоит сначала испробовать другие техники...
Кажется, моя теория подтверждается полностью. Этот Кент Нэйлс (в дальнейшем "КН" либо "пациент") - ходячий экспонат; как жаль, что он не пришел ко мне в то время, когда я писал свой труд. Его видения, по всей видимости, несут какую-то закодированную информацию мозга. Но не исключена также правдивость моей догадки о том, что некоторые важные аспекты реальности недоступны опыту и изучению при обычных обстоятельствах, то есть этот молодой человек в результате своей травмы либо нервного потрясения (это еще предстоит выяснить) получил уникальную возможность видеть то, что скрыто от наших глаз за пеленой повседневности.
При изучении медицинского файла моего пациента я выяснил, что при родах имела место травма головы - ущемление в родовом проходе, удушение, клиническая смерть с минутной остановкой сердца. На последней стадии родов индивид, находясь в родовом канале буквально на пороге освобождения, ощущает приближение катастрофы огромного размаха как кульминацию всех испытанных ранее ужасных мучений. Эти переживания, не в силах быть остановленными волей индивида, продолжаются, что влечет за собой чувство полного уничтожения, аннигиляции* на всех мыслимых уровнях - то есть физической гибели, эмоционального краха, интеллектуального поражения, окончательного морального падения и вечного индивидуального проклятья трансцендентальной размерности.
Пациент на тринадцать лет застрял в родовом канале и безостановочно переживает самые тяжелые этапы своего рождения, заново и заново. (Удивительно, что он еще жив.)
Любая травма рождения, оставаясь в бессознательном, влияет на всю последующую жизнь человека, конфликты остаются неразрешенными. Травмирующие переживания, эмоциональные, телесные, будучи достаточно интенсивными, всплывают из бессознательного и проявляются в повседневной жизни снова и снова, не позволяя, тем не менее, разрешить проблему, в силу того, что индивид чаще всего не осознает первоисточника. Этим можно объяснить его аутизм*, полную пассивность, незаинтересованность происходящим и своей судьбой.
Следующая за этим ступень, последняя стадия родов, приносящая чувство духовного освобождения, спасения, очищения, освобождения от тревоги, депрессии и вины - оказалась непреодолимой для КН. Честно говоря, меня удивляет тот факт, что в его случае деструктивные начала до сих пор не взяли верх. У КН нет интереса к жизни, мир ему кажется враждебным, опасным и бессмысленным местом, но что-то держит его здесь. Скорее всего, он жив благодаря своей незаинтересованности в происходящем, природной закалке организма и, как ни странно, устойчивости психики. К КН не было применено лекарственное лечение, которое обязательно бы повлекло за собой необратимые побочные эффекты. Таким образом, родители своей невнимательностью к проблемам сына сохранили его психику в незатронутом внешними искусственными стимуляторами состоянии. Однако, после многолетнего употребления наркотических препаратов у мальчика в мозгу произошли необратимые реакции...
В данном случае не может идти речи также о трансперсональном* опыте. КН изолирован в своем собственном космосе; получая информацию извне, он ничего не посылает за пределы своего ужасного недружелюбного мира, закрывшись в своей скорлупе, как сгнивший орех, поедаемый изнутри чудовищными тварями его сознания.
За все эти годы КН не научился управлять потоком информации, прорывающейся к нему в мозг сквозь затененное шторами окно. Нет, неверное сравнение. Сквозь распахнутое окно во Вселенную. Возможно, этот поток просто слишком велик.
Насколько я понял, КН созерцает свои видения с открытыми глазами, а звуки слышит более высокоорганизованные, чем в случаях подобного рода - музыку, неразборчивый шепот, крики, даже мысли, которые ему трудно признать своими, поскольку они представляют собой облаченные в форму слов образы из подсознания.
По всей видимости, КН давно и единовременно пересек барьер, отделяющий повседневную реальность от бессознательной сферы психики, и теперь не разделяет реальность и тот другой уровень области действительности. На его счастье, он еще способен хоть сколько-нибудь адекватно относиться к материальному миру как к обязательной и наиважнейшей системе координат.
...