Времена общенародной неприхотливости в быту, но похотливости в желаниях уступили место действу, напоминающему работу парового двигателя с оторванным приводом и заснувшим на дежурстве машинистом.
Отношения Петровича с Властью назвать каким-то одним, определенным словом было бы весьма затруднительно, по крайней мере, ни ему, ни ей этого не удавалось. Взаимная любовь или ненависть вспыхивали спонтанно и также внезапно улетучивались. Власть частенько теряла Петровича из виду, а он и вовсе старался ее не замечать. Когда ей - Власти - случалось очень плохо, она звала Петровича то на войну, то - на баррикады. Когда лукавая, пузырясь и лопаясь, варилась в нефтедолларовом сиропе, все одно не забывала клянчить денег ("на семочки"), норовя при этом, пнуть сапогом по темпераменту. И он давал, вернее - подкидывал: "А вдруг что-нибудь, да и перепадет в тощий карман учителей, врачей и прочих недобитых романтиков, разносивших после работы газеты и стыдливо торговавших у станций Метро цветочками с неблизких шести соток".
- Долой! - кричали одни.
- Долой! - вторили другие.
- Долой!!! - заходились третьи.
Одни знали, зачем кричали, другие - нет, третьи надрывали глотку за компанию.
Первые обращались с тайной улыбкой к самим себе, вторые - на кого укажут, третьи - ко всем и ни к кому.
Под снегом любой дерево на дрова похоже. Власть едва успевала переодеваться. А Петрович - удивляться:
- Вывески на лавке меняются, а рожи - одни и те же.
И садился в самолет, подальше от бурлящей в допотопной скороварке смеси мерзости и наивных надежд, туда "где принимают".
Градус гостеприимства напрямую зависел от кредитоспособности визитера. Но если не искать объятий Власти чужой, то можно неплохо проводить время в обнимку с ее отдельными представителями. А кто как не простой народ и есть душа нации? Короче: чем ближе ко дну, тем вода чище.
Это золотое правило топило Петровича не хуже башмаков водолаза. Напоминанием о жизни над уровнем моря оставался лишь билет с открытой датой возвращения.
Всплыть без ощутимых моральных и физических потерь удавалось не всегда. Точнее - ни разу.
Петрович возвращался домой слегка другим человеком. Немузейное богатство зарубежных культур прикипало к жадной до всего нового, не замызганного душе, как сбежавшее молоко к чугунной решетке.
- Не ототрешь, - ломала ногти супруга.
А Петрович ломал голову:
- Что дальше? Ладно я, штопаный перештопанный, а детям как объяснить работу с ума сошедшего компаса?
В такие минуты он чувствовал себя Булгаковским Янычаром, ослепшим либо растерявшим интерес к забегам по прямой.
- Не себя жаль, а тех, кто на меня поставил.
Плоды растерянности зрели и наливались ядовитым соком. И слева и справа рушились последние бастионы душевного равновесия. Неизменное чувство юмора пряталось за глухой стеной алкогольной зависимости, отстреливаясь редкими вылазками хриплого сарказма: "Я - раб привычек. В том числе и плохих".
Интервалы между побегами сокращались, и вот уже стюардессы не просто узнают, а:
- Ваш коньяк и плед.
- Что, примелькался?
- Отдыхайте. Я разбужу.
Талисман (подарок дочери) и любимый напиток - вот и вся страховка.
Канатоходец. Только у проволоки начало есть, а конца не видно ...
Открытое, обезображенное напалмом, лицо, крепкое рукопожатие, подарок - кольцо из обломков американской "летающей крепости" (B 52).
Цепкие глаза уличного художника, картина "Курильщик опиума", да и сам, Мастер, затянуться не дурак. Автопортрет?
Попрошайка лет пяти. Красоты неземной. С головой - будь спок. А, уж, обаяния... море!
- Papa, give me money.
Сурьезная, а внутри сотрясается от смеха.
И все шагают по жизни без лонжи. К чему она им? У каждого впереди цель, позади - прожитый день. Четкая самоориентация, колоссальная сила духа. Свойства присущие натурам цельным и от того неизменно веселым.
- Друзья! Посидите со мною, please.
Эмоциональный вампиризм заставляет перелетать с одной цветущей души на другую, не предлагая взамен ничего существенного, кроме мятых зеленых бумажек. Обмен не равноценный. Пакостный.
Бамбуковые клетки, гнилые ямы, провода полевого телефона привязанные к гениталиям - это для янки. Для своих - вьетконговцев - кое что поинтереснее...
Порылся в картинах. Так - дребедень. С этой - одной не сравнить. Пропил ты свой талант, дядя. Дурью задурил. На, возьми еще один доллар. Просто так возьми.
- И как вам, пацаны, удается так дешево покупать?
Посмотрел в глаза продавцов:
- Понял. Можете не объяснять - стошнит.
И все шагают по жизни без лонжи. К чему она им? У каждого впереди цель, позади - прожитый день. Четкая самоориентация, колоссальная сила духа...
- Papa, give me money, - трясет за руку французского матроса.
Не ты один у нее "papa".
- Милая Мэй Лэ, постарайся хоть... Впрочем, какой из меня советчик. Возьми, спрячь, это большая денюшка...
Смеется.
Все одно - отнимут.
Сейчас должен подняться ветер, сорвать чью то шляпу, она станет метаться, рывками, бесцельно, за ней устремиться хозяин, тоже - рывками, но уже с определенной целью, и ты подумаешь, что похож скорее на шляпу, что ты и есть шляпа, только выношенная до дыр, и за которой уже никто не побежит, и что... Но
ветра нет. Он трудится где-то там, где его усилия не пропадут даром, а ты ему неинтересен, безразличен. А может, он просто забыл про тебя? Хорошо бы... Хорошо бы - вспомнил, вспомнил пока не совсем поздно. Поздно приходит всегда нежданно-негаданно. Не гаданно на ромашках, на картах, на кофейной гуще. Гуще, которая остается в сухом остатке, когда весь кофе выпит, а нового - не хочется.
- Ну, здравствуй, беглец! А мы тут без тебя пошалили. Гроши остались?
- Это ты, Власть?
- Почему только "Власть"? Это я - Жизнь. Глазки-то открой.
- Да иди ты! Аэропорт и с закрытыми найду.
- Куда в этот раз?
- На ближайший. От тебя подальше.
- Чеши! Только помни: скрыться не удастся. Под землей найду. И будешь ворочаться, пугая кладбищенских ворон. Результат, ха-ха, тебе известен.
Постная, как монашка, Европа. Приют. Нет, хоспис. Для мертвых фантазий и отживших желаний. Музей восковых фигур. Скучно. Скучно.
- С возвращеньицем! На дерьмецо потянуло?
- Тебе не понять. Свое не пахнет.
- Где уж нам уж. А ты чужим поделись. Поделись "жаренным". Нынче это модно.
- Про говно любят читать те, кто его не ел.
- Верно. Отчасти. Кто хлебает, хм, "повидло" полной ложкой, вообще не читает. Времени не остается. Ты напиши, авось полегчает.
Жизнь ночных городов во многом схожа. Пороки, хоронившиеся от света по углам и подвалам, выползают на безлюдные улицы. Они кучкуются и подстерегают одиноких прохожих. Особливо пьяненьких или растерянных, что в сущности одно и то же. Ежели примут за своего и допустят в компанию, считайте, вам повезло. Здесь ханжество и прочие атрибуты зарифмованной жизни не в чести. Здесь, как в бане - голые. Без имен, должностей, титулов и ... тормозов. И только один закон - When at Rome, do as the Romans do.
Пиршество длится до первых лучей солнца. Но горе тебе, если собрался вернуться к привычному до оскомины укладу не ко времени. Дорога к гостиничному номеру лежит через Шервудский лес, с той лишь разницей, что современные Робин Гуды не столь романтичны и сентиментальны.
...От глухой стены отделились несколько немых теней и перекрыли путь к спасительным воротам спящего отеля. Желтый свет фонарей сливался с цветом обдолбанных белков. Мужчина прижался спиной к дереву и обмотал левую кисть носовым платком. В правой он до хруста зажал спичечный коробок - покрепче будет.
Верно, так и начинаются расхожие, высосанные из пальца триллеры в кричащих обложках. Они рождаются в тиши уютных кабинетов, между вечерним кефиром и утренней овсянкой. Реальная жизнь значительно прозаичнее: кто-то мочится от страха в штаны, кто-то бросается бежать. И те и другие проигрывают.
- Как ты умудряешься всегда хорошо выглядеть? - обрюзгший, в мятом костюме и несвежей сорочке.
- Ответ банально прост (крупная маслина никак не подавалась на спичечные уколы и переломала уже не одну шпажку) - физкультура. Утром на воздухе, вечером - в постели.
- Это потому что ты не женат (котлета по-киевски лопнула в самый неподходящий момент и растеклась вдоль запястья, сначала под дорогой хронометр, а затем и дальше - под манжет).
- Не будь столь категоричен. В разные времена разные народы вкладывали в это слово разное понятие. С точки зрения нынешней морали я хронически женат лет, эдак, тридцать пять.
- Рекомендуешь и мне завести любовницу?
- Почему бы и нет? Однако не стоит употреблять такое высокопарное слово. Сейчас принято говорить: секс-партнера или подружку, как тебе больше нравится. Во-первых, ты избавишь остывшую половинку от обременительных обязанностей. Во-вторых, обретешь спортивную форму и, возможно, хотя в твоем случае маловероятно, - блеск в глазах. Но учти: дабы не потерять окончательно первую и удерживать на коротком поводке вторую, придется раскошелиться. Признайся, ты ведь и сам об этом не раз думал?
Загнанная в угол маслина пискнула и сдалась.
Друг поперхнулся:
- Все-то мы знаем, везде-то мы плавали. Циник ты.
- Давай не будем навешивать ярлыки. Я не галстук и не "носки мужские 43-45". По-твоему, романтичнее давиться слюной при виде чужих длинных ног и просить жену переставить на брюках пуговицу? Оставь. В тебе говорит элементарная скаредность и боязнь потерять весьма сомнительный социальный статус. Таких праведников легионы, и все они на склоне лет брюзжат о современной морали и, смакуют, втихаря, порнушку. Ты только представь...
- Довольно. Не напирай. Самому тошно. Поверишь, мне иногда кажется, я был бы рад, если б жена сама ушла. Ну, или рога наставила, что ли. Повод нужен. Причина веская.
- Робкий ты у меня. Не боец.
- Нет, - вытер салфеткой жирные губы, - Давай выпьем, хоть за твою физкультуру. Менять не собираешься?
Петрович почувствовал себя на месте той маслины:
- Знаешь, случается, просыпаешься утром и начинаешь вдруг понимать, что вчерашний тренажер уже и не тренажер вовсе, а ... Короче, универсальных рецептов не бывает. Даже для котлет по-киевски. Кстати, как они здесь, ничего?
"Утомленное солнце ..."
В Вечный город не тянет, а Священный - вспоминается все чаще и чаще. В названии первого скрыта некая уловка и золоченый пафос. Второй олицетворяет единственный и последний уголок чистоты - недаром смотрится белым. Видимо именно там, под крышкой гроба Господня, словно игла в яйце, прячется Надежда. И пока она прячется, она существует. Все, что попадает в руки, теряет свою магическую силу, а с ней - и привлекательность.
И скачет рулеточный шарик, растаптывая, походя, то, что еще вчера казалось и растоптать-то невозможно. И странно звучат в аккомпанемент его бегу хоральные прелюдии Иоганна Себастьяна Баха. Хотя, почему странно? Азарт вечен, как и музыка.
Вот он в нерешительности замер и упал в нужную лунку. Такой выигрыш представлялся несбыточным. Но отчего же руки не тянуться к призовым фишкам? Гора пластиковых кружочков. А за нею, что? Все те же атрибуты сладкой жизни. Но уже без Надежды. Надежды на Чудо.
Нее. Нам такого счастья не надо. Руки за спину и на выход. See you again.
- А кому такое счастье надо?
Какой урод придумал зеркала? Я бы на кол посадил, ей Богу. Что за нездоровый интерес к естественным наукам? Истина ему важнее иллюзий, мечтаний. Самообмана, наконец! Наверняка, какой-нибудь импотент начисто лишенный способности фантазировать. Либо мазохист. Либо пустоголовый нарцисс.
- Нам лучше расстаться.
- Бип, бип, бип...
- Спасибо за проделанную...
- Бип, бип, бип...
- Абонент не доступен...
- Аппарат выключен...
- ...
- Такие брат, Тузик, дела. Come with me.
На часах без пяти девять.
The Moon is too young. Чего обо мне не скажешь: снаружи пионер, внутри - пенсионер.