Аннотация: ...Мелко шаркая валенками-обрубками, бабушка идёт к печи и гремит ухватом, доставая чугунок.
Бабушка.
Бабушка жила на соседней улице, в большом многоквартирном бараке, рядом со школой. Эти две улицы соединял переулок, длиной не более пятидесяти метров. Один конец переулка приходился почти точно против калитки, из которой вышли Тога с Лёшкой из дома. Бабушкин дом был виден на другом конце переулка прямо от калитки. Переулок грязный, загаженный всяким мусором. Уродовали переулок две глубокие тракторные колеи, наполненные мутной, грязной водой. В этой грязной воде плавала потемневшая, набухшая навозом солома. По обе стороны переулка, за заборами, находились огороды. Забор был своеобразный: в две поперёчные перекладины вертикально вплетали ветки, остающиеся от распила деревьев на дрова. отчего забор был похож на корзинку великана, лежащую на боку. На обоих концах переулка по общественной уборной. Выгребная яма сзади уборной закрыта высокой, приподнятой от земли покатой, дощатой крышкой. В этой крышке прорезано прямоугольное отверстие, куда местные выливали помои. Летом от уборных омерзительно воняло и нескончаемо гудели тучи огромных, зелёных мух. Но ребята, конечно, ничего этого не замечали: они просто не знали, что бывает по- другому. Другая жизнь им была просто неведома.
Бабушкин дом представлял собою деревянный барак на восемь комнат. Дом стоял вдоль дороги - большака.
Бабушкино крыльцо справа, если смотреть со стороны переулка. Крыльцо широкое и высокое. По бокам крыльца перила из некрашеных брусьев, серых и потрескавшихся от старости. Над крыльцом крыша-навес. На этом крыльце в тёплые, погожие вечера собирались обитатели дома, вынося с собою табуреты, маленькие лавочки... Велись неспешные разговоры "за жизнь". Кто вязал, кто "калёны" семечки лузгал...Напротив крыльца, метрах в тридцати, стоял шатровый дом из кирпича, оштукатуренный и выкрашенный жёлтой краской. Этот дом называли "Директорским"...
Коридор у барака тёмный, пропахший керосином, клопами и гниющей древесиной. Слева от входа, с незапамятных времён стоял огромный овощной ларь из серых и рыхлых досок, со ржавым замком. Далее, слева,- дверь, напротив - другая. За этой дверью жил вредный, противный Женька. Вредный Женька даже однажды угрожал Тоге большим кухонным ножом (Женька недавно откуда-то приехал). Далее, с правой стороны стоял ряд столов. На столах помещались "керосинки", на них летом готовили еду. На столах же стояли вёдра с ключевой водой. На бревенчатых стенах, с облупленной известковой побелкой, висели коромысла. На гвоздиках висела всякая старая рухлядь. Затем, слева, напротив столов - дверь. За этой дверью жила бабушка. Далее, справа, в углу, за старыми шкафами дверь, за которой жил Колька Козлов, белобрысый непоседа.
Этот Колька однажды чуть дом не спалил. Колька нашёл у отца большой, электрический паяльник и недолго думая, воткнул вилку в розетку. Паяльник бросил на деревянный стол - обжигаться стал! Стол уже начал дымиться. Но вовремя пришёл Колькин отец. Ох и ревел Колька!
- Вот как тресну пуяльником по твой глупый башка!- визгливо орал Козлов-старший, заглушая рёв Кольки,- Айда, пошёл отседа, шурале тя в болото утащи!!- Колькин отец страшно ругался и по русски, и по татарски...
Всего было четыре комнаты-квартиры в одной половине дома, и столько же - с другой. Таким образом, барак имел восемь комнат с общим холодным коридором, в середине поделённый тонкой тёсовой перегородкой, не будь которой, коридор просматривался бы насквозь от одного входа до другого. Освещали каждую половину коридора по одной тусклой и пыльной, засиженной мухами лампочке, свисающей с потолка на витом шнуре, весь в лохмотьях от ободранной матерчатой изоляции.
Это был очень старый дом, со своей сложной и драматичной судьбой. Тога любил бродить по его тёмным, таинственным коридорам. Тоге казалось, что дом пытается что-то рассказать, какую-то страшную, неведомую тайну. Но дом только вздыхал и скрипел, мучаясь от бессилия, не находя нужных слов. Однажды Тога даже спросил у Мансура - татарина, жившего в другой половине, не в той, что бабушка:
-Мансур - ага, а зачем дом всё время тихонько плачет?-
Мансур вздрогнул, серьёзно и печально поглядел на Тогу маленькими, слезящимися глазами. Растянув губы в беззубой улыбке, Мансур погладил Тогу по голове и легонько оттолкнул:
-Айда, иди знай, бегай! Яйа-ооу-яа! Не знай, спать нада!- нарочито зевнул Мансур - ага.
К бабушке заходили запросто, так же, как и в другие дома - стучать было не принято. Сразу же, налево за дверью, стояла большая, белая русская печка, глядя большим сводчатым зёвом на вошедшего. В натопленной, жаркой печке всегда стоял чугунок. В чугунке томились вкуснейшие щи Перед печкою, напротив топки и вплотную к кладке, к полу прибит квадратный жестяный лист. На этом жестяном листе лежала охапка колотых поленьев. Слева от печки, прислонены к стене ухват и чёрная от старости кочерга..
Справа, за занавеской, стоял самодельный деревянный стол, заменяющий и кухонный, и обеденный. Ещё правее, примыкая к косяку входной двери, - рукомойник, со старой жестяной раковиной, похожей на большую воронку, через которую наливают керосин. Всю канализацию заменяло "поганое" ( так местные называли ведро для помоев) ведро под рукомойником. Фанерная перегородка отделяла часть "кухни", от остальной части комнаты.
Шагнув в комнату, справа видим старинный, тяжёлый шкаф из потемневшего дерева, примыкающий к фанерной перегородке, отделяющей комнату от "кухни". За шкафом, в углу, стоял круглый стол, накрытый старой, вытертой скатертью "под плюш", некогда красного цвета, а теперь белёсого, с жёлтыми кисточками-бахромой. Над столом, в углу, под самым потолком висел киот с иконами. На иконах изображены страшные, тёмные лица. Под взглядом чёрных, пустых глаз с этих тёмных лиц, Тога невольно вжимал голову в плечи. Зачем бабушка держит в углу эти картинки? Ведь они такие страшные, некрасивые! Перед иконами всегда теплилась лампадка, чуть слышно потрескивая и мигая. От неверного света лампадки лица на иконах, казалось, оживали, отчего тёмные лица строили страшные рожи, нагоняя жуть и тоску.
В комнате имелось только одно окно. Окно смотрело на улицу с сараями, находилось посередине стены. Левее окна, вдоль белёной стены, стоял деревянный комод, накрытый узорной вышивкой. На комоде стоял телевизор "Рекорд-64", бережно укрытый углом белой ткани. Телевизор увенчивали рожки антенны из блестящих трубок. Над телевизором висело на стене старое, мутное зеркало в резном, деревянном окладе. Отражение в этом зеркале тусклое, кривое и какое - то невзаправдашнее. Тога очень боялся этого зеркала. От зеркала исходила непонятная, жуткая сила, от которой накатывала дурнота и слабели ноги.
Слева, вдоль стены, напротив шкафа, стояла высокая железная кровать с никелированными шарами. На застеленной кровати горка подушек, одна другой меньше, накрытая узорчатой кисейной тканью. Под кроватью бабушка хранила большой эмалированный таз, наполненный пирожками.
Завершает круг большая печь с лежанкой, задёрнутая цветастой, выцветшей занавеской. Вдоль печки, вплотную,- широкая, тёмная, деревянная лавка, застеленная ватным одеялом, со старой, "плисовой" женской телогрейкой в изголовье вместо подушки.
Был ещё угол между печкой и кроватью, тёмный и таинственный.. Но бабушка строго запрещала туда ходить.
Полы выкрашены красно-коричневой краской, скользкой и лоснящейся. С белёного потолка свисала на витом шнуре лампочка с красным абажуром-кринолином, с жёлтыми кисточками, отчего вечером у бабушки был таинственный, уютный полумрак. В этом полумраке говорить можно было только полушёпотом.
Навстречу, с лавки, встаёт бабушка:
-Что, засранцы, жрать хотите?- голос негромкий, ворчливый, недобрый и не сердитый.
Это была высокая, худощавая женщина, одетая в длинное, коричневое, с мелким белым горошком платье с коротким рукавом. На ногах коричневые колготы, вязаные шерстяные носки и обрезанные по щиколотку старые валенки, заменяющие домашние тапочки. На плечах тёмно-серая шаль. Тёмно-русые волосы заплетены в косу, скручены на затылке в узел, заколотый большим полукруглым костяным гребешком. Голова у бабушки мелко-мелко тряслась с боку на бок, отчего казалось, что бабушка всё время смеётся.
Но на самом деле это была строгая, неулыбчивая женщина. Тога не помнил, что бы бабушка когда - нибудь смеялась, или улыбалась. Губы сжаты в тонкую нитку, выцветшие глаза глядят строго и хмуро. Бабушка всё время чем - то болела. Она постоянно постанывала и охала, даже когда лежала.
Мелко шаркая валенками -обрубками, бабушка идёт к печи, гремит ухватом, доставая чугунок. Дождавшись, когда опустеют миски со щами , бабушка шаркает к кровати, охая и постанывая, выдвигает таз и достаёт один пирожок. Бабушка разламывает пирожок пополам, протягивает по половинке Лёшке и Тоге. Тога съел бы и целый пирожок. Но больше половинки бабушка никогда не давала. А Тога никогда сам ничего не спрашивал. Дадут -ладно. Нет - так нет.
Хлебая щи, Тога с опаской косился в сторону икон: не спускается ли лесенка? Танька, двоюродная сестра Тоги, говорила, что там, наверху (где иконы), живёт Бог. Вот не будешь слушаться, говорила она, Бог спустится и надаёт подзатыльников! Тога знал, как это больно и обидно - получить подзатыльник, когда попадал под горячую руку папки. Тога не верил Таньке: "-Как же он спустится? Высоко же!". "А у него есть лесенка, длинная - предлинная!" Чудеса! Ещё и лесенка там где-то помещается? Вот потому Тога и поглядывал на иконы: а ну как лесенка спускается? Успеть бы убежать!
Тога шёл по переулку,- к бабушке. Холодный, пасмурный весенний день. Мамка идёт! Тога заулыбался было навстречу, но...Сердце у Тоги сжалось, стало тревожно и скучно. Зачем у мамки губы дрожат? Опять папка пьяный? Тога подошёл к мамке. Она остановилась. По щеке у мамки скатилась слезинка. Мамка смотрела в сторону. Тоге стало страшно:
-Ма-ам! Ты чё? - тихо позвал Тога.
Мамка всхлипнула, уголком платка вытерла глаза. Прижала голову Тоги к себе:
- Бабушка умерла...