Они заполнили всё пространство, всё вокруг, своими громкими голосами, криками, запахом хлева, пустыми разговорами, чавканьем. Они наводнили обрывками хаотичных аур все стулья и койки, оставив Тане лишь немного места для её тела. Заархивированные чувства - злоба, ярость, бессилие, тяжелыми папками лежали в её груди, затрудняя дыхание. За компьютерным столом кто-то гнусавил в телефонную трубку, хихикая:
- Дима? Саша? Славик? Антон? Я в аське, заходи, жду.
Мысли варились внутри, им необходим был выход. Комп занят, он всегда занят, круглые сутки. В грудах мусора, жира и прыщей свиноподобных тип на табурете в углу, весь обмазанный детским кремом, ест хлеб с колбасой, кусая прямо с полиэтиленом.
На Таниной кровати лежал кто-то. Не раздеваясь, она легла рядом, вжавшись носом и грудью в стену и положив на ухо сверху подушку. Единственное развлечение мысли. Шум телевизора и чужие разговоры мотали на локоть из неё силы, которые тянулись липкой желтой нитью из её спины в центр комнаты.
- Что ты всё лежишь, лентяйка?! Помоги мне, ты же видишь, как мне тяжело и неудобно.
Старуха изошла криком, Таня нехотя повернулась к ней. Старуха держала в руках молоток и гвозди.
- Сколько можно валяться, вставай, поможешь мне.
- Я только легла, - прошелестела Таня, она всегда говорила тихо, на большее у неё не хватало сил.
Старуха, не дожидаясь, когда она встанет, пошла к окну, и Таня услышала звонкие удары молотка по шляпке гвоздя и тонкие звуки вздрагивающих в рамах стекол.
- Что ты делаешь? - В ужасе спросила Таня, увидев на окне плотную металлическую сетку.
- Прибиваю сетку от комаров. Никто ведь кроме меня этого не сделает. Никому ведь ничего не надо. Вам бы только лежать задом кверху. Держи вот здесь.
- Но зачем она? Ведь осень уже. - Таня безвольными пальцами взялась за край масляной сетки, - и зачем такую уродливую сетку?
- Сама ты уродливая. Что мне надо, то я и делаю. Держи, говорят, да помалкивай. - Прошипела старуха, сузив глаза в тонкие щели. Тане хотелось, чтоб старухины глаза сузились ещё больше, пока ядовитые края век не соприкоснутся, Тане хотелось, чтоб они срослись, эти края. Но этого не произошло.
- Что люди скажут, когда увидят? - беспокоилась девушка, ей всегда было стыдно за своих родных. Старуха это знала, она ехидно рассмеялась и пихнула Таню в грудь молотком.
- Не живи здесь, если не нравится. Что же ты вернулась от своего ненаглядного? Бросил он тебя, выставил за дверь, как собаку шелудивую? Не нужна стала?
Таня молчала, ей пришлось подчиниться, выдержать полчаса, которые ослабили её ещё больше, чем весь день пустоты, и кишащих в голове мыслей, которые рвались наружу, вылезали из глаз, из ушей, рта и носа, золотистыми змеиными головками с красными язычками. Лицо чесалось и тело, всё зудело, но она терпела, натягивала обеими руками сетку и ждала, когда старуха её отпустит.
Здесь не было для неё места, ни в коммунальной комнате, число жильцов в которой всё время колебалось, ни в кухне, ни даже в ванной, туалете, на полу в коридоре, среди соседей, и их детей, которые все как один были на удивление маленького роста, видимо, они с самого своего зарождения во чреве матери знали, что им придется жить в толчее, и будет гораздо удобнее для всех иметь очень маленькие размеры тела.
Тане хотелось есть, но бесплатной пищей здесь были лишь пакеты с глютаматом натрия и конфеты, которые старуха таскала с работы. Ни то, ни другое она уже видеть не могла.
Опять забравшись на кровать и положив на ухо подушку, Таня закрыла глаза, лучше всего сейчас отключиться, переждать, пока они все не уснут. Тогда наступит затишье, а когда старуха будет храпеть, она выйдет на кухню, и сможет насладиться одиночеством. Тогда ей станет легко. Очень чесалось лицо, но Таня давно привыкла к этому и могла заставить себя терпеть зуд, и могла заставить себя уснуть, когда надо.
Разбудила её боль в щеке. Пальцами она нащупала нарыв. Старуха шуршала газетами около двери, стелила газетные листы на ковер.
- Что ты делаешь? - спросила Таня. Старуха подняла голову, прищурилась, и ответила после пронзительной как крик паузы.
- Дрова колю, что, не видишь? Сколько можно спать? Утром спит, днем спит, и вечером, чтобы потом всю ночь ходить и мешать отдыхать нормальным людям.
- Что ты делаешь? - с оттенком истерики в голосе спросила Таня.
- Застилаю газетами пол, чтобы ковер не пачкали. Всё ходят в ботинках грязных, а убираться не заставишь, вот я и закрываю ковер, испачкаете газеты, новые постелю. Я уже и стулья обклеила газетами, чтобы вы их своими грязными задами не мазали.
Таня хотела возразить, но она знала, что старуху невозможно переубедить, если она вбила себе что-то в голову. Для неё это закончится только потерей сил, внутренних сил, которых итак слишком мало для жизни. Только тихое отчаяние колыхалось внутри, только отчаяние и ещё этот пульсирующий нарыв, Таня подошла к зеркалу и осмотрела свою щеку. Чирей, с плотной белой головкой. Она сжала его у основания двумя пальцами и застыла, скорчившись от прострелившей щеку длинной очень медленно стихающей боли. Застыть в этом ощущении, абсолютно без мыслей в голове, ничего кроме боли, вот чего бы она хотела. Тогда всё остальное низвергается до абсолютного небытия, только боль. Чирей не выдавился, и даже когда она попыталась проколоть кожу иглой, содержимое нарыва не вылилось наружу. Таня удивилась, это не было похоже на нарыв, подобного она никогда не видела.
- Это сифилис, - сказал свиноподобный человек, лежащий на кровати в одним трусах, и наблюдающий за действиями Тани, - точно тебе говорю. Тебе надо ко врачу. Иди прямо сейчас.
- Да уж, пойдет она, она же целыми сутками спит. - Проворчала старуха, а потом подняла глаза на Таню, - что, заразил тебя, твой благоверный? Заразил и родственникам скинул?
- Сифилис неизлечим, - сказал свин и откинулся на спину.
- Сифилис? - переспросило создание, сидящее за компом, и со скоростью мысли забарабанило пальцами по клавиатуре, - сифилис - классическое венерическое заболевание. Сифилис бытовой - сифилис, заражение которым происходит внеполовым путем.... Лечение сифилиса, первичные симптомы....
- Какой ещё сифилис?! Это просто прыщ, от нехватки витаминов. - Воскликнула Таня, и почувствовала сразу же, что смертельно устала.
- Просто прыщ, который лопнет, и на его месте будет язва. - Сказал мужик, вечно воняющий чесноком, он пришел только что, он всегда приходил под вечер.
Старуха заинтересовалась, подошла к Тане, взяла её лицо за подбородок, повернула к себе и начала рассматривать.
- Да, что-то странное, - она брезгливо отдернула руки и вытерла замусоленной, посыпанной хлебными крошками, тряпкой для стола. - Ну что, дотаскалась?
Неожиданно она размахнулась и влепила Тане пощечину по больной щеке, девушка сразу отпрянула, напряженно глядя на старуху.
- Дотаскалась, я тебя спрашиваю? Дрянь, шалава!
- Я нигде не таскалась, я просто заболела, я не знаю что это, - Таня сжалась в комочек и убежала в свой угол, за перегородку, которую недавно соорудила старуха, чтобы разделить комнату на две. Со своей стороны Таня обклеила перегородку постерами и плакатами рок-звезд, по ночам под плакатами шуршали тараканы. Старуха всё время ругалась из-за этого.
Всё лицо зудело, и тело, и нервы, и хотелось спрятаться. В ванной Таня долго умывалась холодной водой, чтобы снять зуд. А в комнате живо обсуждали сифилис, свин говорил про древнего императора, умершего от этой болезни в страшных муках.
- Вы надоели! - Взорвалась Таня, ей уже было плевать на последствия, которые вызовут её слова, - смените тему, сколько можно!
- Чё орешь, дура? - вскипела старуха, и угрожающе шагнула к Тане. А потом она ахнула и закрыла рот рукой, во все глаза глядя на девушку.
Нарывы размножились, их стало много-много. Они покрывали лицо, шею, плечи, всё Танино тело. Самый первый чирей видоизменился, его головка теперь выступала на сантиметр над поверхностью кожи, как будто в щеку глубоко-глубоко засадили зубочистку.
Когда обитатели комнаты стали готовиться ко сну, Таня лежала, отвернувшись к стене, и душила в себе рыдания, крепко сжимая зубы. Она чувствовала, как неведомая болезнь поражает её тело, клетку за клеткой, из нарывов вылезают белые стебельки, разрывая кожу, ещё она чувствовала страх и абсолютное безразличие к себе.
- Прекрати чесаться, - крикнула старуха, - ты нам мешаешь.
Воняющий чесноком мужик, который обычно спал со старухой, хмуро поддакнул, а потом затрясся вместе со старухой и кроватью от чудовищного кашля.
Свин никак не мог уснуть, он ворочался в постели с боку на бок, стонал и шуровал руками под одеялом. Старуха и чесночный мужик шептались. Таня вскочила с кровати, едва не упав от внезапного головокружения, и выбежала в коридор.
Стараясь не касаться мокрого белья, развешенного в коридоре соседкой, которая за умеренную плату стирала белье для строителей-нелегалов и работников ближайшего рынка, Таня пробиралась по длинному темному коридору в туалет.
Едва добежав до туалета, она изрыгнула в пульпидный, черный изнутри, зуб унитаза огромное количество горькой желчи. Долго ещё она сидела на корточках, упираясь обеими руками в стены, отдыхая и прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. А потом новый приступ тошноты подбросил вверх желудок, и опять грязная желчь брызнула струей. Таня медленно встала, глядя в маленькое мутное зеркало, на двери туалета. Лицо её было утыкано белыми стебельками.
В коридоре послышались шаркающие старухины шаги, она постучала в дверь туалета.
- Ты мне сегодня дашь спать? Ты там умерла, что ли?
- Я сейчас, - отозвалась Таня, морщась и по-прежнему глядя в мутное, покрытое коричневыми каплями никотиновой смолы, зеркало.
- Давай быстрее, я не могу спать в незапертой комнате.
Таня всё смотрела на своё обезображенное лицо и вдруг в наиболее чистом месте зеркала увидела свою щеку, свой первый нарыв. Она придвинулась поближе к зеркалу и увидела на белом стебельке, растущем из её кожи, цветок, с розовыми блестящими лепестками. Лепестки были округлые, слегка заостренные на концах. Таня осторожно ощупала щеку и цветочек, который был теперь частью её самой, частью её организма. Он светился из сердцевины золотистым светом, он был шелковистым на ощупь, и ему нравились её прикосновения и поглаживания кончиком указательного пальца.
Тане хотелось получше рассмотреть этот чудесный цветок, она плюнула на кусочек туалетной бумаги, протерла зеркало и затаила дыхание.
Бутоны. Не зубочистки из неё росли, а малюсенькие бутоны, некоторые из них уже начинали распускаться. Впервые за долгое время Таня рассмеялась, от счастья, звонко и весело.
- Ты дура? - спросила старуха из-за двери, - открывай сейчас же. Хватит издеваться надо мной.
- Сама ты дура! - Воскликнула Таня, и дважды стукнула ладонями по двери. От счастья, потому что душа её наполнилась светом от этих бутонов, которые прямо сейчас, на её глазах, очень медленно, почти неуловимо медленно, раскрывались на её лице, руках, теле. Разноцветные, нежные, сияющие изнутри волшебством, детской верой в невозможное, в чудо, в любовь, в светлячков, в млечный путь, в колокольчики, в принца, в красоту, в добро.
Таня выскользнула из длинной ночной рубашки, осмотрела себя, повсюду, повсюду бутоны, цветы. Она хохотала, стучала по двери, и кричала:
- На мне цветы, цветы!
Старуха убежала и вскоре вернулась с подмогой. Дверь затряслась под ударами, зеркало упало на пол и разбилось на звонкое множество. Таня взвыла от страха, отскочила в сторону, прижавшись спиной к влажной дверце над унитазом, за которой шумели коричневые ржавые трубы, за которой хранились стиральные порошки и всякий шлам. Сейчас в щели между дверцей и стеной она увидела зеленоватое свечение, удивительное и неожиданное. Таня тихонько открыла эту дверцу, и задохнулась от великолепия.
Здесь не было ни труб, ни залежей бытовой химии, ни рулонов старой пожелтевшей бумаги, ничего, кроме манящего великолепия. Таня встала на унитаз, потом на сливной бачок и шагнула робко в этот новый мир.
В этот момент дверь в туалет распахнулась резко, и старуха, сразу же оценив ситуацию, заголосила Тане вслед:
- Танька!... Танечка моя, доченька, вернись!
Но Таня её не слышала, она летела вниз, захлебываясь потоками свободного пространства, плавно, как перо в теплом, ласкающей тело воздухе, благоухающем счастьем и покоем, любовью, уважением и всем, чего ей не хватало в прошлом мире. Слезы радости застилали глаза, но она всё же видела внизу людей, приветливо машущих ей руками.