Будучи астральным телом зверёныша, я встал в очередь себе подобных на вершину горы, спрятанную облаками.
Я отвернулся, когда Жизнь посмотрела на меня в упор, надеясь, что она меня не узнает.
Влажным розовым носом моим сколько раз Жизнь меня тыкала в прокисшее молоко моих проблем, предлагая мне стать сильным зверем?
Я отверг её предложение, теперь глаза мои навсегда останутся синей мутной отравой, и очень жаль, что пернатый белый ангел опломбировал мой разум, и я могу использовать только жалкую его часть.
Я не знаю ничего. Зачем, откуда, почему всегда ночь, и никогда не узнаю ответов.
Я даже не могу себя обслуживать, как следует, с тех самых пор, как меня вырезали из чрева моего темного жилища. Мать покинула меня очень рано, наверное, я порядком раздражал её своим постоянным голодом, и она ушла, унесла от меня подальше розовые сосцы, наполненные жидким счастьем.
Я рос в кладовке, в абсолютной темноте, где никого кроме меня не было. Когда болью мне сводило кишки, я выл, потому что первое время считал себя волком. Кто-то все же заботился обо мне, иногда скрипящая полоса света возникала на стене, и в ослепительном конусообразном луче на полу появлялось блюдце с едой. Я набрасывался на еду, как только свет исчезал. Я никогда не разбирал её вкуса, мне было всё равно, что есть, лишь бы наполнить слипшиеся, ноющие внутренности. Я мог убить за еду любого, если бы кто-то появился тут, кроме меня.
Я казался себе царем, самым страшным зверем, гибридом волка, дикого кота и одиночества, никогда не видевший ни одного живого существа, кроме бросившей меня матери.
Но я знал, что кто-то есть рядом, за стеной ходил кто-то, дышал, смеялся. Я всегда с интересом прислушивался к этим гулким звукам чужой жизни.
Однажды они пришли за мной, два страшных чудовища - люди. Огромными вонючими руками они ковырялись в черных углах моего дома, пытаясь найти меня, пластмассовыми когтями они скребли пол, который я в некоторых местах изрядно удобрил после вчерашнего обильного ужина. Они издавали ужасающие меня звуки, пыхтели, согбенные под школьными партами, которыми была завалена кладовка. И они всё-таки схватили меня, и тогда я впервые пролил человеческую кровь. Не помня себя от ярости и страха, от омерзения к их пальцам, сжимающим моё тело, я хотел рвать их лица в клочья, выдирать ароматную кожу лоскутами, пить их кровь, есть их мясо. Мне известно, что кровь удивительно вкусна, вкуснее теплого молока. Она ударяет в голову лучше всякого дурмана.
В тот день они спаслись, и больше я не получал пищи. Мои волчьи песни стали более проникновенными, но молить скрипящую дверь о пище бессмысленно. Каким был мой ужас, когда я понял, что это люди всё это время кормили меня, а не Бог, заменивший мне мать, как я думал раньше. Я вывернул всего себя наизнанку от отвращения к себе, к каждой клетке своего тела, взращенной на их тухлой пище. Каким предательством это было, какой насмешкой. Люди всё же вырвали меня из моего дома, и я ошалел от того, как, на самом деле, велик мир, и желтые кристаллы моих глаз едва не рассыпались в пыль от яркого света.
Они гладили меня, мою грязную шерсть, просили довериться им, но я не мог, пока они не предложили мне пищу. Тогда они сломали меня, весь мой мир.
Ржавые слезы всех проституток мира льются сейчас из моих глаз, когда я вспоминаю это.
Я продал себя за еду. Я ел всё, сначала кошачьи консервы, как и подобает кошкам, потом плоть других животных, рыбу, молоко, я не мог насытиться, тогда забавы ради они дали мне картофельные очистки, я съел их. Никогда я не ел столько пищи в один раз. Свекольную ботву, пластилин, семечки, мармелад, кисель, пенопласт.
Так я стал Дегенератом. Они сами назвали меня так, из-за моих повадок, совсем не похожих на кошачьи. Я не умел гордо вышагивать, подняв хвост трубой, отираться головой о ноги или мебель, вместо этого я воровато перемещался на согнутых лапах, почти прижимаясь к полу. Мне хотелось быть не заметным. Кроме того, выяснилось, что я уродлив, и моя голова слишком маленькая для моего туловища и крупных лап.
Живот раздулся как шар, он почти упирался в пол, когда я стоял. Мне пришлось очень долго стоять, и лапы мои ужасно болели. Мне хотелось лечь, но об этом я не мог и мечтать. Чрезмерная сытость, как оказалась, более губительна, чем голод. Они смеялись над моими мучениями, как идиоты, брызжа слюнями и сотрясая горловым смехом окна.
Когда истерия прошла, они сжалились и спрятали от меня пищу и все предметы, пахнущие пищей и похожие на пищу, потому что я не мог остановиться самостоятельно.
Как я был обманут.... Я пытался съесть саму Жизнь, а она этого не любит.
Теперь, на покрытом стекловатой склоне, я стою в очереди. Говорят, это очередь в рай для мучеников. Кто может выдержать это? Я обглодал себе всё лапы, я погрыз всех, кто стоял впереди меня, и прорвался на вершину. А там всего лишь спит солнце, да стоит урна с сахарным песком моего праха.
А стоит ли жалеть об этом?
Если бы моя жизнь была волчьей песней, прострелившей хотя бы миллион барабанных перепонок и сердец, прямой пронзительной стрелой, в финале пробившей насквозь воздушный шар луны, богини всех волков.....
Но поскольку моя земная жизнь была всего лишь пустым кадром в бесконечном слайд-шоу Жизни, то стоит ли жалеть?