- Белая гвардия, белый снег, белая музыка революций, белая женщина, нервный смех, белого платья слегка коснуться, - пелось от всей души. Для хорошего человека. Хорошего и очень усталого человека. Он вошёл в моё купе на одной из больших остановок, тихий, вежливый. Устроился на сиденье напротив моего, ближе к двери - ну, а я, по обыкновению, притулилась у окна.

  Первый обмен репликами случайных попутчиков.

  Затем разговор расширился, углубился, и явственно вдруг ощутилась в нём грань, когда следующий верный шаг приведёт - к дружбе.

  Хотя, кто я и кто он? Мне скоро двадцать два, ему на вид около тридцати, я весьма свободных нравов студентка, он... не знаю... никогда в людях толком не умела разбираться, они все и всегда мне нравились, даже такие, кто норовил задеть или зацепить, даже такие, кому на ходу могла огрызнуться, чтоб не приставали. Эти, правда, нравились задним числом, когда жалела уже, что опять не придержала жальца... всегда болею за тех, кому выпала беда повстречаться со мною.

  И вот грань. Что-то сильно смутило его, возможно, это. Отвернулся, смотрит в окно. Лицо замершее, чуть мечтательное, взгляда не вижу - куда-то вдаль, куда-то очень-очень вдаль, а за окном - плотная тёмно-зелёная еловая полоса, что там в ней разглядишь?

  Ему печально. Не знаю этого наверняка и даже не в мозгу оно чёткой мыслью возникает - всю мне грудь заполняет понимание, мягко стискивая сердце.

  И:

  - А давайте, я вам спою?!

  Сначала смотрит на меня, как только проснувшийся, потом на лице лёгкое недоумение, но такое очень слегка, деликатное, аристократическое даже. А потом идея проникает глубже, что-то в нём зажигает, мальчишество, что ли, какое-то? И вот, приободряется он немного, хотя, возможно, всё-таки из чистой вежливости. Поскольку ну великое ли удовольствие, согласитесь, слушать разбитную девицу - видом словно с рок-концерта - человеку, во всё это давно наигравшемуся, если вообще игравшему? Однако он вообще очень тихий и очень вежливый, а потому устраивается поудобнее, показывая, что готов смиренно предоставить мне свой слух на растерзание. Взрослый - с ребёнком, от которого не знаешь, чего ожидать... Решительно начинаю "концерт".

  Пела всё подряд, что знала-помнила-любила. Пела, поначалу не глядя на своего слушателя - иначе бы ничего не смогла. Глупо, но при всей своей бесшабашности и разгильдяйстве, я до обмороков застенчива. Однако вызвалась зачем-то вместо Гамаюн - не бросать же теперь начатое?

  И вот она, самая моя любимая, любимая по сию пору:

  - Когда ты вернёшься, всё будет иначе, и нам бы узнать друг друга, когда ты вернёшься, а я не жена и даже не подруга, когда ты вернёшься... - и зачем я только перевела взгляд...

  А затем! Чтобы увидеть! Его - настоящего. Светлого. Красивого. Забывшего об усталости и печали. И ещё - не скажу, какого. Пусть это останется со мной, среди иных моих истинных драгоценностей. Такое не носится на пальцах и в ушах, такое не покупается и не продаётся. Такое единственное, что уходит с душой за Порог, когда настаёт её час. И эта драгоценность защитит меня, когда пойду долиной смертной тени.