Костянисто перестукнулись ракушки - Красное море, Чёрное, Средиземное - лежат теперь на полочке в ванной. А один мой коллега такие же раковины дома прямо на стену отштукатуренную во время ремонта наклеил, краской покрыл - и стена похожа стала на ископаемость. В которой отпечатки былых эпох. И он подходил к ним - и гладил рукой, гладил, утешался.

   Работа нервная у нас - слово. И вот не могу, если неба не вижу. Умру наверное когда, в зрачках облака поплывут. Турманами - летние, лебедями - осенние. Змеёй поползут.

   Не знаю, почему подруга змей терпеть ненавидит. По-моему, симпатяги. И ящерки. И черепашки. А лягушки до чего прелесть - мы воду для полива огорода в старой ванне отстаиваем, натурально, комариная плантация, - так они туда пастись припрыгивают. А потом плавают, беспомощные, - стенки-то скользкие. Положила коряжку - стало удобнее. Семьями приходить стали. Ну, тоже дело.

   Дом там вообще на теремок похож - с восточной стороны теньковки раззгнездились, под крышей с запада - трясогузки и синички. Ага, к облепихе поближе. В подполе - ящерки. В стенах - мыши. И дышит дом, поскрёбывается весь, забавный такой.

   Когда ещё в деревне мечтала жить! "Городская, городская" - и что, что городская? Мечтать-то - можно? И мечтала. Когда мама в детстве про деревню прадедову рассказывала - ох, мечтала! Прямо аж до стона какого-то чуть правее сердца.

   Намечтала.

   Пальцы в землю тёплую погружаю - сладко. Тепло по корешкам. Волосы - листья. Сама - а что сама? Кто я? И не знаю порой. Есть имя-отчество-фамилия, паспорт-серия-номер, а что это? Смотрю в глаза другие, вижу там рифму свою с тобой, и понимаю - не зря.

  

   *

  

  Прильнув щекой к траве, слушаю землю. Шуршит, дышит. Влага в глубине ходит-копится. Ещё чуть - и просочится в меня мыслями. Будут призраками белёсыми из темной глубины подниматься навстречу вверившемуся им слуху-зрению. И вот уже летний лес, из чащи на поляну смотрю - полна её чаша зеленистым сиянием. Шагнуть вперёд хочу, но тает лес в высоту неба. Звёздного - аж дышать глубже хочется, вдыхать его свежесть ночную! Упасть вот прямо на спину и обратиться во взор, пьющий радость эту. Но кто-то рядом тёплый и большой ворохается... овчарка. Ты чего? Ах, погладить тебя, конечно. Но шерсть-то, шерсть - кошкина! Ах ты, чудо, и откуда, из чьих воспоминаний снишься мне? Пойдём-ка мы с тобой... и вот уже закат по левую руку ясный, синий, и чёткий контур дорожных столбов, проводов, уходит вдаль железнодорожный путь. Пойдём вперёд - всяко выведет к людям.

  

   *

  

   Бабушка, когда хлеб подорожал и все вокруг раскудахтались, обдираловка, мол, - строго глядела и отвечала:

   - Это он ещё мало стоит.

   Она и сама на каравай похожая была, сдобная вся... Но шла - спина прямая, взгляд вперёд, никогда её сутулой не видела. Пригорюнившейся - бывало. Читающей пальцем по строчкам - бывало. А так... и кто скажет, что крестьянка? Разве, руки выдадут истёртые.

   Свечу когда на канун ставлю, её чувствую - стоит где-то по левую руку, с сестрами своими рядом, смотрят на меня. И многие ещё, многие, но лиц не различить - знала б всех, различила бы... различу однажды, когда и сама в этот строй встану.

  

   *

  

  Бывает - носишься, беременная мыслью или образом, а соберёшься снести золотое яичко - что-то совсем третье получается. Так и сейчас. Ходила аж с двумя задумками - а пишу про то, как понимаю Зевса, мудрую богиню-воительницу Афину родившего прямо из головы. Творец... метафора творца. "Метаформа", - шепчет подсознание пальцами, набирающими текст. Всматриваюсь в показанные мне буквы, вслушиваюсь в смысл получившегося слова. А ведь и правда. Метаформа - это преображение. Всякий раз некто, создавая нечто, преображается. Плодится, множится. Отдаёт идеи другим людям, засевая почву их сознания зёрнами своих мыслей. Во что превратятся они там - Бог весть, не нам предугадать, как слово наше отзовётся. Одно ведомо наверняка - отзовётся.

  

   *

  

  Романтическое сердце в любом возрасте зачастит от воспринятого чуда. Романтическое сердце в любом возрасте найдёт чудо хоть в чём. Про лично его сотворить уж умолчу, это само собой.

   Мама вернулась домой, рассказывает:

  - Представляешь, в метро он и она. Седые, даже дряхленькие, а у неё в руках - букет цветов. Ты бы видела, как мы с ровесницами на эти цветы смотрели. Молодые не понимают...

  

   *

  

  Раньше не задумывалась, почему, собирая мужа на работу, стараюсь его отгладить, приодеть, галстуки ему в тон рубашкам покупаю и прочее. Делала, что и мама для папы во время оно. Недавно озарило: это ж демонстрация! Идёт себе ухоженный дяденька. Выводы? Верно, женщина рядом с ним. Окучивает его. Во всё своё удовольствие, попрошу заметить.

  

   *

  

  Знаешь, а я иногда скучаю по компьютеру, держащемуся на табурете: монитор на сидушке, процессор - в "домике" под ним, а неприкаянная клава если не на коленях у тебя-меня, то на полу или косо цепляется за монитор. Благо тот всё ещё размером с телевизор, да не плоский! Сумятица разноцветных проводов - ты их зовёшь "лапша" - кое-как свёрнута в клубок, время от времени я снимаю с неё серый мох пыли. Доступ в Интернет ещё через модем - он гудит телефонически, шуршит, щёлкает... скучаю по всем этим звукам - хоть и пишу вот с нетбука, который в сумке с собой всюду таскаю.

  А кухня наша до тридцати восьми лет студенческая? Нижние шкафы отдала за ненадобностью мама подруги, на своей кухне ремонт делая, а вместо верхних я настояла на полочках икеевских. Потому что терпеть не могу висящих над головой ящиков: давят... Ты сказал, чтобы смотрела по себе. Так под тарелками и чашками повисли колокольчики.

  Пишу и думаю - а так ли уж всё оно ушло? С нетбуком сижу на коленях, хотя могу поставить его и на обеденный стол. Колокольчики, пусть и не столь фанатично, но и новый кухонный гарнитур облепили - вон, подмигивают три керамических мыша и а-ля серебряные вилки... Дело, наверное, не в вещах, а в тех, кто среди них обитает?

  

   *

  

  

  Бывает - из невнятицы сна вдруг проступит образ, озарит - и растает, растечётся по глазному дну. Так и нынче: вдруг откуда ни возьмись, передо мною портрет испанской инфанты - строгий лик, чёрное платье, белоснежная грангола. Всматриваюсь - и понимаю с пронзительной, лишь сновидениям свойственной ясностью, что все тени этого портрета рисуют - твой профиль. А их всех бликов, из всех оттенков белого складывается - мой.

  

  

   *

  

  Помнишь, мы любили играть с тобой на реке в лодочку? Для этого надо было перебраться с берега на отмель ближе к середине потока, где он становился буквально по колено. Там я усаживалась на дно, погружаясь в реку, будто в ванну, спиной к течению. Мягкой шелковистой шалью оно окутывало мне плечи и руки, за которые ты держалась, мой милый лодочник, восседая у меня на животе и вовсю улыбаясь, потому что любила эту игру, это придуманное нами приключение. И плыла наша с тобой лодочка в дальние страны, среди кувшинок, над русалочьими косами и под ласковыми пальцами ив, которые иногда подыгрывали нам, сбрасывая похожие на гондолы сухие листочки. Ты и я, речная деревенская тишина и мягкое золотистое сияние июльского неба. Или это у счастья такой цвет?

  Помнишь, я нашла в гараже папин велосипед, прикрутила к его багажнику детский деревянный стульчик - несколькими крепчайшими оборотами суровой колючей бечёвки и скотчем, дедушка подкачал велосипеду шины, я усадила тебя в стульчик верхом и спинкой к движению - и мы отправились в другое наше путешествие. У тебя было ответственное задание: говорить, когда увидишь вдалеке едущую в нашу сторону машину. По твоему бодрому и гордому порученной миссией сигналу я тормозила на обочине, и мы пропускали автомобиль вперёд, отворачиваясь от пышного хвоста белёсой пыли, тащившегося следом... Так добрались мы до съезда на просёлок - и там уже катились себе тихонечко и без остановок, через мост, через соседнюю деревню, под разноголосый лай из-за заборов, к плотине, пруду и холму за ним. С холма видно было далеко-далеко... и всякий раз, когда мне удавалось вырваться из душной летней Москвы работы к тебе в деревню, мы непременно приезжали сюда: ты - поиграть с цветами и травинками, а я отдохнуть всей своей уставшей без тебя душой.

  Помнишь, насмотревшись самой лучше нашей, чёрно-белой и такой светлой "Золушки", ты придумала играть, будто - Паж. Что ж, поиграть - это я всегда только "за". На красные колготки мы натянули тебе зелёные шортики, получилось ярко, по-настоящему пажески. У Пажа был красивый дублет, но мы заменили его синей фуфайкой. Из бабушкиной косынки сделали плащ. Откопали на антресолях мой старый красный берет, а из листа оранжевой бумаги вырезали пышнейшее перо, которое к берету и пришили. И вышел у нас Паж - загляденье! А когда мы ему ещё и волшебную палочку из карандаша сделали...

  Помнишь...

  Помни...

  

  

   *

  

  

  Навеяно:Аноним, "Библейские истории: Устная речь"

  

   Ева знает, что Адам гений. Только гений способен бриться и перебирать при этом рифмы к слову "сталь", кривенько записывая их на бумаге зеркала пером пальца чернилами собственного дыхания.

   Ева любит смотреть, как Адам бреется, как он спит, ест, как исподтишка наблюдает за Евой, когда думает, будто она его не замечает. Но не заметить невозможно - взгляд гения ощущается кожей явственнее инфракрасного излучения.

   Ева никогда не была особенно сильна в слове - но всегда в деле, чем однажды и воспользовался многомудрый змий, исхитрившись её руками насолить вечному оппоненту. Однако вблизи мощного поля гениальности Адама и у Евы открывается способность не просто смотреть на окружающее, но видеть его и называть. И чем ближе Адам, тем просветленнее Ева.

   "Устная речь, устная речь", - пульсирует поэтому у Евы под закрытыми веками, в то время как её губы всё увереннее отвечают настойчивым губам Адама.

  

  

   *

  

  Я растворилась. В забытых переулочках родного города, в судьбах других людей. Во снах, где теперь бывать интереснее, чем в реале, потому что там могу встретить тех, кого никогда не увижу здесь. Или побывать там, где никогда бы не оказалась иначе. Нынче вот была на южном материке другой планеты, видела из иллюминатора круизного планетолёта горную гряду, похожую на паруса, изгрызанные солнцем, ветрами и солёной водой.

   А несколькими снами ранее приходил ко мне умерший друг, рассказывал, как оно - там. Небо, сказал, низкое и тёмное, а солнце лишь то, что каждый несёт перед собой. Думаю над его весточкой, думаю.

   Стихов нет, рифмы есть, но так - будто осколки бокала с недопитым вином. Почему недопитым? А я разве всё сделала, что могла? Почему бокал? А разве мы сами наливаем в себя мысли? Улыбаюсь тем, кто считает, будто лично придумывает что-то... У каждого есть право на свою иллюзию. Есть оно и у меня, а потому - доброй ночи. До встречи во снах...

  

   *