Иголки зло вонзаются в нервные узлы, по телу тугой волной - боль!

  Это ради нас, милый.

  Вот, отпустило. Врач марлевой салфеткой промокает мне выступившие слёзы, подводит к нужной чакре поющую чашу и говорит, будто услышав отголоски моих мыслей:

  - Подумайте о хорошем.

  Колокол чаши протяжно и басовито поёт под умелой рукой врача, а я думаю о тебе. Что бы я ни делала, стоит на мгновение отвлечься, тут же приходят мои самые любимые мысли - те, что приводят тебя. Какая бы тяжкая ни случилась тягота - а они в любой жизни неизбежны, болезни и огорчения, - мне становится легче, стоит просто вспомнить твоё имя. Что уж говорить о минутах лёгких, свободных от переживаний и дел? Даже когда не вместе мы, мы всё равно вместе: вижу, любуясь, твои движения, походку, удивительно ладное, очень по-мужски красивое тело... Или то, как удивительно сочетаются в тебе суровое, жёсткое, грубое даже - и невыразимо изящное, танцевально-утончённое. От этого контраста, от красоты этого противоречия непременно сердце щемит до слёз... Я такая счастливая, милый, что знаю тебя. Как же хочется, чтобы и ты сполна ощущал твоё моё счастье.

  Врач снова промокает с моих висков ручейки слёз, в голосе беспокойство:

  - Что-то не так?

  Улыбаюсь. Так счастливо улыбаюсь, что даже глупо, но мне всё равно:

  - Это я о муже думаю, он у меня... волшебный.

  И всхлипываю.

  Мудрый врач отвечает ласково и ободряюще, но я уже не разбираю слов - его искусство достигает цели: на меня нисходит полнейшее умиротворение, окутывая золотистым сиянием любви. Моей твоей. Твоей моей. Нашей.

  Она - наш первый ребёнок, наш дом, самое первое вообще, что создали мы с тобой, чтобы жить дальше... чтобы родились и жили наши дети и дети их детей...

  Сынишка дался нам, молодым, легко - не перестану вспоминать, что день, когда малыш рождался, был для меня таким же ошеломительно счастливым, как и тот, когда ты перестал таиться, кто же я тебе... А ты, милый, очень волновался, конечно, и это тревожило, и я так жалела, что не могу передать тебе невыразимую радость, владевшую моей душою в часы, проведённые в предродовой палате. Да, тело металось, искало нужное положение, чтобы помочь нашему мальчику выбраться на свет, но в сознании царило незабываемое сияние. "Мама, мама", - звал меня задорный голосок откуда-то весело и звонко, и я спешила, спешила отозваться, прибежать...

  А вот за доченькой мы с тобою собрались - и, видишь, без помощи врачей не обойтись... Но я верю, мой родной, даже знаю - всё у нас получится. Раз уж получилось разглядеть друг друга в той вьюге, помнишь? Не представляю, как ты увидел, что я голосую на дороге, опаздывая к подруге на Новый год... наверное, угадал - твоё чутьё всегда меня изумляло. Ты же и первый понял, кто мы друг другу, а я всё мучила нас сомнениями... прости, родной, прости. Для меня нет большей боли, чем твоя печаль, а из-за меня, из-за моей слепоты ты столько натерпелся...

  В тот новогодний вечер, помню, как, притормаживая на углу нужного дома, ты серьёзно-серьёзно сказал:

  - Девушка, вы же такие деньги платите - пусть вас к подъезду подвозят.

  А мне ужасно неловко было просить тебя втискиваться в узкий двор пятиэтажки...

  Но совет твой запомнила! И пользуюсь им по сию пору! Так как умный и дельный. Ты вообще обстоятельность и рассудительность нашей семьи, а я... что я, милый? Я просто нить, которая верно и неутомимо следует за своей иглой, помогая ей делать главную работу: жизнь. Все дела внешние на тебе - на мне дом, сын... а скоро и доченька...

  Спасибо, что нашёл меня и открыл глаза на судьбу, спасибо за сына и что так согреваешь моё желание ещё и малышку нам родить. Я люблю детей, я люблю тебя, я люблю то, как похож на тебя сын... девочка тоже будет вся в тебя, с такими же серьёзными глазами, вдумчивая, терпеливая. Твоя мама показывала мне твои детские фотографии, и я изумилась - как ты уже тогда, мальчиком, смотрел глубоко, строго, взыскующе. Словно от всех и каждого не просто ждал - требовал: "Человек? Так и будь - Человеком!" Потому что сам сызмала был человечище... твоя мама рассказывала - ей кровь из носу надо ненадолго сбегать на работу, а ты маленький, болеешь, и она рвётся меж одним долгом и другим, а ты говоришь: "Мама, иди, не волнуйся за меня, всё будет хорошо, я буду тихо-тихо, я подожду тебя..."

  Она плакала, вспоминая это, родной, мы обе плакали - от любви к тебе, от восхищения, мужчина ты наш, надёга.

  Радуюсь, что такой же и сын. Я ведь и позабыла тяжесть сумок с продуктами - носить их он считает своим непререкаемым правом. Твоё воспитание. Твои гены. И смеётся он так же, как ты. Помню, как впервые услышала его смех... всегда поражала природная йога нашего малыша, малышей вообще. Для них естественно - мудры, асаны. Помнишь, сын звал их "коряки гнуть"? И звонко хохотал на слове "коряки". И вот сказал в первый раз, захохотал, повторил, и снова... именно тогда я и услышала, до чего его смех похож на твой, когда ты счастлив и беззаботен...

  Милые вы мои мальчишки! Скоро, скоро будет нас двое на двое, я уже вижу нашу девочку - да, научилась у тебя, родной, научилась смотреть - через год будем нянчить её. Начинай думать над именем... хотя, о чём я? Наверняка ты уже выбрал и только ждёшь подходящей минуты, чтобы обсудить... подожду этой минуты и я.