Татьяна нервно поглядывала на часы: Евгений задерживался. Он должен был прямо из аэропорта приехать к ней. Они не виделись уже почти две недели. Командировка затянулась, а потребность видеть и говорить поедала всё нутро. Она с трудом переносила даже короткую разлуку. Татьяна навела в квартире полный порядок и заботливо приготовила любимые им блюда. Она уже дважды дозванивалась в аэропорт: самолет прилетел с опозданием. Ну когда же?
Совсем по детски она повторяла про себя: "и потом все думать, думать об одном и день и ночь до новой встречи". Татьяна улыбнулась, вспомнив всю серьезность своего восприятия этого письма (опять же Татьяны) много лет тому назад при первой влюбленности.
- Пожалуй, не первой, - сказала она самой себе. Как ей когда-то нравился мальчик из старшей группы в детском саду!
- Татьяна, ты моя чудесница! - еще не попробовав приготовленное мясо, бросил Евгений.
Мясо, в действительности, выглядело аппетитно. Это было коронное блюдо, фантастически быстро, как по волшебству, появляющееся на столе. Красивая запеченная сырная корочка уже подсказывала остальные компоненты.
- Приятно слышать! Но ты бы лучше провозгласил меня твоим визирем, чем кулинаром - парировала хозяйка.
Евгений почувствовал себя затруднительно. Он не был легок на комплименты, да к тому же с юношеской настороженностью относился к какому-либо покушению на свою полную самостоятельность: в мыслях, действиях, жизни. Но в данном случая полушутливая уступка любимой представилась ему допустимой и неотложной.
- О да, мой визирь, это непреложно, - ответил Евгений, сопроводив это театральным поклоном. Дань шуточной значительности была отдана.
Но в этой шутке была весомая доля правды. Евгений давно воспринимал Татьяну, если не визирем в своем королевстве, то уж, во всяком случае, ферзем (королевой) на житейской шахматной доске.
Их привязанность друг другу проявлялась во всем. Они разговаривали и обсуждали все самые важные проблемы. Радовались и восторгались частым совпадением оценок, даже в деталях. Могли очень откровенно рассказывать о своем необильном прошлом. Собственно это сложилось в период дружеских отношений, когда каждый из них искал в другом защиту от переживаний после предыдущего увлечения. Это определение не очень точно характеризует восприятия каждого из них: порой пережитое казалось иссякшей радостью, порой комком проблем, а порой, вероятно, наиболее справедливо - днями жизни. Сходство ситуации и поиск выхода из прошедшего постепенно сместили акценты, почти выветрив историю и заполнив взаимным тяготением. Но при этом оставался небольшой налет красивости, то ли облако, защищающее personality каждого, то ли еще не сформировавшаяся уверенность, что это единство мнений и желаний стабильно и мало подвержено времени.
Каждый шаг продвижения их отношений был взаимно необходим и одновременно взаимно невозможен. Они были обложены ограничениями. Но жить друг без друга не получалось. Размолвки обычно быстро преодолевались, переходя в радость, нежность привязанности.
Им нравилось пройтись по старомосковским уголкам, радуя себя неожиданными находками. Они шли по территории давно затихшего Донского кладбища. Этакое совмещение ушедшего и живого, как память человеческая и память камня. Уютный старый храм, которому навязана судьба музея, большой храм предпоследнего века с уникальным расположением глав. Величественная фигура Христа работы Н.А. Андреева, еще не одолевшего череду скульптурных портретов божка революционного общества. Горельефы взорванного храма Христа Спасителя на Пречистенке, распятые на краснокаменной стене ограды...
Они даже не шли, они бродили, почти не замечая этот пограничный мир, и целиком отдавшись своему диалогу. Отрешенность от мира позволяла глубже погрузиться в тот редко случающийся, ни для кого из них не обременительный душевный разговор.
Мои мысли блуждали по событиям прошлых лет. В голове засел рассказ о первом большом увлечении совсем молодой Тани. Фамилия его, дай бог памяти... Да, совпадала с фамилией какого-то русского известнейшего литератора. Не могу вспомнить, Тургенев, Пушкин, Тютчев... Буду считать, что он был Пушкиным. Такое определение, возможно, соответствует действительности, но при этом оказывается в ключе бередящих тяжелых ассоциаций.
Она сама неоднократно вспоминало это свое наваждение. Случайная встреча у родственников.
- Как выстрел, поражающий сердце. Так уж принято говорить. Но на самом деле это было пленение головы. Театры, музеи, кино, занятия - все исчезло. Все пространство мыслей и помыслов занял он. Он был намного старше меня, у него были какие-то проблемы со здоровьем. Я ничего не знала, не видела и не слышала. Существовал только он, я в нем, он во мне. Пыталась подменить встречами с подругами это охмурение (тогда я так не говорила себе. А другим я вообще не говорила о происшедшем). Но их рассказы почти о таких же ситуациях касались только ушей. Не дальше. Такого, как у меня, у них не встречалось. Да и было ли с кем-то еще такое?..
В таком возрасте все кажется навек. Кажется...
Она рассказывала об этой истории просто, как бы отстранившись. Казалось, что это проходящий в подсознании сон, из тех привлекательных, которые как раз полностью исчезают в момент, когда ты приоткрываешь глаза, чтобы получше увидеть происходящее.
- Да, это было, - полушепотом задумчиво сказала, затихая, Таня. - Но след этого во мне остался навсегда.
- Не ревнуй, - возвращаясь в настоящее, почти серьезно произнесла Таня.
Моя реакция для меня самого была неожиданной. (Впрочем, а кому еще могла быть видна эта реакция. Все борения не выходили за пределы моего больного воображения и инстинктивно сжатых кулаков). Ненависть. Скребущее и неотпускающее чувство. Готовность встать на защиту любимой от этого изувера, воспользовавшегося увлечением еще не совсем повзрослевшего создания. Как, как, как он мог?
Евгений задает этот вопрос постоянно. Он возникает перед ним в утренней предсуете и не оставляет Евгения наедине, сопровождает его неотступно. Этот голос осуждения Татьяниного Пушкина, невозможности понять-простить мужчину за некогда происходившие события.
"Мой Пушкин" умильно влюбленной в поэта Цветаевой. Так уж сложилось, что русские женщины-поэты (боюсь обидеть, не пишу - поэтессы) жили ненавистью к жене поэта - "Никому не суровой Гончаровой," -- милостиво не замечая легко представимые переживания жены и множества калейдоскопически проходивших женщин его судьбы. Может быть, этого требовал постоянный поиск музы сегодняшнего дня. Проходил день, требовался свет вновь взошедшего солнца.
Люблю Пушкина, но с некоторых пор каждый раз, когда, чуть опрощенно, чудится он мне не только поэтом, но и человеком, что-то выводит меня из равновесия. Старый пушкинский вопрос, совместимы ли гений и злодейство?.. Гений присутствует, а злодейство? Вот тут, после современного Пушкина, живо, зло нервируя, появляется перед глазами Донжуанский список Пушкина, обогащенный чередой крепостных девок и проституток, не рассматриваемых в качестве женщин общения. Десятки и сотни...
Осенью 1829 года Пушкин вписывает в альбом Ушаковым так называемый Донжуанский список из шестнадцати женщин, заканчивающийся Натальей, а затем продолжает его, занеся еще двадцать одну возлюбленную. Итого в двух списках оказывается тридцать семь имен. Но вскоре, как бы уточняя этот список, Пушкин 28 апреля 1830 г. в письме жене друга княгине В. Ф. Вяземской по-французски пишет о своей невесте: "Natalie (qui par parenthese est mon cent-treizieme amour)" - Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь). В это количество не входят случайные связи и посещения публичных домов (в том числе после женитьбы). Некоторые исследователи считают, что для круга Пушкина общее число женщин у каждого достигало пятисот, а может, и больше. При таких цифрах - кто считает, кто помнит? Это ли не злодейство?..
- При чем тут это? - с издевкой над самим собой спрашиваю я отсутствующего собеседника. Но мне ясно, что это взлелеивание ненависти к тому, другому.
Естественно, и этот, помеченный именем, но не талантом, подавно не мог быть другим. Я шел по почти пустому Сретенскому бульвару и не хватало дыхания на эти шаги. Да, руки сжимаются в кулаки. Лицо наливается кровью. Язык заплетается в мысленном изложении самому себе отвращения. Ну как он так мог? Девочке еще не было и восемнадцати... Он, старше ее, не мог не чувствовать ответственности за судьбу прильнувшего к нему влюбленного ребенка. Поганец, подлец, себялюбец.
Сознание вновь обращается к Пушкину-поэту. В действительность, как мог проходить день человека, чтобы за не слишком многие годы зрелости погрузиться в эти бесконечные лакуны человеческих судеб? (Вкладывайте в каждое из этих слов широкое или более конкретное содержание). Сотни женщин... Даже в Михайловском заточении милая и заботливая Арина Родионовна снабжала барина девушками, его крепостными. Кто их считал?
Голова сжималась тисками ненужных мыслей. Это не было осуждение дорогого мне человека, но это было озлобленное непонимание поведения предмета ее увлечения. Как он мог? Перед ним романтически ослепленный ребенок. Как он мог?
Эти мысли неотступно преследовали меня наедине с собой. Чернота теснила. Гаррота сжимала горло. Мирская боль в сердце. Кружащаяся голова требовала возмездия. Глаза, преодолевая пространство, смотрели с нежностью на некогда обиженную дорогую мне женщину.
Евгений не мог ничего поделать с собой. Каждое расставание оборачивалось темнотой терзаний, внутреннего монолога ненависти. Только выход из одиночества позволял вернуться в реальность более радужного мира. Эта истерзанность была локализована во времени его общением наедине с самим собой. Никогда это видение дьявола не приходило при встречах. Оно было полностью отделено от Тани, существовало в параллельном мире, единожды порожденным ощущением своего предназначения как защитника Татьяны сегодня, завтра и вчера. Таня в его восприятии была защищена от критики во всем не расстраивающем ее. Озлобленность на события прошлого не распространялась на нее.
Он часто слышал удары своего сердца. Оглушающий бой курантов, проникающий не извне, а зарождающийся внутри. Удары, откликающиеся проникновением этаких теребящих острых когтей в подвижную ткань сердца. В чем беда и проблема? Неосознанно ревнивое сердце не находило покоя. Этакий не венецианский мавр, готовый растерзать не подозрительную любовь, а себя, зажатого вымыслами.
Однажды в кухонном застолье он стал рассказывать о своих терзаниях. Растерянно, с подробностями. Она слушала этот монолог совершенно спокойно, даже с оттенком улыбки на губах. Было загадкой, относилось ли это к полуреальному восприятию Евгения или к собственному возврату в судимое им прошлое.
- Ты не расстроилась из-за моих домыслов, - тушуясь, закончил рассказ я. В этой фразе звучал то ли вопрос, то ли утверждение. Для меня не была ясно отношение Тани.
- Ну что ты, ты мой самый дорогой и любимый человек, - без задержки выпалила Татьяна. - А Пушкина мы вместе победим.
Глаза ее говорили о многом.Проникновенность этой мгновенной реакции Татьяны как-то неожиданно четко отделила Евгения от привычного самоистязания. И раньше при встречах ни на мгновение не появлялась эта растерзанность событиями прошлого, но сейчас он и в отдалении стал спокойней. Ощущение совместной надежды на будущее вдруг вытеснила преследовавшее видение прошлого. Прошлое отсеклось от его сознания.
Они обсуждали планы на будущее, общее будущее. Эта тема очень редко вклинивалась в их разговоры, как бы отражая смирение каждого перед реальностью. Без этой скромной реальности встреч, безжалостно разделенных условиями и временем, давно стала невозможна жизнь каждого из них. Они вкладывали в эти встречи весь объем своего существа, проблем и радостей. "С любимыми не расставайтесь..." Но жизнь складывается не с легкостью поэтических образов.
"В таком возрасте все кажется навек," - я написал в начале. В каком - таком? Подразумевалось - в юном. Сейчас кажется, что зрелый возраст порой только добавляет такой уверенности. До гробовой доски... С годами этот образ приобретает другой оттенок. Негласно добавляется нелегким правом каждого похоронить дорогого человека, уходящего первым. Это уже совсем о другом. Мы условились не говорить о печальном.
Ночная чернота завершалась. В комнате стали проявляться первые ориентиры. Розоватые блики на стене. Всего еще несколько часов до встречи. Нетерпеливо жду...
