Фрейдзон Игорь Леонидович : другие произведения.

Грустная улыбка Гретхен

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сага, начиная со Второй Мировой войны и до наших дней
  Глава 1
  ВТОРАЯ ВСТРЕЧА
  
  В национальном парке древнего города, Ашкелон, в выходные дни всегда многолюдно. В Европе в сентябре уже видны признаки ранней осени, но здесь еще лето с его жарой и купальным сезоном в полном разгаре. Со всех сторон доносится запах жареного на углях мяса и шум отдыхающих и веселящих израильтян. Забываются заботы и тревоги будней. Все уверены, всё будет хорошо, и поэтому, зачем унывать, жить нужно сегодняшним днем, ведь жизнь дана один только раз, а прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за упущенные возможности, да простит меня классик советской литературы за перефразирование его цитаты.
  
  Под тенистыми и очень старыми деревьями стоят скамейки, на которых отдыхают пожилые люди. Они с любовью и гордостью любуются своим потомством, смотрят и стараются запомнить, что еще придумал их ненаглядный внук, чтобы потом уже в тишине у подъезда рассказать своим соседям, какой у них умный внук и какая самая -самая красивая внучка. К ним подбегают внуки, возьмут деньги на мороженное или прохладительные напитки и снова убегают, иногда, вдруг вспомнив, к ним подходят взрослые, спросят о самочувствии, поинтересуются нужно ли что, и снова уходят к накрытым столам, где происходит основное действо. Здесь произносят тосты, слышна гитара и грозные окрики на чрезмерно разбаловавшихся детей, или тревожные, если эти же дети исчезли из их поля зрения.
  
  На одной из таких лавочек сидит старик. К нему никто не подходит, он погружен в свои мысли и воспоминания, а вспомнить ему есть что. Он смотрит на море, оно сегодня спокойное - небольшие волны плещут о берег, отдыхает море перед зимними штормами, оно вечно, а вот жизнь старика подходит к финишу, и поэтому у него остались только воспоминания о его богатой событиями жизни.
  
  Он не замечает шума, ему не мешают проходящие мимо люди, он привык к своему одиночеству.
  
  Вдруг он услышал вопрос, который ему задали на иврите:
  
  - Можно рядом с вами присесть?
  
  - Я не говорю на иврите, - ответил старик на том же языке. Это была единственная, или почти единственная фраза, которую он мог произнести на этом древнем языке.
  
  - Можно мне присоединиться к вам? - Спросил тот же голос, но по-английски.
  
  - Пожалуйста, места много, впрочем, как и скамеек, - ответил старик, на плохом английском.
  
  - Спасибо, но вы не беспокойтесь, я вам не буду мешать, отсюда вид на море очень красивый, - ответил ему подошедший пожилой человек, приблизительно одного возраста с сидевшим, на идиш.
  
  Старик заинтересовался подошедшим, поднял голову, помолчал, пытаясь сосредоточиться и что-то вспомнить, а потом спросил:
  
  - Оливер, неужели это вы?
  
  Тогда пришла очередь другого напрячься. Он нахмурился, потом его глаза широко раскрылись:
  
  - Павел, я не могу поверить. Неужели мы встретились?
  
  Куда пропала старческая немощь, старик вскочил со скамейки, обнял своего ровесника. Так они стояли обнявшись. Неизвестно, когда бы объятья разжались, если бы один из посторонних не сказал.
  
  - Деды, вы что, голубые?
  
  - Цыц бесстыдник, это у вас такое паскудство только на уме, мы воевали вместе, мы когда-то союзниками были. Это - братство. Слышал что-нибудь о встрече на Эльбе?
  
  - Конечно, в школе проходили.
  
  - Так вот слушай, малыш, там где мы с Оливером встретились и при каких обстоятельствах никогда и нигде ты не прочитаешь.
  ГЛАВА 2
  ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
  
  Все понимали скоро, очень скоро, закончится самая страшная из войн, в которой погибли миллионы, в которую было вовлечено большинство стран мира, и называлась она Вторая Мировая война, в Советском Союзе - Великая Отечественная Война.
  
  Небольшой патруль американской армии подошел к полуразрушенному мосту через реку, Эльба.
  
  На другом берегу в это же время показалась другая группа войск. Те и другие залегли. В воздухе повисла напряженная тишина. Хотя все понимали, что долго это продолжаться не может, отступать никто не собирался.
  
  Через некоторое время, почти одновременно, появилось два белых флага.
  
  - Кто знает немецкий язык? - Спросил средних лет капитан, предположив, что это остатки немецкой армии.
  
  - Если только, хенде хох, или Гитлер капут, - откликнулся пожилой старшина.
  
  - С этим повременим. Так, что, никто не владеет иностранными языками?
  
  - Я не знаю, насколько это иностранный язык, но я говорю на идиш, а он похож на немецкий, - робко отозвался совсем молоденький солдатик.
  
  - Похож, говоришь? Ну, что ж, давай попробуем.
  
  - Ты наверно из последнего призыва?
  
  - Так точно, товарищ капитан.
  
  - Как тебя звать?
  
  - Павел Розенгартен, товарищ капитан.
  
  - Так ты немец или еврей?
  
  - Еврей, товарищ капитан.
  
  - Боец, мы не на параде, давай коротко и ясно.
  
  - Есть, то ... - молодой солдат осекся.
  
  - Откуда у тебя такая фамилия? В нашем городе до войны жило много евреев, у меня близкий друг был еврей, но вот такой фамилии я не встречал.
  
  - Я не знаю откуда вы, товарищ капитан, но у нас в Литве много было Розенгартенов.
  
  - Так ты из Литвы?
  
  - Не совсем. Мои родители оттуда, а я родился в России.
  
  - Ладно, боец, об этом мы потом поговорим. А сейчас попробуем вести переговоры с помощью твоего идиша.
  
  Они поднялись и пошли к мосту, при этом капитан держал над головой белую тряпку.
  
  На том берегу к самому началу моста тоже подошли двое военных с таким же флагом.
  
  - Павел, забыл твою фамилию, спроси у них, кто они такие, - скомандовал капитан.
  
  Молодой боец что-то прокричал, но в ответ была тишина. Потом они увидели, как один переговорщиков куда-то ушел, а на его место пришел другой, и что-то очень громко сказал.
  
  - Товарищ капитан, он со мной разговаривает на идиш, - повернулся к капитану Павел Розенгартен.
  
  - Если это немцы, то откуда у них евреи, они же всех уничтожили, - то ли спросил, то ли констатировал этот прискорбный факт капитан.
  
  - Не могу знать, товарищ капитан.
  
  - Спроси у них, кто они такие?
  
  Получив ответ, рот Павла Розенгартена расплылся в широкой улыбке.
  
  - Чего лыбишься, переводи мне.
  
  - Они американцы.
  
  - Вот только американцев мне и не хватало. А как прикажешь мне вести себя с нашими союзниками?
  
  - Не могу знать, то ..., - но капитан не дослушав бойца махнул рукой, потом через короткую паузу обратился к нему, - скажи им, чтобы оставались на месте, а мне нужно сделать запрос моему начальству.
  
  Боец уже раскрыл рот, чтобы передать на тот берег приказ своего капитана, как тот его остановил:
  
  - Про запрос не говори, скажи - для выяснения.
  
  После того, как боец Красной Армии, Павел Розенгартен, прокричал то, что было ему приказано, переговорщики вернулись на свои позиции.
  
  *****
  
  Капитан приказал своему связисту доложить в штаб полка об этой встрече.
  
  На каком уровне решался вопрос о дальнейших действиях - никто не знает, но времени прошло очень много.
  
  Наконец был дан приказ пригласить американцев на свой берег и выяснить у них как можно больше.
  
  Снова был поднят флаг и капитан со своим бойцом подошли к мосту. То же самое было сделано и на той стороне реки.
  
  - Розен..., ети его в коромысло, в общем, боец, скажи им, если они могут двигаться по мосту, то предлагаю встретиться на середине, приказал капитан.
  
  Медленно четыре человека начали сближаться.
  
  - Давай, приглащай их на наш берег, - сказал капитан.
  
  После того, как Павел предложил американцам перейти мост и присоединиться к ним, американцы выступили с такой инициативой, но встретиться на их берегу.
  
  Договорились снова сделать запрос в свои штабы армии, а потом уже решить на каком берегу они встретятся.
  
  Перед тем ка разойтись, американский переводчик что-то спросил у Павла.
  
  - Боец Красной Армии спокойным голосом ответил.
  
  - Что он у тебя спрашивает? - Заинтересовался капитан.
  
  - Про семью мою спросил, живы ли они и были ли в оккупации.
  
  - Прекратить немедленно посторонние разговоры. Все расходимся.
  
  Они отдали друг другу честь и снова пошли к своим.
  
  - Запомни боец, никому, ни при каких обстоятельствах не говори, что у тебя был разговор с этим американцем, а то будет и тебе и мне, как говорила мать моего друга, а грейсер цорес, (большое горе). Запомнил? Ни при каких обстоятельствах! Ты только переводил то, что я тебе приказывал, - выговаривал капитан своему бойцу.
  
  При этом было понятно - этот боевой офицер, прошедший с боями от Москвы до Германии, испугался инициативы своего подчиненного.
  
  Снова было долгое томительное ожидание, но вдруг американские солдаты поднялись и осторожно начали переходить по мосту.
  
  Вот так состоялась первая встреча советского рядового Павла Розенгартена с рядовым американских войск Оливером Коэном.
  Ветераны снова сели на скамейку, но не разжали рук. Им казалось, если они сейчас разожмут руки, то проснутся. Это ведь сон - ничего более.
  
  - Павел, я тебя долго искал, но ответа ни из СССР, ни от Красного Креста не получал. Ты мне веришь?
  
  - Верю, конечно. Мне в одной не очень приятной организации об этом сообщили.
  
  - Так я, получается, был причиной твоих неприятностей. Мы слышали о режиме Сталина, о политических репрессиях.
  
  - Не было никаких репрессий по отношению ко мне. Кто я такой? Обычный еврей, у которого нет никаких секретов. Воевать пришлось недолго, но за спины не прятался. Меня просто предупредили - если когда-нибудь, каким-нибудь образом получу от тебя письмо или еще что, чтоб даже не думал отвечать.
  
  - Так расскажи, как жизнь твоя сложилась.
  
  - Это будет долгий рассказ.
  
  - Мы ведь не спешим, не правда ли? Сегодня мы с тобой можем о чем угодно говорить и не бояться.
  
  - Я и раньше не очень то боялся, точнее - не задумывался. Мы в те годы жили, как на войне: чему быть - того не миновать.
  
  - И все же, Павел, расскажи. Если у тебя есть семья, то мне было бы очень интересно познакомиться с ней.
  
  - Есть ли у меня семья? - Павел задумался, а потом быстро ответил, - есть, наверно. Вот сейчас все расскажу, а потом мы решим вместе - есть у меня семья или нет. Знаю точно, что каждый вечер гуляю один, потом прихожу домой, ужинаю в одиночестве, смотрю телевизор и жду звонка. Иногда дожидаюсь, но не знаю - радоваться мне или оставаться равнодушным.
  
  - Где-то наша жизнь очень похожа сегодня, но ты расскажи о своей, а я потом тоже поведаю о себе, своей дочери и внуках.
  
  - У меня тоже есть сын. И внуки есть, но я с ними не разговариваю, только у сына спрошу, как у них со здоровьем, с учебой. Мне отвечают - все нормально. Вот я и радуюсь этому. Ладно, не буду я тебя долго томить - расскажу все как есть. В самом деле - некуда нам спешить.
  ГЛАВА 3
  Ветераны снова сели на скамейку, но не разжали рук. Им казалось, если они сейчас разожмут руки, то проснутся. Это ведь сон - ничего более.
  
  - Павел, я тебя долго искал, но ответа ни из СССР, ни от Красного Креста не получал. Ты мне веришь?
  
  - Верю, конечно. Мне в одной не очень приятной организации об этом сообщили.
  
  - Так я, получается, был причиной твоих неприятностей. Мы слышали о режиме Сталина, о политических репрессиях.
  
  - Не было никаких репрессий по отношению ко мне. Кто я такой? Обычный еврей, у которого нет никаких секретов. Воевать пришлось недолго, но за спины не прятался. Меня просто предупредили - если когда-нибудь, каким-нибудь образом получу от тебя письмо или еще что, чтоб даже не думал отвечать.
  
  - Так расскажи, как жизнь твоя сложилась.
  
  - Это будет долгий рассказ.
  
  - Мы ведь не спешим, не правда ли? Сегодня мы с тобой можем о чем угодно говорить и не бояться.
  
  - Я и раньше не очень то боялся, точнее - не задумывался. Мы в те годы жили, как на войне: чему быть - того не миновать.
  
  - И все же, Павел, расскажи. Если у тебя есть семья, то мне было бы очень интересно познакомиться с ней.
  
  - Есть ли у меня семья? - Павел задумался, а потом быстро ответил, - есть, наверно. Вот сейчас все расскажу, а потом мы решим вместе - есть у меня семья или нет. Знаю точно, что каждый вечер гуляю один, потом прихожу домой, ужинаю в одиночестве, смотрю телевизор и жду звонка. Иногда дожидаюсь, но не знаю - радоваться мне или оставаться равнодушным.
  
  - Где-то наша жизнь очень похожа сегодня, но ты расскажи о своей, а я потом тоже поведаю о себе, своей дочери и внуках.
  
  - У меня тоже есть сын. И внуки есть, но я с ними не разговариваю, только у сына спрошу, как у них со здоровьем, с учебой. Мне отвечают - все нормально. Вот я и радуюсь этому. Ладно, не буду я тебя долго томить - расскажу все как есть. В самом деле - некуда нам спешить.
  ГЛАВА 4
  РАССКАЗ ПАВЛА РОЗЕНГАРТЕНА
  
  Меня призвали в самом конце войны, я же молодой был совсем. Поэтому служить мне пришлось вплоть до сорок девятого года, с запада нас перебросили на восток, но и там толком мне не пришлось повоевать, чему сегодня рад безмерно, а тогда было некое разочарование.
  
  Вернувшимся с войны солдатам поступить в институт было нетрудно, не хватало кадров везде и всюду. Но чтобы учиться, нужно было и работать тем, у кого не было поддержки родителей. А у меня никого не осталось, и сколько я не искал, не мог найти даже следов своей семьи.
  
  А искал я долго и упорно. Приехал на свою родину, а там полное разорение. Во многих домах поменялись хозяева. Встречи были разные, но почти все со слезами на глазах. Вспоминали бывших соседей. Многие прятали глаза и говорили:
  
  -Прости Паша, не смогли уберечь твоих.
  
  Другие говорили, мол что мы могли поделать, за укрывательство евреев смерть - такой был приказ оккупантов, а у нас свои семьи, но мы не бежали доносить, как некоторые, скажи - спасибо.
  
  Но почему-то не хотелось благодарить. Это позже я понял- не надо людей винить, не все рождены быть героями, но и равнодушных к чужому горю быть не должно.
  
  Не могу не рассказать один случай. Встретил я одну семью, моих очень дальних родственников. Хочу сказать, повезло им, но почему-то язык не поворачивается. Женщина была в партизанском отряде. Она не была героем, кашу варила, да за детьми, так она называла партизан, прибирала.Но была у нее дочь, двенадцать лет было ей, когда она зачем-то пошла в городок, а там ее выдал один подонок. Ее привязали на площади к столбу, на шею повесили дощечку на которой было написано:"Мама, выходи из леса, или меня убьют".
  
  Днем сгоняли местных детей и заставляли бросать в нее камни.
  
  Кто-то из детворы бросал мимо, а некоторые даже спорили - попадут с такого-то расстояния или промажут.
  
  А один недоросток, сын полицая, подошел к ней и говорит, если поднимешь платье, не буду бросать в тебя камень. Она и подняла. Очень ему это понравилось, он несколько раз такое проделывал, а потом и другие мальчишки подхватили эту идею. Что с них возьмешь - дети.
  
  Вот только я родителей этих детей не понимаю, неужели им было не жалко, нет не эту девочку, а своих детей, неужели они не понимали, что из этих детей вырастет.
  
  Сообщили тете Перл, та бросила все и подалась в город, но ее остановили, и командир партизан пообещал - этой ночью девочку спасут.
  
  - Раз сразу не казнили, значит у нас есть сутки.
  
  Командир слово сдержал. Городок маленький - в основном местные полицаи, пришлые уголовники, и совсем небольшой гарнизон немцев, да и те, как мне сказали - одни калеки, как слышали слово "партизаны", бежали прятаться.
  
  Ночью зашли в город , подкрались к тюрьме, обезвредили охрану и освободили девочку.
  
  Но вот только эта девочка, если видела людей, останавливалась, и задирала платье.
  
  Мой дом остался цел. Подошел я к нему, а там уже другие люди живут.Вышел новый хозяин, бывший фронтовик и прямо мне сказал:
  
  - Паша, я не сам заселился, мне ордер дали и выселить меня смогут только через мой труп. Я понимаю, это твой дом, и тебе больно видеть в нем чужих, но я со своим выводком в пять душ назад в землянку жить не пойду.
  
  Вынес он бутылку самогона, немудренную закуску, выпили мы с ним, выкурили пару папирос... Пожелал я ему счастья и здоровья и уехал навсегда со своей малой родины.
  
  - Так тебе заплатили что-нибудь за дом? - Спросил Оливер
  
  - О чем ты говоришь? У кого в те времена были деньги.
  
  - Так может государство как-то компенсировало, это же твоя собственность?
  
  - В Советском Союзе никто не заморачивался этим, а тем более, после войны, когда вся документация сгорела. Сколько людей не могли найти своих корней, а ты говоришь - собственность.
  
  -Но ты же, как я понимаю, остался ни с чем, а жить-то надо.
  
  - Это ты правильно заметил - жить надо, но это уже - кто как смог. Сколько людей так и не нашли свое место в этой жизни. Вы так не пострадали, но неужели вот так пришли с войны и все забыли?
  
  - Нет, конечно, и у нас у многих был послевоенный синдром, но я позже все расскажу, а ты продолжи пожалуйста, очень интересно.
  
  - Поступил я учиться на вечернее отделение. Днем работал, а вечером учился. Времени ни на что другое не оставалось вообще, - после некоторого раздумья продолжил рассказ Павел
  
  У нас работала мастером молодая симпатичная женщина. Приглянулся я ей, и стала она мне помогать, то работу подкинет полегче, то премию по ее инициативе мне дадут.
  
  Сам понимаешь, парень я молодой, женщин не было никогда, времени у меня не было на ухаживания, да и робкий я был, если честно признаться.
  
  Так получилось, стали мы с ней жить, а через три месяца она мне сообщила о своей беременности.
  
  Мы быстро поженились и через полгода я стал отцом мальчугана Григория Павловича Розенгартена. Рад я был безгранично. Все свободное время посвящал ему, но времени этого было очень мало.
  
  После окончания института меня вызвал директор и без обиняков предложил перейти на другое предприятие.
  
  - Ты будешь очень хорошим специалистом. Я в этом не сомневаюсь, но разводить семейственность на заводе я не позволю, - сказал он, а потом добавил, - у меня есть приятель, тоже директор, так я ему уже позвонил и порекомендовал тебя. Так что вот тебе ручка, бумага, пиши заявление по собственному желанию.
  
  Он не ошибся я был хорошим инженером, но оказался плохим семьянином. Сына любил, а вот к жене был холоден. Кто из нас в этом виноват - не берусь судить и не хочу чтобы кто-то нас рассудил, хватило официального заседания суда.
  
  Не пришел я как-то ночевать. Утром иду домой и думаю, чтобы это придумать, а потом пришел к выводу- не буду врать, повинную голову не секут.
  
  Но в действительности оказалось все хуже, чем я предполагал.
  
  После того как я признался жене в своем грехе, она только сказала:
  
  - Мне говорили, евреи не пьют, но гуляют. Это оказалось правдой.
  
  Это все было бы ничего, если бы она постоянно не говорила:" Вы евреи такие-то то, а вот мы - другие". Были и другие варианты:" Ваши делают все не так, как наши. Лучше бы я замуж вышла за нашего". И много другого в том же духе. В одной кровати мы спали все реже, а после того, как она сказала: "Вы даже трахаетесь не так, как наши" мы и вовсе перестали заниматься любовью.
  
  Все шло к разводу, и он случился. С сыном я связи не терял, в выходные всегда забирал его к себе. Он смышленый мальчик был, никогда не рассказывал как у мамы, но и про меня ей ничего не говорил, хотя часто выходные мы проводили не только с ним, но и с очередной моей подругой.
  
  Но в выпускном классе он пришел ко мне и сказал:
  
  - Папа, ты только не обижайся, но мы с мамой подумали и решили, мне нужно в этом году паспорт получать, так я возьму фамилию мамы. Мне так легче будет в институт поступить и вообще в жизни лучше устроиться.
  
  Что я мог возразить?
  
  Конечно ничего. Хотя было в этот момент очень обидно.
  
  Вот так не стало Григория Розенгартена, но зато появился Григорий Павлович Морозов. Ну хоть отчество оставил и на том спасибо, подумал я, и успокоился
  
  Со временем я смирился с этим и даже забыл, но все в этой жизни меняется.
  ГЛАВА 5
  
  Поступил мой сын в медицинский институт, и через шесть лет успешно его закончил.
  
  Со временем он стал очень хорошим педиатром. К нему родители записывались на прием заблаговременно.
  
  Но вот в личной жизни у него не все получалось - несколько раз женился, а через очень короткое время разводился.
  
  И вот состоялся у меня с ним такой разговор:
  
  - Гриша, почему ты никак не успокоишься, не найдешь себе наконец-то жену, с которой сможешь жить. Может нужно подождать, не спешить. Встретишь женщину, которую полюбишь и захочешь всю жизнь с ней прожить.
  
  - Папа, я всех своих жен любил и сейчас люблю, вот только дать им то, что они хотят - не могу.
  
  - Поясни.
  
  - Я не могу стать отцом, наука еще не дошла до этого, а приемного ребенка завести они не соглашаются.
  
  Я долго его расспрашивал пока до меня дошло - как мужчина он нормальный, а вот забеременеть женщины от него не могут.
  
  Я смотрю, Оливер, ты задремал во время моего рассказа. Не очень интересно?
  
  - Что ты такое говоришь? Очень интересно, слушаю внимательно, а глаза закрыл, чтобы не отвлекаться на постороннее. Продолжай, очень тебя прошу.
  
  - Дальше началось самое интересное. В том, как у меня все сложилось, есть и моя вина - где-то был излишне мягок, а где-то, наоборот, проявил ненужную принципиальность. .
  
  На мой очередной день рождения пришел ко мне сын - он никогда не забывал навестить меня в этот день и провести со мной вечер.
  
  - У тебя очень хороший сын, - вставил Оливер.
  
  - Так я никогда не говорил, что он плохой.
  
  Пришел, принес подарок. Сидим с ним, немного выпили, хотя я на это занятие не очень падок. Даже свои фронтовые сто грамм отдавал однополчанам, и сын в этом весь в меня. Бывшая жена часто говорила, что мол вот Бог послал мужа, с которым даже не выпьешь.
  
  Сидим мы с ним вот так тихо, мирно о чем-то разговариваем. Вдруг он говорит:
  
  - Папа, сейчас паспорта меняют, так я хочу свою, точнее, твою фамилию взять. Ты не против?
  
  - Я конечно не против, более того, даже где-то рад. Но почему вдруг ты переменил свое мнение, что с фамилией матери тебе легче по жизни идти?
  
  - Я понял, отвечает он, - банально, но это так: бьют не по паспорту, а по морде. А я больше похож на тебя, чем на маму.
  
  - Если ты этим огорчен, то здесь я совсем не виноват.
  
  - Так я тебя и не виню.
  
  Поменять фамилию в Советском Союзе, тем более русскую на еврейскую, практически было невозможно, но не для моего сына - талантливого педиатра. Все чиновники, бюрократы и перестраховщики по совместительству являются чьими-нибудь родителями или бабушками.
  
  В общем, все у Гриши получилось и снова появился Григорий Павлович Розенгартен, а Гриша Морозов исчез. Нет, не умер, потому что нигде не засвидетельствована его смерть - просто исчез, испарился.
  ГЛАВА 6
  Но вскоре его увольняют с работы, меня снимают с начальников конструкторского бюро, а причина - мой сын стал сионистом. Они с единомышленниками открыли тайный кружок по изучению иврита и он подал документы на выезд в Израиль.
  
  - Так, а ты здесь при чем? Не ты же подал документы на выезд? Я много чего слышал и читал о жизни в СССР, знаю о и о том, что евреям не разрешали свободный выезд. Но при чем здесь ты? Сын твой взрослый самостоятельный человек, - удивился Оливер.
  
  Так это только на бумаге дети за отцов не отвечают, а по жизни всегда все были повязаны. Если пропал без вести на войне сын или отец, то все равно виноватого найдут. А если обнаружат потом, то не проблема извиниться. Вот только обвиняют шумно, а извиняются тишком.
  
  У меня зарплата стала меньше, но я не переживал, мне одному хватало. И Гриша особо не переживал, к нему как раньше ходили так и продолжали обращаться родители с хворями своих ненаглядных деток.
  
  - Павел, почему ты все это произнес с неким сарказмом? Болезни детей - это серьезно.
  
  - Так к нему не ходили простые люди, а приводили своих деток те, кто его увольнял с работы, их родственники и друзья. Это у них в те времена было столько денег, что они могли позволить себе заплатить за визит к врачу, а простые смертные, как водили детей в поликлинику, так и продолжали водить, вот только там не работал уже талантливый врач-педиатр Григорий Павлович.
  
  - Наверное ты прав, - вынужден был согласиться Оливер.
  
  Но скоро все в Советском Союзе изменилось. Конечно ты об этом знаешь. Пришел новый молодой генеральный секретарь КПСС, он же и глава государства, и линия партии стала другой. Наладили дипломатические отношения с Израилем и разрешили всем желающим евреям ехать на свою историческую родину.
  
  Приходит ко мне сын и просит, чтобы я сходил с ним к нотариусу и там заполнил разрешение моему сыну поехать на постоянное место жительства в Израиль для воссоединение с семьей.
  
  Понимаешь, Оливер, он будет воссоединяться с каким-то мифическим дядей, но разъединяться со своими родителями.
  
  Поэтому я ему предложил:
  
  - Гриша, может я с тобой уеду? Что мне одному здесь делать?
  
  - Папа, я не могу тебя взять. Ты же не согласишься жить под одной крышей с мамой.
  
  Моему удивлению не было предела.
  
  - Как, - говорю, - твоя мама, Таисия Ивановна Морозова, едет жить в Израиль? Она же не еврейка. И вообще она к нашему брату не очень хорошо относится.
  
  - Ну это, папа, ты придумал. Как она может к евреям плохо относиться, если у нее бывший муж еврей и единственный ребенок той же национальности. Но главное, по закону о возвращении, израильское гражданство могут получить, как евреи так и члены их семей. А мама, ты, папа, только не обижайся, мне очень нужна на первых порах. Мне нужно очень хорошо выучить язык, а потом защитить диплом врача, поэтому все бытовые проблемы лягут на плечи моей мамы.
  
  - Это я понимаю. А когда ты решишь свои проблемы, то отправишь маму назад? Мне кажется, это будет эгоизмом с твоей стороны, не находишь?
  
  - Я не собираюсь ее никуда отправлять. Я с ней здесь прожил всю жизнь, почему там мы не сможем жить вместе?
  
  Я был вынужден согласиться, тем более, никто не спрашивал моего согласия.
  
  Вскоре они уехали.
  ГЛАВА 7
  Два года Гриша мне звонил иногда, хвастал своими успехами. Они и в самом деле были прекрасными. Он защитил диплом, в чем я не сомневался, устроился работать в больницу и, кроме того, открыл свой бизнес - для этого купил вместе с мамой небольшой дом с боковой пристройкой и обустроил свой личный кабинет для приема больных детей. И к нему пошли. Он в самом деле очень сильный детский врач.
  
  Я от души радовался за него. А как по-другому?
  
  Однажды утром собираюсь я на работу - умылся, побрился, оделся, хотел уже выходить из дома, и тут в дверь позвонили.
  
  Открываю и вижу - стоит у порога израильтянка, она же бывшая моя жена, Таисия Ивановна Морозова, собственной персоной, с двумя огромными чемоданами.
  
  - Впустишь? - Это она ко мне обращается, не здороваясь.
  
  И здесь я совершил страшную, можно сказать, роковую ошибку. Нет, чтобы схватить ее чемоданы посадить в такси, отвезти в гостиницу, потом найти ей съемную квартиру, и за все заплатить из своего кармана. Но вместо всего этого посторонился и сказал всего одно слово:
  
  - Проходи.
  
  - Не беспокойся, - говорит она, - я не долго поживу. Разберусь со своими делами, деньги у меня есть, куплю небольшую квартиру, верну гражданство и уйду, но благодарна тебе буду всю жизнь.
  
  - Чего же уехала? - Спрашиваю.
  
  - Не могу я с вашими жить. И не спрашивай, сын стал твоей копией. До всего и до всех ему есть дело, кроме родной матери.
  
  Ушел я на работу, а вечером обнаружил, что все ее чемоданы разобраны, все ее вещи в шкафу, квартира убрана, нигде ни соринки, ни пылинки и вкусно пахнет домашним обедом.
  
  И понял сразу - я пропал. Закончилась моя беззаботная холостяцкая, такая прекрасная, свободная жизнь.
  
  Так оно и случилось. Вся жизнь моя, которую я выстраивал после отъезда сына, пошла коту под хвост.
  
  До возвращения моей бывшей жены у меня была очень милая спокойная женщина, которая ни на что не претендовала, и я ей ничего не обещал. Нам нравилось проводить свободное время вместе. Если она бывала у меня, а это случалось не так уж часто, на что имелось много причин, она ни во что не влезала, ничего не пыталась переделать.
  
  Но когда я ей сообщил о возвращении моей жены, она перестала соглашаться на совместное времяпрепровождение и наши отношения сошли на нет.
  
  За все нужно платить, сделал я для себя вывод, и решил - буду терпеть, как-нибудь все это разрешится.
  
  И не ошибся, проходили дни, потом недели, а когда счет пошел на месяцы, я решил поговорить с Таисией.
  
  - Мы с отбой развелись и давно уже не живем вместе. Ты приехала и сказала, что только на время, а уже живешь здесь три месяца и не собираешься обустраивать свою жизнь.
  
  - Павел, не нужно мне хамить. Я уже давно отвыкла от этого. Ты мне должен быть благодарен, я родила сына, я на тебя и на Гришу потратила всю жизнь. Чего же ты терпел меня, когда я тебе, холодному и голодному, помогала после войны всем, чем могла, даже свободой рисковала, приписывая тебе ту работу, которую ты не выполнял. Но ты закрывал глаза на все это. А сейчас выгоняешь меня на улицу. Вот такую благодарность я от тебя получаю. Впрочем, чему здесь удивляться, яблоко от яблони недалеко падает, все вы такие.
  
  - Это кто ж такие - "все"? - Спросил я.
  
  - А то ты не знаешь? Вы все, ваша нация.
  
  После этих слов я понял, все вернулось и если я хочу еще хоть немного пожить, мне нужно убегать от нее как можно скорее. Но она меня обнадежила:
  
  - Ты не волнуйся, не нужна мне твоя халупа. Я верну гражданство, а потом уйду от тебя, куплю квартиру, а может встречу настоящего нашего мужчину. Как вы мне надоели! Смотреть на ваше племя не могу.
  
  Потерпел я еще пару месяцев и после очередного звонка из Израиля, я сказал сыну, что хочу ехать к нему, а что и как будет, мне уже не важно.
  
  - Я знал, вы не уживетесь. Я маме говорил:" Давай буду посылать тебе деньги на съем квартиры, а потом помогу купить жилье".
  
  - Мы с твоим отцом прожили много лет вместе и если бы не его постоянные измены, то и сейчас бы жили, да не тужили. А сейчас он уже немолод и, надеюсь, все у нас получится, а все, что было раньше, я уже забыла.
  
  - Ничего она не забыла и мои измены, которых и не было, считай всего один раз только бес меня попутал, виноваты. Твоя мама просто антисемитка, чему я не удивлен. И замуж она за меня вышла, потому что после войны был острый дефицит мужчин, вот она и терпела меня. А потом ты появился, родное дитя, здесь уже нужно сжать зубы и терпеть, но этого испытания она не выдержала.
  
  После этого разговора я понял - не собиралась Таисия покупать себе жилье. Все у нее было рассчитано до мелочей.
  
  В общем, собрал я быстро документы, продал квартиру, хотя сопротивлялась она сильно, грозилась, уговаривала, обещала со временем вернуть мне деньги за квартиру, если я ее на нее перепишу, но я как только она начинала говорить на эту тему, уходил из дома. А покупателям сказал, что я им скидываю немного цену, но выселять они будут Таисию сами, и не попрощавшись, уехал в Израиль.
  ГЛАВА 8
  А здесь меня поджидает еще один сюрприз. Оказывается, у моего сына есть женщина, с которой он уже давно встречается.
  
  Живет она в Германии. Она, как и Гриша, когда-то выехала из Советского Союза.
  
  Она часто приезжает к нему, а когда у него есть свободное время, он навещает ее.
  
  У Ханны есть дочь от первого брака, Гриша мой очень привязан к ней. Но это не самое главное. Оказывается, сегодня наука дошла до того, что у моего Гриши с Ханой скоро будут общие дети, да не один ребенок, а сразу двойня.
  
  Я очень обрадовался этой новости, но моя радость, как оказалась, была преждевременной.
  
  Ханна сообщила Грише, что не имеет никаких претензий к нему, но переезжать в Израиль она не согласна. У нее престарелые родители и дочь, которая учится в школе. Да и, вообще, в Израиле жарко, как в прямом, так и в переносном смысле.
  
  Когда Гриша сообщил мне о своем решении уехать в Германию, у меня с ним состоялся разговор.
  
  - Сын, ты боролся за отъезд евреев в Израиль, и неизвестно чем бы все это закончилось для тебя, если бы не приход к власти Горбачева, благодаря чему все благополучно разрешилось. А сейчас ты покидаешь ту страну, в которую так стремился. Ты снова будешь национальным меньшинством.
  
  - Папа, но приехав в Израиль, я тоже оказался тем самым меньшинством.
  
  - Но Гриша - это Германия, в которой уничтожали евреев до третьего поколения.
  
  - Немцы уже давно повинились и раскаялись. А если уже говорить об антисемитизме, то где его не было? В каком месте не унижали евреев? В какой стране евреи были равны со всеми остальными? Сколько евреев уничтожила святая инквизиция в Испании и Португалии, а других насильно крестили и только счастливчикам удалось вырваться из того кошмара. Но ты же сейчас не предъявляешь претензии испанцам и португальцам. Сколько было уничтожено евреев в гетманской Украине Богданом Хмельницким, а они и сейчас живут там.
  
  - Все это так, сынок, но все это было в далеком прошлом, а с окончания Второй Мировой Войны прошло немногим более пятидесяти лет.
  
  - Я не буду с тобой спорить, отец. Я так мечтал о своих детях и вот они у меня совсем скоро появятся. Так что ты мне прикажешь - отказаться от них или иметь с ними связь только через денежные переводы и редкие, один - два раза в год, встречи ?
  
  Я не могу тебе ничего приказывать и более того, ты наверное прав, а у меня вдруг сыграл отцовский эгоизм. Но как -то уговорить Ханну все-таки переехать в Израиль, может, стоит попробовать.
  
  - Не буду я этого делать, да и не согласится она.
  
  - Вот такие мы с тобой, Розенгартены, подкаблучники.
  
  - Не совсем так. Ты же смог уйти от нас с мамой.
  
  - Я не знаю, что тебе мама наговорила, но я бы никогда не ушел от вас, а тем более, не оставил бы тебя.
  
  - Папа, успокойся, ты меня не оставлял никогда ! Я наши встречи я до сих пор вспоминаю с теплотой.
  
  Я не виню своего сына, знаю, как он мечтал о детях. Но почему он мне раньше не сказал?
  
  А если бы и сказал, я бы все равно не смог бы ужиться в одной квартире с со своей бывшей женой.
  
  Вот и не знаю, что лучше, - чтобы было мне заранее известно, что я останусь в Израиле один, или, как сейчас получилось.
  
  Уехал Гриша в Германию к Ханне, они уже давно живут вместе, у них двое замечательных детей., моих внуков, которых я слышу только по телефону. Но у меня тоже есть миссия - я охраняю Гришин дом.
  
  Вот только не понимаю, зачем он ему нужен.
  
  Он иногда приезжает, но ненадолго. В Германии он тоже устроился очень хорошо. Я же говорил, что он очень хороший врач и очень занят своей работой, поэтому хорошо, что хоть иногда его вижу.
  
  Вот и весь мой рассказ.
  
  Но ничего - мы, старая гвардия, и не такое переживали. Правильно, Оливер ?
  ГЛАВА 9
  РАССКАЗ ОЛИВЕРА КОЭНА
  - Я давно уже не понимаю, где и что правильно, а что - неправильно. Не советчик я тебе, Павел, но нашей встрече очень рад. У меня тоже все сложилось совсем не так, как мне хотелось бы. Кто в этом виноват я не знаю. А может и не нужно искать виновных. Сложилось так, как сложилось. Я фаталист и верю в судьбу.
  
  - Все мы фаталисты. Все понимаем - от судьбы не уйти, но никто не будет ложиться под поезд, если даже знает точно, что ему предстоит умереть не в своей постели, - ответил Павел.
  
  - В этом ты прав. Помню, перед боем сидим в окопах и мечтаем, как домой вернемся, как обнимем своих родных. А после боя скольких мечтателей мы недосчитывались, но каждый был уверен - с ним такого произойти не может, я обязательно вернусь домой. Все понимали - не нужно очень близко сходиться с однополчанами, завтра может так случиться, что твоего нового друга придется хоронить, а это очень трудно, хотя понимаешь - на войне обязательно есть потери.
  
  Но то, что со мной произошло уже после войны, по возвращении домой, стараюсь не вспоминать, но и забыть это невозможно.
  
  - Если тебе трудно, может, не стоит рассказывать.
  
  - Стоит. Кому, если не тебе, я могу это рассказать. Секрета здесь никакого нет.
  
  А еще, я надеюсь больше тебя не терять.
  
  Я много читал о России, мечтал когда-нибудь там побывать, но, видимо, уже не суждено.
  
  - Почему же? Сейчас не то, что было когда-то - границы открыты, покупай билет и лети, - вставил Павел.
  
  - Так-то оно так, вот только, боюсь, сердце мое не выдержит такого перелета. Годы - ничего не поделаешь.
  
  - Какие там годы? Мы с тобой ровесники, пожалуй, а я мечтаю навестить Гришку и его семью. Внуки зовут, он говорит. А может врет? Как думаешь?
  
  - Лучше думать, что правду говорит, так веселее жить на этом свете.
  
  - Что ты заладил: этот свет, тот свет. Нет того света.
  
  - Это вам, коммунистам, так говорили, а мы верим, что-то после смерти есть. Мечтаю я, встретить свою Гретхен и попросить у нее прощения.
  
  - За что будешь просить?
  
  - За то, что не уберег ее. Мы, мужчины, должны защищать наших женщин и детей, а у меня не получилось. Войну прошел, освобождали концлагеря и каждый раз я просил прощения у тех женщин и детей, которых мучили столько лет фашисты. А своей Гретхен я не уберег, не защитил, убежал, струсил.
  
  - Я не верю тебе, Оливер, что ты струсил. Все, что угодно, но не струсил.
  
  - Вот так все говорят, только я не могу себя уговорить
  
  - Оливер, если тебе трудно, не рассказывай свою историю, но я уверен - солдат прошедший испытания, которые выпали нам на той войне, трусом не мог быть, растеряться в трудной ситуации не мог.
  
  - Мне обязательно нужно тебе рассказать, я благодарен Богу, или, если угодно - судьбе, за то, что мы с тобой встретились и я могу все тебе рассказать.
  ГЛАВА 10
  
  Рассказ Оливера.
  
  Когда отгремели последние бои, мы говорили: все, никогда больше не будет нацизма и расизма, все уже поняли, к чему это может привести. Мы были романтиками, думали о мире на всей земле и о мире между народами. Мы, американцы, говорили - нужно помочь Европе отстроиться и как можно скорее избавиться от последствий этой страшной человеческой катастрофы.
  
  Но не успели мы возвратиться в Америку, как наши страны успели уже поссориться и началась так называемая "холодная война".
  
  Мне стыдно было перед японцами за атомную бомбежку их городов. Сколько было демонстраций в защиту Розенбергов, против их смертной казни, но ничего не помогло.
  
  Оливер снова тяжело вздохнул и замолчал. Видно тяжело ему даются воспоминания, но Павел понял, его старому другу нужно выговориться и поэтому просто сидел тихо и терпеливо ждал, когда Оливер продолжит рассказ.
  
  -Спасибо, Павел.
  
  - За что ты меня благодаришь?
  
  - За твое терпение. За твое внимание, а главное, за то, что не пытаешься меня остановить. Мне давно уже нужно кому-то все рассказать.
  
  - Вернусь немного назад, - продолжил Оливер свою исповедь.
  
  Незадолго перед возвращением домой, нас послали в какой-то лес , который находился в Баварии. Мы готовились к бою, думали это последний оплот фашистов, но все оказалось не так. Это был небольшой женский лагерь, в котором находились одни женщины и совсем молоденькие девушки. Их все бросили, и никто о них не заботился, никто не кормил уже несколько недель. Как так получилось, я не знаю. Вот там я и встретил свою любовь, свое счастье и свое горе
  
  Звали ее Гретхен. Она была еврейская девушка семнадцати лет, которая больше пяти лет пробыла в этом лагере. Как она выжила, она и сама не могла сказать.
  
  На тот момент она была очень худая и высокая. На нее нельзя было не обратить внимание. Да, она была одета в лохмотья, на голове в беспорядке росли волосы, давно не мытые, от нее дурно пахло - война редко благоухает ароматами. Но глаза!
  
  Это, Павел, были не глаза, а глазищи - огромные, черные, немного на выкате. Я в них сразу утонул.
  
  Я ей протянул буханку хлеба, но подскочила наш врач и заорала:
  
  - Нельзя! Ты ее угробить хочешь?
  
  Но девушка уже схватила хлеб и бросилась бежать. Врач и солдаты, которым она приказала ее догнать, кинулись за ней.
  
  Тот ее крик у меня до сих пор стоит в ушах. Думал, я больше такого никогда не услышу, но, увы, пришлось. Правда, это было намного позже.
  
  Всех девушек распределили по машинам и увезли. Думал, больше я ее не встречу, но ночью, во сне, я видел ее глаза. Это было какое-то наваждение, которое я пытался прогнать, избавиться от него. Я и позже пытался, но ее глаза меня преследуют и сегодня. Не поверишь, но я сейчас тебе рассказываю ту давнюю историю, а вижу ее глаза.
  
  Встретил я ее перед самым возвращением домой.
  
  Шел по улице и увидел девушку, которая пыталась заработать себе на пропитание. Она стояла возле нашего гарнизона и пыталась продать себя за несколько пачек сигарет.
  
  Я не стесняюсь в этом тебе признаться, Павел, тогда была вот такая безысходная ситуация, все пытались выжить, как могли. Обидно было умирать после того, как закончилась война, после того ужаса в концлагере, где она и другие счастливчики выжили.
  
  Я подошел к ней, взял за руку:
  
  - Идем со мной, - сказал я.
  
  Она посмотрела на меня, но до сих пор не понимаю, как она меня сразу узнала.
  
  - Ты щедрый солдат, ты не обидишь девушку, ты мне когда-то целую буханку хлеба дал. - она посмотрела на меня, и я снова утонул.
  
  - Нет, конечно, не обижу.
  
  Я ничего перед собой не видел - слезы застилали глаза.
  
  Никогда на войне не плакал, и ранен был не раз, и друзей терял, но не плакал, а здесь вдруг весь расклеился.
  
  Я ее тайком провел в гарнизон и решил, все что угодно, но я ее не отпущу от себя.
  
  Наверно, мои однополчане пользовались услугами моей Гретхен, не знаю. Не принято у нас было этим хвастать, да и было бы чем. Девушки в то время стоили очень дешево.
  
  Когда я договаривался с командиром, чтобы тайно ее посадить в самолет, который нас увозил домой, он мне сказал:
  
  - Коэн, конечно это твое дело, но зачем тебе это нужно, - а потом, после некоторого молчания добавил, - впрочем вы своих не бросаете.
  
  - Я на него не обиделся, тем более он мне очень помог в этом деле.
  
  Только командир смог дать мне ценный совет, все остальные только напоминали о том, каким образом Гретхен выжила в лагере и после освобождения добывала себе на пропитание.
  
  - Коэн, - сказал командир, когда убедился в моем твердом намерении вывезти ее в Америку, - если ты так влюблен в эту девушку, тебе нужно жениться на ней.
  
  Вот так мы поженились. Были свидетели, которые подтвердили своими документами наш брак. А что прикажешь делать, в гарнизоне не было раввина, а мы евреи.
  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  В Америке Гретхен тоже долго проверяли и меня не единожды вызывали для беседы.
  
  А мама моя, когда познакомилась со своей невесткой, то всплеснула руками и сказала:
  
  - Конечно, Оливер, она очень красивая девушка и ничего против нее я не имею, но мне кажется, она тебе принесет только горе.
  
  Павел, моя мама редко ошибалась, но в этот раз ошиблась. Несмотря ни на что, я и сегодня вспоминаю Гретхен и чувствую себя самым счастливым человеком в мире.
  
  Он снова замолчал, но Павел его не торопил. Он понимал - самое тяжелое в рассказе Оливера еще впереди, но также он знал, что Оливер закончит рассказывать о своей жизни. Это ему нужно, очень нужно..
  
  После недолгого молчания Оливер, как и думал Павел, продолжил.
  
  Я никогда, ни на одну долю секунды не сомневался, что поступил правильно, женившись на Гретхен. Если бы этого не случилось, я бы не узнал, что такое любовь.
  
  Я работал на заводе, а Гретхен училась в школе для эмигрантов. Она хотела получить аттестат о среднем образовании, а потом пойти в колледж, продолжить учебу и стать дипломированным учителем младших классов.
  
  Она раньше заканчивала свою учебу, а потом встречала меня у проходной завода, и мы вместе шли домой.
  
  Но в тот день меня никто не встречал. Я встревожился и поспешил домой, но квартира меня встретила зловещей тишиной и пустотой.
  
  Я не находил себе места, я метался из угла в угол, пока не услышал звук открываемой двери.
  
  - Гретхен, родная, что случилось? Где ты была?
  
  - Мама приходила, - коротко ответила она и пошла в спальню.
  
  Я пошел за ней, но она лежала лицом к стене и не повернулась ко мне.
  
  - Гретхен, любимая, что тебе мама такого сказала? - Спрашивал я у нее.
  
  Но ответом мне была тишина.
  
  - Гретти, дорогая, не важно, кто и что говорит, главное мы любим друг друга.
  
  - Кто тебе сказал про любовь? Что такое любовь? Что ты сам себе придумал? Я не люблю тебя и никогда не любила. Я воспользовалась тобой.
  
  Все это она говорила, повернувшись к стене.
  
  Я взял ее за плечи и силой повернул к себе:
  
  - Скажи мне прямо, скажи в лицо, - потом я увидел, глаза ее были закрыты.
  
  - Открой глаза и повтори, - я силой тряс ее за плечи.
  
  Она открыла глаза и из этих огромных черных глаз выкатилась крупная слеза.
  
  - Не верь мне, Оливер, я люблю тебя, но сегодня приходила твоя мама и хотела отвести меня к гинекологу, узнать почему у нас нет до сих пор детей. Но я не пошла, я знала причину и ей об этом сказала. Не всю правду, просто сказала, что я знаю причину. Тогда она попросила меня уйти от тебя, так как ты сам, это она сказала, меня не сможешь оставить.
  
  - Она правильно сказала, я никогда не оставлю тебя и не позволю тебе уйти - ответил я и начал покрывать ее лицо поцелуями.
  
  - Подожди, Оливер. Кто, если не ты должен узнать всю правду, - она села и все мне рассказала.
  
  - А сейчас, Павел, я хочу тебе рассказать.
  
  - Может не надо -засомневался Павел.
  
  Он не знал нужно ему все узнать, или нет.
  
  Но Оливер настаивал, и Павел согласился
  ГЛАВА 11
  РАССКАЗ ГРЕТХЕН
  
  Я почти ничего не помню о происходящем до лагеря. Наверно скучной была та жизнь, та счастливая жизнь, которую люди не смогут по достоинству оценить, пока с ними не произойдет что-то страшное, что-то ужасное.
  
  Мы жили в небольшом городке на границе с Польшей. Давно уже в Германии происходили события, который в последствии назовут Холокост, очень давно евреи Германии были вне закона, давно осуществлялся геноцид целого народа с молчаливого согласия всего мирового сообщества, но все думали, это их не коснется. Зря так думали.
  
  Просчитались и мои родители. Они были уважаемые люди в городе, и хотя давно уже существовал запрет на профессиональную практику врачам-евреям, но к моим родителям надо было записываться загодя.
  
  - Ничего, Софи, скоро весь этот кошмар закончится. Не может он продолжаться долго, это бесчеловечно так относиться к соседям, - говорил мой умный отец, на мнение которого моя мама всегда полагалась.
  
  Он не понимал, мой мудрый папа, что гитлеровский режим был изначально бесчеловечным, поэтому в нем могло происходить что угодно.
  
  Мы услышали шум колонны машин, папа выглянул в окно:
  
  - Военные вместе с жандармерией приехали, - в его голосе слышна была нескрываемая тревога, - если что, то мы не принимаем больных, занимаемся исключительно выращиванием овощей, с этого и живем, - предупредил он.
  
  С улицы были слышны крики, выстрелы и шум не выключенных моторов.
  
  - Наверно, скоро уедут. Возьмут, за кем приехали и уедут, старался как мог успокоить нас и себя мой папа.
  
  Но вскоре в нашу дверь вежливо постучали. Ни мама, ни папа не тронулись с места. Постучали громче и настойчиво.
  
  - Марк, нужно открыть дверь, они так просто не уедут.
  
  Папа пошел к двери и как только открыл щеколду, дверь тут же резко открылась, и папа от ее удара упал на пол.
  
  - Прости, Марк, но если в дверь стучат, нужно сразу открывать. Так что, сам виноват, но все равно, прости.
  
  Мужчина в черной форме помог папе подняться с пола. Вместе с ним в дом вошли еще двое военных.
  
  -Клаус, я не думал, что это ты. Мы давно не виделись. Как ты?
  
  - У меня все в порядке. Вот пришел поблагодарить тебя и твою жену, Софи. А это, - он посмотрел в мою сторону, - как понимаю, ваша дочь. Красавица, вся в мать
  
  Он говорил спокойным тоном, говорил обычные слова, но родители почему-то были обеспокоены и взволнованы.
  
  - За что ты нам должен был быть благодарен? - Спросил отец.
  
  - Если бы Софи выбрала меня, то сейчас бы я был на твоем месте, не совсем, конечно, все-таки я немец, а не еврей, но жену с дочерью пришлось бы проводить в те места, где положено жить вашему народу.
  
  - Это куда же? - Наконец спросила до сих пор молчавшая, мама.
  
  - Всему свое время, - он подошел к маме и поднял ее лицо за подбородок, - Софи, ты по-прежнему красива и желанна.
  
  - Клаус, ты наверно забыл, что я замужем, - мать посмотрела мужчине прямо в лицо.
  
  - И взгляд твой все тот же, пронзительный, выражающий любовь и ненависть.
  
  - Значит ты все понимаешь.
  
  - Понимаю. Только на меня сейчас это не может подействовать, я при исполнении. А Германия прежде всего. Посмотри на мужа, он стоит и не дергается, пока его жену, пока еще взглядом, но уже имеет посторонний мужчина.
  
  - Клаус, мы бывшие друзья. Почему ты так ведешь себя? - Спросил отец.
  
  - Я же сказал - я при исполнении.
  
  - Исполнение обязанностей подразумевает под собой издевательства над людьми?
  
  - Где ты здесь увидел людей? Я не вижу! Евреев вижу, а людей - нет. Ну еще мои подчиненные, можно сказать - люди, но они согласны со мной всегда и во всем. Не так ли?
  
  Солдаты, стоявшие возле отца, дружно закивали.
  
  - Мы сейчас проверим,- с ухмылкой произнес офицер и повернувшись резко к матери, схватил ее грубо за грудь.
  
  Отец попытался рвануться на помощь своей жене, но не тут-то было. Подножка, и он уже лежит на полу с завернутыми за спину руками.
  
  - Теперь понятно, кто вы, - уточнил, не спросил, офицер. Поднимите его, - скомандовал он своим подчиненным, - ему предстоят великие дела.
  
  После паузы, во время которой он прошелся по дому взад и вперед, при этом успев погладить маму по заднице, он продолжил:
  
  - Сейчас пришло время рассказать о дальнейшей вашей судьбе. Она не столь печальная, как у других ваших единоверцев. Ты, Марк, отправляешься в Польшу, где послужишь на благо науки Великой Германии, которую ты так сильно любишь, сам мне не единожды об этом говорил. Там, куда ты поедешь, есть очень много материала для опытов, поэтому тебе будет интересно, я в этом уверен.
  
  - А если я не согласен? И почему я должен расстаться со своей семьей? - спросил отец.
  
  - У евреев не может быть семьи. А твои близкие, бывшая твоя семья, тоже послужит на благо родины, они поедут в отель "Райское наслаждение", будут помогать отдыхать возвращающимся с фронта немецким солдатам.
  
  Папа с ужасом посмотрел на своего бывшего друга, но тот продолжил:
  
  - Не спрашиваешь, как они будут поднимать боевой дух немецкой армии? Правильно делаешь. Наверное, не хочешь знать, но я тебе подскажу, - он подошел к маме и разорвал на груди ее платье.
  
  - Клаус, ты зверь, ты нелюдь, - кричал папа, которого крепко держали подчиненные Клауса, но тот не обращал внимания на отца, и продолжил издеваться над мамой.
  
  - Софи, помнишь, как ты дала мне по лицу за то, что я только робко погладил тебя, а сейчас молчишь.
  
  Мать плюнула ему в лицо.
  
  - А вот об этом пожалеешь. Оскорбление Клауса я смог бы простить, а офицера гестапо - никогда. Уводите доктора.
  
  Папа только успел сказать:
  
  - Софа, чего бы ни стоило спаси Гретхен.
  
  Когда мы остались одни, он приказал маме:
  
  - Быстро раздевайся и в кровать.
  
  Мать посмотрела на него, но не сдвинулась с места. Тогда этот изверг вынул пистолет и направил в мою сторону.
  
  - Пусть дочь уйдет, - моя мама сдалась.
  
  - Никуда ей уходить не нужно, пускай учится, скоро ей это очень даже пригодится.
  
  Вот так была уже предрешена моя дальнейшая судьба.
  
  Мать разделась и легла на кровать, хотела укрыться одеялом, но этому зверю нужно было еще дальше изгаляться.
  
  - В комнате тепло, не нужно нам одеяла.
  
  Он не спеша разделся и взгромоздился на женщину. Сделав свое дело, встал и подошел к умывальнику.
  
  - Ну-ка, крошка, подойди сюда, - обратился он ко мне.
  
  А когда я подошла, он приказал:
  
  - Вымой меня после своей мамочки.
  
  Вот так в одиннадцать лет первый раз у меня в руках оказался мужской член.
  
  Я думала, большего ужаса мне не придется испытать, но это было только начало.
  ГЛАВА 12
  Он приказал нам собраться, взять самые необходимые вещи, потом нас погрузили в грузовик и вместе с другими молодыми девушками отвезли на вокзал. Там поместили в вагоны для скота и плотно закрыли двери. Сколько мы простояли на станции никто сказать не мог. В вагоне было темно, а фонарика ни у кого не оказалось. В нашем вагоне, в основном, были жители нашего городка. Все перекликались, искали своих соседей, родственников. Если находили, то не радовались, а просто договаривались держаться вместе. Если не находили кого-нибудь из своих, то думали, а вдруг кому-то повезло и он смог избежать этой участи и незавидного будущего, которое ожидало нас. О чем-то хорошем мечтать не приходилось.
  
  Часто разговоры велись о немцах, которые долгие годы были нашими добрыми соседями, иногда - друзьями, с которыми отмечали праздники, как христианские, так и иудейские.
  
  Все недоумевали, что с ними случилось, почему вдруг они так переменились, почему вдруг мы стали им мешать жить. Земли хватало на всех, работы тоже было много, мои родители, если у соседей не было на этот момент денег, оказывали помощь, а плату часто просто забывали брать, а то и не хотели, зная тяжелое положение некоторых соседей.
  
  Что, вдруг так изменилось?
  
  Вопрос был, но ответа не знал никто.
  
  Мама все время держала меня за руку, все время говорила:
  
  - Гретти, детка, ради Бога не отставай. В этом столпотворении мы не найдемся, если что. Папа, наказал, чтобы не случилось - я должна тебя сберечь. А я верю, что невзгоды пройдут и мы снова будем все вместе. Невозможно поверить, что такое издевательство над людьми может продолжаться долго.
  
  Я была еще ребенком и мне неделя казалась вечностью.
  
  У поезда, который нас вез неизвестно куда, расписания не было, поэтому иногда останавливались на каких-то станциях, а зачастую были длинные перегоны, но рано утром поезд остановился, открыли наш вагон и приказали быстро выгружаться, а потом повели на привокзальную площадь, на которой стояли грузовики.
  
  Нас начали быстро загружать. Происходило это так- шел офицер вдоль нашей шеренги и приказывал кому в какую машину садиться. При этом кричал, чтобы не задерживались, иначе будут наказаны по законам военного времени. Все уже знали, что это значит, поэтому погрузка происходила без задержек. Если кто замешкался по какой-либо причине, тут же следовал удар прикладом по спине.
  
  Мама вздохнула облегченно, когда нас вместе с ней погрузили в одну машину.
  
  Кузова машин были закрыты брезентом, по краям сидели солдаты. Поэтому посмотреть и понять куда мы едем не было никакой возможности. Да и неинтересно это было. Все понимали - хорошего в ближайшем будущем ожидать не приходится.
  
  Наконец машины остановились и нам приказали выгружаться.
  
  Светило яркое, по-летнему жаркое солнце, но на площади, где нас высадили, не было ни деревца, ни даже травинки, только забор из колючей проволоки.
  
  Это был большая площадь, по краям которой стояли дома. они были разными - часть выглядела обычными домами, а часть была бараками -длинными и мрачными.
  
  Спустившись на землю, женщины старались быть как можно ближе друг к другу - держались за своих родственников или соседей, а то и просто новых знакомых.
  
  Откуда-то гремела бравурная немецкая музыка, так же раздавались крики солдат и плач женщин.
  
  Вот так мы простояли под этим жарким солнцем минут пятнадцать, никто ни у кого ничего не спрашивал, стояли молча и ждали дальнейшей и своей участи, хотя понимали - хорошего ждать не стоит.
  
  Наконец из одного дома вышел солдат, подойдя к нам, он указал пальцем на нескольких женщин и приказал следовать за ним.
  
  Одна из них спросила, куда их ведут, и сразу же получила сильный удар прикладом в живот, от которого согнулась и упала на землю.
  
  Солдат не обращая внимания на нее, тыкнул пальцем в ее соседку, и та уже беспрекословно последовала с другими женщинами за солдатом.
  
  Через короткое время они вышли, неся стол, и какие-то большие коробки. Все это они поставили перед нами, а сами вернулись на прежнее место.
  
  Еще через короткое время двое солдат вывели арестанта, который нес перед собой огромный бидон к которому было привязано несколько металлических кружек.
  
  - Оливер, может быть тебе не хочется слушать все подробности. Ты мне скажи, и я не буду больше ничего рассказывать, - вдруг прервав свои горькие воспоминания, обратилась ко мне Гретхен.
  
  - Павел, мне очень тяжело было все это слушать. Тем более я понимал - все самое страшное этих женщин и конечно же мою Гретти, ждет впереди. Но нужно было дать ей выговориться до конца, иначе она не сможет со мной жить. А я твердо знал - что бы ни было в ее прошлом, без нее я не проживу и дня. Так мне казалось раньше и в этом я уверен сегодня.
  
  Может, ты удивляешься, что я так, до мелочей, все запомнил, но все это проходило через меня электрическим током. Меня трясло, но оторваться от этих оголенных проводов я не мог.
  
  И вот сейчас я, через столько лет, понял свою Гретти, вот так же как она все захотела рассказать мне, точно так же я сейчас хочу все поведать тебе.
  
  - Оливер, мне очень больно все это слушать, но я готов сидеть с тобой, выслушать всю историю до конца, сколько бы времени тебе не потребовалось.
  
  - Тогда слушай дальше.
  ГЛАВА 13
  Этого человека, я не забуду никогда, он мне часто снится, и я просыпаюсь в холодном поту.
  
  Это был огромный человек, высокий и толстый, огромная лысая голова посажена на короткую толстой шею, лицо б совсем безволосое и ярко-красноное, огромные ручищи без труда держали бидон, было видно - силы великан неимоверной.
  
  Его подвели к нам, он поставил бидон и тонким голосом спросил:
  
  - Дамы, леди и фрау, кто хочет пить, гы-гы?
  
  Из нашей толпы кто-то пискнул:
  
  - Я.
  
  - Подходи, фрау
  
  Вышла невысокая, очень красивая женщина, среди нас некрасивых не было. Все были молодые, стройные.
  
  Он опустил кружку в бидон и зачерпнул воду, при этом рукав его рубашки был мокрым, он явно глубже, чем нужно, погружал кружку в бидон.
  
  Девушка с опаской взяла кружку, сделала маленький глоток, посмотрела вокруг и после этого жадно начала пить.
  
  Видя это, и другие женщины начали просить у него воду.
  
  Он никому не отказывал, только подавая воду произносил:
  
  - Гы-гы.
  
  Это гы-гы было очень страшным. Дошла очередь и до нас с мамой, он посмотрел на меня, погладил по голове, от чего я еще крепче прижалась к маме и произнес уже другое междометие, хе-хе.
  
  Когда все напились, а он еще два раза приносил бидон с водой.
  
  В последний раз, поставив бидон на землю, он спросил:
  
  - Кто еще хочет пить, гы-гы?
  
  Некоторые женщины откликнулись на это предложение. Тогда этот, мне трудно его называть человеком, спустил вниз свои брюки и прямо при нас начал в бидон мочиться, при этом повторяя свое, гы-гы.
  
  Потом он снова опустил кружку в бидон, подошел к одной из нас и протянул кружку:
  
  - Пей, гы-гы.
  
  Девушка отвернулась. После этого, он начал быстро черпать из бидона воду и лить на нас.
  
  Он разбушевался, лицо его и до этого было красным, но сейчас стало багровым.
  
  - Фриц, хватит! - Скомандовал один из сопровождавших это чудовище охранников, но того было уже не унять.
  
  Подбежали еще двое солдат, и начали избивать этого человека. Он не сопротивлялся, не старался как-то уклониться от сыплющихся на его голову и тело ударов прикладами, но и не утихал, черпал воду и кричал свое:
  
  - Гы-гы.
  
  Наконец кому-то из солдат удалось сбить его с ног. Ему закрутили руки за спину, надели наручники и поволокли к тому зданию, откуда он выносил воду.
  
  Мы еще больше испугались, хотя казалось, куда уж больше.
  
  Еще минут через пятнадцать, правда никто за временем тогда не следил, вышла группа офицеров во главе с давним нашим знакомым, когда-то папиным другом и маминым воздыхателем, а сейчас, просто насильником, Клаусом.
  
  Все офицеры были одеты с иголочки, все на них блестело, они были веселые и радостные. Наверно им недавнее путешествие, хотя они явно находились в вагонах более комфортабельных, тоже наскучило.
  
  - Стадо, животное стадо, - громко, чтобы мы слышали, сказал Клаус, - люди стоят в шеренге, а стадо вот так сбившись в кучу. Я не буду вам приказывать выстроиться, но если кого-то позову, тот должен незамедлительно подойти, иначе, как животных, хлыстом накажу, - и он поднял руку, в которой и был хлыст.
  
  - Вам повезло, - продолжил он, - вы, благодаря своей красоте, попали в привилегированный лагерь, в котором вы будете обслуживать солдат и офицеров Великого Рейха.
  
  Вам не будут выбивать на руке номера, но вы должны будете пришить их на одежду. Номера и одежда вам будут выданы чуть позже. Имен и фамилий у вас нет, есть только номера. Вы всегда должны быть чистыми и ухоженными, солдаты и офицеры должны быть удовлетворены отдыхом в вашем обществе. Если последует хоть одна жалоба на одну из вас, женщина будет очень строго наказана. И снова вы в лучшем положении, чем заключенные в других лагерях, там одно наказание - по законам военного времени. У вас будут три вида наказания: первое - карцер, - он показал в дальний конец лагеря, где стоял ничем ни примечательный маленький дом, - второе - отправлю на час в общество уже вам знакомого Фрица. Он такой же заключенный, как и вы, только вы евреи, а он педофил, насильник и каннибал
  
  - Третье наказание, - продолжил Клаус,- это отправка в настоящий трудовой лагерь, из которого выход для вас,
  
  евреев, только один, - и он поднял голову вверх.
  
  Ко мне не обращаться ни за чем и ни по какому поводу, я для вас гер комендант, и ни одной жалобы и просьбы я не услышу, а только отправлю в карцер или к Фрицу на перевоспитание.
  
  У вас будет старшая, которая выслушает вас, потом передаст все это Кларе, которая сейчас находится в карцере, но сегодня ее выпустят, а та уже может быть, если сочтет нужным, передаст мне.
  
  Он повернулся к одному из солдат, что-то сказал, и тот пошел выполнять приказ.
  
  Далее, вам нужен доктор, он находится среди вас. Софи, выходи, но это имя ты слышишь и откликаешься в последний раз.
  
  Моя мама, держа меня за руку вышла вперед и остановилась, ожидая дальнейших указаний.
  
  - Правильно, молодец, учишься на ходу, - похвалил ее комендант, - повернись к своим будущим клиентам.
  
  После этого он продолжил.
  
  - Сразу хочу предупредить и ее, и всех вас, ни о чем запрещенном ее не просить, наказаны будут все, кроме доктора. Вместо врача, а он нужен всегда, страдать будет ее дочь, которая тоже стоит перед вами. Так же ты, - он обратился ко мне, - старайся учиться всему у своей матери, все мы не вечны.
  
  После этого мне стало еще страшнее, хотя казалось, куда уж.
  
  Вскоре солдаты привели женщину, которая чем-то напоминала Фрица - такая же большая, как по росту, так и в ширину. Лицо у нее было плоским, как тарелка, на котором был едва заметен маленький нос, а на губах совершенно отсутствовал красный фермент. Венчали это уродство огромные оттопыренные уши.
  
  - Вот эта ваша Клара, ваш главный начальник и вершитель ваших судеб, - познакомил нас комендант с этой страшной женщиной, - она тоже из уголовниц. Не ищите у нее жалости, ее у нее нет. Может голыми руками разорвать любую из вас в клочья.
  
  Нам с мамой первым выдали одежду с уже пришитыми к ней номерами. У нас они были не по порядку, но это не важно. Потом гер комендант объяснил, что мы должны забыть о нашем родстве.
  
  - Все, как у животных, - сказал он.
  
  После того , как все получили одежду, он продолжил.
  
  - Вон там, - показал вглубь двора, где карцер рядом с карцером, стоял еще один маленький дом, - там будет приемная врача. Придя на прием , стоять на улице и ждать, когда позовут. Если кому будет вдруг некогда, можно пересидеть в карцере. А сейчас все по местам. Клара веди своих и все им объясни, может я что-то забыл, а ты, доктор, вместе с дочерью за мной.
  
  Вдруг из наших рядов выскочила девушка, наша соседка, и закричала:
  
  - Лучше я сдохну, чем буду обслуживать вонючих ублюдков, которые убили моих родителей. Никогда этого не будет.
  
  - Я сегодня добрый, - без всяких эмоций сказал Клаус, достал пистолет и выстрелил ей в лицо.
  
  - Кто-нибудь еще хочет воспользоваться моей добротой? - Спросил этот изверг, но вокруг была звенящая тишина.
  
  - А сейчас все по местам. Доктор, за мной, - он спрятал пистолет и не оглядываясь пошел к нашему домику. Он был уверен, мы пойдем за ним беспрекословно.
  ГЛАВА 14
  Входная дверь нашего жилища не была заперта, комендант толкнул дверь ногой, и она распахнулась. Внутри было еще две двери.
  
  - Здесь, - показал на одну из дверей, - будет кабинет врача, в этом вы сами разберетесь, а здесь, - он точно так же толкнул дверь ногой, - будет ваше жилое помещение.
  
  Комендант прошел в небольшую комнату, посредине которой стоял ничем не накрытый круглый стол и четыре табуретки, а возле стены широкая железная кровать и прибитая к одной из стен вешалка.
  
  Он подошел к столу выдвинул табуретку и сел, мы с мамой стояли в проеме дверей.
  
  - Почему не заходите? Это же ваша комната. Это вам принадлежит право приглашать к себе людей, - с усмешкой сказал этот страшный человек.
  
  - Вы сказали, у евреев теперь нет никаких прав, - ответила мама.
  
  - Правильно, внимательно слушала, узнаю свою бывшую одноклассницу. Все правильно, - еще раз повторил он,- а сейчас слушайте очень внимательно. В последний раз я обращаюсь к тебе, Софи, по имени, потому что не хочу делать никому исключения.
  
  Я жестокий человек, садист, убийца и насильник. Впрочем, все это правильно, но это далеко не все, кем меня будете считать вы и ваши соплеменники. Я не хочу перед вами оправдываться. Вы евреи - этим все сказано, но объяснить я должен.
  
  У меня есть определенное положение и должность, на которую всегда есть претенденты, они строчат жалобы наверх, которые пока они беспочвенны. Но если они увидят, что я кому-то отдаю предпочтение, то появится факт, который может помешать моему продвижению, а то и послужит поводом для понижения. Я этого не хочу. Думаю, если ты. Софи, задумаешься, то будешь за меня Бога молить.
  
  - Клаус, что с Марком? Куда ты его отправил? - Спросила мама.
  
  Комендант вскочил с табуретки, подбежал ко мне и влепил сильную пощечину.
  
  - Запомни, - он вдруг потерял, как нам показалось, все свое самообладание, подскочил к маме и заорал, - Нет здесь Клауса, есть - гер комендант. И только тогда, когда я посчитаю нужным к тебе обратиться. Запомни, за любую провинность будет наказана твоя дочь. Вот сейчас был первый урок. У евреев нет и не должно быть вопросов по поводу их родственников или знакомых. У вас нет их, нет - и все! Вы животные. Но сейчас, - он вдруг заговорил нормальным голосом, - я в последний раз отвечу. Мой бывший друг отправлен служить Великому Рейху.
  
  После этого, он резко повернулся и громко хлопнув дверью, ушел.
  ГЛАВА 15
  Впервые мы с мамой после того, как нас разлучили с папой, остались одни.
  
  - Прости меня, доченька, - очень тихо, куда-то в сторону, сказала мама.
  
  Я подбежала к ней, обняла и мы вместе расплакались.
  
  - Мамочка, родненькая, ты ни в чем не виновата, - говорила я сквозь слезы.
  
  - Гретти, любимая, папа просил во что бы ни стало, я должна тебя сберечь. Я уверена, это не должно долго длиться. Не может быть, чтобы такое зло длилось бесконечно. Когда-нибудь, надеюсь очень скоро, все это закончится, и мы снова встретимся и заживем, как раньше. Хотя, как раньше, уже, наверно, не получится.
  
  - Мама, все получится. Папа наш умный, он все поймет
  
  Мы бы еще долго вот так сидели, но зазвучала сирена, а значит нужно снова выходить на построение.
  
  - Я не буду все рассказывать, об этом уже много написано и ты, Оливер, уже много обо всех этих ужасах слышал, многое видел, но остановлюсь только на трех эпизодах.
  
  В лагере не было радио, никто не приносил никаких известий, вновь прибывшие женщины при нас молчали, наверно считая нас с мамой некой лагерной обслугой, на нас смотрели с опаской, ни о чем не просили, молча приходили на прием и молча уходили. Мама должна была Кларе докладывать о болезнях и беременностях женщин.
  
  После маминого доклада, этих женщин куда-то увозили. Больше их никто не видел.
  
  Комендант к нам редко заходил, к маме больше не приставал, но иногда привозил молодую девушку, нас с мамой выгонял. Оставался какое-то время с девушкой, а после этого ее отправляли обслуживать офицеров, а мы возвращались в свою комнату.
  
  Иногда он обращался ко мне:
  
  - Учись у матери, если проверю, и ты ничего не будешь знать - отправлю тебя в другое место.
  
  Мама начинала мне больше все объяснять, а я старалась все запомнить, она мне часто доверяла обследовать приходящих женщин, стояла рядом и иногда даже хвалила.
  
  С каждым днем мама все больше тревожилась - я взрослела.
  
  - Природу не обманешь, - говорила все понимающая мама, - но ты, доченька, постарайся немного сутулиться, не выставляй грудь вперед. Боюсь я, Гретти, очень боюсь.
  
  Но время шло, я все чаще замечала какие-то пристальные взгляды со стороны коменданта, от которых мне становилось страшно.
  
  Иногда он приезжал и присутствовал на приеме, давал приказы, чтобы я обследовала девушек.
  
  Самому простому меня мама научила, и после того как выводы наши с мамой совпадали, он хвалил нас и иногда даже мог дать плитку шоколада.
  
  - Оливер, - вдруг Гретхен прервала рассказ и обратилась ко мне, - сейчас я расскажу тебе о самых тяжелых днях для меня. Ты будешь слушать и не прерывать меня, и не просить, чтобы я прекратила свой рассказ.
  
  Я только утвердительно кивнул. Мне очень тяжело было все это слушать. Я любил и до сих пор люблю свою жену, если бы сейчас передо мной появился тот изверг я и сегодня без колебания, не дожидаясь суда, убил бы его.
  
  После этого Гретхен продолжила.
  
  Я уже говорила, что нас с мамой не любили и боялись. Никто не понимал - кто мы. Вроде не удовлетворяем офицеров вермахта, но выходим, как и все они на перекличку, едим вместе со всеми в столовой, но живем отдельно, все уже давно поняли, мама не является любовницей коменданта или кого-нибудь другого.
  
  Но вот к нам на прием пришла одна молодая девушка, когда-то ее семья жила рядом с нами.
  
  Она была одна у своих родителей, это был поздний ребенок и родители в ней души не чаяли, и когда пришли к ним в дом немцы, то им пришлось убить их, чтобы увезти Сару, их дочь.
  
  Не мы ни к кому, ни к нам - никто не обращался по именам, был запрет и все боялись наказания.
  
  А тут такое:
  
  - Софи,- обратилась эта девушка к маме, - мне не нужна проверка, я и так знаю, что со мной- я беременна. Я очень хочу жить, сделай мне аборт. Об этом никто никогда не узнает.
  
  Сара упала перед мамой на колени.
  
  - Гретхен, выйди, иди отдохни, сегодня будет много работы.
  
  Я вышла. А еще через час, я увидела в окно, как Сара пошла в свой корпус.
  
  Я зашла в кабинет, помогла маме убрать все последствия.
  
  - Никогда, доченька, ни при каких обстоятельствах никому не рассказывай, что здесь было.
  
  Я никому ничего не говорила, но в следующую ночь из камеры Фрица всю ночь раздавался вой и его вечное гы-гы.
  
  Утром всех нас вывели для переклички, нас не ставили в шеренгу, комендант еще в самом начале сказал, мы животные, а они не могут выстраиваться в шеренгу, мы стояли, как он выражался, стадом.
  
  Нас долго выкликали, потом вывели Фрица, он был закован по рукам и ногам, но постоянно рычал свое неизменное гы-гы. Его привязали к столбу, но он пытался освободиться, и наконец принесли носилки, на которых лежало истерзанное тело.
  
  - Я предупреждал доктора, за все ее нарушения будет наказана ее дочь, - комендант все это говорил спокойным голосом, - но она меня слушала невнимательно и решила, что можно меня как-то обмануть. Может она и раньше делала аборты и ей сходило с рук, но сейчас за ней проследила Клара, которая будет поощрена. В будущем, если кто-то что-нибудь заметит в этом роде, то докладывайте ей, и вы об этом не пожалеете.
  
  А вот это все, что осталось после ночи, проведенной у Фрица той, которая уговорила доктора нарушить предписание. Вот сейчас я думаю, как наказать дочь вашего доктора, то ли снова доставить удовольствие Фрицу
  
  После этих слов, я только услышала последнее гы-гы и потеряла сознание.
  ГЛАВА 16
  Очнулась я в маленькой сырой темной кoмнате. Сначала подумала, что ослепла - ничего не было видно, сплошная темнота Потом начало светать и сквозь щели пробился тусклый свет. Светало, темнело - я потеряла счет времени. Наконец дверь открылась и мне приказали выходить.
  
  Я вернулась в свою комнату и увидела маму. Голова ее была белая, она не разговаривала.
  
  - Мама, это я, твоя дочь, Гретхен, - пыталась я как-то привлечь ее внимание, но все было напрасно- она замолчала.
  
  Сидела на табуретке с опущенными руками и молчала.
  
  Вскоре вошел комендант.
  
  - Сейчас ты принимаешь у мамы ее обязанности. Может она еще придет в себя. Конечно ты злишься на меня, но ты еще узнаешь, сколько во мне доброты. Надо бы ее уже отправить в общий лагерь, но вот воспоминания юности меня останавливают.Он не ждал ответа. А мама продолжала сидеть.
  
  Я проснулась от звенящей тишины. Просыпаются от шума, но в нашем лагере всегда, днем и ночью громко играла бравурная немецкая музыка. И вдруг - тишина.
  
  Я подошла к маме, она все так же сидела псреди комнаты на табуретке.
  
  - Мама, ты спишь? - спросила я.
  
  Но она не ответила, сидела и не двигалась. Я испугалась, подумала, что она умерла, пощупала ее, нет- живая, измерила пульс. Удивительно, но он тоже был нормальный.
  
  - Мама, может ты решила себя так наказать, потому что меня отправили в карцер?
  
  Но и после этого вопроса никакой реакции.
  
  - Мама, мамочка, если ты не придешь в себя, тебя убьют. Как я буду без тебя?
  
  Но и после этой моей мольбы мама спокойно, без всякого движения сидела на табуретке, опустив руки вниз.
  
  Что же будет дальше, думала я. Если комендант приедет и увидит маму в таком состоянии, то несмотря на его юношеские воспоминания, как он выразился, отправит ее в общий лагерь, то есть на верную смерть.
  
  Я не стала ничего больше предпринимать, сходила в столовую, принесла маме хлеб. Удивительно, но хлеб она взяла и даже сразу отломила маленький кусочек и положила его в рот.
  ГЛАВА 17
  Время шло к полудню, но музыку не включали, только дикие крики Фрица нарушали тишину.
  
  Вдруг я услышала звук подъезжающей машины. Наверно комендант приехал. От этой мысли у меня по коже побежали мурашки. Я очень испугалась за маму, да и за себя. Я понимала, вот такую маму комендант долго терпеть не будет.
  
  Я оказалась права - это был комендант. Он, по обыкновению, ногой открыл дверь и вошел в нашу комнату.
  
  Он был пьян, таким я его никогда раньше не видела. Раньше он был в одежде очень аккуратен - китель застегнут, галстук тугим узлом завязан на шее, сапоги блестели. А сейчас все было не так. Все в беспорядке, только сапоги, по-прежнему, были начищены.
  
  - Ну что, обрадовались? - Спросил он.
  
  Я молчала, он вообще на меня раньше не обращал внимания и никогда не ждал ответа, только, если экзаменовал. Мама оставалась все в том же положении, и радоваться повода не было. Комендант, между тем, продолжал:
  
  - Ничего, все пройдет и скоро на Красной площади будут висеть русский Сталин и немецкий горе-генерал Паулюс. А от Сталинграда не останется даже и следа, будет пустыня на месте этого проклятого города.
  
  Мы молчали. А что мы могли сказать, даже если бы и имели право на свое мнение, мы не знали ни этого немецкого генерала, ни этого далекого российского города.
  
  Между тем, он подошел к маме, достал пистолет из кобуры и поднес его к ее лицу. .Я очень испугалась, сидела ни жива, ни мертва.
  
  - Так и будешь молчать? - спросил он и не получив ответа, продолжил, - ты когда-нибудь поймешь на сколько я хорошо к вам отношусь? Вы сапоги мои должны лизать, но вы глупые и ничего не понимаете в текущем моменте.
  
  Потом он положил пистолет на стол и подошел ко мне.
  
  - Многие матери уже давно потеряли своих еврейских ублюдков, а она вот с тобой рядом.
  
  Вдруг он схватил меня и бросил на кровать.
  
  - Сейчас заговоришь, - тяжело дыша, кричал он в сторону матери. А сам в это время срывал с меня одежду.
  
  Я почувствовала жуткую боль, как будто меня разорвали на две части, я сжала зубы и терпела. Наконец он слез с меня. Я лежала распластанная на кровати, и с ужасом смотрела на маму, которая держала двумя руками пистолет и пыталась выстрелить в коменданта, но у нее ничего не получалось, слышны были только какие-то тихие щелчки.
  
  - - Эх ты, Софи, - вдруг он назвал маму по имени, - вы всегда были и будете рабами. Будете нас одевать, кормить, лечить, обслуживать нас, делать открытия для Рейха, но воинами вам не быть никогда. Я очень хотел, чтобы ты увидела новый мир, который построит Германия во главе с нашим фюрером. Все нации будут служить нам, хотел, чтобы ты увидела, как исчезают с земли все евреи и другие ущербные нации, но если собака вдруг кидается на своего хозяина, то такое животное должно быть уничтожено. Вот смотри, перед выстрелом нужно снять пистолет с предохранителя. А потом только выстрелить.
  
  Я услышала тихий щелчок, а затем два выстрела, он стрелял маме в сердце и не промазал.
  
  Я сидела ошеломленная, в этот момент я даже забыла про боль, которая разрывала меня где-то внизу живота на две части.
  
  Потом он повернулся ко мне:
  
  - Что ты так смотришь на меня? Может мне тоже очень жалко, что так получилось, но по-другому нельзя. Я мог ее сослать в газовую камеру, мог, но не стал этого делать, пожалел. Принимай все ее дела и завтра принимайся за работу.
  
  Он всегда громко хлопал дверью, но сейчас меня грохот хлопающей двери просто оглушил, и я осталось в полном одиночестве. А мне было всего шестнадцать лет.
  
  Вот так, в один час, я лишилась девственности и потеряла маму.
  ГЛАВА 18
  Я не люблю делиться с посторонними тем, как мне удалось выжить, как не сойти с ума, слыша каждую ночь страшные завывания Фрица, к которому любой заключенный лагеря "Райское наслаждение" мог угодить по приказу коменданта.
  
  Комендант нас определил как животных, может, в этом было наше спасение - не думать, что любой охранник, любой "гость" нашего лагеря может спокойно достать пистолет и выстрелить. При этом ему не придется ни перед кем оправдываться.
  
  Пока была жива мама, с которой мы коротали в разговорах и в учебе все вечера, мне было легче, Когда ее не стало, навалившиеся на меня тоску и одиночество передать словами невозможно, а прочувствовать это я не желаю никому.
  
  Мама мне рассказывала о своей молодости, но старалась имя коменданта лагеря не упоминать, хотя это было трудно , так как почти все вечера они проводили втроем - мама, папа и Клаус, сегодняшний комендант нашего лагеря.
  
  - Мама, он ухаживал за тобой? - Спрашивала я.
  
  - Я любила и до сих пор люблю только одного мужчину, твоего папу. А то, что ты видела, это не любовь, это насилие, и я не думаю, что он получил от этого удовольствие или удовлетворил свою страсть и желание обладать мной. Ты уже взрослая девушка, точнее, тебе пришлось рано повзрослеть, но даже если сейчас до конца не поняла, то в будущем все поймешь. Если нам суждено встретиться с папой, он никогда меня не упрекнет в том, что мне пришлось пережить. Гретти, только очень прошу тебя, выживи. Не может этот режим существовать вечно, что бы этот изверг не говорил.
  
  - Но все это было в прошлом, а в настоящем, я имею в виду то время, о котором я тебе рассказываю, я осталось одна и мне совсем не хотелось жить, я боялась жить.
  
  Комендант заходил сначала часто, а потом все реже и реже. Он любил маму, а я для него была просто телом, которого в нашем лагере было много. Лагерь постоянно пополнялся свежими, еще не истерзанными, не изнасилованными, девушками.
  
  Заходила Клара, она брала у меня результаты дневных проверок и уходила. Иногда пыталась со мной говорить, но я не могла это перешагнуть, хотя понимала, для меня было бы легче пережить свое одиночество, если бы я с ней перекидывалась хотя бы парой слов.
  
  Но один раз она села на табуретку и сказала:
  
  - Я хочу с тобой объясниться. Ты можешь мне не отвечать, но прошу выслушать, а верить или нет - это уже твое дело. Мой отец погиб в 1916 году, мать не смогла это пережить и запила. На меня никто не обращал внимания. Первый раз я попалась на краже, но меня отпустили, а потом я уже была в банде, после поимки которой, мне уже дали срок. Я уголовница, не политическая и мне кого-то закладывать, совесть не позволяет. К евреям я отношусь нормально, то есть - никак. Меня, малую, когда я голодная сидела во дворе, часто соседка еврейка подкармливала. Моим судьей, когда я получила первый срок, был еврей, но и адвокат, который очень много для меня сделал - тоже еврей.
  
  Я не знала ничего об аборте, который сделала твоя мама, но приехал капитан и ему понадобилась девочка, вот я и послала ту, я же ничего не знала. А она ни в какую, говорила, что у нее месячные, но у меня есть журнал. Я ей не поверила и настаивала, чтобы именно она пошла к этому капитану. В этот момент зашел Эми.
  
  - Это еще кто такой? - не выдержав, спросила я.
  
  - Лучше тебе и не знать. Как-то он умудрился избежать уничтожения. Он гей.
  
  - Кто такой гей? - Снова спросила я, - представляешь, Оливер, я даже в то время не знала, кто такие гомосексуалисты.
  
  Клара мне объяснила, и я была шокирована таким открытием.
  
  Так вот, продолжила Клара, - этот выродок вдруг подбежал и задрал той девушке платье, а все стало понятно.
  
  - Я пошел,- засмеялся Эми,- было ясно, что донесет.
  
  - Я поняла, если я не доложу коменданту, то мне придется провести ночь в компании Фрица.
  
  - А сейчас можешь и дальше со мной не разговаривать, - она повернулась и ушла.
  
  После этого разговора мы, конечно, подругами не стали, но и отворачиваться я от нее перестала.
  ГЛАВА 19
  Все никак не решусь рассказать еще об одном страшном дне, но без этого нельзя обойтись.
  
  В этот раз комендант приехал в приподнятом настроении. Зашел ко мне в смотровую, как всегда без стука, увидев женщину на приеме, он просто сказал:
  
  - Это сегодня твой последний клиент.
  
  Потом мы прошли в мою комнату. Комендант положил на стол шоколадку:
  
  - Это тебе, но после, а сейчас быстро в кроватку.
  
  Мне ничего не оставалось делать, я разделась и легла в кровать. Он долго раздевался, аккуратно все складывал. Я до сих пор не понимаю, он издевался надо мной или себя разогревал, но сейчас это уже не важно.
  
  После того, как удовлетворил свое желание, он лежал и долго рассказывал о скорой победе германской армии, но вдруг взяв меня за грудь, комендант подскочил:
  
  - Почему вдруг у тебя грудь выросла? У тебя когда были месячные? - Заорал он.
  
  У меня все циклы были не регулярны, и я не следила особенно за собой. Я уже говорила. После смерти мамы мне жить не хотелось.
  
  Я промолчала. Комендант выскочил из кровати и начал меня избивать, он свалил меня на пол и бил ногами
  
  - Ах ты сука, - орал он, - думала все как-то это пройдет, и я не смогу тебя убить, если ты родишь моего ребенка. Не может у меня быть ребенок евреем. Не бывать этому. Поедешь, как и все, в лагерь. Он быстро оделся и ушел.
  
  Я сидела на полу и подводила итоги своей короткой жизни. И я пришла к выводу - мне нисколько не жалко себя.
  
  Поздно вечером я услышала звук машины, но не обратила на это никакого внимания. Я себя уже похоронила.
  
  - Быстро выходи, ложись на заднее сиденье. - приказал вошедший комендант.
  
  Я выполнила его команду. Он прикрыл меня какой-то тряпкой, и я впервые за много лет оказалась вне территории лагеря "Райское наслаждение".
  
  Ехали мы недолго, но вскоре я сквозь тряпку, а я боялась даже нос высунуть, почувствовала запах характерный для железнодорожного вокзала - пахло углем и еще чем-то таким, что ни с чем не спутаешь - железной дорогой.
  
  Машина остановилась, но приказ выходить мне не был дан, поэтому я лежала и ждала дальнейшей участи, которая от меня совсем не зависела. Наконец комендант приказал:
  
  - Выходи.
  
  Стояла кромешная тьма, которую прорезали два узких луча от фонариков, в руках двух мужчин, на одном из которых была форма железнодорожника.
  
  Я не ошиблась- мы находились возле железной дороги. Один из товарных вагонов был открыт.
  
  - Залезай, - приказал мне комендант.
  
  Я сделала попытку, но у меня ничего не получилось, очень уж высоко находилась дверь вагона. Тогда комендант взял меня на руки и забросил в вагон. Следом залез сам.
  
  Он поднял что-то с пола и надел мне на шею, я почувствовала - ошейник. Да, это был обычный собачий ошейник, к которому комендант прикрепил цепь, другой конец которой защелкнул на металлическом кольце на одном из огромных ящиков, находившихся в вагоне.
  
  - Вот тебе ведро, - комендант повел лучом фонаря, - вот тебе бутылка воды и буханка хлеба. Когда-нибудь поймешь насколько я к тебе хорошо отношусь, вот только не понимаю, зачем мне это надо, - он вложил мне в руку маленькую плитку шоколада.
  
  - Что бы не случилось, кто бы сюда не поднялся, ты должна сидеть тихо, как мышь, иначе ты погибнешь и за собой можешь потащить еще кого-нибудь.
  
  После этих слов он выпрыгнул из вагона, и я услышала звук запираемой двери.
  
  Я погрузилась в кромешную темноту. Цепь была довольно длинной, я могла двигаться, но я боялась, а вдруг кто-нибудь услышит. Вот так и сидела, привалившись к ящикам, отщипывала от буханки небольшие кусочки хлеба, откусывала совсем немного от шоколадки и запивала все это водой. Я была счастлива. Счастлива, как никогда, так я думала в тот момент.
  
  Мимо проходили люди, тогда я замирала, помня предупреждение коменданта.
  
  Я не могу сказать через какое время вагон начал двигаться, наверно, задремала. но как же приятно было слушать эту музыку двигающегося поезда. Я хотела, чтобы это продолжалось вечно.
  
  Но всему приходит конец. Вот и поезд остановился. Долго никто не подходил к вагону, но заскрипели отодвигающиеся двери, и я услышала ненавистный голос коменданта:
  
  - Ты там жива?
  
  - Да, - очень тихо ответила.
  
  - Давай выходи, твоя станция.
  
  - Я не могу.
  
  Он влез в вагон, посветил фонарем, увидел меня прикованную к ящикам и вдруг сказал:
  
  - Извини, забыл.
  
  Никогда не могла предположить, что комендант лагеря "Райское наслаждение" извинится передо мной.
  
  Он снял с меня ошейник, подвел к двери и приказал прыгать.
  
  Я забыла сказать, что прибыли мы тоже ночью, и тьма на этой станции стояла точно такая же, как и на станции отправления.
  
  Я стояла в нерешительности, в одной руке держала наполовину заполненное ведро, в другой - остаток хлеба, шоколадку я уже давно съела.Я не видела куда мне прыгать, какая высота вагона.
  
  - Оставь все в вагоне, и прыгай, но я не двигалась с места, только ведро поставила.
  
  Он выхватил у меня остаток хлеба и бросил его в вагон, затем выпрыгнул, посветил мне фонариком, и я прыгнула Здесь случилось второе чудо - он мне не дал упасть, поймал и поставил на землю.
  
  - Пошла вперед, последовала команда и он снова указал фонариком направление.
  
  Мне ничего не оставалось делать - я пошла. Я старалась не думать, куда он меня ведет и что он задумал со мной сделать. Ничего хорошего, конечно, я от него не ждала.
  
  Мы шли минут пять и подошли к его машине, значит он следовал за поездом на своем автомобиле.
  
  - Ложись на заднее сиденье.
  
  Все повторялось. Он закрыл меня тряпкой и мы снова поехали.
  
  Когда машина остановилась и он снял с меня тряпку , я увидела, что нахожусь в концентрационном лагере. Везде была натянута колючая проволока, по углам были вышки, где-то вдали копошились люди в полосатых робах.
  
  - Заходи, - он указал на небольшое строение.
  
  Я выполнила приказ , зашла и остановилась в углу, он зашел следом, подошел к столу, стоявшему посреди комнаты, отодвинул стул и сел.
  
  Почти сразу ввели человека, комендант приказал конвою уйти.
  
  - Я сам здесь разберусь, - сказал он.
  
  - Доктор, посмотри кого я тебе привез, обратился он к арестанту.
  
  Когда тот поднял голову и взглянул на меня, я его сразу узнала, хотя это был неухоженный плохо выбритый старик, а мой папа всегда очень тщательно за собой следил.
  
  Он поднял голову и посмотрел на меня, но то ли не показал вида, что узнал меня, то ли в самом деле не узнал, во что я не хотела поверить.
  
  Я уже хотела сказать: "Здравствуй, папа", и протянуть к нему руки, но что-то меня остановило. Я вдруг увидела в его глазах страх и растерянность. Чего он испугался?
  
  Может того, что комендант не даст нам поздороваться, и он снова будет унижен, а после у меня мелькнула мысль - наверно он уже давно похоронил нас с мамой, успокоился и смирился с этим, а может он испугался сложностей в связи с моим появлением.
  
  Я не знала, как мне вести себя, но я по-прежнему любила папу.
  
  - Не узнаешь? - Спросил комендант.
  
  - Я растерялся, - и снова в голосе папы я не услышала радости и искренности.
  
  - Ты же доктор, а врач не должен теряться ни в каких ситуациях, и меня уже поблагодарили за то, что я послал такого хорошего специалиста сюда.
  
  Папа еще ниже опустил голову, он в самом деле не знал, почему вдруг я здесь оказалась. Но мне было обидно из-за этого холода, исходящего от него.
  
  - Мне понравилась ваша встреча, поэтому не буду долго объяснять тебе твою задачу. Ты знаешь судьбу еврейских женщин, забеременевших в лагере или в гетто, но мне почему-то захотелось пока сохранить жизнь этой женщины, - он указал пальцем на меня, как будто и так было не ясно, о ком идет речь.
  
  - Греттти, что с мамой? - Вдруг спросил мой отец.
  
  - Софи больше нет, она умерла, - ответил за меня комендант.
  
  Плечи отца еще больше опустились, но на лице было все тоже выражения страха.
  
  - Ты должен сделать аборт этой женщине, а затем сделать так, чтобы она никогда не могла иметь детей. И все это должно остаться тайной. Теперь понял, зачем мы приехали сюда?
  
  - Но мне нужен помощник.
  
  - Я тебе буду помогать.
  
  - Ты-ы? Но ты же боишься запаха и вида крови. Ты забыл, почему не поступил в университет на медицинский?
  
  В голосе папы вдруг появились некие нотки превосходства.
  
  - Уже прошли те времена. Если не веришь, то могу прямо на твоих глазах ее убить, - комендант вынул пистолет и направил в мою сторону.
  
  И только сейчас у папы проснулись отцовские чувства. Он встал между мной и направленным на меня оружием:
  
  - Прошу тебя, не нужно ничего мне доказывать, лучше меня убей. Я сделаю все, что ты приказываешь. Когда нужно провести операцию?
  
  - Почему не спрашиваешь, от кого твоя дочь забеременела?
  
  - Мне и так ясно.
  
  - Догадливый ты, но знаешь, она находится в лагере "Райское наслаждение", а там можно залететь от любого клиента.
  
  - Если бы было по-другому, ты бы не привез ее сюда. Так, когда начнем? - После этих его слов, я поняла - это не смотря ни на что, мой папа.
  
  - Сейчас.
  
  - А где?
  
  - Здесь, - комендант подал папе портфель, который привез с собой, - здесь все инструменты.
  
  Я не буду рассказывать о той боли, которую мне пришлось вытерпеть, делали мне операцию без наркоза, только вколол папа мне два укола и все. Но разговор, который состоялся между комендантом и отцом во время операции я хочу пересказать.
  
  - Марк, почему, когда я тебе говорил, новая Германия не потерпит евреев у себя, уезжайте пока не поздно ты не послушал меня?
  
  - Я не мог предположить, что такая цивилизованная нация, как немцы, смогут позволить какому-то человеку так себя одурманить.
  
  - Вот это не надо. Наш фюрер великий человек, самый великий политический деятель нынешнего века, вот поэтому мы, мудрая нация, последовали за ним. Сейчас ты считаешь меня виноватым во всех горестях твоей семьи, а может ты больше меня виноват. Ведь еще в тридцать шестом году, перед Олимпиадой и во время ее, многие евреи уехали, а ты остался, несмотря на мое предупреждение.
  
  - Ты мне разрешишь честно тебе ответить?
  
  - Конечно. Здесь посторонних нет, а убить я тебя могу и без твоего ответа, какой бы он не был.
  
  - Первое - Очень многие евреи, которые уехали в другие страны Европы, сейчас оказались точно в таком положении, что и моя семья.
  
  - Никто не верил в мощь германского духа и оружия, поэтому и бежали так недалеко. Но я тебе предлагал уехать в Америку.
  
  - Вину перед своей семьей я с себя не снимаю. Доченька, если ты меня слышишь, то не прощай меня, я виноват безмерно перед тобой, перед мамой. Но немцы еще долго будут нести коллективную вину за то, что творят с людьми в эти годы. Потомки будут их проклинать.
  
  - Не смеши меня. Великая Германия будет стоять вечно, но вас, евреев, не будет не только в Германии, но и во всем мире. И может быть только самые большие историки будут знать, что когда-то на Земле была такая нация, как евреи, и такая религия, как иудаизм.
  
  - Мне нечего сказать, время покажет.
  
  - Это правильно, вот только тебе не суждено это увидеть.
  
  Папа промолчал, то ли в самом деле нечего было сказать, а может, из опасения прогневить человека, в руках которого была его и моя жизнь.
  
  Через два-три часа после операции комендант сказал:
  
  -Все, пора собираться, нет времени разговаривать, да и не о чем. Марк, смотри, чтобы никто не узнал об этой операции. Если кто узнает, то Гретхен проживет не более суток. А сейчас помоги мне ее подвести к машине.
  
  Мы вышли, я думала папа обнимет меня, но этого не случилось. Он вдруг резко повернулся и побежал.
  
  - Стой! Стой, я тебе приказываю, - кричал комендант.
  
  Но он уже не слушал, а может и не слышал, он бежал по направлению к забору, через который это я потом узнала, был пропущен ток.
  
  Он не добежал до этого забора, комендант вынул пистолет, прицелился и выстрелил. Бежавший человек повернулся к нам и мне показалось, что он прошептал:
  
  - Прости меня, доченька.
  
  Вот так я в одночасье стала полной сиротой, а также меня лишили возможности в будущем иметь своих детей. Но было ли у меня будущее, задавала я себе вопрос. Ответа в то время не было.
  
  Убийца моих родителей не был спокоен. Таким я его видела первый раз, он явно не хотел убивать моего папу.
  
  -У меня не было другого выхода, а если бы он не добежал до забора и его бы взяли в оборот, он бы не вынес пыток и сознался, что помог нам, - оправдывался он передо мной.
  
  Почему он хотел мне объяснить, я не знала. Нет у меня ответа и сейчас.
  
  Обратный путь мы проделали все так же, на машине до поезда, а после снова на машине до лагеря "Райское наслаждение"
  ГЛАВА 20
  После операции, которую я перенесла, комендант больше не заставлял заниматься с ним сексом, он вообще очень редко заходил ко мне.
  
  Мне осталось рассказать только о моей последней встрече с этим ужасным человеком, который почему-то не уничтожил меня.
  
  Жизнь продолжалась. Я ни с кем не общалась, а чтобы не забыть язык, мысленно разговаривала со своими родителями. Больше я никого не знала. Я думала, что другой жизни у таких как я, евреев, быть не может. Такова наша участь. У животных - своя, у евреев - своя. Может животные тоже понимают, что их притесняют и унижают, но они же терпят, так почему мы должны роптать.
  
  Я сидела возле домика, в котором жила, просто сидела и ни о чем не думала, но почувствовала кто-то ко мне подошел и сел рядом. Повернула голову, Клара.
  
  - Ну что скоро войне конец, - вдруг сказала она.
  
  - С чего ты взяла? - Спросила я.
  
  - Так все об этом только и говорят.
  
  - Что будет?
  
  - Мир будет, свобода наступит.
  
  - Что такое мир? Что такое свобода?
  
  Клара достала две сигареты, одну протянула мне:
  
  - Закуривай, - предложила она мне.
  
  - Я не хочу.
  
  - Вот это и есть свобода, хочешь - куришь, а не хочешь, не надо.
  
  - Это и есть свобода?
  
  - Нет конечно. Можешь пойти куда угодно.
  
  А куда можно пойти?
  
  - Я же сказала - куда угодно.
  
  - Евреям тоже можно будет пойти в любую сторону?
  
  - Конечно. Вы такие же люди, как и все остальные.
  
  - Не может этого быть. Всегда найдутся те, которым евреи будут мешать.
  
  - Дура ты. Мне тебя жалко. Пропадешь одна. Держись за меня. Так будешь курить?
  
  Я взяла из рук Клары сигарету и закурила. Конечно же сразу закашлялась и из глаз потекли слезы, но я еще и еще затягивалась этой противной сигаретой. Я поняла - Клара говорит правду, а я совсем не знаю жизни, и поэтому должна держаться за нее.
  
  После этого разговора она часто приходила ко мне, угощала сигаретой. Вот так я начала курить.
  
  Я уже давно слышала откуда-то издалека канонаду, но я пока не спросила у Клары, не знала что это.
  
  Но однажды, рано утром, точнее, на рассвете, я услышала шум, сильный шум. Я выскочила из дома и увидела множество самолетов, из которых что-то начало вываливаться, а потом раздался сильный грохот. Вот так началась бомбардировка нашего лагеря. Это потом Клара мне сказала, что кто-то дал данные, якобы в нашем лагере производят какое-то секретное смертельное оружие, вот американцы и решили уничтожить этот объект.
  
  Я подняла голову и смотрела вверх, вдруг кто-то меня сбил с ног и навалился на меня.
  
  Я задыхалась под этим грузом, но освободиться не могла.
  
  Но все как началось, так и закончилось. Внезапно наступила тишина. Стало так тихо, что я сначала подумала, что наверно оглохла.
  
  Мне удалось освободиться от груза. Каково же было мое удивление, когда я поняла, что во время бомбардировки меня закрыл своим телом гер комендант.
  
  Почему он это сделал я не знаю. Он лежал и стонал, и вдруг я услышала:
  
  - Софи, помоги мне.
  
  Это он маму звал. Я сейчас не могу вспомнить, называл ли он меня когда-нибудь по имени, скорее всего он и не знал, как меня зовут.
  
  - Чем я могу вам помочь? - Спросила я, склонившись над ним.
  
  - У меня перебит позвоночник и вообще, мне конец, как и всему Рейху.
  
  Он говорил тихо и медленно. Мне постоянно приходилось прислушиваться.
  
  - Софи, - снова он назвал меня именем моей мамы, - я не чувствую ни ног, ни рук. Вытащи из кобуры пистолет и застрели меня. Прошу тебя.
  
  Я вспомнила, как моя мама пыталась его убить, но не знала, что перед выстрелом нужно снять пистолет с предохранителя. Я сделала так, как он когда-то учил маму.
  
  Вот так я стала еще и убийцей. Я убила, сегодня я это понимаю, своего спасителя.
  
  Прошло много времени, но до сих пор не поняла этого человека. Зачем он спасал меня?
  
  Я сидела возле трупа коменданта, в руках у меня был еще дымившейся пистолет, когда ко мне подошла Клара.
  
  - Во дает девчонка, убила Клауса, - восхитилась она.
  
  - Он попросил, - ответила я.
  
  - Это не важно, главное ты отомстила ему за все.
  
  - Я не мстила, я спасала его.
  
  - Я думала, ты ничего не понимаешь. Правильно мыслишь, если бы не он, то давно бы ты, в лучшем случае, обслуживала бы офицеров вермахта, как другие девушки. А сейчас нужно нам уходить.
  
  - Куда уходить?
  
  - Не знаю куда, но оставаться здесь нам нельзя, сами девчонки могут нас убить. Пошли.
  
  - Я никуда не пойду, - я решила довериться своей судьбе.
  
  Клара достала из кармана пачку сигарет подала мне ее, и сказала:
  
  - Вот тебе сигареты, а ты мне отдай пистолет.
  
  Больше я ее не видела.
  
  Девушки, которые остались живы после бомбардировки, вылезли из всех укрытий и начали бродить по лагерю. Немцы куда-то исчезли. Мы остались одни. Никто мне ничего не предъявлял, все понимали, я была такой же узницей, как и они, но и с разговорами ко мне не лезли. Между собой разговаривали, но ко мне никто не подходил, я снова была одна.
  
  Мы нашли склад с продуктами и сразу его разграбили. Мы же не знали, что ваши доблестные войска вспомнят о нас очень не скоро.
  
  Одни девушки, которые пробыли в лагере недолго ушли, а большинство ждали, просто ждали.
  
  А дальше ты, Оливер, все знаешь.
  
  Вот и получается, твоя жена убийца, проститутка и бесплодная женщина, а может и вообще не женщина - только название. Брось меня, Оливер. Ты найдешь нормальную женщину, которая родит тебе детей, о чем мечтает твоя мама.
  
  Я упал перед Гретхен на колени:
  
  - Не уходи от меня, не оставляй меня. Мне никто не нужен.
  
  - Дурак ты, мой муж, но пусть будет так, только прошу тебя, если встретишь другую не делай из этого тайну, я тебя отпущу, как бы мне больно не было.
  
  Павел молчал, он понимал рассказ его друга не закончен.
  
  - Давай Павел, завтра встретимся и я расскажу дальше о своей Гретхен и о себе, а то голова вдруг разболелась.
  
  - Конечно, нужно отдохнуть. Я тоже устал, - согласился Павел.
  
  Они вышли из парка, там стояла машина Оливера, который подвез Павла до дома. Они обменялись номерами телефонов и разошлись.
  ГЛАВА 21
  Павел почти не спал всю ночь, он все время думал об Оливере, о его жене и о коменданте лагеря. Не давал ему уснуть вопрос, почему Клаус спас Гретхен.
  
  Вот так, промучившись бессонницей, он с утра стал с нетерпением ждать звонка своего нового друга.Час шел за часом, но звонка все не было.
  
  Павел несколько раз подходил к телефону и брал трубку, но потом резко отдергивал руку, выходил на улицу, при этом дверь не закрывал, боясь пропустить звонок.
  
  Он думал, что Оливер, возможно, жалеет о том, что доверил свою семейную тайну человеку, с которым встретился через шестьдесят лет после войны, да и та, первая, встреча была мимолетной.
  
  А может Оливер так разволновался, рассказывая о себе и своей жене, что сейчас лежит дома беспомощный и некому подать человеку стакан воды или вызвать скорую помощь.
  
  Павел резко подошел к телефону и набрал номер, но никто не ответил.
  
  Вот сейчас Павел по-настоящему забеспокоился. Он не мог поехать к Оливеру - не знал адреса.
  
  Павел начал звонить в больницу. Он почти не знал иврит и ему было трудно объяснить чего он хочет, но с большим трудом составив фразу, он выслушал ответ, но ничего не понял.
  
  Что же делать?
  
  Павел вел замкнутый образ жизни, он не спешил ни с кем знакомиться. не потому, что был каким-то снобом, просто характер у него был такой, да и несколько раз посидев со случайными знакомыми и послушав их разговоры, Павел понял - ему они неинтересны, потому что, в основном, все беседы сводились к тому, где и в каком магазине сегодня акция и можно немного дешевле купить продукты.
  
  Павел не нуждался в деньгах, он жил в доме своего сына, ему не нужно было платить за съем жилья, хотя Министерство социального обеспечения платило ему квартирные деньги, да и Гриша постоянно присылал, несмотря на просьбы и уверения отца, что ему на все хватает и даже остается.
  
  - Папа, прошу тебя, не экономь ни на чем,- постоянно говорил ему сын.
  
  Павел пошел к соседям, которым с горем пополам объяснил, что он хочет выяснить.
  
  Соседи начали звонить в больницу, но такой туда не поступал, тогда они позвонили в похоронную службу, но и оттуда к великой радости сообщили, что такого у них нет.
  
  Никто ничего не мог сообщить. У одного из соседей дочь работала в городском муниципалитете, и он уговорил раздобыть адрес Оливера Коэна.
  
  После этого Павел взял такси и поехал по этому адресу, но сколько он ни звонил в дверь , никто ее не открыл. Сколько Павел не прислушивался, но из квартиры не было слышно ни звука.
  
  Павел поехал в полицию и снова с трудом объяснил свою проблему. Но там сказали ничем ему помочь не могут, так как прошла одна только ночь и мало ли куда мог поехать его друг.
  
  Что делать, снова и снова думал Павел. Наконец возникла идея, он подошел к большому супермаркету, нашел русскоговорящего слесаря.
  
  - Слушай друг, - обратился он к нему, - я закрыл дверь, а ключ где-то потерял, и сейчас не могу войти в свою квартиру. Поможешь?
  
  Дед, так тебе нужно в полицию обратиться, - посоветовал тот.
  
  - - Так я иврит не знаю. Ты не волнуйся, я заплачу сколько скажешь.
  
  Слесарь назначил цену и они поехали к дому Оливера.
  
  Долго работать этому ушлому слесарю не пришлось, он открыл дверь, получил обещанные деньги и исчез.
  
  Павел зашел в квартиру, но в ней было пусто.
  
  Это была небольшая студия. Павел увидел аккуратно заправленную кровать, на кухне тоже все было прибрано. То есть повода для беспокойства не было.
  
  Но теперь Павел задумался, как ему уйти из квартиры, дверной замок был сломан, а слесарь ушел.
  
  Но долго ему думать не пришлось, вдруг постучали в дверь, Павел открыл ее и перед ним предстали трое полицейских.
  
  Они что-то спросили у Павла, но он их не понял и начал что-то объяснять на русском языке, потом перешел на идиш, но никто из прибывших полицейских не знал ни русского языка, ни идиша.
  
  - Что это за еврейская страна, в которой евреи не знают своего родного языка, - недоумевал Павел.
  
  Район, в котором жил Оливер, был довольно богатым и русскоязычных людей в нем жило немного, да и те были на работе.
  
  Так и не найдя общего языка с Павлом, полицейские жестами приказали ему следовать за ними.
  
  Одного полицейского оставили в квартире Оливера.
  
  Приехав в полицию, сразу нашли русскоговорящего сотрудника.
  
  Выяснив все подробности сегодняшнего дня и причину проникновения Павла в чужую квартиру, ему объяснили, дверь сейчас в квартиру Оливера вставят новую.
  
  Павлу придется заплатить за все это, плюс за вызов полиции Павлу тоже придется раскошелиться, и это ему еще повезло, так как они поверили ему, иначе пришлось бы завести дело на Павла Розенгартена и пришлось бы ему сидеть до выяснения в КПЗ.
  
  На просьбу Павла все-таки выяснить, что случилось с его другом, ему ответили отказом.
  
  - Не имеем права лезть в личную жизнь гражданина Израиля без видимых причин.
  ГЛАВА 22
  Наконец этот долгий и непростой день подошел к концу. В Израиле практически нет сумерек, вот светило солнце и если не смотреть на часы, покажется,что еще весь день впереди, но вдруг становится темно. На смену жаркому солнцу появляются звезды, но не всегда дневная жара сменяется вечерней прохладой. Раскаленные дороги долго сохраняют тепло
  
  Павел сидел у включённого телевизора, но не обращал внимания на то, что происходит на экране. Он не жалел о тех деньгах, которые ему придется заплатить. Одна мысль не давала ему покоя - куда пропал Оливер. Он понимал, Израиль - страна маленькая, если бы что-то случилось, то обязательно об этом можно было узнать. Но все же, где Оливер Коэн?
  
  Павел сожалел, что давно бросил курить, сейчас бы пару затяжек совсем не помешало.
  
  Посмотрев на часы, он решил еще раз съездить к дому Оливера, а вдруг он уже появился.
  
  Павел оделся, такси решил не заказывать, а поймать на улице, так ему было легче, ничего не нужно объяснять, назвал адрес , а еще лучше - показал бумажку на которой записан адрес.
  
  Но подойдя к двери, он услышал стук. Павел распахнул как можно шире дверь, ожидая увидеть своего пропавшего друга, но на пороге стоял молодой полицейский.
  
  - Здравствуйте, - вежливо с некоторым акцентом, но на русском языке поздоровался он, - вы Павел Розенгартен?
  
  - Да, я.
  
  - Вы должны проехать со мной в отделение полиции.
  
  - Это еще зачем?
  
  - Не знаю. Мне приказали - я поехал.
  
  - Это мне понятно, но мне-то никто приказать не может, и я могу отказаться с вами ехать, - то ли спросил, то ли уточнил Павел.
  
  - Можете, конечно, но хуже сделаете мне.
  
  - Это еще почему?
  
  - Приеду я, доложу- не выполнил задание . Меня признают ни на что не годным. А я собираюсь поступать на офицерские курсы без отрыва от работы , учиться в университете. Каково мне будет?
  
  - И в самом деле - это нехорошо, придется ехать, теплую одежду брать? - Усмехнулся Павел.
  
  - Зачем? - В свою очередь спросил юноша.
  
  - Ну как же, а вдруг в камере холодно будет.
  
  - У нас в комнатах тепло и есть вентиляторы на случай жары, а в коридорах работают кондиционеры, если жарко, но я думаю до этого дело не дойдет.
  
  Ему очень понравился этот парень.
  
  Они вышли из дома, подошли к полицейской машине.
  
  - А давайте устроим из этого праздник, - предложил полицейский, когда они уже сидели в салоне машины.
  
  - Это как?
  
  - Включим все сигнальные огни и сирену.
  
  - Давай, всем чертям назло, будет хоть что-то приятное вспомнить, но после некоторого раздумья спросил, - а тебе за это не попадет?
  
  - Не знаю, но все равно очень хочется вот так проехать. Я недавно в полиции, только армию отслужил и еще ни разу вот так не ездил, и вообще еще на такой машине не катался.
  
  - Тем более есть повод. Включай все, что только можно, и поехали, - завелся Павел.
  
  Вот так с сиреной и огнями они прибыли в отделение полиции.
  
  Из здания выскочил дежурный офицер и сразу приказал юноше все выключить и написать объяснительную, по какому поводу он включил все эти приспособления на случай ЧП, а Павла он провел на второй этаж, при этом что-то ему говорил, но Павел и не слушал его, все равно без толку, он только понял, что все беседр (на иврите "нормально"), но говорят это в любом случае.
  
  Они подошли к какому-то кабинету, и когда дверь открылась, Павел увидел своего пропащего друга, мирно беседующего с мужчиной лет пятидесяти, одетого в потрепанные джинсы, какую-то майку, а на босых ногах у него были обычные сандалеты.
  
  - А вот и наш вор-домушник, - на идиш приветствовал Павла хозяин кабинета.
  
  - Оливер, где ты был? Почему не позвонил? - В свою очередь засыпал вопросами своего друга Павел.
  
  - Я как-то не подумал, что ты будешь беспокоиться. Я уже привык, что никому нет дела где я и что со мной, но я тебе позже все расскажу.
  
  - Друзья, об этом вы потом поговорите, а сейчас дайте мне сказать. Павел, не нужно ни за что платить, я допустил служебное нарушение - уничтожил протокол.
  
  - Ну это вы зря, мне не так уж трудно заплатить.
  
  - За дверь я тебе точно не дам платить, она все же моя, - встрял в разговор Оливер.
  
  У меня к вам просьба, - снова взял слово, как потом выяснилось, начальник городской полиции, - очень вас прошу съездить навестить моего отца. Ему уже осталось совсем недолго, буквально считанные дни - так врачи сказали, а они в этом не ошибаются. Сейчас к нему ходят только социальные работники и другие городские служащие, включая мэра города, а вот ветераны перестали навещать его. Я их понимаю и не осуждаю, но папа очень хотел бы с вами встретиться. Он тоже участник Второй Мировой Войны, воевал в британской армии. Так согласны?
  
  - Поедем, конечно, - согласились одновременно Павел и Оливер, - но у меня есть большая просьба, - попросил Павел.
  
  - Какая?
  
  - Не наказывайте своего молодого подчиненного, я больше, чем он, виноват.
  
  - За что ему грозит наказание? - Спросил офицер полиции.
  
  Павел ему рассказал, как они ехали сюда.
  
  Все рассмеялись, и начальник полиции пообещал все это оставить без последствий, хотя нарушение и было.
  
  Втроем они вышли из отделения полиции и поехали к отцу хозяина кабинета.
  
  - Папа, смотри кого я тебе привез, - сразу как только они вошли в дом, - громко сказал Джошуа, так звали офицера.
  
  В доме было очень холодно, кондиционер работал на полную мощь, и сильно пахло лекарствами.
  
  Какая-то женщина выкатила инвалидное кресло, в котором сидел маленький, очень худой старик. Он был по самую шею укрыт пледом, но все равно дрожал.
  
  - Может можно повысить температуру кондиционера? - Спросил Оливер.
  
  - Нельзя. Если сделать чуть теплее, папа задыхается , - ответила женщина.
  
  Старик, несмотря на то, что ему было очень трудно, поднял голову, посмотрел сначала на сына, а потом на гостей, и что-то очень тихо, так, что не смогли услышать Оливер с Павлом, спросил у сына.
  
  Но Джошуа или уже привык, или обладал очень хорошим слухом, громко начал представлять своих гостей.
  
  Старик выслушал его, а потом медленно с большим трудом вынул руку из-под пледа и протянул Павлу и Оливеру, и, как им показалось, даже улыбнулся.
  
  Вот так ветераны держались за руки, и если Павел и Оливер сдерживались, то у бывшего офицера британской армии, как потом узнали друзья, выкатилась из глаза крупная слеза. и губы что-то шептали.
  
  - Что он говорит? - Спросил Павел.
  
  - Он меня благодарит, что я вас привез.
  
  - Папа, им нужно уже пойти домой отдыхать. У них был тяжелый день, - сказал Джошуа отцу.
  
  Только после этого тот снова опустил руку и дочь помогла спрятать ее под плед.
  
  - Мы обязательно будем вас навещать, - перед уходом пообещал Оливер.
  
  Старик снова что-то сказал.
  
  - Он говорит, часто не нужно приходить - хоть иногда. и, если можно, обязательно придите на похороны.
  
  - Папа, что ты все время про смерть. Ты еще поживешь, - хотела его успокоить дочь.
  
  В ответ отец только махнул головой, мол я все знаю и понимаю.
  
  Так оно и получилось, на следующий день Джошуа сообщил им о времени похорон его отца.
  
  Павлу не терпелось узнать, где пропадал Оливер и как он оказался в полиции, но друг пообещал, что все расскажет завтра.
  ГЛАВА 23
  Оливер позвонил Павлу рано утром и сообщил о смерти отца Джошуа и времени похорон.
  
  - Я заеду за тобой, и поедем на кладбище, - Оливер даже и думать не мог, что Павел откажется.
  
  - Конечно, конечно, заезжай, нужно еще цветы купить или венок, - ответил Павел.
  
  - Но у нас цветы не носят на похороны.
  
  - А что несут?
  
  - Ничего не несут, горе утраты несут, соболезнование родственникам и друзьям несут.
  
  - Это понятно. Как же так, Оливер, происходит, только познакомились с человеком, а он на следующий день умер. Может мы виноваты в его смерти. Разволновался и сердце не выдержало.
  
  - Но это ты, брат, зря. Ты видел какой он был - умирал и знал об этом. Так давай думать, что наша встреча подарила ему несколько минут счастья.
  
  - Думать мы можем что угодно, но вот совпадение мне это не очень нравится.
  
  Еще задолго до подъезда на кладбище их остановил полицейский:
  
  - Куда едем?
  
  - А что эта дорога еще куда-нибудь ведет? - Вопросом на вопрос ответил Оливер
  
  - Нет, конечно, но сегодня очень большой наплыв людей и приказано никого без приглашения не пропускать.
  
  - Даже чтобы проводить человека в последний путь, нужно приглашение?
  
  - Что делать, наверно вы в курсе - умер человека, проводить которого в последний путь должны приехать министры и депутаты парламента, будут также и представители общества ветеранов и многие другие. Боятся, не хватит места, для всех желающих присутствовать на похоронах.
  
  - Нам позвонил сам начальник городской полиции, Джошуа, такова была последняя воля покойного.
  
  - Раз так, подождите, за вами скоро приедут.
  
  Полицейский отошел в сторону и связался со своим начальством. Через некоторое время он вернулся к друзьям и попросил немного подождать. Только сейчас Оливер обратил внимание Павла на множество машин, стоящих у обочины.
  
  Приблизительно через пять минут подошел мини автобус, забрал всех людей, которые ждали в том числе и Оливера с Павлом.
  
  В самом деле, людей было очень много.
  
  - Может мы зря приехали, - засомневался Павел.
  
  - Мы приехали не для того, чтобы засвидетельствовать свое присутствие, а по просьбе.
  
  Очень скоро к ним подошел Джошуа:
  
  - Спасибо, - просто поблагодарил он.
  
  Они сказали все слова, которые произносят в таком случае и стали в стороне, а люди все прибывали.
  
  Похороны были проведены по всем канонам иудаизма, но в самом конце был дан оружейный залп. Здесь похоронен воин.
  
  Обратно друзья пошли пешком, но по дороге их подхватил такой же шаттл.
  
  - Как нас уже мало осталось, - печально сказал Павел.
  
  - Что поделать, старики умирают, а дети живут- это нормально, вот если случается наоборот, вот это горе. Конечно утрата родного человека - это боль, в каком бы возрасте он не умер, но могу еще раз повторить, это правильно. Может и немало еще нас, ветеранов, осталось, только не все могли прийти.
  
  - Почему ты не ходишь на встречи ветеранов? - Спросил Павел.
  
  - Неинтересно мне. Хочу пожить без войны. А ты?
  
  - Мне тоже неинтересно, был пару раз, но больше не хочу.
  
  - Поехали, Павел, ко мне, посмотрим какую дверь мне поставили и помянем отца Джошуа. Кстати, как его звали?
  
  - Я не знаю, да и не важно это. Все мы носим одно имя - человек.
  
  - Это правильно, только люди всякие бывают. Вот приедем ко мне, и я закончу рассказ о своей жизни и о судьбе моей любимой Гретхен.
  
  После того, как зашли в дом, Оливер еще раз поблагодарил Павла за новую дверь.
  
  - Перестань издеваться, - ответил Павел
  
  - И совсем я не издеваюсь, от всего сердца благодарен тебе, не так за дверь, как за внимание. Не часто сегодня люди так беспокоятся друг о друге. Сейчас, в большинстве случаев - расстались вечером, пришли домой, сели у телевизора и про все забыли, а ты, Павел, не такой... Но ладно, раз тебе не нравится, как я тебя благодарю - буду накрывать на стол.
  
  Павел не многое ожидал от угощения, которое мог предложить Оливер, тем более, что они разошлись поздно вечером, а утром уже были на похоронах.
  
  Но каково же было его удивление, когда Оливер начал доставать из холодильника разной величины коробочки и баночки. Некоторые он ставил на стол и просил Павла их раскрывать и выкладывать в тарелки, кое-что он ставил в микроволновую печь для подогрева, а было и такое, что нужно было обжарить на сковороде.
  
  - Откуда у тебя, Оливер, такое разнообразие? Когда успел все это приготовить? И главное - кого ты ждал, или, может, заранее знал, что нам с тобой сегодня предстоит вот такой банкет? В следующий раз я приглашу тебя, но не жди от меня вот такого стола, если только в ресторане закажу. Здесь, я вижу, явно еда не из ресторана.
  
  - Вопросов ты задаешь много, а ответ получишь только после того, как я закончу тебе рассказывать о прожитом и пережитом.
  
  Когда стол был сервирован, они первым делом помянули отца Джошуа. Очень переживали, что даже не удосужились узнать имя покойного.
  
  Павел решил не напоминать Оливеру о его обещанном рассказе - может человек передумал.
  
  Может, у него есть зазноба, которая все это приготовила, не отпускало Павла любопытство, кто же все-таки наготовил столько еды.
  
  Павел, я люблю покурить иногда после еды. Вот так расслабляюсь иногда. Если ты к запаху табака терпим, то я закурю здесь, а если против - выйду на балкон.
  
  Нет, что ты, кури.
  
  Оливер закурил. Сделал несколько глубоких затяжек и вдруг без всякого предупреждения продолжил свой рассказ
  ГЛАВА 24
  ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА ОЛИВЕРА
  
  Перед продолжением своего повествования о Гретхен, я должен ее описать.
  
  Она и сейчас стоит у меня перед глазами, поэтому мне будет легко это сделать.
  
  Моя жена была очень небольшого роста, видимо лагерное питание не способствовало росту. У нее была маленькая, едва заметная грудь, и вообще, если ее увидеть сзади, то не скажешь, что это женщина - она выглядела подростком.
  
  За жгуче-черной копной волос она совсем не ухаживала - так причешет с утра, заколет чем-нибудь - и все. Несмотря на ее тяжелое прошлое, у нее не было не единого седого волоска, а на лице - ни единой морщинки, даже в уголках глаз их не было. Лицо было гладкое, при этом она никогда не пользовалась ни губной помадой и, вообще, никакой косметикой. Лицо было ослепительно белое, на котором выделялись огромные карие глаза, даже не карие, а черные, небольшой нос и яркие полные губы.
  
  Она не умела подобрать себе одежду в магазине, ее никто не учил.
  
  Но это внешне, а вообще она было очень слабое здоровье -постоянно ныли суставы. Она не подавала виду, не подавала вида,старалась скрыть боль, но я все видел.
  
  -Гретти, - говорил я, - вот пройдет немного времени, и мы поедем с тобой в Израиль на Мертвое море, говорят там очень целебные грязи.
  
  Она молча кивала головой. Мы вообще всегда друг с другом соглашались, даже если знали, что это невозможно осуществить.
  
  Она очень боялась темноты, наверно это последствия того карцера, в котором ей пришлось сидеть. Как только наступали сумерки, Гретхен включала везде свет. На ночь она его тоже не выключала. Павел, у нас ночью горел не ночник, а нормальная яркая лампа. Сначала я не мог спать, но постепенно привык и уже не прятался под одеяло от света. Так нужно было моей жене, а значит нужно было и мне.
  
  Первое время, после ее рассказа, я прибегал с работы и с тревогой смотрел на вешалку в прихожей, боялся, не ушла ли она, но потом успокаивался, а ей о своей тревоге никогда не говорил.
  
  Сейчас я тебе, друг мой, расскажу самое интересное и интимное, я перед сном целовал ее, желал спокойной ночи, но сексуального контакта у нас не было, была вот такая платоническая любовь. Я, идиот, боялся ее обидеть этим, помня о ее лагерном прошлом. Мне хватало того, что рядом со мной моя любимая женщина. Это же самое главное, что может быть в жизни, так я думал.
  
  Во сне она постоянно улыбалась.
  
  - Гретти, - спрашивал я, - что такого приятного ты видишь постоянно во сне?
  
  - Нашу дочушку, - отвечала она вполне серьезно.
  
  Хорошо, вот немного я заработаю денег, мы купим большую квартиру и удочерим ребенка.
  
  - Ты не понял, я нашу доченьку вижу во сне.
  
  Я умолкал. Что я мог ей сказать?
  
  Напомнить об операции, которую ей сделал ее отец? Конечно же - нет. У меня и я зык никогда бы не повернулся, я соглашался.
  
  Но в один из майских вечеров, мы легли спать, была суббота и я купил газету с очень большими приложениями, увлекся чтением, но вдруг почувствовал ее руку, которая гладила меня, сначала осторожно, но потом все смелее. Ее рука опускалась все ниже и ниже.
  
  Конечно же я отбросил весь этот ворох ненужной макулатуры.
  
  Это было такое счастье, которое я никогда не смогу описать. Я был на седьмом небе от счастья.
  
  Потом мы лежали тихо, держались за руки и каждый думал о своем.
  
  Вдруг Гретхен приподнялась на локте и предложила:
  
  - Пошли прогуляемся вдоль океана.
  
  Это моя жена, которая до ужаса боится темноты, которая, как только наступали сумерки, запирала входную дверь на все засовы и везде включала свет, предложила мне посреди ночи пойти прогуляться по безлюдному берегу. Сказать, что я был удивлен, это значит ничего не сказать, я был поражен и ошарашен.
  
  Мы привели себя в порядок и вышли из дома.
  
  Гретхен прижималась ко мне, я чувствовал ее страх, но мы шли вперед.
  
  В Нью-Йорке вдоль моря проложена деревянная дорожка, говорят очень полезно по ней бегать, а вдоль нее стоят скамейки, на которых по вечерам сидят пожилые люди, дышат свежим воздухом и делятся бытовыми, политическими и прочими новостями.
  
  Оливер, смотри. - вдруг громко сказала моя жена, и указала пальцем на одну из скамеек.
  
  Я посмотрел в ту сторону и увидел промелькнувшую тень. Мы подошли к этой скамейке и обнаружили маленький сверток. Когда мы чуть-чуть его приоткрыли, то к моему, но не к Гретхен, удивлению увидели грудного младенца.
  
  Оливер, это наша доченька! Я тебе говорила,что у нас будет доченька, - тихо, с придыханием говорила моя жена.
  
  Гретти, милая, подожди, может ее мать отошла по нужде и сейчас вернется, - старался я как-то успокоить и урезонить ее.
  
  Но все было бесполезно, Гретхен повторяла:
  
  - Это наша доченька, нам ее Всевышний послал.
  
  - Гретти, давай немного подождем, вдруг эта женщина, мать ребенка, вернется.
  
  - Никто не вернется, это наша доченька.
  
  - Откуда ты знаешь, что это девочка? - Спрашивал я, хотя понимал - совсем не важно кто это, девочка или мальчик.
  
  - Девочка это, наша Рози.
  
  Она уже и имя знала.
  
  Я уговорил Гретхен подождать. Мы просидели на скамейке час, но никто не вернулся за ребенком, который мирно спал завернутый в одеяло, наверно перед тем как его оставить, мать накормила его.
  
  Мы принесли ребенка домой и когда развернули, то оказалась, что это была девочка, маленькая красивая чернокожая девочка.
  
  Я понял, что нашу семью ждет или огромное счастье, или великое горе.
  
  Оливер, сходи в дежурный магазин и купи все необходимое для Рози, - сказала Гретхен.
  
  Я вернулся с огромными пакетами, я в магазине сказал давайте мне все, что нужно маленькому, только что рожденному ребенку.
  
  Дома было тихо, в прихожей по обыкновению горел свет, но в спальне было темно.
  
  - Гретти, что случилось? Почему ты сидишь в темноте? - Спросил я удивленно.
  
  - Рози свет мешает спать, ответила она. Сидя на полу у нашей кровати, на которой мирно сопела наша доченька, это я уже понял и смирился.
  
  - Гретти, утром нужно пойти в полицию и сообщить о ребенке.
  
  - А зачем? Это наша доченька.
  
  - Посмотри, она темнокожая, мы не сможем кому-то доказать, что ты ее родила.
  
  - Иди конечно, но знай, без Рози я жить не буду.
  
  Это мне уже было понятно.
  
  Утром я долго ходил по полицейскому участку, старался найти такого полицейского, который с пониманием отнесется к моему рассказу. И мне повезло, впрочем, в те времена это была не редкость, встретить своего однополчанина. Павел, смотри мы с тобой через столько лет встретились и где, здесь в Израиле. Ты мог это когда-нибудь предположить?
  
  - Нет конечно, - ответил Павел, который по инерции взял со стола сигарету и закурил через целых пятьдесят лет после последней затяжки.
  
  - Я ему все рассказал, продолжил Оливер, - он все выслушал, посмотрел последние сводки, но никто не заявлял о пропаже ребенка.
  
  Потом было долгое оформление, это еще та процедура. Но мы через все прошли.
  
  Вот так у нас, как Гретхен и чувствовала, появилась доченька, Рози.
  ГЛАВА 25
  Рози была спокойным ребенком, но очень неспокойной мамой оказалась Гретхен.
  
  По ночам по нескольку раз она вскакивала и подходила к кроватке девочки.
  
  Стоило Рози во сне кашлянуть или захныкать, как тут же ее мама вскакивала и начинала мерить ей температуру, щупать ее лоб, но и этого было недостаточно.
  
  - Оливер, проверь, мне кажется доченька простыла, будила она меня.
  
  Если Рози спокойно спала, то и в этой ситуации Гретхен подходила к Рози и прислушивалась к ее дыханию.
  
  - Оливер, послушай, мне кажется, она не дышит.
  
  Я поднимался, слушал дыхание или щупал головку девочки и, как мог, успокаивал жену.
  
  Гретхен полюбила ходить по магазинам, чего раньше я за ней не замечал. Она покупала все, что ей понравилось, и считала, что это необходимо Рози.
  
  Моя мама, после появления в нашей семье прибавления, чуть ли не каждый день приходила к нам и приносила обновку.
  
  Мы были счастливы, и не думали, какое испытание нам предстоит пережить.
  
  Я часто оставался на работе сверхурочно, нужно было обеспечивать семью. Вот и в этот раз я пришел с работы поздно. Прошел тихо на кухню, думал, что Гретхен заснула вместе с Рози. Но только я стал разогревать ужин, как появилась жена. Я сразу понял - что-то случилось.
  
  - Рози заболела? - Спросил я
  
  - Нет, хуже.
  
  - Что может быть хуже? - Я не на шутку обеспокоился, но подумал, а вдруг это снова напрасная, выдуманная Гретхен тревога.
  
  - У нас хотят ее забрать.
  
  - Кто может у нас забрать нашу дочь?
  
  - Могут. Это началось не сегодня, но я не хотела тебе говорить, думала, обойдется. Как-то я пошла с доченькой в парк, ко мне подошла чернокожая женщина и спросила:
  
  - Откуда у вас, белой, а я и мужа вашего знаю, чернокожая девочка?
  
  Я ей ничего не ответила, вскочила со скамейки и убежала из парка. Больше я туда не ходила, но через неделю уже в другом месте меня встретила другая женщина и задала все тот же вопрос.
  
  Я ответила, что мы удочерили Рози.
  
  Она спросила, как все это произошло.
  
  Я не знала, что ей ответить. Вдруг это та женщина, которая оставила Рози на скамейке Я снова встала и быстро вернулась домой.
  
  - Оливер, я умру, если Рози отнимут у нас. Сделай что-нибудь.
  
  В этот раз я понял, что тревога Гретхен не напрасна, ребенка не заберут, но могут начать шантажировать и тогда наша жизнь превратится в ад.
  
  Мы уедем из Нью-Йорка, - немного подумав, решил я.
  
  За все время, которое понадобилось на увольнение и распродажу всего нашего небогатого имущества, Гретхен не выходила из дома
  ГЛАВА 26
  
  - Мы уехали в один из южных штатов, в небольшой, спокойный, как нам тогда казалось, город и все проблемы ушли в прошлое. Маму я предупредил, чтобы она никому ничего не говорила.
  
  Три года мы были счастливы, но, видимо, за такое счастье нужно очень дорого платить.
  
  Оливер снова потянулся за сигаретой, закурил и продолжил без всякой паузы, Павел понял, его друг хочет как можно быстрее все рассказать.
  
  - Однажды летним вечером мы пошли гулять. Была очень теплая погода, повсюду люди готовили барбекю, веселились.
  
  - Рози , давай вернемся домой, - вдруг как-то обеспокоенно сказала Гретхен.
  
  Она всегда чувствовала опасность, и этот вечер не был исключением.
  
  Но вот только доченьке своей она никогда не могла отказать, а та вдруг заупрямилась:
  
  - Еще немножко, мама. Вот только до того большого костра дойдем и будем возвращаться.
  
  Вот именно до того костра и не надо было идти, но мы пошли.
  
  У огромного костра сидела группа молодых парней. Они явно были навеселе, повсюду валялись пустые бутылки, они громко кричали и что-то пытались спеть, и у них бы получилось, если бы они не увидели нас.
  
  - Смотри, - закричал один из этих подонков, - еврейка негру дала, а муж-рогоносец воспитывает черного ублюдка.
  
  Мы повернулись и поспешили обратно, но в нас полетели пустые бутылки и камни, один из камней попал мне в спину, конечно же в Гретти тоже попали.
  
  Мы побежали, но эти сволочи не отставали. Кричали всякие гадости и бросали в нас чем попало.
  
  Я подхватил Рози на руки, и мы побежали, но у Гретхен всегда болели ноги и бежать долго она не могла. Она споткнулась и упала, я остановился и попытался помочь ей подняться, но один из камней угодил Рози в головку и появилась кровь
  
  - Оливер, спасай дочь, - закричала она, - спасай, умоляю, - молила она меня, пытаясь подняться.
  
  Я не помню, как снова взял нашу девочку на руки и бросился бежать.
  
  Выскочив из парка, я бросился искать полицейского, но когда они нужны, их не найдешь. Мимо проезжала машина скорой помощи. Увидев Рози всю в крови, они остановились. Из машины вышли медики и начали спрашивать, что случилось. Я пытался им объяснить, рана девочки не опасная и с ней можно подождать, а спасать нужно мать ребенка, но меня не слушали. И только после того, как Рози перевязали головку, они позвонили в полицию.
  
  Но было уже поздно. Они нашли мертвую Гретхен прямо на дороге. Она спасала свою дочь, и поэтому никуда не убегала, она закрыла своим маленьким щуплым телом свою семью, а я, здоровый мужик, прошедший войну, убежал.
  
  - Оливер, ты ни в чем не виноват, - пытался Павел успокоить своего друга.
  
  - Мне многие об этом говорят, но я себя никогда не прощу. Наверно был какой-то выход, но я его не нашел, он помолчал немного, а потом предложил, - Павел, переночуй сегодня у меня, а завтра я продолжу рассказывать о своей жизни.
  
  Павел понял, его другу сегодня не хочется оставаться в одиночестве, и он согласился.
  ГЛАВА 27
  Но в эту ночь им не пришлось спать. Пролежав без сна и ворочаясь с боку на бок, Павел услышал, как хозяин квартиры снова поднялся, вышел в кухню и закурил.
  
  - Оливер, в нашем возрасте нельзя столько курить, - сказал Павел, выходя к своему другу .
  
  - Прости. Не хотел тебя беспокоить. Видимо, я не очень хорошо принимаю гостей, сначала предлагаю остаться, а потом, не справившись со своими нервами, не даю гостю спокойно выспаться.
  
  - Ну что ты, в нашем возрасте спать долго не приходится. Видимо организм наш понимает, скоро будем спать вечным сном.
  
  -Это правда. Знаешь куда я ездил сегодня?
  
  - Откуда же мне знать.
  
  - Я в Иерусалиме был. Прочитал в интернете, что собираются издать сборник воспоминаний свидетелей Холокоста. Вот и подумал, наверно те, кому пришлось пережить то, что пережила моя жена, не захотят рассказывать об этом, может быть из скромности или ложного стыда, но у того ужаса была и такая сторона. Людям нужно об этом знать. Как думаешь, Гретхен одобрила бы мой поступок?
  
  - Я не знаю, мне трудно об этом судить, я не знал твою жену.
  
  - Я тоже не знаю, хоть и прожил в счастливом браке больше пяти лет. Вот и маюсь бессонницей - все думаю, а что бы сказала моя Гретти. Может поехать завтра и забрать свой рассказ?
  
  Павел вынул сигарету из пачки лежащей на столе и закурил.
  
  - Уж если мы не спим, то я продолжу, -сказал Оливер, и не дожидаясь согласия, возобновил свой рассказ.
  
  - В этом городе у нас не было родни и друзьями мы не обзавелись. Мы были самодостаточной семьей. Поэтому я отсидел шиву (евреи должны сидеть неделю в трауре по умершему) с Рози, которая постоянно задавала один и тот же вопрос:
  
  - Где мама?
  
  Я ей объяснял, как мог, но вопрос повторялся. Она не понимала, кому ее мама мешала. Я тоже этого не понимал.
  
  После шивы, а она длилась, как и положено, неделю, я пошел в полицию узнать, как продвигается расследование убийства моей жены.
  
  Мне ответили одним словом: "Ищем"
  
  Прошла еще неделя, но ответ был тот же.
  
  У меня не спрашивали, что я видел, кого я видел, и как все произошло. Они даже не делали вид, что идет расследование.
  
  Я понял все, здесь никто никого не найдет, но оставить это так я не мог.
  
  Уволился с работы, так как жили на съемной квартире, быстро все сдал, расплатился и вернулся в Нью-Йорк.
  
  ***
  
  Мама меня встретила слезами и стенаниями, что она во всем виновата, это она рассказывала соседям и другим людям, как у нее появилась внучка.
  
  Мне стоило больших трудов ее успокоить, хотя я понимал, ее вина здесь есть.
  
  В те годы, сразу после войны, в разных местах работали бывшие участники войны и мы старались, если была возможность, помогать своим однополчанам.
  
  Вот и у меня нашлись знакомые в нью-йорской полиции, и в ФБР. Но никто не мог помочь, это другой штат и никто не позволит вмешиваться в дела местных властей посторонним.
  
  Но нашелся журналист, который с моих слов написал статью, которая взбудоражила американское общество.
  
  Мне звонили с угрозами и просьбами. Чего было больше, даже сейчас не могу сказать. Я ни на что не реагировал.
  
  Как не сопротивлялись родители и нанятые ими недешевые адвокаты тех молодых негодяев, но избежать скамьи подсудимых они не смогли.
  
  Во время суда я смотрел в глаза этим подонкам. Они сидели на скамье подсудимых в слезах и соплях, плакали и каялись, плакали и каялись.
  
  Их родители, а были это очень уважаемые люди в городе, смотрели в пол. Никто из них не смог посмотреть мне в глаза.
  
  Хотя у преступников были хорошие адвокаты, получили они приличные сроки.
  
  После того, как закончили допрашивать меня как свидетеля и потерпевшего, я в последнем моем слове попросил сохранить им жизнь
  
  Я не хотел, чтобы их казнили. Хватит крови, так и Гретхен моя сказала бы, я в этом уверен.
  
  Я вернулся в Нью-Йорк. Мы поселились у мамы, которая так и не смогла себе простить смерть моей жены. Она вскоре умерла, и мы остались с моей Рози одни.
  
  Сколько мне не сватали женщин, но я так и не женился больше. Вроде уже налаживаются отношения с какой-нибудь женщиной, но во сне приходит Гретхен и говорит:
  
  - Оливер, у вас появятся дети и она будет обижать Рози.
  
  И от этого я так и не смог избавиться.
  
  Все, Павел, пойдем спать. Вот рассказал тебе и мне легче стало, а остальное уже завтра.
  Утром, после завтрака, они поехали на набережную. Оставив машину на стоянке, пошли прогуляться вдоль берега моря. Посмотрели на рыбаков, но признались друг другу, что рыбалка их никогда не увлекала. Несмотря на очень короткое знакомство, не считая встречи на войне, эти двое очень быстро нашли между собой много общего - им нравилось проводить время вместе.
  
   В Израиле, независимо от национальности и вероисповедания, откуда приехал - тот ты и есть. Если приехал из Германии, то ты - немец, а если из Франции, то конечно же - француз
  
  Оливер и Павел не были любителями крепких спиртных напитков, но вот к пиву были неравнодушны. Только русский предпочитал соленую рыбку, а американец - подсоленные сухарики и орешки. Попробовав то и другое, пришли к общему мнению - то и другое очень даже с пивом вкусно.
  
  Это они выяснили опытным путем- зашли в пивной бар, заказали пиво, а к пиву им принесли орешки, сухарики и соленые овощи. А вот рыбку пришлось заказать, но это друзей не остановило.
  
  - Павел, я очень большую часть своей жизни прожил в Нью-Йорке. Это огромный город, но я этого не ощущал. Я очень редко ездил в центр, почти все время провел в Бруклине, точнее в еврейской его части. Мне было там очень тепло и уютно, но переехав в Иерусалим, а он намного меньше Нью-Йорка, я понял - попал в огромный мегаполис. Мне довольно долго пришлось к нему привыкать. В Нью-Йорке есть районы ирландские, итальянские, афроамериканские, и как уже говорил - еврейские, конечно же - китайские, и многие другие. Но вот такой разницы, как в Иерусалиме, между еврейскими кварталами и арабскими не ощущается.
  
  - Так в Нью-Йорке нет такой вражды и таких проблем, которые есть между арабами и евреями.
  
  - Я не об этом, в Америке, как я убедился на собственном горьком опыте, тоже бывает всякое. В Иерусалиме евреи ходят в арабские районы, а арабы в еврейские. Что-то другое, мне трудно это объяснить, но что-то другое - может, Иерусалим и есть тот самый пуп Земли
  
  После переезда в Ашкелон я снова очутился в провинции, скучной, сонной, все заняты только собой. Мне поначалу было очень неуютно, я каждый день ездил то в Иерусалим, то в Тель-Авив.
  
  - Так почему ты уехал из Иерусалима? - Спросил Павел.
  
  - Я сейчас не жалею об этом. Израиль, вообще, очень маленькая страна и жить здесь можно где угодно. Сел на машину и через час ты в Иерусалиме или в Тель-Авиве.
  
  - Это если есть машина, - возразил Павел, - а вот если ее нет, то в субботу не только в другой город, в другой район трудно добраться.
  
  - Есть такси, - не согласился Оливер.
  
  - Может и так, но мы привыкли вызывать такси по надобности, а вот чтобы просто так покататься, прогуляться, заказывать такси как-то неудобно, а в другой город в субботу не очень-то накатаешься на такси.
  
  - Может ты и прав, - согласился Оливер, - но пока я жив, то всегда готов тебя отвезти куда угодно.
  
  - Так я не о себе - мне -то что? Приехали на Марину, гуляем, дышим свежим воздухом, вот зашли пивком побаловались. Все время хочу тебе задать один вопрос, да все не решаюсь.
  
  - Задавай, чего уж там.
  
  - Ты все время рассказываешь о своей жене, о своей любви к Гретхен, но почему у тебя нет ни одной фотографии? Может, ты прячешь по своим каким-то соображениям? Прости меня, но это выглядит странно.
  
  - Ничего странного нет в этом, у меня нет ни одной фотографии Гретхен. Она не любила фотографироваться. Я сколько раз просил ее - давай всей семьей сфотографируемся, но она - ни в какую. Говорит, если хотите, то фотографируйтесь с Рози, а меня не уговаривай, я не буду. У нее много было необъяснимых странностей и фобий, вот и эта одна из них.
  
  - Прости меня, вот все время знал, что не нужно спрашивать, но не удержался.
  
  - Есть одна фотография Гретхен, но она у Рози. С удостоверения личности. Она маленькая такая, черно-белая.
  
  Павел молчал, он дал себе слово, больше ни о чем не спрашивать.
  
  - После убийства Гретхен, Рози все время спрашивала, когда мама вернется. Сначала я говорил, скоро, потом рассказал, что мама умерла и оттуда никто не возвращается, а у нас остается только память и фотография, и показал ей единственное фото.
  
  Она схватила ее и больше никогда с этим снимком не расставалась. Еле уговорил ее запечатать в обложку, попросил ее увеличить и снять копию, но Рози ни в какую, это моя мама и ничья больше. Ребенок, что с нее возьмешь. А когда она выросла, то я этот вопрос не поднимал. Да и не нужно мне этой фотографии, моя Гретти всегда у меня перед глазами стоит.
  
  - Оливер, так Рози где? Прости, может не нужно было спрашивать.
  
  - Почему не нужно спрашивать? Рози в Иерусалиме живет. Вчера мы с тобой ужинали тем, что доченька моя приготовила. Придет время, и я тебя с ней познакомлю.
  
  А сейчас пойдем присядем на скамейку, там нам никто не помешает.
  ГЛАВА 28
  Утром, после завтрака, они поехали на набережную. Оставив машину на стоянке, пошли прогуляться вдоль берега моря. Посмотрели на рыбаков, но признались друг другу, что рыбалка их никогда не увлекала. Несмотря на очень короткое знакомство, не считая встречи на войне, эти двое очень быстро нашли между собой много общего - им нравилось проводить время вместе.
  
   В Израиле, независимо от национальности и вероисповедания, откуда приехал - тот ты и есть. Если приехал из Германии, то ты - немец, а если из Франции, то конечно же - француз
  
  Оливер и Павел не были любителями крепких спиртных напитков, но вот к пиву были неравнодушны. Только русский предпочитал соленую рыбку, а американец - подсоленные сухарики и орешки. Попробовав то и другое, пришли к общему мнению - то и другое очень даже с пивом вкусно.
  
  Это они выяснили опытным путем- зашли в пивной бар, заказали пиво, а к пиву им принесли орешки, сухарики и соленые овощи. А вот рыбку пришлось заказать, но это друзей не остановило.
  
  - Павел, я очень большую часть своей жизни прожил в Нью-Йорке. Это огромный город, но я этого не ощущал. Я очень редко ездил в центр, почти все время провел в Бруклине, точнее в еврейской его части. Мне было там очень тепло и уютно, но переехав в Иерусалим, а он намного меньше Нью-Йорка, я понял - попал в огромный мегаполис. Мне довольно долго пришлось к нему привыкать. В Нью-Йорке есть районы ирландские, итальянские, афроамериканские, и как уже говорил - еврейские, конечно же - китайские, и многие другие. Но вот такой разницы, как в Иерусалиме, между еврейскими кварталами и арабскими не ощущается.
  
  - Так в Нью-Йорке нет такой вражды и таких проблем, которые есть между арабами и евреями.
  
  - Я не об этом, в Америке, как я убедился на собственном горьком опыте, тоже бывает всякое. В Иерусалиме евреи ходят в арабские районы, а арабы в еврейские. Что-то другое, мне трудно это объяснить, но что-то другое - может, Иерусалим и есть тот самый пуп Земли
  
  После переезда в Ашкелон я снова очутился в провинции, скучной, сонной, все заняты только собой. Мне поначалу было очень неуютно, я каждый день ездил то в Иерусалим, то в Тель-Авив.
  
  - Так почему ты уехал из Иерусалима? - Спросил Павел.
  
  - Я сейчас не жалею об этом. Израиль, вообще, очень маленькая страна и жить здесь можно где угодно. Сел на машину и через час ты в Иерусалиме или в Тель-Авиве.
  
  - Это если есть машина, - возразил Павел, - а вот если ее нет, то в субботу не только в другой город, в другой район трудно добраться.
  
  - Есть такси, - не согласился Оливер.
  
  - Может и так, но мы привыкли вызывать такси по надобности, а вот чтобы просто так покататься, прогуляться, заказывать такси как-то неудобно, а в другой город в субботу не очень-то накатаешься на такси.
  
  - Может ты и прав, - согласился Оливер, - но пока я жив, то всегда готов тебя отвезти куда угодно.
  
  - Так я не о себе - мне -то что? Приехали на Марину, гуляем, дышим свежим воздухом, вот зашли пивком побаловались. Все время хочу тебе задать один вопрос, да все не решаюсь.
  
  - Задавай, чего уж там.
  
  - Ты все время рассказываешь о своей жене, о своей любви к Гретхен, но почему у тебя нет ни одной фотографии? Может, ты прячешь по своим каким-то соображениям? Прости меня, но это выглядит странно.
  
  - Ничего странного нет в этом, у меня нет ни одной фотографии Гретхен. Она не любила фотографироваться. Я сколько раз просил ее - давай всей семьей сфотографируемся, но она - ни в какую. Говорит, если хотите, то фотографируйтесь с Рози, а меня не уговаривай, я не буду. У нее много было необъяснимых странностей и фобий, вот и эта одна из них.
  
  - Прости меня, вот все время знал, что не нужно спрашивать, но не удержался.
  
  - Есть одна фотография Гретхен, но она у Рози. С удостоверения личности. Она маленькая такая, черно-белая.
  
  Павел молчал, он дал себе слово, больше ни о чем не спрашивать.
  
  - После убийства Гретхен, Рози все время спрашивала, когда мама вернется. Сначала я говорил, скоро, потом рассказал, что мама умерла и оттуда никто не возвращается, а у нас остается только память и фотография, и показал ей единственное фото.
  
  Она схватила ее и больше никогда с этим снимком не расставалась. Еле уговорил ее запечатать в обложку, попросил ее увеличить и снять копию, но Рози ни в какую, это моя мама и ничья больше. Ребенок, что с нее возьмешь. А когда она выросла, то я этот вопрос не поднимал. Да и не нужно мне этой фотографии, моя Гретти всегда у меня перед глазами стоит.
  
  - Оливер, так Рози где? Прости, может не нужно было спрашивать.
  
  - Почему не нужно спрашивать? Рози в Иерусалиме живет. Вчера мы с тобой ужинали тем, что доченька моя приготовила. Придет время, и я тебя с ней познакомлю.
  
  А сейчас пойдем присядем на скамейку, там нам никто не помешает.
  ГЛАВА 29
  - Павел, как ты думаешь, могли бы люди быть такими постоянными как море, волны которого накатывают на берег? Приливы сменяются отливами и ничто не может изменить это. А у нас, людей- то радость, то огорчения. Когда в дом приходит счастье, мне кажется, что где-то за углом уже стоит беда. Я разучился радоваться по-настоящему. Всегда жду, вот оно - радость прошла, придут неприятности, огорчения.
  - Трудно так жить. Я считаю, что нужно жить по полной - радоваться, если есть повод , горевать, если есть причина. Я сейчас живу ожиданием - сын должен позвонить, вот только почему-то задерживается. Я привык к одиночеству, но очень рад встрече с тобой. Так неужели эта радость должна быть омрачена ожиданием чего-то плохого?
  - Видимо, ты прав, извини, но я продолжу, если тебе не надоело.
  И не дожидаясь ответа Павла, продолжил свой рассказ:
   - Рози росла очень смышлёным жизнерадостным ребенком. Горечь от утраты матери у нее не проходила, но она не подавала виду. Когда я заходил в ее комнату, если она спала, а свет оставался включенным, то видел в уголках ее глаз подсохшие слезы , а в кулачке она держала фотографию своей мамы.
  Но время шло, девочка подрастала, помимо обычной школы она посещала воскресную еврейскую. Я ее не отправлял туда, но и не отговаривал. Она все решения принимала самостоятельно.
   Оливер вздохнул и продолжил.
  - Когда ей исполнилось восемнадцать, накануне окончания учебного года, она сообщила, именно сообщила, а не спросила:
  - Папа, я еду в Израиль.
  - Куда? - Я сразу не понял.
  - В Израиль. Мы договорились- все старшеклассники едут на летние каникулы в Израиль, помогать в кибуцах собирать урожай.
  - Девочка моя, Рози, - постарался я как-то ее отговорить, - ты никогда не жила в сельской местности, ты не знаешь, что такое работать на земле.
  - Никто у нас не знает, но все уверены, что научатся. А я что - хуже других?
  - Ты не хуже, ты лучше, но ты представить себе не можешь, как я буду по тебе скучать, - это был мой последний, самый неубедительный, аргумент.
  - Папа, я буду тебе писать каждый день письма, а ты сможешь мне звонить.
  Конечно же я смирился. Рози уехала. В самом деле, я очень часто получал от нее письма, а чуть позже, узнав номер телефона кибуца, звонил ей. На стене у меня висел календарь, по которому я считал дни, когда Рози вернется домой.
  И она вернулась - радостная, веселая, полная впечатлений. Первое время я не мог на нее наглядеться и поклялся себе, больше дочь свою, чего бы мне это не стоило, но не отпущу никуда.
  Но прошел год, в течение которого мы с ней выбирали в какой колледж она пойдет учиться, и однажды она мне снова заявляет:
  - Папа, я еду в Израиль.
  В общем все получилось точно так же, как в прошлый раз.
  Когда оставалось две недели до ее возвращения, я получил от нее письмо, в котором она после всего прочего, написала:
  "Папа, я остаюсь еще на год. Я буду проходить гиюр." (Обращение нееврея в иудаизм)
  Я долго вызванивал ее , но она не подходила к телефону. Тогда я послал ей телеграмму.
  "Если ты не подойдешь завтра к телефону, я вылетаю в Израиль".
  Она на следующий день ответила на звонок.
  - Папа, ты не поверишь, но я не могла подойти к телефону, была занята. У меня и сейчас нет времени, но я уговорила своих учителей дать мне время на разговор с тобой, - это были ее первые слова, после того, как поздоровались.
  - Рози, ты можешь пройти гиюр и в Америке. У нас живет очень много ортодоксальных евреев. У нас есть и другие течения иудаизма. Какое тебе понравится, такое и выберешь.
  - Настоящий гиюр, который признается в Израиле, можно пройти только здесь.
  - Зачем тебе признание в Израиле, если ты вернешься в Нью-Йорк.
  - Вернусь, или не вернусь, но я буду проходить гиюр в Израиле.
  Мне ничего не оставалось делать, как только согласиться. Впрочем, никого не интересовало мое согласие.
  А еще через год, она меня известила, что выходит замуж и возвращаться не собирается, но попросила, чтобы я на свадьбу не приезжал.
   -Почему? - Спрсил я
  
   - Потом все расскажу,- прозвучал ответ
  Я уволился с работы, оформил все документы и выехал на постоянное место жительства в Израиль.
  Одному в США мне было делать нечего.
  Все остальное, Павел, я расскажу тебе завтра. Я очень устал.
  ГЛАВА 30
  Вот так и получается, думал Павел, мы детям все, а они нам - как получится. Вон, Гришка, зараза, уже больше двух недель не звонит, а я волнуюсь.
  
  Он приготовил себе легкий ужин, включил телевизор, но мысли и волнение о сыне не давали ему покоя, поэтому он совсем не вникал в суть того, что происходит на экране.
  
  А почему я не могу позвонить сыну? Что мне мешает?
  
  Он сам себе вслух задал эти простые вопросы, и, не взглянув на часы, набрал номер в Германии.
  
  Ему долго не отвечали и он уже собирался дать отбой, как вдруг сонный и тревожный голос сына спросил:
  
  - Папа, что с тобой? - спросил Гриша, не здороваясь.
  
  - Ничего, просто решил узнать, как вы там.
  
  - У нас все нормально, но ты знаешь который час?
  
  Павел только после этого посмотрел на настенные часы и испытал неловкость.
  
  - Прости, Гриша. В самом деле, не посмотрел на время. Конечно, в двенадцатом часу не нужно звонить, но ты давно не давал о себе знать, вот я и заволновался.
  
  - Прости, папа. Просто сейчас у нас должно кое-что проясниться, и я тебе первому об этом сообщу.
  
  - Ты меня долго будешь мучить своими загадками?
  
  - Вот поэтому и не хотел звонить раньше времени. Но ладно, слушай. Внук твой учится в воскресной еврейской школе...
  
  - И он тоже, - не дав сыну договорить перебил его Павел.
  
  - А кто еще?
  
  - Это неважно, продолжай.
  
  - В его классе несколько детей, в том числе и твой внук, захотели справить бар-мицву (достижение мальчиком совершеннолетия в иудаизме) в Иерусалиме у Стены Плача, но еще не договорились о дате. Поэтому я тебе не звонил, хотел дождаться окончательного решения. Я тебе позже сообщу, и мы всей семьей приедем к тебе.
  
   - В самом деле? - Не мог поверить в это Павел, в тоже время ему вдруг стало стыдно, он совсем не помнил сколько лет его внуку и какого числа он родился.
  
  Павел еще раз поинтересовался делами сына и услышав всегдашний ответ- "все нормально", попрощался.
  
   Весь этот разговор не успокоил его, а, наоборот, взволновал.
  
  Он еще немного посидел, предаваясь мечтам о скорой встрече с сыном, как вдруг раздался телефонный звонок.
  
  Наверно Гриша что-то недосказал, подумал он и взял трубку, но звонил Оливер.
  
  - Надеюсь, ты не спишь, - то ли спросил, то ли подтвердил он.
  
  - Нет, не сплю.
  
  - И правильно. Успеем выспаться на том свете.
  
  - Это откуда такие грустные мысли?
  
  - Чего там, грустные? Нормальные. Мы иногда обижаемся на детей, а чтобы мы делали без них. Может мы тоже не всегда правы по отношению к ним, как думаешь?
  
  Павел рассмеялся.
  
  - Я только что разговаривал с сыном, и тоже пришел к такому выводу. Оливер, ты помнишь день рождения и возраст твоего внука?
  
  - У меня их четверо. Конечно, помню, у меня все это записано в тетрадь, и я все время заглядываю в нее. Не имею права пропустить и не сделать подарок. Они ведь ждут.
  
  - А я вот не помню, а меня сын пригласил к внуку на бар-мицву.
  
  - Так поезжай.
  
  - Они сами сюда приедут. Хотят у Стены Плача это событие отметить.
  
  - Так это здорово, я тебя отвезу.
  
  - Зачем ты меня повезешь, я сам как-нибудь доберусь
  
  - Так даже если меня не пригласят, я все равно поеду, заодно и своих навещу.
  
  Павел вдруг понял, что как-то неправильно себя повел
  
  - Оливер, я конечно тебя приглашу и познакомлю со своими, но не хотел тебя утруждать.
  
  - Какой это труд, сидеть в машине и разговаривать с другом. Я рад за тебя.
  
  Они попрощались и отключились.
  ГЛАВА 30
  Спал Павел недолго, вдруг вскочил, как ужаленный. Я не знаю, что подарить внуку, если я дам деньги, Гришка вернет их, да еще и свои добавит. Он начал вспоминать, когда в последний раз он кому-нибудь дарил подарки, и вспомнил, что в очень далекие времена дарил своему сыну игрушки. Это тоже признак одиночества. Павел горестно вздохнул.
  
  Как только в комнату проник первый луч солнца, Павел позвонил Оливеру, который, как будто ждал - сразу откликнулся.
  
  - Что еще тебя тревожит? - Не поздоровавшись, спросил Оливер.
  
  - А почему ты не спишь? - Вопросом на вопрос ответил Павел.
  
  - Знал, что ты позвонишь. Вот и подумал, зачем мне ложиться спать, если ты мне не дашь выспаться, - Оливер рассмеялся, а Павел почувствовал неловкость, поэтому замолчал, но Оливер продолжил, - я шучу. Спал я конечно, но рано проснулся, потому что нужно ехать в Иерусалим, а вернуться хочу к обеду, чтобы с тобой повидаться и закончить свой рассказ о моей семье, впрочем, это уже наверно не семья, а так, осколки.
  
  Павел попытался как-то успокоить друга, но, судя по всему, ему это не очень хорошо удалось.
  
  Чтобы занять себя, он что-то делал по дому, хотя никогда себя особо не утруждал домашними делами: если поесть, то чаще всего полуфабрикаты, если постирать - включал машину, да и стирки было, кот наплакал, один человек живет. Довольно часто просто выкидывал надоевшую одежду и покупал новую, благо деньги у него были, благодаря сыну.
  
  Вот так и живу,-снова его одолевали мысли,- сын содержит, а мне нужно внуку что-то подарить, а это, оказывается, очень трудный вопрос.
  
  Потом он начал думать, как узнать какого числа день рождения у внука. Не спрашивать же у сына- обидится. На такого деда конечно же надо обижаться, подпрыгнул на месте Павел, он вдруг вспомнил - у Гриши родились близнецы, значит и внучке нужно что-то подарить.
  
  Ближе к полудню он позвонил Оливеру. К его радости тот уже возвращался.
  
  - Павел собирайся, я скоро за тобой подъеду, будем обедать. Мне Рози, узнав, что у меня теперь есть друг, наготовила столько, что все едва поместилось в машину.
  
  - Неудобно, как-то, может лучше сходим в ресторан?
  
  - А вот это все выкинуть?
  
  - Зачем выкидывать?
  
  - Вот и я говорю, зачем выкидывать. Одевайся, я через десять минут буду у тебя, - и не слушая больше никаких возражений, Оливер отключился.
  
  Павел вышел к машине друга, который держал в руках толстый пятничный номер газеты
  
  - Готовишься валяться целых два дня на диване? - Спросил Павел
  
  - Нет, что ты. Это мне дочь приготовила сюрприз. Оказывается, пока выйдет в свет сборник воспоминаний о Холокосте, некоторые отрывки уже напечатали здесь. Вот, смотри, и мои воспоминания о жизни Гретхен, тоже здесь, - он показал на одну из статей, в начале которой стояла фамилия Оливера.
  
  - Поздравляю.
  
  - Спасибо конечно, но дочери это все не понравилось. Я и сам сомневался, нужно ли это печатать, но вот сделал, а назад уже не вернешь. Может, только смогу запретить в сборник это поместить, но это уже ничего не изменит.
  
  - Я не понимаю, что в этих воспоминаниях позорного. Да, заставляли немцы девушек ради сохранения жизни отдаваться фашистам. Так пусть они несут вину за все содеянное. Я так это понимаю.
  
  - Ты так, и я точно так же, а вот другие - не так. У Рози давно уже в семейной жизни не все благополучно, а после прочтения этой статьи, скорее всего, вообще, придется им разойтись, да и я на зятя больше не смогу смотреть. Если бы был у меня пистолет, застрелил бы его.
  
  - Ну это уже лишнее.
  
  - Не лишнее! Гретхен для меня и для дочери - святая, а если кто-то ее оскорбляет, то тот человек для меня и для Рози просто не существует.
  
  - Это правильно.
  
  После обеда по обыкновению Оливер закурил Потянулся к сигаретам и Павел.
  
  - Когда я приехал в Израиль, то понял, почему моя дочь не хотела, чтобы я приезжал на свадьбу. Свадьбы как таковой не было.
  
  Дело в том, чтобы Рози пройти гиюр, она должна была жить в религиозной семье. Вот она и жила, но в той семье был молодой сын. Сам понимаешь, дело молодое, доченька моя забеременела, - начал свой рассказ Оливер.
  
  - Так что здесь такого, они современные люди, - Павел уже понимал о чем пойдет речь, не с луны свалился, но попытался этой фразой поддержать друга.
  
  - Это мы с тобой современные, а они - нет. Они живут в своем мире. Я не хочу как-то их образ жизни осуждать, но это коснулось моего родного ребенка.
  
  Как-то они это все загладили, свадьбы не было, но их в раббануте записали.
  
  Сначала все было неплохо, свекр со свекровью не признали невестку, так моей Рози или как ее стали называть после гиюра, Рахель, это было безразлично, но прошло совсем немного времени, как всю вину за случившееся, Якоб, так зовут моего зятя, взвалил на жену.
  
  А еще через пять лет, когда Рози врачи запретили рожать, то вообще практически семейная жизнь у них закончилась, но и развод он ей не дает, грозит забрать детей.
  
  Меня он не признал изначально, и запретил дочери принимать отца у себя дома. Вот так и встречаемся мы с Рози, где-нибудь вне дома. Все равно не буду ее называть Рахель, хоть имя и очень красивое. Иногда она привозит и внуков. А я их все равно люблю и они, как мне кажется, хотят со мной общаться.
  
  Когда она ему сказала, что я помогаю ей материально, он ответил что ему помощь не нужна, хватает стипендии. А ее детям, заметь ее, не их, помогать, так на то я и отец Рози.
  
  Газету с этой статьей показал зятю его отец, вот здесь и началось, но пересказывать не стану, иначе сейчас сяду в машину и перестреляю их, - Оливер не на шутку разволновался и разозлился.
  
  Павел, как мог успокоил друга. Они посидели еще немного и разошлись.
  ГЛАВА 31
  А еще через месяц позвонил Гриша и сообщил дату своего приезда.
  
  Вот сейчас по-настоящему забеспокоился Павел. С подарками он вопрос закрыл с помощью Оливера, который предложил подарить и внуку, и внучке по золотой цепочке с кулоном в виде Маген Давида. На возражение, может, они в Германии это носить не будут, Оливер ответил:
  
  - Во-первых ты сам сказал, внук твой учится в еврейской воскресной школе, но даже если не и не станут носить, то вынимать из шкатулки внучка обязательно будет, полюбуется и дедушку вспомнит.
  
  Против такого довода Павел, конечно, контраргументов не нашел. А в бессонную ночь, у стариков такое часто случается, он представлял себе эту картину и во тьме улыбался.
  
  Он расспрашивал Оливера, как нужно одеться, отмечать же бар-мицву предполагалось в синагоге, куда Павел практически никогда не заходил.
  
  - Павел, здесь особо не заморачиваются, как нужно одеться на то или иное мероприятие.
  
  - Но не в шортах же я пойду на такое важное мероприятие для моего внука.
  
  - Предположим, ты и на море не ходишь в шортах.
  
  В последнее время друзья встречались редко, а причиной этому были частые отлучки Оливера в Иерусалим.
  
   Возвращаясь, Оливер становился замкнутым, а Павел его не расспрашивал. Зачем человеку лезть в душу? Захочет, сам расскажет, а нет- так и не надо.
  
  Но как-то поздно вечером Оливер приехал к другу без предупреждения, что было довольно странно для американца.
  
  - Извини, но села батарейка в телефоне, а ехать домой , сидеть там в одиночестве и раздумывать, как-то не хочется. Самое интересное в этом, что никто из посторонних повлиять на все происходящее не сможет, а вот поделиться с тобой мне очень даже нужно. Потому, что я не знаю, радоваться мне или огорчаться, а ты ничего не спрашиваешь.
  
  - А ты бы пустился в расспросы?
  
  - Нет, конечно, и я благодарен тебе. Начну с конца, - Рози ушла от мужа, и сказала, что больше никогда и ни за что, не вернется. У меня есть небольшая квартира в Иерусалиме, хорошо, что у нее есть ключи от нее, туда она вместе со всеми детьми и переехала.
  
  - Но ты же говорил, что муж может отнять у нее детей.
  
  - Важно, что инициаторами всего этого являются дети. Они уже довольно взрослые и сами могут решать с кем им жить, а муж Рози запугал, вот она и не хотела детей впутывать в их с мужем разборки. Якоб сам отказался от старшего сына, а дети сказали ему , если так он решил, то и они не будем с ним жить. Якоб побежал к раввину советоваться, а в это время дети собрали свои и Рози вещи и уехали. Что скажешь?
  
  - Ничего не скажу, - Ответил Павел, - я не понимаю, как отец захотел отказаться от своего сына, а затем добровольно потерять и остальных детей.
  
   - Все началось после того, как эта газета попала в руки старшему внуку, он прочитал эту статью и замкнулся. Он и раньше не очень-то был разговорчив, но здесь просто замолчал. И сколько Рози не спрашивала о причине, он отмалчивался. А потом получил повестку в военкомат. В том районе дети, учащиеся ешивы, в армии не служат, но последнее время их ловят, арестовывают, но они все равно не служат, проводят демонстрации, готовы на все, чтобы только не служить в армии. Им предлагают альтернативную службу, но и на это они не соглашаются.
  
  Давид, так зовут внука, подошел к матери и положил перед ней повестку.
  
  - Иди, покажи отцу, - посоветовала Рози.
  
  Он так и сделал. Вот здесь и началось, Якоб порвал эту повестку на мелкие кусочки, потом бросил их на пол и начал топтать ногами.
  
  - Папа, что ты делаешь? - Давид не на шутку испугался, как он потом объяснил, за психическое состояние отца.
  
  - В какую ты армию собрался? Пусть сионисты служат, а мы должны учить Тору. Я всю жизнь мечтал, придет время и мой старший сын станет большим раввином, а он приносит мне эту дрянную бумажку. Не можешь сам решить этот простой вопрос?
  
  - Это не простой вопрос. Я прочитал статью про мою бабушку.
  
  - Какую еще бабушку? Про твою бабушку нигде ничего не напишут, она скромная женщина, которая чтит закон Моисея.
  
  - Со стороны мамы тоже была бабушка.
  
  - Какая она еще бабушка? Может ты не знаешь, так знай, твою маму подкинули, а те твои, якобы бабушка с дедушкой, ее приютили. Так что никакая она не твоя бабушка. Ты успокойся, про повестку забудь. И разговора у нас этого не было.
  
  - Все равно они мои дедушка с бабушкой, но сейчас это не главное. Я не хочу, чтобы с нашим народом произошло то же самое, что было во Вторую Мировую Войну. Я не хочу, чтобы мой народ пережил еще один Холокост. А чтобы этого не было, мы, мужчины, должны уметь защищать наших женщин и детей.
  
  - Ах вот как ты заговорил, так я тебе отвечу. Твоя, так называемая бабушка, спасла свою никчемную жизнь, занимаясь проституцией, ублажала тех, кто убивал евреев, а твой настоящий прадедушка с Торой в руках пошел в газовую камеру. Что на это скажешь?
  
  - Я не хочу, чтобы ты называл мою бабушку проституткой. А чтобы такие, как мой прадедушка не умирали в газовой камере, а бабушке не пришлось таким образом спасать свою жизнь, у нас должна быть сильная армия.
  
  - Так она у нас есть. Сионисты хотели создать эту страну, пусть они ее и защищают.
  
  - А мы будем молиться и ждать когда придет Мессия и построят Третий Храм?
  
  - Правильно. Вот ты и ответил на свой вопрос.
  
  Мой внук ничего не ответил отцу, а через неделю явился домой солдатом Армии обороны Израиля.
  
  И вот здесь началось, мой зять плевался, топал ногами, кричал и плакал, а после истерики заявил, что он потерял сына.
  
  Остальные дети услышав это, сказали отцу, если отец отказывается от Давида, то и они не хотят такого отца.
  
  Зять мой собрался и ушел в синагогу, а дети собрали вещи и уехали в мою квартиру, теперь уже это их квартира. Ну, что скажешь?
  
  - Оливер, я не знаю, что сказать. Мне кажется, твои внуки очень хорошие люди и дедушке стоит ими гордиться.
  ГЛАВА 32
  Накануне поездки в Иерусалим ,на встречу с сыном и его семьей, Павел все время проверял не забыл ли
  
  н что-нибудь. Сначала выложил на стол все подарки, потом начал приводить одежду в порядок.
  
  Когда все уже приготовил и лег отдыхать, то среди ночи снова поднялся и перепроверил, все ли на месте.
  
  Оливер приехал к нему рано утром, но Павел его уже давно ждал.
  
  - Знал, что будешь ждать меня и не находить себе места, поэтому и приехал не позавтракав. Так что с тебя кофе и бутерброд, - сразу с порога заявил друг.
  
  - Конечно, конечно, - как-то заторопился Павел.
  
  Он приготовил бутерброды, сварил кофе и пригласил друга за стол.
  
  - Ты почему не ешь? - Спросил Оливер.
  
  - Я уже сыт, пока тебя ждал, поел.
  
  - Врешь, наверно, я тоже когда первый раз ехал к Рози, лишился аппетита за два дня до этого.
  
  - Может и вру, но кусок в горло не лезет. Ждал очень долго этого дня и не верил, что он когда-нибудь настанет.
  
  - Поехали. По дороге поедим. Тогда и ты составишь мне компанию.
  
  - Всю дорогу Павел не мог спокойно сидеть, все время смотрел на часы.
  
  - Не переживай, приедем вовремя.
  
  - Оливер, на каком языке мы будем разговаривать? - Вдруг спросил Павел.
  
  - Мы с тобой в сорок пятом нашли общий язык, так почему сейчас будут трудности. Твои знают немецкий язык, а Рози и дети говорят на идиш.
  
  В пятницу на въезде в Иерусалим всегда большие пробки, вот и в этот раз они попали в такую неприятность.
  
  - Иерусалим святой город для трех религий, поэтому к выходному дню и приезжает много туристов и местных жителей. Не волнуйся, Павел, все будет нормально и приедем мы вовремя, а пока советую тебе, посмотри на панораму. Посмотри, как здорово смотреть на Иерусалим издалека, не зря его называют белым городом
  
  Уже в Иерусалиме они столкнулись с новой проблемой, где припарковаться. Оливер долго кружил вокруг старого города, но найти место для машины не мог. Видя, как друг нервничает, он его оставил у входа в Старый город, а сам поехал искать стоянку.
  
  Павел вышел из машины и долго оглядывался, но пока своих не видел. Людей было много, они толкались, извинялись на разных языках, но Павлу было не до извинений.
  
  Вот старый идиот, мог же спросить у Гришки где встретимся, так нет, а еще столько лет живу в Израиле, а сюда приехать все было недосуг, все откладывал, -корил он себя.
  
  - Папа, что ты так дергаешься, вот и мы, - услышал он знакомый голос сына справа.
  
  Он повернулся туда и вдруг у него начали подкашиваться ноги. Как же он долго их не видел. Гриша постарел, а может просто возмужал, а внуки его выросли, девочка вообще уже взрослая.
  
  Сын его долго обнимал, просил успокоиться, и не волноваться, просил прощения, что долго не приезжал.
  
  - Папа, все работа виновата, вроде собрался ехать, а здесь сложный случай и откладываешь, прости меня, отец. Мои дети растут, а я, как подумаю, что они тоже могут уехать, и я не буду их видеть годами, так, поверь, страшно становится.
  
  - Я понимаю, у тебя такая работа, да я и не обижаюсь, говорил же, друг у меня есть, так что мы с ним часто вечера коротаем, но я очень рад, что ты все понимаешь и обиды не держу, но дай мне поздороваться с внуками.
  
  Он обнял стоявших в стороне детей. После того, как вручил им подарки и увидел, что дети искренне обрадовались, мысленно поблагодарил Оливера.
  
  - Старый я идиот, - он подошел к невестке и обнял ее, - цветы не купил, но должок за мной.
  
  - Что вы, не нужно, мы же свои, - сказала Ханна.
  
  - Конечно свои, но все равно я не прав, - он приложил руку к сердцу
  
  - Папа, вся церемония закончилась, я уже предупредил всех, мы едем в Ашкелон, я и машину уже взял напрокат
  
  - Сейчас мой друг должен подойти. Вон он идет.
  
  Оливер шел не один, с ним рядом шли молодая чернокожая женщина и солдат.
  
  Когда они подошли, Оливер и его внук, Давид, поздоровались со всеми за руку, а Рози, конечно же это была она, только кивнула. но никто на этом не стал зацикливаться.
  
  Не успел Оливер предупредить,что религиозным женщинам здороваться за руку с мужчинами нельзя.
  
  Рози подарила детям символический ключ от Иерусалима:
  
  - Приезжайте к нам почаще. Я сегодня первый раз увидела не только вас, но и вашего отца, но мне папа говорил, как он скучает.
  
  Потом она протянула большой целлофановый пакет Оливеру:
  
  - Папа, прости, я была неправа, но постаралась исправиться. Это тебе.
  
  Оливер освободил что-то от пакета и вдруг замолчал и начал вытирать щеку рукой, а потом повернулся к Павлу:
  
  - Вот познакомься, - дрожащим голосом сказал он, - моя Гретхен.
  
  Павел увидел большой портрет женщины, очень красивой женщины, вот только очень грустным было выражение лица.
  
  - Твоя жена, Оливер, очень красивая женщина, только очень грустная.
  
  - Ты неправ, это она грустно улыбается, она радуется нашей встрече, вот только сожалеет, что не смогла тоже приехать. Я это чувствую.
  
  - Рози, ты очень похожа на свою маму, - сказал Павел.
  
  - Я знаю, - ответила женщина, а потом подошла к Павлу и вдруг обняла его, - спасибо вам
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"