По светло-серому небу плыли фиолетово-чёрные тучи, похожие на пирожные из гари и воздуха. Красиво смотрелось. Особенно когда их разрезали ломаные молнии, измельчая и оставляя за собой скрежет и грохот. Это был звук тревоги, страха, безумия. Это были редкие эмоции неба Нью-Йорка.
В такие моменты ей хотелось выйти на улицу и поговорить со стихией. Она так редко разговаривала с кем-либо. А небо ей казалось идеальным собеседником, особенно в такие редкие моменты, когда оно сердилось, ругалось, кричало и стонало - ей хотелось его утешить. В такие редкие моменты ей дышалось легко и свободно, не мучил душераздирающий кашель, не щекотало в носу, не щипало глаза и не приходилось от этого часто-часто моргать (американцы тогда думали, что она больная). Тогда она не думала о том, что ей НУЖНО им соответствовать...
Она в очередной раз смотрела на себя в зеркало в темноте. Не совсем, конечно, в темноте - её образ и отражение освещали разряды молний. Она смотрела на себя и пыталась вычислить дату своей смерти. Она думала, что ей недолго осталось. Она наверняка ошибалась, такие люди не могут слишком быстро умирать, такие люди должны долго жить.
Её образ был редким сочетанием красоты внутренней и красоты внешней. Она стояла и смотрела на себя, как будто вглядывалась в незнакомого человека. Она не была высокой - ростом едва в пять футов шесть дюймов, она не доставала до верхней книжной полки с любимой русской классикой. Миниатюрная, точёная, с тонкими неправильными чертами лица и ярко-голубыми глазами, стальными глазами. С волосами цвета воронова крыла, подстриженными строгим каре длиной до плеч, которые она всегда носила на прямой пробор. Она была такой маленькой и хрупкой, что её принимали за страдающего нервной анорексией подростка, но никак не за взрослую женщину. Её губы, кроваво-красные, выгодно оттенялись фарфоровой бледностью кожи и стальным блеском глаз. Несмотря на свою яркую внешность, она не выделялась абсолютно ничем среди толпы вечно куда-то спешащих ньюйоркцев, на неё никто никогда не обращал внимания, будто её и нет совсем.
Когда она говорила, все тут же замолкали... чтобы послушать, а потом снова продолжить свою пустую болтовню. Она совершенно не разбиралась в моде и современных технологиях, не любила кино и клубные вечеринки, терпеть не могла пиццерии и бистро, поэтому ей было не о чем разговаривать с коллегами и случайными знакомыми. Зато она прекрасно разбиралась в музыке, фотографии, живописи и графике, театре и литературе. Она не была высокообразованной. Всё её образование - это средняя школа и "кружок юного журналиста".
Она была русской. Вернее, она родилась в России. Её родители были не то международными журналистами, не то безумными славянофилами, но факт остаётся фактом: зачатая во Франции родителями-немцами, она родилась в маленьком сибирском городке в Кемеровской области. С самого раннего возраста она поняла, что её родители больше любят Россию, чем её, поэтому все её усилия были направлены на то, чтобы выучить, по сути дела родной, немецкий язык и овладеть международным английским. А когда ей исполнилось 18, она уехала в Нью-Йорк.
В Нью-Йорке она пыталась поступить в различные колледжи, но всё было безрезультатно. Тогда она окончила курсы фотографов и устроилась работать в один из местных пафосных журналов. В своём пыльном "офисе", в свободное от проявки, печати и подбора фото, она тайком писала рецензии и маленькие статьи об искусстве, а потом размещала их под псевдонимом "Freya Allergic" в журнале-конкуренте.
* * *
Она страдала тяжёлой формой сенной лихорадки, но считала это своим крестом и намеренно не лечилась. Она была больна, каждый день она встречала уйму участливых взглядов и наигранно-сочувствующих улыбок, белозубых американских улыбок, и вопросы-расспросы, советы сходить к врачу, лечиться... она не хотела ничего. Она хотела только тишины и покоя.
Каждый вечер она проводила сидя на подоконнике своей маленькой узкой квартиры, на пятнадцатом этаже огромного серого дома в очень плохом, очень грязном районе. Она сидела и смотрела в атмосферу, медленно циркулируя глазами по земной поверхности, потом резко поднимала их к небу, и тогда на серо-голубой ткани появлялись маленькие чёрные пятна, иногда серые, иногда они мигали, иногда тут же исчезали. Она тихо напевала мотив любимой песенки детства - считалочки про Баварский марш и слушала вопли соседки в душе, плач её ребёнка и даже стук клавиатуры бизнесмена - соседа сверху. Она наслаждалась звуками мегаполиса, мечтая о таком месте, где всё зелёное, голубое и красное, где яркое жёлтое солнце разливалось по всей поверхности и освещало всё вокруг, а ночью хитрая серебристая луна убаюкивала и оставляла светлые дорожки на полу, на траве... на всей плоскости Земли. Она мечтала вдохнуть воздуха. Она мечтала смыть с себя духоту, пыль и липкие взгляды тучных американцев. Мечта была мечтой...
Она сидела и примеряла снимок очередной напомаженной и разряженной в пух и прах V.I.P. - персоны к обложке их журнала.
"Если бы я была такая же, как она, была бы я счастлива? Или нет? Что бы меня тогда интересовало? Как бы я проводила время? Тратила деньги? Как это странно - тратить не свои деньги..." - думала она, от скуки, ради веселья примеряя самый неудачный снимок этой силиконовой блондинистой красотки.
- У тебя всё готово, Карен? - зычный голос главной редакторши, типичной American business woman, она уже давно перестала вздрагивать.
Не поднимая глаз, Карен ответила:
- Взгляните, неплохо, не правда ли? На мой взгляд, это один из лучших её снимков, - она ехидно улыбнулась. Конечно, один из лучших - ни на одном ещё не были так заметны "мешки" под её глазами.
Миссис Начальство посмотрела на фото, слегка сузив глаза, чтобы лучше видеть.
- Вполне! - изрекла она. - Ну, давай её сюда. Номер пора верстать, мне некогда с тобой возиться, - она выхватила фото и трафарет обложки из рук Карен и понеслась к выходу. Едва открыв дверь, она на секунду остановилась и обернулась.
- Что за духи? - спросила она, поведя носом.
- Kenzo, кажется..., - еле слышно прошептала Карен. Начальница хмыкнула, но ничего не сказала.
И так было каждый день. Ей никто не верил, никто не воспринимал всерьёз. Её идеи игнорировались, её солнце занавешивалось пошлостью и пафосом пронырливых журналистов и приторных звёзд. Её интеллигентная до гротесковости красота затмевалась искусственностью и несвежим блеском немолодых уже манекенщиц. Она сидела в душном офисе и мучилась удушливым кашлем и щекоткой в носу. А когда выходила, все видели её красные глаза, тут же подбегали и спрашивали: "Кэрри, ты больна?". Никто не знал, что она, после того как отдаёт материал, сидит на подоконнике и тихонько плачет...
В один совершенно не прекрасный день она сидела на столе в офисе, пила совершенно невкусный кофе и думала о том, что скоро она лишится работы, потому что вот уже неделю она приносила "пресный, ничего не значащий для общества материал". Кто это такие - общество? Что они хотят? Почему ей никто ничего никогда не говорит?..
На треньканье офисного телефона она давно уже перестала обращать внимание, однако на этот раз звонок ей показался пронзительным и тревожным. Выждав пять гудков, она медленно и лениво подняла трубку.
- Карен Йорк слушает, - устало проговорила она в трубку.
- Кэрри! - истеричная подруга-коллега Мэган кричала в трубку, подобно сирене. - Карен, приезжай скорее! Тут парень пытается сброситься с 18-го этажа!
- Обычный парень,... что из этого? Это что, сенсация?
- Парень... он очень похож на тебя! Копия! Клон!
Что-то задело Карен в тот момент. Она решила, что ей нужно срочно быть там, где жизнь должна была вот-вот оборваться. Она схватила пиджак и понеслась к тому дому.
Карен подняла глаза наверх. В самой середине здания, на восемнадцатом этаже, вернее на балконе этого этажа, стоял молодой человек. У Карен было плохое зрение, поэтому она не могла разглядеть его.
- Я поднимусь туда! - крикнула она в небо. Ноги сами понесли её к лифту. Доехав до пятнадцатого этажа, она выскочила из лифта и побежала по лестнице. Она боялась не успеть, боялась опоздать, она чувствовала, что что-то должно случиться и эта жизнь не должна оборваться, она должна цвести и стремиться ввысь, туда, куда ей никогда, никогда уже не добраться.
Она поднялась на тот этаж. Дверь злосчастной квартиры бедного паренька была приоткрыта, она вошла туда, с трудом сдерживая тяжёлое дыхание, она вбежала в комнату и увидела... хрупкое тело подростка, босиком стоящего на подоконнике, хватавшегося за воздух. Он обернулся.
- Спустись, - прошептала Кэрри, - пожалуйста, спустись вниз. Поговорим? Ты ещё успеешь прыгнуть, поверь. Ты всё успеешь! Удели мне только минутку...
Парень осторожно спустился с подоконника. Карен ахнула - это была точная её копия, только другого пола. Такой же маленький, худенький, бледный до синевы, с огромными ярко-голубыми глазами, стальными глазами. С волосами цвета воронова крыла, подстриженными в строгое каре. Взгляд...
- А ты случайно не страдаешь сенной лихорадкой? - вдруг спросила его Карен.
- Да, а откуда ты узнала?
- Посмотрела тебе в глаза. Они такие же красные и влажные, как у меня, когда их раздирает чесотка.
Паренёк слабо улыбнулся, а потом из его воспалённых стальных глаз потекли слёзы. Он сел на пол.
- Я дал слово, что как только мне исполнится восемнадцать, я сброшусь с 18-го этажа.
- Зачем?
- Чтобы не мешать другим жить. Понимаешь, меня никто никогда не слушает. Мои идеи игнорируют, я словно тень. И я подумал, что, возможно, меня услышат в том, другом мире, - он поднял глаза в небо, а точнее в потолок.
Карен сидела на полу рядом с ним, гладила его по руке и узнавала в нём себя. Она тоже хотела это сделать в 18 лет. Её раздирало желание умереть, но желание жить победило. Сейчас же она видела прямо противоположную картину.
- Как тебя зовут? - спросила она.
- Том. А разве это уже имеет значение?
- А меня Карен, - она проигнорировала его вопрос. - Давай прыгнем вместе? Только...
- Что?
- Тебе 18, а мне 28. Если вычесть, то получится 10. Давай вместе спрыгнем с десятого этажа и разобьёмся? - она знала, что делает. Он согласился.
Они стояли на подоконнике, на десятом этаже, и держались за руки. Том посмотрел на Карен и сказал:
- Им плевать на нас.
Они спрыгнули...
* * *
Карен приснился сон. Она летела. Ветер трепал её волосы и щёки, лизал фарфоровую кожу. Не было больно, не было страшно. Только ощущение свободы и желание слиться с небом в спаренный танец. Потом удар. И фраза: "Им плевать на нас"...
Она проснулась в тёплой мягкой постели в шёлковой ночной сорочке. Сев на корточки, она стала рассматривать комнату: стены и мебель из дерева, белоснежное постельное бельё в синюю клеточку, прямо напротив неё - огромное зеркало, справа такое же огромное окно. Она спустила ноги на пол - под ногами оказался мягкий синий коврик из овечьей шерсти. Не найдя тапок, она прошлась босиком к зеркалу и посмотрела на своё отражение - ничего не изменилось, только какие-то шрамы...
Увидев висящий на кресле махровый халат, она тут же завернулась в него и пошла искать кухню. Пыталась что-то вспомнить, но у неё не получалось. Найдя кухню, она налила себе стакан сока и увидела на столе записку: "Кэрри, ты ведь мечтала об этом? Это подарок от Тома". Она не понимала о чём идёт речь.
Она вышла на улицу,... всё было голубым, зелёным и красным, а жёлтое солнце раскинуло свои лучи по всей Земле. Её домик стоял у подножия холма, неподалёку наблюдались такие же домики. Заметив идущую мимо женщину, она спросила почему-то по-немецки:
- Что это за место?
Женщина ответила ей по-французски. Карен не поняла ничего, кроме слова "Нормандия".
Карен сидела на крыльце и вспоминала. Ей хотелось знать, что же всё-таки случилось. Рука её потянулась к почтовому ящику - там лежал помятый жёлтый конверт, датированный 25-м мая. Карен вскрыла его - там лежал сложенный вчетверо листок. Белый листок бумаги - письмо.
"Дорогая Карен,
Я знаю, что ты всю жизнь мечтала о такой жизни. Я всегда был с тобой, но ты не знала об этом. Я подстроил суицид, чтобы отдать тебе моё счастье. Ты сейчас в Нормандии, на севере Франции. Тебе должно быть там хорошо.
Живи. Умоляю, живи! Прости, что так вышло...
С любовью,
Том".
Она закрыла глаза, и всё снова повторилось, как во сне...
8 июля, 2005 г.
ЏЕкатерина Фришманн
Soundtrack
PLACEBO "You don't care about us"
If it's a bad day you try to suffocate
Another memory, scarred
If it's a bad case then you accelerate
You're in the getaway car.
You don't care about us (oh, oh)...
If it's a bad case you're on the rampage
Another memory scarred
You're at the wrong place; you're on the back page
You're in a getaway car.
You don't care about us (oh, oh)...
It's your age, it's my rage
It's your age, it's my rage
You're too complicated, we should separate it
You're just confiscating, you're exasperating
This degeneration, mental masturbation
Think I'll leave it all behind, save this bleeding heart of mine.
It's a matter of trust
It's a matter of trust
It's a matter of trust
Because
You don't care about us (oh, oh)...
It's your age, it's my rage
It's your age, it's my rage
Баварский Марш (Der Bayerische Marsch) - немецкая считалочка от 20 до 100