Полночь. Гроза. Окраина Эдинбурга. Дождь льёт как из ведра уже почти четыре часа, луна плотно закрыта пеленой грязно-фиолетовых туч, из которых время от времени вырываются кривые серебристые молнии и впиваются в землю. На улице ни души. Что делать в такую погоду и в такое время суток юной рефлексивной девушке из Лондона? Одна она знает, что ей было нужно. Может быть, она потерялась, а может, кого-то искала или бежала от чего-то.
Её звали Кайра. Красивое и редкое имя, выделяющееся среди множества заурядных английских имён вроде Линды, Мэри или Кейт. Кроме того, Кайра была тем редким "экземпляром", когда имя точно отражало внешность и повадки человека. Высокая, худощавая, хорошо и гармонично сложенная, она обладала кошачьей грацией и искусством полувзглядов и полуулыбок. Правильные черты лица, фарфорово-бледная кожа, длинные тонкие пальцы с миндалевидными ногтями. Волосы иссиня-чёрного цвета переливались на свету и отражали блеск ночных молний. Короткая стрижка, длинная "рваная" чёлка. Двадцать лет, во взгляде - опыт на десяток лет больше.
Кайра брела по размытой дороге, тяжело дыша и размазывая слёзы страха по лицу. Нет, она не боялась темноты и того, что ломаная молния пронзит её хрупкое тело. Она боялась не успеть. Куда? Одной ей известно.
Она плохо знала город. Она приехала сюда как туристка, кроме того, она не понимала шотландцев, она не знала особенностей их речи, и поэтому не имела возможности ни попросить о помощи, ни спросить дорогу. Её просто не поняли бы. Она гналась за мистикой Шотландии, за глубиной озёр и лабиринтами замков, за нитями улиц и танцами теней. Ей хотелось приключений, ей надоела панорама Тауэра. А ещё она потеряла карту города и адрес маленькой частной гостинички, где она остановилась, чтобы зимовать бессонные ночи, вливая в себя кофе и сочиняя стихи.
Кайра побежала. Она не видела дороги, но хотела на что-нибудь наткнуться по пути, чтобы было больно, и она могла почувствовать собственное тело. Она не помнит, как долго она бежала по скользкой дороге, но в один прекрасный момент она споткнулась обо что-то твёрдое, вероятно, каменное или гранитное. Сверкнула молния, и она увидела перед собой на секунду скульптуру спящего ангела со сложенными крыльями. Кайра крикнула. Сначала тихо, потом чуть громче. Поняв, что выбилась из сил, она села у подножия скульптуры и заплакала, тихо всхлипывая и вздрагивая. Она смотрела немигающим взглядом на чёрное небо и увидела, что тучи слегка рассеялись, обнажив полную луну цвета топлёного масла. Она показалась Кайре невероятно яркой, равно солнцу, и даже слегка ослепила Кайре глаза. Кайра посчитала, что стало немного светлее, приподнялась с колен и оглянулась...
Вначале она подумала, что это мираж, но, приглядевшись получше, сообразила, что замок, который она видит не плод её ненормального воображения. В ту же секунду она изумилась величию и средневековой грации этого замка: он находился за резными воротами, на створках которых стояли вензеля, вероятно, с инициалами хозяина, а по бокам, словно охранники, стояли два бронзовых грифона. Она слегка толкнула створку ворот, и она подалась. Осторожными шагами Кайра ступала по тропинке, ведущей от ворот к замку, окружённой кустами красных роз. У самого замка её ждали два тусклых фонаря. Сам замок был узким, серым и романтически мрачным, Кайра разглядела два этажа и маленькую башенку, яркие витражи на окнах и потёртую мозаику на стенах. Она не решилась постучать в тяжёлую металлическую дверь, вместо этого сев на холодные каменные ступени, чтобы отдышаться.
Внезапно она почувствовала за своей спиной лёгкую поступь, и едва уловимое дыхание. Она приготовилась обрадоваться, ведь режущая слух тишина давила на неё, но тут же испугалась - она не знала кто это. Фигура отбрасывала тень на тропинку - фигура была мужской. Кайра насторожилась. Он остановился сбоку метрах в трёх от неё, но она могла разглядёть его боковым зрением. Высокий, с точёной, как у девушки, фигурой, правильным "римским" профилем и тёмно-каштановыми (а, может, и чёрными? Именно чёрными, как потом оказалось) волосами. Он стоял и курил, плавно выпуская клубы дыма изо рта.
- Подглядываешь? - с издёвкой в голосе прошептал он. Она тут же предпочла утонуть в этом, чуть гнусавом, баритоне.
- Нет, - выдавила она из себя хриплым голосом.
- Что ты здесь делаешь?
- Прячусь. Нет, знаешь,... я не знаю, куда идти.
- Ты ведь не из Шотландии, так? - спросил он, казалось бы, заинтересованно.
- Нет. Из Лондона, - ответила она с вызовом.
- Иди вдоль замка, не сворачивая. Попадёшь на шоссе, там поймаешь машину. Главное - не сворачивай!
- Что, сейчас?!
- А когда? - он явно удивился.
- Ты не пустишь меня переночевать или хотя бы обсохнуть?
- Нет.
- Как тебя зовут?
- Зачем тебе?
- Хочу знать, кто помог мне выбраться из этого кошмара.
Он пожал плечами.
- Эван.
- А меня Кайра.
- Ну и что?
Она встала и повернулась к нему. Эван выбросил сигарету и направился к дверям. Она невольно залюбовалась его тихой неспешной походкой, затем неслышно прошептала:
- Ты ещё меня вспомнишь...
Он обернулся и подарил ей лёгкую ухмылку сухих тонких губ кораллового цвета. А она не стала долго смотреть ему вслед. Просто повернулась и ушла. Аккуратно закрыла ворота, а, проходя мимо, запомнила название улицы: "Edinburgh Gate, 77".
Через неделю она вернулась домой, в Лондон. Перед тем как уехать, она нашла тот самый замок, прислонилась к воротам и долго смотрела на цветные витражи. Она заметила, как точёная фигура Эвана скользила из одной комнаты в другую. Она поймала себя на мысли, что готова стоять так целую вечность. Она никогда не решилась бы зайти попрощаться, хотя очень хотела. Но у неё был его адрес и образ, созданный наполовину её воображением, наполовину Эдинбургской ночью.
"21 октября, 1998
Мой дорогой Эван,
Во-первых, здравствуй. Потому что я не знаю с чего начать. Знаешь, ты можешь не дочитать до конца моё письмо, а можешь дочитать, но выбросить, порвав на мелкие кусочки. Просто знай, что я написала его не просто так, а от избытка чувств, от впечатления, произведённого тобой на меня, оттого, что твой образ стоит у меня перед глазами всегда, где бы я ни находилась.
Я не знаю, что занесло меня той ночью к тебе. Я бежала неизвестно от кого и от чего, я хотела полюбить Эдинбург и, возможно, остаться, но он не принял меня, выплюнул из своего чрева, вернул обратно, не захотел. Я не знаю, зачем тебе это рассказываю, наверное, просто потому, что мне НУЖНО кому-то это рассказать. Потому, что мне никогда не было так больно и так противно, так неприятно ощущать саму себя, даже смотреть на себя в зеркало.
Мне так хотелось понравиться здесь всем. Вернее, всему. Самому городу, каждой его улице, каждому дереву и озеру. А получилось так неприятно...
Я не знаю, как сделать так, чтобы стать кому-то интересной. Я увидела тебя тогда и подумала, что ты - моё зеркало, я впилась в тебя глазами и видела себя. Может быть, это не совсем так или даже совсем не так. Но ты для меня стал отражением. Весь Эдинбург слился в твоём образе для меня, я захотела изучить тебя, как его карту, гуляя по твоим венам и сухожилиям, пробегая по твоей коже, тонуть в твоих глазах. Какого цвета твои глаза?.. Боже, что я пишу?! Прости меня, Эван.
Я не знаю, ответишь ты мне или нет. Я просто хочу, чтобы ты хоть иногда вспоминал обо мне. Ты спас меня - теперь я у тебя в долгу. Я не знаю, что мне сделать, чтобы отдать этот долг. Придумай?..
Твоя,
Кайра".
Конечно, ей не ответили. Она честно прождала, не волнуясь, две с половиной недели, но не смогла сдержать себя под конец. Она придумывала себе оправдания, стыдила себя за глупый, детский поступок, возненавидела свою непосредственность. Потом, отдышавшись, она давала волю своей фантазии, сочиняла короткие грустные стихи, чтобы сжечь их, но так и не сожгла. Она смотрела на Темзу, закрывала глаза - и перед ней стояли ворота, за воротами был замок, а у подножия стоял он. Она открывала глаза и снова видела Темзу.
Она выскакивала из дома ночью, в дождь, и бежала в Гайд-парк, чтобы вдохнуть кисло-сладкий воздух и задохнуться в тумане. Она сидела на лавке до самого утра, подставив лицо потокам воды, и разговаривала со стихией. Она задавала вопросы, но не получала ответов. По сути, ей и не нужны были ответы, просто ей не с кем было поговорить, она была одинока в своём состоянии, чтобы проникнуться к кому-то доверием. Она съехала от родителей, наткнувшись на подозрительность и порицание, в ответ на недоумённые взгляды, в маленькую квартирку на чердаке, в юго-западном Лондоне.
"11 ноября, 1998
Дорогой Эван,
Всё получилось так, как я и ожидала. Признаюсь, я ждала твоего ответа, я даже немного надеялась, просто потому, что я не привыкла сдаваться и терять веру. Но ты слишком эгоистичен, чтобы поверить мне. Просто поверить - я не прошу больше! Ты думаешь, я брошу надеяться?..
Я не сплю по ночам. Я никогда не мучилась бессонницей, а вот теперь свалилась на голову такая неприятность. А если и удаётся заснуть, то я вижу твой замок и ТЕБЯ, едва положив голову на подушку и закрыв глаза. Я чувствую, что начинаю сходить с ума. Я закрываю глаза и вижу картину той ночи, когда мы впервые встретились. Я художница... Со мной происходят такие вещи, что я начинаю понимать, почему Ван Гог отрезал себе ухо. Глупо, да? Ты не представляешь как всё серьёзно...
Я написала твой портрет углём на маленьком листе бумаги. Я высылаю его с этим письмом, чтобы ты посмотрел на то, каким я тебя вижу. Мне кажется, я помню каждый изгиб твоего тела, в моё сознание прочно впечаталось каждое твоё движение, блеск глаз, ухмылка тонких губ. Ты получился мужественным на этом рисунке, а я не хотела прибавлять тебе этого качества - так получилось, прости. Я думаю, ты храбр, но мужественность в образе тебе только повредит. Ты мне видишься хрупкой скульптурой из сахарного фарфора, цвета слоновой кости, такой хрупкой, что тебя можно разбить одним только неосторожным вздохом. Я напишу ещё тысячу твоих портретов, мне не жаль ни угля, ни бумаги, ни сил, ни времени. Может быть, тебе и всё равно, но мне так хочется растопить кусочек сахара - твоё сердце. Ты не позволишь, я знаю...
Я сама себе противоречу в своих суждениях, я не владею искусством написания писем, но мне так хочется достучаться до тебя, милый Эван. Тогда, ночью, мне стало тепло от одного только твоего голоса, я подумала, что мне легко будет подарить и совё тепло. Оказалось, нет.
Мне так интересно, как ты живёшь, что из себя представляешь. Это очень тяжело - жить одними фантазиями и образами, в один прекрасный момент они начинают давить, и тогда я точно сойду с ума. Может, когда-нибудь, ты поделишься хотя бы кусочком своего огромного и богатого (я уверена) внутреннего мира. Поверь, нам обоим станет легче.
Прости, если чем-то задела тебя. Я просто восхищаюсь, ничего более.
Твоя,
Кайра".
Она действительно написала углём его портрет, когда ехала на метро в университет. Он точно повторял образ Эвана в тот вечер, будто фотография. Тот же "римский" профиль, аккуратно сложенные губы, тонкие пальцы, держащие сигарету, волосы цвета воронова крыла - всё было описано с математической точностью. Она вытащила свою душу и вложила её в этот портрет. Более того, она верила, что её душа, заключённая в портрете дойдёт вместе с письмом до него и заставит поверить.
Она хотела заснуть и не проснуться. Когда-то давно, когда ей едва исполнилось восемнадцать, её убедили в том, что она не умеет любить. Ей сказали, что она убила своё сердце, и больше никогда не сможет почувствовать любовь, что она научилась рисовать и копировать образы, но не научилась делать людей счастливыми. Её настолько убедили в этом, что она ни минуты не сомневалась в своей чёрствости и неприступности. И теперь она не знала, как назвать своё состояние - ведь она не знала, как чувствуют себя влюблённые люди. Она была полностью уверена, что нашла свою музу, что, держит в голове образ для того, чтобы каждый, посмотрев на её рисунки, восхитился уникальностью Эвана.
Кайра на самом деле не знала что чувствует. Она видела, как это бывает в кино - искра, пробежавшая между людьми, когда они уже в лифте начинают срывать друг с друга одежду, а ещё невидимая связующая нить, и прочее, прочее. То, что она считала либо глупостью, либо фантастикой, называлось любовью.
"20 ноября, 1998
Дорогой Эван,
Я не могу не задать тебе вопрос "как дела?". Я не получаю от тебя ответов на письма, но мне кажется, что мы уже настолько знакомы, что я имею право знать, как ты живёшь и что чувствуешь. Ты подумаешь, что я обнаглевшая, вечно мечтающая дурочка, но это совсем не так, поверь! Знаешь, как в кино бывает: искра пробежала. И потянулась за этой искрой ниточка, тонкая и прочная - такая, чтобы можно было привязать одного человека накрепко к другому, заставлять посвящать стихи и рисунки, вечно восхищаться и быть от этого счастливым. Я не знаю, как это назвать. Мне каждый раз становится хорошо уже оттого, что я знаю, что ты есть на этом свете, что я могу чувствовать тебя даже на расстоянии.
Мне кажется, я должна немного рассказать о себе, чтобы ты хоть немного имел представление о том, что за человек рассказывает тебе о своих переживаниях. Я не знаю, хочется ли тебе на самом деле это знать, или нет, я руководствуюсь своими догадками. Кроме того, я ведь уже говорила, что не владею искусством написания писем. Но, думаю, тебе будет хоть немного интересно узнать обо мне.
Мне 20 лет. Я родилась в Дублине 13 января 1978 года. Когда мне исполнилось 8 лет, мама и папа сочли, что достойное образование такая творческая натура, как я, может получить только в Лондоне, и мы немедленно переехали. Я училась в школе и параллельно посещала театральную и художественную студии. Да, я была и есть изнеженная творческая натура, склонная к рефлексии. Я пишу стихи с 13 лет. Я обожаю театр и музыку, но больше всего тяготею к живописи, и сейчас учусь в академии искусств.
Я пробовала всё в этой жизни. Не спрашивай что, я не хочу вспоминать. Мне многие говорили, что я чёрствая и ни на что не годная, что я не умею любить и приносить людям счастье. Как думаешь, это правда? Хотя, наверное, тебе будет непросто судить...
Я не разбираюсь в политике и высоких технологиях, я не люблю шумные вечеринки и клубы, вместо этого я сижу дома и рисую. Я мало бываю на улице, а если и бываю, то по ночам. Я люблю дождь, туман и пасмурное, тяжёлое небо над головой. Я люблю животных больше, чем людей. Я уехала от родителей, из огромного комфортабельного дома, в крохотную квартирку под самой крышей оттого, что наткнулась на осуждающие взгляды и для того, чтобы наконец-то вырасти и думать своей головой, а не верить чужим образам. Образам, которые нарисовали и вдохнули в меня те, кто окружал меня все эти двадцать лет.
Думаешь, двадцать лет это мало? Отнюдь, за это время я многое успела, но ещё больше потеряла и не смогла. Я не знаю, что со мной будет через десять лет, и не хочу знать. Думаю и надеюсь, что умру молодой.
А мне кажется, ты старше меня. Ненамного, но старше. Тебя волнует возраст, скажи? Меня нет. Главное жить. Наверное...
Твоя,
Кайра".
По правде говоря, Эвана мало что волновало в этой жизни, кроме собственной персоны. Выросший в очень состоятельной семье, имеющий титул лорда, не привыкший себе в чём-либо отказывать, он не стал бы обращать внимание ни какую-то мелочь вроде маленькой, хрупкой, склонной к рефлексии художницы из Лондона. Это не в его стиле.
Эвану достался по наследству огромный замок и несколько счетов в нескольких банках мира - в Лондоне, Женеве, Мадриде, Нью-Йорке, многих других городах; после того, как умерли его родители, он стал ещё более высокомерным и замкнутым, перестал обращать внимание на мелочи жизни, которые могли бы его радовать. Он превратился в амёбу - огромную, обтекаемую, прозрачную, почти безжизненную, без особых целей и надежд. Он просто проживал свою жизнь каждый день так, если бы это был последний день в его жизни. Он напивался в одиночку, колотил мебель и посуду, устраивал оргии со знакомыми и малознакомыми парнями и девушками, покупал и раздаривал случайным знакомым дорогие машины, таким образом, проматывая папочкино состояние.
Какое ему было дело до Кайры? Конечно, он получал её письма, исправно читал (всё-таки он имел титул лорда, а, значит, где-то в глубине души был хорошо воспитан) и каждый раз отдавал на растерзание прислуге. "Сделайте с этим что-нибудь, мне нет никакого дела до писем", - говорил он.
Кайра сидела в кофейне и пила обжигающий эспрессо с ликёром. В её голове вертелись слова для следующего письма, а перед глазами вставали образы для новой картины, соответствующие этим словам. Красное кружево, живая вода и ярко-жёлтое солнце для слова "любовь". Пушистые облака для слова "мечтать". Ложка мёда и чай для слова "простуда". Крепкий кофе для слова "глаза". Сигаретный дым для слова "голос".
Кайра достала два листа бумаги. На одном она писала письмо - по одному предложению, с перерывами. На другом - рисовала для него.
"14 декабря, 1998 г.
Здравствуй, Эван.
Я сейчас сижу в классной кофейне, пью очень горячий кофе и слушаю старую музыку, доносящуюся из музыкального автомата, который стоит в пяти футах прямо передо мной. Так здорово! Давно мне не было так весело. А ещё я сейчас рисую для тебя. На точно таком же листе бумаги я штрихами наношу слова, которые я пишу тебе. Я не знаю, что из этого выйдет, но в этом буду вся я, без остатка. В рисунок я вложу своё сердце, влюблённое, кровавое.
Я хочу устроить выставку рисунков имени тебя. Глупо? Нет, это что-то вроде дани моей музе - тебе. Ты очень красив, ты просто прекрасен, и я хочу, чтобы все любовались тобой. Поверь, я не исказила твою прелесть ни в одном своём рисунке. Возможно, я даже что-то и приукрасила, но ведь это к лучшему, правда? Я обязательно организую выставку, как только у меня наберётся нужное количество рисунков. Как ты думаешь, какое название дать этой выставке? Я хочу подумать над этим вместе с тобой. Хотя...
Представляешь, чопорные интеллигенты и накуренные авангардисты будут замирать от восторга, глядя на тебя, воплощённого в моих картинах. Толстые богатеи будут потрошить кошельки, чтобы купить картины и лицезреть тебя каждый день, попивая кофе в гостиной, хвастаться гостям. А я буду вдыхать воздух, пропитанный теперь только тобой. Для меня теперь не существует большего счастья и недостижимой цели, чем ты. Спасибо тебе, что ты есть на свете. Я не знаю, почему я так тебе благодарна. Я просто счастлива вспоминать о тебе, закрывать глаза и видеть тебя каждый день, когда я только захочу. Я очень счастлива. Я так счастлива!
Твоя,
Кайра".
На одном листе было написанное её неровным почерком письмо. На другом красовался рисунок. Это была огромная бабочка на кроваво-красном фоне. Бабочка не была статичной, казалось, что она вот-вот взлетит. У неё были опущены усики - знак безысходности. У неё были неестественно огромные крылья - признак необъятности. Она была всех цветов радуги - мятущаяся душа Кайры. Крылья были окаймлены чёрным - страх...
Она ехала в машине, чтобы купить билет до Эдинбурга - она хотела устроить выставку именно там, в первую очередь там. Она подумала, что было бы неправильным делать выставку сначала в Лондоне. Но она была уверена в том, что её картины в скором времени пойдут по миру и принесут ей огромный успех. Она понимала, что в этом случае ей движет корысть, но ничего не могла с собой поделать - она привыкла с юного возраста самоутверждаться и что-то кому-то доказывать. Ей нужно было всему миру рассказать о своей "находке" - этом надменном, таинственном и невероятно красивом шотландце Эване.
Видимо, всё было против неё. Видимо, ей не нужно было одухотворяться и ставить Эвана во главу угла. Видимо любовь - то самое неизведанное ранее чувство, неопознанное и непризнанное, закрыла ей глаза и заткнула уши, запретив мозгу думать и разрешив сердцу делать всё, что только заблагорассудится. Видимо, она просто забыла, что мечты - не лучшее место для жизни. В самый последний момент она думала только о том, что успела отправить письмо в Эдинбург...
"23 декабря, 1998.
Дорогой Эван,
Через неделю я собираюсь поехать в Эдинбург. Чтобы договориться о выставке. Я хочу, чтобы первая выставка прошла в твоём родном городе, так будет правильнее, так будет лучше. И я очень хочу, чтобы ты пришёл туда и посмотрел на то, с какой любовью я изобразила тебя на своих полотнах.
Любовь... Я впервые в жизни сознательно сказала это слово. Я не знала раньше, что это такое, я и думать об этом забыла, с тех пор, как полюбила впервые. Я тогда была ещё глупее, чем сейчас, и пропала сразу же, как только посмотрела в его глаза. Странно, что я сейчас об этом вспоминаю, но с другой стороны всё правильно. Десять лет я мучилась, не зная что делать, а теперь будто бы всё успокоилось. А всё потому, что я, наверное, снова полюбила. Я не сразу поняла это, я испугалась сначала, потому что... десять лет всё-таки немалый срок.
Оказывается, я так много не знаю. Я многое не чувствовала, многое не пробовала, о многом не думала. Я всего лишь художник...
Я всю жизнь вгоняла себя в рамки, всю жизнь ограничивала себя, всегда думала, прежде чем сказать, а теперь нет. Как будто камень упал с плеч, я освободилась. Я много слушаю, как раньше, но уже не так мало говорю. Я люблю весь мир, и тебя, как часть этого мира. Лучшую его часть, знаешь ли. Я на самом деле так думаю, не думай, что я лукавлю. Я честная, хоть и художник. Я странная, хоть и обычный человек.
Через неделю я приеду, обещаю. Я очень надеюсь встретить тебя и всё тебе рассказать. Я давно не видела твоего лица, и я боюсь, что забуду тебя. Забуду то, как ты выглядишь. Мне страшно от этого. Помоги мне, пожалуйста. Я боюсь написать это на бумаге, мне легче сказать...
Твоя,
Кайра".
Кайра угодила в больницу. Месяц она пролежала в бессознательном состоянии, бредила. Новый год прошёл мимо неё, и, наверное, она бы сбилась со счёта, если бы внутри её что-то не кольнуло. Она проснулась, когда мокрый снег барабанил по стеклу, а вечерние машины светили своими весёлыми фарами, пронизывая лучами света палату. Она едва приоткрыла глаза, но тут же захотела вскрикнуть. Вскрикнуть не получилось - губы пересохли, язык не слушался и стал ватным. Она слегка приподняла голову, но тут же опустила её назад. Она подумала, что лучше не пытаться сделать всё сразу, а для начала хотя бы открыть глаза до конца.
Она расклеила свои короткие ресницы цвета пепла и оглядела палату. Ничего. Ничего особенного. Просто грязно-белые стены и потолок, окно над головой и тиканье приборов. Ей нужен был листок бумаги, а лучше сразу два. И ручка. И цветной мел, чтобы нарисовать то, что она сейчас чувствует.
На её глаза навернулись слёзы - она потеряла музу и идола. Она потеряла любовь. Нет, она по-прежнему любила, но теперь, закрывая глаза, она не видела отчётливый его образ, а только обрывки, лоскутки и пепел, серый пепел вместо любимого лица. Она лежала и тихо плакала. Она вспомнила бабочку из предпоследнего письма - она показалась ей пророчеством. Безысходность, необъятность, мятущаяся душа, страх...
К ней несколько раз кто-то подходил, но она молча отворачивала душу, смотря больными глазами, взглядом побитой собаки, сквозь мутную пелену слёз. Она попросила только листок бумаги и ручку. Она несколько раз начинала письмо, но зачёркивала строчки, едва начав. А в конце листа, когда осталось совсем немного места, она написала всего два слова: "Люблю. Прости".
"Люблю. Прости.
8 января, 1999".
Ей теперь было плевать на выставку, на картины, на свою судьбу художника. Ей было больно и тошно оттого, что она снова разбилась о стекло своей мечты, утопилась, как глупый котёнок, войдя в воду. Она написала всего пятнадцать писем, а ей хотелось рассказать о себе всё, выложить всю душу на блюдечке. Ей было мало, ей было тесно.
Она каждый день спрашивала, как долго она ещё пролежит в безвестности, и каждый раз кто-нибудь уходил от ответа.
Она была словно в ловушке. Она больше не писала ему писем, потому что не находила повода. Она забыла его лицо, она не знала, кому писать.
Она лишь однажды вспомнила его глаза. Она этому несказанно обрадовалась, пыталась вспомнить черты его лица, силилась, но не могла. Это было выше её сил. Она просто смирилась и забыла. Забыла с лёгкостью - душа художника...
Она вышла из больницы лишь к апрелю - настолько тяжело она была больна, больна не столько физически, сколько душевно. Хоть она и забыла о своем идоле из Эдинбурга, но иногда, находясь в смутном забытьи, или во сне, она вспоминала его глаза. Эйфория длилась несколько секунд, потом она возвращалась в свою жизнь, болезненное состояние жизни.
Она не поехала сразу домой. Она купила билет до Эдинбурга на один день - решила попрощаться. Она приехала рано утром, поймала такси и сразу же решила расставить все точки над "i". Она отпустила водителя, дав ему вдвое больше денег, чем нужно, и он, счастливый, уехал. Она долго блуждала по пустырю, но никак не могла найти замок. Она подумала, что это был сон, но тогда кому же она писала письма? Она уехала домой, полная горечи и страдания. Она не стала продолжать поиски, она просто наплевала, как бы тяжело ей ни было в тот момент.
Приехав домой, она обнаружила письмо. Письмо было от Эвана, оно датировалось февралём этого года.
"24 февраля, 1999.
Дорогая Кайра,
Ты действительно очень многого не знаешь. Но ещё большего не знаю я. Но, поверь, хочу узнать. Я устал, я просто устал от той жизни, которую я веду, и я прошу тебя о помощи, очень прошу.
Я не вижу твоих писем уже давно. Я боюсь, что ты забыла, как я выгляжу, и что из себя представляю. Я боюсь. Я очень прошу тебя: напиши мне хоть строчку. Если нет, я продам свой замок и уеду. Навсегда. Чтобы не мешать тебе. Прошу тебя, помоги мне.
Прости меня.
Твой,
Эван".
Она не стала никому ничего говорить. Ни себе, ни кому бы то ни было. Она просто повернула ключ в замке и вошла в дом, оставив письмо на ступеньках. Она теперь всегда будет стучаться в дверь.
05.11.2005
ЏЕкатерина Фришманн
Kelly Clarkson "Behind These Hazel Eyes"
Seems like just yesterday You were a part of me I used to stand so tall I used to be so strong Your arms around me tight Everything, it felt so right Unbreakable, like nothin' could go wrong Now I can't breathe No, I can't sleep I'm barely hanging on
Here I am, once again I'm torn into pieces Can't deny it, can't pretend Just thought you were the one Broken up, deep inside But you won't get to see the tears I cry Behind these hazel eyes
I told you everything Opened up and let you in You made me feel alright For once in my life Now all that's left of me Is what I pretend to be So together, but so broken up inside 'Cause I can't breathe No, I can't sleep I'm barely hangin' on
Here I am, once again I'm torn into pieces Can't deny it, can't pretend Just thought you were the one Broken up, deep inside But you won't get to see the tears I cry Behind these hazel eyes
Swallow me then spit me out For hating you, I blame myself Seeing you it kills me now No, I don't cry on the outside Anymore...
Here I am, once again I'm torn into pieces Can't deny it, can't pretend Just thought you were the one Broken up, deep inside But you won't get to see the tears I cry Behind these hazel eyes