Ксёндз и батюшка вместе покинули камеру. Католический святой отец уносил с собой записи Збигнева. Добрый толстый Збышек всю ночь просидел над тетрадкой. Он листал и правил свою исповедь, или дневник, или письмо, и улыбался обычной рассеянной улыбкой. Джамиль беззвучно плакал на своём матраце, отвернувшись к стене. Я тоже валялся на нарах, позволяя мыслям перескакивать с одного на другое. "Делай, что должен, и ни о чём не жалей" - вот девиз, который я выдумал для себя молодости. Иногда бывает чертовски трудно быть верным себе до конца.
Перед утром я прикрыл уставшие от света глаза и неожиданно заснул хорошим лёгким сном. Мне снилась Лилька.
Славная, большеглазая, в лёгком платьице и совсем ещё девчонка. У неё было в школьные годы такое платье в цветочек. Я не успел снять летней кадетской формы и сам напоминал себе старинную глупую картину "Прибыл на каникулы". Мы гуляли в парке, цвели деревья, и в тот день я сказал Лильке, что буду поступать в Военную академию Внеземелья, а потом просить распределения на Марс.
Лилька нахмурилась, я заторопился и брякнул, что она сможет ко мне прилететь, что для врача везде найдётся работа, надо только пройти спецподготовку. "Вот именно, - заявила она. - Не ты ли говорил, что на Марсе не служат больше пяти лет подряд? Пока я эту подготовку пройду..." Потом мы помирились. В конце концов, мне надо было сначала закончить академию, а ей институт. Мы катались на карусели, развевалось платье, и кружилась, кружилась весна...
Сейчас тоже стоит весна, и хорошо, что в камеру не проникают весенние запахи.
После священнослужителей пришёл врач.
Я вcю жизнь побаивался врачей, вот и сейчас при виде жёлтой робы почувствовал некоторый трепет. Смешно? Казалось бы, чего ещё может опасаться приговорённый к смерти. Но вдруг врач обнаружит у тебя, - скажем, ангину, - да и лишит тебя своей врачебной властью последней привилегии осуждённого на смерть.
С этим обошлось. Тюремный доктор измерил нам давление, что-то быстро подмахнул в своих бумагах и всадил каждому в сгиб локтя полный шприц прозрачного раствора.
Потом пришли за нами.
- Граждане приговорённые, на выход.
"Уже?" - толкнулось внутри тяжёлым комком.
- Ничего, ребята, - тихонько сказал Збышек. - У нас ещё целый день впереди.
Когда-то выполняли последнюю волю приговорённого. Сегодня общество не столь гуманно и не даёт нам свободного выбора желаний. Но можно пережить, заново, как наяву, один из дней твоей ускользающей жизни. По выбору. Говорят, это необыкновенное ощущение. Хотя не совсем понятно, кто успел об этом ощущении рассказать.
Джамиль смотрел мрачно и упрямо. Я знал, о чём он думает. Он выбрал день, который пережил всего две недели назад. День, когда нас допрашивали. После допроса третьей степени все житейские мелочи становятся неважными, и последний главный страх отступает тоже. Но добровольно ещё раз пережить такое? Нет, не надо. Пускай потом будет скверно, я выберу другую дату.
- Не задерживайте.
Казённый, одинаково скучный во все времена коридор. Поворот. Ступени вверх. Глухая дверь. Ступени вниз.
Воздух. Солнце в глаза. Весна. Весна на старой доброй Земле.
Площадь перед тюремным зданием. Огромное подобие не то трибуны, не то помоста. Крики толпы.
И огромное, как в детстве, небо над площадью.
- Занимайте места, - поторопил человек в такой же робе, как у врача, только серой. Будто билетёр в театре. Только сегодня мы не зрители.
- Пока, - сказал Збигнев.
- До встречи, - сказал я ребятам. - Не расстраивайтесь.
По форме кресло напоминало противоперегрузочное, а не медицинское. Я улёгся. Было удобно.
- Напоминаю, вам разрешено выбрать обычный день из собственной жизни, - забубнил у изголовья новый голос - не палача, а маленького человечка, похожего на чиновника. - Даты значительных событий или узловых моментов жизни называть запрещено. День свадьбы, день встречи с будущей женой, дни рождения детей...
Палач прилаживал мне датчики - на висках, на шее, на запястьях.
- Двадцатое апреля две тысячи пятидесятого года, - назвал я заветную дату, дату хорошего дня далёкой весны.
- Двадцатое апреля две тысячи пятидесятого года, - отозвался маленький чиновник. Невозможно. Это день, в который вы определили свою дальнейшую жизнь. Узловой момент. Назовите другую дату.
Словно паучьи лапки пробрались в душу. Что за подлое досье собрано на меня? На самом деле я выбрал Марс в раннем детстве. Наслушавшись рассказов деда, который видел небо Марса ещё оранжевым и пыльным...
- Назовите дату самого обычного дня вашей жизни, - потребовал чиновник. Память заметалась. Днём раньше я ещё не приехал домой, днём позже уехала Лилька...
- Год пятьдесят седьмой, - выдал я с ненавистью. - Пятнадцатое июня... по земному календарю. По марсианскому тридцать шестое апреля шестнадцатого года.
Я назвал первое, что пришло в голову, и был уверен, что мне опять откажут. Этот день не был простым, иначе он не запомнился бы мне. А я назову день, когда ходил в школу, ну хотя бы...
- Пятнадцатое июня пятьдесят седьмого года, - повторил чиновник. - Принято.
Я не успел удивиться покладистости чиновника. Прозрачный колпак, похожий на верхнюю часть вездехода, опустился вверху, отрезая меня от мира, а в глазах заиграли ритмичные блики.
Леонид развернул машину, и солнечные лучи перестали плясать в глазах. Красота Фарсиды дикая. Под куполом в Лабиринте ночи уже цветут яблони, а здесь, на плоскогорье, только снег, красные скалы под синим небом и потрясающие грозные горы. Обзор из кабины "Сибиряка" отличный...
- Не туда смотришь, - невежливо сказал Лёнька. - Вон там, левее!
Под отвесной скалой, покрытой, будто лишаём, лишайниками, лежал человек в камуфляжной красно-бурой форме.
- Маски, - буркнул я и надвинул на лицо свою. Леонид уже без команды подгонял машину ближе. Я выпрыгнул через открывшийся люк.
Человек лежал, уткнувшись маской в промёрзшие камни. Я перекатил его, как баллон. Лейтенант, инженерные войска советской республики Марс.
- Беру его, и идём домой, - решил я. Сунул пальцы глубоко под упругий ворот комбинезона мёртвого лейтенанта, нащупывая пульс. В это время вторую мою руку сжали, как клещами. Другой рукой лежащий вцепился в гайку, крепившую шланг к переходнику на поясе - тут слабое место, неудачная конструкция. Едва нарушилась герметизация, сработал защитный клапан, отрезая меня от внешней атмосферы. В довершение позора противник дёрнул меня так, что я свалился на него, вполне грамотно прикрываясь моим телом от прицела "Сибиряка".
Потом меня подняли, и сверху упала погрузочная сеть, стягивая руки, так что я даже не мог теперь содрать маску и хлебнуть углекислоты. Я успел увидеть, как такая же сетка спутывает Лёньку. Инструкции не зря запрещают водителю оставлять машину, даже спасая товарища.
Всё шло очень быстро. Нас ухватили и поволокли. Совсем рядом был один из колодцев плоскогорья - великолепная стопятидесятиметровая дыра, наш "Сибиряк" пятнадцать минут назад сделал вокруг него петлю, следуя установленному маршруту. Я успел подумать - а зачем убивать таким изощрённым способом? Разобьюсь и даже задохнуться не успею...
Я не умер. Сеть встретила очень жёстко, подкинула метра на четыре. Через несколько секунд нас волокли по наклонно уходящему вбок тоннелю. Ещё полминуты - и впихнули в шлюз. Маску с меня содрали. Я шумно вдохнул и только сейчас понял, что Леонид витиевато матерится.
Пещера была достаточно просторной, чтобы в ней уместилась развёрнутая "палатка" - мягкий походный десятиметровый купол, который держит форму за счёт внутреннего давления. Такая конструкция не получила распространения как проект больших куполов, потому что поделившие Марс державы не слишком доверяли друг другу. Первая же атака - и скоро никто не вспомнит, была ли жизнь на Марсе. Нас усадили на пол в центре, под фонарём. А из "ячеек", скрывавшихся в полутьме по краям, стали выходить люди. Понемногу окружали нас, стояли и смотрели.
Потом вперёд вышел человек в форме капитан-лейтенанта, заговорил по-английски, замолчал, оценивающе оглядел нас - и перешёл на русский. Довольно вежливо он объяснил, что ничего не имеет против нас, но оставшегося у них кислорода едва ли хватит на сутки. Им нужна наша машина, чтобы добраться до базы дружественной державы и просить убежища. Но так как тридцать человек не войдут в один вездеход, даже сложившись штабелем, мне придётся им помочь. Придумать поломку и связаться с нашей заставой, чтобы прислали помощь.
До меня, наконец, дошло, кто это такие. На Земле в соседней державе произошёл раскол. На Марсе такой номер не прошёл, да и сразу было непонятно, на что можно рассчитывать, пока кислородный кран в руках центральной власти. Нас поймали беглецы, остатки гонимой своим государством группировки.
Я сказал по-русски, что я думаю о предложении. Мне так же вежливо растолковали, как будут убивать одного из нас на глазах у товарища. Медленно и болезненно. Я глянул на Лёньку: выдержит, куда он денется.
- Валяй, - разрешил я. Леонид пыхтел, он успел помахать руками, пока с нас сдирали компрессионные костюмы, ну и сам получил под рёбра.
Офицер оглядел меня - наверно, продумывал последовательность пыток, и отошёл посоветоваться. Я успел поразмыслить о том, как бесславно мы влипли. Он вернулся и сообщил:
- У нас слишком мало времени. К сожалению, мы будем вынуждены сдаться на милость вашего командования.
- Ну вы даёте, янки, - рявкнул отдышавшийся Леонид. - Развяжите нас! И оружие вернуть!
- Только наверху, - возразил янки. - И ещё, мы вынуждены настаивать, чтобы один из вас оставался с нами.
Лёнька сплюнул на неровный каменный пол. Я просто пожал плечами. Мы ещё немного поторговались. Тянуть время можно было сколько угодно, оно работало на нас. Человек в чужой форме тоже понимал это. Он замолчал, шагнул ко мне и быстро расстегнул упаковочную сетку. Потом освободил Лёньку.
- Мы отпустим обоих, если вы обещаете сделать для нас всё, что сможете.
Была в этом какая-то фальшь. Я бы на их месте забрался в "Сибиряк" и попробовал захватить нашу станцию, терять-то нечего. И вообще непонятно, как они тут оказались. Но окружившие нас люди так и стояли вокруг молчаливым кольцом, и было тяжело смотреть им в глаза. Через несколько часов они начнут медленно задыхаться. Многие в таких случаях не выдерживают, кончают самоубийством - провал колодца к их услугам... Отпускают нас? Ну и какая разница.
- Мы обещаем, - сказал я и поймал ироничный Лёнькин взгляд. И под этим взглядом неожиданно сказал продолжавшему ждать человеку:
- Слово советского офицера.
И даже не поморщился от пафоса.
Оружие нам честно вернули. Забрали комбинезоны и запасные баллоны, но без компрессионного обогревающего комбеза в это время года можно вытерпеть несколько минут. Мы благополучно угнездились в тёплой кабине нашего "Сибиряка", и Леонид невозмутимо погнал машину вперёд. Однако за первой же скалой остановил марсоход.
- Ты куда?
- Не понимаешь, что ли? - удивился он. - Надо помочь людям. - И поправил штык-нож на бедре. - Мучиться будут...Я быстро.
- Вернитесь,лейтенант Дымов, - потребовал я сквозь зубы. Он не подчинился.
- Вернитесь! - рявкнул я и выскочил за ним следом.
У меня не было упаковочной сетки и даже ремня, я справился и так. Лёнька был мой ровесник и, пожалуй, сильнее меня, сюда вообще не присылают несформировавшихся мальчишек. Но он закончил известный политехнический институт, а меня кроме инженерного дела научили кое-чему ещё. Некрасиво, зато эффективно. Минут через пять Леонид пришёл в себя, но больше не дёргался.
- Станция не имеет резервов для оказания помощи, - буднично вставил майор, слушая рапорт. Я рассказывал, Леонид зловеще молчал. - Сообщим командованию в вечернем докладе, пусть свои с ними связываются... если захотят.
- У них воздуха на восемнадцать часов, - напомнил я официально.
- А что было дальше? - спросил майор.
Я рассказал про наше возвращение. Лёнькино предложение "помочь людям" упомянул, про его неподчинение говорить не стал. Перечислил потери: два комбинезона, четыре баллона с воздухом и два с кислородом.
- Под трибунал пойдёшь, - сухо сказал майор, рассматривая проступавшие на Лёнькиной шее характерные пятна. - За нарушение правил несения боевого дежурства.
Вот и всё.
Меня не запирали, хотя место для карцера даже на самой маленькой станции всегда найдётся. Удивляясь своему спокойствию, я пообедал вместе со всеми. Спустился в гараж. Заправил машину: не лёгкий разведывательный вездеход, а тяжёлый грузовой "Тракен". Я возился минут сорок, перетаскивая баллоны, но никто не хватился меня. Никто не ждал от своего такой подлости. Потому что майор был абсолютно прав: вот так поделиться ресурсами означало подвергнуть жизнеспособность заставы испытанию, даром что азотокислородные генераторы и считаются надёжными. Но я решил, и всё, что я мог сделать - разворотить склад так, чтобы это было заметно сразу. Конечно, я собирался вернуться на станцию. Если сумею.
По наклонной плоскости я выгнал "Тракен" наверх, в шлюз.
Наружный видеоконтроль засёк меня моментально. Узнав о моём предательстве, наш майор сгоряча готов был пожертвовать машиной и расстрелять в упор. Но пожалел машину, взял себя в руки и ограничился тем, что погнался за мной лично. И почти догнал, надо отдать ему должное. Не догнал, потому что у "колодца" с терпящими бедствие нас ждали несколько машин дружественной державы. Сюрприз.
Сейчас приёмы информационной войны может перечислить школьник, а способы распознать фальсификацию выросли в так называемую науку. Так что скажу только, что к тому моменту уже был смонтирован и завизирован ролик, где мы с Лёнькой идём по тоннелю (непонятно, туда или оттуда), и я гордо (вот идиот) заявляю: "Слово советского офицера". И мы преспокойно убираемся восвояси. Предполагалось в скором будущем разыскать меня и спросить "Ну и где?"
Теперь представьте картинку. Погода испортилась: пыльной бурей это не назовёшь, просто дует ветер. Из пылевого облака выносятся один за другим два марсохода, и на корпусе каждого красуется красная пятикрылая звезда, окружённая тонким ореолом лучей. Помощь, которую ждали только для того, чтобы показать миру - она не придёт, - всё-таки прибыла! И появляется герой.
Я выскочил из машины и кинулся к колодцу,не очень понимая, что происходит - я очень торопился. буквально налетел на встречавшего меня человека с азиатскими чертами лица. Кстати говоря, я никогда не мог различить жителей ближнего и дальнего востока.
- Вы вернулись? - спросил он меня. И машинально ответил:
- Как обещал.
И застыл на месте, олицетворяя незабвенный образ русского, многократно запечатлённый в искусстве дружественных держав . Правда, без ушанки и бутылки водки под мышкой, зато с отрастающей щетиной (вполне можно рассмотреть под маской), а главное - необыкновенно тупым видом. Позже я любовался своим видом в записи, и он поразил меня самого.
Наконец-то сообразив, что моя помощь тут больше не нужна, я молча развернулся, оседлал своего "Тракена" и поехал домой, оставив майора разбираться в происходящем. На то он и начальство.
Я так и не разобрался тогда, что это была за провокация, и безмятежно ждал развития событий. Каким будет мой приговор, я уже не сомневался, но меня это не волновало. Всё равно сделать больше ничего было нельзя. Потом уже выяснилось, что я оказал услугу родине и даже приобрёл известность.
После пришлось давать интервью, и писать километры рапортов, и ещё много чего было. Кончилось же капитанскими звёздочками и переводом на Землю. "В другую часть", - упрямо возражал я в разговоре с нашим майором. "На Землю, - повторил он, словно захлопнул крышку. - И по своему желанию". Сам майор получил полковника - для начала. Это было потом. А тот памятный день закончился обыденно, как и начинался. Мне казалось, что ребята сторонятся меня, но думаю, это было моё внутреннее отчуждение. Даже Лёнька не очень злился.
- Дурак ты, Серёга, - сказал вечером. Спокойно сказал, будто продолжая давно начатый диалог.
- Врагам помогать нельзя. Никогда и ни в каком случае. Даже чтобы стать героем и спасителем родины.
Я не возражал. Что тут возразишь.
А безносую ты сегодня здорово обманул, - добавил он. - Знаешь, говорят, она ничего не забывает. И этот день тебе припомнится тоже.
Я опять не стал спорить. Мне очень хотелось спать.
Однако пора было просыпаться.
От висков до щиколоток прошёл колючий импульс. Не было момента непонимания, какой часто возникает между пробуждением и явью. Похоже, закачанный под колпак газ имел ноотропное действие. Сознание мгновенно стало чётким, действительность - болезненно реальной и страшной. Но прожитый заново день так и стоял передо мной. Как прожитый вчера, а не просто яркое воспоминание.
Прости меня, Лилька. Я очень хотел увидеть тебя ещё раз. Провести вместе длинный день, полный весны и робкой юношеской любви. Наверно, ты знала это, когда пришла утешить меня в коротком предутреннем сне. Но какого-то винтика не хватило судебно-исполнительной машине, и она сочла самым обычным день, когда мне было так тяжело и стыдно: за себя, за свою страну, за чужую страну, устроившую для меня отвратительный спектакль. За людей. За человечество, которое до сих пор делит территории земель, по-прежнему непригодных для обитания - а Марс так и не стал настоящей живой планетой.
... за репрессии и террор против восставшего народа...
И крики толпы.
Да, я нарушил однажды присягу и не был верен самозваной власти. Но себе я не изменял никогда. И знал, что курносая когда-нибудь потребует долг. Платить по счетам надо вовремя.
Лилька, слава богу, в этой толпе тебя нет... как ужасно, что тебя нет. Ты погибла десять лет назад, в нелепой заварухе, какие уносят жизни ни в чём не повинных людей и гордо именуются революцией. Но мы уже скоро встретимся.