Мастера
Печка
Она занимала половину задней избы. Мама так удачно замаскировала её, что гости, пройдя от входа прямо до двери, ведущей в переднюю избу, ничего не замечали, скользнув взглядами по сундуку, письменному столу у окна, дивану у дощатой перегородки. Поахав, поохав при виде разноцветных гераней, затейливой этажерки с фигурными деревянными стойками, отметив компактную печку с небольшой плитой, за которой спряталась двуспальная железная кровать, выходили обратно и уже на крылечке, спохватившись, застенчиво спрашивали,
- А русской-то печи у вас нет?
- Как нет! - гордо отвечала мама, и, пригласив в заднюю избу, показывала направо. Печь, выкрашенная голубой краской, сливалась с дощатой перегородкой, отгораживая кухню от комнаты. К обширному боку печи был придвинут сундук, застеленный лоскутным одеялом. Лоскутное одеяло - не писк моды, а суровая необходимость. Тряпочки для него копились годами в специальном мешочке, упаси боже случайно после уроков кройки и шитья выкинуть что-нибудь шире одного сантиметра, все шло в ход. Длинными зимними вечерами мама мастерила из кусочков, склоняясь над швейной машинкой дореволюционной марки "Зингер", то, что впоследствии нарождалось красивым покрывалом на кровать, накидкой на сундук или ковриком на пол.
Пестрая розовая занавеска закрывала проем в кухню. Мама раздвигала её, пропуская гостей,
- Ах! - вздыхали гости. - Вот это печка!
Печь занимала почти все пространство кухни, идеально прибранной и ухоженной. Небольшие деревянные шкафчики и полка с наклонными рейками для сушки посуды висели справа на стене, а широкий зев печи смотрел через стол в окно, выходящее на улицу.
- А где? - не успевали задать вопроса гости, как мама тут же открывала подпечник, и вытаскивала, вытаскивала на обозрение кочергу большую, кочергу маленькую, ухваты, - все в идеальном состоянии. Открыв задвижку печи, показывала ряд чугунков в полутемном нутре. И, продолжая удивлять молчаливых гостей, просила обогнуть печь.
-Ах! - снова вздыхали они. Плита с двумя конфорками, примыкающая к печи, так ещё никто среди соседей не выводил печь. И завершало неожиданную в этой конструкции плиту небольшое кирпичное возвышение, где удобно остывать кастрюлям до теплого состояния. Но возвышение было с секретом - внизу скрывалась печурка.- Посмотрите назад, говорила мама, не давая очнуться ошеломленным соседям. Гости послушно оборачивались и замирали, зачарованные: стоя у плиты, можно было любоваться в небольшое окошко цветущей яблоней весной, заснеженным садом зимой и неизменно пурпурным закатом каждым вечером. Без слов стояли они перед окном у плиты и медленно, также без слов поворачивались, чтоб выйти знакомым путем.
- Стойте!- останавливала их мама и вела их дальше за печурку к умывальнику, притулившемуся в углу. Оказывается, между печкой и стеной дома был еще проход, и куча печурок, лестничка на полати, огромное лежбище наверху открывались пораженным экскурсантам. Только выйдя на крыльцо, они обретали дар речи.
- Кто, кто вам выложил такую печь!
- Сами. Муж выложил то, что просила сделать.
- Не дымит?
- Не дымит.
- Наверно, печник?
- Шофер.
Вспоминаю, с какой гордостью стоял тогда рядом отец, он не говорил ни слова, но все видели, что ему это приятно. Так и жили мы на той улице, в том городе, в ореоле неординарных родителей. Мама могла вырастить любые цветы, сшить любую вещь. А отец был мастером на все руки. И, кто знает, какими бы мы выросли, если бы не печка, вызывающая восхищение у всех соседей.
Лепешечник
Лепешечный цех в этом квартале пользовался необычайной популярностью. Он находился недалеко от входа небольшого базарчика, вклинившемся между дворами кирпичных пятиэтажек. Даже, если была куплена душистая магазинная буханка белого хлеба, я невольно останавливалась у прилавка. И не одна я была такая. Наблюдать за работой лепешечника приходили многочисленные туристы, восхищенно цокавшие языками и затворами модных фотоаппаратов.
Мастер, молодой парень лет двадцати, язык не поворачивался назвать его простым пекарем, виртуозно раскатывал тесто в длинный жгут на столе рядом с прилавком, не отвлекаясь на праздных зевак, потом ловкими движениями рассекал его огромным острым ножом на равные колобочки и молниеносно раскатывал их на одинаковые круглые пласты теста. Потом...
Потом начиналось священнодействие. Мастер поворачивался к полукруглой печи, выложенной из отшлифованных камней, раскаленных докрасна от углей, лежащих в основании свода. И, бросив короткий веселый взгляд на зрителей, словно приглашая их к участию в представлении, брал в руки длинную деревянную лопаточку и, раз, два... в течение десяти секунд снимал со свода прилепившиеся горячие лепешки, пышущие жаром, с румяной корочкой. Улыбнувшись на дружное "Ах!" восхищенных зрителей, он еще раз весело смотрел на них и продолжал свой профессионально выверенный до секунды спектакль. Повернувшись спиной к печи, брал поочередно со стола каждую заготовку и перекидывал ее с правой ладони на левую, примеряясь, как дискобол перед метанием диска на ответственных соревнованиях. И, не глядя назад, перекидывал в течение десяти секунд через плечо сначала левое, потом правое все заготовки. Да так, что они влетали точно в жерло печи и аккуратно прилеплялись на раскаленные камни. По пять штук слева и справа. Зрители молчали, потрясенные таким мастерством.
Все также, не обращая внимания на зрителей, Пекарь брал очередной пласт теста и снова раскатывал его в жгут - процесс повторялся.
Я часами стояла, наблюдая за работой мастера, не в силах оторваться от созерцания этого процесса. Однажды Мастер улыбнулся мне лично и бережно вручил лепешку, только что вынутую из тандыра, предварительно подув на нее, охлаждая. Я полезла за деньгами в сумку, но дарящий царственным жестом отклонил мелочь и спросил,
- Нравится?
- Да! Это, это!!! - восхищенно отвечала, не находя других слов.
- Мне нравится печь лепешки, приходи, смотри, не жалко.
|