Бородина играло скерцо. 
А после - "Травиата" Верди. 
Я всё бы слушал - но куда там... 
Я был безлик, как автомат. 
Ведь из меня достали сердце, 
латая дырочку в предсердьи, 
в каком-то царстве тридевятом, 
в котором нет координат. 

На пять часов угасли страсти, 
пропали запахи и звуки; 
и мир мой населили тени - 
осколки грёз, отрывки книг... 
А я, разобранный на части, 
не знал надежд, не чуял муки, 
лишён был даже сновидений 
иль просто не припомню их. 

Но вот сгущаться стали тени 
в предощущеньях гоминида. 
Душе в просторах полусонных 
быть надоело налегке - 
и наступило пробужденье, 
и боль, и жажда суицида, 
и бремя мук асфиксионных, 
и небо в сжатом кулаке... 

Давным-давно со мной порядок, 
и зАжил шрамик вертикальный... 
Я чую притяженье тверди 
и рад капризности небес. 
Мне каждый миг пьянящ и сладок, 
мне близок каждый звук банальный, 
и лишь к Бородину и Верди 
пропал навеки интерес.