Шатался по фортам ночным,
По холоду и зною,
Бывал весёлым и больным -
И мой дружок со мною.
Дорога далека,
Но живы мы пока,
Пока со мною мой дружок -
Мы живы с ним пока.
А если тошно станет, я
Бутылки все открою,
И надерусь я как свинья -
И мой дружок со мною.
К чему в бутылку лезть,
Пока хоть капля есть -
Пока со мною мой дружок,
Ещё хоть капля есть.
И как-нибудь, когда снега
Расступятся весною,
Пойду я к чёрту на рога -
И мой дружок со мною.
Пускай-ка с нами чёрт
Сыграет в нечет-чёт -
Пока со мною мой дружок,
Сыграем в нечет-чёт!
Как рассказать, какими описать словами, что это значит - побратим, напарник?..
Названый брат мой, многолетний мой спутник по имени Старший, от рождения наречён был Ноем. "Ной, не ной!" - так подбодряли-поддразнивали малыша, если он вешал нос, и парень бурно радовался игре слов; скорей всего потому детское имя и сохранилось в его памяти, когда всё прочее оказалось безжалостно смыто.
Как многие в нашей стране, Старший не появился на свет северянином, а стал им, перейдя некую черту; как многие, он не помнил своей жизни до этой черты: уж больно всё переменилось, а напоминать было некому, да и вспоминать некогда - надо было жить, осваивать мир по новой.
Забытая часть биографии Старшего состояла в следующем. Как множество детей, он родился на Юге, на маленькой ферме в степи; как множество ферм, однажды она оказалась разорена неарийцами. Незваные гости умчали мальчонку с собой, на Север - и вскорости Ной вновь очутился в обществе единокровных-арийцев, но теперь уже в совсем другой обстановке - в фортах. Пацанёнок воспитывался в казармах, среди солдат; детей в фортах обычно считают по пальцам хорошо если обеих рук - так что маленький Ной был всеобщим любимцем, и каждый видел своим долгом учить его тем ценным штучкам, какие умел сам. Ферма и её обитатели нацело выпали из памяти новоиспечённого северного вояки - зато знания о великой цивилизации и о самогонной ёлке, об автоматах и о консервах, о разухабистых песнях и о марш-бросках он впитывал как губка.
Легко научившись читать, Ной мгновенно проглатывал всё что попадалось под руку, от рукописных сборников баллад до телеграмм из Центра. "Быть тебе офицером!" - смекнули старшие и начали продвигать парня, демонстрируя его умения всем, от кого зависело решение вопроса. Сказано - сделано: Ной с блеском прошёл местные экзамены и получил погоны, однако носить их ему довелось недолго.
Предыстория драмы была такова. И подростком, и юношей Ной неоднократно менял место жительства - подразделение, в котором он состоял, перебрасывали из форта в форт, расформировывали и собирали заново, и Ной всегда покладисто перемещался куда его посылали, теряя таким образом одних друзей-знакомых и вскорости приобретая других. Когда Ной сделался офицером, всё изменилось и ещё сильнее - и поручения, и спрос, и круг общения оказались иными, чем были до тех пор. Из "прошлой жизни" Ной сохранил одну дружбу, которой очень дорожил; друг Ноя, Хэй, был сильно старше его, и в общем-то Ной считал его своим учителем, можно даже сказать - учителем жизни. Будучи незаурядным человеком, Хэй такого звания вполне стоил; более того: сейчас, наблюдая Старшего в его неполных тридцать четыре, я уверенно могу констатировать определённое сходство моего побратима с его неполных-тридцати-четырёхлетним наставником - и притом не факт, что сие сходство имело место быть на этапе, когда смерть Хэя разлучила их, в девятнадцать юных Ноевых лет.
Однако это я забегаю вперёд, а ведь тут была ещё одна исключительно важная деталь. По своему складу Хэй - человек неунывающий и самостоятельный, критически смотрящий абсолютно на всё и переживший великое множество взлётов и падений. Его бурная биография включала даже обучение в Школе Следователей: Хэй умудрился провести в оном заведении без малого четыре года, с четырнадцати до восемнадцати лет, после чего сбежал, не вынеся школьной специфики - практических занятий, сиречь обучения искусству применения пытки на пленных. Надо сказать, что подобные бегства учеников случались в Школе нередко; практические занятия начинались обычно после трёх лет обучения, и на этом этапе многие чистые сердцем юноши ломались и бежали прочь. Школа никогда не преследовала таких беглецов, несмотря на риск, что впоследствии они могли оказаться вольнопрактикующими: учителя резонно полагали, что уж коли совесть не позволяет человеку участвовать в пытках и убийствах не по реальной необходимости, а в рамках учебного процесса - так вряд ли он пойдёт потом служить палачом у бандитов. А от честного и порядочного вольнопрактикующего арийскому народу и цивилизации в общем-то только польза, так что в случае чего можно на него и глаза закрыть - хотя по букве закона таковому причитается расстрел.
Именно таким "беглецом совести" оказался и Хэй. Строго говоря, вольнопрактикующим он так и не стал, разве что иногда ему пригождались те или иные ухватки - особенно навыки врачевания, входившие в необходимый минимум умений следователя. Будучи человеком трезвым и широких взглядов, Хэй находил, что ремесло, которым он владеет, не окажется лишним и для его младшего товарища - и посему по мере возможности обучал Ноя разнообразным приёмам обработки и прочим школьным штучкам. Хвастаться этим Ной особо не хвастался, но и секрета они оба из этого не делали - житейские дела, чё.
Так вот, стало быть, Ною было девятнадцать, когда Хэй в неполных тридцать четыре оказался тяжело ранен и заболел. Рана не заживала, началось общее заражение; ясно было, что Хэй вскоре умрёт, и Ной сколько мог сидел при нём. Дело происходило не в походе, поэтому вышеозначенное было личным делом их двоих - и если с самого Хэя по причине его состояния ничего не спрашивалось, то Ною поблажек по службе никто не давал. В ночь смерти Хэя Ной не спал вообще, да и предыдущие ночи были немногим легче; заступив на пост после того как всё было кончено, парень не выдержал и отключился. Проверка застукала Ноя спящим - и с него сняли погоны.
Справедливость или жестокость, равнодушие или милосердие?.. С одной стороны - ну ведь не расстреляли же, хотя вообще-то могли бы, а погоны для такого ушлого парня - дело наживное, сегодня сняли, завтра наденут; с другой стороны - смерть близкого и без того тяжёлая утрата, а никому как будто и дела нет!.. Ной был уязвлен, разбит, горчайшим образом обижен на весь мир. Недобрые люди подловили его в этой обиде, выразили сочувствие - да, мол, парень, плохо с тобой обошлись! - и тут же сделали заманчивое предложение: это ведь правда, мол, что ты работать умеешь? так ты давай пока побудь армейским следователем! Ставка свободна, комендатуре бы сейчас как раз такой нужен, ты будешь очень кстати и тебя щедро вознаградят: и денежки пойдут, и потом твоей услуги не забудут - поработаешь немного, и возьмут тебя опять в офицеры! Сам посуди - армейский следователь же совсем не то что простой солдат; мало ли что дело формально незаконное, мало ли что работа как бы грязная - кто же на самом-то деле на формальности смотрит, следователь он следователь и есть!..
Обида на весь белый свет затмила Ною разум - и он согласился.
Работа оказалась такой грязной, какой Ной и в страшном сне вообразить не мог. Вокруг форта творились тёмные дела, в окрестностях то и дело резались-рубились, так что подследственные шли валом - буквально кто попало без разбора. Настоящие боевые неарийские партизаны встречались гораздо реже, чем некстати подвернувшиеся охране бродяги, чем чересчур идейные проезжие студенты, чем беглецы то ли путники, не умеющие складно объяснить, куда и зачем они движутся... Разумеется, то и дело попадались женщины и подростки - реальные или облыжно обвинённые "неарийские шпионы". Ни один настоящий следователь не согласился бы работать с женщиной или с человеком неподобающего возраста, излишне юным или излишне старым, ведь Кодекс Чести следователя открытым текстом воспрещает это! - армейский же следователь всецело зависит от прихотей штабного начальства: кого тебе притащили - того ты и будь любезен резво и без капризов превратить в фарш.
При первой же оказии вынырнув из кошмара, Ной с жалобным воплем бросился к тем, кто сговорил его на эту работу - мол, может, хватит уже, может, можно уже уволиться из комендатуры и снова стать офицером?.. Реакция визави оказалась сокрушительной: ледяной взгляд сверху вниз, как на пятно блевоты на полу, как на раздавленный крысиный труп - "ЧТО?!.. И после всего, в чём вы замарались, вы ещё смеете рассчитывать на погоны?!.. Скажите спасибо, что вас не расстреливают прямо сейчас - воистину справедлив закон, который этого требует, такие твари самой своей наглостью оскорбляют лицо земли! Идите на место, делайте что велят и будьте довольны положенной вам зарплатой."
И вот тут-то злосчастный Ной наконец отчаялся.
Его неизбежно ожидала скорая или постепенная утрата себя, безумие и гибель - такие ребята иной раз просто перестают членораздельно изъясняться и бегут в лесную чащобу, где с ними зверски расправляются неарийцы; спасло Ноя то, что через некоторое время он оказался не один. Начальство приняло на работу второго подобного бедолагу, и Ной незамедлительно превратился в Старшего - а новичка, естественно, стали кликать Младшим.
Какая злополучная судьбина зашвырнула Младшего в армейские следователи и как его звали до того, я, откровенно говоря, не знаю до сих пор - сперва у нас как-то не сложилось об этом поговорить, а потом уже и вообще всё изменилось. Очевидно лишь то, что Младший и в самом деле моложе Старшего на пару лет, и что скорей всего он тоже должен был стать офицером. Чувствительный, тонкий, нежный, любитель книг и поэт - угодив на работу в "мясники", Младший был заведомо обречён. Заходиться он начал практически сразу, и Старший резко ощутил себя бесстрашным и матёрым, свирепым и надёжным как скала - подставив беззащитному юнцу плечо, Старший приобрёл брата, и его жизнь радикально изменилась. Отныне они были вдвоём; два загнанных в угол чудовища, отвергнутые всем миром, они сражались против этого самого "всего мира" спиной к спине. Такими они себя видели - при том, что никаких восстаний против общественного порядка не поднимали; не поднимали же не потому что боялись - а потому что не в состоянии были ничего придумать. Сочувствуя подследственным, относясь к ним как к подобным себе жертвам социума, Старший и Младший не пытались никого спасти - лишь в отдельных случаях старались привести в бессознательное состояние, чтобы причинять поменьше страданий, или же просто при первой возможности убивали. Участь женщин была немногим легче участи мужчин: по неписаным правилам их можно было не подвергать пыткам, однако уклоняться от изнасилования и убийства не полагалось. Старший и Младший смотрели на ситуацию фатально, ощущая себя чертями в аду, которые жарят грешников на той же сковородке, на которой одновременно поджариваются и сами - и окружающие тоже видели их чертями.
Справедливости ради следует отметить, что далеко не всюду положение армейских следователей было столь инфернальным, как в вышеописанном случае; бывало, что форт или южный город жил тихой и мирной жизнью, и армейских следователей держали в комендатуре просто за неимением настоящих, так что они могли позволить себе не превращаться в машины для убийства - хотя, безусловно, риск быть расстрелянными по обвинению в незаконной практике за отказ выполнять сомнительные поручения штаба неизбежно склонял их к покорности. Настоящего следователя, конечно, тоже могли расстрелять - однако для этого нужно было не только обвинить его в измене, но и суметь потом эту измену доказать, а также внятно объяснить, почему в таком случае был произведён расстрел, а не положенная в случае измены "стенка"?.. Короче говоря, вообще-то по жизни бывало по-всякому - но конкретные обстоятельства обрисованной выше ситуации складывались из ряда вон препогано. Форт-под-Центром, в котором несли свою адскую вахту наши трудяги, был котелком, где кипели воистину взрывоопасные зелья. Близость к Центру и налаженные связи с южанами-сепаратистами, партизанская активность и лёгкая доступность для степных рейнджерских банд... В итоге сложилась парадоксальная ситуация: весной того года, который впоследствии был назван 01 годом по Черте Мира, в Центре уже действительно был мир - Форт-под-Центром же пребывал фактически на военном положении, и внутри и вне его то и дело лилась кровь. Именно поэтому я и оказался там в те дни, в конце марта 01 по ЧМ; именно это и одарило меня встречей со Старшим. Однако прежде чем рассказывать о нашей встрече, я хотел бы поделиться с читателем кое-какими рассуждениями о себе самом.
* * *
В ту давнюю пору я не носил ещё моего настоящего, всем существом вожделенного имени Герман; в общественной жизни я фигурировал под кодовым названием "Тринадцатая Тройка", что было связано с моим своеобразным физическим статусом - я был трёхтельным существом, изображающим собою нечто наподобие трёх братьев. Три моих тела принципиально не различались ничем, хотя и не были "отпечатаны под копирку" - так, более-менее похожие трое парней. С первого взгляда было понятно, что это какая-то одна компания, один боекомплект, относящийся к пресловутой Организации Троек; при личном же общении быстро выяснялось, что здесь вовсе не три человека, а один. Если, конечно, вообще считать меня за человека:)
Не желая вдаваться в запутанные подробности, отчего и как именно сие получилось, я отмечу лишь факт моего происхождения от Артигемонов, для которых многотельность ничем необыкновенным не является. При этом одни Артигемоны легко и свободно управляются двумя-тремя телами одновременно, даже пребывая ими в разных местах - другие же способны концентрировать внимание лишь на одном теле и стремятся действовать разными телами по очереди. Поскольку по складу своему я куда ближе не к первым, а ко вторым, сподручнее мне было бы держать свои тела в разных загашниках и выводить на сцену по необходимости - как в сказке про бег наперегонки, когда одного зайца пускают на старте, другой же выскакивает из кустов к финишу - однако в ранние годы я о такой возможности не догадывался; вдобавок в качестве боевой единицы трёхтел таки может иметь свои преимущества. На уровне драки-погони-таскания тяжестей я со своими телами вполне управлялся, мог выполнять простые работы, распределяя тела в зоне прямой видимости друг от друга - ну а уж вести более одного разговора в разных помещениях меня было не вынудить никакими силами.
По мере взросления и овладения физическими и ментальными навыками я постепенно осознал, что трёхтельность приносит мне существенно больше затруднений, чем удобств - ведь даже обниматься с девушкой шестью руками может быть и в кайф, а вот шести ногам при этом тесновато:) - и начал не спеша принимать меры, чтобы остаться однотельным. Жизнь сразу заиграла новыми красками, я ощутил не только облегчение, но и значительное увеличение своей "настоящести", воплощённости - что было важно, поскольку я тогда сильно болел. С этого разворота я и взял себе имя Герман, которое "приручал" уже очень давно - затаив дыхание катал на языке, опасаясь "спугнуть". На этапе достославного судебного процесса, коим была установлена Черта Мира, то есть осенью 01 по ЧМ, я фактически выступал уже в качестве "Германа, утверждающего, что он и есть Тринадцатая Тройка"; меня даже чуть было не обвинили в убийстве "остальных двоих" - впрочем, недоразумение быстро разъяснилось: все, кто знал меня лично, клятвенно подтвердили, что "остальные" - это я сам же и был. Так выглядит ситуация, если очертить её образно и вкратце; в реальности события ложились извилисто и врастяжку - ну да ничего, дойдут у меня когда-нибудь руки и про то лето написать, и про суд. Отчаянное было времечко, бедовое-шальное, ох и прикольно же мне будет про него писать; найдутся, думаю, и те, кому прикольно будет читать.
Всё это происходило, однако, считай полгода спустя нашей встречи со Старшим, о которой я собираюсь рассказывать прямо сейчас; поэтому в Форт-под-Центром я прибыл ещё Тринадцатой Тройкой, трёхтелом. Означенный момент неплохо бы для полноты картины иметь в виду, держа его, что называется, в скобках - ибо, рассказывая о прошлом, я как правило говорю о себе в единственном числе. Проживая свою жизнь, я ощущал себя тем кто я есть - не сонмом демонов и не какой-нибудь шестиногой-шестирукой каракатицей; такую память о себе я сохранил от юных дней, такую и фиксирую словом текста.
Конечно же, реальность бытия, в том числе моего личного бытия, существенно объёмнее любых очерков и осмыслений - и если углубляться в дебри жизни предков, то следовало бы вспомнить близнецов-Артигемонов Вензелей, испокон веков обитавших вдвоём в каждом из многократно сменяемых своих тел; не имея возможности разделиться, они вечно спутывали "я" и "мы" биографического прошлого, в значительной мере единого для них обоих. Затруднение такого свойства мне отнюдь не незнакомо - однако я тешу себя мыслью, что научился достаточно успешно с ним справляться; вдобавок углубляться в дебри жизни предков сейчас кажется мне излишним.
Отмечу только один момент. В юные годы я не имел ни малейшего представления об Артигемонах и о многотельности оных - то есть не знал ни что у Артигемонов бывает многотельность, ни что Артигемоны существуют, ни кто они вообще такие, ни что я сам от них происхожу. Мне было не с кем сравнивать себя, помимо тех, среди кого я жил, кого я мог потрогать - а по сравнению с ними всеми я был отчётливо "не таким". Поэтому после того как мне удалось сделаться однотельным и, стало быть, уподобиться окружающим хотя бы в этом - я приложил все усилия, чтоб лишний раз не вспоминать о факте былой трёхтельности, по меньшей мере не обсуждать сей темы с посторонними (близкие-то безо всякого стеснения продолжали отпускать шуточки по поводу "единого в трёх лицах" - особенно когда дело дошло до религиозно-культовых реформ:)) Долгое время я стыдился такого прошлого, мне представлялось, что оно обличает мою исходную "ненастоящесть" - ведь я давно уже считал себя настоящим, живым, и жадно хотел жить! Лишь после того как мои обыденные представления о мире перекувыркнулись несколько раз, я смог выслушивать и говорить правду о себе, не краснея и не опуская глаз - и лишь только после этого я смог вместить следующее проступающее из тьмы знание: то самое, которое уже напрямую касалось моего происхождения и моих родителей.
На этапе, когда я расхаживал ещё трёхтельным, но уже встретился со Старшим, в народе бытовали самые разнообразные мнения о том, что такое пресловутая Тринадцатая Тройка и кто в неё входит. Говорилось "Тринадцатая Тройка, а с ними Ивэ и Старший", говорилось "Тринадцатая Тройка - это Ивэ, Анъе и Старший"; назывались и другие имена, бывшие на слуху, в том числе женские - поминали известных женщин, связанных с Организацией Троек, со мной и моими друзьями. Оценка упоминаемых лиц также была неоднозначной: персоны сии могли восприниматься и как "герои-избавители", и как "отъявленные злодеи". В конечном итоге под суд угодили - как самые отпетые - только мы с Анъе (цифрой: 2, то есть двое, Герман и Анъе:)) Ивэ и Старшего, к счастью, тогда не тронули - может быть потому, что Старший был всё-таки слишком "народ", а Ивэ несомненно был слишком "икона". Если бы на том процессе осудили нас, на следующем этапе дело дошло бы и до них; к счастью, всё обернулось иначе.
Однако это я опять забегаю вперёд. Что ещё надо обозначить, прежде чем приступать к рассказу про Форт-под-Центром? Следует, наверное, подчеркнуть, что с тогдашними властями Центра, прежде всего с руководством Школы Следователей, мы в общем и в целом были в альянсе; на повестке дня стояло много проблем, не все и не со всеми были согласны - однако по большому счёту всем было ясно, что в столицах мир с неарийцами уже стал реальностью, и теперь надо вычёсывать-выглаживать с учётом этой новой реальности все социальные институты. Одновременно с тем и южные города, и форты то и дело выкидывали фортеля (и городили, хм, городушки:)) - по части войны с неарийцами, по части сепаратизма и так далее; то там, то тут вспыхивали мятежи и междоусобицы, так что эмиссары Центра в попытках пресечь кровопролитие гибли пачками. При таком раскладе столичные власти обрели в нашем лице мощную поддержку и прекрасно понимали это. Говоря "в нашем лице", я подразумеваю плеяду "активистов-миротворцев" Северного Города, большинство которых уже принадлежало к Конгрегации Разведчиков. В Северном Городе мир с неарийцами был заключён ещё в октябре 01 до ЧМ, и в течение всей зимы 01 до ЧМ / 01 по ЧМ наши люди помогали Центру справляться с бандитскими набегами в северных краях, что было реально осуществимо только при поддержке со стороны неарийцев; неарийцы от разбойных набегов тоже страдали, и совместная борьба с бандитизмом процесс установления мира сильно ускорила. Всё это я рассказываю к тому, что такие своеобразные политические фигуры как Ивэ, Анъе или я (таки кто бишь там составляет ихнюю Тринадцатую Тройку?:)) были весной 01 по ЧМ в Центре желанными гостями и союзниками - позже, летом, всё сильно переменилось, однако в марте всё обстояло именно так, и посему командировка наша в Форт-под-Центром подразумевала значительные полномочия.
А теперь наконец вновь переключим внимание на Форт-под-Центром.
* * *
Форт-под-Центром - местечко весьма своеобразное: то ли райское, то ли злачное, то ли царство сонной одури, то ли небрежно прикрытая рогожей пороховая бочка. Близость к столице испокон веков давала местным жителям повод задирать нос перед другими фортами и даже время от времени выступать с требованием статуса южного города - хотя реального сходства с южными городами было кот наплакал. Служить несомненным свидетельством в пользу сего требования могла разве что полуразрушенная крепостная стена: ведь главное отличие города от форта в том, что форт - это поселение, обнесённое стеной, а город - поселение без стены, крепостная же стена Форта-под-Центром являла собою нечто вроде комбинированного кружевного воротничка: то вовсе никакой, то гладко отштукатуренный отрезок, то дырка на дырке. Огородики вокруг форта тоже не больно-то напоминали пригородные пашни Юга, однако хозяева гордо возделывали их и временами даже украшали, невзирая на неарийскую угрозу - которая, впрочем, была актуальной далеко не всегда.
Конечно же, требование статуса южного города имело смысл не реальный, а сугубо символический: оно обозначало самую что ни на есть особую особенность Форта-под-Центром, радикальное отличие его от всех окрестных фортов. Полоса лесов к югу от Центра тянулась ещё довольно далеко, и фортов ещё южнее, ещё ближе к южным городам, чем Форт-под-Центром, было довольно много - однако никакой из них ни на что подобное не претендовал. На больших картах Форт-под-Центром изображался прямо-таки прилепившимся к Центру снизу, с тёплой южной стороны, наподобие гнезда еле видной пичужки близ обиталища грозного князя пернатых; сочетание специфической защищённости и специфического нахальства довершало картину.
Надо сказать, что форты время от времени и вправду желали свобод - то одни форты, то другие, то одних свобод, то других; по факту положение фортов бывало очень разным, иные форты имели самостоятельность в решении практически всех вопросов, вплоть до выбора / назначения начальника штаба - однако теоретически, по самой идее своей, подразумевалось, что форты безоговорочно подчинены Центру, что северяне - в отличие от вальяжных, роскошествующих южан - поголовно все строевые, что они верой и правдой служат государству и ревностно выполняют все столичные распоряжения. Поэтому отношение к мятежам в фортах было куда более жёстким, чем к мятежам в южных городах - за них полагалось карать сурово и скоро. Несмотря на это, мятежи в фортах всё равно нет-нет а вспыхивали, особенно когда положение в тех или иных регионах ухудшалось, и чем дальше от Центра - тем чаще это происходило: мало ли когда ещё настигнет кара, до той поры можно многое провернуть, а ежели повезёт - так известие о мятеже до Центра и вовсе не дойдёт, а там, глядишь, постепенно всё уляжется-позабудется. Самое главное в этих делах было не оставлять в живых никаких представителей воли Центра - ни проезжих эмиссаров, ни собственных законных следователей, верных Школе.
Подчеркну в очередной раз: на Арийской Территории спокон веков принято руководствоваться не параграфами уложений, а неписаными законами в целом - и сугубо конкретными распоряжениями по месту. Любые новые указы и постановления, правила и законы можно издавать и отменять, выполнять или не выполнять, как угодно поворачивать - однако всё это должно основываться на понятиях о справедливости, живущих в обществе. К разговору о мятежных фортах эпохи Черты Мира вышеизложенное имеет непосредственное отношение, а именно вот какое. Зимой и весной 01 по ЧМ, когда весть о наступлении мира в столицах стала расходиться по стране кругами, все слои общества пришли в движение; началось брожение умов, которое спровоцировало рост социальных напряжений - где было косо-криво, там повалилось-посыпалось. Много где если не прямо полыхало, то близилось к возгоранию. В этой ситуации трезвые умы Центра вполне осознавали, что лучше бы до мятежей не доводить - ну а уж коли где-то рвануло, то лучше бы погасить вспышку тихо, чтобы не возникало повода к жестоким карам: на нет, как известно, и суда нет. Неписаный закон гласит, что ежели всё уже хорошо, то не стоит доискиваться, что именно было плохо, если только это самое "плохо" не оставило чересчур вопиющих следов; иными словами, чтобы обойтись без кар, требуется чтобы следы были качественно убраны. В этом смысле Центру исключительно полезны были эмиссары-разведчики - ведь они могут по ходу кого надо оживить и тем пресечь разговоры об убийстве, одним мановением руки починить взорванный арсенал и целый квартал вокруг, умиротворить голодных бунтовщиков ящиками тушёнки и сгущёнки, и т.д. и т.п.
Начало нашей командировки в Форт-под-Центром было положено приездом кое-кого из обитателей форта к нам, в Лагерь Организации Троек под Северным Городом. Ходоки прибыли с тайным сообщением, что в Форту-под-Центром готовится мятеж, и с просьбой о помощи - не можем ли мы уладить их отношения с Центром, чтобы в итоге все заинтересованные получили своё: кто надо оказались бы сыты, кто надо остались целы, столичным карателям не пришлось бы лишний раз топтать ножки, а неарийцы с бандитами уж как-нибудь на этот раз утёрлись?.. Мы незамедлительно связались с нашими людьми в правительстве и получили "добро"; от нас требовалось как можно скорее разобраться в том, чего, собственно, местные хотят, сообщить об этом Центру - ну и, конечно же, по возможности пресечь смуту в зародыше.
Сложилось так, что на месте я оказался одним из первых - я был как раз на тот момент свободен, притом свободен тотально, до звона в ушах: совсем незадолго до того я пережил расставание с возлюбленной. Всё было хорошо, мы распрощались, полные нежности и благодарности друг к другу, она вернулась на свой путь, а я двинулся своим, однако студёные дни марта были чуть слишком прозрачными, чуть слишком разреженными; не то чтобы я маялся без дела, но ни одно дело не могло захватить меня целиком. Командировка в Форт-под-Центром выпала прямо-таки офигительно кстати.
Тринадцатая Тройка, Ивэ, Анъе, пожалуй ещё парочка столь же сомнительных персон (да кто ж там в самом деле входит в эту грёбаную Тройку?!:)) - мы прибыли на место тихо, не создавая ажиотажа, и сразу разбежались кто куда, навострив уши и раздув ноздри. По-первости ничего интересного не обнаруживалось, и даже те, на кого нам было указано ходоками, с ухмылкой делали круглые глаза - "угроза мятежа? да что вы, и в помине нет!.." Однако же не прошло и полусуток, как всё покатилось-завертелось; одна за другой посыпались встречи с беглецами и тяжелоранеными, полутрупами и свежими покойничками - в форту по-тихому шли разборки. Под звон политических лозунгов решались личные дела; кто норовил зарезать любовника жены, кто поспешал удрать с любовницей и даже с её мужем, кто пользовался случаем отмстить за старые обиды, кто просто жаждал выразить нахлынувшие чувства. Поскольку мы без вопросов соглашались оказывать помощь, народ довольно быстро стал делиться с нами не только проблемами, но и вообще всем, что кому было известно. Начало выплывать и насчёт мятежа, и насчёт бандитов, с которыми некоторые из планирующих мятеж уже вступили в альянс - короче, много такого, что требовало вмешательства тотчас же. Мы бегали как наскипидаренные, пресекая схватки и распутывая частные узлы, торговались и дружились, используя все каналы, чтобы не дать вспыхнуть (тебе надо вот это? - бери и отвали, тебе вот это? - забирай скорее и скажи своим чтоб успокоились, им тоже что надо дадим!..) - а Центр тем временем спешно готовил законопроекты, хоть мало-мальски пригодные, чтобы снять напряжение, уменьшить число поводов к мятежам. Как Центр о ту пору штамповал законы - это отдельная песня; закон выходил, его пробовали, нравилось-не нравилось, если что - тут же отменяли и готовили новый... Стартовав разудалой бандитской зимой 01 до ЧМ / 01 по ЧМ, процесс законотворчества ускорялся и ускорялся. Поначалу необходимо было всякий раз ломать шаблоны (как это не казнить смертью? как это учесть недееспособность? как это пусть всегда сами и выбирают?..) - после суда и установления Черты Мира всё стало элементарно (давайте например вот так, а не понравится - отменим и попробуем иначе!) - а вот весна 01 по ЧМ, когда мы шуровали в Форту-под-Центром, была каким-то промежуточным периодом. В правительстве до хрипоты спорили, обсуждая каждую мелочь, которую Центр может или не может уступить городам и фортам; в городах и фортах не смолкали дебаты, чего требовать от Центра хоть умри, а что уже чересчур. Это самое творилось и в Форту-под-Центром - вначале втихаря, потом открыто. В штабе и в караулке, в каждом трактире, вообще всюду, где собиралась компания более трёх, яростно дискутировали о судьбах цивилизации, о выборах начштаба, о качестве боеприпасов и тушёнки... Такие споры интересовали меня далеко не всегда, поэтому я стремился избегать их, предпочитая любые практические действия, по возможности сопряжённые с общением. Ну то есть я соглашался, конечно, и простые механические работы выполнять - как прибегая к особым умениям разведчиков, так и не прибегая - а уж если попутно получалось общаться, так бывало и совсем хорошо.
Дневниковые мои записи того периода представляют собою оживший кошмар историка-архивиста. Записывать было особенно некогда, вдобавок я самонадеянно мнил, что у меня всё и так крепко схвачено в голове, поэтому важно лишь набросать конспект, который я в любой момент сумею оживить в памяти; будущее показало, сколь радикально я ошибался. Перечитывая вышеозначенное теперь, я с гарантией опознаю только самое важное, самое значимое - и то потому, что на определённом этапе попыток дешифровки я кривенько помечал на полях, кто есть кто. Первое знакомство с кем-то, кто впоследствии окажется весьма близким, может быть описано с такого ракурса, что узнать ситуацию много лет спустя будет попросту невозможно; спасает лишь только пометка: "знакомство с имяреком" или просто "имярек". Так обстоит с описанием встречи со Старшим, равно как и встречи с моей нынешней женой Мартой - их обоих я приобрёл в Форту-под-Центром, с разницей в сутки. Я не буду приводить этих описаний здесь, лучше сам расскажу про всё внятно; однако парочку других цитат из дневника я таки позволю себе привести - просто для воссоздания настроения.
"Позвонил Ивэ, попросил проверить один адресок. Прихожу - там испуганная женщина и брат её мужа, тяжело раненый в живот (ножом ткнули сквозь одеяло). Полечил, а тут уже идут люди - договариваемся сказать, что будто бы принесли его с улицы... Общаемся, выясняем политические платформы; старший брат решается ехать в Центр..." -
с лязгающим скрипом проворачиваются пружины, и я вспоминаю: ну да, понятно - этот раненый был тайным любовником жены своего брата (нет чтобы договориться по-хорошему, вот дураки!), и поэтому сам же рассерженный муж ткнул покрытого с головой супостата ножом, после чего ушёл, не глядя кого ранил - не захотел смотреть, чтобы не позорить: пусть негодяй вылезает и уматывает неузнанным. Так что если брат мужа ранен где-то на улице, то можно ничего лишнего не подозревать, мало ли кто почему может быть ранен, тем более когда всё равно уже полечили. Из дальнейших каракулей, правда, следует, что потом я всё же убедил злосчастных любовников сознаться их мужу-брату, чтобы враньё не накручивалось дальше - однако не надо думать, что это я всегда был такой честный: в том же самом Форту-под-Центром мы так лихо крутили и финтили, подчищая следы, что просто ой-ёй-ёй!
"Встретили приятного мальчика 11-ти лет, у его сестры день рождения - ей 6 лет; сын унтера, матери нет, сестра сводная. Погуляли с ним и с его сестрёнкой, выпили чаю у них дома, угощали их сладостями. Сестрёнка уснула, и тут приходит их отец - хмурый и недоверчивый, пытается нас убедить, что мы хотим ему отомстить за антицентровские взгляды (на собрании говорил, что всё это мура и верить нельзя). Говорили-говорили, прояснили, заодно убедили его отпустить сына учиться в Северный; мальчик просит завтра прокатить его в Центр - хочет навестить своего 14-летнего друга... <На другой день> прибыли с мальчиком в Центр, погуляли по Главной Площади, пошли к его другу - тот обрадовался, позвал друга с собой в караул и представил меня своему отцу..." -
а вот это я помню уже существенно лучше, по одной-единственной причине: означенный 14-летний друг-из-Центра оказался сыном некоего господина Максимилиана, о котором я на момент записи не знал ничего - однако впоследствии он сделался мужем моей первой жены Юноны (с которой мы на момент записи пребывали в заковыристом состоянии дружбы-сотрудничества-развода) и, соответственно, воспитателем моего сына Нормана (которого на момент записи ещё даже и в проекте не было). Напротив строчки "и представил меня своему отцу" мелкими косыми буквочками приписано "Максимилиан" - из чего легко вывести, что после знакомства я его имя не записал, может даже и вовсе забыл; не исключено, впрочем, что парень знакомил нас, не называя имён, типа: "мои друзья / мой отец". Это сейчас, когда война далеко позади, принято представляться по именам - в ту же эпоху обычаи знакомства были иными.
Однако это я уже мал-помалу перешёл к описанию встреч, да только не совсем тех - ведь собираюсь-то я рассказать про встречу со Старшим, а перед этим про встречу с Мартой, потому что встреча с Мартой случилась раньше и потому что они сплетены в одну и ту же тугую косицу.
* * *
Итак, отправляясь в эту командировку, я был свободен как перст, свободен до слёз: несравненная моя Фанни вернулась к мужу, с Юноной мы из последних сил довершали развод, прочие романы были далеко позади - так что не было у меня на тот момент ни подруги, ни друга. Точнее, друзей-то, притом горячо любимых друзей, у меня было много, однако ни один из них не был моим напарником: как-то не получалось. Собираться вместе и действовать слаженно, делать одно дело и после кутить за одним столом - это получалось, а идти с кем-то близким рука об руку, шаг за шагом - нет. Дело в том, что все ненаглядные мои соратники были такими же приключенцами-одиночками, как и я сам; оказываясь вместе "на тропе охоты", мы естественным образом разлучались на первой развилке. Даже самый мой близкий - ближе некуда! - Ивэ, на которого я молился, с которым мы вместе глазели-дивились на мир первого моего рождения, когда я ещё скрывал этот мир ото всех остальных - даже Ивэ не мог быть со мной: мы мешали друг другу, занимая одну и ту же нишу, одну и ту же орбиту. Той порой, когда Ивэ ещё работал "иконой", я нередко сопровождал его, выступая в качестве охраны (тут-то и пригождалась моя трёхтельность!) - однако то были не мои квесты, а его; сопровождать же меня в моих нынешних квестах он не мог, не умел - быть моей охраной, моим подручным у него не выходило.
Получалось так, что фактически в каждой горячей точке я себе кого-нибудь да находил: добросердечного солдатика или пьянчугу-капрала, задиру-студента или язвительно-жёлчного дисквалифье - кто-нибудь непременно да оказывался рядом, чтобы просвещать меня насчёт местной специфики, травить байки-анекдоты и хлестать из одной фляжки ёлку, а то и ром. Однако едва лишь завершалась моя миссия, все эти ребята со мной прощались - оставались, говоря высоким штилем, строить на своей малой родине новую жизнь. Последний подобный спутник содействовал мне в последнем перед Фортом-под-Центром мятежном форту, с тех пор минул месяц; то был исключительно славный парень, и вопреки обычному он даже покинул свой форт - однако дальше отправился не со мной, а со своим генералом, которого мы общими усилиями спасли от расстрела, но к изгнанию он таки был приговорён. Я понимал, что этим двум хорошо будет вместе, что всё происходит как надо, и распрощался с ними легко; легко, но с печалью. Я уже очень устал быть один.
На третий день пребывания в Форту-под-Центром, в предрассветный час 31 марта 01 по ЧМ, я сидел на собрании из разряда тех, о которых рассказывал выше - вперемежку обсуждались выборы начштаба, неарийская угроза, отношения с Югом и проблемы весёлого дома в соседнем форту. Было душно и полутемно; я задрёмывал и скорей всего отключился бы, несмотря на галдёж, но меня пробудил еле слышный дверной скрип - наверное, я засёк его лишь потому, что мечтал о спасительном поводе смыться. На пороге возникла женская фигура в плаще с капюшоном; негромко, но отчётливо гостья спросила: "Кто здесь приезжий?" Я во мгновение ока оказался около неё. "Это вы приезжий? Говорят, вы можете лечить, это правда?" - "Да!" - "Тогда пойдём скорей."
Она взяла меня за руку и повела; рука была тёплой, а лица я по-прежнему не видел - капюшон был опущен низко, да и шла она впереди, почитай что ко мне спиной. Я поспешал за ней с трепетом, радуясь молчанию - сердце моё ликовало и пело, и я жадно вслушивался в его песню. Предчувствие счастья захлестнуло меня, когда раздался тот самый дверной скрип, и ощущение это не проходило; я не мог разглядеть ни лица, ни фигуры, но отчётливо понимал, что вот это идёт моя женщина - не чужая жена, не искательница подвигов, а моя суженая, моя судьба. Я спросил наконец, что стряслось? - и она отвечала, что сильно больна её старая мать. "Сколько лет ей?" - "Уже сорок шесть." - "А тебе?" - "Двадцать два, почти двадцать три." Спрашивая, я не загадывал прямо, но ответ прозвучал как пароль - это был возраст Фанни, и я утвердился, что Фанни, женщина-дорога, в это утро благословляет меня. "Моя мать была свободная женщина, и я тоже; Маргарита из Форта-под-Центром - вот как её звали. Теперь это я."
Маргарита-из-Форта-под-Центром-старшая в обиходе именовалась Мамкой, Маргарита-из-Форта-под-Центром-младшая - Мартой; сие было поведано мне уже дома, за чаем, когда полеченная и задорная Мамка рвалась похозяйничать на кухне, а Марта охала и попискивала, уговаривая мать поберечься. Заворожённо рассматривая обеих, я вдыхал небогатый уют; видно было, что долгая болезнь старой хозяйки высосала у дома все соки - однако дом выдержал и теперь оживает, расправляя ветви. Ни одна, ни другая не были похожи на Фанни; в крайнем случае Мамка, и то не слишком. Мамка была мелкая, сухая и жгучая - чёрный сполох, то вспыхивающий, то скручивающийся в фитилёк; Марта - вся как нарочно наоборот: светлая и мягкая, широкая и льющаяся. Огонь и вода! - прямо совсем как в песне:
Нам милы ночные духи
С роковой чертой бровей,
Но милее нам толстухи
Светлых смешанных кровей... -
вот они обе как будто оттуда были - одна из первого двустишия, другая из второго.
Налакавшись чаю из насушенных летом трав (и Мамка, и Марта - опытные травницы), я бухнулся спать; в памяти моей всё это выложено подряд - ночная беготня и собрание, приход Марты и лечение Мамки, чаепитие и богатырский сон до позднего вечера - однако дневниковые записи фиксируют, что всё было сложнее. Полечив Мамку, я немедля умчался назад на собрание, убедился что там всё путём, пробежался по тем людям, с кем имел дело накануне, сделал пару перебросок (одного туда, другого сюда) и целую кучу звонков - и только после всего этого завалился обратно к Маргаритам, наскоро хлебнул чаю и рухнул в постель; то умопомрачительное чаепитие, когда я разглядывал Мамку с Мартой и наслаждался покоем их многострадального дома, состоялось уже вечером, когда я выспался. Марта успела напечь пирогов, и я заглатывал тающее на языке тесто, даже не пытаясь понять, что внутри - будучи полностью погружен в Мартины рассказы. Она говорила о том как они живут, о здешних парнях, о том как стала Маргаритой-из-Форта-под-Центром, когда разболелась и оставила свой пост Мамка... Я словно воочию видел тех, о ком она повествовала, перебирал пеленги, радуясь, заметив того или другого живым; каждое Мартино слово, каждый поворот разговора усиливали радость - ура, ура, я нашёл её, это она, моя женщина, точно она!..
Мы не делили ложе с ней в тот вечер, но на прощание я дал ей денег и сказал (потребовал?.. попросил?..) никого в эти дни не принимать, я скоро приду!.. - она не хотела ни брать, ни обещать, даже вспылила было: "Вот ещё!.." - но тут же и сжалилась, увидев мой взгляд: "Ну ладно, ну хорошо..." В ближайшие пару суток мы умудрились пересечься раз двадцать, притом по преимуществу на стороне, хотя на подрыхнуть я старался заползти к ним. Выпав из заворожённости обретением, я быстро впал в любовную горячку, и мы обнимались-целовались где попало, дома же Марта по преимуществу приводила меня в божеский вид - мыла мне голову, причёсывала, стирала одежду... Я трепетал - и то не дерзал шелохнуться, то изнемогал и начинал исступлённо ловить её руками и губами.
Позже, когда стало ясно, что парой дней дело отнюдь не ограничится, Мамка распереживалась и принялась по-тихому осуждать и Марту, и меня: меня, что кружу девке голову, лишаю свободы, а потом ведь всё равно куда-нибудь да денусь (мужчины суть явление преходящее: приходящее и уходящее!) - а её, что она втюрилась как маленькая, вхламину нарушая технику безопасности. Из-под роковой черты бровей Мамка метала в нас укоризненные взоры, мы с Мартой же лишь расплывались в кретинских улыбках да жалостно хлюпали носами. Всё Мамкино осуждение продолжалось до тех пор, пока у неё самой не состроилось со Старшим.
Теперь наконец дошёл черёд и до Старшего.
* * *
Заполночь на 1 апреля я в одиночестве шатался по форту, изображая собою компанию подвыпивших северян - отчасти изнывая, отчасти забавляясь, отчасти производя рекогносцировку. Я вязался к прохожим и стучался в окна, жизнерадостно предлагая принести пользу; иные соглашались, и тогда уж сами назначали мне фанты. Я успел как разведчик выкопать колодец, притащить тоскующей девушке её парня, наготовить хозяйственной тётке тысячу полезных мелочей и шикарную рубашку в подарок для мужа - прежде чем перешагнул порог сумрачного обиталища, чей хозяин в ответ на моё предложение пробурчал, что насчёт пользы от таких держи карман шире, что приволокли меня несомненно черти, но что если я почему-то желаю войти - пусть войду, хуже по-любому уже не будет.
Это и был мой Старший.
Дом, в котором они с Младшим жили, от половиц до кровли дышал отчаянием; это отчаяние рухнуло на меня прежде чем я дошёл до стола, на который суровый хозяин уже выставлял щербатые кружки. Пили сперва чай, потом ёлку; что они с братом - армейские следователи, он предупредил сразу, чтобы я сам смотрел, садиться за стол или нет. Выпивали почти без слов.
Младший пришёл никакой, невнятно потребовал протокол и печать; Старший выволок бумагу, сам накарябал что-то на ней, припечатал, протянул брату. Тот потащился было назад один, но я увязался следом - провожу, мол! - "ну ладно, валяй." Младший, казалось, был вообще не в себе; понимал ли, что рядом чужой?.. Мёртвое тело неарийской девушки, которое он вытащил из комендатуры и нёс на плече, покуда не вышел за стену форта, волновало его несравненно больше, чем я. Заходить далеко в лес он не стал - положил покойницу на опушке, бережно укутав в свою куртку - однако в ближайшей перспективе уже вовсю брезжила тропка в чащобу, где такого как он ждут-пождут, чтобы украсить его кровавыми обрубками болотные кочки. Я стащил его к Старшему, тот смотался куда-то, принёс на заварку травы; они выхлебали, не предлагая, и вскорости выпали оба. Что за сонной травой он ходил к Маргаритам, я узнал лишь какое-то время спустя. Вышеозначенная неарийка, кстати, шла в форт по тому же самому адресу, и не в первый раз, хотя в первый раз получилось вот так неудачно; это выяснилось, когда я её оживил, а сделал я это сразу же, как только оставил злосчастную парочку дрыхнуть. Девушка была опечалена, ведь ей надо было не помирать, а лечиться, у неё были какие-то женские хрони, из-за которых она Марту и посещала; хорошо хоть, она потеряла на этом всего пару дней.
Я проспал у Марты до вечера - ну, конечно, сперва бегал-созванивался-выяснял, получал бумагу из Центра, относил её нынешнему (уже почти бывшему) начштаба... Пока спал - бредил, как смог - воротился к своим бедолагам.
Старший с Младшим встали, когда я пришёл - видно, тоже продрыхли весь день. Оба были взвинченные, на отлёте; мне физически больно было на них смотреть, а им больно было вообще всё, и поэтому мы чудовищно возбуждали друг друга. Пристрелить, пристрелить, пристрелить чтоб не мучились!.. - за любой ерундой опуская руку в карман, я наталкивался на пистолет, и ребята скалились в ответ призывной улыбке смерти, высвечивавшей на моём лице. Собирались для начала выпить кофе, но оказалось, что его нет, да и вообще лучше было тут не оставаться - томление безумия буквально стекало со стен. "Кофе был. Но его съели крысы." - "Быть не может!" - "Клянусь тебе. Я сам видел." - "Что?" - "Как они заваривали в твоём кофейнике."
Захотели в кабак; мне до лампочки было, куда - застрелить их я мог хоть в харчевне, хоть в штабе. Мне вообще было зашибись как фигово - так фигово, что некоторым образом даже зашибись как хорошо; думать, чем всё это может закончиться, я был не в силах. Притащились в трактир, где я не был ещё; поругались с хозяином, стали буянить, хозяина выгнали, заперли дверь. На подай-принеси прислуживала девчонка, молоденькая совсем, я сперва даже как-то в расчёт не взял, потому и прохлопал - лишь когда она заорала, увидел, что злыдни мои её уже полуголую на столе завалить норовят. Я и сам заорал, а она - откуда прыть взялась! - мигом вырвалась, вихрем ко мне - припала, рыдает, дрожит... Мы орали наперебой ещё полминуты, потом резко смолкли, весь морок опал. Стоим все такие - трезвые, встрёпанные, злые, молчим; только девчонка повсхлипывала ещё и тоже стихла.
И тогда мой Старший толкнул речугу.
Когда он открыл рот и заговорил, я... сказать - удивился? - ну, это просто значит ничего не сказать. Я оторопел. За всё время до того я не слышал от Старшего ни одного лишнего слова, а тут... Лишь потом всё сложилось - я понял, каким он был в юности: заводила, фонтан остроумия, самородок-интеллектуал; всё это в полном блеске явлено было тогда в харчевне.
Сопровождаемый скупыми, но пылкими жестами спич содержал душераздирающее описание жизни армейских следователей - самых гнусных и самых несчастных, самых презираемых, напрочь отвергнутых миром людей. А ведь они - тоже живые, пока не умерли! И раз живые - значит тоже нуждаются в любви и дружбе, тепле и ласке. А какие же, спрашивается, женщины согласятся добром иметь дело с теми, кто мучает и убивает женщин?! - вот в итоге и получается замкнутый круг!..
Девушка слушала замерев, ещё вцепившись в моё плечо, однако глаза её уже были мокры от жалости; уловив сочувствие, Старший наддал жару - и завершил своё выступление радикальным предложением: если сердце девушки свободно, если нет никого, к кому бы она стремилась и кого ждала - то может быть она согласится выйти замуж за них обоих? А уж общими усилиями они бы как-нибудь придумали, как изменить жизнь к лучшему!
Хорошо, сказала девушка, вытирая слёзы, я согласна, идёт!..
И на этом мы вместе заведение покинули - очень бы хотелось надеяться, что за выпивку заплатили, однако в дневниковых записях про это ничего нет. К счастью, поломанной мебели на сей раз за спиной не осталось.
Дома у Старшего с Младшим устроили наспех пирушку. По ходу выяснилось, что Ута всего несколько дней как сбежала с фермы на Юге, что близких у неё нет, а шестнадцать уже исполнилось, так что она взрослая и самостоятельная, что подвозили с Юга её на попутках, но никто не приставал, и вдобавок что она как-то не подумала, что работа в трактире подразумевает интимные услуги, поэтому так сильно испугалась, когда наши стали её хватать - но вообще-то она не какая-нибудь фифа, она будет хорошей женой, только чур сперва, если можно, не сразу с обоими, а с одним, хорошо? Чур, вот с этим сперва! - нежный пальчик уткнулся в грудь Младшего, Младший вспыхнул и засиял; Старший хмыкнул, вздохнул, сделал жест - мол, совет да любовь!..
Так вот оно и вышло, что Младший приобрёл себе жену - а я приобрёл Старшего.
Завершив свадебное застолье, молодожёны отправились в постель; мы со Старшим скоротали ещё часок-другой за стаканом, ощущая себя пожилой четой, уладившей наконец судьбу своих юных чад, после чего тоже легли. Проснувшись, я увидел над собой Марту, приглашённую ребятами посмотреть, всё ли в порядке со здоровьем новобрачной. С новобрачной оказалось ОК, так что они все трое отправились погулять, ну а Марта подсела ко мне - разбудить меня взглядом. Экстремальная побудка повлекла за собой феерический секс; наигравшись, мы задались вопросом, куда подевались хозяева - выяснилось, что они втроём так и прогуливаются возле дома, стесняясь зайти. К счастью, денёк был солнечный, так что никто не замёрз.
К вечеру того же 2 апреля стало ясно, что события в форту принимают дурной оборот, и я стал убеждать моих новых друзей, что лучше бы им поскорее валить. Я обещал организовать им жильё под Северным и помочь устроиться на мирную работу, предлагал перетащить их туда одним махом вот прямо сейчас - но ребята внезапно упёрлись: "Уйдём лишь когда отомстим!" - "Да кому?!" - "Как кому?! Ясное дело, кому - нашему Самому Главному Начальнику!.."
Самым Главным Начальником парни звали своего непосредственного руководителя, то есть начальника комендатуры - подполковника Сандро. Сандро был как бы типа законным следователем, однако в комендатуру заглядывал исключительно редко, когда возникали дела особой важности, до которых Старший с Младшим не допускались. Что это за дела (а то ли делишки), ребятам было глубоко плевать, однако они резонно полагали, что Сандро старается остаться чистеньким за их счёт: они бы тоже лучше сидели дома с бумажками, чем крошить на шашлык чёрт знает кого. Сандро представлялся им этим самым чёртом-десятником, который горящим факелом в задницу гонит их к сковородкам; ненависть к нему была ненавистью ко всей мясорубке. Я понимал это и не питал иллюзий, не думал что сей хмырь хоть сколько-нибудь хуже прочих - однако нервы ребят были мне дороже абстрактного человеколюбия, тем более в условиях возможности оживления. Я позволил им воплотить их мечту и прикрыл им отход.
Твой дом спалит лихой сосед
Полуночью глухой -
Дай Бог тебе увидеть свет,
Хотя бы и такой...
Отправляясь вершить месть, Старший с Младшим подожгли свой дом; тешу себя надеждой, что крысы-гурманы, ценители кофе, успели вовремя смыться.
* * *
Откровенно говоря, я плохо понимаю, как они вообще столько времени продержались: когда мы встретились, Старшему шёл двадцать шестой год, а вылетел из офицеров он в девятнадцать. Почитай семь лет! - уму непостижимо. Впоследствии мы узнали, что это удивляло и подполковника Сандро - Старший был подловлен и завербован наспех, и Сандро говорил вербовщику, что это вариант негодный: того гляди, Старший пристрелит напарника, потом вербовщика, потом сам застрелится - ну а его, Сандро, за такого психа-подчинённого наверняка тоже расстреляют. Однако слушать Сандро никто не хотел; всем заинтересованным лицам было ясно, что если дать подполковнику волю, то сперва он будет браковать все варианты подряд, а потом сбежит. Что отпадало, ибо заинтересованным лицам нужен был свой, надёжный начальник комендатуры - с одной стороны законный, с другой такой, который с гарантией будет молчать о том, что делается в форту в обход Центра. Этой самой фигурой и был Сандро, и никаких других следователей подпускать было нельзя - а вот безответные "мясники" были более чем кстати. И чем ниже они опускались, тем меньше был риск, что они разболтают кому-то лишнее, если случайно узнают.
В округе их называли "пара гиен" - по какому-то гнусному анекдоту, а конкретно Старшего - особо, по анекдоту же - ещё и "х. армейского образца". Они и сами рассказывали мерзкие анекдоты про армейских следователей, самый безобидный из которых такой: "Ну-ка, что у нас на сегодня? О, женщина? - значит, поспим! А, подросток? - значит, поедим! - Что, Мудрого Ханса поймали, косая сажень в плачах? - нафиг-нафиг, я нынче больной, шальной, ухожу в запой!.." Сами понимаете, это анекдот, гипербола, то да сё; пересказывать кошмарные байки из области быта я не буду, простите.
Мы устроили Младшего с Утой жить под Северным, и в Форту-под-Центром Младший не показывался долго-долго - Старший же, отоспавшись в первый после бегства день, как ни в чём не бывало возвратился в форт со мной, помогать мне в качестве напарника. Да-да-да, вот именно что просвещать насчёт специфики, хлестать вместе ёлку из горла и всё такое прочее. В отношении Уты Старший далее никаких интересов не питал: спас девушку от изнасилования (уговорил то есть:)), выдал за брата, совет да любовь - а самому-то она теперь зачем?.. Младший и Ута таким положением дел были очень довольны, отдавать супружеский долг Старшему не пытались, при этом в гости нас принимали весьма охотно - Старшего как брата Младшего, меня как личного брата Старшего.
Жизнь Младший с Утой вели мирную, работали в сфере дизайна - то ли одеждой занимались, то ли интерьерами, сейчас уже не помню; и она, и он уже к осени сделались округло-пышными, лоснящимися хохотунчиками - мы со Старшим поддразнивали их, особенно Младшего, и даже сочинили на него эпитафию:
Прохожий! Здесь пошляк лежит.
Его заел семейный быт.
Не занимай уютных мест,
Не спи в довольствии счастливом -
Не то быт и тебя заест,
Да и запьёт твоим же пивом!
"Пошляк" - это было модное тогда словечко из студенческого лексикона; студенты называли им тех, кто манкировал непримиримой идейной борьбой и увлекался бонвиванством, ну а прочая часть общества радостно его подцепила.
Что касается борьбы с мировой энтропией - в смысле разведдеятельности - то Младший охотно помогал всем чем мог, не записываясь в разведчики: давал информацию про тех кого помнил, ковырялся в нюансах-деталях в ответ на запросы, принимал в гости новооживлённых и пр. Когда мы со Старшим всерьёз взялись разгребать завалы ихней комендатуры - а началось это не ранее осени следующего года - то довольно часто встречались не только с Младшим, но и с подполковником Сандро.
Самого Сандро мы со Старшим вернули ночью на 7 февраля 02 по ЧМ, то есть почти год спустя его смерти. До нас он, стало быть, никому не понадобился - может, не интересовались, может, не решались, характер у товарища таки реально сложный; не исключено даже, что местные махинации ещё не были известны Центру, так что Сандро мог оказаться не слишком уместным свидетелем. Может быть, конечно, и ещё проще: всем понятно было, что это человек Старшего - ну вот никто Старшему дорогу и не перебегал. Как бы то ни было, нас со Старшим это очень устраивало.
В первый момент Сандро испугался было, что казнью через повешение всё не закончилось и планируется какое-то продолжение (какие-то черти в аду, да-да-да:)) - но в два счёта врубился в ситуацию, резко расслабился и учинил дебош: гонялся по всей комнате за Старшим, чтобы плюнуть ему в рожу, страстно провоцировал меня, чтобы я подверг его обработке по "третьей о", коли я утверждаю, что умею! - после чего уселся за стол и потребовал шоколадный торт и четверть мильёна денег в возмещение морального ущерба. Шоколадный торт мы слопали втроём, выдвигая по ходу самые фантастические предположения, как можно было бы потратить такую сумму, если бы она у кого-либо из нас была; уржались как лошади, после чего нам пришлось срочно Сандро покинуть - нас позвали на помощь по внезапно возникшему делу. Когда мы освободились и заглянули к Младшему, чтобы сообщить новость, выяснилось, что Сандро у них с Утой уже побывал и ещё раз оторвался по полной: для начала наехал на Младшего, как если бы был по-прежнему его начальником - Младший сперва было по привычке оробел, но быстро сориентировался и стал давать отпор; потом Сандро, сочтя отпор Младшего недостаточным, попытался увести в качестве возмещения Уту - ну, тут уж Младший разогрелся и задал ему трёпку. Судя по тому, как Ута с Младшим ржали и какими невероятными деталями украшали свой рассказ, оттянулись они все трое ничуть не меньше, чем мы до того.
Впоследствии Сандро много и активно работал, в течение долгого времени не дерзая записаться в разведчики - подбирал данные на погибших, находил наиболее подходящих для них разведчиков, разыскивал живых родственников и друзей, чтобы скорее и успешнее пристраивать новооживлённых... По ходу Сандро перезнакомился со всеми неарийскими разведчиками округи Форта-под-Центром, так что от него-то мы со Старшим в итоге и узнавали, к кому из них по какому вопросу обращаться. Марта с Мамкой рассказывали нам, как постепенно зауважали Сандро неарийские женщины: в начале знакомства он вёл себя провокационно и немало получал по морде - и веником, и скалкой, а то и кочергой - зато потом катарсис побиения делал своё дело, тётки проникались, что Сандро и правда прилагает все силы чтобы помочь, и в свою очередь охотно помогали ему разыскивать родных и знакомых того или иного давно погибшего лесного жителя.
Кстати о Марте с Мамкой. Ещё тогда, в апреле, когда Старший вернулся в форт, чтобы мне помогать, мы с ним то и дело оказывались дома у Маргарит: каждую минуту отдыха я стремился проводить именно там. Мы садились за стол вчетвером, при этом ненароком получалось две парочки; Мамка и Старший, оба ёрники, то и дело подкалывали и друг друга, и нас с Мартой. Постепенно они начали друг за другом ухаживать - сперва вроде бы полушутя, потом вспыхнула страсть. Два переживших всё на свете человека, что им молодёжь?!.. - как там в бессмертных строчках Шела-Поэта:
Ты старая женщина, Лалла,
Но я безусловно правей:
Я пережил тоже немало
И выбор мой тонок, поверь.
Ты женщина, Лалла, и боле -
Ты старая, точно по мне;
Постель постилают от боли,
И ты это знаешь вполне... -
вот именно что они оба очень хорошо друг друга понимали. А за молодёжь однозначно держали нас с Мартой.
Сонное тепло притихшей печки, запах женских волос на подушке в предутренний час... Образ матери стал постепенно высвечивать со дна памяти, и в какой-то момент Старший отчётливо её вспомнил. Может быть, то был как раз тот самый сон - ему снилось, что он разлучился где-то со мной и не может найти, ищет меня в степи, заезжает на ферму - там у ворот женщина, это его мать... Ортензию мы оживили осенью 02 по ЧМ, когда в нашем доме уже родились дети.
Самый первый ребёнок нашего дома родился на стороне: крохотную Гермену подкинули на порог Марте с Мамкой в конце августа 02, вместе с запиской, гласившей: "Это ребёнок Германа". Никакого неучтённого "ребёнка Германа" на тот момент не получалось, поэтому я предположил, что это ребёнок Старшего - и оказался прав. Девочку родила неарийка по имени Клэр, в своё время погибшая у них в комендатуре; ожививший её разведчик обнаружил беременность, умолил девушку не губить дитя и вдобавок сам на ней женился. Всё это выяснилось сильно спустя, когда мы со Старшим стали знакомиться с местными неарийскими разведчиками с подачи Сандро. Огроменный Тоули - весь такой из себя Мудрый Ханс, косая сажень в плечах - едва ль не с порога с грозной ухмылкой вопросил: "А знаешь ли ты, что моя жена..." - "Знаю!" - выпалил Старший, побелев как мел. - "Знаешь - и молчишь?!.." - "На самом деле я только сейчас догадался, когда ты о ней сказал - до этого подозревал, но не был ни в чём уверен!.." Клэр - существо очень нежное, она долго была на Старшего и на его плод в сильной обиде; в конечном итоге, однако, она отдала дочку не потому, что не любила её - наоборот, полюбила уже, но приняла решение выразить таким образом своё прощение. Не сильно разбираясь, кого из нас как зовут, она вообразила, что известный ей "х. армейского образца" - это Герман и есть; так и написала.
Всё это, однако, было сильно спустя - а хотелось-то мне ещё рассказать о том, что происходило с нами тогда, в апреле, когда мы встретились. Однако прежде чем вернуться мысленно в наш апрель, я припомню один разговор, состоявшийся позже, но имеющий отношение к более давним событиям. Дело было вот как.
Ранней весной 04 по ЧМ, когда мы со Старшим уже вовсю работали с Кланом Стражей, нам довелось общаться с юной Аутой, дочерью Правого Колена Клана - особой злосчастной судьбы, умудрившейся лихо навредить близким и в нежном возрасте погибнуть. Разговор между нами происходил нелёгкий. Мы упрекали девушку, что её упоение клановыми традициями стоило другим жизней; она возражала, что в мире вообще много страшного, рядом то и дело смерть - не повод же это отказываться от восхищения прекрасным?!.. Представляя себе Запад по романам и зная, что война у нас уже закончилась, Аута спросила: ну вот лично вы, мол - вы, арийцы, скажите: ведь в войну убивали - но при этом же было здорово, ведь было здорово, правда? Неужели вам теперь хотя бы капельку не жаль, что вы больше не можете наслаждаться романтикой боевых времён?!.. Мы онемели; я пару раз открыл было рот, но снова закрыл - и тут заговорил мой Старший. Он рассказал про мышь.
История про мышь была незамысловатой, но я всё равно не смогу рассказать её так, как он; не буду даже и пытаться, лишь сухо изложу суть. В какой-то из самых страшных периодов их с Младшим жизни у них завелась мышь - крыс чего-то даже и не было тогда, да и эта мышь была одна. И вот Младший очень эту мышь полюбил. Старший тоже относился к ней с теплом, но Младший прямо-таки надышаться на неё не мог. Приручил её, она угощенье брала у него с руки, всё такое - а однажды вернулся со смены совсем дурной, что-то из ряда вон гнусное было тогда, выхлебал сходу спирта пузырь, потащился по дому не сняв сапогов - и неверным шагом мышь задавил. Старший даже охнуть-вскрикнуть не успел - Младший рухнул на неё уже совсем без чувств, так и не поняв, что сотворил. Старший прямо не знал, как быть - говорить, не говорить?.. Решил не говорить, трупик схоронил. Младший проспался, то да сё - заволновался, мышь-то где, чё-то долго нет?.. Старший морду кирпичом - да мало ли, убежала, мол!.. Младший, видно, не то чтобы вспомнил, а чуял что-то - маялся, ходил-стонал, словно кошка, потерявшая котят; Старший крепился изо всех сил, так и не сказал тогда. А потом как-то раз они вспомнили хором, ох!.. - вспомнили, глянули друг на друга и заревели без слов.
Такая вот, мать её перемать, военная романтика.
И пока Старший мой говорил, покатились у нас с ним слёзы по лицу - сперва у него, потом у меня; девочка наша холёная-красивая поначалу каменная сидела, губку прикусив, но в конце концов тоже не выдержала - всхлипнула навзрыд, в стол уткнулась. Короткий был рассказ, да целой вечностью показался, уж больно слушать было невыносимо. Утешение только одно: проверяю пеленг и вижу, что мышь-то жива! Старший тоже потом сказал, что по ходу не в силах был проверять, но едва закончил, сразу хватился - и тоже увидел. Это Младший о ней позаботился, только сказать не успел: мы с ним на том этапе редко встречались, как-то особо общих дел не было.
Вот такой штрих к портрету эпохи, ушедшей в прошлое.
* * *
Итак, я прервался на том, что мой Старший, оставив молодых, вернулся в Форт-под-Центром, чтобы оказывать мне содействие - что было кстати, ибо насчёт мятежа и войны с соседним фортом обошлось, однако бандитское нападение таки случилось; лес кишел чёрт знает кем, в домах и на улицах дрались. Обстановочка в форту была мутная; мы не могли, да и не пытались всерьёз разобраться, кто и каким образом с бандитами связан, поэтому не отрывали голов и даже не выкручивали рук - старались лишь отследить всех, так или иначе с бандитами зацепившихся, чтобы они не оказались под шумок пристукнуты. Личные знакомства Старшего очень пригождались, ведь общался он по преимуществу с "отбросами общества", а они много чего примечают.
К концу первой декады апреля ситуация стала постепенно приходить в норму, и моё сердце заныло: того гляди, придёт пора перемещаться в другую точку - а Старший? Останется ли здесь, в форту, ведь отношение к нему за эти дни переменилось к лучшему? Отправится ли к Младшему - всё-таки брат, уж не прогонят его, примут в семью? Или... кто знает... есть всё-таки шанс, что он пойдёт со мной?.. Говорить с ним на эту тему я боялся - так и боялся до тех пор, пока мне натурально не предложили прокатиться с ревизией в отдалённый форт, где, кажется, творилось нечто жуткое. Поняв, что дальше тянуть нельзя, я решился. "Послушай! - сказал я, набрав воздуху как перед нырком. - Меня тут зовут в Золотой, там на приисках фигня какая-то. Поедешь со мной?" - "Ясное дело, скатаемся! - без тени волнения отозвался Старший. - Скоро ехать-то надо, к Марте с Мамкой успеем зайти?.."
По окончании бурных приключений в Золотом мы завалились к нашим женщинам с подарками - их нарядили, сами припарадились и учинили гулянку в Верхнем ресторане на Главной площади Центра. Не то что бы это было свадьбой, однако и не без того: своим возвращением издалека мы подтвердили, что у нас с ними серьёзно. Далее они уже без сомнений ждали, а мы приходили - то чаще, то реже, то на-коротко, то на-подольше; помогали им чем могли - и как разведчики, и вручную. Дом ремонтировался-перестраивался, хозяйство росло; завели корову и овечек, стали делать сыр. Народ постепенно привык, что теперь Марта с Мамкой не общие, а наши личные, зато кое-чего у них по-прежнему хватает на всех: лечебных трав, молока, сыра - и пирогов, тех самых пирогов, которые и раньше ценились едва ли не меньше лечебных трав.
Когда косынки развернутся
На ярко-синем фоне неба
И заполощутся под ветром,
Зелёный воздух задрожит
В ещё почти прозрачных кронах,
И разогретые сараи
Задышат паром и соломой,
Раскрыв бревенчатые рты.
Как хорошо лететь над лесом,
Пятнистым от весенней линьки,
Над огородами окраин
И над садами, где бельё
На жёлтых бельевых верёвках