Гаенко Татьяна, Румянцева Кира. Научиться играть с медведицей

Научиться играть с медведицей

1. Сберечь любовь как хрупкий первый снег

- Мама, отец, я хочу сообщить вам нечто важное! - Мин Моррок входит в комнату быстрым шагом, но посреди помещения останавливается, волосы чуть влажные, на щеках пятна. - Я хочу сказать, что я встретил свою любовь. Я сейчас вам всё расскажу.

Мин Морроку ещё нет восемнадцати, но, правда, скоро будет, так что по клановым понятиям он уже почти совершеннолетний, хотя по государственным ещё ребёнок. Высокий и широкоплечий, Мин Моррок статью вполне в отца и в отцовскую породу, разве что подбородок у него менее квадратный, да и вообще с виду он чуть помягче и понежнее, чем классические сушёные Морроки и Мерроны, однако лицо у наследника по-морроковски серьёзное. Если уж мамочка Ледда, в девичестве неисправимая хохотушка, за годы семейной жизни с Морроком-старшим научилась прятать неуместную улыбку в тугие локоны и пышный воротник, то степень степенности (о возмутительный каламбур, достойный озорного дяди Мурра!), солидности и чинности младшего Моррока можно себе представить.

Мин Моррок никогда не знал о себе, что он страстен и пылок, как отец - по правде говоря, он ведь и об отце этого не знал! - поэтому ситуация, в которой он теперь оказался, возникла у него впервые. На чужой улице, вдали от клановых домов, без всякого сопровождения сервов или родни, он вдруг увидел девушку, чей нежный облик воспламенил его так сильно, что он, забыв все правила хорошего тона, бросился по мостовой наперерез. Незнакомка вздрогнула и обратилась в бегство, Мин Моррок погнался за ней, на ходу опознавая в предмете волнения клановую кровь - и сердце стиснуло предчувствие счастья и беды. Он понял одновременно, что влюблён, хоть не успел толком даже разглядеть её лица, что они друг другу предназначены - и вместе с тем что им грозит ужасная опасность. В памяти всплыли леденящие кровь рассказы о сыновьях и дочерях Клана, которые сломя голову мчатся, не разбирая пути, и попадаются в сети, коварно расставленные жадными магами. Мин Моррок догнал беглянку и заговорил с ней ласково и осторожно, желая сразу же показать, что с ним совсем не страшно иметь дело; девушка постепенно успокоилась, тоже поняв, что встретилась с незнакомым доселе родичем, они нашли себе подходящее место и провели в беседе целый вечер.

Довольно быстро выяснилось, что родственные связи, имеющиеся между ними, не такие уж дальние, скорее даже наоборот, и если бы не своеобразный статус Ароны в обществе (Арона, её звали Арона - о самое волшебное имя на свете!), они могли бы быть знакомы уже давно. Однако Арона сразу же объяснила ему, почему это не так; Арона предупредила юношу, что она - "нон грата". Дело в том, что Арона служила Лунной Роще, а потом нарушила обеты служения. И то, и другое может быть вполне достаточной причиной неодобрения в среде их общей родни: ведь и Мин Моррок, и Арона - дети Правого Колена.

Правое Колено - древняя, почтенная ветвь Золотого Колена Клана Стражей, потомства Златой Титании; места обитания Правого Колена располагаются по преимуществу на правом берегу Великой Чёрной (поэтому, собственно, колено так и называется). В Правом Колене время от времени рождаются те, кто посвящает себя Лунной Роще, там самым вычёркивая себя из круга повседневных обязанностей перед семейством и Кланом - не вступает в брак и не участвует в жертвоприношениях, не занимается магией и не чинит расправ над непокорными сервами. Конечно, родственников не шибко радует сия стезя, избираемая юношами и девами порой внезапно, хоть чаще с малолетства; однако путь служения Лунной Роще почтен и освящён традицией, вдобавок Лунная Роща реально может иметь большую силу, хотя являет её до крайности редко. Обычно благодать Лунной Рощи тиха и неприметна, обращённый через неё к земнородным лик Небесной Матери исполнен кротости и сострадания; девство, супружество и плодоношение равно благословляются в ней, хотя и требуют разного служения. От юности принесший Роще обет целомудрия должен заботиться о том, чтобы избегать зла - прежде всего о том, чтобы не оказаться причиной чьей-то гибели, иначе связь с Рощей окажется разорвана и дерево его умрёт. Именно эта беда с Ароной и произошла.

Арона с малых лет хотела служить Лунной Роще, вступала с ней в общение и находила такую жизнь наиболее подходящей для себя. Она была заметной красавицей, и родня была недовольна - всем было бы предпочтительнее благополучно и респектабельно выдать Арону замуж. От ненавязчивых формальных женихов Арона защитить себя сумела, однако один дальний родственник начал добиваться её благосклонности излишне упорно. Поскольку Арона не поддавалась на его уговоры снять с себя обеты допустимым для служительницы Рощи образом, он вообразил, что она просто презирает его как мужчину, вскипел яростью и стал домогаться её уже при помощи грубой силы. Случилось так, что человек, которому Арона жаловалась на всё это как другу, оказался рядом в момент нападения отвергнутого сына Клана на Арону, вступился за неё - и был убит на месте. Придя в отчаяние, что человек погиб и вдобавок что значит дерево всё равно умрёт, Арона уступила насильнику, не желая оказаться виновной ещё и в его гибели, что могло бы произойти, примени она в самозащите всю свою клановую силу. Впоследствии Арона ужасно винила себя в этом поступке и вообще во всём произошедшем; и не одна она себя винила - многие родичи были против неё весьма настроены.

Если та линия Правого Колена, к которой относилась Арона, была связана со служением Роще традиционно, то семейство Мин Моррока относилось к совсем иной линии и традиции имело совершенно другие. Их происхождение связано с затенёнными борами Еловоди, их имена несут на себе образы мрака и глубин, чёрных ключей и сокрытых корней - Омор и Моррок, Вадиск и Радиск... К нынешнему состоянию Клана, к обычаям принесения человеческих жертв и жестоких расправ с врагами, такие имена и образы на первый взгляд подходят больше, чем светлые и мирные традиции служения Роще, и поэтому морроковская родня заведомо полагала себя более соответствующим духу времени семейством, более успешным в делам века сего - чего и стремилась держаться. Подлинно сведущие в истории Клана люди, правда, возражали, что всё это чепуха и что вышеозначенные имена просто связаны со служением Олу, одним из наиболее важных шаманских служений, чьё имя, собственно, и носит Великая Чёрная Река; однако возражать им дозволялось не слишком громко, ведь шаманы давным-давно покинули страну, а Клан давным-давно служит совсем, совсем иному господину!.. Морроки полагали себя хранителями устоев существующего порядка, порядка безусловно здравого и разумного, и высоко держали голову, культивируя в себе твёрдость, решительность и презрение ко всему тому, что почиталось ими за сантименты.

Услышав из уст Ароны повествование о её несчастье, пылающий любовью Моррок-младший отправился к родителям в решимости убедить их, что сия девушка на самом деле ни в чём не повинна и подлинно благородна, так что и сам Мин Моррок будет преисполняться благородства, пребывая с ней рядом. Юноша готов был применить всю силу воли, всё мужество и терпение, чтобы добиться одобрения отца и матери - однако, к его удивлению, ничего этого не понадобилось. Взволнованный рассказ Мин Моррока о поразившей его встрече был принят вполне благосклонно.

- Не сомневаюсь, сын мой, что ты в любом случае не посрамишь доброе имя нашего семейства! - несколько взвинченно, чуть заметно кривя губы, провозглашает отец, и внутри у Мин Моррока слегка холодеет, но мама сразу же кладёт своё слово поверх, как руку на руку, как шёлковый стежок поверх стежка:

- Всё будет хорошо, мой мальчик, мы с тобой!..

Так всё-таки служит Клан Стражей дьяволу или не служит?.. Разные мнения можно услышать в Клане на эту тему, особенно если спрашивать в разных семьях, тем более - в разных коленах. Одни говорят - да, мы служим Хозяину, мы приносим ему присягу и делаем его дела, мы следим за другими, хорошо ли они выполняют свой долг перед ним! Наша присяга ему - это наш серважный договор, наподобие того, который приносят нам наши сервы. Дети сервов подтверждают серважный договор с нами, а мы подтверждаем свой договор с Хозяином, совершая жертвы, чтобы предать ему своих детей. Сервы должны быть верны нам - а мы должны быть верны Хозяину!.. Другие же говорят - нет, мы только платим ему кровавую дань, мы данники его, ибо мы пленники! Мы провинились в своё время, нарушив верность шаманам, вступив в отношения с Хозяином - и теперь мы отданы в его власть и должны платить кровавую дань, принося жертвы в предании ему наших детей. За каждого предаваемого ребёнка мы приносим родича - ведь того, кого мы берём для ребёнка в залоги, мы нарекаем родичем, и в самом деле делаем его своим родичем. Честнее было бы и в самом деле отдавать родича за родича, брата за брата, отца за сына - но тогда Клан истощится и погибнет весь, и следа его не останется на земле, а ведь мы - Стражи, мы храним страну от магических угроз, и пусть больше нет ни Престола, ни шаманов - мы тем более должны беречь на нашей земле мир!.. Третьи же, и семейство Морроков в их числе, держится того, что важнее всего традиции! - и коли установлена традиция предавать своих детей и приносить за них жертвы, то этого и следует держаться независимо от того, нравится нам это или нет. Никакого нет резона говорить о Хозяине чересчур много, а уж тем более, как некоторые, заключать с Хозяином личный союз, или же пламенно любить его всем домом, как это принято в Розарии или в Пойме; вполне достаточно того, что предание радикально меняет статус ребёнка, и магический, и социальный. Личную силу ребёнка предание закаляет, превращая её в орудие наподобие меча, мощное против любых магов и колдунов - что актуально, ибо сыны Клана Стражей имеют немалый доход и уважение, производя разборки в магических обществах. Ну а уж про статус в самом Клане и говорить не приходится. Есть, конечно, отдельные мечтатели и вольнодумцы, которым неизвестно чего от жизни надо, есть даже целые семьи и колена, которые не предают и в преданиях не участвуют - однако такие люди и фамилии в дикости и убожестве прозябают на стороне, а серьёзным господам, желающим, чтобы у них всё было респектабельно и надёжно, такие глупости даже и рассматривать смысла нет. Совместные предания детей способствуют установлению более тесных родственных и деловых отношений, после преданий прибавляется здоровья и зачинаются дети, в преданиях Клан актуализует своё единство и свою силу. Клановые предания - это совсем не то же самое, что чёрные жертвы у нигромантов: там совершаются гнусные беззакония, в Клане же всё делается чинно и благородно. Клановый залог называется родичем, ему оказывается должное уважение, его семье выплачивается денежная компенсация - как говорится, чего же боле!.. Да и вообще, Клан не берёт никого в залоги просто так, с улицы, без повода - ну конечно, повод иной раз бывает ерундовым, даже формальным, однако важен сам факт, что всё делается законно и справедливо.

Будучи сам предан, Мин Моррок не слишком интересовался этими вопросами: он знал, что одни родичи считают нужным непременно предавать, другие - наоборот, но не пытался разобраться, что достойно, а что недостойно, полагая, впрочем, что всегда следует поступать достойно, а как именно - ну как-нибудь по обстоятельствам! Его самого предали довольно рано - на нижней границе возраста предания, трёхлетним, и он мало что понял в происходящем, хотя залога своего помнил и относился к нему с теплотой. По возрасту Мин Моррока ещё никуда не приглашали участвовать, да он и не рвался, полагая, что когда надо у него будет всё что надо, ведь он сын таких высокородных родителей, такой почтенной семьи. Не имея своего собственного ребёнка, он не имел и повода задумываться про все означенные материи; но вот наконец час пробил - у Мин Моррока появилась Арона, он стал счастливым мужем и вслед за тем отцом.

Вначале огорошенные вестью о влюблённости сына, родители Мин Моррока быстро навели справки, выяснили все обстоятельства жизни Ароны и успокоились: партия это была вполне достойная. Однако гласного брака было решено не заключать - романтические обстоятельства всей истории настолько пленили Моррока-старшего, что он загорелся особенной идеей. "Как это всё изысканно, как тонко! - восклицал отец, подбодряя Мин Моррока. - Твоя первая любовь возвышенна и чиста, как первый снег! Обычно она тает, как снег с переменой погоды - но мы укроем её драгоценными покровами и сбережём в холоде! Она как цветущее дерево в диком лесу - а мы унесём её в свой сад и обкопаем! Как мудро ты поступил, сын мой, что доверился нам, твоим любящим и предусмотрительным родителям!.." Затея Моррока-старшего состояла в том, чтобы молодые какое-то время жили тайным браком в тиши, а в один прекрасный день явились пред очи всего Клана так чтобы все ахнули: какая роскошная пара, да с ними сын-витязь, законный, преданный, блистательный как огранённый бриллиант! Мин Моррок соглашался, безмятежно полагая, что отец не может придумать неправильно - и, хоть не мог не ощущать почти безмолвного сопротивления Ароны, предпочитал держаться того, что по мере возникновения проблемы будут разрешаться как-нибудь сами собой.

Маленький Мур родился здоровым, рос умницей, тихим, ясноглазым; Арона не говорила прямо ничего о том, что это дитя тоже посвящено Лунной Роще, а Мин Моррок не спрашивал лишнего. Как-то раз, ещё когда Мур был маленьким, Мин Моррок с Ароной обсуждали нечто, по ходу чего было упомянуто чьё-то недавнее предание - Арона высказалась в том смысле, что очень рада жить в тени, в таком положении, которое делает предание ребёнка не обязательным, и Мин Моррок бездумно согласился с ней, ибо соответствующая перспектива казалась ему непостижимо далёкой.

Мурику вот-вот должно было исполниться три года, когда в морроковых пределах случилась беда. Дина Дельфинка - отдалённая родня, однако достаточно близкая знакомая Моррока-старшего и его брата Мурра - примчалась в их края и металась по клановым поместьям, выкликая бессвязные обвинения и всё круша; кончилось тем, что она выстрелила и тяжело ранила одного из сервов (Морроки долго лечили его потом, едва спасли), после чего попыталась убить и себя, а затем свалилась в лихорадке дома у одной правоколенной дамы по имени Сана. Эта Сана вообще-то Дину терпеть не могла, но в данном случае оказалась целиком и полностью на её стороне. Моррок-старший поехал разбираться - сперва один, потом и Мин Моррок к нему присоединился - но вместо прояснения в ситуации стремительно нарастало всё большее безумие. Дина лежала у Саны, материлась и бредила какими-то ужасными дармоглотами; Сана не материлась, но в остальном и сама была как разъярённая тигрица - злилась на Моррока-старшего, что тот не верит, настаивала, что дармоглоты никакая не Динина выдумка, что они и правда бывают и что из-за них у Дины случился выкидыш. По ходу всплыли имена Дининого белого друга, Кондора, и некоего Веро, который в этого Кондора стрелял, то ли из-за того что он сам дармоглот или их пособник, то ли по какой-то другой причине? - в любом случае было ясно, что выстрел Веро в Кондора и Динина трагедия связаны между собой напрямую. Ущерб, нанесённый дочери Клана плюс трёхлетний ребёнок - сложите два и два! - чем кончится дело, стало понятно сразу, тем более что за всем этим грозно высвечивало нечто ужасное, ужасное!.. Пойманный Веро категорически отказывался указать Моррокам путь к жилищу чудовищных дармоглотов, которые по всему были теми самыми врагами цивилизации и всего святого на земле, с кем Клану должно вести борьбу до последней капли крови; взять такого злодея в залоги - самое что ни на есть благородное и праведное дело, можно сказать - чистейший, как слеза младенца, вариант.

Моррок-старший отправил сына к Ароне, чтобы тот поговорил с ней предварительно; Мин Моррок помчался верхом, а отец должен был прибыть следом на машине, уже в ближайших перспективах предания. Мин Моррок явился аж в семь утра - он ужасно хотел побыть с Ароной наедине ещё до приезда отца, поскольку при отце стеснялся обнимать любимую и брать её на колени. Он даже подумал было, не лучше ли отложить весь этот разговор до отца? - однако поколебался и всё же стал объясняться. Арона у него на коленях окаменела! - стала резко возражать, по мнению Мин Моррока - совсем не по существу, и он уговаривал её, а сам думал - ну ничего, вот сейчас приедет отец, он её конечно же убедит, ведь они оба старше меня, они - взрослые, они между собой договорятся!.. Мин Моррок редко чувствовал себя младше Ароны, обычно он старался думать о себе как об уже состоявшемся клановом господине, пускай не слишком опытном, но солидном; в данном же случае он всё сильнее ощущал себя совсем не так. Когда приехал Моррок-старший, всё стало и ещё хуже - Арона говорила, что ребёнка предавать не надо, что человека убивать не надо, что в ситуации надо разбираться, может быть там и без убийства разобраться можно... - но тут оба Моррока впали в истерику и оба хором поставили дело так, что ребёнок - их, так что они тут делают что хотят, а её вообще не спрашивают, а только ставят в известность! Арона сникла, замолчала; потом, какое-то время, она вроде как порывалась что-то Мин Морроку сказать, да так и не сказала. Мин Моррок тогда не обратил на это внимания, он стал вспоминать про это лишь потом, много лет спустя, и его посетила страшная догадка: он ясно понял, что в то утро Арона хотела сказать ему, что вновь беременна, что у них будет ещё дитя - и что в дальнейшем говорить уже было не о чем, потому что потом, после предания, у неё случился выкидыш.

Всю ту неделю, которую Веро просидел у них в преддверии жертвы, Мин Моррок пребывал в очень странном состоянии. Вступая в те или иные беседы с Веро, он временами ощущал, как будто бы что-то в глубине сознания начинает проблёскивать-проворачиваться - но уговаривал себя, что это просто коварный Веро морочит его как дармоглот, он не поддастся! - и спешил быстрее покинуть помещение, где жил узник. Всё с беспощадной ясностью состыковалось уже на предании, когда Мин Моррок не в силах был улизнуть от слов Веро, произносимых им во время застолья. Застолье длилось достаточно долго, и Мин Моррок не мог не слушать - он слушал, слушал и наконец услышал, что Веро на разные лады проводит одну и ту же мысль. Веро говорил, что тут у них - ничего страшного, что тут гораздо лучше, чем у дармоглотов! - и до Мин Моррока внезапно дошло всё сразу: что Веро побывал у дармоглотов в плену; что он сравнивает их, честных Морроков, с отвратительными дармоглотами; что Веро не стал выдавать Моррокам дармоглотов, потому что он, Веро, великодушен и благороден - а вот они, Морроки, действительно как дармоглоты, но что Веро несомненно никому не выдал бы и их, Морроков, если бы какие-нибудь враги напали сейчас и стали требовать с него ответа!.. Мин Моррок всё никак не мог эту страшную мысль додумать - всё говорил себе: ничего, я её додумаю потом, я должен сделать вывод, я должен далее быть мудр и справедлив, у меня впереди ещё много лет, много преданий... Однако додумал её он лишь после смерти Веро - и с ослепительной отчётливостью понял, что всё кончено. Что больше у него, Мин Моррока, в жизни не будет уже ничего - что они совершили страшное преступление, непростительное злодейство, и теперь он приговорён к вечной бессмысленности, обречён всепожирающей пустоте! Зачем, зачем они все - все!!! - не остановили его, если знали, что на самом деле всё так ужасно?!..

Мин Моррок не смог простить тогда ни Арону, ни отца; сказал Ароне, что больше не будет с ней жить, не может больше её любить - и едва не дал зарока, что вообще никогда не будет иметь дела с женщинами, но Арона удержала его, не позволила. Впоследствии она привела к нему за руку другую девушку, из той же родни - Кассандру, Сандру - сказала: вот, ты желаешь соблюдать себя, так помоги и ей, Сандра посвящена Лунной Роще, поддержи её в том, чтобы сохранить девство, пусть с ней не будет как со мной. Мин Моррок не хотел - он вообще ничего тогда не хотел - но пожалел их, постыдился отказываться и согласился. Но это было уже потом, а ещё до того умер маленький Мур: не прошло и трёх месяцев с предания, как он умер - беспричинно, как обычно и умирают дети после предания. Все в Клане знают, что дети иной раз после предания умирают, но только каждый думает, что так бывает не у нас, у нас такого быть не может, наши дети не такие! - именно это самое сперва истерически кричал, а потом уже размеренно повторял Моррок-старший в течение долгого времени спустя.

Ещё до смерти маленького Мура Мин Моррок видел его во сне, на руках у Веро - так, как это было во время застолья, незадолго перед жертвой, когда Веро захотел взять ребёнка на руки, и ему разрешили. Мин Моррок рыдал во сне и потом, проснувшись, заливался слезами и думал - вот, остались мы с Муриком одни!.. - но всё равно не пошёл жить домой к Ароне и ребёнку, думал - по отдельности всем нам легче будет... А Мурик умер, и Мин Моррок сам себе сказал: он умер потому, что я мало его любил! Но ему тогда уже было почти всё равно, потому что он сам лежал пластом и почти не вставал. Прошло едва ли не два года, пока Мин Моррок начал более-менее нормально вступать в общение с родными и друзьями - ну что ж, коли не умер вместе с сыном и его залогом, то надо жить дальше, чтобы была хотя бы какая-то польза. Он сыграл свадьбу с Сандрой, и они действительно жили "холодным браком", не деля ложе, в течение практически двадцати лет, и стали актуальными супругами из-за особых условий, о которых будет поведано несколько погодя. Сейчас осталось добавить только вот ещё какой эпизод.

Вскорости после того как Мин Моррок женился на Сандре, в те годы, когда он уже разъезжал по делам, но был ещё сильно стукнутым и вялым, отец пытался разными способами расшевелить его - и в числе прочего развлекал его рассказом о том, как отвозил компенсацию семье залога самого Мин Моррока, Пилигрема. Моррок-старший привёз тогда приличное денежное вспомоществование, однако жена Пилигрема никак не хотела открывать ему дверь и очень злилась, полагая, что муж просто-напросто ушёл к другой. "Я по делу насчёт Пилигрема!" - "Он здесь не живёт!" - "Нет, я не к нему, я по делу насчёт него!" - "Ах, так вы порученец этого негодяя! Передайте ему, что я желаю ему как можно скорее сдохнуть!" - "Считайте, что он так и сделал, и в таком случае примите в честь него кое-какой подарок!" - вдова сперва не хотела ничего принимать, однако, узнав, что это деньги, всё же взяла. Моррок-старший поинтересовался насчёт ребёнка, зная от Пилигрема о нём; вдова сказала: "Его ребёнок! Повешу ему на шею камень и утоплю, вот как!" - и Моррок забеспокоился было: мол, тогда уж лучше отдайте его мне!.. - но вдова разоралась уже совсем непристойно, и Морроку пришлось ретироваться. Впоследствии он навёл справки и узнал, что всё в порядке, что вдова вложила деньги в какую-то большую покупку, и сын при ней, не утопила она его.

Рассказывая всю эту историю как нечто комическое, Моррок-старший называл город и адрес семьи Пилигрема; Мин Моррок запомнил координаты и, не сказав ничего отцу, отправился искать сына своего залога, желая с ним познакомиться. Он в самом деле очень быстро обнаружил молодого человека подходящего возраста, симпатичного, который охотно подсказал ему где найти гостиницу; неожиданно для себя Мин Моррок спросил, не знает ли тот Пилигрема? - "А что?" - "А Варвару?" - "Это моя мать!" - "В таком случае вы их сын!" - "Бьюсь об заклад, - воскликнул Варлам (так звали пилигремовского сына), - что вы-то - точно сын Пилигрема!" - "Нет, я достоверно знаю, что это не так!" - "Однако я уверен, что мы родственники, - заявил Варлам, - я это сильно чувствую, пойдём поговорим!" Они хорошо провели время в кафе, Варлам рассказал, что Варвары уже нет в живых, но что она всегда была уверена, что муж ушёл к другой, оставив им отступные. Варлам был спокойный, солидный, уверенный в себе, работал на обычной работе, не имел отношения ни к каким уголовным, магическим и прочим делам - совсем не как та публика, с кем сынам Клана приходится тесно общаться обычно. Варлам очень понравился Мин Морроку, так что при второй же встрече Мин Моррок решился - и рассказал Варламу всю правду, всё как есть: и про Клан, и про судьбу Пилигрема, и про себя самого. Варлам долго молчал; Мин Моррок решил было уже уходить, встал, пошёл - Варлам тоже встал и пошёл провожать, всё так же молча, потом наконец сказал: "Не знаю, что и говорить!.. Ну, если захочешь со всем этим завязать и бежать - я всегда тебя приму. У нас тут есть крепкие ребята, дружинники, со шпаной всякой справляться умеют, в обиду не дадим..." Мин Моррок был страшно тронут, долго размышлял над этим и в конце концов решился было и правда бежать из Клана с помощью Варлама, но ничего не получилось. Когда он приехал это обсудить, Варлам не в состоянии был говорить ни о чём кроме своей свадьбы - он был безумно влюблён и собирался вот-вот жениться - так что Мин Моррок уехал ни с чем, а вскорости Варлам трагически погиб. Его возлюбленная была как раз-таки из криминальных кругов и собиралась завязать, Варлам на улице стал защищать её от старых дружков, они озверели, вышла драка - живым его в больницу доставить успели, но не спасли.

Позже Мин Моррок наводил справки о судьбе молодой вдовы и даже пытался оказывать ей покровительство, но не непосредственно, а через своих клановых друзей. Он страшно горевал о смерти Варлама, пережил много безумных подозрений на тему, кто из Клана мог бы оказаться в этой истории замешан, однако в конечном итоге всё-таки сумел отказаться от абсурдных обвинений в отношении близких и даже обрёл подлинную дружбу с Сандрой, которая про всё это знала и тоже очень горевала. Обретение доверия сперва к Варламу, потом к Сандре очень вдохновило Мин Моррока, ведь после предания Мура он утратил доверие ко всем - прежде всего к отцу, но и к прочим близким, а заодно и далёким. Историю дальнейших отношений Мин Моррока с отцом имеет смысл рассказывать отдельно, но только не сейчас, а погодя.

2. На поля родной страны вышли стражи-колдуны

Ко времени нашего первого знакомства с Кланом Стражей мы ещё ничегошеньки не знали о нём - так что сочли его за очередной магический клан, с которыми мы уже не раз встречались, за очередное аристократическое семейство с жестокими нравами, коим на Востоке несть числа. Последнее клановое предание, устроенное уцелевшими после гибели Клана законными его потомками, ничем не отличалось от обычной магической чёрной жертвы. Если чем оно и было отмечено, то разве что какой-то особенной разнузданностью, что, впрочем, в жизни бедных нигромантов, увы, не редкость. В те годы мы немало занимались проблемами чёрных магов, как ныне здравствующих, так и погибших энное время назад, поэтому естественный ужас при столкновении со случаями чёрной жертвы у нас не то чтобы притупился, о нет - однако мы по крайней мере знали, что делать: за что хвататься в первую очередь, в каком порядке оживлять завязанных в сюжет и как распутывать петлистые узлы отношений. Не то чтобы нам не было тяжело - ещё как, временами просто невыносимо! - этот характерный колорит предательства и надругательства над личными чувствами участников, прежде всего - убитого, эти годами рубцующиеся злокачественные язвы в душах оставшихся в живых... Однако работа есть работа, вдобавок работа отнюдь не бессмысленная, поэтому выяснять всё новые и новые кошмарные истории и, так сказать, раскручивать их в обратном направлении мы были готовы. Примерно так мы и восприняли сначала Клан Стражей, однако тут всё оказалось иначе.

Знакомство с Кланом началось для нас с оживления последних клановых потомков. Строго говоря, самыми-рассамыми последними они вовсе не были, однако именно они были повинны в бедствии, погубившем Клан как структуру. Это были Эреб и Мэги - брат и сестра смешанных клановых кровей, весьма эмоциональные, амбициозные, однако чудовищно мало осведомленные в клановой истории и традициях. Трагедия гибели Клана, разыгравшаяся в дни их юности, стукнула по ним так сильно, что им трудновато было вспоминать даже то, что они знали в детские годы. Внятно объяснить они могли только две вещи: что Клан соединяет в себе царскую и чёрную кровь и что предание детей посредством человеческой жертвы для Клана не исключение, а правило. Смирившись с последним, мы взялись раскручивать тему так, как умели - выяснять у живых участников событий подробности наиболее болезненных для них историй, оживлять тех, кто по ходу этих историй погиб, устраивать между всеми вышеуказанными отношения, ну а параллельно изучать и родственные связи: Клан так Клан, пусть будет Клан!.. Собственно, мы ведь даже названия "Клан Стражей" тогда не знали - Мэги с Эребом были настолько ни в чём не уверены, что объяснить что бы то ни было могли лишь "на пальцах". Новую область деятельности мы обозначили обычным для себя образом, по именам главных лиц, то есть Мэги с Эребом, причём самой главной была Мэги:

Появилось в нашем плане

Всё узнать о Мэги-клане -

Потому что Мэги-клан

Вышел вдруг на первый план!

Впечатление от разбирательства с преданием Эреба оказалось двойственным. С одной стороны, был ожиданный ужас изощрённо жестокого убийства, с другой - чувство внезапного облегчения: никаких подлянок, в высшей степени цивильное обращение с приговорённым, всё чинно-благородно - почти как принято убивать у нас на Западе. Совсем не то, к чему мы привыкли за годы работы с восточниками. Мы сразу врубились, что для кланового предания такие взаимоотношения вполне характерны, и были страшно рады сему. Делясь впечатлениями с друзьями и смежниками, мы шутили: "Какая же это чёрная жертва - это всего-навсего ритуальное убийство с формальными элементами чёрной жертвы!" Перспектива работать не с тьмочисленным множеством предательств и издевательств, а с системой регулярных "законных казней" на том этапе сильно нас утешила. Однако потом всё повернулось другой стороной.

Как только мы копнули чуть глубже, подряд разобрали несколько ситуаций с участием представителей уже следующего поколения - так сказать, "настоящих" по сравнению с Мэги и Эребом детей Клана - на нас так сильно пахнуло нашей бредовой юностью, горячечной жизнью Арийского Запада последних перед Чертой Мира времён, что от неожиданности аж затошнило. Всё вдруг показалось зубодробительно узнаваемым - принудительное братство безобманного убивания, перемежающихся словами прощения и прощания пыток, привкус перманентной дурноты в томном жаре летних мостовых и в утешительно-слепой прохладе подвалов... Резко накатило отчаяние, протест аж до истерики - нет, нет, только не это, больше не хочу, не могу!.. Никогда не забуду, как я примчался в храм и размазывал слёзы на исповеди, бессвязно повторяя, что не знаю что делать, не знаю, не знаю! ведь я уже обещал ребятам помощь, я не имею права их бросить, но я не знаю что с этим делать, я думал что не встречу этого больше никогда, этих честных казней, этой бессмысленности, этой безнадёги - я не могу, не могу, не могу!.. Наш старший брат очень жалел меня, вздыхал - "Ну не горюй, брат Герман, не отчаивайся! делай своё дело потихонечку, молись, я тоже буду за тебя молиться, а там, глядишь, оно само с Божией помощью как-нибудь да разрешится!.." Мой побратим Старший, с которым мы на том этапе работали неразлучно, прекрасно понимал все мои чувства, но относился ко всему спокойнее, так что наш старший брат советовал ему почаще ободрять меня, чтобы пока суд да дело я уж совсем не скис. Наш старший брат в итоге оказался прав: ничего особенного не произошло, ничего радикально нового не выяснилось, на меня просто снизошло утешение. Для начала я взял себе не думать о дальнейших перспективах, а тупо разбираться в том что непосредственно перед носом; так мы и стали делать, а работа - она ведь втягивает и утешает сама по себе. Ну а потом мы постепенно отъехали еще дальше вглубь времён, стали вгружаться в клановую жизнь предыдущего столетия, и эта жизнь уже так сильно отличалась от всего, что знали мы по Западу и по Востоку, что шаг за шагом отчаяние уступило волнению и азарту, увлечённости - и далее любви. Конечно же, своих "покойников" мы горячо любили с самого начала: всех тех, кого оживляли, с кем выясняли отношения, ссорились и ладили, плакали и смеялись; однако это вовсе не означало любви к их прежней жизни, той жизни, которую они оставили за чертой. Первое время мы довольно-таки болезненно относились ко вздохам наших новых друзей о Клане, о его древней красоте и величии, о родственной теплоте, которая связывает всех родичей независимо от конфликтов и расхождений даже по самым важным вопросам... Всё это заведомо представлялось нам лицемерием: о какой такой родственной теплоте можно говорить, если родство вынуждает соучаствовать в изуверских убийствах, если нарекаемого родичем и провожаемого с плачем делят живого на части и съедают?!.. Однако же спорить с реальным фактом наличия вышеозначенной родственной теплоты мы, слава Богу, не стали - почувствовав её действие не только на себе, но и на тех людях, из-за которых мы горевали более всего: на клановых залогах. Принятие в Клан есть не формальность, а реальность; биение общей крови, дыхание общей жизни, ощущение друг друга на расстоянии, взаимное проникновение переживаниями друг друга - всё это оказалось внезапно очень важным. Сколько раз мы наблюдали такую картину: взятый в залоги по оживлении страшно возмущается, скандалит, злится, грозит вывести клановых злодеев на чистую воду, нажаловаться в милицию (или куда у вас тут сейчас можно пожаловаться, я этого так не оставлю, не потерплю!!!) - ну а потом со вздохом начинает говорить, что всё это, конечно же, не касается ребёнка, ребёнок ведь не виноват, он был тогда такой славный, да, я готов встретиться, готов общаться, ничего что он вырос, ничего что он сам стал такой же... И вслед за этим - бурные встречи с обмороками и болевым шоком у обеих сторон, сумасшедшая радость, "он мне ближе чем брат!" - для обоих, вместе всюду за руку, вместе изучать современность и древность... И в итоге - "да ладно, чёрт с вами со всеми, конечно же я их прощаю, конечно же я буду помогать, конечно же мы будем все вместе - мы не оставим, мы вспомним, мы сохраним, мы возродим!.."

Через несколько месяцев работы всё это нежданно коснулось и нас самих. С какого-то момента новооживляемые чада Клана стали спрашивать нас, вот конкретно нас со Старшим, а сами-то мы из какой семьи, какого колена?.. Нет, ну конечно им понятно, что мы арийцы, раз живём на Западе - но происхождение-то наше явно клановое ведь?.. Так кто же мы?.. Нас со Старшим всячески ощупывали и обнюхивали - то ментально, незримыми ощущалами, а то и физически, носами и пальцами, в зависимости от нравов семьи, откуда происходили те, кто стремился нас "определить". Чем большее число урождённых и воспринятых детей Клана проходило через наши руки, тем более уверенно называли нас родичами новички. Взаимное соприкосновение, происходящее по ходу общения разведчика с новооживляемым, весьма эффективно осуществляло "адоптацию", то есть восприятие, усыновление нас в Клан, а богатейшая палитра клановых кровей позволяла новеньким предполагать немало вариантов нашего происхождения - как чистого, так и смешанного. Сперва мы смущались и шутили, потом прониклись и вострепетали; потом как-то незаметно это стало для нас естественным, само собою разумеющимся. Мы проработали с Кланом три года, фактически не отвлекаясь ни на какие другие проблемы; по ходу и после того мы долгое время так и обозначались - "Герман и Старший, арийцы, Клан Стражей". Позже к этому прибавились и ещё кое-какие обозначения, однако это уже совсем другая история.

Кстати об истории. История Клана Стражей уходит корнями в глубокую старину - во времена расцвета Империи Таголинов, во времена шаманского служения на Великой Чёрной. О происхождении Клана легенды рассказывают так. Царевич из многочисленных чад Таголова гнезда отправился в странствия в Омбру, таинственный лесной край, обиталище чёрных народов - как диких, так и преисполненных древней премудрости. Там он полюбил девушку из могучего клана Волков по имени Сова, которая родила ему сына. Ребёнок царевича и колдуньи рос не по дням, а по часам, и был преисполнен могущества, с которым было трудно совладать ему самому. Обычаи Дома Таголинов позволяют заводить на стороне детей, узаконивать их и даже возводить таких потомков на престол, однако в данном случае царское семейство было смущено и обратилось к шаманам с вопросом, как правильно обращаться с этим чадом, не сокрушит ли его сила Царский Дом и всю империю?.. Шаманы рассудили так: пусть сей ребёнок и его потомство не претендует на престол, а станет Стражем, пусть род его хранит страну от владеющих магическими силами врагов! Шаманы дали мальчику особое посвящение - благословили его благословением Ола, Того из Великих Духов, Кому принадлежат глубины и изнанка вещей, Чьи все истоки и опоры, Кто одаряет личное естество связью с родом. Сын царевича и колдуньи, по отцу имеющий разум белого, по матери же - силу чёрного, обрёл в этом посвящении власть над собой и смог таким образом сделаться великим витязем, несокрушимым богатырём. Однако этого было недостаточно, ибо ему следовало стать Родоначальником и произвести из своих чресл обширный многочадный Клан. По слову шаманов юноша отправился на Чёрную - ведь вся она посвящена Олу, вся преисполнена Его силой! - и в нужный час достиг самой Дельты, что возлежит на низких изумрудных островах меж величавых рукавов Царицы Глубокой. Средь множества мест силы, мест вопрошания и поклонения обнаружил он цель своего путешествия - святилище Ола Родоначальника, называемое также Кузницей Богатырей. В этом святилище служили девы, именуемые Олеандрами, несущие силу Ола воительницы в латах. Когда стране требовались богатыри, избранные мужи и юноши входили к латоносным девам, чтоб зачать дитя; рождённая таким образом дочь оставалась с матерью и также становилась служительницей Ола Родоначальника, рождённый таким образом сын отправлялся с отцом в мир, чтобы стать богатырём и основателем нового рода. Родоначальник Клана вошёл к деве Олеандре, однако в первый раз не зачал сына - родилась дочь, которая осталась там служить и приняла участие в формировании тела Клана некоторое время спустя. Урания Первая называют легенды мать-служительницу, Урания Первая - Небесная Супруга Родоначальника Клана; дочь же её зовётся Урания Вторая. Родоначальник Клана покинул Дельту, оставив этих мать и дочь, и совершал подвиги в разных концах страны, возрастая в силе и славе. Златая Титания - так нарекает легенда имя второй жены богатыря; Златая Титания, корона света и драгоценная цепь, связывающая своего мужа с великими властителями мира, Земная Супруга Родоначальника Клана. Имя же третьей жены - Плутония: не свыше назначенная, не данная равными - возлюбленная всей глубиной сердца на склоне лет, та, за которой сошёл убелённый сединами витязь до самых глубин. Плутония, из Оловой Тьмы изведённая, Плутония - Супруга Подземная, Супруга Преисподняя, Плутония - любовь сердца, дыхание недр.

От всех трёх супруг у Родоначальника родились дети: по трое детей называет легенда для каждой, один раз - отдельный ребёнок, другой - близнецы. Урания Первая после второй встречи, произошедшей много лет спустя, родила ему двойню сыновей, однако самого первого мальчика родила Родоначальнику Златая Титания: разнополую двойню произвела она, сына и дочь, и мальчик этот стал родоначальником Исов, одного из наиболее могучих колен Клана Стражей. Исы - подлинные богатыри, Колено Исов несёт на себе исскую силу, которая может останавливать падение лавины и поднимать в воздух скалы, и это лишь видимое и незначительное её проявление. Чем меньше Исов, тем тяжелее ложится исская сила на всё колено, но тем могущественнее тот, на ком она почиет, кто является её носителем, а чем больше Исов - тем более плавно распространяется она на всех. Потомки трёх супруг Родоначальника в разных поколениях соединяли между собой кровь, покуда не сформировали семь колен Клана Стражей. Семь колен, а вернее - семь струй: ибо одни колена, дома и семьи исчезают, а другие нарождаются, и только самые важные колена пребывают неизменно. Силу Урании Первой несёт Колено Урания, называемое также Колено Олеандров; потомки Златой Титании зовутся Золотым Коленом, потомки же Плутонии носят её имя, верны девизу "На том стоим!" и символом имеют цветок плутонии - горной камнеломки, неприметного и стойкого растения, способного удерживаться на вертикальных скалах, вгрызаясь вглубь камней, крохотными голубыми звёздочками дерзновенно отражающего бездну небес. Всё это вместе - образ Клана, знамя Клана, сердце Клана.

Имя "Тритония" оспаривают друг у друга целых два важных колена Клана Стражей - Евагрии и Пойма. "Тритония" - значит "трёхжильные", здесь подразумевается соединение силы всех трёх основных линий. Евагрии гордятся тем, что они больше всего похожи на изначальную породу Волков, из которых произошла Прародительница Сова; Волков как таковых почитай что не осталось, зато Евагрии Клана яростны и неукротимы, способны превращаться в волков, брать любой след и круглыми сутками нести дозор. Евагрии всегда на страже, и даже сами рассказывают о себе анекдот про то как одного Евагрия спрашивают, что он делает, а он отвечает: "Сторожу луну!" - "Дурак, разве луну нужно сторожить, она же тыщу лет висит, и никто её не украл?!" - "Вот то-то и оно, что есть кому сторожить, потому за тыщу лет никто её и не украл!.." Совсем иное дело Пойма. Колено Пойма тоже почитает себя главными Стражами, но в совершенно другом смысле: они полагают себя наследниками и правопреемниками шаманов. Колено Пойма происходит от Дельфинов - обитателей города Дельты, разросшегося на месте святилища Ола Родоначальника, когда служение на Чёрной иссякло. В исторический час, когда в стране царило смятение, часть Дельфинов отделилась и направилась вверх по Реке, воздвигая на берегах алтари; они объявили себя равными шаманам, поскольку сами обратились к небесам и обрели благословение на новое служение. Достигнув запустевшего святого места, они основали прекрасный как сон город Пойма, реющий над водой на сваях подобно знамени. Детьми Поймы нарекло себя новое колено, город же свой объявило убежищем, где царят иные законы, чем во всей ойкумене, неуклонно погрязающей в нечистоте.

Дети Клана Стражей различаются между собой и силами, и обличьем. Потомки Златой Титании похожи на царскую кровь - светлокудры, румяны, атласнокожи; потомки Урании подобны грифонам - невысоки и безвидны; в Евагриях играет волчья масть - они чернокудры и почти синекожи, кряжисты и шерснаты, волосы имеются у них даже в ушах и в носу; чада Поймы хрупки и изящны, ослепительно-грозной элегантностью напоминают легендарный Народ Цветов. Много родов и домов внутри Клана, многие Стражи несут в себе смешанную кровь; испокон веков ведётся обычай "снимать сливки" - юноши и девы разного кланового происхождения сочетаются любовью, рождая детей, преисполненных особыми дарами, и лишь потом вступают в брак как удобно родне. Много талантов и подвигов, много великих свершений - и при владычестве Таголинов, и после того, и под водительством шаманов, и после них, и в добрые времена праведности, и после падения. В самые разные эпохи сыны Клана охраняли страну от хищных оборотней и маньяков-людоедов, от коварных магов и злых колдунов. Стражи обходили вверенные им края дозором, действуя и поодиночке, и дружинами, и в составе государственных структур: в армии и в милиции, в дорожной безопасности и в контрразведке... Клан Стражей, Царские Стражи, Стражи-Колдуны - всюду, где возникают эти имена, они окружены заслуженным уважением.

На поля родной страны

Вышли Стражи-Колдуны:

Не видать на сто шагов

Ни колдУнов, ни магОв!

Ну и как же, спросите вы, сочетается всё это со служением дьяволу, с принесением человеческих жертв сатане?

А вот так. Остаётся только руками развести. Потому что по факту - вот оно так, а откуда оно всё пошло, с чего началось - это уже разговор совсем особый. Давно это всё-таки было, очень давно...

Если обстоятельно рассматривать обычаи предания, как оно совершается в разных коленах, если внимательно вслушиваться в исторические легенды, в разных коленах рассказываемые, то можно предположить, что радикальное изменение в жизни Клана, именуемое падением, произошло не одноактно, а в несколько приёмов, притом обособленно - если не в каждом семействе, то уж точно в каждом колене по-своему. Клановые летописи гласят, что ещё при шаманах и Таголинах нравы Стражей, увы, оставляли желать лучшего; засматриваясь на горделивую роскошь и самовластье царского дома и лордов, сыны и дочери Клана стремились от них не отставать, воспроизводя в своём обиходе многое, чего не стоило позволять себе защитникам слабых от бед. Конечно, клановые князья не тиранили своих сервов столь же безжалостно, как это делали лорды в отношении своих крестьян и слуг; надо полагать, что именно потому лорды в итоге оказались истреблены, а клановые сервы пребыли верными фактически до конца. Однако в остальных отношениях дело было плохо задолго до падения. Клан был велик по численности и весьма раздроблен, семьи разного происхождения и с разным достатком чурались друг друга, одни родичи величались перед другими, братские отношения во многом были забыты. Когда шаманы покинули страну, а это произошло после того как царский дом и многие к нему присоединившиеся дали шаманам понять, что не желают более слушать их обличений, Клан впал в растерянность, поскольку продолжал считать шаманов своими старшими; однако ничего решительного Стражи предпринимать не стали. Возможно, следовало бросить всё и вместе с шаманами переселиться с Востока на Запад; возможно, следовало уговорить кого-либо из шаманов остаться и жить вместе с Кланом, поскольку Клан всё-таки не то же самое, что вся страна, это своего рода государство в государстве; возможно, стоило бы по меньшей мере просить у шаманов совета и напутствия на будущие времена, которые уже обещали быть сложными. Ничего этого сделано не было, как минимум - не было сделано в масштабах жизни Клана.

Между уходом шаманов и Восстанием Вожаков прошло всего несколько десятков лет, но за эти года страна ещё глубже погрузилась в беззаконие. Восстание Вожаков парализовало обыденную жизнь лишь на время, однако лучше после него не стало, даже наоборот - наступили времена, не без основания называемые Тёмными. Мрак покрыл ойкумену, захватывая Восток и Запад, крайний и средний Юг; разве что на Западном Севере, в местах обитания диких неарийских племён, можно было жить спокойно, не ожидая подвоха со стороны соседей, не опасаясь чужих вооружённых отрядов, ни в чём не подозревая мирных одиноких путников. В такой обстановке первоочередной для Клана задачей было сохранять не только боеспособность, но и сознательность - и вот тут-то Стражей подстерегал целый ряд специфических для их породы проблем.

В своё время шаманы дали Родоначальнику Клана посвящение, которое помогало ему справляться со своей двойственной природой, гармонично сочетая дары царской и волчьей крови. Традиция такого посвящения сохранялась в Клане вплоть до падения, когда вместо этого посвящения был введён обычай предания через человеческую жертву. Впоследствии отказ от предания стал представляться невозможным, потому что исконное посвящение было под запретом, а каким ещё способом можно отдать во власть сыну Клана его буйную силу? Бывали, конечно, ситуации, когда непреданный ребёнок переживал встряску, производившую в нём такое действие, что понимающие люди говорили - "оставьте парня в покое, его сила теперь и так ему покорна!" Однако, поскольку предание через жертву было введено как мощный инструмент идеологического принуждения и оставалось таковым, то чаще всего подобное вольномыслие не одобрялось. "Сила ребёнка и так ему покорна, это хорошо - но как же тогда быть с долей Хозяина? Чем вы заплатите ему, если не кровью жертвы? Чем вы ему присягнёте?"

Что за петрушка с этим Хозяином, мы, откровенно говоря, не могли понять весьма долго. Кто, собственно, имеется в виду? Что за сущность, что за могущественный дух? В Клане не принято отрицать, что речь идёт о сатане, о дьяволе - хотя изначально эти понятия Клану чужды, это определение "внешнего" характера. Вместе с тем в остальной ойкумене тоже никогда не было единства по части кого этими словами называть - противник, супостат, обманщик, клеветник; а может быть, наоборот - спорщик, оппонент? искуситель-испытатель?.. Кто это такой, одно ли это существо или много разных? Хорош он или плох (хороши или плохи)? Кому полезен, кому вреден?.. В эпоху, когда народы впали в дикость и недоверие друг к другу, стало принято клеймить любые чужие религиозные представления "дьявольскими, сатанинскими", любого чужого духа-покровителя именовать "сатаной" и подозревать во всём самом гнусном. При том, что по земле и вправду распространилось великое множество человекоубийственных обычаев, можно было смело говорить, что ойкумена погрузилась в сатанизм. Но всё-таки это скорее оценочная характеристика, чем анализ конкретного социального явления - например, жизнедеятельности Клана Стражей.

Как бы то ни было, вплотную познакомившись с Кланом, мы оказались вынуждены считаться с фактом, что Стражи не только совершают определённые культовые действия, связывая их с именем "Хозяин", но и время от времени состоят с этой сущностью (с этими сущностями? с этой совокупностью сущностей?) в общении. Ничего вразумительного, кроме того, что бывают какие-то мысленные разговоры, что осуществляется ментальное давление, притом временами очень сильное - понять не удалось. Собственно говоря, неясно было даже, вправду ли речь идёт о постороннем разумном существе - или, быть может, на Стражей действуют какие-то их же собственные психические структуры, связанные с функционированием общего ментального поля Клана.

Оставив в стороне попытки проанализировать "ту сторону" в качестве активной и сознательной, мы сконцентрировали усилия на изучении "этой стороны" - как если бы никакого "Хозяина" не существовало, а только работали бы силы самих Стражей, пребывающих у сего мифа в рабстве. Даже с этой точки зрения можно было увидеть немало интересного. Возьмём хотя бы сам термин "Хозяин". Следует иметь в виду, что в обиходе "Хозяевами" назывались Духи шаманского пантеона - Хозяин Дождя, Хозяин Ветров, Хозяин Костров... Личные имена этих Духов произносились в служении, когда подразумевалось обращение к ним, а наименование "Хозяин того-то" было отчасти титулом, отчасти иносказанием - в том смысле, что мы не призываем означенного Духа, а просто упоминаем его в третьем лице. В шаманском мировоззрении слово "Хозяин" означало предельную личную вложенность существа в его "дело" - "хозяин, а не наёмник". К примеру, Хозяин Ветров не равен стихии ветров, он больше и выше её - однако властвовать ветрами для него не временное и докучное занятие, а сфера его творчества, его самоотдачи. Это значит, что он не бросит своего дела, не оставит без внимания тех, кто к нему обращается. Почитающие Великих Духов должны смотреть на вещи так же - не будучи пленёнными стихиями мира, видеть мир как общее творчество Духов и людей, вкладывать в него себя целиком. Таким было отношение шаманов и вообще неарийцев; прочие же этносы, сей культуре чуждые, воспринимали дело иначе. Народы, традиционно состоявшие в общении с эисскими предками, относились к ним как к родителям - вполне сродственным своим чадам, однако имеющим собственные интересы, которые надо учитывать, строя отношения с ними чаще всего по принципу "ты мне - я тебе". Представления о "Хозяевах" сии народы боялись: это, мол, те, которые "хозяйничают" по отношению к неродному - то есть творят произвол. Необходимо добавить сюда ещё и момент волхвитской специфики, поскольку волхвы оказали на формирование мировоззрения ойкумены огромное влияние. С точки зрения волхвов, жизнь во плоти в любом случае есть дело нестоящее и небогоугодное, обращение к каким бы то ни было силам мира есть в любом случае нарушение верности Единому Творцу - а коли без обращения к силам мира не проживёшь (всем очевидно, что это так!), то, значит, следует спокойно вступать в общение со всеми подряд богами, духами и демонами, не разбирая, кто из них добрые, а кто злые, ибо все они не лучше людей и в этом смысле равно презренны. Термин "Хозяин/ Хозяева" для волхвов означал нечто заведомо нечистое и вместе с тем заведомо неизбежное - подход по принципу "не подмажешь - не поедешь, не обманешь - не продашь". Возьмём теперь эти три типа представлений, смешаем из них коктейль и подадим на стол в качестве образа "Хозяина Клана Стражей". Получится некто, произвольно хозяйничающий, то есть ломающий законы не родной себе природы Клана и за счёт этого способный выгодно устаивать дела в своих интересах, но также и в интересах Клана; некто заведомо недобрый и вообще дурной, но с ним следует считаться, а также можно беззаветно ему служить, вкладывая себя целиком. Компоненты сего коктейля могут присутствовать в любом соотношении, в зависимости от традиций конкретного колена, фамилии, а также степени богословской продвинутости отдельного Стража. Если вдобавок иметь в виду, что "Хозяин" в клановом понимании - это то ли "Хозяин Клана", а то ли "Хозяин Без Указания, сиречь Хозяин Всего", то картина получается и ещё более определённой: независимо от того, существует ли этот "Хозяин" как некая живая и мыслящая сила, речь в любом случае идёт о том, что нынешний статус Клана - запроданность "законам века сего", в которых ни свободе, ни милости, ни снисхождению места нет. Что, собственно, и отражает субъективную ситуацию Стражей-после-падения более чем адекватно.

Имея весьма разное психофизиологическое устройство, разные колена и семейства Клана решали за счёт предания разные проблемы и, соответственно, практиковали разные обычаи. Большую роль играл так называемый "возраст предания" - одни стремились предавать детей как можно раньше, другие наоборот. Чем младше ребёнок, тем в меньшей степени он осознаёт происходящее, тем в меньшей степени это потрясение формирует его клановую силу, а его самого - как социальную единицу; казалось бы, вот и причина, чтобы предавать как можно позже - однако тут уже иные минусы. Чем старше ребёнок, тем более высока вероятность, что после предания он умрёт! - жить не захочет в мире с такими законами, и всё тут. Для чёрного ребёнка этого вполне достаточно: сгорит от лихорадки в ту же ночь, ну или через день-через неделю, или же просто начнёт хиреть - растает через месяц, или однажды ляжет спать и не проснётся... Особенно часто после предания умирали Евагриевские дети, поэтому у родителей-Евагриев высок был стимул отказываться от предания вовсе, однако маленькие непреданные Евагрии обычно бесновались, неукрощённой силой круша всё в доме. Поэтому Евагрии старались не предавать детей как можно дольше, из последних сил тянули до шести, а то и до семи лет - уж коли всё равно ребёнку помирать, так пусть хотя бы чуть подольше насладится жизнью! - а также стремились побольше рожать, чтобы хоть кто-нибудь да выжил. В Пойме, напротив, предание было актом завета, и возраст предания был очень ранним - между двумя и тремя годами, когда ребёнок уже способен осознавать, кто он и что с ним делается, но ещё очень плохо может отделить себя от рода в целом. Завет любви с Хозяином через ребёнка заново подтверждает вся Пойма, и дитя соучаствует в этом почти не прилагая своей воли, но всё-таки прилагая её достаточно, чтобы предание было и личной присягой тоже. Если же говорить о потомках Златой Титании, то сила их обычно и так сбалансирована, так что на предание их вынуждали чисто социальные моменты. Например, бытовало мнение, что расхаживать у всех на виду, потрясая непреданным, аморфным как кисель естеством попросту неприлично. Могли быть и любые другие статусные заморочки; изложенная выше история предания маленького Мура достаточно в этом смысле характерна. Пора, однако, обратиться к ней опять, чтобы рассмотреть ситуацию с ещё одного специфического ракурса.

3. Взгляд из Розария, взгляд на Розарий

Как известно, участие в предании подхлёстывает жизненные силы, после участия надёжнее зачинаются дети - и когда у клановых супругов с этим проблема, сочувствующие родичи стараются пригласить их куда-нибудь поучаствовать. Тот факт, что само по себе участие может привести к смерти, брать в расчёт по понятным причинам не принято: сыны и дочери Клана закалены в крови, им всё должно быть нипочём, а исключения только подтверждают правило. Зачатое после участия дитя считается близким родичем того ребёнка, благодаря преданию которого оно рождено; таким образом укрепляются связи между домами и коленами, так восстанавливается мир между пребывавшими ранее в ссоре. Если преданный ребёнок умирает, то зачатое с его предания дитя может быть востребовано осиротевшими родителями, наречено именем умершего ребёнка и взято вместо него; предавать такого ребёнка не полагается - ведь это как бы тот же самый ребёнок, который умер.

Секунд Кириак, сын главы Розария Валлора Кириака, был рождён с предания маленького Мура, сына Мин Моррока и внука Моррока-старшего. Устраивая предание маленького Мура, Моррок-старший пригласил Валлора в долю вполне сознательно: при всем известной напряжённости отношений между Морроками и Розарием свидетельство Валлора о том, что тайный ребёнок семейства Морроков предан солидно и достойно, могло иметь в дальнейшем большое значение. Однако маленький Мур умер, и свидетельствовать о клановой чистоте новоявленного витязя не потребовалось, зато у Валлора Кириака родился второй законный сын. "Секунд" - это значит "второй". Секунд Кириак, второй после старшего брата Кириак-наследник; Мур Секунд - второй Мур, прямой наследник трёхлетнего Лемура из фамилии Морроков. Кто ты, о юноша по имени Секунд?.. Кем ты считаешь себя, какое семейство тебе родней?..

После смерти Мурика Моррок-старший рвал и метал, требуя, чтобы Валлор отдал своего имеющегося родиться ребёнка; однако Валлор категорически отказывался, а Мин Моррок, чьё слово должно было быть решающим, совершенно не желал настаивать и вообще лежал пластом. Вопрос о передаче Секунда оставался открытым в течение нескольких лет. Узел мог бы быть разрублен в случае предания - предание фиксирует, что спорный ребёнок уже не тот, что это следующий сын Клана принёс следующую присягу - однако от затеи предания Валлору пришлось отказаться. Мать Секунда, Римма Кириа, впала в душевный недуг, и Валлор имел все основания полагать, что в случае предания Секунда она совсем сойдёт с ума. Сильно спустя, когда Римма всё-таки лишилась рассудка, Валлор со вздохами жаловался сыну - "эх, всё равно ведь она разболелась, надо было тебя тогда предавать, но кому же охота жить с ненормальной женой, вот я и отступил, пойми!.." - однако Секунду-то от этого было только лучше, он совсем не хотел быть преданным; он и так вспоминал предание маленького Мура как своё.

Специфика положения состояла ещё и в том, что участником предания Мурика был не сам Валлор - самого Валлора Моррок-старший не пустил буквально физически, вопиющим образом захлопнув дверь перед его носом, что было хамством, однако хамством вполне законным: вопрос о том, кого пускать, решают исключительно хозяева. Участницей предания Мура была Римма Кириа, приглашённая Морроками в качестве женщины предания. Женщина предания - это не просто гостья. Значение женщины предания переоценить невозможно.

Роль женщины предания состоит в том, чтобы сопроводить залога в смерть и принять ребёнка в качестве полномочного наследника его достоинств - одному родичу помочь распрощаться, другого встретить, для одного послужить дорогой за черту жизни, другого облечь в силу нового статуса в Клане. Женщина предания знаменует собою смерть и возрождение; от каждого её слова, каждого её движения очень многое зависит и для умирающего, и для остающихся в живых. В крайнем случае женщиной предания может послужить и сама мать ребёнка, однако вообще-то такое положение дел не считается правильным; в общем случае женщиной предания становится или одна из родственниц, или одна из тех, для кого такого рода служение является образом жизни. В Клане существуют целые фамилии и династии женщин, которые занимаются этим профессионально, глубоко погружены в особенности мистерии прощания, хорошо разбираются в древних обычаях и, как правило, принимают любые приглашения, не отказывают никому. Римма Кириа, однако, не была одной из таких женщин; Римма Кириа была просто высокородная дочь Розария - а Розарий считается цитаделью изысканности и одновременно оплотом служения Хозяину Клана. В Розарии, как и в Пойме, предают не только мальчиков, но и девочек; девушки и дамы Розария - принцессы-воины, чувствительные к прекрасному и неприступные в отношении низменного. Любая дочь Розария обучена вышивать и музицировать, готовить по старинным рецептам и составлять снадобья, пользуясь современными технологиями. Любая дочь Розария обязана не посрамить родного гнезда, будучи приглашённой в качестве женщины предания на сторону, в чужую фамилию или в чужое колено. Любая дочь Розария - и Римма Кириа была просто одной из них.

Валлор женился на Римме без любви - так уж фишка легла, что ему сложилось на ней жениться - и даже не был вполне уверен, от него ли рождён старший сын, хотя самого Макки страшно любил и находил похожим на себя. Посмеиваясь, Валлор говорил сыновьям, когда Секунд уже был подростком: мол, один сынишка в меня, да мой ли, другой точно мой, да не в меня - а ну вас всех, заведу себе дочку, её и буду холить да лелеять!.. В конечном итоге так оно и вышло - королевой Розария сделалась именно дочь, Лорра, она ещё при жизни отца стала всем заправлять, однако это уже совсем другая история. Следует только сказать, что после рождения Лорры-то Римма и сошла с ума окончательно; всю беременность она проплакала, ну а потом и вовсе бродила по дальним покоям как тень - седые волосы распущены, взгляд в пространство, на голове кудри появлялись ещё рыжие, но тут же и седели, вырастая. Однако всё это было потом, а во времена детства Секунда мама была ещё ничего, много с ним общалась, и они вместе часто вспоминали предание Мурика - ведь для Секунда это было очень важно, он просил мать рассказать абсолютно всё, что было ей известно. К сожалению, Римме известно было очень мало; отправляя её на предание, Валлор не спрашивал её согласия и не давал никаких разъяснений, кроме того что происходящее следует сохранять в великой тайне. Римма не считала себя нарушительницей тайны, открывая что-либо сыну - ведь он сам первый начал расспрашивать её, ещё совсем маленьким вспоминая разные моменты предания Мура. Рассказывала она обычно во втором лице: "тогда я держала тебя на коленях... а в ты этот момент делал то-то и то-то..." - и Секунд воспринимал это совершенно адекватно, он ведь и правда видел события глазами Мура, хотя, конечно, и не только: глазами матери он тоже много чего видел, очень много.

Застолье предания было сумрачным. Народу и впрямь было очень мало, Моррок-старший не обманул Валлора, с порога отправляя его вон - мол, самым узким кругом!.. Помимо Мурика, Риммы и залога, Веро, присутствовали лишь только Морроки да ещё один странный гость, которого Морроки считали за своего родича, но это был совсем не тот, кого они имели в виду. В детстве Секунд полагал, что это совершенно непонятная фигура, однако в некоторый момент жизни его осенило: тайным участником предания был Дабл Ю, сын Поймы, систематически посещавший Розарий по делам. Каким образом Дабл Ю здесь оказался, что ему было надо - Секунд не знал и вычислить не мог.

Мин Моррок был ни жив ни мёртв, а Моррок-старший хорохорился, пытался отвечать на шутки - Веро шутил, хотя был хмур, Дабл Ю молчал, Мурик и Римма тоже сидели сжавшись. Веро шутил, что здесь не страшно, здесь вообще почти как в доме отдыха, а вот зато в том месте, откуда Веро вышел ну совсем недавно - там с потрохами съели бы и Мин Моррока, и Моррока-старшего, так что им даже повезло, что они туда не попали, зря они по этому поводу переживают!.. Про скатерть-самобранку говорил - мол, сама набрасывается на человека, сама разделывает его и подаёт на стол, не то что здесь! - в этот момент скатерть как раз дёрнулась: кто-то из присутствующих судорожно потянул её за кисти - Римма аж вскрикнула, но тут же все и засмеялись, стало легче.

Наедине с Риммой Веро тоже внезапно засмеялся и сказал - "Не думай, я смеюсь не над тобой!" - она сказала: "Я понимаю, это нервное!" - а Веро сказал: "Я радуюсь! Всё могло быть гораздо хуже." Римма спрашивала его о семье, не нужна ли помощь - но он сказал: спасибо, о семье есть кому позаботиться! И ещё говорил, что его имя на земле останется, он знает это.

В какой-то момент застолья - когда Веро и Римма уже возвратились ко всем, навряд ли до ухода? - Веро вдруг заявил: "Последнее желание смертника! Так делается всюду, где совершается по закону, а не беззаконное убийство; как у вас - по закону или без закона?" - и Морроки хором подтвердили, что по закону, да, да, конечно, по закону! - тогда Веро сказал, что хочет взять ребёнка на руки. Морроки явно испугались, но отступать-то было некуда, так что Веро взял Мура и немного подержал его на коленях. Римма потом рыдала, восклицая, что делать так нельзя было, нельзя! - но эти слёзы, эти Риммины слова, бессвязный монолог - пророчество ли, бред ли? - всё это, может быть, и было-то уже не наяву, быть может это было уже в снах: Секунд так много раз потом переживал всё это в снах, что даже если бы по правде это было с ним самим, не с Муриком, уже и то он позабыл бы, как легло впервые. Римма рыдала, что теперь уж точно все умрут - Веро умрёт, ребёнок умрёт, сама она сойдёт с ума и тоже умрёт... Наверное, всё это было в снах, ведь за столом Римма держалась замерев, не шелохнувшись, как каменная, только тогда и вскрикнула, когда зашевелилась скатерть; впрочем, зарыдать Римма могла с Веро наедине, в таком случае ребёнка на руки он брал ещё до их ухода.

Важное, очень важное было во время жертвы: впадая в этот эпизод, Секунд не мог отвлечься от него, не пережив всё снова, до конца. Вот Моррок-старший возится с Веро, они уже на месте, при станине; Мин Моррок замирает возле Мура - но тут отец велит ему вывести вон Римму, и почти одновременно с тем вскрикивает и подзывает сына к себе; они там оба, около Веро, а Дабл Ю перемещается за спину Мура - и вот он поднимает руки, чтоб закрыть лицо руками, и Мур вместе с ним тоже хочет поднять руки и закрыть лицо - и тут вдруг оборачивается Римма, она встречается с Дабл Ю взглядом, её рот округляется - и тогда Дабл Ю, ловкий, гибкий, одним прыжком достигает Риммы, мягко хватает её за плечи, разворачивает её лицом к станине - и, как стрелу из арбалета, направляет её к ним! - и Римма входит в самую средину совершающейся жертвы, как в узел входит разрубающий клинок, как вето, как неотменимая печать. "Право на сердце" называется этот удар, дарующий залогу смерть в обход изнурительной процедуры телесного разъятия; "право на сердце" может применить любая женщина предания, если не устрашится, если умеет - Римма не умеет, но умеет Дабл Ю...

Потом, после всего, Мин Моррок рыдает, сидя на корточках, почти лицом в колени, захлёбываясь, и Моррок-старший говорит, похлопывая сына по спине: "Стыдись, ты даже после своего предания так не плакал!" - тут Римма понимает, что сейчас Мин Моррок поднимет лицо и сделает что-нибудь страшное: убьёт отца, убьёт себя... - в отчаянии она кричит первое, что приходит в голову: "Дядя Моррок, у меня каблук сломался!" - и Моррок, оставив сына, идёт к ней.

Сны, связанные с жизнью Морроков, посещали Секунда с раннего детства, с тех самых пор, когда душа не отличает снов от яви. Впоследствии он сформулировал для себя так: "меня перетянуло к Моррокам" - Секунд любил и чувствовал их как близкую родню. Стыдясь перед отцом своей "неправильности", стесняясь непатриотизма в отношении Розария, остро переживая осознание никчёмности, Секунд ощущал себя свободным лишь с мамой и с Ароной, которую считал приёмной матерью. Римма их общение одобряла, да и Валлор постепенно смирился - ворчал, похохатывал, а время от времени и сам отправлял сына в гости к Моррокам: съезди, мол, навести, всё же родня!.. В голову к Секунду Валлор, конечно, лазал, интересные для себя подробности жизни Правого Колена выяснять таким образом мог - однако Секунд не пытался этому противиться, полагая, что проконтролировать процесса всё равно не сумеет, а никакой вражды против Морроков Валлор не питает и вредить им не станет. Разрешения у Секунда Валлор не спрашивал: улучив момент, просто хватал его за виски, притягивал к себе, массировал, лечил и одновременно смотрел. Обсуждать результаты сеанса меж ними было не принято, поэтому Секунд никогда не знал, что именно видел отец на этот раз; лишь только однажды Валлор высказался прямо, потому что был вне себя от волнения, но зато дело и правда касалось жизни и смерти. Однако об этом чуть погодя.

Секунд всегда ощущал себя более сродственным Правому Колену, чем Кириакам и вообще Розарию; его, конечно же, не привлекали морроковские идеалы, он вовсе не считал самыми важными вещами порядок, строгость и чинность - скорей наоборот, сквозь неприступную броню он чуял в этих людях неуверенность, смятение, податливость и мягкость, которая могла бы проявляться в нежности, но чаще оборачивалась страхом. Секунд и самого себя видел таким: податливым, несмелым, несуразным, не умеющим оказать помощи даже тем, кому от всей души жаждал помочь.

Различия между Правым и Левым Золотым Коленом куда сильнее, чем меж правым и левым берегами Чёрной, на которых сии колена обитают. Даже с градостроительной точки зрения аггломерат Гонг с его маленькими населёнными пунктами, где тут и там рассеяны с виду скромные дома и усадьбы Правого Колена, нисколько не похож на Город Башен, издалека красующийся древней Цитаделью. На гербах Левого Колена могли бы быть начертаны гордые слова - "дерзость, доблесть, торжество". Фанфары, пламенеющие стяги, приветственные возгласы горожан, бросающих цветы под ноги прибывающим или отбывающим Стражам - таким виделся Город Башен сынам Левого Колена в мечтах. Реальность была иной. Экскурсионные автобусы, притормаживающие на площади напротив Замка, любопытствующие взгляды иногородних туристов с холма через овраг на Розарий, остановка возле моста, ведущего в Венерин Грот: "Нет, посещение этих старинных зданий невозможно, в них проживают частные лица, отдалённые потомки тех, кто некогда строил наш город". Отдалённые потомки, вот как.

Три главных клановых твердыни Города Башен - исская Цитадель, именуемая также Замок, Розарий и Венерин Грот. "В дни празднеств и во времена бедствий Цитадель открыта для любого сына Клана" - гласит закон Замка, идущий из глубин веков. Такая надпись сохранялась в Замке долгое время, однако в конце концов истёрлась, да и сам закон сей вспоминался нечасто. Главными в Цитадели были Исы; традиционно там могли селиться и Виттилии, но не любые, а лишь так называемые Виттилии Замка, связанные с Исами узами дружбы и родства. Легенды говорят, что Златая Титания одарила Родоначальника Стражей разнополой двойней, и мальчик стал прародителем Исов, а девочка - прародительницей Виттилиев, так что родство и дружба сих родов ведётся от начала, однако исторический путь сделал их отношения причудливыми. Виттилии легче и резвей тяжеловесных Исов, Виттилии весело и бурно размножаются, естественно устраиваясь всюду, где их принимают; Виттилиев много, Исов мало, а Цитадель большая, но всего одна. Венерин Грот - по преимуществу виттилиевское жилище, Розарий же стоит особняком, ибо Розарий он и есть Розарий. Розарий - он всегда особняком.

Легенда об основании Розария гласит, что некогда в Цитадели средь прочих Исов были юноша и девушка, которые любили друг друга, но не сумели настоять на том, чтобы им разрешили пожениться. Они дали слабину и позволили родным устроить им браки с нелюбимыми - однако потом всё-таки не выдержали и сбежали, решив, что лучше любая судьба вместе, чем благополучие врозь. За ними устремилась погоня, и злосчастные любовники скрылись в лесу, в глухой болотистой чаще. В те времена город ещё не разросся под защитой Замка; скорей всего, и города-то ещё не было, была лишь Цитадель и окружающие её дикие края. Любовники забрались вглубь чащобы, недоумевая, как им быть, и вдруг увидели сандаловое дерево. Сандаловое дерево - святыня, связанная со служением поминовения, из него делают памятные бусы и чётки; в краях Города Башен такие деревья не произрастают, однако основатели Розария увидели сие священное древо, устроились под ним и получили долгожданную передышку. Когда они хорошенько отдохнули, к ним обратился некий голос, который повелел им это дерево срубить и сделать из него мостки, ведущие вглубь чащи. Любовники решили, что их удел - дерзновение, не знающее ни стыда, ни благодарной памяти; они свалили дерево, прошли по нему через топь и оказались на сухом островке. Повинуясь дальнейшим указаниям, они изрубили ствол и разожгли костёр, с помощью коего обсушились и согрелись, а когда весь огонь погас, им было велено плюнуть в остывающий пепел. Не дрогнув, свершили они и этот акт - и тут же из золы возвысился Хозяин Клана, простёр над ними руки и провозгласил: "Не думайте, дети мои, что вы потеряли моё благоволение, поссорившись с вашими старшими родичами! Я с вами - и если вы воздвигнете на этом месте дом, обнесёте его неприступной стеной и вырастите сад - то дом ваш, именуемый Розарием, я буду опекать отныне и до века."

Основатели Розария взялись за дело, и вскоре стало ясно, что обстоятельства преклонились на их сторону. Исы Замка объявили, что прекращают преследование, другие родичи тем более не жаждали вмешиваться в исские дела, чада же Поймы немедля выразили новому дому поддержку и прислали в помощь специалистов по ирригации. Вскоре на месте топи был насыпан холм и проведены каналы, построен дом и разбит прекрасный сад, ограждённый каменной стеной. Новая твердыня была названа Розарием, а правящая чета получила гордое имя Кириаков. Исы и Кириаки по сию пору помнят о родстве, хотя отношения у них весьма сложные: не потому, что Замок всё-таки не желает простить Кириакам бегства - а потому, что Исы Цитадели платят кровавую дань поневоле, словно вынуждаемые плетьми рабы, Розарий же кичится заветом с Хозяином, предаёт ему не только мальчиков, но и девочек, и вообще держит себя за подлинно царствующий под его рукой дом.

Однако же Розарий хранит память о загубленном священном древе; насельники его не забывают, что у этого дивного места есть не только Хозяин - но и Хозяйка, Чьё древо и было сердцем незримого сада в чащобах. Исполненный молчания Лик Царицы обращён к Розарию день и ночь, и князья Розария знают это. С ревностью взирают они на Лунную Рощу, исполняющую благословением семьи Правого Колена, несмотря на то что с этих семей взимается та же самая дань законам века сего; завидуют? горюют? страшатся?.. "Сад Превознесённый" - так называют мудрейшие Розария молчаливую Царицу мятежного своего дома. О Сад Превознесённый! - в жемчугах утренних рос, в белоснежном весеннем цвету, грозная, словно полки со знамёнами...

Старый Розарий прекратил существование одновременно со всем Кланом - недвижим, нетронут остался брошенный парк и дворец после событий, коими завершилась клановая история менее полустолетия назад. Новый Розарий родился много лет спустя в совсем другом месте. На Арийском Западе, чуть северо-восточнее Северного Города, в небезызвестном Лагере Организации Троек, среди заросших соснами и елями холмов, над Голубым озером, в шуршании камышей и звоне полевых колокольчиков - вот где раскинул первые листки тугой неуничтожимый проросток дома, веками являвшего собою образ двойственности земной красы, лекарства и отравы в одном благоуханном фиале. Любящая пара новооживлённых основала сей западный дом: Элий Кириак и Сцилла Пирра, дочь Розария, несущая в себе кровь Правого Колена, кровь Хранителей Лунной Рощи. В своё время эти двое не захотели стать правящей четой Розария, хотя именно такая доля была уготована Элию его матерью Лоррой, дочерью Валлора и младшей сестрой Секунда. Элий и Спирра не желали царствовать там где проливается кровь, не желали подавать повода к пролитию крови рождением собственных детей; поскольку бежать из Розария не удавалось, им приходилось пребывать в холодном браке, хотя они любили друг друга весьма страстно: в отношении чёрных не действенны никакие способы предохранения, кроме полного воздержания. Элий и Спирра умерли юными, не выполнив ничего из того, о чём мечтали - но не отчаялись и не оставили своих стремлений. На берегу лесного озера поставили они палатки, где поселились вместе с самыми близкими родными и друзьями, которых оживили вместе с ними; некоторое время спустя пришёл черёд и дома. Общими усилиями было возведено здание, напоминающее летящий силуэт той самой первой палатки, с которой Новый Розарий начал свою жизнь; сразу же были насажены дикие розы - знак процветающей сквозь тернии любви. Несколько месяцев спустя Новый Розарий посетили шаманы. Обитатели Розария пришли в трепет, однако смогли объяснить, что раскаиваются в грехе предков и готовы понести наказание, которое шаманы наложат на них за убитое некогда древо. Шаманы благословили юный сад, и сад возрос и укрепился, многие деревья в нём за одну ночь стали взрослыми; вскорости в Новый Розарий прибыл незнакомец, который своей рукой посадил в самом сердце сада черенок миндаля, в качестве выкупа за него взяв первую попавшуюся вещь из настоящего серебра. Эта вещь оказалась сосудом, на стенках коего была символически изображена история основания Розария - Старого Розария в Городе Башен. Миндальное древо носит тот же священный смысл, что и сандаловое: это древо поминовения, означающее сад благодарной памяти об умерших в душах живых.

В один прекрасный день мы наконец-то оживили королеву Лорру, страстную и беспощадную властительницу Розария, достойную продолжательницу традиций Валлора, и не спеша гуляли вместе с нею над озером, обсуждая новые времена. Издали завидев подобный парусу росчерк крыш, Лорра едва ли не бегом устремилась вперёд - однако тут же и остановилась как вкопанная, ахнула, аж задохнулась: "Розарий без забора!!!" - всхлипнула, захохотала, замолчала... Помолчала несколько минут, фыркнула и вынесла вердикт: "Розарий! Без забора!.. Я не буду тут командовать. Я так не умею!" - после чего абсолютно расслабилась и далее выясняла, кто уже жив, а кто ещё нет, с позиции "теперь вертите как хотите, я больше ни за что не отвечаю, вот и хорошо, вот и отлично!.." Приличное время спустя дошло дело и до самого Валлора; век не забуду, как накануне оживления мы с его детьми и внуками бурно обсуждали, удастся ли сразу найти общий язык с самовластным предком, как оно получилось в отношении Лорры, или же Валлор будет возмущаться и придётся каким-то образом его укрощать. Мнения высказывались разные, страсти кипели, некоторые готовы были заранее вооружаться против царственного папаши швабрами... Конец дискуссии положил один из родичей, сказав: "Да бросьте вы, нельзя так, в самом деле! Смотрите, что получится: ребята оживят отца, он к нам придёт, захочет с нами поздороваться, начнёт говорить: "Доброе утро!", и только скажет "доб..." - как мы все хором закричим: "Добавлять ничего не будем!!!""

Однако возвратимся в Розарий прошлого столетия, к несчастному Секунду. Терзаясь, что он недостаточно любит отца, что не может помочь всё сильнее заболевающей матери и всё реже появляющейся в пределах Клана Ароне, Секунд старался по меньшей мере быть непритязательным и нестроптивым: женился на той, которая была ему предложена, стремился относиться к ней с теплом, завёл двух дочерей и даже дожил до предания старшей из них. В Розарии не спрашивают родителей, хотят они предавать своих детей или не хотят - все дети принадлежат дому, всё устраивается централизованным порядком. Рождение означенной старшей дочери Секунда, Церры, тоже было связано с розариевским преданием; отец отправил его участвовать именно в этих видах, однако тут имелись особые обстоятельства. Имя залога было Ивер - то есть то самое, которое носил Веро, Веро ведь тоже называли Ивером. Секунд вспоминал про "имя, которое осталось на земле", и очень горевал. Ни он и ни Валлор не знали-не гадали, что сей Ивер и взаправду тот самый родственник Веро, которого нарекла в честь Веро его матушка - в память о романтических переживаниях ушедшей юности; Валлор лишь чувствовал, что здесь сокрыта связь, и жаждал картой этого предания покрыть карту того, давнего, навеки легшего меж ним и его сыном. Не знал означенной предыстории и сам Ивер, для удобства именуемый нами Ивер-младший, поскольку был сугубо незаконным чадом своей семьи; однако здесь про Ивера-младшего мы говорить не будем. Коснуться его драмы нам пришлось лишь потому, что смерть его очередным узлом связала бедного Секунда с не менее достойным жалости Мин Морроком. Хотя Мин Моррока на том предании и не было, однако именно оно заставило его вступить в новый этап отношений с Сандрой и родить второго сына; подробнее об этом речь пойдёт ниже, а сейчас мы вынуждены пропустить в сюжете ещё несколько лет, чтоб рассказать про смерть.

Сложилось так, что на семейство Морроков - точнее, на всю ветку их - было обращено недоброе и жадное внимание, и в фокусе этого внимания пребывала связь оной ветки с Лунной Рощей. Негласный повелитель контрразведки Генерал Аттис, известный в Клане в качестве давно умершего Таммуза из числа хозяев Цитадели, решил использовать дары сей крови для выполнения плана по захвату власти в Клане и в стране. Он распускал слухи о новом начинании - несуществующем Золотом Городе, где нравы якобы и ещё благороднее, чем в возведённом несколько столетий тому назад Серебряном Городе. Чтобы придать миражу убедительность, он вздумал применить силу благодати Лунной Рощи: если сыны крови Хранителей поверят в дерзкий вымысел, их внутреннее зрение покажет Клану мощь Аттисовой державы, Клан присягнёт отвергнутому некогда Таммузу как законному вождю - ну а уж прочее труда и вовсе не составит. Так думал Генерал, поскольку сам доверял увиденному внутренним взором почти безраздельно; власть в контрразведке представлялась ему жалким отблеском той власти, коей он обладал в создаваемых его воображением мирах.

Когда пошли слухи о том, что самолёт Морроков таинственным образом потерпел крушение, Валлор сперва решил, что Морроки, устав от светской жизни, надумали покинуть Клан - как полагается, изобразив для виду свою смерть - а то и вовсе отбыли в Серебряный Город; однако вскоре через личные контакты с контрразведкой он получил известие, что Морроки в плену у Генерала. Все недомолвки Валлору очень не понравились. Вызвав к себе Секунда, он объявил: "Шутки в сторону, я должен знать всё; ты у меня приёмник с передатчиком в одном лице - валяй показывай, что с ними там творится!" Секунд повиновался, понимая, что беда, ибо изнемогал от страшных снов уже несколько месяцев. То были сны безумия: разноцветная темнота, вышедшая из раструба старинного ружья и заливающая весь мир, слепота - слепота мертвеца, пришельца с того света, которому не светит этот; словесная отрава, обман! - обида человека, обманом втравленного в безумие, канувшего во тьму... Войдя вместе с отцом в транс, Секунд переживал всё это уже не во сне, а наяву: смертельно раненый, он брёл по коридору, в руке сжимая то старинное ружьё - о, добрести бы только до порога, не упасть раньше, умереть на пороге, защищая близких с оружием в руках!.. Жена проснулась, в ужасе открыла дверь - вошёл, держась рукой за голову, другой за стену: "Тебе больно?!" - "Уже нет." - "Что с тобой?" - "Яд. Отрава." - "Ты отравился?" - "Меня!" - расцеловал жену, взять дочек на руки уже не успел. Жена терзалась после, что все расспрашивают её, один только Валлор не спрашивает ни о чём - винит её в смерти мужа? - но всё было наоборот. Валлора в ту ночь накрыло бредом, он видел себя Морроком-старшим, убивающим своего сына - и много, много ночей потом спорил сам с собой, доказывая, что не убивал Секунда, не хотел его смерти, не убивал, нет, нет, не убивал!..

4. Всё подлинно великое требует жертв

Про экспедицию Олоферна Веро был наслышан с самого детства, от родни. Ещё бы, речь же о деяниях великих предков! - ведь даже если Олоферн и его брат не были прямыми предками Веро, в любом случае бесстрашные полярники эпохи штурма высоких широт относились к их семье. Имя "Аверкий" - то самое, производными которого являются "Ивер" и "Веро" - это имя руководителя научной организации, которая курировала соответствующие исследования ещё в те времена; семейство предков Веро, из которых оный Аверкий происходил, было равно уважаемым и в административных, и в научных кругах. Какой рывок сделала тогда наука, какие подвиги совершались в её честь! Однако экспедиция Олоферна стоит особняком, рассказы о ней сопровождаются недоумениями и страхами - особенно средь тех, кто имеет к этой истории более-менее близкое отношение. Как, например, родственники Веро.

Тринадцать человек, "Чёртова дюжина" - так называли эту отправляющуюся на Северный Полюс группу; деяния тех лет дышали пылом антирелигиозной борьбы, воинствующее безбожие утверждалось даже в именах: одного из парней, скажем, звали Антибог (Сатана), кликали Санечкой. "Чёртова дюжина" - кто мог предполагать, насколько сие название близко к истине!.. Тринадцать человек, включая самого Олоферна, опытного полярника, надёжного командира, никогда не подводившего вверившихся ему. Никогда - никогда доселе.

Перед отправкой Олоферн обратился к своим людям с речью; настрой этой речи был несколько странным. Он говорил о том, что ныне они вступают в борьбу со стихией, однако умирать не страшно - ведь они оставляют сзади твёрдый тыл: их любят и ждут, их будут помнить и хранить эту память в веках. Минорность, предопределённость сего вдохновляющего спича резанула участников мероприятия: по большей части это были матёрые полевики, побывавшие и с Олоферном, и без него во многих походах и не привыкшие выходить в путь таким образом. Оснащение экспедиции тоже вызывало недоумение, однако ещё большее недоумение овладело командой после следующего события. Перемещаясь в сторону полюса, группа Олоферна повстречала караван, идущий навстречу - и вместе с этим караваном были отправлены назад пять человек из группы плюс львиная доля продовольствия и прочих необходимых вещей. Командир прощался с этими людьми чуть не со слезами на глазах, однако едва лишь путники перестали видеть друг друга, сказал: "Вот, видите - мы отдали им большую часть обеспечения, чтоб эти тыловые крысы не сказали, что мы отправили их прочь на голодном пайке!" Участники экспедиции остались сильно озадачены.

Относительно того груза, который они волокли, вышеозначенным образом избавившись от лишних тягот, единства во мнениях не было - была тайна. Считалось, что они везут сверхточное измерительное оборудование; негласно предполагалось, что, может быть, это такое оборудование, которое сделает возможной навигацию - и значит, за ними смогут прилететь или хотя бы сбросить им припасов с воздуха: имеющихся в наличии припасов не хватало, это было очевидно.

По прибытии на Северный Полюс Олоферн приказал закатить банкет, а после застолья сказал: "Что ж, повеселились напоследок - теперь давайте думать, что делать!" - и распустил сотрудников в разные стороны, чтоб каждый поразмышлял отдельно от прочих. Некоторые даже подумали, не хочет ли он намекнуть, что пора торжественно кончать с собой? - однако напрямую ничего такого сказано не было. Было впечатление, что командир ведёт себя как человек, продавший душу дьяволу - и не получивший взамен никаких инструкций.

Когда положенное время истекло, Олоферн собрал всех и торжественно объявил, что выход найден: уже нашёлся доброволец, который первым загружен в новейшее криостатическое оборудование, которое они с собой привезли и которое секретным образом поручено им испытать. Замороженный сотрудник останется лежать тут до весны - до времени, пока откроется навигация и за ним приедут. Первым добровольцем был Азазел, тихий, безотказный, так что его согласие было вполне предсказуемым, однако вскоре пройти замораживание согласились и все остальные. Хотели было для начала попытаться разморозить Азика для проверки, но передумали - предпочли залечь в спячку безо всяких гарантий, однако и без экспериментов на своём товарище. Азика вынули, соорудили над ним ледяное надгробие, а в криостатические ячейки заложили следующих - сразу двоих.

Сам Олоферн также погрузился в ледяной сон. Отправиться назад, чтоб отрапортовать о доблестном завершении экспедиции, он поручил своему младшему сводному брату Амалику, всецело преданному ему, но новичку в полярном деле; Лик не хотел, возражал, что лучше бы и ему остаться здесь! - однако ослушаться брата не посмел. Он в самом деле сумел возвратиться назад, запасов чтоб добраться до мало-мальски обитаемых мест хватило; далее всё странно. Судя по всему, ближайшей же весной Лик организовал экспедицию на полюс, чтобы забрать хотя бы двух своих товарищей - однако, когда он обратился в соответствующие инстанции с просьбой их разморозить, ему было сказано, что наука сейчас такими возможностями не располагает и что всё это было сделано с целью обеспечить серьёзную работу учёных будущего. Лик впал в отчаяние; попыток транспортировать с полюса остальных он не производил, резонно рассудив, что тела хранятся там надёжнее, чем в тёплых краях, а может быть позднее людей всё-таки удастся спасти. Никаких прав качать Лик более не пытался, однако много вздыхал и жаловался среди родни - родня выслушивала его, делала свои выводы и предпринимала усилия, чтобы его развлечь: временами Лик отчётливо склонен был к самоубийству. Одни из родственников давали ход этой информации и дальше, невзирая на объявленную государственную тайну, другие предпочитали похоронить её в себе - расстраивать и расхолаживать рвущуюся к подвигам молодёжь хотелось не всем. Ледовый поход Олоферна был поднят на щит в качестве идеала, к коему следует стремиться юношам, жаждущим послужить родине, однако в чём именно он состоял, история умалчивала. Даже внутри самого семейства узнать всё более-менее в точности было весьма нелегко.

Из-за привычной путаницы с датировками понять, сколько прошло лет, через пару поколений стало совершенно невозможно; ко времени жизни Веро можно было предполагать, что со времён экспедиции Олоферна протекла как минимум пара столетий. Надеясь, что наконец настала та пора, когда наука уже с состоянии спасти достойных предков, Веро организовал поездку на Северный Полюс, нашёл тела полярников и закартировал всё для грамотной их транспортировки. Однако всё получилось совсем не так, как он хотел - вертолёт, посланный за сим сверхценным грузом, захватил всего одного замороженного. Веро отправился выяснять в инстанциях, что и как, и получил весьма откровенный и обескураживающий ответ: "Нам и этого исследовать на сто диссертаций хватит!" Глубоко потрясённый, Веро принялся поочерёдно трясти и всех конкретно имеющих отношение к делу, покуда не вышел на важную шишку - это был профессор Арексис, признанное светило в области криобиологии. Маститый учёный смотрел на Веро сверху вниз и на все призывы к совести и милосердию нравоучительно цедил: "О чём вы вообще, молодой человек, о чём вы! Раньше за науку на костёр шли, а вы мне тут объясняете. Всё подлинно великое требует жертв, молодой человек, и наука - наука прежде всего!"

Всё подлинно великое требует жертв, говорите?.. Веро подстерёг машину профессора на шоссе, в безлюдном месте перегородив дорогу колючей проволокой: "У вас ледяное сердце, господин Арексис - вы будете хорошей жертвой науке о жизни во льдах! Вон у дороги сухой ствол дерева, вон растопка - вас ждёт костёр, это будет подлинно великое деяние!" - и разбил монтировкой стекло. Убелённый сединами мэтр с рыданием рухнул Веро в ноги, в дорожную пыль: "Пощадите, юноша, я ведь только что от рака вылечился, у меня жена инфарктница, внучка первая вот-вот замуж выходит!.. Я же всё понимаю, поймите и вы - у нас принято держаться цинично, иначе нельзя, иначе съедят!.." Веро не по сердцу было куражиться дальше - отряхнул, отпустил. Вскорости появился патруль: на ближайшем дорожном посту профессор, конечно, нажаловался. Милицейский начальник, коему досталось с этим делом разбираться, был мудр и терпелив - "Поймите, молодой человек, старик же просто боится: вдруг вы маньяк, сегодня смягчились, а завтра вновь надумаете его убивать?" - и сумел уговорить обоих примириться. Дело перевели в мелкое хулиганство, в суде Веро извинился, мэтр Арексис с поджатыми губами его извинения принял - Веро кипел! - а за ближайшим углом подловил Веро с извинениями уже со своей стороны. За руки брал, за пуговицу крутил - "Поймите, молодой человек, я не мог позволить себе просить прощения у вас, меня бы съели с потрохами! Мне нельзя потерять лицо - коллеги затопчут, я и так замахнулся на то, что мне не удержать, тут такие силы дерутся вокруг этого дела!.. А у меня же дети, внуки, им тоже нужно место в науке приберечь..." - умолял поехать с ним к нему домой, мол, ещё внучка есть, хорошая, незасватанная; Веро сердился, потом смягчился, в гости не поехал, но визитку с адресом всё же взял. Хотел стребовать с Арексиса обещание посодействовать в деле хотя бы с этим замороженным, попытаться как-то его спасти - но профессор опять стал руки ломать: мол, тут ничего невозможно, поймите, это и правда жертва, но зато теперь ещё лет сто никто не полезет туда за следующим, все же понимают, что науке пока не по зубам!..

Прошло действительно сто с небольшим лет, прежде чем очередной научный центр в очередной раз хапнул себе основную часть наследия Кохола/ Глухола - заведения эпохи штурма высоких широт, института космического/ глубокого холода соответственно. В результате делёжки добычи было захвачено аж целых четыре замороженных тела; оказавшиеся в доле призвали на помощь Аддела - великого медика, который был способен буквально воскрешать из мёртвых, не гнушаясь при этом работы с нелегалами и мафией. Склоняясь над распростёртым в свете операционной лампы порождением древности, историческим полярником экспедиции Олоферна, доктор Аддел дивился на лица собравшихся вкруг стола: они выглядели столь напряжёнными, как если бы были готовы заткнуть пробуждённому рот, едва лишь он пожелает о чём-то сказать. К радости бестрепетного медика, несчастный так полностью и не пробудился; он прожил шесть часов, однако был без чувств, возможно, в бреду - временами глаза двигались, но не открывались. Электростимуляция, трансторакальный массаж сердца, кровавый выпот по всему телу... Пошёл тромб, Аддел готов был оперировать, но его оттащили - "зарежет, зарежет!.." Констатировав смерть, Аддел испытал облегчение и от дальнейших экспериментов отказался. Капли крови, наползающие на глаза, переставшие видеть несколько столетий назад, арсенал инструментов, напоминающий то ли о жреческих манипуляциях, то ли о пытках, что, впрочем, однофигственно...

Всё подлинно великое требует жертв, в этом нет сомнений.

Доктор Аддел родился через полстолетия после того как умер Веро; тела покорителей высоких широт пролежали до наших дней, и в некоторых из них ещё продолжала теплиться жизнь, что создавало нынешним разведчикам изрядное затруднение: легче было бы, если бы бедолаги умерли, достигнув полюса или хотя бы по возвращении тел в обитаемые земли. Жертва, растянувшаяся на века! - и возвышающаяся надо всем этим громада Малика Обитателя Глубин, Малика-Мальдеуса, Злыдня Малика, Малика-Художника, Холодного бога...

Нет, Малик-Мальдеус не был дьяволом библейской истории, не был он и Хозяином Клана Стражей: такая сложная деятельность на суше Малику была не по плечу. Ну то есть сыны Поймы в отношении Малика свой интерес, конечно же, имели, за что-то (а может, за кого-то) его считали, подходы к нему знали и время от времени призывали его для совершения каких-то действий - но это не означало ровным счётом ничего. Любой глоб-покровитель может оказаться призываемым со стороны своих подопечных и в общем-то мало способен отличить подлинно своих от тех, кому теми или иными способами достались ключи призывания; проконтролировать, на что направляется сила воздействия, глоб способен далеко не всегда: для этого нужно хорошо понимать в делах суши, а это уж увольте!.. Одно дело - личные ментальные контакты с особо заметными яркими фигурами, совсем другое - изучать, как там вообще соотносятся между собой эти малявки, по сравнению с глобами мало отличающиеся от муравьёв. Нет, это не для Малика, Холодный бог никак не должен тратить своё время на такую ерунду. На разных этапах земной истории силу Мальдеуса привлекали для своих дел разные лица и социумы, все они думали и говорили о нём разное - Малику это было почти безразлично: больше всего его волновала возможность заниматься экспериментами в области замораживания, поэтому те, кто такую возможность ему предоставлял, автоматически попадали в круг выделяемых им персон, отношения же с прочими складывались непредсказуемо. Изображения в портретной галерее Малика тоже зачастую возникали спонтанно; наряду с многими портретами одного и того же знакомца, нарисованными в разных обстоятельствах и посему проявлявшими разные свойства характера, подававшими разные реплики и выражавшими разные мнения, там могли внезапно обнаруживаться отпечатки совершенно случайных встреч - какие-нибудь, скажем, один раз виденные замороженные. Жертвы науки.

Жертвы науки, жертвы политики, жертвы амбиций, жертвы чужих представлений об истине и красоте...

Итак, сыны Поймы привлекали Мальдеуса для решения своих дел; пользовались его силой и другие связанные с Кланом Стражей структуры. Через опекаемое Маликом криостатическое оборудование время от времени проходили даже сложные младенцы клановых кровей - инкубируемые дети тех странных родителей, которые жаждали обзавестись потомством вопреки всему в Клане происходящему и не боялись доверять чужим по крови врачам столь интимно значимые для Стражей вещи. Одним из таких младенцев и был в своё время сын Цитадели Таммуз, будущий Генерал Аттис - нескладный словно вылупившийся из яйца канарейки крылатый ящер, подобно Малику-Художнику мысленно порождающий жуткие, агрессивные, выходящие из-под контроля образы, подобно Злыдню Малику многочадный родитель, тиранящий и губящий даже самых любимых потомков, подобно Холодному богу поклонник снегов и высот, азартный и вместе с тем трусоватый ловец приключений, излишне доверчивый собеседник-союзник легко надевающих маску Хозяина Клана сил... Генерал Аттис, горделиво именующий себя "Адмирал" - блистательный и величественно одинокий на фоне Клана, едва ли не более блистательный и величественно одинокий, чем Обитатель Глубин Мальдеус на фоне бомонда глобов. Как ни смешно, Генерал Аттис и Злыдень Малик ничего не знали друг о друге, хотя то и дело так сильно сцеплялись ментально, что один принимал другого за себя самого, и каждый из них легко находил объяснения странным переживаниям, видениям и снам. Их зачастую волновали одни и те же проблемы; как уже было сказано, у них имелись одни и те же сомнительные собеседники-союзники. Это весьма важно, однако тема сия слишком глубока и обширна, чтобы мы могли позволить себе затрагивать её сейчас - поэтому возвратимся к приключениям Веро.

В отличие от вышеупомянутого доктора Аддела, Веро ни в какое прямое общение с Генералом Аттисом не вступал и о его существовании не знал, не знал он также и о существовании Малика - а если узнал бы, то скорее всего ему пришлось бы вступить с ними в борьбу, как поневоле пришлось вступить в борьбу с дармоглотами. В своих обвинениях Морроки не ошибались: Веро и впрямь был вхож к дармоглотам, хотя правильнее было бы сказать, что один раз он добровольно вошёл в их обитель, другой раз добровольно же вышел - вопреки желанию хозяев, правда, но это уже детали. Насмотревшись на горькую жизнь в Доме Страха, Веро преисполнился к его чадам пылкого сочувствия, печалился о дальнейшей участи светлого ребёнка Гиены и восхищался бой-бабой Ундой, не устававшей при каждой встрече с Веро выражать надежду, что вскоре она сварит из него клейстер; когда оказалось, что Кондор и в самом деле зверски расправляется с дармоглотами, Веро готов был убить его не только из-за охватившего его амока, но и от собственной ярости, нестерпимости происходящего. Позже, узнав, что из-за этого выстрела Дина лишилась ребёнка, Веро страшно горевал и считал себя виноватым, однако никакие силы на земле не заставили бы его выдать Моррокам не только бедных дармоглотов, но и злосчастного Кондора. К радости Веро, Кондор успел слинять с места действия, едва лишь всё началось - он страстно уговаривал бежать и Веро, вращал глазами и махал руками, однако Веро посчитал для себя зазорным увиливать от ответственности и предпочёл встретиться с Морроками лицом к лицу. Правда о жизни Клана очень опечалила его - всё подлинно великое требует жертв, опять!.. - и взять на колени Мурика он попросил ещё и по этой самой причине: ему хотелось, чтобы ребёнок запомнил его, чтобы когда он вырастет - быть может, он вспомнил бы Веро и отказался от предания собственных детей... А Мурик вот по-другому решил. Такой возможности Веро даже и не предполагал, да в общем-то оно и к лучшему.

Все дни, которые Веро в преддверии предания прожил в морроковских пределах, его не оставляло желание поговорить с хозяевами серьёзно, прежде всего, конечно, с Морроком-старшим - однако Моррок-старший разговаривать всерьёз категорически отказывался. Как только Веро затевал речь о том, что дело не в его жизни, дело в необходимости или в отсутствии необходимости предания вообще, Моррок-старший немедля разворачивался и выходил из комнаты: то ли не считал такое поведение противоречащим правилам хорошего тона, то ли попросту не в состоянии был себя контролировать. Единственный серьёзный разговор, который Моррок-старший выдержал, состоялся у них на тему Ароны и её участия в предании. Веро был категорически против того, чтобы Арона была женщиной предания сама - тесно общаясь с ней в эти дни, Веро понимал, что она этого не переживёт. Поскольку участие матери в качестве женщины предания считается в Клане не комильфо, Моррок-старший согласился и обратился к Валлору с приглашением для Риммы, тем более что, как уже было сказано выше, он находил весьма выгодным поделиться с Валлором тайной о ребёнке. Следует отметить, что впоследствии Моррок-старший вообще забыл, что на замене Ароны другой женщиной настоял Веро - так и был уверен, что это была его, Моррока, собственная блестящая идея, не принесшая пользы лишь вследствие досадного стечения обстоятельств. Моррок же младший вообще производил на Веро самое тягостное впечатление: всякий раз как Мин Моррок оказывался в комнате Веро и Веро обращался к нему с любыми словами, на лице у Мин Моррока отражалось такое отчаянное смятение, что было ясно - бедолага не в силах понять, предаёт ли он отца и весь Клан уже сейчас, уже тем, что слушает сии речи, или как это всё понимать?.. Веро не хотел делать парня изменником, замолкал. Один раз Веро сказал Ароне, что раз они не готовы говорить с ним сейчас, то он будет объясняться с Морроком-старшим за столом предания, когда тому некуда будет от Веро деваться - пусть его убьют, но задумаются на дальнейшее; услышав это, Арона на колени перед ним упала, умоляя так не поступать: если Веро поставит Моррока-старшего в вынужденное положение, то Моррок-старший просто начнёт убивать Веро без соблюдения этикета - а тогда Мин Моррок сорвётся и может убить отца, и вообще скорее всего получится гекатомба!.. Веро ужаснулся, пожалел, обещал быть поосторожнее.

Особым образом следует говорить об отношениях Веро с Дабл Ю. Аквилон - ВилВил или Дабл Ю - так звали означенного сына Поймы, в высшей степени блестящего с виду, однако в самой Пойме считавшегося не вполне кондиционным по причине его происхождения; Аквиллина - Вила или Тёзка - звали его сестру-близняшку, самое верное, самое любящее и самое любимое для него существо на свете. Близнецы всю жизнь пребывали спина к спине - держа круговую оборону и против собратьев-пойменцев, и против остального Клана, и против всего белого света. Веро и Дабл Ю познакомились у дармоглотов, куда Дабл Ю был вхож на правах сына Поймы; будучи к тому времени сотрудником контрразведки, Дабл Ю вместе с Веро осуществил дерзкий план по спасению из Дома Страха обеих Наст. Младшая Наста так и осталась воспитываться при контрразведке и впоследствии стала офицером, старшая же Наста успела выйти за Веро замуж и родила от него сына-постума - умирая, Веро знал о её беременности и горевал, но вообще-то он всегда полагал, что к семейной жизни пригоден мало и, конечно же, когда-нибудь ужасно некстати оставит жену вдовой. Во время пребывания в Доме Страха Веро ещё не был женат на Насте, он взял её за себя уже когда бежал, чтобы иметь больше возможностей её поддерживать; Дабл Ю немало рассказывал неженатому-незасватанному Веро про сестрицу-Тёзку, мечтал познакомить. Сестре Дабл Ю про Веро тоже рассказывал, много и пламенно - хотя Веро и не был сыном Клана, Дабл Ю держал его за светлый идеал. Он вообще был в этом плане нарушителем понятий: в Пойме более чем где бы то ни было следят за чистотой кровей, для них и прочие сыны Клана недостаточно высокородны, не говоря уже о других чёрных или белых. Из-за этого дети Поймы на первый взгляд смотрятся даже более демократично - сыны Клана и посторонние люди воспринимаются ими почитай что одинаково; на деле же пойменцы считаются лишь со своими, да и между своими делают разницу, да и вообще для них что-нибудь значит только Пойма - Пойма как их род, их рой, единство детей Поймы и их города, мнение которого выражает и возвещает Лоно Поймы. Войти в Лоно Поймы - это и значит погрузиться в сознание их роя, открыть себя целиком, раствориться в нём, стать единым со всем Лоном. "Общественное мнение Поймы" - так называют пойменцы ту власть, которая диктует всему городу как жить; "Общественное мнение Поймы постановило, что..." - и это выполняется беспрекословно. Иначе мягко, ласково и участливо повторят ещё разок, после чего съедят. Прекрасный словно летний сон город Пойма, мосты и башенки, дома на сваях, реющие над водами, цветы на балконах, цветы на горках, цветы в вазонах... И во всех закоулках так чисто, будто бы никто из жителей не сорит вообще - и то сказать, тут каждый чувствует себя тем существом, которое трости надломленной не преломит и льна курящегося не угасит: таковы правила быта в сем убежище от мирской нечистоты. В Пойме за все виды нарушений существует одно-единственное наказание: не умеешь правильно себя вести - вернись откуда вышел и рождайся заново. Ах не умеешь и того? Ну что ж, увы... По юности ВилВил мечтал всему этому соответствовать, комплексовал, что некондиционный; потом-то он уже был сам по себе, с сестрой на пару царствовал над частью весёлого и злачного местечка Лепополье, где клановые и неклановые структуры перемежались, где преданные и непреданные равно должны были держать ухо востро, где нравы были вольными, а исходы всех историй - разными. Но это всё было потом, на этапе же общения с Веро многое для Дабл Ю решалось - и решилось: уж как решилось, так решилось, могло, наверно, лечь иначе, да вот не легло.

ВилВил нашёл Веро у Морроков, сумел пройти незамеченным - сыны Поймы способны на многое из того, что умеют грифоны, в том числе и незамеченными где надо пребывать, и за других себя выдавать - и немало времени убил, уговаривая Веро спасаться бегством: был уверен, что сумеет вывести Веро из-под любого замка и заклятья. Бежать так просто Веро не хотел, резонно полагая, что коли Морроки решили Мура предавать, то в случае побега Веро возьмут в залоги первого попавшегося. Веро хотел было взять с Вила слово, что после бегства тот поймает Морроков, чтобы общими усилиями убедить их от предания Мура отказаться - однако тут же ясно стало, что Дабл Ю в затею эту не верит вовсе, так что договориться не получится и скорей всего придётся старшего Моррока убить. Этого Веро совершенно не хотел. Поймать старшего Моррока здесь же в доме и удерживать его у Веро, пока Веро будет с ним разговаривать серьёзно, Вил отказывался наотрез: не мог перенести, что в этой ситуации Веро окажется Морроком-старшим унижен, тем или иным способом разбит - и убедить его пойти на риск Веро не удалось. Потом Дабл Ю стал умолять, чтобы Веро позволил ему заменить Веро собой! - он сильный, он сумеет превратиться в Веро насовсем, так что никто из них ни о чём не догадается, пускай они убьют его, ведь его жизнь не так уж и ценна, а жизнь Веро - о, это да, Веро необыкновенный, его жизнь пригодится стольким людям на свете!.. Веро ему, конечно, категорически воспретил, однако на предании за него очень опасался; Вил был участником под видом одного из тихих малозначимых правоколенных родственников, и Веро боялся, что Вил не выдержит - отколет какой-нибудь номер, выдаст себя и погибнет. Что Дабл Ю сумеет через Римму осуществить "право на сердце", Веро не предполагал, да и не в курсе был таких интимных тонкостей кланового жертвоприношения. Его вообще не очень сильно волновали тонкости - с тех пор как он в первый раз был извещён о том, что всё подлинно великое требует жертв, нюансы гибели по сравнению с жизнью представлялись ему малозначительными. Он склонен был считать, что существует лишь одно надёжное средство избавления от страданий - тряпочка с хлороформом, ну а уж коли это не по нраву - живи и не проси гарантий, умирай и не жалей о том чего ты не успел.

Странствия среди снегов научили Веро простому упражнению: вообрази, что ты остался вдруг один на всём белом свете, что человечество исчезло, только льды вокруг - с какой ты радостью падёшь тогда на шею любому живому человеку, когда он неожиданно появится перед тобой из-за торосов! Даже если вы ужасно ссорились вчера - как ты утешишься его явлению! Так не лучше ли относиться так друг к другу уже сегодня, пока все живы?.. Нет сомнений - Веро мог бы обнять и самого Мальдеуса, попробовать утешить хладного Художника в его гордом одиночестве; эх, долго бы тогда у Малика в загашнике обитал пугающий портрет Веро - грозного, непобедимого рыцаря под стать шаманам!..

Когда Веро был юн, задолго до истории с "Чёртовой дюжиной", он пережил одно важное приключение, связанное с Западом и, стало быть, имеющее к нашей арийской жизни непосредственное отношение. Дело было так. В некоторый момент Веро затосковал, восточный быт представился ему душным, затхлым - рутина, безразличие всех ко всем, то да сё... - Веро решил бежать на Запад, туда, где подлинные чувства, подлинная дружба и вражда. Он записался в экспедицию, которая должна была двигаться по арийскому Северу длинным дугообразным маршрутом; это были геологи, и они видели, что юноша хочет сбежать, однако не препятствовали ему. Бежав, Веро попался неарийцам - это было дикое племя, не говорящее на бытовом, так что Веро было ужасно обидно проводить время у них в плену, хоть плен и был условным: ему полечили вывихнутую ногу, кормили его как всех и в общем-то приняли жить к себе. Двигаясь с ними вместе, Веро углядел поблизости арийский форт и рванул туда посмотреть что и как; бродил по огородам, где его и поймал следователь, в комендатуру не отвёл, а, умирая со смеху, выслушал рассказ Веро, после чего назначил его своим адъютантом - однако не прошло и пары дней, как резко помрачнел, запер Веро дома и ушёл. Веро паниканул, бежал, хотел найти своих неарийцев, чтобы сказать им, что теперь он будет жить в форту; нашёл, увидел, что их лагерь окружают - но не успел предупредить их об опасности, как они уже сами схватили его и спорили между собой - не зная языка, он понял только, что они хотят или убить его, или вести с собой как пленника, а он не мог ничего объяснить им, ничего не получалось!.. Тут на них наконец напали, и Веро в ужасе увидел среди атакующих своего следователя с биноклем - понял, что сейчас и этот человек, с которым они тоже замечательно общались, будет вынужден в него стрелять! - отчаялся, метнулся прочь как распоследний дезертир - вот только чей?.. кого он предал, кому изменил?.. - и тут над лесом стали вспыхивать сигнальные ракеты экспедиции: геологи увидели, что обстановка накалилась, и поспешили подать беглецу весточку. Веро смог беспрепятственно добраться до своих и возвратился на Восток, благословляя небо, что в его стране по крайней мере не приходится решать, предпочитаешь ты убить соседа справа или же соседа слева!.. Поход за подлинными чувствами обошёлся несуразно дорого - всё подлинное требует жертв, молодой человек, да-сс, да-сс...

Когда мы оживили Моррока-старшего, Веро был уже несколько месяцев как жив; только что вышла из печати книга про Дом Страха, написанная им в соавторстве с Ундром - и он принёс её в подарок Морроку-старшему, сделав на титульном листе следующую надпись:

"Хозяину дома, из которого я шагнул в Клан и в современность".

5. Фамильные кольца бессилья

Атрей родился в приморском кацете, что с большой вероятностью означало, что там же умерли его родители - как минимум, мать, а скорей всего и отец. Кацетом в Приморье называлось любое место заключения, различались лишь контингенты да порядки: одни кацеты для взрослых, другие для детей, одни для простого люда, другие для начальства, одни с очень гнусными условиями, другие нормальные, полегче. Собственно, жизнь в кацетах мало отличалась от жизни во всей стране - та же работа да учёба, те же политзанятия, те же, в общем-то, нормы по части жратвы. Так же, как и всюду, можно было оказаться изгоем, на которого все шишки сыплются, а можно, наоборот, угодить в любимчики и вкушать мелкие приятности с начальского стола. Атрей довольно много поимел в жизни первого, а ко второму не стремился - яростен был шибко, указаний не любил, предпочитал пребольно по башке схватить, но поступить по-своему. Начальство редко одобряет таких парней за просто так, горячего же кавалера, ценящего в партнёре неукротимость, в администрациях атреевских мест жительства ни разу не нашлось - да он и не горевал: хрена ли вечно ссориться не просто с шишкой-дураком, а с собственным мил-другом? Что ссориться придётся и с мил-другом, Атрей не сомневался: не родилось ещё такого начальника, с которым Атрей бы не сцепился - если не сходу, то по мере знакомства. Быть может, дело было в справедливости: сию особу Атрей пылко возлюбил с самого детства - существенно больше чем Родину, хотя он и не сразу это оценил. Сперва её олицетворял собою надзиратель, разнимавший пацанские драки, позднее - начальник кацета, чины из Охраны Порядка, правительство... Атрей всегда ревниво следил за тем, соответствует ли конкретный осуществитель справедливости своему статусу; последствия столь пристального контроля можно себе представить. Жизнь в обстановке конфликта была для Атрея нормой.

Два самоубийства, один побег - в общей сложности три пожизненных кольца на руках, два на левой, одно на правой. Знаменитые приморские кольца, увенчивающие каждую пресечённую попытку покончить с собой или бежать: любой руководитель должен сразу, без бумаг, видеть, на что способен новоприбывший. Приморские кольца надеваются на "анатомическое плечо", жить в общем не мешают, но снять с руки их практически невозможно. По мере роста и увеличения мускулатуры они не спеша растягиваются, однако силой их не стащить, а чтобы распилить, нужны особенные, сверхпрочные инструменты. Не всякий носитель колец может избавиться от них даже смывшись за границу; Атрей вот, скажем, так и не собрался, хотя успел прожить вне Приморья аж четыре с лишним года - да и стоит ли избавляться от последнего напоминания о покинутой Родине?..

Два суицида, один побег. Обе попытки самоубийства Атрей предпринимал на сильном драйве, в азарте - а после неудачи выпадал в чернуху, так что психологи охотно строчили в дело: "хотел покончить с собой в состоянии депрессии, от отчаяния, что мало служит Родине". Такая формулировка позволяла применить минимальное наказание. Побег был совершён фактически назло, так что помимо кольца Атрей был круто избит - правда, били свои же ребята, так что калекой не стал, только на спине мясо от костей отошло немного, нормально зажило потом. Если бы не кольцо - и памяти бы не осталось...

В семнадцать лет Атрей случайно столкнулся со своими документами, сунул нос - и оказался потрясён: они были помечены литерой, означающей наличие восточной крови! В сознании Атрея мир враз перевернулся: так стало быть, родители Атрея - не справедливо наказанные приморцы, а пленные восточники; так стало быть, Атрей не виноват, что не доволен приморской жизнью, что она кажется ему неправильной; так значит, зря он ищет правды в Приморье - это не его Родина, понятно, что ей на него наплевать! С этого дня Атрей решил во что бы то ни стало возвратиться на Восток. Случай представился почти через год. Вместе с другими ребятами Атрей монтировал электропроводку в доме, находившемся вплотную к восточному консульству. Прикинув шансы, он совершил лихой вираж - зацепившись роликом за внешний кабель, въехал из своего окна прямо в окно консульства и обратился к восточникам с пламенной речью, упирая на то, что его родители - канувшие на приморской чужбине восточные граждане. Сотрудники консульства посомневались, однако общая обстановка благоприятствовала выяснению, а не замалчиванию ситуации, так что Восток предоставил дерзкому просителю убежище. Приморские власти уступили, и вскоре Атрей в самом деле пересёк границу.

Сначала его приводило в восторг буквально всё. Полно жратвы, шмоток, жить можно где хочешь, хоть работай, хоть не работай... Казалось, что все любят, все заботятся - вот она, Родина-то настоящая, сразу видно!.. Потом наступило разочарование. Те, кто привёз Атрея сюда, остыли и не шибко рвались с ним дружить - ведь менее конфликтным он не стал, а ухватить себе того-сего стремился изо всех сил: он же должен компенсировать себе годы лишений, иначе нечестно! Нечестным представлялось ему также и молчать о том, что делается в Приморье - однако слушатели быстро начинали кукситься и намекать, что он ведь уже спасся же, чего теперь об этом вспоминать?.. Вскоре Атрею стало ясно, что он вновь ошибся - никто здесь никому не дорог, все не собачатся лишь потому, что тут всего навалом. Исполнившись ярости, Атрей приступил к штурму: а ну-ка, что здесь нужно отмочить, чтобы хоть кто-нибудь вынырнул из сонной одури, ответил бы хоть чем-нибудь кроме дежурной улыбки с дежурным вздохом?! В течение полугода Атрей ухитрился перепробовать всё: гулянки в непотребных компаниях, пьянки, выходки с приятелями и без... Общество устойчиво стремилось перевести любое свинство в шутку, и Атрей доходил до ручки, ничуть не веря в искренность "желающих добра". Если бы они и впрямь хотели по-хорошему - разве плевать им было бы, что он не балуется, а всерьёз?!

Однажды он увидел за оконным стеклом женщину, которая смотрела наружу с таким странным выражением, как будто видит всё насквозь. Атрея заворожил её взгляд: внешне она казалась зеркалом равнодушия, как равнодушные бесцветные снега, как равнодушное белёсое небо, и вместе с тем внутри - как будто невзрывающийся взрыв, как будто непроглатываемый комок, как будто боль, которой нет, но она есть! Атрей не в состоянии был высказать всё это словами, не только ей или кому-либо, но даже и себе; он встал как вкопанный, сперва смотрел, а после начал звать, кричать, потом орать. "Эй, баба! - надрывался он. - Или ты дама? Эй, баба или дама, кто ты есть, ну посмотри сюда! Я здесь, иди ко мне, я умираю!" Женщина в окне пребывала ледяной - или застывшей в ужасе, и эта двойственность сводила Атрея с ума. Он бесновался, кривлялся, размахивал руками, прыгал, чуть не на голову встал, потом спустил штаны... Патруль увёл его в милицию; как хорошо знакомому ему навешали умеренно неслабых плюх и отпустили. Вернувшись, он увидел её на том же месте, в той же позе! - это было слишком. Сварганив из подручной ерунды пращу, Атрей зафинтилил камнем в стекло над её головой. Вопреки ожиданиям, стекло оказалось настоящим, осколки брызнули во все стороны, женщина вздрогнула, на её лице появилась царапина... Мостовая затряслась, Атрей ощутил удары, как будто от разбитого окна хлестало электричеством - он сразу понял, что это магия, испытал сильный прилив отрезвления и поспешил смотать удочки.

Когда три года спустя его изловил господин по имени Мин Моррок из Клана Стражей, предъявил ему обвинение в пролитии крови своей супруги Кассандры во время беременности оной госпожи их общим сыном Меррессом и назначил его залогом вышеуказанного - ныне, стало быть, трёхлетнего - господина Мерресса, Атрей был полностью удовлетворён по части своих претензий к несправедливости, невнимательности и тошнотному убожеству мироздания. Данный ответ реальности показался ему освежающе подлинным, ободряюще настоящим. Конечно же, это нимало не заставило его изменить своим принципам, и учинённый им по ходу мероприятия дебош был самым что ни на есть классическим атреевским дебошем - однако живописанию сего бесчинства мы предадимся чуть погодя, поскольку для начала необходимо прояснить, каким же образом юный господин Мерресс появился на свет при том что родители его, как нам известно, пребывали в холодном браке.

Тихая, славная дочь Розария пойменских кровей по имени Килла родила, не будучи замужем, двоих детей, отцом которых был Дабл Ю. Вил и Килла не были возлюбленными в высоком смысле слова - они просто по-хорошему договорились: оба хотели потомства, расклад обоих устраивал. Заключать брак смысла не было, это сделало бы обоих существенно более уязвимыми в плане давления Розария; фактически, конечно, много кто всё равно был в курсе, однако официального отцовства объявлено не было, так что руки у обоих оставались развязаны. Обязанностей в отношении предания это, разумеется, не снимало - однако в Розарии, как уже упоминалось выше, обычным порядком всё устраивается централизованно. Именно так обстояло дело и с преданием Лерры, дочери Киллы и Дабл Ю. Выделенный девочке залог был объявлен врагом Розария, ибо словом и действием нанёс оскорбление небезызвестному Юнию Забулдыге, прогнав последнего с банкета в научном заведении, к коему Забулдыга никакого отношения не имел, однако умудрился там набраться и сильно буянил. Следует отметить, что наличие Юния Забулдыги в рядах доблестных сынов Розария отчасти портило имидж сего царственного дома, отчасти же приносило пользу - к примеру, когда возникал дефицит по части врагов. Врагом-оскорбителем бедного Юния оказался на сей раз тот самый Ивер, коего мы называем Ивер-младший, то есть незаконный родственник и тёзка нашего Веро.

Как уже было сказано, Валлор отправил Секунда здесь участвовать, чтобы покрыть этой картой ту, другую, давнюю; что же касается Дабл Ю, то не участвовать он не мог, будучи, с одной стороны, хоть незаконным, но всё-таки отцом своей дочери - с другой же стороны его, конечно, не могло не зацеплять совпадение имени залога с именем того, кого Дабл Ю когда-то столь горячо любил. В качестве женщины предания была Тёзка, сестра Вила, для коей всё происходящее было не менее важно по тем же самым причинам, тем более что она надеялась завести с этого предания ребёнка. И Дабл Ю, и Тёзка общались с залогом на этапе подготовки, и отношения с Ивером-младшим у них сложились вполне тёплые; о своём знакомстве с Веро они ничего Иверу не сказали.

Мин Моррок шёл по улице, ни о чём не подозревая, как вдруг его издалека окликнули: "Аверкий!" - его так сильно ударило в сердце, что он потерял сознание и даже разбил лицо. Придя в себя, он в потрясении увидел, что лежит тут же на ступеньках, при этом его в рыданиях тормошит, обнимает и целует совершенно незнакомая женщина. Мин Моррок немедленно и сам пришёл в смятение - если б не улица, объятиями бы дело не ограничилось, взял себя в руки он с трудом. Оба в два счёта поняли, что они родичи по Клану, и вскорости сумели объясниться. Она сказала, что идёт с предания и приняла его за залога, которого провожала; он сказал, что названное ею имя - имя залога его сына. Она горевала, что не имеет сведений о родне своего Аверкия, и в этом он помочь не мог - однако в простоте душевной дал ей адрес загородной усадьбы родственников Веро, куда в своё время Морроки ездили в связи с компенсацией. Впоследствии Тёзка - а это, разумеется, была она - выражала Мин Морроку огромную признательность: она получила всё, чего просила её душа. Мин Моррок же после этой встречи подумал, что коли он готов прямо на мостовой сходиться с чужой, не больно-то соответствующей его вкусу женщиной - то лучше ему жить с родной женой, тем более что отношения с ней у него вполне наладились.

Когда Арона убедила Мин Моррока взять за себя Сандру, ему всё было безразлично, он не мог доверять никому и ничему; временами ему даже казалось, что отец погубил Мурика нарочно, желая разбить союз сына с Ароной. От головы Мин Моррок понимал, что это бред, однако ещё много лет не мог без содрогания смотреть на снег - "твоя любовь как первый снег чиста, мы сбережём её от непогод..." - только сильно спустя ему полегчало, смог ездить на лыжные прогулки с Сандрой. Он ничего не знал про ледяного Малика-Мальдеуса, не очень интересовался эпохой штурма высоких широт, хотя про героический поход Олоферна в детстве читал, он ничего не думал о связи со всем этим Веро - однако образы сияющих снегов, холодных, равнодушных к людским бедам, легли куда-то вглубь, образовав границу меж его собственной жизнью и жизнью всех остальных существ на свете. Холодный брак с холодной Сандрой - холодный, холодный брак с холодной, холодной Сандрой! - вот его удел после всего.

Ситуацию радикально изменила история знакомства Мин Моррока с Варламом и гибели Варлама. Мин Моррок вновь почувствовал себя живым, доверился белым, хотел бежать из Клана, собирался на Варламовскую свадьбу - Сандра не пустила его: рыдала, умоляла никуда не ехать, за руки держала... Когда Варлам погиб, Мин Морроку представилось, что Сандра-то и виновата; он высказался прямо, и у них произошёл серьёзный разговор, после которого холодные супруги сделались горячими друзьями. Сандра сумела довести до сведения мужа то, о чём ему безуспешно толковала ещё Арона: у Сандры есть дар предвидения, и он сильно мучает её, поскольку предвидит она вещи по преимуществу страшные, а попытки предотвратить увиденное могут привести к ещё более страшным последствиям. Она прекрасно знала, что сбывается совсем не всё из того, что пробегает у неё перед глазами, однако выбрать правильную стратегию никак не могла. В ситуации свадьбы Варлама, скажем, ей был показан вариант, что Мин Моррок влюбляется в невесту Варлама, а Варлам гибнет - и более всего боялась, что Мин Моррок поневоле окажется убийцей своего нового друга. Только не это, только не собственной рукой! - любой другой путь развития событий она находила менее ужасным. Мин Моррок понял её, поверил - и далее они старались строить планы общими усилиями.

Что за снега видела Сандра, замерев перед стеклом над головой Атрея? Что за равнины, что за изнемогающие от безмолвия просторы, что за пылающие недра, что за боль?.. За долгие годы, в которых было мало жизни и много бреда, бедная Сандра нагляделась на снега и на равнины, на просторы и на глубины, на безлюдье и на многолюдье - и всюду неизменным фоном присутствовала боль, боль, боль, неутолимая боль...

К тому времени, как Мин Моррок после встречи с Тёзкой осознал, что пора им с Сандрой переменить брачный статус, в семействе Хранителей Лунной Рощи тоже произошли изменения: родился мальчик, на котором почивала благодать служения - Сандрин брат, и Сандре был дан знак, что теперь она, если желает, может невозбранно снять с себя обеты девства. Приняв сие известие, Сандра поспешила поделиться им с супругом, однако менять статус брака на том этапе они не собрались - поменяли вот лишь после предания Лерры: один Аверкий забрал ребёнка с собой, другой подарил. Рождение маленького Мерресса дало повод к потеплению отношений и с родителями, которые обрели долгожданного внука; один внук у них, правда, уже был, но через дочь, а тут у старшего сына наконец-то начало налаживаться, вот отцу с матерью и утешение! Установлению дружбы с родителями способствовал и ещё один фактор, о котором необходимо говорить отдельно; имя этого фактора было мэтр Гервасий.

Мэтр Гервасий был человеком незаурядным, и Мин Моррок не мог не оценить сего, едва будучи с ним познакомленным, но по привычке к осторожности долго не спешил раскрываться в общении. Их свёл между собою родич Ибис - Ис из Цитадели, женатый на двоюродной сестре Мин Моррока и относившийся к свойственнику с большим сочувствием. Умея не навязывать благодеяний, Ибис не тянул родича на предания своих сыновей, не обижался на отказы в других подобных мероприятиях - и Мин Моррок был ему за это страшно благодарен. Позиционируя себя грубым исским мужланом, Ибис довольно-таки деликатно познакомил Мин Моррока со своим, по сути дела, консультантом по семейным вопросам: ведь мэтр Гервасий существенно помог Ибису строить стратегию в общении с женой. Ибис очень переживал за Мин Моррока, что у того всё так сложно с супругой и с родителями, и был рад помочь любым способом - тем более столь неожиданно эффективным при бескровности. Он свёл их под тем предлогом, что Гервасий знаток разнообразных настольных интеллектуальных игр, до которых Мин Моррок был сам не свой; знакомство состоялось, и постепенно дело пошло. Общение происходило неспешно, встречи бывали не частыми, но долгими, Мин Моррок не был ничем завязан или обязан - всё это благоприятствовало; в конечном итоге Гервасий сумел донести до Мин Моррока ту мысль, что его несчастный отец - не абсолют надмирного злодейства, а всего-навсего зацикленный на своих представлениях старик, которого есть смысл пожалеть: не уступать по части значимых шагов, а просто пожалеть, научиться воспринимать его, образно говоря, не как старшего, а как младшего. На определённом этапе Мин Моррок воспринял сей подход и принялся действовать в соответствии с ним. Развитие дружбы, однако, предполагает взаимную откровенность - так что когда Мин Моррок расхрабрился и осмелился расспрашивать загадочного мэтра о его собственной судьбе, Гервасий был не вправе отказать; история его жизни повергла Мин Моррока в печаль.

Подлинное имя Гервасия было Гервес Монтана, и он был беглый приморец, скрывающийся на Востоке от своих бывших сограждан. Гервес Монтана относился к древнему благородному семейству Монтанов - одному из редких приморских семейств, сохранивших фамильные имена. Монтаны делились на две ветки, семейство Монтана и семейство Монтано; история этих фамилий была зафиксирована в государственных архивах, всё это было не только ценно, но и секретно - Монтаны обеих веток традиционно имели в приморском правительстве большой вес. Брат-близнец Гервеса, Протас Монтана, с которым они были очень дружны, погиб молодым: не желая становиться политиком, он пошёл в космолётчики и при испытании очередной ракеты сгорел. Гервес сделался социологом и несколько лет пробыл консулом на Арийском Западе, где связал свою судьбу со второй веткой Монтанов. В том краю, где ему довелось работать, в своё время был консулом человек-легенда - Цезарь Монтано, называемый на западный манер Чезаре и весьма популярный у местных. Будучи женатым на арийке, красавице-княжне Амальтее, он не только сумел поставить дело так, что в Приморье его браку рукоплескали как образцу "дружбы народов", но и, когда его отозвали на Родину, умудрился оставить на Западе, жену и детей, хотя ему было велено привезти их с собой. Более того: ещё до своего отзыва Чезаре свозил супругу в Приморье и получил документ на будущего ребёнка - удостоверяющий, что ребёнок сей четы при желании может стать гражданином Приморья. Дети Чезаре и Амальтеи с гордостью демонстрировали эту бумагу гостям. Старшим ребёнком оказалась дочь, Ксения, унаследовавшая крутой характер своего отца и ослепительную красоту матери; Гервес и Ксения полюбили друг друга и поженились. Казалось, что счастливая жизнь на Западе продлится вечно - но сперва погиб ближайший друг Гервеса, брат Амальтеи Нектарий, а потом Гервеса отозвали. Если бы не смерть Нектария, Гервес ни за что не согласился бы уехать, сбежал бы! - а тут отчаялся и отбыл. Ксению он, естественно, с собой не взял - тащить её в неволю, при том что скорее всего их разлучат, он никак не хотел. Однако Ксения изнемогла без мужа и приехала в Приморье сама, притом прибыла не через приморское консульство - в её краях приморцы не пустили бы её, понимая ситуацию - а воспользовалась восточным самолётом, который подбросил её до краёв вблизи Приморской стены. Далее она прошла пешком одна, имея на руках ту самую бумагу, удостоверявшую, что она может получить приморское гражданство. Гервес имел с ней серьёзный разговор, и она спокойно сказала ему, что хочет быть с ним вместе столько, сколько позволят обстоятельства - а если их разлучат, то делать себя объектом экспериментов она не позволит, у неё всегда есть возможность принять яд. Гервес взял с неё слово, что она не поступит так, будучи беременной или пока нужна будет ребёнку, после чего согласился принять её женой. Приморские власти охотно разрешили им жить семьёй, у них успел родиться сын, в честь дорогого для обоих родича названный Нектарием - однако в скором времени Гервес был отправлен за границу с новым заданием, теперь на Восток. Самые тяжёлые предчувствия Гервеса оправдались: однажды кое-кто из прибывших на Восток приморцев под секретом сообщил ему, что Ксению с ребёнком разлучили и направили в разные кацеты, после чего она убила себя. Гервес решил, что ему нет смысла возвращаться в Приморье, чтобы не ухудшать положение сына, и начал скрываться. Он переменил несколько мест жительства на Востоке, пользовался другими именами - ничего не помогало, выслеживали; на определённом этапе Гервес познакомился с сервами Клана Стражей и решил просить помощи у них. Ближайшим его другом был серв Ибиса Бальдр, имеющий в себе чёрную и даже клановую кровь; Бальдр обратился к Ибису, они организовали инсценировку гибели Гервеса в автокатастрофе и привезли его жить под крыло к Клану. Бальдр был человеком пожилым и вскорости умер, оставив на попечение Гервеса свою вдову, сына и дочь; сын Бальдра, Никс, был примерно того же возраста, что и оставшийся в Приморье маленький Нектарий, Нек.

Рассказывая Мин Морроку о своей жизни, о потерянном сыне Гервес умолчал - не только потому что это было слишком больно, но и на всякий случай: разорвал так разорвал, пусть мальчик растёт свободным. Мин Моррок понимал, что дети, которых воспитывает Гервес, это дети не его, а ибисовского покойного серва, но не обращал на этих детей большого внимания. В свою очередь, Гервес не очень много внимания обращал на маленького Мерра - когда Мерресс родился, Гервес был за Мин Моррока рад, но позже отнюдь не стремился к общению с Мерром, да и со счастливым папашей общение сократил, не желая оказывать на Мин Моррока никакого давления в смысле предания.

Мин Моррок вообще-то не хотел предавать Мерра, думал, как бы этого избежать; от своего дяди, брата матери, Юви-старшего, он под секретом узнал о том, что другой его дядя, брат отца - Мурр - в своё время избежал предания своего сына, устроив два застолья, одно для друзей отца, другое для своих сверстников, и наврав каждой компании, что предание, мол, состоится в другом месте, так уж получилось, а зато вот вам в утешение богатое угощение, только не выдавайте, что меня заставили сменить одну компанию на другую! Мин Моррок хотел тоже так сделать - но едва не погиб, пытаясь найти прикрытие в околоклановых кругах: его чуть не заманили под магическую чёрную жертву. Он запаниковал, Сандра тоже; чем больше усилий предпринимали они, чтобы избежать предания, тем туже скручивался узел - события стали сворачиваться в так называемую "воронку", как бывает, если жертвоприношение уже наметилось, но действующие лица пытаются ему помешать. Выйти из воронки очень трудно, такая ситуация чревата страшными последствиями. Самый сильный ужас Мин Моррок пережил, когда получилось следующее: компания розариевских сервов, с которыми вместе был воспитанник Гервеса Никс, к этому времени уже отчаянный хулиган, по ошибке разбила стекло минморроковской машины, а сам лично Никс дал ему, Мин Морроку, пинка - после чего в панике бежал, хотел срочно заключить в Розарии серваж, поскольку серва в залоги взять не могут, но ему отказали, а к Мин Морроку обратились с ядовитым вопросом: мол, тут у нас обидчик ваш, съесть нам его так или вас пригласить?.. Есть Никса они, правда, не стали, попугали только; Никс бежал и припал к Гервесу, умоляя спасти его, хотя вообще-то уже вовсю с ним ссорился. Гервес приехал к Мин Морроку, и тот, обливаясь холодным потом, думал, что сейчас выяснится, что Никс бежал куда глаза глядят и его взяли под жертву где-нибудь на клановой периферии, вот она, сила воронки!.. - так что когда оказалось, что Гервес прибыл просто-напросто просить за Никса прощения, Мин Моррок от облегчения едва не умер на месте. Гервес же со своей стороны видел, что Мин Моррок едва жив, понимал, что это связано с колебаниями насчёт предания - и не дерзнул предложить ему помощь, не сказал - держись, отказывайся от предания, вместе что-нибудь придумаем!.. - чего и не мог впоследствии себе простить. Весь этот ужас кончился тем, что Мин Моррок сдался, и когда Юви-старший прибыл с сообщением, что выследил человека, который в своё время чуть не убил камнем Сандру, что этот человек палит из пистолета в белый свет как в копеечку и что раз уж так фишка ложится, то лучше взять в залоги именно его - Мин Моррок сломался и согласился. Ни Юви-старший, ни Мин Моррок не догадывались, что этот экстравагантно ведущий себя человек - приморец; не выяснилось это и пока Атрей сидел взаперти в преддверии жертвы. Это вообще выяснилось только в кульминационный момент, когда его раздели и начали процедуру жертвоприношения: два неснимаемых кольца на левой, одно на правой. Два суицида, один побег.

- Я должен сказать вам нечто важное, мэтр Гервасий! - Мин Моррок бледен, волосы кажутся бесцветными, глубокая складка пересекает лоб. - Нечто такое, после чего вы, возможно, навсегда откажетесь со мной общаться. Вы знаете, что у меня недавно было предание. Так вот, залог моего сына оказался вашим соотечественником. Я не хочу сказать, что если бы я знал это заранее, я готов был бы отменить предание, но... вы понимаете... То есть я понимаю, что ваш соотечественник бежал из ада. Он был здесь гость или скиталец, и требовать от него социального поведения было нельзя. Я этого не знал. Мне очень жаль.

Гервес молил небо только об одном: чтобы ни словом и ни жестом не выдать отчаянную, истерическую мысль о сыне. Это всё равно, твердил он себе, это совершенно всё равно! - на этом месте мог бы быть любой, ты не сказал ему "не надо, откажись, я помогу" - теперь молчи, тем более - Никса-то он из-под удара вывел, считай что это замена!.. Гервес расспрашивал обо всём очень осторожно, стараясь поддержать Мин Моррока хотя бы сейчас, хотя бы в той мере, в которой хватало сил. Гервес положил себе во что бы то ни стало полюбить маленького Мерра - хотя бы этим покрыть то, что поневоле недодал его отцу и своему собственному сыну!.. Позже, когда Мерресс остался сиротой, это стало более чем актуально - но только вот увы, Гервес ведь и сам не зажился, хотя в каком-то смысле малыша прикрыть успел, и то уж ладно, и то хлеб...

Предание Церры, дочери Секунда, состоялось чуть раньше предания Мерресса - в те самые, столь тягостные для Мин Моррока дни. Секунд и Мин Моррок приложили массу усилий, чтобы это предание отменить: Мин Моррок ездил в Розарий, просил Валлора отдать ему залога Церры, Бена, раз Морроки не забрали Секунда и не требуют, чтобы им отдали вместо него Церру, сам Секунд в ногах валялся у отца; Валлор уже хотел было пойти на уступки, он тоже симпатизировал Бену и рад был бы его спасти - однако здесь на него было оказано давление, после которого весь либеранс кончился. Обстановка вокруг предания Церры была тяжёлая. Стараясь перебить похоронную мрачность, Бен поддразнивал Секунда, который день-деньской молчаливо благоустраивал ему быт - "что, мол, парень, ты такой бука, у тебя, что ли, зубы болят?" - покуда Секунд не рявкнул: "Да! Заранее!!!" - и вышел вон, уже неприкрыто заливаясь слезами. Бен устыдился; вскорости ему приснилось, что Секунд показывает ему ружьё и говорит: знаю, мол, что делать! - сейчас я из этого ружья убью дочь, потом убью жену, потом убью такого-то и такого-то, а тебя выведу!.. Бен в ужасе хочет его отвлечь, говорит - не делай этого, не спеши, я тебе помогу!.. - а Секунд ему: нет уж, лучше я тебя запру, а то ты молодой ещё родич, неопытный, ты будешь их всех жалеть - а я-то опытный, я-то никого не пожалею!..

Помимо ружья, из которого Моррок-старший в плену застрелил своего сына, по изнурительным снам тех дней кочевали приморские кольца. Секунду снилось Приморье - подробные, тоскливые, бесконечно тянущиеся сны: побудки и отбои, опаздывать нельзя, часов носить нельзя, необходимо на каждом шагу отмечаться в каких-то списках, на руках кольца, одно из которых назойливо жмёт, другое слегка болтается... "Надо же, оказывается, каким я в глубине души вижу наш Розарий!.." - поражался Секунд, пробуждаясь. - "Даже кольца! - как, в самом деле, странно, что у нас такого не бывает: ведь это было бы так естественно - в знак принадлежности к нашему дому, которую не разорвать ничем, надевать на руки пожизненные кольца, особенно если кто-то вдруг надумает бежать...

Самоубийство - на левой, побег на правой.

Фамильные кольца, а что?.. "

6. Под небом голубым есть Город Золотой

Нет, всё-таки Атрей не был Нектарием, маленьким Неком, сыном Гервеса - хотя эти двое юношей несомненно связаны незримыми нитями судеб. Какие парки сплетали их нити в косицы, сводя и разводя, какие бесстрастные пряхи?.. Сие нам неведомо, но родились они практически одновременно, росли в одни и те же годы в ненамного различающихся приморских кацетах, и даже Приморье покинули приблизительно в одну и ту же пору, только Нек попозже, чем Атрей, и если Атрей попал прямиком на Восток - то Нек успел сперва пожить на Западе, что, впрочем, и естественно, ведь корни его там. Нек тоже носил кольца, только не три, а два, одно на левой, другое на правой; одно назойливо жмёт, другое слегка болтается... - не Нековы ли кольца вымотали душу бедному Секунду?.. - Нек поспешил снять их, как только получил такую возможность. В отличие от Атрея, Нек не томился ни по Родине, ни по справедливости; как и Атрей, Нек был "плохим мальчишкой" - однако не на принцип, а точней даже, на принцип, только принцип этот был чуточку другой. В дополнение к надёжному как скала "не верь, не бойся, не проси" присовокуплялось кое-что мелкое, но как чесотка неотвязное - "и всегда помни свою выгоду, а то будешь сам дурак, сам!"

Линия жизни Атрея, если рассматривать её путь в сторону рождения, уходит в причудливый клубок генеалогических связей семейства Веро; линия жизни Нека, если направить взгляд в сторону смерти, впадает в широко раскинувшиеся пределы Генерала Аттиса. Нек погиб, не справившись с лавированием между контрразведкой и мафией, и к смерти его был причастен некто Рустам, тогда ещё молодой практикант, позже - один из ближайших порученцев Генерала, а произошло это несколько лет спустя гибели Атрея и вместе с тем незадолго до гибели Мин Моррока. Однако лучше по порядку.

Предание Мерресса было совершено на нижней границе положенного его породе возраста, однако наследник семейства Морроков запомнил всё весьма отчётливо и сделал для себя не менее ясные выводы. Родители не слишком много внимания уделили подготовке сына к этому событию - им было не до него - так что маленький Мерр понимал всё в самом общем смысле и вынужден был ориентироваться по ходу дела. Происходящее за столом всю дорогу вызывало у него отчасти недоумение, отчасти содрогание: залог, Атрей, вёл себя столь гротескно, как будто бы ему было поручено разыграть перед Мерресом нравоучительную сценку. Он непрерывно ругался, по большей части такими словами, которые запрещается употреблять даже детям сервов; тётя Бруттилия невозмутимо делала ему замечания, а когда она увела его в отдельную комнату и кто-то из присутствующих сказал: "Ох, никогда я ещё с таким нетерпением не ждал конца застолья!", маленький Мерр воодушевлённо подхватил: "Вот именно, и я тоже!" - и все, кроме отца, то есть Мин Моррока, громко засмеялись. Вернувшись вместе с тётей Бруттой, залог застрял в дверях, набычившись; тётя Брутта поманила его, и он тяжело плюхнулся в кресло, не так, как полагается в гостях, а вызывающе некрасиво, и начал есть, как будто демонстрируя всё то, чего нельзя: вульгарно чавкая и грубо двигая локтями, чтоб подтащить к себе поближе общие блюда, хватая всё подряд руками и оставляя жирные пятна на бокалах. Поев с тарелки, он отшвыривал её на пол прямо со всей оставшейся едой, после чего немедленно переходил к следующей. Проклятий он уже не изрыгал, поскольку рот у него был набит, однако нечленораздельными звуками и непристойными жестами демонстрировал присутствующим своё уничижительное отношение. Когда Мин Моррок приблизился, чтоб по обычаю плеснуть на него кровью из специальной чашки, залог ухитрился вдарить по донцу чашки, облив кровью не только Мин Моррока, но и Моррока-старшего, после чего учинил безобразную потасовку. Дед, отец, дядя Юви и Атрей катались по полу клубком, покуда тётя Брутта со словами "побаловались, и будет!" не накинула на голову залога большую салфетку, после чего его наконец схватили, привязали к станине и начали процедуру. Салфетка лежала на полу возле его ног и постепенно намокала в крови; Мерр не в силах был оторвать от неё глаз. Странные кольца на руках залога и то не так врезались в его память, как эта салфетка.

Потом, после всего, Мерр несколько дней со всех сторон обдумывал тот вывод, который он сформулировал в результате предания. Взятый в залоги юноша не слушался и плохо себя вёл, он ругался запретными словами и бросал еду на пол, он не уважал отца, хозяина дома, он подрался с гостями, с дядей и с дедушкой - и поэтому его разрезали на куски и съели. Мерра кормили его сердцем и купали в его крови, чтобы Мерр осознал, что это - непреложный закон Клана: если ты не будешь слушаться старших, будешь непокорен и невежлив - тебя разрежут на куски и съедят.

Некоторое время спустя, продолжая осмыслять воспринятое и отрешённо ужасаться собственной участи, Мерр задал родителям вопрос: сколько времени нужно не слушаться и нарушать правила, чтобы таким же образом обошлись, например, с ним, с Меррессом? Родители остолбенели, некоторое время беспомощно смотрели друг на друга, а потом начали бессвязно возражать. Во-первых, сказали они, с сынами Клана так не поступают, нет!.. Во-вторых, ты же не один, мы за тебя заступимся!.. И в-третьих, наконец - ведь ты же умный, послушный, хороший мальчик, тебе такое не грозит, нет, не грозит!.. Тогда Мерр принял все эти аргументы всерьёз и успокоился, потому что ему очень хотелось надёжности и утешения, однако после жуткого исчезновения родителей былые страхи двинулись в атаку с новой силой. Мерр для себя решил, что все не соответствующие клановым понятиям мысли и чувства следует как можно скорее заменять на кланово пригодные, чтобы на уровне действий несовпадения с правилами хорошего тона в Клане не возникало заведомо; по мере жизни подспудное напряжение росло и в конечном итоге принесло свои плоды - однако это уже совсем другая история.

Куда и зачем полетели родители, Мерресс не знал; не понимал он и того, что его велено было взять с собой и что мать, Кассандра, чуя беду, в последний момент сумела спрятать спящего ребёнка так, чтобы он был найден лишь после их отбытия. Отправились в безумный полёт и попали в плен лишь взрослые, обе супружеские пары: Моррок-старший с Леддой и Мин Моррок с Сандрой. После рождения Мерресса эти две пары проводили много времени вместе - в гостях друг у друга и на общей даче, устраивали праздники, пикники, лыжные прогулки... Жизнь протекала мирно, хотя мучительные вопросы кланового бытия по-прежнему оставались без ответа. Когда Моррок-старший начал получать непонятным путём поступающие письма от якобы пребывающих в загадочном Золотом Городе родственников с приглашением приехать в гости всем семейством, взволновались обе пары. Хотелось сразу многого - и убедиться, что близкие родичи в самом деле живы-здоровы, и посмотреть на образцы нового устройства жизни и быта, и поучить одичавших в отдалении от Клана сродников уму-разуму; последнего, разумеется, жаждал Моррок-старший, Мин Моррок же, напротив, надеялся на поддержку - а ну как они там сумели наладить жизнь без преданий, как в Серебряном Городе, а то и лучше?.. Сандру, как обычно, переполняли предвидения - они касались и смерти, и любви, и освобождения, и потомства; было очень страшно, однако отказываться от путешествия не хотела и она, вот только сына предпочла втихомолку вывести из игры. Что думала и чувствовала Ледда, сказать трудно, но судя по тому, что при начале последующих пертурбаций она в два счёта лишилась рассудка, состояние перед полётом у неё было не самое благоприятное.

Самолёт Морроков был посажен весьма странным образом - "при помощи особой магии", как было сказано потом. Всех четверых вывели, не дав оказать сопротивление, при этом было объявлено, что они-де арестованы контрразведкой. Женщин увезли сразу же, но и сына с отцом тоже в два счёта разделили, так что переговоры с каждым велись по отдельности. Генерал Аттис вступил с ними в общение практически сразу - старался произвести впечатление великого и могущественного, убеждал вступить в альянс, чтобы склонить на его сторону весь Клан. Очень быстро зашла речь о Меррессе: почему Морроки не взяли с собою ребёнка, хотя в письмах их об этом просили?.. О Золотом Городе говорилось всё время разное - то "его не существует, я его сам выдумал!", то "я отпущу вас лететь дальше в Золотой Город, если вы согласитесь взять меня с собой". Выполнить первое же требование пленников, то есть свести их снова вместе, Генерал не соглашался, поэтому Мин Моррок принял решение от переговоров отказаться, перестал вступать в общение и объявил голодовку. Мин Моррок всерьёз опасался, что Генерал ведёт столь коварную политику, что любое согласие с ним, пусть даже малозначительное или формальное, может повлечь за собой непредсказуемые последствия. Через некоторое время Генерал уступил и разрешил отцу и сыну пожить вместе; их поселили в пустующем пригородном замке, где они провели четыре дня. Непосредственно над душой у них никто не стоял, так что Морроки бродили по всему замку, обсуждая ситуацию и горячо споря. Моррок-старший убеждал сына, что нужно держаться иной тактики: во всём подыгрывать Генералу, может быть даже согласиться стать орудиями его воли в Клане, после чего исхитриться и из-под его власти выйти; вот ведь, Моррок-старший именно что льстит Генералу, выражает ему восхищение, и в результате они получили встречу!.. Мин Моррок полагал, что это чушь - такого сильного врага на его собственном поле не обыграть, тем более что женщины в любом случае остаются тут заложницами. Ему вообще не очень нравилось взвинченное состояние отца, хотя ничего принципиально нового в этом плане он не находил, однако он считал, что в крайнем случае пусть Моррок-старший поступает как ему кажется более правильным - ну а уж сам он будет вести себя сообразно своим понятиям. В конце концов, все взрослые, каждый имеет право решать сам за себя. В течение последнего дня Моррок-старший начал всё чаще и всё более истерически повторять: "ох, не нравится мне твоя позиция! ты не гибок, ты не выдержишь так долго - сломаешься, я за тебя боюсь!.." Устав от отцовского занудства, Мин Моррок в какой-то момент с раздражением ответил: "ну и что ты можешь с этим сделать?!.." - отвернулся и отошёл, а когда услышал за спиной странные звуки и обернулся, было поздно: отец двигался к нему с перекошенным лицом и нацеленным ружьём в руках. Это было старинное охотничье ружьё, несколько лет провисевшее на стене среди прочего раритетного вооружения - как какой-нибудь театральный реквизит, с самого первого действия первого акта жадно томящийся в предвкушении последнего.

Тема Золотого Города волновала Таммуза-Аттиса с тех давних пор, когда он ещё не был владыкой контрразведки и даже не покинул ещё Клан, но уже было ясно, что надежды на благосклонность хозяев Серебряного Города, Терры Аргенты великого Марса, у него нет. Желая завоевать признание неприступных аргентинцев, Таммуз-Аттис похитил последнюю невесту вымирающего города, Стеллу Аргенту, однако договориться с воспитателями девушки по-хорошему так и не сумел. Благословение от своих старших на брак с Аттисом Стелла получила, подтвердив, что никаких обид не понесла и своего похитителя вправду любит, но отношений между ними и Генералом это не улучшило: в их понимании Стелла была права, а Таммуз-Аттис, хоть он и зять - нет. Личные отношения между супругами строились своим чередом, а политические планы Генерала - своим, и раз Серебряный Город отказывался признавать его законным наследником, то не оставалось ничего иного, как делать ставку на образ Золотого, тем более, что Золотой Город от самого начала был миражом, иллюзией, мечтой - что позволяло использовать его как трамплин для весьма разнообразных затей. "Нарисуй себе напротив Серебряного Города Золотой и коронуйся там!" - такое Генерал неоднократно слышал ещё от грифона Ундра, учившего его искусству мысленно создавать миры и страны, воображением проникая в тайны иных вселенных. В течение всей жизни Аттис пользовался образом Золотого Города очень по-разному, не только в политических интригах и коварства ради, но ради искусства и даже просто в игре: бывали дни, когда он вместе с ближайшими, с теми, кто разделял его любовь к мысленным странствиям, погружался в виртуальные приключения, где джунгли Омбры, Белое Нагорье, Терра Аргента и Золотой Город создавали идеально волнующий фон для развиваемого общими силами сюжета. Записи этих игр могли впоследствии использоваться в фильмах, художественных или документальных, фальсифицированных - качество этих записей было весьма пристойное.

Заполучить ребёнка из семьи Хранителей Лунной Рощи Генерал стремился тоже не из одних лишь политических соображений: тут работали очень серьёзные личные причины. Некогда Аттис пережил близ Лунной Рощи глубоко потрясшее его видение, которое одарило его возможностью принять участие в похоронах своего сына-первенца, в смерти коего он был виноват и не мог простить ни себя самого, ни его мать. Образ Первенца, коему он приписывал все мыслимые и немыслимые достоинства, сопровождал Таммуза-Аттиса всю жизнь: Генерал сравнивал с ним прочих сыновей, разумеется, не в их пользу; надеялся в каждом следующем сыне увидеть хотя бы отблеск Первенца; вынуждал подвластных или любящих его грифонов изображать ему сей светлый идеал и временами впадал от этого буквально в наркотическую зависимость. Видение близ Лунной Рощи он воспринимал как обещание, обетование того, что Роща рано или поздно принесёт ему дитя, в котором Первенец всё равно что воплотится вновь - поэтому время от времени судорожно хватался то за одного, то за другого мальчика из хранительского семейства, стремился наложить руку на больших и маленьких, усыновить, приманить, ввести в ближайший круг, вовлечь в свои дела... Чаще всего юноши оказывались неспособны перенести ужас пребывания подле того, кто заливал кровью столы, не считая голов - отчаивались, гибли, ломались, теряли себя; Генерал отчаянно страдал и высматривал следующих.

Весть об убийстве Морроком-старшим сына ввергла Генерала в ледяную, жуткую, нечеловеческую ярость. Надеждам на легитимное знакомство с юным Меррессом пришёл конец, тем более что обе женщины, и Ледда, и Кассандра, в первые же дни плена вышли из игры и вскоре умерли; после гибели Мин Моррока остался лишь ни за каким хреном более не нужный Моррок-старший, убогий самовлюблённый зануда, спесивый радетель благопристойности и порядка, воплощение всего того, что Аттис так ненавидел в отвергнутом и отвергнувшем его Клане. В утоление жажды отмщения, в возмещение себе морального ущерба Генерал принял решение раскатать Моррока по брёвнышку - испытать на нём методики психического воздействия, которые, как любил говаривать сам Генерал, были получены им "непосредственно из ада". Аттис решительно и рьяно взялся за дело, и вскорости его присные получили возможность наблюдать Моррока-старшего в весьма своеобразном виде: он то впадал в молчаливый ступор, часами не реагируя на приходящих, то заливался день-деньской слезами, то разговаривал бессвязно сам с собой... Сын Генерала Радий, неволей служивший при отце пыточных дел мастером, в ужасе спрашивал, не замечая на пленнике никаких специфических следов: "Что ты с ним делаешь и как?" - "Я его ломаю, чересчур любопытный строптивец! - отвечал Аттис с раздражением. - А как именно - узнаешь, когда я соберусь ломать тебя самого!.." Наконец Генерал оставил Моррока-старшего в покое; какое-то время несчастный лишь ел и спал, а после перешёл в активное состояние и начал общаться со всеми подряд. То, что получилось на выходе, Аттис назвал "выделанной шкурой Моррока" - и было абсолютно очевидно, что результат эксперимента ему ни капельки не понравился.

Моррок выглядел полным идиотом, в лучшем случае - клоуном, шутом; он держал себя так, будто он здесь натурально царственный гость радушного хозяина, расточал на каждом шагу цветистые, неудержимые похвалы в адрес Генерала и при этом делал всё невпопад. Когда Аттис брал его с собой за стол предания, Моррок-старший вёл себя чопорно и вместе с тем разнузданно, так, как если бы вообще не понимал, где он находится, чем производил на завсегдатаев генеральских застолий тягостное впечатление - и это при том, что вообще-то у Генерала принято было совершать жертвы, мягко говоря, несколько иным образом, чем в Клане, так что всегдашние "собутыльники" Генерала были привычны к довольно-таки жутким оргиям. Перед общими знакомыми, которые были не в курсе истинного положения вещей, Аттис держался того, что Моррок-старший в результате авиакатастрофы потерял семью и малость свихнулся, так что покамест живёт тут с целью психической реабилитации, ну а когда поправится - если поправится - Генерал его, конечно же, отпустит обратно в Клан. Но не раньше, чем он поправится, никак не раньше!..

Единственный, кому Генерал едва не отдал Моррока-старшего, правда, отнюдь не задаром, был брат-близнец пострадавшего, Мурр; причина, по всей видимости, была в том, что Мурра Таммуз-Аттис панически, истерически боялся - в своё время у них были пересечения, дорого вставшие обоим. С помощью одного из близких Мурр сумел выяснить, где искать брата, и нагрянул к Таммузу прямиком в контрразведку. Генерал закатил гостю шикарный приём - были даже кое-какие общие знакомые, перед которыми Аттис называл Мурра Морроком, однако Мурр не возражал, ибо официальное клановое имя его именно Моррок, так уж получилось - после чего прямо заявил Мурру, что готов произвести сделку: отдаёт Моррока-старшего в обмен на маленького Мерра. Никаких условий, холодно возразил Мурр, отниму всё равно, чего бы это ни стоило!.. Тогда Генерал устроил Моррокам встречу - мол, посмотри сам, стоит ли бросать на карту всё что есть ради того, кому уже не нужно ничего!.. Моррок-старший долго не узнавал брата, принимая его то за покойного отца, то за покойного сына; нёс околесицу про ларов - клановых предков - мол, в Клане есть правильные лары и неправильные, надо отделить неправильных от правильных... - а под конец и вовсе попытался застрелить Мурра из ружья - серьёзно ли, шутя ли?.. - тут к ним вошёл Таммуз, ружьё забрал и Моррока увёл. Сказал Мурру - мол, ну как? меняемся по-хорошему - отдавай мне маленького Мерра, а этого забирай в Клан и лечи!.. Тогда Мурр снова чуть не бросился на Таммуза, подобно тому как это было почти тридцать лет назад; но всё же взял себя в руки и уехал.

Моррок и Мурр были очень разными по складу с самого детства. Как ни забавно, старшим братом в двойне был именно Мурр - он родился первым, и имя "Моррок" было заготовлено для него, но по ошибке на специальной наклейке, которую пришлёпнули на младенца кровью, оказалось написано "Мурр", так что имя "Моррок" досталось младшему, которого вообще-то собирались назвать "Меррон" - это имя их отца, а имя "Моррок" носил какой-то более отдалённый и более значительный предок. Откуда взялось имя "Мурр", кто и почему его написал - так и осталось тайной. Официально братья назывались "Моррок и Меррон", фактически - Мурр и Моррок, и Мурр был главнее, однако Моррок - солиднее, вес его в "приличном обществе" был выше чем у Мурра.

Когда близнецам было по два с половиной года, произошла достославная история с медведицей, надолго сделавшая братьев предметом обсуждения. Дети в какой-то момент оказались гуляющими одни, и когда родные спохватились и пошли их забирать, выяснилось, что они пребывают в обществе медведицы. Откуда взялась медведица - и, кстати, куда она делась потом - осталось неясным, но то ли она возилась с малышами, то ли малыши возились с ней: она валяла Моррока носом по траве, а Мурр сидел на ней верхом, заливаясь смехом, и тянул её за уши. Дед близнецов по матери, Меландр, снял с медведицы Мурра и вытащил из-под неё Моррока, медведица ретировалась в неизвестном направлении, а Меландр учинил детям осмотр и расспросил их, что с ними было. Моррок рассказал, что они сражались с медведицей, а Мурр - что они с ней играли. Меландр объявил родне, что предавать этих детей не следует - всё, что им необходимо, они уже получили. Меррон, отец близнецов, был против и возражал, однако авторитет Меландра был слишком высок - Меландр и в молодые-то годы прославился необыкновенными деяниями, а к старости вообще почитался одним из судей Клана, едва ли не живым ларом - так что близнецов и правда оставили в покое, тем более что Меландр предусмотрительно дожил до их пяти лет, до истечения возраста предания этой породы. Моррок пережил тогда сильный ужас, даже одно время заикался, и в дальнейшем держался того, что, вступив с медведицей в неравный бой, был прав, ибо реально смотрит на вещи, а вот Мурр чудовищно, недопустимо легкомыслен - так что он, Моррок, должен нести перед Кланом ответственность и за себя, и за него. А Мурр вовсе ничего такого не считал, веселился сам и втягивал в свои озорные затеи брата; близнецы продолжали дружить и откровенничать друг с другом даже сделавшись взрослыми - хотя было уже вполне очевидно, что их воззрения на жизнь различаются радикально. Между прочим, рождены Мурр и Моррок под созвездием Великой Медведицы, однако приличествующего истолкования столь элегантному совпадению бытийственных знаков почему-то никто не дал.

В детские годы Моррок всерьёз собирался бороться со злодеями, со всей ответственностью относясь к исконным задачам Стражей; у него даже была специальная тетрадка, которая называлась "Злодеи всех времён и народов" - Моррок прилежно выписывал туда разнообразных злодеев из книжек, желая в дальнейшем распознавать типы злодеев при встречах. За злодеев, правда, он соглашался считать только тех, кто хотя бы разок сознавались в том, что лелеют злодейские замыслы, тех же, кто находил себя правильными, он в расчёт не брал. Мурр выражал по всему этому поводу большие сомнения - поди их разбери, мол, кто там злодеи, а кто нет!.. - но иногда пристрастия братьев на удивление совпадали. Разок они вместе придумали ужасно злодейскую парочку под названием "Гнусомор и Антимур", это были вооружённые до зубов противники Моррока и Мурра соответственно; в исходном варианте так именовались бытовые средства против насекомых, увиденные братьями в магазине хозяйственных товаров. Рассмотрев упаковки поближе и прочитав на "Гнусоморе" рекламную надпись "Убивает лучше, чем Антимур", маленькие Стражи пришли в экстаз и сочинили историю про надутого приморского шпиона, который упал со спутника и разговаривал на ломаном языке, коверкая слова и доказывая, что всё понимает лучше всех. Сей злодей разыскивал Гнусомора и Антимура, полагая их мастерами заплечных дел, ибо вышеприведённую надпись толковал как "Лучше смерть, чем попасть в лапы Антимура!" Общеизвестный факт, что приморцы разговаривают на том же самом бытовом, что и восточники, близнецам не мешал - тем более что приморские документы и вправду бывают напечатаны непривычным алфавитом, такая деталь в комических произведениях иной раз используется.

В нежной юности Моррок одновременно и гордился, что они с братом особенные, непреданные по слову самого Меландра - и втайне от всех терзался комплексом неполноценности, чувствуя необходимость постоянно доказывать, что они не хуже других, а лучше. Став взрослым, он отчасти успокоился, что с ним и впрямь считаются "солидные люди", но вместе с тем пришёл к выводу, что лично ему комфортнее было бы расти преданным, так что, желая детям блага, следует их предавать - без всякой мистики, а просто чтоб они были бы как все. Он никогда не считал, что убивать это хорошо, всегда прекрасно знал, что это плохо! - но, по-простому говоря, находил чью-то жизнь совсем недорогой ценой собственного комфорта. Он был уверен, что живёт по строгим принципам, что справедлив, что готов умереть за правое дело, лишь бы быть уверенным, что оно и в самом деле правое; убивая сына, он так и думал, что переживёт его очень ненадолго - что в самом скором времени погибнет как герой.

Генерал Аттис начал с того, что заявил: "Ну что, мол, господин Моррок, поговорим! Не думайте, что я буду сдирать с вас кожу - сами полезете из неё вон, когда пятки начнёт поджаривать адское пламя!" Примерно так оно и получилось. Аттис планомерно перебирал принципы Моррока, представления того о самом себе, и получалось, что всё, всё - одна сплошная ложь. Он часто начинал сеанс воздействия с вопроса: "Наверное, вы никогда не думали о том, что..." - и получалось, что Моррок до сей поры действительно всерьёз не думал ни об этом, ни о том, ни о сём... Он доказал Морроку, что сына тот убил исключительно затем, чтоб успокоить нервы - и это было далеко не самое чудовищное, хотя самое печальное и непоправимое. Аттис изводил его повторяющимся вопросом, а чем, собственно, Моррок отличается от слизняка или дождевого червя, которого давит по пути от крыльца к машине? - и заставлял его осознавать, что ничем, ничем, ничем, и что вообще на месте червяка может быть кто угодно: сын, брат, венчанный царь, Родоначальник, Иисус Христос... Осознавать, что он, бывший Меррон Моррок - ничтожнейшее существо, не только ныне всего лишённое, но и, по сути, никогда ничего не имевшее. Когда всё провернулось и легло, Моррок счастлив был руки Генералу целовать за любое положительное утверждение - ведь жить не имея опоры невозможно, а он выжил и хотел жить, несмотря на то, что объявил себя покойником. Он и взаправду одно время думал, что все умерли: сын умер, умер и он сам, вообще все, кого он видит, уже мертвы, в этом смысле можно не расстраиваться даже за столом предания, никто уже ничего не может потерять; и вместе с тем он дико обижался на весь свет - что все так обманули его, так подвели, отравили, втравили в смерть!.. Очень нескоро он обратил внимание на тех, кто был теперь с ним рядом, кто жалел его, старался облегчить его участь; зато когда уж обратил - увидел вдруг, что ему тоже есть кого жалеть, и стал жалеть, и получил большое утешение.

Забросив разделывание по "гееннским" прописям, Генерал оставил Моррока при себе и много времени и сил отдавал его лечению. Говаривал: "Ну что мне с тобой теперь делать, старина Моррок?!.." - лечил руками и при помощи питания, варил для него специальные оздоровительные каши, с протертыми овощами, с мясом, как младенцу или тяжело больному; Моррок и умилялся, и раздражался, особенно когда каши вусмерть надоели: Генерал был убеждён, что чёрным соль вредит, поэтому готовил без соли. У Моррока ужасно разболелось сердце, и Аттис убедил его вживить кардиостимулятор, такой же точно, как стоял у него самого; Генералу кардиостимулятор был вживлён после его "клановой смерти", когда он в самом деле чуть не распрощался с жизнью и пришёл в себя уже после операции. У кардиостимулятора было много плюсов и один увесистый минус - он давал эффект "внутреннего радио", голосов, которые как будто бы звонят по телефону, или поют песни, или дают дурацкие советы; Моррок то злился на эти фокусы, то ему делалось до слёз смешно - примерно как на самого Генерала. Аттис таскал Моррока на свои предания, отчасти в качестве трофея, отчасти искренне считая, что участие в любом случае полезно для здоровья; вообще таскал его с собой - и на ревизии, и на благотворительные мероприятия, чаще всего в какие-нибудь детские приюты. Моррок поражался, что Генерал и в самом деле любит детей, рад с ними возиться, делать подарки, изображать на утренниках серого волка - безо всякой корыстной подоплёки, просто так! - и недоумевал, а сам-то он почему никогда не думал о такой возможности? Ведь были деньги, были связи, сколько угодно приютов вокруг, помогай не хочу!..

Однажды они с Аттисом спасли щенка киноида. Кто-то нажаловался на собачий питомник, и Генерал с Морроком рванули туда. Их водили то вместе, то поотдельности, при этом намекали Морроку, что вообще-то его место тут, в клетке!.. - Моррок держался с таким видом, будто ничего не понимает, и ему с тем же подтекстом показали собак, обречённых на смерть; над Морроком ли они втихую издевались, думая что безумец не заметит, или вообще чёрных ненавидели?.. Среди больных щенков он углядел здорового, возмутился, подозвал Аттиса. "Это неудачный киноид, идиот!" - сказали местные, и Аттис грозно заявил: "А ну-ка поглядим, кто тут идиот, кого тут нужно усыплять!" Начал хватать и тискать всех собак по очереди, кого-то вылечил враз, про кого-то сказал - глупости, лечите, это лечится! - а щенка киноида взял на свою громадную ладонь, схватил за подбородок - тот, балуясь, закатил глаза и вывесил язык, а Генерал обрадовался, расшумелся: "Ага, мол, вы подсунули мне дохлую собаку! У вас тут дохлые собаки вместе с живыми валяются, позор, а если бы так было в больнице!.." Щенок бойко спрыгнул у Генерала с рук и куснул за ногу кого-то из врачей; Аттис и Моррок хором заявили, что вот - щенок не идиот, он знает, кого тут кусать!.. - и, уезжая, пригрозили что назавтра же пришлют проверить, всё ли хорошо. Потом и вправду отрядили человека, и тот вернулся с сообщением, что там зоологи с ума сходят: ихние доходяжные собаки вылечились, а щенок киноида из идиота превратился в вундеркинда. Моррок тогда подумал - э, мол, да они здорового малыша сгубить хотели! - но потом понял, что это Генерал шунтировал щенка, как иной раз бывает с человеческими слабоумными детьми.

Порою Моррок вспоминал момент, пережитый во дни, когда Аттис занимался его разрушением. Однажды он проснулся в тишине и покое, его никуда не забирали, не вели; его пронзило чувство смертности - скоро, очень скоро он умрёт, ещё и осень не минует, может быть вообще сегодня или завтра; печаль по сыну - что больше он его не увидит; печаль по всем, острая жалость - что все смертны, всем предстоит умереть!.. Хрупкость жизни, бренность, щемящая нежность... - хотелось прижаться ко всем и ко всему на свете, всех обнять... При этом стало так неважно то, о чём они с Аттисом говорят, о чём так изнурительно и страшно спорят - по сравнению со общей смертностью это не стоило ровным счётом ничего. Если бы Моррок удержался тогда в этой жалости, в этой нежности! - плевать бы ему стало на гееннские методики и, может быть, всё раньше уложилось бы по-новому. Однако он не устоял, втянулся в следующий виток спора об амбициях, и в результате пришёл к тому же самому сильно спустя. Пришёл, когда наконец-то сблизился с теми, кто жил с ним бок о бок - поломанными и измученными, как он сам, но вместе с тем ещё имеющими в себе жизнь, умеющими эту жизнь дарить и принимать дары; пришёл, когда сумел понять, что не безопасность есть мерило бытия, а искренность.

Пришёл, когда научился играть с медведицей.

7. Солнечная медведица, лунное дерево

Муррова супруга Адда, старшая сестра Ледды, супруги Моррока - эти братья женились на сёстрах, точнее говоря, эти сёстры взяли себе в мужья братьев, сия семейная история весьма интересна, однако ныне, увы, неуместна - так вот, Муррова жена Адда в минуту душевного волнения любила вспоминать, что её имя содержит зашифрованную аббревиатуру, которая должна читаться как "золотая медведица, белое дерево". Этот образ Адда истолковывала так: в обычные дни женщина должна быть неприступной невестой, словно дерево в белом цвету, а в минуты опасности или страсти должна превращаться в ревущее грозное пламя, как золотая медведица. На основании этих идей Адда время от времени начинала уговаривать Мурра, что лучше бы им было жить холодным браком, чтобы их свидания-в-особых-обстоятельствах полыхали жарче - однако Мурра такие предложения не вдохновляли, тем более что под особыми обстоятельствами Адда упорно подразумевала убийство, жертву. В отличие от сестры связанная происхождением с Розарием, бедная Адда была в Розарии предана, и с тех пор в её головушке любовь, страсть и смерть накрепко сплелись воедино. Мурр неустанно боролся с её желанием предать дочерей; помимо трёх девочек от Адды у него был добрачный сын, которого, как уже было сказано, ему удалось избавить от предания посредством розыгрыша - он устроил в разных местах два застолья, для своих сверстников и для друзей отца, и каждой из компаний смущённо объявил, что его вынудили предавать сына в другом месте. Ни на одном из этих застолий не присутствовало никого, кто хотя бы в каком-то приближении мог сойти за залога; нет ни малейшего сомнения, что это было важнее и шикарного угощения, и нежелания гостей оказаться в дураках: если бы кто-нибудь был назначен залогом хотя бы для виду, его жизнь повисла бы на волоске - заработала бы воронка. Однако Мурр был невозмутимо дерзновенен, он был уверен, что если его застукают на обмане, то он просто упрётся, что не желает предавать сына и не станет, вот и всё тут! - и обстоятельства покорились его смешливой стойкости, упрямому веселью. Насчёт дочерей было легче, ибо в нормальных правоколенных семьях девочек не предают, поэтому, пережив опасный возраст, Мурр расслабился - увы, расслабился напрасно: вместе с любимой дочерью, Оттилией, Адда угодила в интригу, в результате которой Оттилия оказалась женщиной на одном из самых страшных клановых преданий своего столетия, породив династию Оттилий, профессионально служивших в означенном амплуа фактически до конца Клана. К этим событиям имел непосредственное отношение Таммуз-Аттис, за что, собственно, его Мурр в своё время чуть и не убил; однако история сия сама по себе слишком эпохальна, так что углубляться в неё сейчас мы не будем. Коснулись всего этого мы только для того, чтобы проиллюстрировать умонаправленность несчастной Адды и, стало быть, специфику трактовки её любимого образа. Если же отринуть безумие, отринуть болезненное тяготение к смерти, то в символике золотой медведицы и белого дерева имеется глубокий смысл.

Созвездие, известное в Северном полушарии под именем Великой Медведицы, в Южном полушарии именуется созвездием Великой Рыбы; и моряки Юга, и сухопутные обитатели Севера воспринимают это созвездие как один из видимых Ликов Небесной Матери. Одаряющая плодовитостью, благословляющая потомством, защищающая и карающая своих чад - весёлая и неукротимая, ласковая и грозная, расточающая лобзания огнедышащей пропастью-пастью - Мать Громоподобная, Мать Животворящая, Мать Играющая. Медведица - это Жизнь. Жизнь со всеми её радостями и со всей её болью, жизнь дневная, жизнь явленная, жизнь солнечная. Формула "золотая медведица, белое дерево" несомненно должна читаться как "солнечная медведица, лунное дерево" и охватывать совокупность Ликов Бытия - Лик Явленный и Лик Тайный. Лунный Лик Небесной Матери означает покров молчания, непознаваемость изначальных глубин; молчание запечатленной памяти за чертой смерти и молчание зачинаемой новой реальности перед чертой жизни. Тот самый вечный покой, вечность которого не во временной протяжённости - а в бездонности глубины: только такой покой, дна которого не достичь никаким нырком, никаким броском, способен порождать жизнь, предела которой не положить никаким потолком, никакой стеной. Бездна Молчания порождает неотменимое Слово Творения. Кладезь нетронутости порождает фонтан многочадности. Белое дерево, неприступная невеста в полыхающем цветении - предвестие громокипящей песни плодоношения, приближающейся раскатами медвежьего рыка. Лунный Лик и Солнечный Лик Матери - едины.

В шаманском пантеоне Великой Семёрки тема Явленного и Тайного Ликов Бытия повторяется как минимум дважды: это пары Эл - Ол и Хозяин Костров - Шим. Великие Духи Эл и Ол, близнецы, в качестве видимых образов имеющие Солнце и Луну - главные среди братьев Семёрки; Эл господствует над всем явленным, просвещает разумом, животворит теплом, попаляет неистовым огнём - казалось бы, он владычествует безраздельно, но это не так: Ол сильнее его, Ол сильнее всего сущего и несущего - ибо его область владычества это всё тайное, всё скрытое, всё глубинное, всё исходное. Несущие - они же сущие - опорные части конструкции мироздания принадлежат Олу; Глубокая Чёрная - Олова Река, служение погребения, таинство жизни, проходящей сквозь глубины смерти - Олово служение.

Немного иначе ложится расклад во второй упомянутой паре. Хозяин Костров, чьё подлинное имя обычно не произносится, ибо является верным способом его призвать, владычествует неудержимыми силами пламени - это пламя ярости и страсти, пламя истребления неправды и очищения от скверны. Брат его Шим, напротив, является Хозяином Покоя: Молчаливый или Тишайший зовут его, Хозяин Звёзд и Хозяин Снегов; нетронутость и белизна, тишина мироздания-до-творения, полнота, не выплеснутая ещё в слове - вот его образы. Казалось бы, не найдёшь более непохожих братьев среди Великой Семёрки, однако именно они столь тесно связаны между собой, что служат им одни и те же люди. Шим призывает к себе девствующих юношей, погруженных в созерцание, хранящих себя от мира любых страстей; когда же получается, что эти юноши уже не в силах избегнуть страстей - Шим отсылает их служить своему брату, Хозяину Костров. Хозяин Костров не налагает запретов, не приемлет обетов - требует лишь одного: чтобы его люди без промедления откликались на зов. Именно шаманы Костров продолжали жить и действовать на территории Востока, когда прочие шаманы ушли; именно шаманы Костров, да ещё Охрины - шаманы Охры - могли быть поставлены на служение помимо обычаев и правил, силою духа. Без законов и ограничений странствовали эти грозные воины по всему материку - невзрачные с виду, неброско одетые, вооружённые в лучшем случае ножом, а то и просто орудием обыденного труда: землекопы с лопатами, дворники с мётлами, сантехники с прокачками - и наносили сокрушительные удары силам зла в самые неожиданные моменты. Не боясь огня и не чураясь крови, шаманы Костров несли служение до той поры, покуда их сердцами не овладевала тяга к тишине и созерцанию; тогда Шим неслышными шагами приступал к ним, брал за руку и уводил обратно к себе. Эти люди становились отшельниками, порою даже молчальниками; радость и печаль обитали на их лицах одновременно. "Шим - свет мира, мир - боль Шима": такая надпись встречается на так называемых шимовых крестах, косых крестах, изображающих начальный кристалл мироздания. Не породив мира, не испытаешь скорбей - однако не испытаешь и радостей; и для людей, и для Великих Духов эта истина равно верна.

Рассуждая о бескрайних снегах и кристаллах вечного льда, как не вспомнить опять про Мальдеуса и про Веро! - ведь Веро с его пламенным сердцем похож на шамана Костров, Злыдень Малик же, заигрываясь, изображает собою нечто вроде пародии на Шима. По счастью, мнительность и страхи препятствовали Мальдеусу излишне увлекаться подделками в шаманских сферах - однако те же самые страхи препятствовали ему отдаться жизни всерьёз, делали его одиноким, как Генерал Аттис, и чересчур серьёзным по отношению к самому себе, как Моррок-старший. Бедный Малик так же точно не умел играть с медведицей, и с годами всё больше боялся начинать учиться; Генералу было не менее трудно, чем самому Малику - ну а Морроку-старшему повезло. Если это, конечно, можно назвать везением. "Теперь мои руки и ноги в цепях, но сердце идёт налегке..." Играть с медведицей Моррок в плену действительно научился.

И солнечная медведица, и лунное дерево сделались для него равно близкими - он научился и смеяться, и жалеть; будучи шутом, дураком, паяцем сперва поневоле, Моррок со временем пришёл к выводу, что такое положение даёт больше всего свободы. Можно было вести себя как угодно, не заботясь ни о репутации, ни даже о последовательности; можно было сказать: "да вы негодяй, сударь, я вас убью! - хаха! - мухобойкой!" - и после этого свободно продолжать общение; можно было завести разговор о чём угодно и прервать его в любой скользкий момент. Да и вообще, лучше быть шутом, чем палачом! - на определённом этапе Моррок сформулировал это для себя очень чётко. Научившись жалеть Генерала, он полностью избавился от всепоглощающего страха перед ним, который ещё долго испытывал после первого этапа общения; сострадание и нежность временами захлёстывали его до такой степени, что Аттис, видя это, начинал гневаться, топать ногой: "Не моги меня жалеть!.." - особенно когда ему требовалось чувствовать себя великим и грозным. Но Моррок уже не мог себя пересилить, и Генералу оставалось или терпеть, или раздражаться - он вёл себя то так, то эдак, по обстоятельствам. Пока Моррок был совсем больной, Аттис делился с ним очень многими горестными думами, воспоминаниями о клановой жизни, рассказами о детских и юношеских обидах; потом, конечно, уже старался придерживать язык, но сказано всё равно уже было слишком много. Однажды Моррок в очередной раз пожаловался, что убил своего сына, и Аттис возразил: "Ну и что! Я пятерых своих сыновей убил!" - Моррок так растерялся, что смог только спросить: "И что же сказала их мать?" - "А ничего! - воинственно и вместе с тем легкомысленно заявил Генерал. - Развелась со мною, вот и всё". Конечно, Аттис малость привирал, хотя на круг в смерти пятерых своих детей он точно был повинен; правда, не то чтобы своей рукой, и не то чтобы всякий раз нарочно, и уж совсем не то что они были от одной и той же матери... Морроку трудно было во всём этом разобраться, хотя временами он испытывал к семейным делам Генерала большой интерес. У Аттиса было много наворотов; скажем, он утверждал, что у настоящего мужчины, сильного и мудрого, не родятся дочки, а когда Моррок уличил его, вспомнив, что в клановом браке Таммуза дочка была, не нашёл ничего лучшего как ответить: "А это потому, что я тогда был маленький и глупый!" - хотя вообще-то он лелеял мысль, что сия дочка рождена не от него, а кое от кого безумно родовитого. Имелись у Генерала дочери и во втором браке, в котором он состоял до женитьбы на Стелле; однако этих дочерей он у жены забрал, растил их в Инкубаторе, под рукой Иштара, после чего и вовсе отослал с глаз долой. Как-то раз, когда Генерал гостил у Евагриев на псарне, произошёл следующий разговор. Любуясь на породистых щенков, Аттис покровительственно посоветовал хозяину: "Девок всех утопи!" - "Своих утопи!" - невозмутимо отозвался старый Евагрий, а Генерал страшно развеселился: "А я так и сделал!.." Видно, представил себе, как утопил двух принцесс в Инкубаторе, и эта картина ужасно его насмешила. Эпизод сей, правда, произошёл не при Морроке, а при другом приближённом Генерала, Рустаме; но это неважно.

Моррок очень любил общаться с патером Иштаром - мудрейшим и влиятельнейшим волхвом, бывшим до Генерала тайным вершителем дел в контрразведке. Собственно, Иштар-то и сделал в своё время на Таммуза-Аттиса ставку, он-то и превратил молодого неотёсанного Иса в хорошо обученного офицера внутренней безопасности, он-то и вымуштровал его, обучая политесу, магии, прочим волхвитским хитростям; когда Аттис и в самом деле забрал всю власть, Иштар посмеивался - он долго ещё посмеивался, полагая, что обставит своего чёрного ученика в любой игре. Во времена Моррока Иштар вёл тихую с виду жизнь, изображая старого мудреца на покое, на самом же деле по-прежнему повелевая судьбами. Иштар охотно принимал Моррока у себя, поил травами, рассказывал о древности Волхвитской Державы, которая простиралась до снегов, ибо перед снегами волхвы испытывают ужас; приговаривал - тебе, мол, можно доверить любые тайны, ведь твоя бедная голова всё равно ничего не удержит! - а Моррок думал про себя: "не забуду ни за что!" - но потом всё равно забывал. Иштар повествовал об изгнанниках, бредущих прочь за границы Державы, вдаль по простирающимся белым полям, где нет уже ни жизни ни смерти, есть только бескрайние поля с клюквой... - так Моррок узнал сокровенную тайну о том, что волхвы, которых ничто не берёт, которые не страшатся пыток и смеются любому телесному разрушению, которые знают все виды земных удовольствий, не ловясь на крючки - что эти непобедимые, невыносимые волхвы имеют слабость: они обожают клюкву! Волхвы с ума сходят даже от простецких конфет "клюква в сахарной пудре" - ибо внутренним взором прозревают равнины приполярной тундры и кровавые бусины ягод в белоснежных как пудра сияющих ложах...

Ещё Моррок очень любил Ноби Аса, именуемого Странником. Ноби Ас был Странником во всех смыслах слова: и много странствовал, и по устройству своему был человеком весьма странным. Ноби Ас был Исом, имел отношение к аргентинцам, вдобавок с юности был связан с Таммузом и даже скорее с первой женой Таммуза, Хнум - с той самой, к которой в наибольшей степени относились слова об убитых сыновьях разведшейся матери. Знаток и любитель древности, безумец, вынужденный время от времени лечиться то белыми, то чёрными способами, способный по-грифоновски непроизвольно превращаться, страдающий амнезиями - вот далеко не все особенности Ноби Аса. Странник не одобрял Таммуза за злодейства, однако питал к нему слабость, считал за родного и находил необходимым облагораживать, поэтому не так редко оказывался в его пределах. Странник был одним из тех, кто играл с Аттисом в виртуальные путешествия, что не добавляло отчётливости в его представления о реальности - он легко сбивался, происходило ли нечто, о чём он пытается вспомнить, в натуре или где-то в "нездесь". Он водил Генерала в театры, показывая ему наиболее важные, со своей точки зрения, пьесы, и потом не жалел времени, обсуждая их с Аттисом, споря и разыгрывая альтернативы. Одним из любимых мест их встреч был пригородный замок, где Моррок-старший с сыном провели последние четыре дня - и ружьё, то старинное охотничье ружьё, было ружьём Ноби Аса, которое он оставил в какой-то из своих приездов. Странник не был охотником, так что носил он его исключительно для романтического настроя; сблизившись с Морроком, он ужасно сокрушался, что его легкомыслие послужило причиной столь ужасной трагедии - ну а Моррок не знал, что и думать: во всём этом ощущалась глубочайшая неслучайность, тяжёлая десница судьбы. Своего сына он убил сам, и весьма сочувствовал Ноби Асу, что тот оказался причастен. Странник очень много сделал для Моррока: в самые тяжёлые дни, когда Моррок был в обиде на весь мир, что его так подставили, так обманули - Ноби Ас, бывало, проводил с ним часы, утешая и убеждая взглянуть, как печально и горько живётся всем вокруг, пожалеть других и тем отвлечься от собственного горя.

Странник был кузеном и ближайшим другом детства несчастной Хнум, и один из сыновей Таммуза и Хнум, Ас Мин, был назван в его честь; Ас Мин был во многом похож на Ноби Аса, Странник числил его под своим покровительством и очень любил. Ас Мин был одним из погубленных Аттисом сыновей - хотя сперва отец сгубил его не физически, а как личность; в свою очередь, один из родных сыновей Ноби Аса, Аввакум, волею судеб оказался воспитанником Генерала, и тоже немало терпел от той жизни, которую Таммуз-Аттис вокруг себя устроил. Получалось, что родичи-оппоненты трагическим образом "поменялись" детьми, притом оба "спорных" сына долгое время находились в распоряжении Генерала, однако любили не его, а Странника. Аттис дико ревновал и вдобавок опасался диверсий, но пресечь их контакты со Странником не пытался - несмотря ни на что, он по-своему любил Ноби Аса и стремился сберечь дружбу с ним.

По клановым понятиям Хнум была некрасивой: не фигуристая, в юности скорее округлая, но мелкая, как мышка, в поздние годы скорее сухая - очкастая, похожая на стрекозу. Таммуз говорил друзьям, что женился на ней из жалости, мол, кому ещё такая нужна! - а злые языки напоминали, что Хнум была наследницей иссякшего рода Марсовых потомков в Клане, да и с Аргентой связи имела. Хнум дала согласие, купившись на искренность хулигана, уверявшего, что ему, чтоб исправиться, нужна только моральная поддержка, и вообще, большой неуёмный второгодник и маленькая тихая отличница - загляденье что за пара!.. Потом была жизнь без любви, три сына и дочь, конфликты, предания Ас Мина и Птаха; старший, Мин Таммуз, по некоторым причинам остался непреданным, чему Хнум была страшно рада. Таммуз делал на Мина особую ставку, ценил его - хотя он всё равно был не то что Первенец, вот Первенец был бы ого-го, если бы не умер, едва родившись!.. Хнум не пыталась равнять себя с матерью Первенца и вообще вела себя смирно, но было тяжко. Когда один за другим погибли или пропали сыновья, Хнум не выдержала и ушла. Пыталась даже бежать на Запад, понимая, что добром не отпустит - не отпустил, границу пересечь не дал; конвоем доставленная пред светлые очи супруга, имеющего здесь другую, любимую жену, пыталась по-хорошему договориться, чтоб отстал. Не отставал. Втравил в свои затеи с Золотым Городом, отправил в Омбру - всё это был сплошной бред, Хнум не отличала уже вымысла от реальности; возможно, он хотел, чтобы она вошла в Аргенту, ведь она имела право - а он бы подсмотрел, как это делается?.. Блуждала в джунглях Омбры и по скалам, ушла из-под наблюдения, вернулась в города - и всё равно пришла к нему же, требовать за всё отчёта. Таммуз боялся, врал, но не убил; назначил ей лечение, пристроил на работу в контрразведке - не то как пленницу, не то как иждивенку. Жила так много лет, потом всё же ушла, странствовала, нашла дочь; последние годы была при ней.

Никто не знал, что ещё один человек сходил из-за неё с ума - Секунд Кириак из Розария, сын Валлора. Сновидец, странник по чужим душам, он долгое время изводился, не понимая, чьи же сны его так ранят? Он даже не был уверен, женщина или мужчина терзается этим выматывающим одиночеством над дебрями Омбры, тем более не мог вычислить страдающее существо средь знаемых по линии Морроков и их родни. Человек бродил по плато, не зная как спуститься, изнемогая от тоски по детям, взирая на скелет Золотого Города - металлоконструкции, по ночам наполнявшиеся призрачной жизнью, на скелет рощи - четыре искусственных золотых дерева с листьями из фольги... Вместе с узником Омбры Секунд переживал столь дикую заброшенность, что, едва пробуждаясь, припадал ко всем вокруг. Так они с женой зачали младшую дочь. После смерти Секунда вдова побывала замужем в Розарии и напоследок пережила страстную взаимную любовь с одним из розариевских залогов - за которого благополучно и вышла, когда их обоих оживили. Секунд не горевал: у него никогда не было той близости с женой, которая утолила бы его печали; он спокойно пребывал небрачным, покуда не оживили Хнум. Узнав о её биографии, Секунд заподозрил, что видел именно её сны, и захотел в этом разобраться. Два нежнокрылых книжных червяка, две трепетных ночных стрекозки!.. - эти неприспособленные к жизни существа наконец-то обрели друг друга. Ради одних только подобных встреч стоит заниматься разведдеятельностью, работой по оживлению: Секунд и Хнум по меньшей мере жили в одну эпоху, а сколько пар, которые разделены десятилетиями, если не веками... "Я отбил у Таммуза жену, - смущённо говорил Секунд в преддверии оживления Аттиса, - но это ничего, ведь его ждёт Стелла!.." Однако всё это было потом, а ныне возвратимся к Морроку.

В плену у Генерала Моррок-старший провёл тринадцать лет. Ему было то получше, то похуже, но в общем-то он мог бы ещё жить и жить, однако у Аттиса пошёл очередной период активного сотрудничества с той силой, которую он предпочитал именовать не "Хозяин", а "Союзник" - так что он то и дело втягивал своё окружение в смертельные вихри воронок. Независимо-шутовская позиция Моррока раздражала Аттиса, лишая "Союзника" должного ореола в его собственных глазах; сомнения в победном шествии вредили делу. Генерал злился, грозил кулаком - разберёмся, мол, ещё с тобой!.. Долгое время этим и ограничивалось, однако всему приходит конец. Однажды Аттис позвонил Морроку: мол, приезжай ко мне на предание, а потом будем разговаривать серьёзно!.. Зная, что не способен ослушаться прямого приказа, Моррок стал лихорадочно искать способа отвлечь, удивить - и заявил: "А вот и ни фига, это ты приезжай ко мне на предание!" - "К тебе?!" - поразился Аттис. - "Ко мне, ко мне!.. Что же - ты что ли думаешь, что уже находишься тут у меня, у трубки?!.." Моррок сказал так, чтобы поддеть, и преуспел: Генерал и сам бывает не всегда уверен, где он находится, "там" или "здесь" - так что он разозлился, швырнул трубку и поехал к Морроку. Начало розыгрыша получалось удачное, но что делать дальше, Моррок не знал. Он начал судорожно переставлять предметы, желая изобразить дело так, как будто бы играет в предание, однако тут вступила в действие вещичка, которую он недавно выпросил кое у кого из клановых гостей. Это был ножичек с рукоятью, сделанной из части священного гребня - при помощи этих гребней давали клановым детям посвящение шаманы. Как известно, такие предметы обладают силой против действия воронки: клановые предки, святые лары, освобождают носителей гребней от сетей, втягивающих в жертву. Моррок выпросил себе этот амулет именно потому, что не хотел больше ходить на предания к Аттису, но пользоваться им ему ещё не доводилось. Ножичек начал усиленно мешать морроковым приготовлениям, зацепляясь шнурком то за одно, то за другое; видно, ларам игра в предание не нравилась - и то сказать, что может учинить в провоцирующей обстановке выведенный из равновесия Генерал?.. Держать бы Морроку вещицу при себе - но нет, не вынес, психанул, стал дёргать за шнурок, пока от амулета не освободился; тут услыхал, как подъезжает Генералова машина. Схватил аптечку, в рот закинул горсть таблеток - не разбирая всех какими втайне пользовался, которые настроение улучшают и всякое такое - впал в лёгкий бред, да и прибор сердечный заработал, начал телеграммы отбивать: белая простыня, мол, приближается к вашему дому!.. В другое время Моррок похохатывал, а тут так разозлился, что в глазах потемнело - схватил уже что попало: ножик, вилку?! - стал из себя приборчик выцарапывать, кровь хлынула, упал, накатил покой... Ворвался Аттис, сгрёб в охапку - "Ты чего, зачем ты это сделал?!.." Моррок не мог отказать себе в удовольствии пошутить: "Из любви к тебе, дорогой мой!.." - и успел даже сполна насладиться выражением обалдения на лице Генерала, громадного и встрёпанного, как разъярённая медведица.

Мы оживили Морроков в разное время, Мин Моррока на пару месяцев раньше, чем его отца, но состояние обоих оказалось очень даже ничего, намного лучше, чем мы ожидали по прогнозам. Оба они - сходу, сразу, с первых слов! - ответили действительности доверием. Мин Моррок, пережив шок, что отец даже не окликнул его, прежде чем выстрелить, вспомнил Гервасия и принял с миром, что Моррок-старший не злодей, а больной старик, на которого нельзя полагаться, но которому требуется помощь; Моррок-старший обрадовался, что не только умер свободным, но может ещё сверх того свободным и пожить - и перестал вгонять себя в безумие, даже таблетки бросил жрать, хотя успел к ним сильно пристраститься. Принял, что можно веселиться и не будучи царским шутом: вон Мурр всю жизнь сам по себе дурачится и доволен!.. В общем, смело можно сказать - путешествие в Золотой Город прошло не зря. "Ну, как слетал?" - с невинным видом вопросил при встрече язва Юлий Супостат, супруг Морроковой дочери, тот ещё розариевский фрукт, сам ужас общества почище Моррока, волею судеб оживлённый за полгода до него; как, как!.. - "Успешно, родич Юлий, даже более чем успешно! Действительность, как говорится, превзошла все наши ожидания..."

Что касается Ледды и Кассандры, то ситуация с обеими получилась заковыристая. Как выяснилось, Ледда отправилась в полёт, беременная двойней, так что душевного равновесия у неё с самого начала малость не хватало; когда в окно самолёта, желая предупредить об опасности, заглянул Бак - Аввакум, сын Странника, воспитанник Таммуза, в запредельном состоянии способный взлететь - Ледда закричала и лишилась рассудка окончательно. Предупреждения об опасности не получилось, да и всё равно было поздно: самолёт уже пошёл на посадку. Ледду пытались лечить, но вскоре она умерла; близнецы были извлечены и выращены в Инкубаторе. Они дожили до взрослости и принимали участие во всяких захватывающих событиях, но это уже совсем другая история. Куда более актуальным оказалось то, что Ледда, умерши беременной, беременной же, стало быть, и ожила - так что в положенный срок родила младенцев, являющихся однояйцевыми близнецами вышеозначенной двойни, пережившей мать. Моррок-старший сделался молодым отцом, и обретённые в странствии навыки веселья всему семейству очень пригодились. Кассандра тоже вскорости погибла - в соответствии с её предвидением, у неё была любовь, и она тоже успела зачать дитя; дочь Сандры и офицера контрразведки Марго Кречета, мечта которого о том чтобы отдать жизнь за принцессу исполнилась, тоже выросла в Инкубаторе. Когда Сандру и Марго Кречета оживили, в два счёта стало ясно, что Мин Моррок всегда был для Сандры скорее нежным братом, чем кем бы то ни было иным - и сам он в полной мере согласился с этим, с лёгким сердцем уступил жену. Он всегда знал, что любил лишь одну женщину - Арону.

Арону оживили по линии контрразведки, потому что она погибла не в Клане, а вне его, в связи с делами Генерала. Узнав о том, что Аттис хочет отправить на Луну космолёт, чтоб раздобыть сокрытую там информацию, Арона присоединилась к своим друзьям, супругам из числа родственников Генерала, чтобы сей затее помешать: как посвящённая Лунной Рощи, Арона волновалась за неприкосновенность Луны, поскольку имела соответствующее видение. Втроём они чуть было не угнали космолёт, но, к сожалению, погибли при старте из-за попыток Аттиса их задержать. Арону оживили несколько позже, чем Мин Моррока; получив о ней весточку, Мин Моррок отправился в пределы Розыска Контрразведки навестить её. Поскольку Мин Моррок умер едва ли не на двадцать лет позже Ароны, они теперь оказались ровесниками - как бы и неважно, а как бы и важно: не мальчик, каким был тогда - клановый муж, жизнь за спиной... А вместе с тем - какая к чёрту жизнь, сплошной обморок, едва ко времени смерти успел очнуться!.. Арона встретила его ласково, но с холодком, как если бы он был просто зашедшим в гости родичем; Мин Моррок ощутил, как под ним зашатались опоры мироздания - о Плутония, любовь сердца, дыхание недр!.. - и пошёл в атаку, рванул напролом. "Арона! - сказал он, - Арона, я вижу, что меж нами - стена!" Арона вздрогнула и закаменела - в точности как в то утро, когда он приехал сказать ей о предании. "Я должен сказать тебе, что я знаю... Я знаю, что виноват в смерти двух наших детей. Двух. Я догадался об этом только теперь." Арона бесконечно долгий миг смотрела на него в упор, а потом заплакала, зарыдала - зарыдала во второй по оживлении раз: впервые она расплакалась, узнав о том, что жив Веро. Она вообще не позволяла себе плакать с тех пор как Веро погиб - раз навсегда запретила себе горевать, чтобы своим горем не добить оставшихся в живых. Мин Моррок тоже заплакал, и так они обнимали друг друга и плакали, говорили и плакали, а потом стали смеяться, смеялись и плакали - а потом Мин Моррок вспомнил, как недавно подкидывал Сандру, вскочил и стал подкидывать Арону. Они так смеялись, что уронили гардину, и тогда к ним заглянул Флор Аттисид, старший сын Генерала и Стеллы, глава Розыска Контрразведки - и со всей отцовской прямотой намекнул им, что они могли бы сейчас же пойти в церковь, чтобы обручиться, благо ближайший домовый храм тут в двух шагах. Они малость смутились и для начала сходили в церковь просто так, а обручились уже потом, одновременно с Кречетом и Сандрой.

Ну а про то, как Веро подарил Морроку-старшему свою с Ундром книгу о грифонах, здесь уже было рассказано.

Секунду снились приморские кольца, он думал - вот каким я вижу наш Розарий; мы, встретившись с Кланом, соотносили жизнь его не с Приморьем, а с нашим западным житьём-бытьём: вечная война, прощание как основная форма встречи, наизнанку выворачивающая реальность честных казней... Про ужас неприятия, пережитый во дни этого осознания, достаточно подробно написано выше. Если бы нам не удалось тогда этот ужас преодолеть - мы не смогли бы впоследствии пройти путём, столь драгоценным для нас сейчас. Клан Стражей воистину оказался дорогой ко всему: на его мощную, монолитную, разветвлённую громаду нам удалось водрузить целую эпоху, бросив его вглубь веков как подвесной мост, раскинувшийся в прошлое едва ли не до времён Стелламарской войны. Клановые города и клановые колена - географическая и социальная пестрота, клановые сервы и клановые залоги - широта общения, пересечения с самыми разнообразными сообществами... До появления в нашей жизни Клана мы поневоле ковырялись в пределах последнего столетия: законы психики таковы, что для успешной адаптации новооживлённого требуется, чтобы у него был естественный, присущий для него контекст - а это означает, что горизонтальные связи, связи со сверстниками-современниками, при работе с обычными белыми людьми значат намного больше, чем вертикальные связи, связи с предками. Соответствующие разведчики занимаются воссозданием контекстов по преимуществу в горизонтальном аспекте - чтобы новооживлённые не боялись нынешнего мира, зная, что легко могут встретиться с современными им реалиями и людьми, если не прямо знакомыми - то такими, для которых имеют значение те же события, те же общественные деятели, те же произведения искусства, что и для них самих. У чёрных всё иначе: для них важнее всего связи с предками, они-то и являются контекстообразующими; однако обычные чёрные этносы пост-стелламарской эпохи малочисленны и слабо связаны с окружающим обществом, поэтому, хотя при работе с ними можно забраться довольно глубоко в прошлое - работать ни с какими другими их современниками невозможно: такие этносы не являются адекватным контекстом для посторонних. Только самые близкие к ним люди, заведомо отрекшиеся от прочего мира ради обособленной группки чёрных, могут быть оживляемы вместе с представителями таких этносов без серьёзных психотравм с отставленными последствиями. Поэтому до Клана заглубление в прошлое происходило очень медленно - с появлением же его всё изменилось. Стражи продемонстрировали чудеса прочности и горизонтальных, и вертикальных связей, притом оказались весьма многочисленным народом, вдобавок окружённым прилегающими к нему массивами потомственных сервов, всяческих вытекающих из Клана и впадающих обратно в Клан семейств, а также традиционно дружественных и традиционно враждебных малых чёрных этносов. В общем, Клан явился для разведчиков настоящим сокровищем, тем более что по своему психическому складу Стражи к разведдеятельности весьма склонны - взялись за дело, и работа закипела. Так вот, всю эту красоту, всю эту мощь и благодать мы смогли воспринять лишь вслед за тем, как приняли на себя тяготу переживания того тошнотного ужаса, о котором говорилось выше. Преодолев страх перед собственным прошлым, столь болезненно схожим с прошлым Клана, мы соединили свою жизнь с жизнью Стражей, и они ответили нам взаимностью. "Мы" - в данном случае это и арийский народ, и вся ойкумена; что же касается лично меня, то я не сомневаюсь, что если бы я тогда всё же дрогнул, устрашился, отвернулся, не осилил - спасение Клану пришло бы из другого дома, быть может, сколько-то времени погодя, но непременно пришло бы. А вот я остался бы ни с чем. Я даже вообразить тогда не мог, ни в каком сне не могло мне привидеться, чего бы я лишился; быть может, я и вовсе не был бы теперь собой. Читатель может для наглядности представить себе тех, о ком написано в сей малой повести - чтоб оценить, кого и чего не было бы у меня, коль я бы не узнал их: Кириаков и Морроков, Исов Замка и дармоглотов, пойменцев и Веро - и, конечно же, горячо, горячо, горячо любимого Генерала.

Огнедышащая матушка-Жизнь, спасибо Тебе.

Октябрь 08 по Черте Мира - июнь 2012

**************************************

Дополнительная информация, которая может пригодиться, чтобы составить более полное представление о контексте вышеописанных событий:

http://samlib.ru/editors/g/gaenko_t_w/0400_o_belyh_i_cernyh.shtml

О белых и чёрных народах и людях Земли Алестры

http://samlib.ru/editors/g/gaenko_t_w/0401_o_eis_i_o_supersistemah.shtml

О существах типа ЭИС и о суперсистемах Земли Алестры

http://samlib.ru/editors/g/gaenko_t_w/0402_o_slujenii_atlantiki_i_o_shamanah.shtml

О служении Атлантики и о шаманах

О Восточном государстве, где вышеописанные события и произошли:

http://archiv-alterry.livejournal.com/1900.html

Продолжение 1 главы "Черты Мира". Восток

И наконец, о Приморье, которое тоже имеет некоторое отношение к делу:

http://archiv-alterry.livejournal.com/2201.html

Продолжение 1 главы "Черты Мира". Приморье

**************************************

Оставить комментарий © Copyright Гаенко Татьяна, Румянцева Кира (KiraTata2007@ya.ru) Размещен: 09/11/2012, изменен: 09/11/2012. 209k. Статистика. Повесть: Проза Порт приписки - Земля Алестры		Ваша оценка:
Аннотация: Так всё-таки служит Клан Стражей дьяволу или не служит?.. Разные мнения можно услышать в Клане на эту тему. Одни говорят - да, мы служим Хозяину, мы приносим ему присягу и делаем его дела; другие говорят - нет, мы только платим ему кровавую дань, мы данники его, ибо мы пленники!.. За каждого предаваемого Хозяину ребёнка мы приносим в жертву родича - ведь того, кого мы берём для ребёнка в залоги, мы не только нарекаем родичем, но и в самом деле делаем его своим родичем...

Гаенко Татьяна, Румянцева Кира : другие произведения.

Научиться играть с медведицей