Аннотация: Рабочее название повести "И останется с нами Рим", опубликованное ранее как глава
Каждый день седовласый старик направляется к киоску и покупает там газету. Это разные газеты. Он не любит читать одни и те же газеты. Вчера это было "La Repubblica", ну а сегодня "Avvenire", а завтра может быть и "Affari Italiani". Он берёт газету в руки, шёл в сквер, садится на скамейку и вычитывает всё до корочки. А что ему делать ещё? Восемьдесят пять лет - хороший возраст для чтения газет и разгадывания кроссвордов. У него была красивая седая шевелюра, которой он гордился, когда смотрел в зеркало. Старик был худ, глубокие морщины прорезали его лоб и щёки. Только мудрые глаза выдавали в нём жизнерадостность. А почему ему не радоваться? Живёт он в достатке. Правда один. Но почему один? Вот газета. Сейчас он её откроет и узнает, какие дела творятся в его стране и, конечно же, у него, потому что он и его страна, как он считал - это цельный единый организм. Газета - тот мостик, связывающий его со своей Родиной. И он на этом мостике, как капитан... Поэтому он узнает, кто сегодня с ним разделит одиночество. Кто сегодня его огорчит? А кто-то порадует...Кто? А действительно - Chi?...
...-Chi e e qualle meta della visita?- спросил сидящий за окошком молодой чернявый чиновник итальянского посольства, ткнув пальцем в фотографию.
Вот чёрт. Все итальянские слова, которые попытался выучить за два дня до этого, Потёмкин забыл. И вообще, какого чёрта...? Почему он на русском не говорит? Их что, не научили?
-Он спрашивает, кто на фотографии, и цель вашего визита?- раздался высокой тональности голос позади спины Потёмкина.
Тенор ты наш, подумал Потёмкин, повернулся и увидел совершенно блестящую и обритую станком голову широко улыбающегося мужчины. Потёмкин тоже лысый. Со стороны они смотрелись как два брата-близнеца. Только у близнеца Потемкина был едва заметный акцент. Можно было подумать, что человек приехал из российской глубинки. И поэтому некоторые слова произносились им с неким напуском фольклора. Ещё при входе в посольство Потёмкин обратил внимание, как тот придавал словам "ну сейчас", "первым будешь" различные смысловые оттенки, да и произносил он их скороговоркой. Надо же, Потёмкин не переставал удивляться прекрасному владению русским языком этого лысого человека, как будто в России родился. Ещё он умудрялся болтать со всеми, и советы давать, кому куда сесть.
-Это брат будущего мужа моей кузины, к которой я еду на свадьбу, - выдавил Потёмкин.
Чернявый удовлетворённо кивнул, и отдал документы.
И что, нельзя было по-русски спросить, подумал Потёмкин, посмотрел на него и обнажил белые зубы в улыбке. Но внутри всё кипело. И не только от этого. Как оказалось, виза открыта была не тем числом, и на свадьбу он уже определённо опаздывал. Чёрт бы побрал этих итальянцев, ведь арабскими цифрами было написано с какого числа и по какое, но спорить не стал. Пересматривать документы они не будут, чего доброго ещё и откажут, если заикнёшься, что они там что-то не правильно сделали. А может плюнуть и не ехать! Бессилье начало давить Потёмкина? Нет, такого удовольствия он им не доставит. Поедет всё равно...
-...Всё равно поедешь? - спросил друг.
-Но ты же знаешь, зачем я еду.
-Она же в Милане.
-Я проездом буду.
-Разве ты её там встретишь? -усмехнулся друг.
-Я подышу тем воздухом, которым она дышит.
-Смотри не задохнись...
...Дышать на перроне стало муторно от отработанных газов дизельного топлива, и Потёмкин зашел в здание автовокзала.
Комфортабельный автобус "Неоплан" с немецкими номерами, где за лобовым стеклом размещалась вызывающе-огромная табличка с надписью по-русски "Неаполь", прибыл на посадку вовремя.
Какой-то суетливый негр, громко разговаривая на французском и постоянно толкаясь, всё время извинялся: "Pardon madam". С этим "Pardon madam" все более-менее чинно заняли свои места.
Мягко качнувшись, "Неоплан" резво набрал скорость и двинулся в сторону Бреста. Александру Васильевичу Потёмкину предстояло, как ему казалось, тяжёлое двухдневное изнурительное путешествие к величайшему городу мира - Риму.
Август бывает как ранний сентябрь. За окном мелькали жёлто-зелёные краски. Пошёл дождь, крупные капли которого стучали о стекла автобуса, громко барабаня и смывая осенний пейзаж. Мокро и неуютно там за окном, а здесь, в автобусе, тепло от включённого кондиционера. И тогда за окном было мокро и неуютно, просто мерзко. Потёмкин укутал себя руками и закрыл глаза...
...Глаза были в напряжении от непроницаемой пелены дождливой суеты. Они ехали по мокрым осенним улочкам и молчали. Черные палки дворников усиленно вытирали влажное стекло, по которому тут же скатывались крупные капли дождя и смывались вновь с каждым их движением.
Разведенный и неженатый мужчина Александр Васильевич хотел иметь семью и надеялся, что во второй раз ему повезет. Внешность у Потемкина, хотя и имела некоторое сходство с известным композитором Игорем Крутым, была заурядная, - лысоватый мужчина и потому всегда он был коротко острижен, среднего роста, темные большие пронзительные глаза. Однако... Александр Васильевич был пижоном: однотонный костюм, дорогие туфли, тон в тон к рубашке в клеточку или полоску подобран строгий галстук, и черные носки. С женщинами он всегда был в меру стеснителен, галантен, и от того обаятелен. Обаяние усиливала неиссякаемая, скромно преподносимая им эрудиция. Потемкин имел потрясающий талант свои обширные познания вложить в уста собеседницы.
Он знал, что Светлана после работы двигается по направлению к остановке и некоторое время ждет троллейбус. Поэтому Александр Васильевич, как резидент иностранной разведки, глядя в спину удаляющей фигурки заместителя главного конструктора, десять минут выждал, а затем медленно двинулся за ней на своей немолодой "Мазде - 626".
-Садитесь, Света, я вас подвезу,- окликнул Александр Васильевич Свету и, как истинный джентльмен распахнул перед ней дверь машины.
Света была не замужем, а потому не стала противиться заманчивому предложению юриста.
Это к незнакомым мужчинам не садятся в автомобиль. А юрист был мужчиной знакомым, подумала Света, и в распахнутую дверь скользнули тонкие и острые колени, на которых она неспешно поправила юбку.
Александр Васильевич знал, где она живет, и давно просчитал возможные варианты длинных маршрутов.
Обычно говорливый, толково-рассуждающий - наложенный отпечаток профессии юриста, сейчас он потерял дар речи.
-Погода не очень, - наконец, выдавил, Потёмкин, чтобы прервать молчание.
-Да, не очень, - как эхо, тихо и медленно повторила Света своим волнующим сопрано.
-И ветреная, - добавил Потемкин.
-Просто ужасная, - возникла новая пауза.
-Она, должно быть, считает меня круглым идиотом, - думал Потёмкин, но при всех своих усилиях не мог больше ничего придумать.
-Давай перейдем на "ты", - пошел в наступление Потемкин.
-Да, перейдем,- она не шевелилась.
Он остановил машину, выключил мотор и дворники. Стекло накрылось сплошной водной пеленой. Словно морской вал, в котором безмолвно отражалось существование двоих. Дождь... Его шум устранил смысл течения времени. Потёмкин включил магнитофон и из колонок появился этот резко-надрывный, и от того дерущий за душу, голос Эдит Пиаф:
-Non je ne regrette...
Ты не жалеешь ни о чём, и я тоже не жалею ни о чём, разве можно вообще о чём-то жалеть, подумал Потёмкин про Пиаф и прошептал:
-У тебя очень красивые руки,- он взял её маленькие ладошки и начал рассматривать аккуратненькие пальчики, а потом, наклонившись, нежно их трогал своими губами. Света закрыла глаза.
Потемкин просунул руки под тонкую материю плаща и накрыл своими губами ее губы. Она медленно поддалась навстречу ему. На мгновение, оторвавшись, он глянул на нее. Она сидела, слегка приоткрыв рот в улыбке, которая была направлена в никуда. Все больше и больше прижимая ее к себе, он неистово желал, чтобы она проникла в него. Они очень долго целовались, пока не устали.
Теперь стало все ясно и понятно. Первая растерянность прошла, и Потемкин обрел прежнюю уверенность. Он ощущал, как где-то там, внутри, рождалась ласковая нега, заполняемая реальными мечтами бытия. Его "Мазда" стала крепостью, бастионом, маленьким миром, той звездочкой, вокруг которой буйствовала стихия мрака, а они укрылись внутри, загадочно направленные машиной времени сквозь тернистую вселенную.
Света сидела, ссутулившись, словно действительно ее занесло из чужой галактики - таинственная и непокоренная. Потемкин стал говорить легко и непринужденно. Он рассказывал о себе, как он служил, о военных учениях и бригаде морской пехоты, которая курсировала по атлантическому океану, - все это он слышал от кого-то и уже не сомневался, что и вправду был там, как уволился в звании майора, как поступил на юридический, о своей бывшей жене, которая всё-таки обладала некоторыми достоинствами, и о своих пороках. Воспоминания переплелись с тоской по той неправдивой жизни и необъяснимым желанием внести в непонятные и пустые страницы своего тусклого бытия хоть немного ярких красок. Потом он объяснит, зачем безнадежно врал, но не сейчас, когда появилась хоть малая толика надежды на понятное будущее.
Хорошо, что Свету не беспокоят мои внешние данные, подумал Потёмкин и вспомнил забавный случай. Он встречался с одной женщиной, и та однажды ему сказала:
-Ты извини, но я не люблю лысых мужчин.
Потемкин сначала остолбенел, а потом начал смеяться. Отсутствие комплексов заставило его долго смеяться. Собственно он смеялся над собой. Но она не поняла и оставила его одного. В городе, где по статистике восемь женщин на одного мужчину, с её стороны это было смелое заявление, если не сказать - опрометчивое.
Он улыбнулся.
Они ехали по умытым городским улицам. Ночные фонари рассеивали ночь желтым латунным светом. Было поздно, но дома еще мигали своими помутневшими оконными глазами, как пьяницы перед сном. Редкая машина попадалась им навстречу - непогода сделала свое дело.
Света потянулась:
-Ты знаешь, хорошо, когда машина есть. Я всегда хотела научиться водить машину. Представляешь, вот такими одинокими вечерами ты скользишь по пустынным улицам как во сне. И никто тебе не нужен.
Потемкин удивленно повернул в ее сторону голову:
- И разве ты не чувствуешь себя брошенным котенком, жаждущим материнского тепла?
Она так глянула на него, как будто не поверила услышанному и пожала плечами:
-Когда вечером одна дома, то да.
К Потемкину вдруг пришла сногсшибательная идея, на грани безумства:
-А хочешь покататься? Сама за рулем?
У нее в глазах появились озорные огоньки:
-Да, хочу, только ты научи меня!
Потемкин остановил машину, и они поменялись местами. Маленький инструктаж не помешает, подумал он:
-Любой человек умеет водить машину. Это очень просто. Главное научиться трогаться с места. Потемкин показал как выжимается сцепление, переключаются скорости и скомандовал:
-Ну что, вперед, только не газуй, медленно, медленно отпускаешь сцепление... Не газуй!
-Ой, мамочка, она едет... едет, - испуганно закричала Света.
-А куда же ей деваться?
-Останови ее, останови, я боюсь!
-Сцепление, - Потемкин резко переключил рычаг коробки передач в нейтральное положение, - тормоз.
Сцепление, конечно, она не выжала, поэтому машина дернулась и заглохла.
Они несколько раз трогались с места и тут же останавливались, пока она не стала чувствовать уверенность и гордость за победу над сложной техникой.
-Не бойся, я с тобой,- Потемкин вполне справлялся с ролью инструктора,- Успокойся... Смелее включай вторую... Газ...третью... газ...Спокойно... Руль держи ровнее... Четвертую... Не газуй.
"Мазда" на солярке - это хорошая машина для начинающих. Но за рулем сидел водитель неопытный: Потемкина бросало то вправо, то влево, как на корабле в хороший морской шторм. Но постепенно машина начала выравниваться, и Потемкин, до того немного нервничающий, успокоился.
В этом уличном бесконечном пространстве желтого света они вдруг стали близкими людьми, которые не знают горечь расставаний.
-Мне так легко и хорошо с тобой, как будто я знаю тебя всю жизнь,- она медленно вздохнула, когда Потемкин уже вез ее домой...
...Домой она сегодня не пойдёт. Пусть этот старый козёл побесится. Правда, будет орать как недорезанный, каждые пять минут звонить. Ну и хрен с ним, пусть орёт. Хоть одну ночь спокойно посплю без него, и мило улыбнулась подруге:
-Урааа! В кои-то веки я тебя уговорила остаться. Вот и поболтаем, - подруга радостно потёрла ладони и пошла в другую комнату.
Света оглядела комнату. Хорошая квартирка. Не то что, у неё. Три комнаты, и какие! Огроменные! И в центре Милана. Никаких тебе "стенок" и ковров. Всё сделано со вкусом и, главное, очень просто. Посреди холла стеклянный столик, а вокруг расположилась мягкая кожаная мебель, в которой она утопала. А вот в большой вазе русские камыши. Интересно как она их привезла сюда?
Света пощупала тонкую, цвета красного дерева, кожу дивана. Нежно-розовые стены, на которых висели неброские картины-пятна в авангардистском стиле. Впрочем, она не скажет, что у неё квартира плохая, хоть и на одну комнату меньше. Но дело же не в квартире, в конце концов. Боже, зачем и почему она очутилась здесь? Она же их не понимает, и они её тоже. Ну как так можно жить? Думала, что выучит их язык и будет думать как они. Нет, не получилось. Думает она всё-таки по-русски. Это выворачивающее наизнанку собственное нутро от тоски, от собственной слабости и бессилия, отчаяние что-либо изменить в этом бесконечном мире отчуждения. Безысходность, вот что преследует её последние дни. Дни? Месяцы. Скоро скажет себе: годы.
Стоящая в полуарке подруга Мила нарушила тягостный ход её мыслей:
-Свет, давай я заварю кофе.
-Слышишь, Мил, ты как наши камыши провезла?- вместо ответа спросила она.
-А почему ты думаешь, что они из России? Это мы с Антонио были в Австрии в каком -то парке, название не помню. А вот название озера я запомнила - Нойзидлер Зее. Повторяла несколько раз, чтобы выговорить. Представляешь, там, по берегам сплошные камыши, а в них цапли. Грандиозно! Я ему и говорю, Антонио, у русских есть такая привычка - камыши в большие вазы ставить. Ну, он втихаря три штуки и сорвал.
-Счастливые! Вы, ездите хоть куда-нибудь, а моему уже не до поездок.
-Сколькое ему?
-Шестьдесят три.
-Да нормально ещё. В этом возрасте вся Европа по Европе разъезжает. А что им делать на пенсии?
-Да уж...Не хочет он никуда ездить. Ладно, давай кофе, - Светлана увела подругу от неприятной темы.
Она снова осталась одна и закрыла глаза. Шестьдесят три, где уж нормально. Думала, что может ребёнка заведут. Не получилось. Что-то у него не в порядке. Заключение своё не показывает, гад, а говорит, что у него всё хорошо. Хорошо, что ума хватило не оформлять гражданство. Может быть, уехать домой? Господи, у неё же всё было. Квартира. Однокомнатная, но квартира! Работа. Не любимая, но работа! И любимый... Любимый ли? Какая разница? Теперь уже не любимый. Саша, Саша, где ты сейчас?
У неё глаза превратились в размытые пятна непонятного цвета. Опять слёзы. Это слёзы обиды. На кого обижаться? Только на себя. Как устала она плакать. Услышав шум шагов, она быстро вытерла носовым платком слёзы и придала своим губам подобие улыбки.
Мила принесла поднос, на котором стояли две чашечки ароматного кофе и маленькие белые шарики "Рафаэлло".
-Свет, - Мила жеманно передёрнула плечами,- не будешь возражать, если мы пойдем в спальню. Я тебе в комнате постелила. В ванной белое полотенце для тебя. Если вдруг я усну, пойдешь к себе. Знаешь, люблю в постели кофе пить и телевизор смотреть.
-Конечно, пошли. Слушай, а где твой Антонио?
-А он в Швейцарии где-то. Обсуждают условия какой-то сделки, - она удобно устроилась на широкой кровати, а поднос пристроила на туалетном столике и включила бра.
-Выключи свет, пожалуйста.
-Не ревнуешь?- Света опустилась рядом в мягкое подобие кресла, отделанного каким-то белым пушистым мехом
-К кому?
-Ну мало ли, возможностей сколько угодно.
-Ты знаешь, нет. После своих командировок он набрасывается на меня, как голодный волк на пойманного ягнёнка. Представляешь - и утром и вечером, и так до следующей командировки. А потом отдыхаем - я от него, а он, наверное, от меня.
-Счастливая ты и здесь.
-Да ладно, Свет всё у тебя образуется.
Заиграла полифония в исполнении Эдит Пиаф. Светлана долго не смотрела на мобильный, словно хотела насытиться этим "Padam, padam". И звучало это "Padam, padam", разрывая последние натянутые нити скорбной души Светланы. Мила смотрела на неё, не моргая и не узнавая подругу, но молчала, боясь в эти "Padam, padam" встрять. Нарушить этот голос неизвестной надежды.
Светлана поднесла "мобильник" к уху. Ушко у неё маленькое, с красивыми изгибами -линиями, такая небольшая морская ракушка цвета нежнейшего янтаря. И "мобильник" полностью закрыл эту морскую диковинку:
-Алло.
Она долго слушала, потом с натуженным спокойствием сказала:
-Франческо, я не поеду так поздно. Я у подруги. Если не веришь, могу передать ей трубку.
Она выразительно посмотрела на подругу. Та закивала головой.
-Не надо за мной приезжать, сэкономь бензин.
Она долго молчала, рассеяно слушая, бросив взгляд в никуда.
-Франческо, я у подруги, - наконец выдавила она, и, опустив глаза, добавила с печалью,- пока.
-Слушай, ну он и ревнивый у тебя, - сказала Мила, потягивая кофе, и откусывая маленькие кусочки от и без того крохотного "Рафаэлло".
-Ты лучше покажи хоть одного итальянца не ревнивого, - усмехнулась Света.
Мила сообразила, что с подругой эту тему лучше не обсуждать:
-Слушай, а давай когда-нибудь в La Scala сходим, а?
-Мил, там билеты дорогие.
-Да ты что, это на открытие сезона до 2000 Евро. А так на балконы и за 10 можно достать билеты. Представляешь, там по предварительной записи, как у нас, продают.
-Я не люблю оперу.
-Пошли на балет. Сейчас как раз наши поставили "Баядерку" Чайковского. Итальянцы, кстати, без ума от нашей Захаровой.
-Давай сходим, - Света устало зевнула и тут же прикрыла открывшийся рот.
-Ах, Свет, -Мила удобно завернулась в одеяло, - а я так люблю просто придти к собору Duomo и посидеть в этой городской тишине, а потом вприпрыжку, как в детстве, по мозаичному тротуару к La Scala и в кафе Verdi, помечтать и попить кофейку. Там такой отличный кофе готовят, ты не представляешь, - она зажмурила глаза.
-Хорошо тебе здесь, а я до сих пор не могу привыкнуть.
-Давай возьмём, да на машине съездим куда-нибудь. На твоей или на моей. В Рим, например. Пойдём в Ватикан, посмотрим, это ж интересно,- подруга начала откровенно зевать.
-Слушай, он как-то раз мне сказал, что я очень много трачу денег на бензин. Ты представляешь, какая сволочь! Купил мне машину, сказал: "Дорогая! Дарю её тебе". И сам на ней ездит. Я пару раз взяла её съездить на занятия, опаздывала. Так он такой скандал закатил. Так, я думаю, ладно, хорошо, буду записывать каждый свой шаг, сколько чего купила и куда потратила.
-И пишешь? - слабым голосом спросила подруга.
-Ну конечно, же. Целую тетрадку завела. Ты что, уже спишь?
Подруга в ответ зевнула и, засыпая пролепетала:
-Посмотришь, что он скажет, если ты ему все это предъявишь...
На белорусско-польской границе сотрудник таможни -полька собрала паспорта и предложила всем выйти наружу для проверки багажа..
Водитель автобуса открыл крышку багажника автобуса, который тут же, жужжа как мухи, облепили пассажиры. Потёмкин стоял в стороне и смотрел на эту возню с известной долей иронии когда появились шум и крики людей, борющихся за право быть первыми для таможенного осмотра их чемоданов.
Всех построили как солдат в ряд и начали выворачивать содержимое из чемоданов. Боже, как унизительно, презрительно подумал Потёмкин. Потёмкин открыл небольшую спортивную сумку, внутри которой аккуратно были уложены личные вещи:
-У Вас что? - спросила полька в погонах.
-Ничего.
-Ничего?
-Хотите посмотреть?
-Ладно, не надо, - и она сделала шаг к соседям по шеренге - молодой паре.
Залезала в их сумку с головой, долго копошилась там и, наконец, достала оттуда небольшой свёрток:
-Что это?
-Сало,- молодой человек растерянно смотрел на неё.
-Сало нельзя.
-Почему нельзя?
-Контрабанда.
Потёмкин не выдержал:
-Давайте съедим сейчас всё это. Нам пяти минут хватит, чтобы этот кусочек съесть?- и, глядя на часы сам же ответил, - хватит.
Молодая пара весело переглянулась между собой. Полька юмор не поняла, махнула рукой и пошла дальше.
Границу покинули за полночь. Автобус гудел от негодования по поводу "шмона" на границе:
-Нет, ты можешь себе представить, сало - контрабанда? - говорил кто-то кому-то. Действительно - глупость.
Потёмкин глянул в окружающую за стёклами автобуса черноту- пустоту, в которой их временное пристанище на колёсах казалось космическим кораблём, прорезающим себе путь в неизведанный мир бесконечной вселенной.
Спал Потёмкин крепко и проснулся, когда автобус резко затормозил перед светофором на перекрёсте какого-то города. Глянув на часы, а спал он часа три, решил, что они сейчас в Варшаве. Жёлтый свет фонарей освещал фасады зданий, которые бросались в глаза белым пластиком оконных рам. Видимо, намного дешевле, чем у нас, если люди сумели за такой короткий срок заменить все окна, подумал Потёмкин. Да, страна потихоньку богатеет. Улицы чисты и опрятны, почти уютны, вызывают острое желание побродить по ним. Вот это жизнь...
...На всю жизнь запомнил этот рабочий день Потёмкин. Он постоянно вспоминал его. Скорее оправдывал себя и свою неприязнь к глупости. Видимо, в тот день вся эта ограниченная умственная способность тех людей сконцентрировалась и выплеснулась на Потёмкина. Да-а-а. Человеческая глупость бесконечна.
Сначала его срочно позвали на склад, где таможня обнаружила контрабанду... Упаковочную бумагу.
На улицах грязно-серая с белыми разводами слякоть противно хлюпала под ногами. Быстрая смена погоды на Потемкина действовала угнетающе. Он шел и возмущался: вчера мороз, а сегодня плюсовая температура.
Молодой таможенник с татуировками-пятнами на руках и грязью под ногтями в кабинете заведующего склада смотрел документы. На нем была потертая засаленная кожаная куртка, когда-то коричневого цвета, и сильно вытертые джинсы. Голова давно не знала стрижки. У него что, чёрная полоса в жизни?... Да вроде заработок позволяет следить за собой, и не только за собой... Как бомж, - подумал Потемкин, поздоровался и любезно спросил:
-Что же у нас не так?
-Мы ... это бл... конфискуем бл... вашу бумагу,- мало того, что слова-паразиты выскакивали в сокращенном варианте, так и запас слов у него был чуть больше, чем у ильфо-петровской Эллочки-людоедки.
-Наверное, не конфискуете, а изымите. Вынести решение о конфискации имеет право только суд,- скептически заметил Потемкин.
-А-а-а... одно и тоже, - безграмотно протянул таможенник.
Потемкин посчитал ниже своего достоинства вступать в бесполезный диалог, и на грани брезгливости, подчеркнуто правильным русским языком, глядя в тупое выражение лица чиновника, обрамлённое свалявшимися волосами, произнес:
-На основании чего вы будете осуществлять изъятие нашего товара?
-У нас ... это... сведения есть бл... что товар... контрабанда бл...,- судя по интонации, слово "контрабанда" было единственным выученным им словом из всех имеющихся в таможенном кодексе.
-Так сразу и контрабанда? А с каких пор бумага стала ценным товаром и запрещенным или ограниченным для перемещения через границу?
-Дык никто бл... не запрещал. Незаконно бл... провезли,- выдохнул таможенник, и Потемкин вдруг почувствовал перегар, исходящий от него, и еле сдержал подошедший к горлу приступ тошноты.
-Ну что ж, не забудьте составить акт изъятия и получить разрешение на изъятие товара у своего начальства, - Потемкин понял бесполезность разговора и понадеялся, что начальник его будет умнее.
Таможенник кивнул, а Потемкин еще раз про себя отметил, что чиновнику разговорная речь даётся с трудом.
Убил его в тот день договор аренды, вернее его условие. Арендодатель с фирменным наименованием, ассоциирующимся с пищеварением, - "Влад-Бекон", предлагал подписать договор, где было записано: "арендатор обязан запретить сотрудникам на рабочем месте прием пищи, кофе и др. продуктов питания, запретить чтение художественной литературы и газет...". В особенности произведения Достоевского на рабочем месте читать вредно, подумал Потемкин и устало закрыл глаза.
Перед тем как открылась дверь, в нее аккуратно постучали. И так же аккуратно порог переступила Света. Потемкин расцвел. Вот как раз она сейчас ему и нужна.
Обхватив её талию руками, Потемкин притянул ее к себе.
-Саша, ну не здесь же... И не сейчас... Могут зайти... - она высвободилась. - Посмотри лучше доверенность. Приехал наш компаньон для получения образцов. Вот его доверенность. - И она протянула Потемкину фирменный бланк с текстом.
Он неохотно взял и пробежался глазами по тексту. Машинально проверил дату выдачи, срок. И тут его глаза округлились:
-О нет! Когда это уже кончится?
-Что случилось? -испугалась Света.
Потемкин посмотрел на нее кислым взглядом и ткнул пальцем в текст. Она наклонилась и прочитала: "Собственную подпись удостоверяю - генеральный директор...".
Света улыбнулась и вскинула плечи к верху:
-Хорошо, я им скажу, чтобы они переделали.
Потёмкин уже думал о другом:
-Давай сегодня встретимся?...
...Встретились они совершенно не случайно. На выставке показывали образцы моделей. Она презентовала эту выставку. Презентовала - это громко сказано. Представляла все эти порядком надоевшие модели. Рассказывала о технологии сборки. Когда закончила очередной экскурс, и группа удалилась, к ней подошёл представительный седовласый мужчина с искристыми глазами, и на ломаном русском тяжело выдавил:
-Итальяно уомо хочеть знакомица русский девушка.
Пока он коверкал русские слова, Света успела рассмотреть его. На нем красовался новый темно-серый костюм с еле заметной на лацканах строчкой, выдававший его богатое происхождение, новая голубая рубашка и строгий, бежевый в синюю полоску, галстук создавал вид очень респектабельного мужчины.
Света с интересом всмотрелась в его чёрные глаза, окружённые густой паутинкой морщин и сказала на английском языке:
-Говорите на английском, если знаете его.
К его счастью, и чьему-то сожалению, он знал:
-Я разведённый мужчина и ищу русскую девушку, чтобы потом она стала моей женой.
Света ошарашено смотрела на него и ничего не понимала. Так сразу, без приглашений, без ухаживаний, почти что сделать предложение. И пока она соображала, что ему ответить, он улыбнулся:
-Меня зовут Франческо, и я Вас приглашаю поужинать вместе со мной в Эридане.
Она не стала противиться заманчивому предложению и согласилась.
"Эридан" - маленький уютный ресторанчик в центре города, скрывающийся в тиши неавтомобильной улицы.
Время полдника, и потому они были вдвоём. Звучала Эдит Пиаф "La foule". Она начинала преследовать её. И Света улыбнулась, когда вспомнила, что в первый раз она услышала Пиаф в машине Потёмкина. На приятную мимику Светланы Франческо отреагировал моментально:
-Тебе нравится?
Она кивнула. Эта Пиафовская La foule вместе с этим Франческом втиснулась, просто вклинилась в её жизнь. Зачем? Тогда она ответа не нашла. Этот благородный мужчина, как ей тогда показалось, в шикарном костюме из далёкой благополучной Италии действовал на неё магически. Она заворожено смотрела на этого вызывающего уважение человека и всё более и более поддавалась его обаянию. И преклонный возраст её почему-то не смущал. А ведь до этой встречи она любому старику рассмеялась бы в лицо, если бы тот принялся ухаживать за ней.
И потом он подарил ей золотую цепочку-браслет. Естественно, ей было приятно. Такие дорогие подарки никто ей не делал. И предложений выйти замуж тоже никто не делал. А этот старый итальянец сделал. И она согласилась.
И были бесконечные очереди в итальянском посольстве. Потом в нашем посольстве, уже там, в Италии, от которого требовалось разрешение на брак. А затем вся эта суета-погоня за видом на жительство. И, наконец, Франческо затащил её в какое-то здание организации, на стене которого висела табличка с большими буквами Ufficio di stato civile, где их и зарегистрировали. А затем ещё какие-то печати в местной префектуре. В общем, она поняла, что бюрократическая машина и здесь работает на всю катушку.
Франческо категорически отказался венчаться. А как она хотела. В церкви, в подвенечном платье. И после венчания расположиться где-нибудь в небольшом ресторанчике, с хорошей развлекательной программой. Шумные гости. Все тебе улыбаются и завидуют. И, конечно, подарки.
И тогда она просто отомстила ему. Когда он сказал, что можно оформить гражданство ей, она гордо отказалась:
-Франческо, я буду оставаться гражданином своей страны.
На что он пожал плечами и больше к этой теме не возвращался.
Звучало пафосно и торжественно, но потом она всегда говорила себе, мало ли что произойдёт. Всегда можно вернуться домой и оградить себя от всяких заформализованных механизмов государственной машины.
И вот первая ночь. Она долго мылась в душе. Очень долго. Чего-то боялась. Как будто в первый раз. Она боялась его и его старости. Красивое постельное белье небесного цвета с какими-то морскими пейзажиками. Эта мягкая постель её обволакивала и успокаивала. Это чужая по сути квартира, к которой надо было привыкать. Но она привыкла, благо к хорошему быстро привыкают.
Первая ночь прошла незаметно. Мужик как мужик. Обыкновенный. Ничего сверхестественного. Ничего страшного. Она ощущала горячее дыхание, и прикосновение его губ. Он слишком мягко и нежно дотрагивался до линий её тела. Именно линий, не более того. Страстно обнимал и так же страстно клялся в любви. Она не совсем хорошо знала итальянский и все объяснения Франческо мысленно переводила на русский. Звучал бы такой перевод забавно:
-Ciao caro,- шептал Франческо.
Ну ласкаешь, ласкаешь меня... Я и так чувствую, говорила она себе. У нас же так не говорят: Я тебя ласкаю.
-О, tesoro,- продолжал Франческо.
А это что это такое? Интересно, интересно. Где-то она встречала подобное слово. Кажется с энциклопедией связано.
-О, mio passerottо, - и Франческо всё крепче и крепче сжимал её.
Ну, сейчас задушит её, и действительно превратится в нелепость, - она молча хихикала. Это потом она узнала действительное значение тех слов: дорогая, сокровище, воробышек.
Но тогда она лежала и переводила. И чуть не прыснула от смеха, когда он, рыча, а это не переводилось, обессиленный упал подле неё. Вот почему она не обратила тогда внимание на его дряхлость-старость, изо дня в день преследующую её. Она была отвлечена переводом.
На его запах она тогда совсем не обратила внимания, но про себя отметила, что он ей не совсем подходит. А потом этот запах стал для неё ужасным. Он появился из ниоткуда. Этот отвратительный запах пота. Возможно, его и не слышно на расстоянии. Но он-то к ней прикасался, обнимал, дотрагивался. А потом насиловал. Для неё это было уже не любовь, а насилие. Разве у неё было желание отдаваться ему? Конечно же нет.
Почему же раньше она не замечала? Ах, да, она же его не видела, только ощущала. Все погрешности этой, как ей казалось, никчемной любви скрадывала непроницаемая темень комнаты.
Но как-то он захотел её днём, и она с лёгкостью согласилась...
Её всегда до тошноты передёргивало от воспоминаний того дня. Но она всё равно возвращала и возвращала свою память к тому событию, словно хотела себе сделать больно. Она так и звала себя: я мазохистка. И снова и снова в голове прокручивала тот день, словно царапала, рвала эту рану в душе.
Всё было предрасположено к любви. И неяркий жёлтый летний свет, прорывающийся сквозь лёгкие прозрачные шторы. И в тон солнечному свету стены спальни. И мягкий хлопок белья на белоснежной кровати, отделанной замысловатой вязью резьбы ручной работы Она скользнула под охлаждённую кондиционером простыню, которая вызвала лёгкий озноб. И этот холод вызвал чувство тоски и одиночества.
Она лежала и ждала Франческо. Она даже помнит, о чём она думала в тот день. Может быть, после этого раза она забеременеет, появится ребенок, и она будет занята его воспитанием. И будут в мире только она и её милое дитя.
Но тут вошёл он и снял халат. Она посмотрела на него и у неё защемило сердце.
Дряблое тело, сморщенные его части. Она же молодая женщина. Зачем ей нужен этот старик? Господи, помоги ей.
Франческо взял её руку и поцеловал и выдохнул на неё горячий воздух, смешанный с запахом прелости и трухлявости. Ей стало страшно.
Он забрался под простыню. И она почувствовала чужие волосатые ноги, от прикосновения которых её стало подташнивать.
Франческо провёл по её телу руками:
-Люби меня сегодня, - и так обнял, словно хотел натянуть её на себя.
И полезли старые морщинистые руки искать её грудь, а она инстинктивно спрятала их под локти и начала задыхаться. Он это расценил, как восторг от его прикосновений, и стал грубо трогать её, как будто бросил все свои силы на эту любовь хищника. Этот старик, лишённый сил, так груб, что наверное, оставит синяки на теле, думала она. Она хотела одного - встать и уйти. А потом он попытался... Но у него не получилось. Когда же это кончится, сглатывала комок в горле Света. И вот новая попытка... Она закрыла глаза, а, открыв, увидела его непроизвольно дрожащие белые ягодицы, покрытые безобразными родимыми пятнами. От ужаса она закрыла глаза. Ей стало плохо. У него начали уставать руки. Они, лишённые молодости, не могли держать это вялое тело,
Как на смертной казни, её посадили на кол, который медленно и медленно разрывал её на части. И, наконец, он откинулся, тяжело дыша. Животное, грубое животное, думала она и с сожалением рассматривала себя. Её молодое красивое и упругое тело, а рядом... Слов больше не было. Безобразный и отвратительный контраст.
Франческо долго лежал, пока его дыхание не пришло в норму. Встав с кровати, он потянулся:
-Я помолодел лет на двадцать.
Она натужно и кисло скривила губы. Как же ей тяжело далось это подобие улыбки. А он заметил и спросил:
-Тебе что, не понравилось?
Она гордо мотнула головой и вызывающе, глядя ему прямо в глаза сказала:
-Да, не понравилось...
... Не нравились Потемкину вечера по-русски, в том числе и новогодние. Все напивались, а потом откровенно начинали друг к другу приставать. Мужчины к женщинам, и наоборот.
Но идти надо - приглашали весь аппарат управления, и ему совсем не хотелось казаться белой вороной. Да и со Светой договорились быть вместе на вечере.
Новогодний вечер проходил в день католического рождества - 25 декабря, в арендованном банкетном зале какого-то развлекательного центра.
Город завалило снегом совсем. Улицы вымерли - ни прохожих, ни машин. Только уборочные машины, как караван уставших верблюдов в снежной пустыне, расположился на отдых после многодневного похода.
Потемкин вошел в просторный зал-фойе развлекательного центра. Ожидался концерт какой-то поп-звезды для всех работников завода. Потемкин попсу не любил, поэтому в очередной раз согласился с Шевчуком из ДДТ об отсутствии певческих талантов у всех без исключения поп-бездарностей .